Завтра

I часть

Завтра


















Глава 1
В деревне
-Эй, Гришка, говорят, что война началась. Как думаешь, врут ли?
- Да нет, слухи на то и слухи, что правдивы.
– Стало быть, созывать будут.
- Это да.
Думали ли они о слухах, смахивая могучими руками проросшую траву. Солнце баловалось в золотых кудрях великана и поджаривала черноусого Гришку. На поле собралось мало люду, мужиков не хватало, как исконно велось на Руси, особенно на ее свободном юге.
К работничкам по проселочной двигал седой, торопливой, старческой походкой, перевел дух, остановившись у сеновала.
- Ребята! Гришка, Степан, там пришли, говорят, собирать будут. – старик потрепал Степана за покрывшее скулы и подбородок, густое, рыжее, как казалось на пекле, руно. - Да нам, кроме вас, выставлять-то и некого, одни старики да бабы!
Привыкшие к своему опекуну, молодцы не сразу заметили тревожный тон Федора. Степан первым делом возмутился.
- Так они уже брали их этим месяцем, зачем им еще?
- Не ведаю.
- Пойдем, Степан, видно, что-то случилось. Раз надо им, – сказал Гришка, кладя на скошенную траву серп. И что-то мелькнуло у него в голове, на мгновенье замерла картинка. Как жадно обнимала лезвие серпа каждая срубленная травинка.
Двадцать годков жили у Федора эти двое. Степана подкинули цыгане, как найденного в казачьем стане, что жгут турки. Гришка же происходил из беглой семьи. Родители недолго прожили.
Великоумностью Степан никогда не отличался. Не вдумываясь в происходящее, по молодецкому любопытству решил пойти, разузнать, что там случилось.
Гришка был грамотнее него: он когда-то учился в приходской школе и кое-что усек там. Пусть не знал он ничего о делах внешних, не слыхивал, но неладное чувство холодело грудь.
Трое подошли к странного вида мундиру. Погоны ли это были, или пришитые грязью да пожелтевшие листья – разобрать было весьма трудно. Высокий человек, с густой, вырезанной из красного дерева, бородой. Подобные ей усы  сливались с ней в одно целое. У него был «орлиный» нос, темные, глубокие глаза и мрачное, будто залитое тенью и усыпанное морщинами, лицо. Несмотря на легкий запах горилки, доносившийся до наших героев смачным ветерком, с русским народом его роднило и что-то внутреннее, духовное, испытанное…
- Слухать! - начал он, - Идет война. Нужны бойцы. Сбор ополчения скоро. Кто может?
- Про войну слыхали, ваше благородие. – медленно ответил Федор Иванович. После - короткое молчание. В эти минуты так много происходит в нашей жизни…
- Вот дурень! Ты накаркал!!! Беда, ой, беда!!! – не выдержал Федор Иванович, обращаясь к Степану. В душе словно прорвало что-то доселе тесное и щемящее. Его лицо мгновенно помутнело, а глаза еле сдерживали слезы.
- Прости меня, Федор! – спохватился Степан, удивленный расчувствовавшимся батей. Но Гришка вдруг взорвался патриотической речью.
- Брось жалеть, брат. Началась война, а кроме нас некому на защиту Родины в этой деревне встать. Нам выпала тяжелая доля, но нужно идти до конца, – сказал он.
Да вот только война не началась, а продолжалась. Точнее, она всегда идет, и никогда не прекращается. Это надо видеть. Но куда ему…куда его брату… куда старику убогому…куда нам всем.
Услышав слова юнца, не вкусившего никакого плода, Федор, ухмыльнулся, сдавил слезу, и сказал.
- Ладно, офицер. Вы у нас всех забрали, кроме него и его, – показывает на Степана и Гришку, – берите их, они как раз вам и нужны.
Эх… кхек…
Обучайте и на фронт посылайте.
Война, наверное, будет тяжелой, но знай, на них всегда можешь положиться. Они знают, что такое честь, хоть и крестьяне.

 Глава II
Погреб.
               
