После смуты. патриарх филарет. публицистика

               

После Смуты

     В январе 1649 года в сопровождении шумной и пестрой по составу свиты проездом из Малороссии в Москву прибыл нежданно-негаданно Иерусалимский патриарх Паисий. Таких важных визитеров русская столица не видела уже давно, пожалуй, со времен царствования Бориса Годунова. Напуганные многими трагическими событиями, происходящими на Руси в последние десятилетия и связанными с годами Великой смуты и междуцарствия, иностранцы объезжали московские земли стороной – подальше от греха и от разбойников. Но стоило только боярской династии Романовых утвердиться на царстве и навести в стране, разоренной польскими шляхтичами, державный порядок, как всякого рода коммивояжеры, путешественники и авантюристы нескончаемой вереницей потянулись в ее ближние и дальние веси в поисках лучшей доли, приключений и коммерческих выгод.
Корысть была положена и в основу патриаршего визита.
В этой связи самое время вспомнить, что к середине ХУ11 века православный Восток находился под игом Османской империи более двухсот лет. Влача жалкое и униженное существование, прозябая в условиях крайней нужды и дурного обхождения, восточные иерархи вынуждены были, уподобляясь нищим и убогим, ездить по миру с сумой, христарадничать и собирать подаяние. Милостыня, выпрошенная восточными патриархами у православных государей, и была для них тем единственным доходом, который позволял им прокормиться и сохранять свои приходы.
Однако столь длительное пребывание в состоянии рабской зависимости, с одной стороны, от веротерпимости истинного хозяина страны – от султана, а, с другой, от благодеяний и щедрот православных господарей превратило миссионерскую совесть восточных Первосвятителей в субстанцию весьма податливую и гибкую. В погоне за большими деньгами, они не только не гнушались преступать законы христианской морали, но и нередко отстаивали интересы того подателя, чье подношение превосходило дарения всех остальных. Утратив с течением времени такие важные святительские качества, как принципиальность и честность, они более походили на торгашей, предлагающих сильным мира сего услуги, непозволительные для лиц высокого духовного звания.
 Не являлся, в этом смысле, исключением и Иерусалимский патриарх Паисий. Опытный политик, тонкий психолог и ловкий интриган, повидавший на своем веку правителей разных стран и народов, Паисий быстро разобрался и в том, что же на самом деле представлял собой молодой, горячий и почти совсем необразованный московский самодержец Алексей Михайлович Романов. Впрочем, ни царем, ни самодержцем Паисий молодого Романова не считал.  И то верно!  Ну, какой он царь, какой самодержец, если нет у него за спиной великих предков, если нет в его крови ни капли благородной крови. Боярин – он и есть боярин! Но что бы там Паисий про себя об Алексее ни думал, а вида в том не подавал. В конце концов, ни за тем, чтоб русского царя учить уму разуму он приехал, а за тем, чтобы расположить его к себе и с успехом завершить свою миссию.   Вот и выслушивал с притворным рвением день изо дня Паисий мечты Алексея, вникал в «громадье» его планов и надежд.
   А намеривался царь Алексей ни много, ни мало, а переустроить древнюю Русь по образу и подобию современного Запада, которого сам он хоть в глаза никогда и не видел, но зато   хорошо знал из рассказов своих дворовых людей: великодушного добряка и либерала Федора Ртищева, да хитро мудрого канцлера Афанасия Ордин-Нащокина.
Об отсталости и дикости нравов в государстве неустанно твердил царю и его духовник – протопоп Благовещенского собора Стефан Вонифатьев. В святительских откровениях протопопа и в самом деле присутствовало немало правды о том, что русский народ утратил истинное благочестие, что службу справляет формально, молится наскоро, скоморошничает и не только в людных местах, но и в церквях по святым праздникам.
