Интерференция тьмы. Шестая глава

Глава VI.
ЧТО ПОТОМ.

Ему показалось, что он уснул. Егор открыл глаз только тогда, когда внизу стелился блестящий гладкий чёрный асфальт и горели на всех столбах фонари. Серебряная река тянулась с левой стороны, уходя в море и теряясь где-то далеко за горизонтом.
– Кажется, тут – пискнул карлик.
Тунгус ничего не сказал.
Завернув вправо, странный экипаж из двух кресел очень быстро неестественно устремился по главному проспекту, ухнув как с американской горки, затем миновал ряд стоящих многоэтажек, залетел во двор одного из домов.
По немому повелительному жесту вольтеровские кресла нырнули в чуть различающиеся сверху густые темные пятна зарослей в виде кустов с высоты крыши и вынырнули у какого-то многоэтажного дома перед самым окном на первом этаже. Спуск с высоты был слишком резким и пугающим. От такого переживания Егор сразу пришёл в себя. Тряхнуло прилично, но из кресла он не выпал, словно был пристёгнут невидимыми ремнями безопасности.
– Здесь? – спросил Тунгус Егора, сверкая глазами, как кошка в темноте.
– Что-что? – удивился Самоваров, не понимая, о чём идёт речь. Сжавшись от страха и холода, стучал зубами.
– Ну, что-что? – передразнил Перьяславский. Это у вас надо спросить, что?
Остановка была не случайной. Обусловлена тем, что первые полчаса-час нахождения Егора в аду у него будет обязательно зверски трещать голова, как объяснил Тунгус. Требуется морфий или, в крайнем случае, банальный анальгин. Всего десять таблеток анальгина растворённых в стакане с водой в корне исправят ситуацию. Всё как рукой снимет.
Но не успел Самоваров возмутиться, ведь на это он не договаривался, как Тунгус извлёк шпагу и старым проверенным способом, разбил стекло.
Егору осталось принять на веру. Несколько попыток спрыгнуть невзначай с кресла не увенчались успехом.
Одним резким мастерским выпадом проводник в ад угодил остриём холодного оружия в нижнюю часть, сочтя это место почему-то самым слабым в окне, как будто демонстрировал урок фехтования деревенскому недоучке и метился в манекен. Правильный укол прямо в сердце противника удался.
– Что сейчас будет? – подумал, закрыв глаза Самоваров перед самым ударом, как только Перьяславский отвёл плечо назад.
- Ничего не будет, - ответил спокойно Тунгус и завершил дело.
Два кресла висели напротив окна в метре-полтора от земли, касаясь ножками верхушек тесно уснувших на зиму кустов шиповника и розы.
Большое окно в ответ жалобно звякнуло и рассыпалось, как петарда искрами, на сотни кусков. Ни Тунгус ни Егор не пострадали, что касается Джека - он исчез со спинки. На самом деле ловко переполз со спинки кресла за спину Тунгуса и теперь вполне довольный, устроившись, потирал руки, предвкушая неизбежную экзекуцию шпицрутенами.
Однако в квартире никто не проснулся, не поднялся крик, которого так боялся наш герой. Странно! Неужели никто не слышал? Там было темно и пусто.
Тунгус невозмутимо поддел лезвием шпаги, легко выдернул и извлёк своим уникальным способом всю деревянную раму снизу, освобождённую от тяжёлого двойного стекла. Сорвал провода не сработавшей сигнализации и кинул в кусты.
Теперь сбоку дома зияла пустая чёрная дыра.
Сейчас же виновник влетел вовнутрь пустого проёма, увлекая и Самоварова.
Когда помещение резко осветил электрический свет, Самоваров зажмурился. Спустя минуту увидел, что это вовсе не квартира, а магазин. Честно говоря, это была аптека.
Размещалось аптечное заведение прямо на первом этаже жилого пятиэтажного кирпичного дома. Вход вынесен специально с противоположной стороны отдельным подъездом.
Кресла Вольтера замерли на самой середине торгового зала. С правого края стояли остеклённые витрины, за стеклом которых находились всякие медицинские препараты и товары. Среди них тюбики. Скальпели различной величины и длины. Футляры для очков. Зубные щётки и ковырялки. Градусники, шприцы, упаковки ампул, рулоны ваты, упаковки с бинтами, разноцветные жгуты. Пустые металлические пробирки, мази в железных коробочках со змеиными ядами и вазелином, картонные коробочки с длинными иностранными названиями. Всевозможные кислоты в пузырьках и составы успокоительных капель. Более всего, бросалась в глаза аскорбиновая кислота в стеклянной баночке. Бутылочки красноватого стекла. Синие с чёрными наклейками. Где имелись, среди всего прочего, жёлтые круглые витаминки. Вкус детства. Там же находился целый ряд всяких очков различных форм, увеличительных стёкол и луп. За прилавком возвышались большие металлические шкафы-холодильники, забитые подобными коробками из-под таблеток, похожие на громоздкие сейфы.
Свет лился из трёх ламп накрытых невзрачной люстрой в виде шариков.
– Что вы так смотрите? – непритворно удивился Тунгус, закинув ногу на ногу, усмехнулся и продолжал укоризненно: «По вашей забывчивости и рассеянности мне пришлось завернуть в первый аптечный пункт, чтобы прибыть к провизору лично. Сейчас он появится».
– Какой провизор?
