Пересылка

Позади длинный путь из Ростова. Очередная пересыльная тюрьма – знаменитая Владимирская. Подвальное помещение с низким каменным потолком. Неряшливые железные нары. Сырость и затхлость. Привыкший к неудобствам этапного пути, Колесов с интересом оглядывал попутчиков. Вмести с ним с Ростова ехало несколько человек. Они были даже внешне похожи друг на друга: притихшие, с тощими вещевыми мешками, незаметные. С Кавказа, откуда-то из Грузии, шла другая группа этапников. Они общались между собой. Выделялся среди них высокий парень, с красивым, благородным лицом. Лихорадочный блеск глаз, неестественный румянец на впалых щеках говорили о болезни. Парень то и дело покашливал. Он смотрел на окружающих с видом человека, многое повидавшего и привыкшего ко всему. Почему-то именно Колесов приглянулся ему – то ли своим спокойствием, то ли бывалым видом опытного зэка, несмотря на молодость.

– Везут на Север, а у меня туберкулез, – неожиданно пожаловался кавказец.

Колесов понимающе кивнул. По тому, как относились к этому парню другие кавказцы, было видно, что это их авторитет.

Спрашивать ни о чем Колесов не стал. Этап. Какие уж тут могут быть расспросы?

Древнее здание тюрьмы накладывало отпечаток и на настроение. Казалось, что многие люди, побывавшие здесь со времен Екатерины, оставили свою память о страданиях, болях в этих зданиях. Мрачные каменные строения как бы подчеркивали вечность этих тюремных переживаний. Страдания, оставленные в камне, не ушли, они были тут же, рядом.

Открылась «кормушка». Начали давать какой-то жидкий супчик. Хлеб черный, отчего-то приторно-липкий, похожий на пластилин. Поели. Разговаривать особенно было не о чем. Колесова перевозили в Тульскую область. Поближе к родным местам, по какому-то указу. Хотелось, конечно, быть ближе к родным – ведь на свидания им до него добираться теперь гораздо легче. До этого Колесов отбывал наказание в колонии строгого режима в Ростовской области.

Мысли о доме, мечты о свободе в этом каменном мешке казались особенно неправдоподобными. Та, иная, жизнь была где-то вдали, как будто в другой галактике.

А снилась Колесову все та же березовая рощица, которая во снах приходила к нему уже не раз. И идут они с отцом, он еще маленький, и собирают грибы. Это место всегда давало им радость. Потом сидели они, уставшие, на пригретом солнцем пригорке. Вольготно кругом…

Проснулся Колесов от этого яркого сна. Тусклое освещение камеры, чье-то сопение вернули к действительности. Подумал Санька Колесов об отце. К Саньке он всегда относился с уважением. Санька в семье был единственный сын. И конечно, ударом для отца была его судимость. Но никогда, ни одним словом не упрекнул Колесова отец. В письмах, которые писала мать, только передавал приветы. Он всегда был сдержанным в эмоциях, его тихий, спокойный отец.

И именно сейчас Санька до глубины своего сознания осознавал, какими мучительными переживаниями были наполнены дни его отца, когда он оказался под следствием. Эта мужская сдержанность, воспринимаемая порой Колесовым даже с обидой, теперь вдруг открылась совсем с другой стороны. Отец верил в него и потому был всегда сдержан.

Тихо было в камере. Так тихо, что думалось легко и просторно, будто бы не было этого каменного мешка, в котором Колесов находился. Точно этот огромный каменный древний корпус подсказывал ему какие-то решения, какие-то новые осознания, помогая решить дальнейшие задачи в судьбе Саньки Колесова, молодого арестанта, которого везли поближе к родным местам отбывать наказание.

Незаметно пришло утро. В коридоре послышалось бряцанье мисок. Начинался завтрак. Столкнувшись у двери камеры с высоким кавказцем, еще сонный, Колесов посторонился, но товарищ его по несчастью улыбнулся открыто и доверчиво и сказал:

– Кушай, братишка, кушай.

И подвинулся, чтобы Санька получил свою миску с едой. Эта вежливость, такая неожиданная, заставила и Колесова, и высокого кавказца улыбнуться. Будто бы что-то доброе связывало их – по существу, случайно встретившихся, незнакомых друг другу людей.