Царь Алексей Михайлович духовнику своему не перечил, а, напротив, во всем с ним соглашаясь, живо откликался на многие его затеи, в том числе и на идею о создании в столице, так называемого, кружка «ревнителей благочестия». По задумке Вонифатьева, все члены кружка непременно должны были быть приходскими священниками – протопопами. Потому как именно протопопы по долгу и по характеру своей службы находились в самой гуще темного и погрязшего в языческих суевериях народа, а значит, и должны были донести до него смысл и цели предстоящей церковной реформы.

                ***

Однако, следуя исторической правде, необходимо признать, что первым, кто обратил внимание на низкий уровень культуры богослужебных молений в церковных учреждениях Московского царства, был патриарх Филарет - в миру Федор Никитич Романов – основоположник династии Романовых, родной батюшка царя Михаила. Два Указа, изданные им еще в 1627 году, прямо запрещали безнравственные, с его точки зрения, гульбища и колядования во время службы. Но строгие запреты, не возымев никакого устрашающего и воспитательного воздействия на скоморохов и святотатцев, были в равной степени проигнорированы как самими священнослужителями, так и главными нарушителями спокойствия. Занятый подготовкой к новой войне с Польшей, Филарет не имел ни сил, ни времени для того, чтобы всецело заняться наболевшей проблемой. Да и обстановка в стране была такова, что во главу угла ставились задачи безотлагательные. А это, в первую очередь, восстановление практически полностью уничтоженного за годы Великов смуты сельского хозяйства, развертывание на месте руин нового градо- и храмового строительства, развитие экономики, торговли и установление дипломатических отношений с соседними странами.
Но если бы нововведения деятельного и властного патриарха Филарета только этими мерами и ограничивались…  Ан, нет. Сфера его интересов простиралась настолько широко и уходила своими корнями на такую историческую глубину, что последствия запущенного им процесса по переустройству традиционного, канонического здания Русской православной церкви,  оказалось возможным исправить только после падения Дома Романовых.
            
                Патриарх Филарет

К чести патриарха Филарета следует заметить, что, представляя высшую духовную власть в стране, которая твердо зиждилась на позициях древнерусского православия, он предпринимал немало отчаянных шагов для сохранения нравственного здоровья в недрах самой Русской Православной Церкви. А для того, чтобы в делах церковных иметь больше возможностей для принятия самостоятельных решений Филарет учредил в патриаршей области, расположенной в самом сердце России, сразу несколько патриарших приказов. Впрочем, «особый двор» патриарха имел не только свою законодательную власть, но и судебно-исполнительную, а если вспомнить, что церкви и монастыри располагали немалой земельной собственностью, то впору заподозрить Филарета в симпатиях к папству, которыми он, легко мог заразиться в Польше, где провел в плену девять долгих лет.
Но прежде, чем ему удалось осуществить задуманное, он царской грамотой от 20 мая 1625 года, объявив Московскую патриархию, превосходящую по размерам территорию любого из целого списка европейских государств, в подконтрольную патриарху область, превратил ее в некое «государство в государстве». Более чем сорок городов и уездов вместе со всеми церквями, монастырями и прилежащими к ним территориями вошли в состав Филаретова «особого двора». И снова, сколько не уклоняйся от параллелей, а невольная схожесть с Ватиканом - с резиденцией Папы, расположенной на территории Рима, напрашивается сама собой.
Обращает на себя внимание и то, что тремя годами ранее, в 1622 году, Филарет провел через Собор «Постановление», закрепив за монастырями все те вотчины, что были ими приобретены – куплены или получены в дар - после опубликования Соборного уложения 1580 года, прямо запрещавшего землевладельцам завещать, продавать или закладывать свои вотчины монастырям.
Правда, через год Филарет издал новый «Указ», но на этот раз, подчеркивая правомерность всех пожалованных духовенству и монастырям грамот, включая даже те, что уже были утверждены прежде, он строго настрого запретил церковным учреждениям приобретать новые вотчины. Отдельными статьями этого «Указа» оговаривалось, что в случае нарушения последнего распоряжения все вновь приобретенные земли будут бесповоротно конфискованы в государеву собственность. Единственное послабление, которое было сохранено за духовенством - это право принимать подношения на помин усопших душ, а бедным монастырям сверх этого позволялось расширять свои земельные владения только в том случае, если они будут пожалованы им государем по приговору Собора.