– Птьфу! Кто из нас учился в школе и, кажется, закончил. С вами, Егор Андреевич, с ума можно сойти. Провизор - аптечный  работник-фармацевт высшей квалификации, имеющий высшее фармацевтическое образование, – не без удовольствия пояснил Тунгус.
В глазах потемнело. Пол павильона провалился. Вновь настала темнота. На белой стене поплыли кадры грандиозного фильма, похоже на какое-то древнее панорамное сражение при взятии и осаде города. Светопреставление. Внезапно галлюцинации, ожившие на полминуты, пропали.
Самоварова тряхнуло и вернуло. Он увидел перед собой незнакомца.
Вид его смешон. Сам незнакомец необычайно толст. Лицо более, чем удивлено. Заплывшие глаза округлились, стали как биллиардные шары с едва уловимой чёрной точкой по центру. Над толстой бычьей шеей три подбородка. Поседевшие волосы чуть всклочены и встали дыбом. Рот раскрыт.
Одет гражданин ещё более смешно. На нём розовые женские кальсоны, толстый отвисший барабаном живот выпирает из-под дырявой в нескольких местах майки. Руки толстые, оплыли жиром, без локтей, с распухшими некрасивыми пальцами в виде сосисок.
Видимо, Тунгус его вызволил прямо с кровати.
Непонимающие глаза, между тем, остановились на карлике, который от души заливался детским смехом и выглядывал из-за спины каменного посетителя. Новоприбывший считал не без основания того главным виновником, разыгравшейся здесь трагикомической сцены.
Тунгус, как военный офицер, вскочил с кресла, вытянулся в струнку, как перед экзекуцией палач, прошагал к незнакомцу, выхватил на ходу тонкую шпагу, приставил её к дёргающемуся кадыку толстяка.
Толстый незнакомец преобразился в отвратительную животную массу. Стал так мерзопакостно жалок, что кадык, которого едва впервые за всю жизнь коснулся стальной холод, истерически задёргался. Провизор бледный как полотно, стоя босиком на полу, сразу упал на колени.
– Это как понимать? – гаркнул Тунгус не своим голосом. Он был страшен.
– Не убивайте! Не убивайте! – захлёбываясь, чуть не плача умолял толстяк, выставляя перед собой руки.
– Это как понимать? – вновь крикнул Тунгус и, обидно подопнул под пятую точку толстяка ногой, отошёл в сторону.
– Я умоляю вас! Берите всё! Только не убивайте! – Толстый резво уцепился за сапог Тунгуса. Егор не без отвращения заметил, как тот потом жадно целовал длинное голенище ботфорта. Тунгус с насмешкой у губ упивался своей властью. Наконец, ему это надоело, он стряхнул аптекаря, как комара.
Самоварову эта сцена была весьма гадка. В своей жизни он впервые видел человека, который так низко пал и другого человека, кто умел так упиваться этим.
– Молчать! Прекратить визг! – заорал Тунгус.
Толстяк смолк. Бледнота его побелела, как снег.
– За такую работу я мог бы подставить твою жирную шею под гильотину! Чуешь, что это такое, паршивец! Ты должен обеспечивать людей лекарствами, так? А не сеять разврат, негодный! Не потерплю!
Толстяк остолбенел.
Самоваров очнулся от последней фразы. Ему вдруг совершенно неожиданно вспомнилось из произведения школьной программы по литературе: «Градоначальник безмолвно обошёл ряды чиновных архистратигов, сверкнул глазами, произнёс: Не потерплю! и скрылся в кабинет. Чиновники остолбенели; за ними остолбенели и обыватели».
Ну, полно, благородный читатель. Это была «История одного города». Причем, чьи фразы, чей напор логики, мысли, непостижимость, вседозволенность и благородство. Да. Это был «Органчик», который выплыл наружу из великого гениальнейшего ума Салтыкова-Щедрина Михаила Евграфовича.
– Не потерплю! – прогремел между тем Тунгус, сверкнув глазами и пройдя к окну. Всем, повторяя старинного градоначальника и ни в чём не желающий ему уступать.
Самоваров вновь пришёл в себя, от того как точно угадал настроение и предсказал эту минуту. Увидел вновь замершего толстяка с открытым ртом, умоляющего о пощаде.
– В ваши обязанности входит помогать умирающим и больным, так? И что ж это вы вытворяете? Какое бесстыдство! Какой мрак! А что если человек вот-вот умрёт, а вы, видите ли, хотите утолить свою похоть! Нашёл молодку на тридцать лет моложе и забавляется! Мерзавец! Жалкий-жалкий дон-жуанишка! Негодяй! Пациент скончается от нехватки препаратов навалом наваленных в твоей аптеке! Вина за смерть ляжет на тебя, сукин ты сын! Живо! Принести мне пачку анальгина! Вот оттуда! – приказал Тунгус.
Толстяк, сбиваясь, бойко побежал к большим картонным коробкам с анальгином. Он несколько раз на глазах у всех споткнулся, упал и растянулся на полу торгового зала, затем встал.
В высшей мере концерт! Браво! Бесподобно!
От невероятной натуги розовые кальсоны толстяка, и без того натянутые с усилием, в сильную обтяжку, вдруг лопнули сзади по шву. Белые половинки вывалились наружу. Незнакомец оказался в таком уничижительном положении, что и представить себе нельзя.
Сбиваясь, тяжёлый провизор притащил полную коробку анальгина, не обращая внимания на порчу кальсон. При этом только стыдливо и притворно улыбаясь.
Однако другие напротив эти изменения в нижнем белье провизора очень хорошо заметили и разглядели. Спасало только то, что он стоял теперь лицом, а не задом.
