Глава 1. Тиманский

 Говорят, человек начинает себя помнить тогда, когда начинает говорить. В моем случае это не совсем так. Самое первое воспоминание относится к четырём месяцам от роду, когда говорить я не умела.

… Морозный январь 1960 – го года. Маленький северный поселок Тиманский. Вечер. Комната в квартире щитового барака. Отец играет на баяне,  я перебираю на полу свои немногочисленные игрушки. Папа должен присматривать за мной, пока мама доит и кормит козу. Но отец и баян – единое целое, и когда он играет, мысли его далеко- далеко…
Почувствовав неограниченную свободу, я выползаю сначала в прихожую, а потом в холодный коридор. Там стоит ванна с водой, заготовленной для стирки. Одной рукой я цепляюсь за край ванны, другой начинаю плюхать и полоскать в ледяной воде, не обращая никакого внимания на трескучий мороз. В таком виде и застает меня мама.

Что было дальше – я знаю только по её рассказам.
Ночью у меня поднялась температура под сорок, началось двустороннее воспаление легких. До ближайшей больницы в Сосногорске – больше часа езды на поезде. Пассажирские поезда ходили редко, оставалось ждать какой-нибудь проходящий товарный состав, «товарняк». Но довезут ли?
В поселке была единственная «медичка», как тогда называли фельдшеров. Она приняла решение лечить меня дома: приходила каждые три часа и колола пенициллин.
На следующий день состояние  ухудшилось. По словам мамы, я уже задыхалась от нехватки кислорода и вытягивалась в судорогах. У отца не выдержали нервы, он  убежал на улицу и не мог заставить себя зайти в квартиру. Мама  не отходила от меня ни на минуту. И я  выкарабкалась! Можно сказать,  1960-й год стал годом моего второго рождения.

…Смутно помню дом. Скорее, очертания . Это был обычный щитовой барак, повсеместно распространенный в северных посёлках, рассчитанный на шесть квартир. Более отчетливо помню квартиру: небольшая комната, прихожая и кухня. В комнате две кровати, шкаф, круглый стол, два стула. Единственные вещи, которые создавали скромный  уют, это вещи, связанные мамой: покрывала, накидки на подушки, занавески. Она могла связать всё, что угодно — кружева, оренбургские платки, узорчатые варежки и носки, теплые свитера  -  без всяких схем и образцов. В коробке  на подоконнике всегда лежала ее «работа», за которую она садилась, как только выдавалась свободная минута. А минут таких было очень мало...

Помню себя совсем маленькой, сидящей на кровати, как пупс, - с завернутыми перед собой ногами и играющей отцовскими военными медалями. Помню характерную тяжесть и холодок металла на руке. Орден Красной Звезды мне нравился больше всего. Я подолгу рассматривала рубиновые лучи, которые, казалось, светились изнутри, и всё пыталась найти источник этой лучистости.

Ходить я начала рано, в семь месяцев. Вот я в толстом пальто на вате стою во дворе. Оглядываюсь, и в поле моего зрения попадает коза Майка. Она мне так нравится, что я хочу её поприветствовать, как-то показать своё расположение. Я устремляюсь к этой прелестной "молочнице" и через несколько мгновений болтаюсь на ее рогах. Мама от сарая бежит ко мне. Запомнилось при этом её лицо: молодое, красивое и очень испуганное. Она вызволяет меня из рогатого плена. Я же отделываюсь недоумением и непониманием: "Я ж к ней со всей душой, а она…" Но на  Майку я не в обиде.

…Мы с мамой в магазине. Огромный, высокий и широкий, прилавок отделяет владения продавщицы от покупателей. Мой взгляд скользит мимо полок с консервами, крупами и конфетами и останавливается на чудесной игрушке. Почти под потолком, на верхней полке, сидит огромный плюшевый медведь. Глазами-бусинами как будто смотрит на меня. Сердце мое замирает от восторга. Я отчаянно тяну руки к этому чуду. Запомнилось, что женщины, стоявшие в магазине, улыбались и говорили маме: «Придется покупать!» Мама, конечно, не устояла перед моей мольбой. А я весь вечер не могла насмотреться на заполученную игрушку! Гладила по теплому шелковистому плюшу, внимательно рассматривала «лицо», обнимала и прижимала к себе.  Мне казалось, что он живой и всё понимает.

Помню,как я, годовалая,  ходила с папой в лес.  Довольно часто спотыкаясь на лесной тропинке, всё же упрямо шла вперёд. Потом  папа взял меня на руки, чтобы я могла своими руками срывать ягоды черной смородины, разросшейся по берегу небольшой таёжной речки. До сих пор помню душистую  прохладу, шедшую от деревьев и кустов. Она была приятной и таинственной одновременно.  Быть может, поэтому так запомнилась мне?

…Поселковый медпункт. Мама привела меня на укол. Я упорно отказываюсь, но медичка заверяет, что «это совсем не больно, как будто комарик укусит». Процедура не похожа на комариный укус и я, со слезами натягивая спущенные шаровары, осуждающе, исподлобья смотрю на медичку.
- Ничего себе, взгляд! - изумляется она.

…Вспоминается, как я сижу на полу с поросенком, завёрнутым в пеленки. У соседей опоросилась свинья, и поросят оказалось больше, чем сосков у свинки. Не всем хватало  молока. Поскольку у нас были козы и козье молоко, нам одного поросенка отдали. Он был крошечный, нежно-розовый, с мягкими белёсыми волосками. И с такими же белёсыми ресничками на глазах. Я почему-то считала своим долгом ухаживать за ним. Помню, как стелила на кровати какие-то тряпицы, пеленала в них своего подопечного и, усевшись на полу, баюкала. Поросенок сладко дремал, а я боялась шелохнуться, чтобы не разбудить его. Переживая, что вследствие таких долгих сидений на холодном полу я снова могу заболеть, родители вернули поросенка хозяевам.

….И еще одна картинка всплывает в памяти. Мне два года. Отец держит меня на руках, мы стоим у окна. В окно я вижу, как мама отдает нашу козу какому-то дядьке. У козы веревкой скручены рога, чтобы удобнее было ее вести. Я заливаюсь слезами, мне очень жалко козу. Она наша, родная, и мне кажется, что мы её не продаём (я не знала этого слова), но предаём - это я просто чувствовала.
А продавали мы козу – и всё, что можно было продать, потому что уезжали. Нам предстоял переезд на родину родителей, в Псковскую область.

Рисунок автора:"Воспоминания"
 
Продолжение http://www.proza.ru/2017/11/05/2313