Впрочем, некая непоследовательность и нелогичность в поступках Филарета, легко оправдывалась тем, что, во-первых, он на правах высшего иерарха возглавлял Церковь и, на правах отца  государя,  Царство, а во-вторых, для своего высокого церковного чина  он не имел ни приличного богословского образования, ни опыта церковно-приходской деятельности.   Придя в аскетический мир духовного служения не по велению сердца, а по принуждению - путем насильственного пострижения, он вершил свои патриаршие дела скорее по наитию и разумению, нежели по канонам Священного писания, которое по утверждению современников знал весьма поверхностно.
Более светский правитель, чем духовный деятель Филарет и действовал в рамках, усвоенных им еще с юности представлений о величии, суровости и высокой требовательности прирожденного царя по отношению к своим подданным. Ярким и единственным примером такого самодержца служил для Филарета образ незабвенного Ивана 1У Васильевича Грозного, при дворе которого он, собственно говоря, вырос и прошел первые жизненные университеты.  Явная неспособность Филарета Никитича избавиться от навязчивых и довлеющих над его сознанием стереотипов жесткого и деспотичного правителя - Ивана Грозного, в конце концов, превратила родоначальника новой династии Романовых в невольного реаниматора крайне непопулярных методов правления предпоследнего Рюриковича.
Но удержать Русь в узде уже изживших себя патриархальных представлений об устройстве семьи, мира и человеческих взаимоотношений было не просто!  Близкое и непосредственное знакомство с Западом, который явил заскорузлому в невежестве боярско-дворянскому сословию Москвы пример иного образа и уровня жизни, заставило его наиболее гибкую и прогрессивно мыслящую прослойку   критически переосмыслить свое бытие и наметить новые приоритеты как в своей собственной судьбе, так и в судьбе своего отечества. Однако, прельщаясь сверх всякой меры теми правами и свободами, которое западное общество охотно предоставляло каждой отдельной личности, они упускали из вида главное, а именно, те страшные и необратимые последствия, к которым подобная вседозволенность приводила на практике – к катастрофическому оскудению нравственной духовной чистоты жизни. 
Но разворот в сторону Запада правящей элитой того времени уже был совершен!  Причем стремительность этого процесса возрастала тем больше, чем разнообразнее становились экономические, политические и дипломатические контакты России с Западным зарубежьем. И если светское сообщество Москвы, вступая без всякой опаски на зыбкую почву духовного раскрепощения, тянуло за собой в это болото и все Царство, то Церковь, перенявшая и сам религиозный дух, и культуру православного вероисповедания с Востока, твердо стояла на позициях святости и нерушимости русского нравственного домостроения. Прилагая в этих новых для себя условиях существования огромные усилия для того, чтобы оградить страну от чужеродного и тлетворного влияния вольнодумной Европы, Церковь неизбежно должна была прийти и пришла к неотвратимому  разрыву союзнических - «симфонических» отношений с Царством!
Впрочем, если говорить о церковной жизни Московской Руси в целом, то она была поставлена на вполне разумное и прочное основание. Вся вертикаль русского духовенства - от низшего сословия до высшей церковной иерархии, была проникнута пониманием единства и соборности. Но понимание это никак не мешало тому, что приходское - белое духовенство -  избиралось мирянами из своей простонародной среды, а монашество – черное духовенство - было доступно всем без исключения сословиям, в том числе и людям из княжеских и боярских родов. А это значило, что   все новички, какое бы положение в обществе они в своей прежней жизни ни занимали, начинали движение вверх по карьерной лестнице с одной стартовой площадки вместе с принятием пострига и нового имени.