Офицер взглянул на Гришку, осмотрел его, и говорит:
- Этот годится.
Затем взглянул на Степана, и кивнул в знак, что и этот хорош.
- Ну что, вы теперь рядовые императорской армии, - говорит офицер, - а это вам не хухры-мухры. Теперь вы обязаны слушаться старших по званию, в данном случае – меня. Помните, скоро мы пойдем на фронт, но сперва, я должен сделать из вас солдат, а не тряпок! Переодевайтесь в форму, а завтра утром двинемся в путь. Разойтись!!!
С этими словами офицер бросил перед ними тряпье рядовых и свысока взглянул на обоих.
- Попрощайтесь с родными, вы можете не вернуться.
Пошатнувшись, офицер удалился. Федор заметил его пьяную поступь. Видал он таких. Глушат жалость к молодчикам водкою. Не могут ничего изменить, да и сам старик не может. Остается только пропитаться смирением и молодой страх зашить напутственным словом.
- Ну что, братья, выпала ваша доля. Тепереча вы будете стоять за Родину-мать, - говорит печальный Федор. – Выше нос…
Я пойду к офицеру, и, коли сговоримся, вы будете тянуть тяжбу в одном отряде.
- Федор… – икнул Степан.
- Как ты с ним балакать хочешь? Али не видишь, что благородный? – ровно тараторил за братом Гришка, перебирая тертое сукно мундира.
- Благородные за рекрутами не хаживают. А этот не белоручка. Жизнь видывал.
Думаю, казачок он…
Ладно, ребятня. Пойдем.
Трудно было видеть, как лицо жизнерадостного старика, который вечно всех подбадривал, теперь бледнело, и по нему впервые прокатилась смерть. Федор знал, что он больше не сможет увидеть их. Ему было так горько на душе, что он был готов разорваться на части. Он любил их, как своих родных сыновей. Он уже потерял свою жену и с тех пор единственным счастьем в жизни Федора, были его, хоть приемные, но сыновья.
Гришка и Степан любили его сильно, как и он. Им было больно смотреть, как он переживает, они и сами не хотели с ним расставаться, но что поделаешь, что вообще в такой жизни поделаешь… Черносошная доля не многим была хороша…
И братьям было жалко Федора до какого-то перчения в сердцах.. Они молча шли за ним, ловя его похрипывания и считая подшаркивающие шаги.
Дом Федора был простым. Обычный деревянный пол, на крыльце паутина, пыльные занавески, не вымытая посуда. Сразу было видно – дом без хозяйки ни дом вовсе.
Спал Федор на скромной постели – деревянная доска, вместо подушки сено, вместо одеяла шкурка, подаренная Гришкой с рынка. Единственную комнату своей конуры Федор называл колыбельной.
Остальное помещение было пустым и нескладным, в центре которого стоял круглый стол с тремя стульями. Федор отодвинул скудную мебель, и под ним оказался погреб. Большой замок был очень тяжелым. Федор порылся у себя в углу, который определялся кухней по разбросанной посуде, и что-то достал. Вернулся, держа в руке сундук с накаляканным петухом. Он поставил его на стул и открыл. Внутри него было также пусто, как и в доме. На самом дне невзрачно блеснул ключ. Он достал его и открыл замок.
Спустились. Федор зажег свечу подле двери и осветил помещение. В погребе валялись всякие переношенные вещи, консервы, орудия труда. Братья дивились чудному и сыроватому подвальцу, скрытому зачем-то от чужих глаз.