– Нахал! – снова вдруг вскричал Тунгус и легко выбил коробку из дрожащих рук толстяка, нанеся ему пощёчину. Тот, ползая на коленках с порванными кальсонами, хватал пачки и собирал.
Теперь уже отвернулся Егор. Джек продолжал хихикать, сидя в кресле и болтая ногами, хлопать в ладоши.
– Я просил одну пачку! Всего одну! Сколько можно повторять!
– Э-э-э! В-в-в-о-о-от!
- Что? Ты вдруг разучился говорить! Первобытный болван!
Толстяк стал издавать неведомые звуки, как будто и не умел никогда говорить, подавая с большой  аккуратностью в двух руках одну пачку анальгина за другой, сдув специально и предварительно с неё пыль, обтер бережно рукой, погладил сверху дрожащей ладонью, пока не притронулась идеально чистая и белая рука Тунгуса.
– Вон! –  брезгливо глянул и небрежно выхватил третью по счёту пачку таблеток, крикнул Тунгус. Провизор вздрогнул, но не только от раздражённого крика ночного покупателя, он и не думал о том, чтобы взять с этого господина деньги, а готов был приложить к пачке таблеток весь магазин даром. Толстяк ещё раз улыбнулся и в дырявой майке и лопнувших кальсонах метнулся за спину, встал на подоконник и бойко выпрыгнул из окна, ни сколько не заботясь о своём внешнем виде и приземлении на той стороне. Раздался жуткий треск. Как жирный кабан, беглец бухнул и помял кусты шиповника.
Замечу, была глухая тёмная морозная ночь. Высыпали звезды на небе. В такую погоду добрый хозяин и собаку на улицу не выгонит.
Тунгус подошёл к окну. С улицы хорошо заметна худая фигура в свете электричества. Провизор, глядя умильно снизу вверх на появившегося в пустом проёме окна лжепокупателя Тунгуса, принялся истово кланяться, как на языческое божество. Затем выбрался, как зверь, из чахлых кустов примятого шиповника, шумно фыркнул. Ступая широко босыми ногами на мартовский холодный снег, держал голову вверх, не глядя себе под ноги и не обращая внимания ни на что более. Своим видом распугал котов и бродячих собак.
Даже когда убегал, аптекарь не переставал оглядываться назад. Без остановки кланялся, замечая, что за ним всё ещё смотрят, а возможно ждал какого-то знака или сигнала свыше. Небеса не разверзлись. Толстяк бежал сначала задом, пока не упал, всё быстрее и быстрее. Увеличив разрыв, понял, что бежать так крайне неудобно, повернулся и тогда засверкал белой пухлой задницей, чем порадовал наблюдателя.
Отсутствие на лице всяких посторонних мыслей, вроде того, как он - провизор высшей квалификации, пойдёт в таком виде по городу, как встретит прохожих или знакомых, как найдёт свой подъезд, будет подниматься по лестнице, как войдёт в квартиру, чем объяснит свою внезапную пропажу молодой любовнице. Между тем жалкий вид забавлял только наблюдателя, вызывая мимолётную усмешку у всех прочих. Что творилось внутри у беглеца - никто никогда не узнает. Ведь это мелочи жизни.
Егор не мог видеть всю трогательную сцену расставания от начала до конца, но ему были хорошо известны обстоятельства, он не вставал с кресла, а был весьма и весьма скромен и благодарен, что такого с ним произойти не может.
- А вдруг он что-нибудь себе отморозит! Заболеет! – спохватился Самоваров.
– Ну и хорошо! – мягко обратился Тунгус к Егору, засовывая анальгин в карман сюртука. – А вам, ваше сиятельство, что за дело?
– А-а-а? – начал было Самоваров удивлённый и потрясённый проделками и ответом Тунгуса.
– И никаких а, Егор Андреич! Нам пора!
Всунув победный клинок в портупею, Тунгус сел в кресло. Джек занял своё место на спинке.
Помещение аптеки скоро заполнилось окончательно ночным холодом. Делать здесь уже нечего. Оставленный ими беспорядок на полу ни сколько не беспокоил ночных посетителей.
Когда свет самопроизвольно выключился, экипаж из двух кресел вылетел в разбитое окно на улицу. Аптекарь, видать, сбежал далеко, бесследно утонул в ночи и след его пропал.
Кресло Егора, между тем, как на привязи, без его воли, как вагон за паровозом, слепо следовало за тёмным проводником, отставая всего каких-нибудь несколько футов и не ниже, как на уровне окон первых этажей. Пару резких поворотов и кавалькада выбралась из глухого колодца внутри тесно стоящих пятиэтажек на проспект.
Город спал мёртвым сном. Чудовищный ветер на высоте более сотни метров завивался в воронку и завывал, затягивая внутрь на гигантскую высоту.
Только что были окна. Раз. И на тебе! Серые крыши пятиэтажек. Затем крыши удалились на столько, что превратились в маленькие бледные прямоугольники и коробки, расставленные в ряд вдоль главного проспекта.
Самоваров очень скоро так сильно замерз на высоте, что потерял всякое ощущение места и времени. Зуб на зуб не попадал. Руки и ноги одеревенели. Сначала ему стало дико холодно, затем он почувствовал, что превращается в ледышку с ног до головы. Егор понял, что он или смертельно простудится, схватит воспаление легких или умрет. Не то и не другое.
Тунгус появился вовремя.