                ***
Собственно говоря, и вхождение боярина Федора Никитича Романова на духовную стезю хоть и начиналось вопреки его внутреннему убеждению, но на равных правах со всеми остальными чернорясниками: с пострижения и принятия нового имени - Филарет.
Труден и извилист был путь антониево-сийского затворника к патриаршему престолу. Уличенный в 1601 году царем Борисом Годуновым в заговоре, насильно постриженный по приговору суда в монахи и заточенный в острог Антониево Сийской обители, Филарет был освобожден из неволи первым Лжедмитрием в 1604 году и, пожалованный саном митрополита, возглавил Ростовскую епархию.
Через два года, свергнув польского ставленника и самозванца с русского престола, новый выбранный из бояр царь Василий Шуйский, желая заручиться поддержкой сильного и влиятельного при дворе клана Романовых, призвал Филарета в Москву и пообещал ему в обмен на сотрудничество патриаршую кафедру. Но Филарет, считая своего малолетнего сына Михаила единственным законным и достойным наследником царской власти, организовал в Москве мятеж, направленный против засилья Шуйских. Организованный на скорую руку, плохо спланированный и слабо вооруженный бунт Романовской оппозиции Шуйскому и его сторонникам удалось подавить. Этим все и ограничилось. Больше всех, как всегда, пострадали холопы. Самому же Филарету было приказано в срочном порядке покинуть Москву и впредь из Ростова никуда не отлучаться.
Но уже в следующем 1608 году митрополит Ростовский Филарет был взят в плен казаками второго Дмитрия-самозванца и доставлен в его подмосковную столицу Тушино. Не признавая во втором Дмитрии чудесно спасшегося от расправы Дмитрия первого, московские власти вполне справедливо называли нового самозванца, настоящее имя которого было Матвей Веревкин, не иначе как Тушинским Вором. Здесь, в тушинском лагере, Филарет оказался в обществе многих и давних противников Шуйского, основное ядро которых составляли близкие родственники Романовых – Черкасские, Шереметевы, Салтыковы и иже с ними.
Историками и по сей день так до конца и не ясно, чей конкретно политический заказ выполнял Тушинский самозванец – польской шляхты или оппозиционного Василию Шуйскому боярства. Но, исходя из того, какую важную роль играли в Боярской думе села Тушино отдельные представители клана Романовых, то логично допустить, что во всей этой истории без их влияния и денег не обошлось. Интересно и то, что именно здесь, в Тушино, митрополит Филарет был посвящен в сан патриарха.  Хотя, с другой стороны, сам Филарет никогда этому посвящению серьезного значения в последствие не придавал.
Как бы там ни было, а заговор Романовых, если он все-таки имел место быть, обернулся для страны большой кровью. Не желая даже в самых критических для себя обстоятельствах отказываться от Царства, Шуйский обратился с просьбой о военной помощи к шведскому королю – Карлу 1Х – заклятому врагу польского короля Сигизмунда111. Последовавший вслед за этим союзнический договор, заключенный в 1608 году между Швецией и Москвой, и появление на территории Московского княжества шведских полков под командованием генерала Делагарди, заставило Сигизмунда подтянуть свои войска к русским границам.
 Однако Шуйский, мало обращая внимания на действия польского короля       Сигизмунда111 Ваза, разбившего свой лагерь под осажденным Смоленском, жаждал только одного – уничтожить Самозванца, а вместе с ним и своих заклятых врагов – бояр Романовых. Но ни того и ни другого в жизни Шуйского так и не случилось. Все что объединенным русско-шведским полкам удалось сделать – это оттеснить тушинских казаков от столицы и заставить их спасаться от превосходящих сил противника бегством.  Тушинский лагерь опустел, а потом и вовсе был сожжен, но не шведами, а брошенными Матвеем Веревкиным на произвол судьбы шляхтичами - казаками атамана Рожинского. И если Тушинскому Вору повезло и ему удалось, обхитрив и своих, и чужих, уйти от преследования, то сам Филарет и большая часть его сторонников оказались в плену у польских наемников.