Глава III
                Тайник
Нашли они в этом погребе потайной ларец. В ящике находилось два мешочка серебра, две иконы Божьей Матери, два больших деревянных креста, два кинжала и три пистолета.
- Эх, Федор! Почему ты об этом раньше не говорил, мы бы так не попали бы в лужу! – пробормотал удивленный Степан.
- Я копил это на черный день, - отвечает Федор. – Думал, если помру, то будет, что оставить детишкам. И притом вам всегда нравилось работать на лугу. Черносошным посильный труд в усладу. А барину лишний двугривенный к едрени-фени нужен. А сейчас настал черный день, война началась, горе-то великое!
Поди сюда, Степан. 
Степан, вручаю я тебе этот кинжал, храни его и в случае надобности применяй, не бойся постоять за правое дело. Вот тебе образок Божьей Матери и крест спаситель, надень крестик-то, а иконку береги и держи под сердцем, сынок. Благословляю тебя, сын мой, защищать Родину-мать, постоять за нее верой и правдою. А закончится война, ты возвратись в деревню, проведай старика, отца припомни и сватайся, народи потомство и живи мирно. Какую хочешь жену, такую и выбирай. Главное, чтобы была православной.
Сими словами, помолчав с минуту, Федор перекрестил Степана и поцеловал в лоб. Казалось, молчанием он сказал нечто, что сказать нельзя.
- Ну, Гришка, - подозвал он, - Возьми кинжал, икону, крест, береги…
Похоже, не увидимся мы больше. Чтобы не случилось, береги братца, защищай свою честь и за Родину постой, если надо будет, и голову свою не пожалей. Степан хоть и могуч, да без тебя пропадет.
Но я все еще надеюсь, что вы вернетесь… и живы будете...
Благословляю тебя, сын. Проведай меня, помолись за отца. Защищай Родину.
Или…
Да… да, езжай в города после войны.., не возвращайся...
Там тебе будет лучше. Помни брата своего, не забывай его и во все помогай.
- Не говори так, отец. Мы тебя любим и… - говорил было Гришка.
- Знаю сынки, знаю… Вот, возьмите эти кошельки храненные, казенные, хех, расходуйте их правильно.
Вот вам пистолеты, вот порох. Не говорите офицеру про них и про ваши кинжалы, не к чему это. Пусть и мешки с деньгами будут ваши и оружие лично ваше… - лепетал он почти про себя свой старческий бред. Затем опомнился. – Ох, ладно… Посмотрим, что да как у офицерика. После поговорим.
Идите…
Все остальное вам дадут бабы да старухи, что из нашего села понадобится, и для памяти.
Это все, что я мог для вас сделать…
И вот еще, помните про наш кулачный-то. Да и все, чему вас дед Бабай научил. Все то - наука настоящая. А брань начнется – не пужайтесь. С нами Бог – покоряйтесь языцы. И пошли, а дальше как Бог даст.
Дед Бабай был другом Федора. В свое время этот донской казачок дров нарубил и на плаху чуть было не попал. Потом каторга из милости государевой. Побег. Ну и в это село попал. Тогда Федора как раз старостой выбрали. Он ему работку подыскал, от сысков скрыл, а тот ему добро в ответ делал. И этих вот молодых подучил, чему надо. Потом слинял. Пропал вовсе. А науку оставил ребятне.
Федор с сыновьями вышел на улицу. Вся деревня собралась вокруг дома. Бабки да бабы, и горсть стариков принесли всякие яства на стол, да и в дорогу не забыли.
Молодые, полногрудые и краснощекие девицы, кого еще не повыдали в другие деревни, в чужие дома, смотрели на новобранцев с особой скорбью. Той особой скорбью, которая только и может ужиться в девичьих глазах.
Присматривались всегда девицы на двух молодцов. Не знаю, как в других деревнях все было, а в этом селе нравы были иными. Смущение дружило с честью. И без опоры на благословение у них и в мыслях не было… Да и работы хоть отбавляй. Не соскучишься. А руки женские иной раз понужней мужских.
Ходили вместе, работали, жили, надеялись. А теперь забирают их, тех самых, с которыми купались, игрались, пили, ели, хороводы водили, траву косили... Тех самых, на которых с любовью посматривали. Тех самых, кого под венец ждет война.
Ближняя самая старушка к помолвленным с бранью молодцам, вдруг зажмурила впавшие глаза, и заревела звоном страшным. Голосом, что не льется силами поставленного голоска. А что разрывает грудь. Народный глас, через который надрывно бьется в теле человека измученная душа.
Звон подхватили другие. Девицы зазвенели горланисто. Полилась песня жгучая, переливами завывающая. Рекрутская.
Сколько ее слушала Русь... Сколько звенело таких песнопений во всех губерниях и околицах, уездов и окраин. Сколько слез давило горло материнское. Сколько люда полегло на земле чужой. И последний звон, что звучал в ушах их порванных – это рекрутская наша песнь, родимая.