- Терпи! – услышал Егор рядом. Скоро будет жарко, раз сейчас холодно!
- Я же околею, - еле шевеля обмороженными губами и языком, проговорил с усилием Егор.
- Терпи, ваше сиятельство! Терпи! –прокричал в уши Перьяславский.
Дикий холод достаточно быстро перешел в лёгкую прохладу. Ещё пару минут и телу потеплело. Всё вмиг унеслось и пропало. Стало сладко и уютно. Ветер угомонился. Некоторое время он ещё сопротивлялся.
Егор наслаждался безветренным полётом.
По длинным асфальтированным жилам города теперь уже никто не спешил. Ночь даётся человеку для сна. Сон это его зеркальное отображение яви. Только во сне каждый человек чувствует себя более или менее свободным. Для кого как. Сон есть то, что было, будет, умрёт и восстанет из пепла, когда мы умрём. Сны материальны, также как мысли. Каждый сон записывается в матрицу вселенной. Хочется в это верить.
Именно этого ждал Самоваров. Глаза слепило, голову клонило. С каждым моментом становилось уютнее и приятно прохладнее в глубоком кресле. Затуманенные ленивые зрачки скрылись за покровом век. Юноша даже не заметил этого. Через мгновение Самоваров отключился. В голове всё смешалось, потянулось длинной красивой незабываемой цепочкой каких-то далёких приятных воспоминаний, перемешанных с выдумками. Нить жизни казалась ему бесконечной. Вселенная маленьким земным флигелем, где и развернуться, по настоящему, нет места.
– Мама, прости! Может быть, я был перед тобой  в чём-нибудь виноват? Я не хотел  ничего плохого. Поверь, – говорил во сне Самоваров и вдруг... услышал громкий свой собственный храп. Отчего дёрнулись веки, и он проснулся.
– Где я? – испугался Самоваров и разглядел только тьму и маленький полумесяц  луны. Он хотел встать, но брыкнув ногой, почувствовал, что под ногами ничего нет. Чуть позже он вспомнил. Вспомнил всё и испугался. Он всё ещё на высоте.
– Эй, товарищ Перьяславль Залесский! – крикнул он, едва вспомнив, как назвался странно одетый человек, но никого рядом не было. Вся предыдущая сцена в аптеке казалась ему не больше сна.
Кресло неслось так стремительно, что, наверное, уже забиралось выше облаков.
– Как? Они бросили меня! – вслух произнёс пробудившийся Самоваров и испугался ещё больше. Ему уже не было так зверски холодно, но руки и ноги были ватными от страха.
Не-ет! Нет! Я не хочу! Остановись! Прошу, остановись. Там... Мне нужно домой! Проклятое кресло! Мерзавец! Мне нельзя просто так умирать! Что мне делать? ...А-а-а-а! Помоги-и-и-и-те!
Он испугался. Страх охватил все части тела. Оставалось лишь прыгнуть. Как-то сразу узник кресла почувствовал свою полную свободу. Так легко и свободно. Движения ничто не стесняло. Он мог встать в кресле. Мог сесть, как угодно. Боком или прямо. Задом наперёд или кверху ногами. Он вновь стал хозяином своей судьбы и полноценным обладателем собственного тела.
Самоваров очень боялся смерти. Прошло больше пяти минут, как он проснулся.
Тогда пусть смерть! Пусть! Мне не страшно! Уже не страшно! Страшно только в самом начале переступать черту жизни! Все мы смертны! Да-да! Надо помнить, что смерть как избавление! Я прыгну!
Ощущение какой-то пустоты вокруг сбивало его с толку. Земли уже не было под ногами, как и неба над головой. Странная пугающая тишина другого мира баюкала и успокаивала нервы.
Как только он подавался вперёд, кровь леденела в жилах. В висках стучало. Из-под волос на лоб выкатывались капли пота и попадали в уши. Но мысли подталкивали к действию.
– Да пропади ты пропадом, дьявол! – вскричал Самоваров: «Жизнь это мрак. Я умру... Я не хочу! Умру! Только для того, чтобы умереть и ничего не видеть! Только для того, чтобы обрести вечную жизнь!»
Онемевшие руки ещё долго настырно держались за подлокотники кресла. Когда деревянные пальцы разжались, он прыгнул.
Кресло дико сорвалось вниз без седока, как лошадь за хозяином. Напоследок хлопнуло обивкой, как подрезанными крыльями, безвольно падая в пропасть, влекомое воздушным потоком. Сердце стукнуло, как пистолетный выстрел. Схватило дух, разорвавшись в пространстве. Самоубийца перевернулся головой вниз и начал беспомощно кувыркаться и барахтаться.
Когда Егор снова проснулся, было светло.
С сознанием головная острая боль разрезала мозг вдоль и пополам. Началось! Боль разделила на два пылающих полушария, и нарастая от атома с каждой секундой с каждой стороны, с силой взорвалась в области затылочной части, перекатившись туда переполненным пузырём. Самоваров с диким воплем завыл, схватившись за голову. Казалось, что сосуды головного мозга внезапно лопнули или на голову сверху поставили столитровый каменный кувшин.
- Аааааааааааааааааа!
Ему хватило силы воли, сжав зубы, поднять голову, как человеку разбитому параличом, выдохнуть и сесть. И тотчас под рукой заметил краем воспалённого глаза гранёный стакан с чем-то прозрачным(сомневаться не приходилось в том, что там может быть нечто, кроме воды) и пачка таблеток рядом с одеждой, свидетельствовали о мудрой заготовке вчерашнего проводника в неизвестность.
