4. Пастушка

2. Колоски
Помню лето 1932 года. В доме хоть шаром покати, поесть нечего и моя мама вместе с другими женщинами пошла в поле за колосками. Срезать их на поле было противозаконно, кто попался, тот шёл под суд. Я тогда была ещё маленькой и несмышлёной девчонкой, чтоб осознавать ту опасность, которой моя мама себя подвергала. На следующий день мать разложила колоски на скатерть для просушки и послала меня на крышу сарая: « Смотри в даль, если увидишь дрожку, то сразу же дай мне знать!» Дрожка – это двухколёсная одноконная телега на рессорах. Тут я увидела, что кто-то по дороге мчится и закричала во всю мочь: «Едет! Едет!» Мать сняла меня с крыши и отправила играть к ребятне.

Когда я вернулась домой, то мне пало в глаза, что весь наш дом, и пол, и стены, истыкан штыками. Мать была в сильном возбуждении. Она рассказала отцу, что приходила милиция и искала спрятанное зерно. У соседки Маргариты Арндт милиция нашла колоски и её забрали с собой вместе с грудным ребёнком, дочкой Марией. Мария после войны вышла замуж за Романа Якоби и жила с нами по соседству. Через такие события легче восстановить возраст тех, кого вспоминаешь. Тётю Маргариту забрали в тюрьму, а ребёнка переслали домой. Она лежала в детской зыбке, помню, что её сильно донимали мухи. Пока мать не освободили, за ребёнком присматривала  её бабушка.

Стол

Стихотворение времён голода в Поволжье

Стол не надо накрывать
Со стола не надо убирать
Зачем стоишь ты столик здесь
Коль нам нечего поесть?
Только лишь для красоты
В доме у голодной бедноты!

Не только голод, помню и другие картины моего детства. Я, маленькая девочка, ношусь по поляне усеянной разноцветными тюльпанами и пахучим цветущим разнотравьем. Родительский дом уже обнесли забором, пол в доме уже просох, у ворот стоит скамейка, на ней щебечет ребятня – это к моим братьям и сёстрам пришли гости. Двор и вся улица прибраны под метёлочку. Подростки украшают Maibaum. Сестра Мария домешивает глину для тротуара, Лиза сыплет на него белый песок. Сыплет не сплошь, а белыми зигзагами делает красивый узор и всё это обрамляет красными полосками. У старика Георга Арндта поспел крыжовник и мы тайком пробираемся к нему в сад.

Жив бы был сейчас тот гусак, он мог бы поведать о том, сколько лет мне было, когда мне пришлось освоить профессию пастуха. У мамы было четыре гуся и весной пришло прибавление - выпарились гусята. Такие маленькие, такие милые и пушистые гусята. Мне они так нравились. Но гусаку моя любовь к его потомству пришлась почему-то не по нутру. Стоило мне к ним приблизиться, как он тут же норовил меня укусить. Тогда я отказалась пасти гусят. Мать дала мне палку и сказала: «Если гусак будет нападать на тебя, ты подними палку над его головой, он подумает, что ты выше его и сразу же струсит.» Но до запугиваний у нас  дело не дошло. Один гусёнок запутался в траве и я побежала на выручку. Не успела я его выпутать из травы, как гусак тут же использовал своё преимущественное положение и начал меня очень больно щипать. Я схватила палку и вдарила гусаку по башке. Гусак клюкнулся в траву и забыл чего хотел со мной сделать. Тут все гуси вдруг подняли страшный шум. На шум прибежала мать и спрашивает в чём дело. Говорю, что гасак меня всю искусал и я его ударила по голове палкой. Теперь вот лежит в траве и не хочет вставать. Мать подняла гусака, он был жив, но здоровье у него было уже не то. Ходил он после этого как какой-то ненормальный.
Но работу мне всё равно пришлось продолжать. Не только весной, но и летом. Гуси мне всё же отомстили. В один жаркий день я пошла купаться и не заметила как гуси ушли на пшеничное поле и сильно его там проредили. Меня наказали: запретили купаться, лишь в жаркий день мне разрешили приблизиться к воде и то лишь после того как я запру в пригоне гусей.