                Глава IV
                Посольство Меньшикова.
Народ скорбел из-за войны. Люд слыхивал, что в войне с турками у Руси есть очень сильные противники – Франция и Англия (поговаривали, будто у англичан есть множество пароходов), и еще хуже то, что в войну может вмешаться маленькое королевство Сардиния. Это окончательно могло сбить русскую армию. Когда как немало недругов с границ Австрии и Пруссии копилось на западных границах.
О причинах войны, как оно водится, никто не слыхивал. И Гришка со Степаном решили испросить об этом офицера ночью, когда никто не будет слышать.
Песня звучала долго. Пир закатили не виданный. Все выложили на стол. Такого братья николе не ели. Впихивали, себя не жалели, старались не обидеть. Хотя кусок никак не лез.
Вот все распрощались, обнялись. Всю рубаху Степану вымочили слезы девушек. Любили они великана эдакого, душу добрую. Гришке гриву растрепали, жалко было и его.
А любовь русская близка к жалости. И порой не разберешь, что лучше для мужика – что б любила баба, или что б жалела его.
Братьям и офицеру дали место для ночлега, а именно захолустный амбар. Сеновал подпирал мутную голову, согретую горилкой.
Когда на улице все стихло, показался янтарь звезд на густом бархате южной ночки, они начали расспрашивать офицера.
- Ваше Благородие? Ваше Благородие, вы спите? – захрипел Гришка, - нам воевать на одном фронте, надо познакомиться-то с будущим главнокомандующим.
- Ух, подсластил как… Главнокомандующий… Да нет, я не сплю, - отвечает офицер, почесывая свою густую русую бороду. – Но вашим благородием меня не величайте. Говаривал я с вашим стариком, - не благородие повернуло голову к братьям, и сверкнуло глазами, - вас в рекруты записывать не буду. Пока не буду. На кой черт таким как вы годы в пехоте служить?
Да, - перебил было заговорившего Гришку, - мне вас расхвалили такими, секими…
Хех, поглядим, на что годитесь. И, может быть, вам повезет.
Братья недоумевали. Мундир царский, погоны офицерские, а говорит что-то нелепо-непонятное. Что-то дерзкое и чудное. Между тем, не благородие, выдержав паузу, продолжило.
- Ладно, что вам болтать. Придем в Севастополь, тогда и узнаете, что да как с вами станется. В любом случае ополчение по вам плачет. А там видно будет. На десятки лет вас забирать, или на годик-два…
Степан глядел на янтарное небо. Ему казалось, что где-то там завязана его судьбинушка. Так говаривали цыгане. Попы ж ничего не говаривали, да любо было с ними и помолчать.
О чем говорил этот хмельной мундир - вообще было не понятно. Зато понятно было, что небо красивое. Что хочется в него вглядываться. Что хочется пожить еще.
Гришка ни о чем, кроме рекрутской повинности, не слыхивал. Крестьянское ополчение в местных краях давно не сбирали. Вот люди и позабывали, что это такое. Ну а конница – так то для благородных, баринов, а казачья – так на то и родиться надо казаком. О чем же молчало неблагродие.
Борода отвернулась от братьев. Свистела иногда носом. Никто не смел спросить ни о чем. Все как будто вслушались в дыхание деревьев, доносимое сквозняком раскрытых ворот, и запах сена, обволакивающего тишину послевкусием.
- Величают меня Кузьмой. – забасило неблагородие. Я из Чернигова, Кузьма Кузьмич. Можете и вы меня кликать Кузьмой, пока никто не слышит.
Так, а вы Гришка и Степан?
- Добро, – отвечает Гришка, - вот и познакомились. Правда, неловко идти на войну, не зная причины ее.
- А-а-а-а. Все с вами понятно! – рассмеялся Кузьма, и в смехе его было что-то зловещее. – Любознательные…
И вы поди не знаете? Ну… хах, хорошо. Я поведаю вам эту историю. Я вам расскажу то, что сам слышал от своего друга Александра, прапорщика, в моей роте, где мы, возможно, будем служить.
Так вот, он как-то раз мне рассказывал о том, как наша делегация, ди-пла-ман-ти-ческ-а-я миссия, едрена, приехала в Турцию, дабы уладить наши разногласия.
Он говорил, что был он при ней охранником. – Кузьма поминутно смеялся, и настойчиво, вопреки смеху, расшатывающему его сказ, продолжал.
- Вместо того, чтобы показывать Родину с приглядной стороны… Хорошей стороны… Слухайте, ребята! Они устраивают пир и веселье. Причем такой, что были они пьяны целых три дня. Александр в этом понимает, и, как положено, активное участие предпринимал, в чем я не сомневаюсь. Его дух горилкой пахнет, хотя и хорош в боях…
Так вот, устроили они этот пир, и давай плясать. Ой! Как нам было стыдно за все те расплясы, когда мы узнали об этом. Отплясали себе ноги, и давай буянить на корабле, в порту и, в конце концов, во дворце.
Девок пощупывали, хиджабы срывали, громили лавки, товаром карманы набивали. И все в свою дуду – мол, все им, все для них, все Русь Святая…
А хуже всего то, то, ребята, что один из них даже не хотел кланяться Султану. И турки, эти поганцы басурманские, хитрюги такие, устроили все так, что невозможно было пройти к Султану, не поклонившись. Они понизили стенку дворца.
Твою ж… Успокоились бы. А им все мало. И что вы думаете?! Один из наших, чай, настолько осмелел, или настолько взбодрился горилочкой, что… Что прошел задом вперед! Как токмо параходики некоторые умеют. Султан аж рот разинул. Таких козлов свет еще не видал! Так опозорить свою Родину!
Кузьма плюнул, достал свою фляжку с чем-то резким и крепким, отпил оттуда, а затем сказал:
- Те, правда, тоже хороши. Могли ж и подождать, пока проспятся. Да этим туркам только повод найти, чтоб замахнуться шашкой…
В паузе опять тишина охватила амбар. Гришка подумал, что в эту минуту перед этим странным неблагородием и офицером проносятся бывалые драки с врагом.
- Надеюсь, мы их побьем. – вздохнул Кузьма широкой грудью. - А то опозоримся на весь мир, что так беспардонно и нагло вели себя, а вышли битыми!
Ладно, спите.
Завтра еще будет.


Глава V
Императорская армия.
 
