Смысловые грани. Глава 6

1. Контекстный анализ исторических источников, таких как интереснейший дневник 1917 г. командующего 10м корпусом русской армии генерал лейтенанта Алексея Павловича Будберга, подтверждает центральную роль эгономики CFD и ее низовой массовой изоморфной параллели рыночной прагматономики CID внутри социального кризиса. Эта последняя парадигма идентичности, которая у Будберга именуется шкурничеством, получается, если сжать эгономику вниз по центральной инструментальной оси FH до центрального поля контекстных взаимодействий I.

"Уже июньское наступление достаточно ярко показало, что по боевой части мы безнадежно больны и что никакие наступления для нас уже немыслимы; немцы с искусством Мефистофеля использовали свое знание современной русской души и при помощи Ленинской компании вспрыснули нам яд, растворивший последние жалкие корочки, в которых еще наружно держалась русская армия; уничтожение дисциплины, проклятый принцип «постольку-поскольку» и пораженческая пропаганда обратила нас в опасные для всякого порядка вооруженные толпы, которые пойдут за тем, кто посулить им побольше вкусного и давно уже вожделеемого, побольше прав и наслаждений при минимуме обязанностей, работы и неприятностей. Тот же, кто только заикнется о бое, с коим связаны такие жупелы, как усиленные работы и возможность страданий, ран и смерти, будет самым ненавистным врагом. Ну а с врагами, несмотря на их положение, уже перестали считаться. Сейчас брошенный на фронт лозунг «долой войну» привлек к себе сердца и симпатии всех шкурятников (а их, с приходом последних укомплектований, у нас стало больше 80%) и сорвал последние удерживающие крепи с тех, у которых шкурятнические побуждения сдерживались когда то дисциплиной, боязнью суда и расстрела, а отчасти старой рутиной повиновения и обрывками втолканного когда-то сознания обязанности защищать родину." (7 октября 1917 г.)

2. Распад военной дисциплины, о котором пишет Будберг, он связывает не только с большевистской пропагандой, но и с нежеланием солдатских масс жертвовать своей жизнью ради продолжения войны и с их надеждами на получение прав, земли, денег и благ, которые прежде являлись привилегией высших классов русского общества. Рыночная горизонталь стимулировала эгалитарные настроения, но горизонтальный демократический дискурс не мог заменить утрату необходимой для армии командной вертикальной дисциплины.

Что могу сделать я, номинальный начальник, всеми подозреваемый, связанный по рукам разными революционными и якобы демократическими лозунгами и нелепостями, [201] рожденными петроградскими шкурниками так называемых медовых дней революции; никому нет дела до того, что все эти явные или замаскированные пораженческие и антимилитаристические лозунги недопустимы во время такой страшной войны; но их бросили массам и они стали им дороги, и в них массы увидели свое счастье, избавление от многих великих и страшных зол, и удовлетворение многих вожделений, - жадных, давно лелеянных, всегда далеких и недоступных, и вдруг сразу сделавшихся и близкими, и доступными. Горе тому, кто покусится или даже будет только заподозрен в покушении на целость и сохранность всех животных благ, принесенных этими лозунгами и сопровождавшим их общим развалом. И все эти лозунги и патентованные непогрешимости направлены против войны, против дисциплины, против обязанностей и всякого принуждения.

3. Помимо этого Будберг (в полном соответствии с наблюдением Раевского по поводу критического отношения большей части фронтового офицерства в 1917г.к старорежимным порядкам см. предшествующую главу) отмечает ответственность старой системы власти и сословно иерархического общества, с их отрывом от реальности, административным верхоглядством, эгономным своекорыстием и безразличием к положению масс за распад армии и страны.

Но наши Ставки и Главкоштабы живут на луне, в полном забвении действительности, с местом и временем не считаются, войск, их состояния и условий их жизни и службы совершенно не знают; очевидно, что при такой обстановке возможны идиотизмы и нелепости всякого сорта или калибра.Какие либо возражения или убеждения тут бессильны; в этом отношении революция ничего не изменила и Главкоштабы по прежнему гордо восседают на старых тронах, окруженные атмосферой беспрекословного послушания и воспрещения «сметь свое суждение иметь». Мы обязаны по рабски все принимать; нам только приказывают и приказывают к исполнению то, что сами приказывающие осуществить не в состоянии, причем они не могут не знать, что войска этих распоряжений все равно не выполнять и что ни комитеты, ни начальники не располагают уже теперь средствами для того, чтобы заставить неповинующаяся части выполнить отдаваемый им приказания. И ведь [200] чем дальше, тем хуже, ибо по той дорожки, по которой мы катимся вниз, уже нет возврата.

4. И далее запись от 12 октября 1917 г.

Народ, из которого состояла распухнувшая до невероятных размеров армия, был взят в плен теми, кто сумел заманить его обещаниями; русская власть пожинает ныне плоды многолетнего выматывания из народа всех моральных и материальных соков; высокие чувства не произрастают на таких засоренных нивах; забитый, невежественный и споенный откупами и монополией народ не способен на подвиг и на жертву, и в этом не его вина, а великая вина и преступление тех, кто им правил и кто строил его жизнь (и это не Цари, ибо они Россией никогда не правили).
Что могла дать русская действительность кроме жадного, завистливого, никому не верящего шкурника или невероятного по своей развращенности и дерзновению хулигана. Вся русская жизнь, вся деятельность многочисленных представителей власти, прикрывавших Царской порфирой и государственным авторитетом свои преступления, казнокрадство и всевозможные мерзости; литература, театры, кинематографы, чудовищные порядки винной монополии, - все это день и ночь работало на то, чтобы сгноить русский народ, убить в нем все чистое и высокое, схулиганить русскую молодежь, рассосать в ней все задерживающие центры, отличающие человека от зверя, и приблизить царство господства самых низменных и животных инстинктов и вожделений. Все это сдерживалось, пока существовал страх и были средства для сдержки и для удержа. Война положила начало уничтожению многих средств удержа, а революция и слепота Временного Правительства доканчивают это злое дело, и мы несомненно приближаемся к роковому и уже неизбежному концу, к господству зверя. Руководители российского государственного курса забывают, с каким материалом они имеют дело; нельзя распоряжаться скопищем гиен, шакалов и баранов игрой на скрипке или чтением им евангельских проповедей или социалистических утопий.

5. Уничижительная характеристика, которую дает солдатским массам Будберг ("скопище гиен, шакалов и баранов") обнаруживает его нежелание иметь дело с этой массой, аналогичное тому, которое отмечал у своих офицеров сослуживцев Николай Раевский. Она также скрывает тот факт, что в расчетах российской элиты народ был призван сыграть, говоря языком Сергея Булгакова (см. предшествующую главу), роль этнографического материала Н для поддержки агономных HBF героев. Но вместо этой уготованной им пассивной роли массы простых людей, крестьян, рабочих и солдат отказались подчиняться власти Временного правительства и своим командирам, многих из которых они ненавидели за повседневные унижения и рукоприкладство, также как пираты в предреволюционной и революционной Атлантике 18 века, согласно американскому историку Марку Редикеру состояли до большой степени из матросов, бежавших от крайне жестокого обращения, требовавших справедливости и при случае пользовавшихся возможностью свести счеты со своими бывшими офицерами и капитанами. В обоих случаях рыночная стихия с ее подрывавшим устои сословной иерархии старого общественного порядка горизонтальным равенством явилась катализатором социального недовольства.

Примечания

1 и сл. Текст книги Будберга Дневник белогвардейца доступен на сайте военной литературы militera.ru