В Москву Филарету удалось вернуться только в 1610 году, когда она уже была оккупирована польскими королевскими войсками под командованием гетмана Жолкевского, и взамен насильно постриженного в монахи Василия Шуйского было избрано временное правительство, названное по числу временщиков - «семибоярщиной».  Но приближался 1611 год, и Москве, исходя из достигнутых между русской и польской стороной договоренностей, предстояло выбрать, а вернее признать новым русским царем сына Сигизмунда111 – королевича Владислава.
Но одно дело принять такое решение за столом переговоров и совсем другое – понять, каждым нервом почувствовать, что страна, в которой ты родился и рос, которая называлась православной Русью, уже никогда таковой не будет. А будет она лишь куском, частью территории огромного польско-литовского, католического королевства – Речи Посполитой. Предвидя, какой непоправимой трагедией может обернуться для русского народа избрание Владислава, Русская Православная Церковь в лице патриарха Гермогена решительно заявила, что не венчает польского королевича на царский престол до тех пор, пока он не примет православное крещение.
Дело с избранием Владислава застопорилось! Между Москвой и ставкой польского короля под Смоленском завязалась непрекращающаяся ни на минуту дипломатическая переписка. Но время шло, а дело с места не двигалось. Наконец, мало-помалу терпение гетмана Жолкевского иссякло, и он, имея решительное намерение избавиться одним разом и от самой проблемы, и от тех, кто ее породил, отправил к Сигизмунду великое боярское посольство во главе с главными смутьянами, коими оказались - митрополит Ростовский Филарет, князь Василий Голицын и боярин Михаил Салтыков.
Только и в ставке короля под Смоленском вопрос о вероисповедании будущего русского царя оказался настолько острым и неразрешимым, что лишил и ту, и другую сторону последней надежды договориться. Понимая, что глава посольства Филарет Романов – орешек твердый и тертый, Сигизмунда 111 переменил тактику и объявил послам о том, что имеет намерение оставить московский престол за собой. Услышав подобное заявление, глава посольства - Филарет, ссылаясь на то, что не уполномочен в данных обстоятельствах обсуждать сторонние предложения, уклонился от дальнейшего диалога.
Переговоры зашли в тупик!
И тут из Москвы польский курьер принес нежданную весть о том, что братья Ляпуновы собрали дворянское ополчение и повели его против оккупационного режима польской шляхты.
Обвиняя Филарета в том, что тот умышленно затягивал переговоры, польский король приказал арестовать главных предводителей   посольства и отправить их, как пленников, под конвоем в Краков.
Так Филарет во второй раз оказался в польском плену!
 В Москву, на родину он вернулся только в 1621 году, когда, после нескольких неудачных попыток, его сыну Михаилу Федоровичу, избранному Земским собором 1613 года русским царем, наконец-то, удалось договориться с польской стороной о заключении мира и обмене пленными. Отец царя – сам царь! Так к имени Филарета сначала прибавился титул - «великий государь», а после избрания главой Русской Церкви и титул  – «великий господин».
Годы, проведенные Филаретом вдали от дома, среди чужих людей, нравов, обычаев и веры, существенно обогатили его знания о странах и народах. Имея возможность воочию наблюдать сомнительные прелести западного свободомыслия во всей их неприглядной и отвратительной наготе, он до конца своих дней категорически противился обновлению русского бытия по западному образу и подобию. Столкнувшись, по возвращении из плена, с тем, что русское общество заражено нездоровым интересом к западничеству, он, спасая патриархальный домострой от разложения, не гнушался прибегать в своих действиях к самым жестким и непопулярным мерам. Но то, что в достаточно сложной и противоречивой личности патриарха Филарета наиболее любопытно, так это то, что, позиционируя себя надежным оплотом девственной чистоты древнерусского православия, он в то же самое время, подобно монархам целого ряда западных католических стран, исповедующих протестантизм, являлся и царем Церкви, и царем Царства одновременно.