К удивлению Гришки, Степан заснул раньше, чем наполовину опьяневший офицер Кузьма.
Гришке думал о дипломатической миссии. Как так? Ведь людям доверяют представлять отечество, его интересы. От них зависит мир или война…
Или, с другой стороны, может они так напились, потому что заранее все знали. Знали, что война будет. Что она также неизбежна, как обещанное Кузьмой «завтра». Он еще не знал, что это самое «завтра» - самое дорогое, что есть на земле. И что командиры очень редко его «обещают» своим солдатам.
Гришка поцеловал крест, перекрестился, помолился, как молятся о том, чего не знают: чтобы выжили они с братом и, чтобы Федор остался жив. И попытался заснуть.
Оказалось, что это будет не так-то просто. Его переполняли мысли о том, что будет, когда они начнут воевать, о том, что будет с Федором, и вообще, что будет. И он не как не мог уснуть. Его мозг напряженно работал. И он, посмотрев на Степана, безмятежно лежавшего и спавшего на сене, невольно позавидовал его глухости ко всему, тому особенному таланту смирения в тревожный час, которым обладают многие народные сердца. То самое народосердие, которое питает народную волю.
Вскоре Гришка так устал от мыслей, что потерял сознание, провалился в небытие, заснул. Кроны деревьев уже ласкала заря с горизонта. Солнце будто бы не торопилось вставать. Начинали петь птицы… Как ангельский хор с алтаря храма природы.
Рано утром, когда даже петухи не кукарекали, когда  ни души не было на улице, наступило заветное «завтра». Кто-то облил Степана и Гришку холодной водой.
- Подъем! Подъем! Рядовые, построиться! – орал Кузьма. – Это что такое? Вы еще не поднялись? Ах вы!!! Ну, сейчас вы у меня попляшете!
И на еще не очухавшихся новобранцев было вылито по ведру холодненькой.
- А ну слушайтесь старших по званию, - разорался Кузьма, разгорячившийся и покрасневший. Ребята не охотно, но все же быстро построились.
- Привести себя в порядок, взять припасы! Живее!
Степан и Гришка пошли к озеру, и пока они умывались, Степан сказал:
- Да что он раскомандовался?
- А чего ты хотел? – отвечает Гришка, - это же армия!
С этими словами они привели себя в порядок и взяли свои узелки.
- Молодцы! – говорит Кузьма. – Управились за пять минут! Ну, теперь позавтракаем.
После быстрого и скромного перекуса размоченным в воде хлебом, новоиспеченные солдатики собрались в путь.
- Возьмите это! – сказал Кузьма, протягивая им пару ружей и сабель. – Не пораньтесь раньше времени. Еще успеете.
Хех.
Насвистывая что-то вроде марша, офицер пошел вперед.



Глава VI
                Мишка.
Малый взвод двинулся. Дорога предстояла долгая. Сбор новобранцев был в Севастополе, а путь до него нелегким. Они могли выйти на дорогу и доехать на перекладных. Но у Кузьмы было на уме свое, офицерское. Он решил посмотреть на Гришку и Степана, кто они и на что сгодятся. А для этого у него был свой канон, который он и заставил петь своих послушников. Очень старый канон, пошедший от Суворова.
Деревня быстро скрылась за холмами. Все, чем они дорожили, удалялось от них в даль. И с каждой новой вершиной было все незаметнее. И, в конце концов, просто исчезло.
Несмотря на свою тучную фигуру, как казалось в шинели, офицер шел быстрой, легкой поступью, как молодой конь. При подъемах он намеренно убыстрялся. При спусках замедлял темп, и все молча поглядывал на переводящих дух молодчиков. Рельеф людей не жаловал. Часто приходилось ходить всеми имеющимися конечностями. Сапоги скользили по зыбким местам, или теряли опору с падающими камнями.
- Нам предстоит долгая и утомительная дорога, - улыбался Кузьма, глядя, как новобранцы несут всю поклажу, - поэтому не очень жадничайте припасами и без нужды не пейте воду. Если вода кончится, то нам придется очень туго. Точнее, вам, хе.
Я возиться с вами не собираюсь. Так что следите за собой сами.
Вот смотрите, - протянул руку Кузьма, указывая вдалеке еле-еле видный холм, - мы должны дойти до него до заката солнца. Когда мы дойдем до него, мы устроим там привал, а затем рано утром двинемся в путь на юг.
Ноги в тепле! Остальное не жалейте.
День шел медленно. Ноги работали быстро. Кузьма то и дело заставлял нести ружья в разных положениях. Порою очень неестественных. А он, как на зло, заставлял братьев двигаться шустрее. Иногда приказывал задерживать дыхание. И умудрялся строго за этим следить. Ощущения у братьев были похожи на купание в болоте.
Холмы сменились густым лесом. Группа замерла в хвойной чаще. Неподалеку послышался хруст сучьев, как будто несколько тонн навалились на маленький сучок.
- Что это? – спросил Степан.
- Не знаю, - отвечает Гришка, - а ты что думаешь?
- Тише ты, - говорит Кузьма, - должно быть, это медведь. За ружья. Быть готовыми ко всему!
Кузьма оказался прав. Прямо перед ними из-за деревьев показался медведь, величиной в три метра, весивший около трёх тонн. Его большие карие глаза, челюсть, - все говорило о том, что он голоден.
- Не двигайтесь, - говорит ошарашенный Кузьма, - и не дышите.
Но, увы, медведь пошел прямо к Степану и начал шарить в его сумке с припасами. Степан не выдержал и набросился на медведя. Медведь, не ожидавший нападения, не сразу отреагировал на Степана. Засим последовал недовольный рев. Однако, когда он уже начал бороться со Степаном, то на него уже набросились и Гришка, и Кузьма, да так, что все же пересилили и испугали медведя. Мишка убежал в лес.