Одна навязчивая мысль до самого конца не давала теперь покоя сквозь боль, какую он всячески пытался от себя отогнать.
Очень кстати вспомнились моментально спасительные слова о рецепте от головной боли от Тунгуса. Инцидент в аптеке выступил на первый план и перепуганный без оглядки несчастный провизор, покорно принявший свою судьбу.
Надо ли говорить о том, что в стакан немедленно полетели таблетки из бумажной упаковки. С каждым новым глотком состояние подопытного улучшалось. Стакан быстро опустел.
Егор вновь лёг на спину, чтобы окончательно восстановиться.
Он лежал в маленькой комнате с пустым без рамы и стекла высоким окном. Лежал в мягкой белой и чистой широкой постели, почти как  на больничной койке. С той только разницей, что данное ложе сильно отличалось размерами от скромного койко-места в какой-нибудь рядовой поликлинике. По пятке пробегал холод. Это задувал ветер.
Комната, где проснулся Самоваров, казалась очень странной. Очевидно, это были каменные стены какого-то каземата или помещения наверху в башне, но с большим окном справа.
Обычные повседневные рубашка и брюки лежали под трусами и майкой на спинке высокого вольтеровского кресла, как и вчера затянутого мятым чёрным чехлом. С креслом ничего не случилось. Егор хорошо припомнил злополучный вчерашний день. С досадной горечью подумал и неожиданно произнёс слетевшие с губ слова: «Разве я не разбился? »
После таблеток состояние вполне позволяло мыслить здраво. Больше голова не болела. Удивительное дело!
Комната эта действительно более, чем необычная. Мало того, что в ней отсутствовала всякая мебель, кроме летающего кресла и широкой старинной кровати из красного дерева по центру.
Самоваров, откинул одеяло и простыни, сел и посмотрел вниз.
Широкая кровать с открытым пологом имеет толстые витые изогнутые плавно под древнюю старину ножки. С интересом пощупал рукой. Гладкая покрытая лаком поверхность с ловко вырезанными волнами в стиле барокко переходила в звериные кошачьи лапы.
Когда Самоваров обратился к изголовью, стало понятно, какому крупному животному могут принадлежать эти мощные лапы.
Издали казалось, что это лежит, зарывшийся в перины и пуховые подушки, лев. На спине, кроме многочисленных кружевных перин и подушек, имеется толстое ватное одеяло из другого мира.
Огромная голова с пышной гривой.
Пол из больших каменных плит абсолютно ничем не накрыт. Строго каменный таящий в себе холод. Кроме того, высокие потолки также каменные. Под самым потолком никаких признаков люстры или чего-нибудь примитивного для освещения в тёмное время суток.
Первая мысль. Неужели здесь никогда не бывает темно?
Проснувшись в такой комнате однажды, всякий почувствовал бы и ощутил атмосферу древних замков средневековья, где-нибудь на рубежах пятнадцатого, а может быть и двенадцатого-тринадцатого века. И не ошибся бы.
Это признание являлось справедливым.
Таким образом, осмотрев каждый угол, Самоваров, пришёл  к тому же выводу. Он находится в башне средневекового замка. С чем себя и поздравил. Решил перво-наперво обуться и одеться. Ходить босому по каменному полу вредно для здоровья, особенно человеку неподготовленному к таким испытаниям.
Собственное голое тело его шокировало. Благо было во что. Нижнее бельё здесь. Трусы и майка. Всё на низком столике-тумбе.
Одеваясь, он заметил ещё кое-что.
Столик или тумбочка справа оказались кованым сундуком с навесным замком.
Также обувь его чем-то почищена и отдраена. Вопреки всем самоваровским правилам, она блестела. Брюки, кажется, вовсе не изменились после вчерашнего бурного дня и вечера, а особенно ночки, а вот у клетчатой рубахи, на которой был оторван левый нагрудный карман, оказалось как по волшебству оба кармана на месте. Стало быть, пришили.
Одевание, что удалось ему крайне быстро, и обувание заняло совсем немного времени.
Удивило другое. В левом отсутствовавшем кармане нашлась зелёная пластмассовая расческа, без единого обломанного зубчика, с вырезкой: цена 30 копеек.
Ощутив в полной мере на ногах тяжёлые ботинки, почувствовав рубашку с брюками, как вторую кожу на теле, Самоваров аккуратно расчесался всё той же зелёной расчёской и принялся внимательнее знакомиться с пока ещё незнакомой средой. В тёмном углу, куда лучи солнца практически не попадали из-за отдалённости от оконного проёма, Самоваров крайне чётко различил дверь старинного типа, очень широкую, низкую, оббитую железом и снабжённую вместо обычной ручки кольцом, изрядно проржавевшем. Несмотря на усилия, дверь не пожелала раскрыться, не в ту не в другую сторону. Такое впечатление, что дверь не открывалась лет сто.
– Чёрт с ней! – подумал Самоваров.
Егор подошёл к залитому солнечным светом участку перед окном и попытался выглянуть. Посмотреть вниз не получилось из-за толщины стены. Тогда сел на каменный подоконник, взглянул вновь.
Как только он увидел следующее, обмер. Там внизу плыли молочно-белые облака, похожие на невесть что и скрывали от глаз белым туманом уже далёкую для Самоварова землю с высоты башенки. Всё кругом было белым и воздушным, как будто башня или замок летает в воздухе. Сверху ослепительно дразнило лучами солнце. Принуждая сужать веки и доверяться слепому инстинкту. Солнечный свет сопутствовал на каждом шагу возле каменного проёма, куда бы не развернулся.