И кто знает, быть может, именно это обстоятельство, позволив Филарету сколько угодно долго экспериментировать в плоскости взаимодействия двух ветвей власти – духовной и светской, подвигло его на создание особой патриаршей области или отдельного «государства в государстве», наподобие папской области в Риме.

                ***
Обширная по своим размерам и сфере деятельности патриаршая область, созданная Филаретом, требовала от него неустанных забот и внимания. Движимый чрезмерным честолюбием и, добиваясь абсолютной полноты власти, патриарх не только устраивает все в своей епархии по образцу государева Двора, организовывая класс патриарших дворян и боярских детей, пожалованных поместными окладами, но и получает от царя согласие на уничтожение несудимых грамот, выданных когда-то церквям и монастырям.  Отныне на территории патриаршей области только он один имел право вершить суд и ведать делами духовных лиц и прочего прописанного в патриаршей области населения, кроме отдельно оговоренных случаев разбоя и грабежей.
Являясь абсолютной копией светского государства, в патриаршей области Филарета использовалась и аналогичная ему структура чиновничьего аппарата. Это особенно наглядно усматривается в системе патриарших приказов. Первый приказ – судный, занимался приемом и процессуальной процедурой судных исков; второй – приказ церковных дел заведовал исключительно делами церковного благочиния; третий – казенный приказ организовывал сбор податей с духовенства; четвертый – дворцовый осуществлял надзор за хозяйством патриарших вотчин.  Во главе каждого приказа стоял   патриарший боярин, в подчинении которого находились служащие более низкого звания -  дьяки и подьячие. Все дела в патриаршей области, опять же в подражание царскому Двору, начинались с доклада «великому господину».
Но хуже всего от столь непривычного устройства царства Московского приходилось служилым людям, которые вынуждены были официально согласовывать свои насущные требы с патриархом Филаретом, а формально с царем Михаилом Федоровичем.
Впрочем, справедливости ради, следует заметить, что энергичная и деятельная натура Филарета, проявилась  не только в устройстве патриаршей области, но и в иных делах, связанных с укреплением авторитета и позиций Церкви в обществе.  Так по инициативе Филарета в начале семнадцатого века состоялась канонизация двух святых – Макария Унженского в 1619 году и Авраамия Галицкого в 1621 году.
Настоящим триумфом православия и важным внешнеполитическим актом, возвышающим значение Русской Церкви среди прочих православных автокефалий, было обретение патриархом «Срачицы (исподней сорочки) господней» - реликвии, присланной в Москву персидским шахом Аббасом в знак искренней и преданной дружбы.
Немало усилий приложил Филарет и для того, чтобы возобновить, прерванные во время Смуты отношения с греческими и восточными православными церквями. С одной стороны, это событие явилось безусловным прорывом Русской Церкви в большой православный мир, но с другой, породило огромную армию «христарадников», которые, как черные стаи перелетных птиц, с первыми признаками потепления толпами потянулись   в далекую и сытую страну Московию  за  щедрым подаянием и милостыней.
В 1622 году, строго блюдя за нравственностью и благонравием в своем приходе, Филарет издает Указ, запрещающий некрещеным татарам принимать в работники и призывать на службу православных верующих, а тем более селить их в своих дворах, где, по сведениям патриарха, воцарялись блуд, ересь и творились «скаредные дела».
Не давал покоя Филарету и низкий уровень нравственности в самой Москве. Так в 1627 году было издано сразу два Указа, предусматривающих опалу и духовное наказание за устройство срамных игрищ, колядований и прочих языческих «нелепиц».
Большую огласку получил в 1632 году процесс по делу князя Ивана Хворостинина – фаворита Дмитрия 1 «Иоанновича», обвиненного в безверии и сосланного на Белоозеро для исправления.  Однако последний был обвинен, главным образом, не за то, что состоял в интимной дружбе с Самозванцем, а в том, что, свершая содомский грех, еще и тяготел к католичеству: держал в доме иконы и книги западного образца, кичился несоблюдением обрядов и вообще имел нескрываемое намерение сбежать в Литву.