Глава VII
Вернуться назад

- А все-таки ухватил за собой пару ягод, которые я собирал во время дороги, - говорит, с досадой, Степан, – вот верзила эдакий. Будет ему!
Все произошло так быстро, что Кузьма даже не сразу опомнился.
- Да вы что, совсем с ума посходили?! – заорал Кузьма. – Молодцы! Я еще такого не испытывал ни на одной прогулке. Этак надо, мы голыми руками да прикладами здорового медведя отпугнули! Никто не поверит! Молодцы!
- Я тоже так считаю! – говорит Гришка, - не бывать такому басурману, чтобы он ушел от русского медведя, или нас, заваливших медведя!
- Ну ладно, - сказал Степан, - не знаю как вы, а я уже устал и спать хочу. Так что давайте дойдем до этого холма и, наконец, отдохнем.
Все дружно двинулись в путь. Повеселевший офицер боле не заставлял своих бойцов вытворять чудные вещи. Шли уже в своем темпе. Изредка обмениваясь словами о встрече с мишкой.
Степану больше всех досталось и, поэтому, он первый, когда дошли до холма, выбрал себе место и лег спать. А затем и все остальные.
На рассвете друзья снова двинулись в путь. Шли они четыре дня и пять ночей, останавливаясь привалом на всяких возвышенных местах по приказу Кузьмы. Кузьма объяснял это тем, что они могли видеть, где остановились, и, сколько осталось до Севастополя. Хотя он высматривал всякий раз что-то свое.
Да и вообще они тогда могли многое видеть. А зрение, как считал Кузьма, есть залог жизни.
На привалах Кузьма проверял, как ребята умеют стрелять. Насколько быстро перезаряжают ружья.
Наконец, наступил пятый день их пути – последний. Дело шло к вечеру, как вдруг из-под кустов вышли шесть турков с ножами и легкими пистолетами, разведчики Султана. Слишком близко, ружья не помогут. Дай Бог что бы и они не успели свои применить…
- Что делать будем? - спросил Гришка, - Кузьма?
- Драться! – отвечает Кузьма. – Пока их шестеро! О! Да среди них офицер! Бить их!
Кузьма со всей силой ударил турецкого офицера в лицо. Тот упал. Другие турки начали набрасываться на него. Один выхватил нож. Наступила решительная минута. Как будто в сердце затаенный страх дал о себе знать, растекаясь по телу. Блеснувшее лучом заката острое лезвие кинжала впечатлило до селе не видевших подобное, тем более в руках врага. Казалось, вот-вот острие вопьется в могучую спину русского офицера и выпьет всю его кровь. Может бежать? И как бы ничего и не было. Вернуться назад…
Такие мысли, наверное, промелькнули в голове у Гришки. Страх кольнул сердце Степана. Но он не думал, а просто начал работать. Схватил занесенную над Кузьмой руку. Да и Гришка не посрамил.
На Степана навалились двое. Начали его связывать, но Степан сумел встать и перекинул через себя одного, да так, что тот и не поднялся, затем Степан быстро увернулся от удара второго, взял его за руку, вывернул её и локтем сломал.
Уже двое турков лежали без чувств. На Гришку побежал другой турок с ножом и замахнулся, но Гришка вовремя отреагировал, развернулся, подсел под бегуна и перекинул через плечо. Тот в полете столкнул с ног другого. Оба свалились с холма и укатились в лес. Вряд ли живые.
В этот момент на Гришку навалился огромный, почти такой - же, как Степан, басурманский богатырек и повалил его на земь. Сразу получил оплеуху и немного отошел в сторону.
Степан вступился за брата, схватившись с силачом. Со стороны казалось, будто два огромных медведя впились лапами в горло друг друга.
Борьба длилась недолго: басурманин ударил Степана в ухо и оттолкнул ногой. Тот попятился.
Все происходило машинально и быстротечно. В любую секунду этих долгих минут ребятня могла расстаться с жизнью.