– Что ж это такое? – всплеснул руками Егор и спрыгнул с подоконника: «Если есть такой замок, что выше облаков, то он только  в сказках. Если есть такие горы, что выше облака и такие, что скрывают горы, то они только в раю. И если тут человек может жить, то верно он небожитель. А здесь... Нет, позвольте! Меня не обманешь! Не проведёшь! Туман!
“Это должно быть облачный туман!” - заключил Самоваров рассуждения, сам до конца не понимая, какой он ещё выдумал туман, да к тому ж облачный. В природе таких не существует. Однако это не успокоило, хотя предрасполагало к спокойствию. Он даже ещё раз дёрнул дверь, обошёл вдоль и поперёк маленькую сверхстранную комнатку, задавая себе один и тот же вопрос несколько раз: И что теперь?
Навязываются выводы. Уж, коль скоро его смогли спасти, значит, это, в большинстве случаев, всё, что он мог тогда ощущать и видеть в полёте, абсолютный обман зрения. Так как по всем законам, если бы он прыгнул с такой высоты по-настоящему, то обязательно разбился бы вдребезги, не оставив ни единой косточки целой. Место самоубийства должно быть залитым кровью, а бездыханное тело лежать в морге на столе. Однако этого не произошло. Значит, пока он спал, его доставили сюда, где по всей видимости снимают фильм про рыцарей, именно для этого и создана вся эта реалистичная атмосфера и обстановка. Громоздкий павильон вмещает в себя этот замок. Но где же люди? Или хотя бы те, кто его вчера так правдоподобно разыграл?
– Какая ерунда! – передёрнул плечами Самоваров: «Как только в голову лезет? Но что действительно интересно, я абсолютно не знаю, где я нахожусь в данный момент!»
Такой ход мыслей был внезапно оборван, в животе что-то буркнуло, неприятно лизнуло пустой желудок и, сося изнутри, забурчало так, что достигло ушей.
 – О-о-о, проклятье! – охнул Самоваров: «Вот, что значит, не есть, посчитай, целый день! Помру я от такой диеты!»
Он хотел перекреститься, но непонятное движение в воздухе сковало руку, глубоко по-старчески вздохнул, не придав этому явлению никакого значения, лёг в одежде и ботинках на чистые перины и покрывала, отдался размышлениям о еде. О пище насущной!
Кабы мне дали сейчас парочку сосисок! Горяченьких блинчиков да кабы лимонадику, то я бы был весьма доволен за спасение своё от  голодной смерти. А вот, кабы была моя милость за каким-нибудь сейчас длиннющим царским столом, то беспременно отведал бы жареного поросёнка, кваску холодненького! Пожалуй, рыбки там, осетра или сёмги, обсыпанной аппетитно зеленью, а ещё копченого палтуса с вялеными окуньками. Или паштет, как его ещё там называют... Икра! Размечтался!
Странная дверь в тёмном углу заскрипела. Так отвратительно запела проржавевшими суставами, распахиваясь, что даже Самоваров поёжился и поморщился. В щель приоткрытой наполовину двери проскочило что-то маленькое и тёмное, юркое и проворное. Потом как-то согнулось пополам, очутившись возле изголовья, превратилось в человечка с плешивой головой в белых перчатках и блестящем лакейском камзоле, отороченном золотой тесьмой. Это был Джек.
Он почтительно улыбнулся, сложил руки, поклонился, пискляво, но торжественно произнёс, явно напоминая конферансье, представляющего перед выходом на сцену актёра или певца с подготовленным для публики номером: «Тунгус Перьяславский!»
 “Ага! Таки вспомнили!” – подумал, хмурясь, Егор: «Да теперь у вас голубчики ничего не получиться! Я злопамятный! Так что доставляйте прямиком домой без всяких всяких! Я тоже, между прочим, человек, и кушать, понимаете ли нет, хочу! Не то слово! Я настоятельно требую!»
Ровно через минуту, в каменный мешок вошёл Тунгус.
Самоваров узнал лицо с характерным шрамом. Покосившись глазом, демонстративно отвернулся от него к стенке с окном.
Перьяславский всё в том же мундире с позолоченным клинком в портупее. Заметив перемену настроения гостя, нисколько не смутился, напротив приветливо провозгласил: «С добрым утром, ваше сиятельство, Егор Андреич и Добро пожаловать в ад!»
Самые жуткие опасения начали сбываться. Наступила минутная заминка.
– Никакой я вам не Егор Андреич и не ваше сиятельство, уж простите меня великодушно! – капризно бросил Самоваров, явившемуся гостю. И постарайтесь сиюминутно же исполнить следующее! Доставить меня на дом!
 – Ну, уж таки на дом! – изумился Тунгус, присаживаясь в вольтеровское кресло.
 – Во-первых, что вам от меня надо? Я имею, в конце концов, и свои личные дела. И попрошу никогда больше не вмешиваться в мою жизнь! Вы меня выкрали!
– Cерьёзно? Знаете, что я скажу? – перебил Тунгус, закидывая ногу на ногу. – Лучшего в мире места, чем здесь, вы не найдёте! Нужны вы нам для очень важного дела! Если бы не надобность, ни за чтобы никогда бы не поволок особенно такое сокровище, как вы, Егор Андреевич, за тридевять земель! Исполните для нас это дело и тогда можете просить, что захотите! Ну, так как? Будем партнёрами?