Много внимания уделял Филарет печатанью и правке богословских книг. Так в 1620 году патриарх возобновил Печатный двор на Никольской улице Китай-города, который был сожжен поляками в 1611 году. В новой типографии предусматривалось не только особое помещение для работ справщиков, но и просторная комната, в которой, по приказанию Филарета Никитича, должны были храниться все, собранные по стране древние харатейные книги. Именно таким незамысловатым образом было положено начало знаменитой в последствие типографской библиотеке.
Книги, изданные на Никольском Печатном дворе, рассылались по городам и церквям бескрайней Московии, как правило, по цене себестоимости, без учета прибыли, а в Сибирь – и вовсе бесплатно.
Испытывая острый недостаток в людях, образованных и сведущих в богословских науках, патриарх заботился и об открытии в стране богословских учебных учреждений, призывая архиепископов к созданию училищ при архиерейских домах. Не ограничившись одними только призывами, он и сам завел в Чудовом монастыре греко-латинское училище, назначив смотрителем Арсения Глухого.
В 1627 году государь Михаил Федорович и патриарх Филарет Никитич запретили московитам покупать книги, изданные в Западной Руси – в Киеве, Львове, Вильно и других городах, подозревая западнорусских священников в приверженности к римско-католическим знаниям.
С большим подозрением относился Филарет и к западным переселенцам. По его повелению Церковь, прежде чем принимать беженца с Западной Руси в лоно царства Московского, должна была крестить его заново, причем с полным погружением в освященную воду, а не обрызгиванием, как это широко практиковалось на Западе.
Несмотря на то, что Западная Русь значительно превосходила Русь Московскую и в культурном, и в научном развитии, патриарх с большой неохотой принимал помощь киевлян, выказывающих желание приехать в Москву и оказать епархии помощь как в становлении образования, так и в исправлении богословских книг.  В данном случае он считал более правильным и полезным для сохранения чистоты православия опираться на помощь греков. И когда в 1632 году греческий архимандрит Иосиф, помощник священнослужителя Кирилла Лукариса, приехал за милостыней в Москву, Филарет обратился к нему с предложением, организовать в Москве богословскую школу. Откликаясь на просьбу патриарха, Кирилл Лукарис, ставший в 1633 году Константинопольским патриархом, выслал Филарету несколько греческих книг, содержащих резкую критику католицизма, для перевода их на русский язык. Более того, в расчете на дальнейшее взаимовыгодное укрепление отношений с Москвой, Лукарис предложил Филарету свою личную помощь и в подборе учителей для вновь создаваемой богословской школы в Москве. Однако осуществить все задуманное Филарет не успел.
1 октября 1633 года, в возрасте неполных 80 лет от роду, патриарх Филарет скончался.
Робость и нерешительность его последователей, сначала патриарха Иосафа, а после него и патриарха Иосифа, привели к тому, что Церковь, погрузившись на долгое десятилетие в состояние летаргического сна, являла собой к середине семнадцатого века жалкое зрелище, состоящее из гремучей смеси чуждых друг другу религиозных культов –  православного благонравия и языческого лицедейства.  Первые и неуверенные попытки нижегородских «ревнителей» отделить одно от другого и очистить Церковь от языческой скверны только тогда обрели силу и простор для творческих инициатив, когда в 1649 году заручились поддержкой царя Алексея Михайловича.
Однако церковная реформа, запущенная в стране стараниями царя и патриарха Никона, встретила решительное сопротивление всех слоев общества, что привело к Великому расколу Церкви.

                Отрывки из документальной повести
       "Последний акт "симфонии"", опубликованной на Amazon.com

               https://ridero.ru/books/poslednii_akt_simfonii/