Глава VIII
 Богатырек

Степан встал, смахнул кровь и стал ждать нападения басурмана. Басурман хотел ударить Степана в живот, но великан отразил его, и врезал в лицо басурману. Тот немного отлетел, но Степан нагнал его, и нанёс удары; сначала в живот, тот качнулся, а затем локтем в затылок. Басурман вроде бы отключился.
Затем Степан взял басурмана и подвел к Гришке. Гришка ударил три раза басурмана в лицо, затем несколько раз в живот, но тут басурман очнулся, перекинул через себя Степана, взял Гришку за волосы и ударил его голову об своё колено. Беднягу ждала яркая вспышка в глазах и беспамятство в грязи.
Степан на силу поднялся и ударил ногой в лицо басурмана, но тот взял нож и вонзил его в плечо великану. Степан опустился на колено и чуть не потерял сознание.
- Ах ты, гад! – захрипел в гневе Степан, - я тебе сейчас покажу, сволочь!
Кулак великана впился в интимную мякоть басурмана, заставив его рухнуть на оба колена. Степан скрутил басурману руку с ножом, ударил его в живот плечом, выпрямил его и со всей дури ударил ему в подбородок снизу вверх. Богатырек закатил глаза и шатался. Степан же поднялся и с размаха выпалил ему в лоб. Выхватил у него нож и воткнул ему в сердце.
Басурман умер. Агония турка слилась с болью в ломящемся теле Степана.
Гришка все это время валялся на земле. Не приходил в себя. Не видел смертельной схватки местных богатырей.
Тем временем офицер дрался с офицером. Они оба избили друг друга, и сейчас уже боролись на последнем дыхании. Кузьма увернулся от удара турка, ударил его в лицо, хотел, было сделать второй удар, но турок оттолкнул его ногой, и порезал ножом.
- Ах ты, зараза! – сказал Кузьма, - дерешься нечестно. Ну, тогда я тебе покажу, басурман ты чертов, что значит слово русского офицера!
С этими словами он набежал на турка, тот хотел его убить ножом, но Кузьма сделал блок, выбил нож из руки турецкого офицера, локтем ударил в солнечное сплетение турка, и сразу нанёс удар по его лицу. Затем он, не останавливаясь, взял турка за ноги и кинул его на землю, а потом сел на него и пока тот не потерял сознание, бил его по лицу. После чего разгоряченный Кузьма поднял страдальца, и ударил его ногой в живот, и со всей своей силою в лицо. Окровавленный и измазанный землей, офицер врага валялся как гнилое полено.
Бой затих. Тут Кузьма оглянулся. Где остальные пятеро? Что стало с братьями. Степан, похрамывая, подходил к офицеру. Гришка приходил в себя. Нижние турецкие чины раскиданы по полю битвы.
Вглядевшись в дергающийся глаз Степана, Кузьма молча кивнул. Вместе они связали турецкого офицера веревкою, которой турок надеялся сковать Кузьму, и потащили офицерика с собой, взяв и трофейное оружие, и добытый провиант, и какие-то документы.
Шли медленно и молча. Думали о своем. Болела каждая мышца и сухожилие. На миг к Гришке вернулись мысли о побеге. Что бы было… Наверное, турки, зарезав Кузьму, застрелили бы братьев… А так вот, хоть был шанс. Наверное, был… И остались живы.
В дергающемся глазу Степана вся природа вокруг стала другой. Как будто в мировое полотно добавили какую-то блестящую краску, давящую на разбитую душу. Боль притухла, уступая место внутреннему стону, непонятному, неслышимому никем, кроме него.
Группа с пленным офицером добралась до места последнего привала. До Севастополя топать осталось совсем мало, в сравнении с пройденным расстоянием дикой местности. Серел закат занавесом туч. Захотелось отчего-то дождя. Так его захотелось…
Пленного офицера связали крепче прежнего, и прислонили к дереву. Затем Кузьма, все также молча, осмотрел свой алый взвод на предмет потерь. Показал, что надо делать, и все трое, как могли, перевязали себе раны, и пока они перевязывали их, Гришка рассказывал о том, с кем им пришлось драться. Закатили пир с сухофруктами и легли спать. Молчаливый Кузьма, наконец, сказал:
- Знаешь, Гришка… а вот я на минутку подумал, что вы… деру дадите… Вы молодцы, что не сбежали.  - сказал Кузьма. – Спасибо, что спасли мне жизнь. Этим вы и свою жизнь спасли тоже.
Так вот, ребятки. Я это никогда не забуду. Такое не забывают.
А где вы научились так драться?
- Это нас дед Бабай учил, - ответил Гришка, испугавшийся темы про бегство, - он нас с детства учил рукопашному.
- Хорош ваш дед. Хе, Бабай. Ух, хорошо…
Кузьма опять замолчал. Его похвала была серьезной, слова благодарности суровыми. Звучало все это, как какая-то угроза.
- Завтра к ночи будем в Севастополе, - говорил Кузьма, - и я рад, что вы уже знаете что-нибудь наперед. Ну, доброй ночи, други.
Заполночь Кузьма проснулся. Степан сидел у костра и тихо рыдал. Вздрагивала его могучая израненная спина. Кузьма подошел к нему, потрепал за плечо и выдавил из себя:
- Все правильно сделал. – как когда-то очень давно сказали ему.