Самоваров криво усмехнулся, подумал: «Ага! Хоть смогу пожелать поскорее домой!»
– Что это за дело?
 – А вот этого до поры до времени знать не положено! Особенно вам! Передавать эти сведения под страхом смертной казни мне не дозволено! Я пришёл, чтобы пригласить вас к нашему утреннему столу. Ведь вы, вероятно, проголодались?
“Как узнал?” – заметался на кровати Егор, но спрашивать об этом не стал, вместо этого сел на кровать и спросил.
 - Вы сказали мне, добро пожаловать в ад! Это ад?
- Ад, – почему-то обиделся Перьяславский.
- Признаться, я это место себе как-то по-другому, что ли, представлял. Рад, что ошибся.
- А вы ваше сиятельство ждёте кипящих котлов? И верно грешников в них?
- Ээээ! Нет!
- Головка-то прошла! Верно? Они есть! Я вас уверяю! А это только парадная внешняя, так сказать, ширма! Фасад здания!
- Не представляю, что я тут буду делать?
- На счёт этого, граф, не беспокойтесь! Я вот тут должен вам передать письмо от вашей же маменьки!
Тунгус извлёк конверт. Вскрыл. В нём оказалась листовка призывающая голосовать за развал СССР.
- Что это? – удивился Егор.
- Письмо.
- Здесь не письмо, а агитация.
- Вот я балда!-хлопнул ладонью Тунгус себя в лоб. Извиняюсь, перепутал.
- А где письмо?
- Вероятно, осталось в почтовом ящике на квартире. Ну, ничего страшного! Всё сделаете, благополучно вернётесь назад!
“Чёрт в помощь! Адовы порождения!” – подумал Самоваров, встав с кровати, объявил: «Я готов!»

...В маленьких ручках карлика находился серебряный канделябр с целым набором свечек. Свечи тускло освещали узкие каменные ступеньки, ведущие вниз. Казалось, что вот-вот лестница оборвётся или откроется пустой провал.
Процессию замыкал с голубым огоньком в глазах высокий Тунгус.
– Ну, вот,– сказал он, когда карлик остановился. Что-то делал, возился у тускло освещённой стены. Потом звякнула связка ключей. До ушей долетел щелчок вскрывшегося неохотно замка. Дверь вновь по-старчески заскрипела. Когда отворилась, в глаза бросился белый свет.
Карлик Джек выбросил канделябр со свечами. Одним взглядом на замок, Егор заметил, что замка никакого нет. Есть только одна длинная каменная башня, упирающаяся в небо.
Высокая красивая статная дама в шикарной шляпе с вуалькой, в бальном серебрящемся платье с открытой лебединой шеей и плечами, с глубоким вырезом спереди, открывающим шикарную вздымающуюся грудь, плавно двигалась навстречу.
Её грудь усыпана блестящими кристалликами в виде конфетти. Она свободно прогуливалась по облакам, как по аллее. Легко переступая маленькими ножками, в прозрачных туфельках, с обшитым на язычке крупным бриллиантом, через плывущие клубящиеся дымкой, воздушные и лёгкие, спины облаков. Изящная женская ручка, увитая золотыми браслетами, в образе змеек, выставленная вперёд элегантно за кончик удерживала дамский предмет.
Дама беззвучно помахивала веером из павлиньих перьев, неся прохладу своему молодому лучистому улыбающемуся лицу.
Всё это было какой-то реалистичной сказкой.
Карлик услужливо попятился, выбросил руки по направлению к дальней увитой кустами роз беседке, как бы задумал с расстояния обнять её вместе с симпатичной мадамкой.
Мы родились для того, чтобы жить и наслаждаться, а не глотать слёзы в одиночестве и горе в неизбывной юдоли печали в ожидании смертного часа.
Егор потрясён и очарован. В жизни он не видел ничего подобного, хоть как-то близко связанного с этим. Душа оказалась настолько девственно чистой, что он решил никогда её не пачкать. Более того выказывать культурность при данных обстоятельствах во вред себе.
Самоваров вышел из тени красиво и величаво. Однако непроизвольно подогнулась нога. Егор оступился, едва не упал. Дама негромко хихикнула. Самоваров до глубины души оскорблённый и униженный, плюнул. Отвернулся и потопал по заданному направлению, пристально оглядывая облако, куда ступала нога, лишь бы не на пустое место. Облака плотные, как пол, перемещались в противоположную сторону.
В беседке оказалось полно народу. Самоваров побледнел и заискивающе стал поглядывать на светское общество, разместившееся плотной гурьбой за столами. Растерянность довольно долго не покидала юношу.
- Кто все эти люди? – успел он спросить на ухо за спиной у Тунгуса.
- Бесы, - также шёпотом ответил Тунгус и прошёл вперёд за Джеком.
“Безумие!”
Самоварову померещились сплошные свиные рыла и грязные поросячьи пятаки. На головах витые рога, как у сатиров. Наваждение быстро прошло.
Молодой человек, таким образом, вытянувшись в струнку перед богатыми господами, тупо стоял с придурковатой улыбкой. Дескать, простите убогого, так получилось.
Тут подоспел Тунгус, чтобы разрядить обстановку и направить события в лучшую сторону или в нужное русло, как кому удобнее, вежливо указал: «Садитесь-садитесь, ваше сиятельство Егор Андреич, вот ваше кресло! Вы у нас гость особенный!»
За длинным столом разом умещалось не менее сорока персон разной упитанности и вместимости. Каждый сидел на высоком в расшитых чехлах кресле. Никто из них, конечно, не обратил никакого внимания на юношу и Тунгуса.
Стол богато сервирован. Прибор Самоварова, состоящий из серебряного блюдца, хрустальной вазочки, привлекающей идеальной белизной тарелки, высокого бокала с вензелем, дырочным из тончайшего батиста платочком, вилки, ложки, ножа серебряной ювелирной отделки рук мастера высочайшего класса, какого-то голубого амулета лежал подле.
– Вы господа имеете видеть молодого графа Самоварова, – объявил Тунгус, когда несколько польщённый Егор опускался на глубину кресла.
Присутствующие громко восторженно охнули. Бросили взгляды на зардевшегося молодого человека, находящегося под невыносимым обстрелом калёных стрел.
Шум в беседке очень напоминал растревоженный курятник, куда забрался лис.
– Довольно! – вдруг опять спас Тунгус: «Молодой человек крайне не любит ждать. Попрошу приступить!»
Стол  вмиг преобразился. На нём ананасы, киви, чёрный и зелёный виноград. Мохнатые кокосы, оранжевые апельсины и мандарины. Тут жёлтые бананы, нарезанные на крупные доли спелые сочные багровые арбузы, жёлтые и красные яблоки. Чёрная вишня в большом блюде. Зелёные и жёлтые груши. Персики, финики, авокадо. Чуть поодаль набор варёных и жареных рябчиков, глухарей, вальдшнепов в блестящих металлических супницах. Блюдо хрустящих кукурузных палочек, хлопьев и чипс. Креветки, раки, омары и устрицы. Белые и красные вина в амфорах, помещённых в мешочки с гербовыми печатями. Бутылки шампанского в серебряных ведёрках с царскими вензелями. Вокруг всего этого великолепия бегают из стороны в сторону озабоченные молодые и аккуратные официанты мужеского пола.
– Па-а-апрашу вас, рюмочку абрикосовой воды! – кокетливо кинула пышная дама, шмыгающему носом официанту.
– Вот тебе и на! Вот тебе и праздник-с! – непритворно изумился Самоваров, крепко прижав локти к бокам, чтобы кого ненароком случайно не толкнуть, когда уселся.
Рядом по правую руку сидел старый, но крепкий ещё, с неряшливо обритым подбородком, отливающим синевой, лысый отставной генерал в пенсне. Эполеты на плечах съехали на спину. Он распространял какие-то невероятно душистые запахи от своей чрезмерно надушенной лысины в разные направления. Что-то бормотал, чавкал и икал. Каждый раз останавливался на полуслове, спешно прожёвывал неподатливую пищу блестящими с золотыми коронками зубами, урча как кот. За опрятный мундир его с несколькими причудливыми громоздкими орденами слева в кармане был заткнут платок с цветочной каймой.
По левую руку находился весьма разговорчивый и бойкий Тунгус, не забывающий, впрочем, каждую минуту кидать короткие меткие и в тоже время приятные для ушей дам комплименты.
Разглядывать все эти широкие, узкие, опухшие и худые калмыцкие физиономии доставляло одно удовольствие. Особо мужчин разных возрастов. На женщин смотреть можно было только с великим вожделением. Одно можно сказать, что все дамы выгодно отличались от мужчин своей безупречной красотой, но отнюдь не манерой скромного поведения и свойства вести себя.
Наконец оглядевшись Самоваров, остановился на себе. Заметил, что сидит с открытым ртом у пустой тарелки с ножом и вилкой в обеих руках, наблюдая не без интереса, как все остальные усиленно поглощают дары.
“ Что ж это я, оплошал!” – подумал он: «Сам есть ужасно хотел, а теперь в глупое положение сам себя ставлю-с».
Самоваров чётко прибавил характерную с, не свойственную любому юноше девяностых годов, вообще никакому, ибо здесь было просто не удобно размышлять без этой заискивающей ‘эс’ на конце, сидя рядом с таким высокопоставленным господином в виде генерала.
“ Птьфу! Что ж я совсем рехнулся? К чему это чинопочитание? – оборвал он сам себя: «Что я Чехова Антон Павловича, в конце концов, не читал! Рабья душа! Чёрт подери! Сплошная маниловщина получается!»
Лысая голова с дородным подбородком, между тем, откидывалась к самой спинке. Утираясь платочком, генерал, тихо культурно теперь уже похохатывал над какой-то высосанной устрицей и тыкал в неё жирным пальцем, затем приложил этот палец к губам и произнёс: “Тсссссс!”
Однако Самоварова чрезвычайно привлёк рассказ позади. Его повёл Тунгус. Незамысловатый рассказ мгновенно завладел вниманием сначала одной трети всех присутствующих за столами в беседке, а затем, охватывая всё других и других дам и господ, как цепная реакция, дошёл и до официантов. Всё больше и больше народа за столом прекращали жевать и приникали к тарелкам не ртами, а ухом. И вот уже все участливо прислушивались, чутко следя за речью и каждым словом.
Тунгус, без улыбки, печально вздыхая, говорил: “Но всё когда-нибудь кончается, не правда ли? Проходят праздники! Настают будни. Проходят дожди, сударыни. Проходят дни, судари. Кончается вечер... Наступает тёмная-тёмная ночь. Так и тут, господа, кончился священный праздник Откровения...”












Продолжение следует