Глава IX
Севастополь

- Ну что? Выспались, братцы? – пробасил Кузьма. – Ну, вставайте, пора в Севастополь топать.
На улице стояла солнечная погода, перистые облака, изредка появляющиеся из-за горизонта, и легкий летний ветерок, все это наводило на наших спутников хорошее настроение. Пленного покормили с ложечки. Пинками повели вперед.
Весь путь можно было не экономить припасы. К тому же Кузьма вывел их на дорогу, где четверка села на попутную телегу и ехала весь день верхом.
Наконец-то братья отдыхали. На пыльной дороге было людно. А ничто не доставляет порой русскому человеку большего удовольствия, чем поболтать о чем-то праздном со случайным встречным, да и вообще душу отвести надо было. А тут были все: и крестьяне, и городские мещане, и не пойми кто, странники всякого роду.
Пару проезжавших купцов подарили офицеру за пленного ящик горилки с салом. Все дивились турецкому разведчику. Опасливо поглядывали на него. И держались в сторонке.
Кузьма заметно повеселел. И с каждой новой милей к Севастополю он становился радушнее и словоохотливее. Братья уплетали сало. Турок шел за телегой, понукаемый крепкой веревкой в морском узле.
Каким он будет, город, о котором все говорят, да не все видывали. Как и говорил Кузьма, к ночи повозка стала проезжать дома. И вскоре показалось множество огней обнимающего холмы осьминога. Морской ветер теребил уставшие лица путников.
Многие здания были громадными, как казалось братьям. Улицы ровные, тесно посаженные домики, лавки, мастерские. Все дышало рыбой и морем.
Кузьма указал на какой-то лагерь впереди, куда отряды из разных родов войск шли.
- Туда, стало быть, надобно нам идти? – спросил Степан. – А, Кузьма?
- Да! – отвечает, воодушевившись, Кузьма. – Туда нам надо. Давайте, идем.
С этими словами друзья направились к лагерю. Пока они шли, они увидели, что в порту стоит флот, готовый в любую минуту, по приказу адмирала, пойти в бой.
Со всех сторон мелькали разные здания, безусловно, почти все они имели свое предназначение для порта. Если присмотреться, то сквозь вечернюю гуашь можно было прочесть вывески на зданиях, гласившие: гостиница, бар, склад, амбар, гильдия по производству снастей и мачт, парусины, адмиралтейство. И, конечно же, вдалеке виднелся Малахов Курган, величаво стоявший на вершине холма. Гришка вдруг подумал, если его захватит неприятель, то он сможет контролировать весь город. Но это невозможно. Потому что это не простой курган, и не простой город. Это Севастополь, и это Малахов курган.
На других холмах и возвышенных местах поменьше, виднелись батареи и отряды часовых, готовых в любую минуту забить тревогу и начать оборону, как думал тот же Гришка.
Степан же видел картину в целом, не разбивая ее на части. И чуял носом восточные пряности, чад ладана, запах свежего хлеба…
Наконец, наши путники дошли до лагеря. Кузьма быстро распорядился передать турецкого язычка руководству полка. Когда братья вошли в лагерь, они видели, как тренируются новобранцы.
- Целься, - командовал капитан в перчатках. Молодой, с румянцем. Возраста братьев. И в голосе было желание покрасоваться, ух какое было. – Огонь!
Залпы разом донеслись со всех уголков лагеря. Они пошли дальше и увидели маленькую площадку, на которой тренировались в рукопашном бою. По ней ходил другой офицер, тучный, низенький и с лысиной. Сухо говорил свои замечания, а тем, кто не понимал, показывал, как правильно делают броски или тот или иной удар. И это было больно. Очень больно. Поэтому бойцы старались понимать все и сразу.
Кузьма повел их в казарму, на которой была вывеска "Одиннадцатая рота, ударная пехота!". От амбара почти ни чем не отличался этот вытянутый домишко. Всех троих встретил в дверях Александр, тот самый, о котором рассказывал Кузьма. Он будто вырос из рассказа, потому что источал изумительный запашок крепкой души.
- Кузьма! Сколько лет! – заорал Александр. – Здравствуй!
- Здравствуй, Александр, - отвечает Кузьма, улыбаясь. – Мы с тобой в одной роте будем служить! Понял, да?..
Вот я привел с собой двух молодцов, знакомься, это Гришка, а то Степан.
- Здравствуй, Александр, - выпалил осмелевший Гришка, недоумевающий, куда неблагородные офицеры дели свой устав. – Как жизнь?
- Для кого Александр, а для кого товарищ прапорщик!
- Да ладно тебе, Александр! Это же мои ребята, я за них ручаюсь.
- А, ну это совсем меняет дело. Здорово, мужики!
Нынче Родину защищать будем в одной роте, а здесь все свои! Не стесняйтесь, располагайтесь.
Можете поближе к Кузьме быть!
Завтра на площадку вместе пойдем.
И Гришка подумал, опять это «завтра».