Три сестры. Гл. 34. ГКБ 64

                Глава 34

                ГКБ №64

            Время перемен. Бесконечное бытие.

      Койка в неврологии. Шура и Регина. Беспокойство о Лысой Горе

               
      В ГКБ №64 Кешу перевели из реанимационного отделения в простую палату неврологического отделения №10 для больных с ОНМК то есть с острым нарушением мозгового кровообращения, где его могли навещать родственники. Больные в этой палате были с последствиями инсультов, внутричерепных травм, рассеянных склерозов и другими признаками умственной нехватки церебра в голове.  Ночью они стонали, скрежетали зубами от боли, храпели, но…спали или бредили. Палата была на трех больных, с одним большим окном. Правда, общий вход в палату, разделенную перегородкой, добавлял ещё четырёх страждущих с окном, к той же, но, всё-таки, отдельно существующей палате.
      В палате рядом с Кешей лежал 86-летний Саша Ваваев и 84-х летний Юра Гавриков. Если первый был дитя ленинского проспекта, мотоциклист сводивший гаишников с ума, велосипедист и матерщинник, то второй был дипломат, долгое время проработавший на Кубе и выпустивший книгу о Че Геваре. Если Саша ловко перемещался в коляске, то дипломат полностью скукожился и не согнуться, не разогнуться не мог.  Гавриков ухитрялся делать по-большому в утку, наполняя палату крепким духаном. Увы, за Гавриковым не ухаживали, поскольку его единственная дочка всё время в школе болталась на бесчисленных и тупых педсоветах. С мужем она развелась, а деньги необходимо было зарабатывать. Но сколько может заработать денег, униженный и социальнно опущенный государством педагог?
        Медицинские сестры приходили только утром и днем, поэтому вечер и ночь полностью отдавался на откуп больным. В это время, если не дежурили родственники, то судна не менялись, и в палате стоял запах, который лишь слегка разбавлялся свежим воздухом, при единоразовом проветривании окна.
         Под фекальное амбре, испускаемое трудно переворачивающимся дипломатом, Саша читал матерные стихи собственного исполнения и рассказывал о своей жизни в Москве во время войны, о том, как он спер мешок картошки и загремел за воровство в Сибирь. Дипломат, наоборот, спокойно упивался своей жизнью на Кубе, общением с Фиделем и Раулем Кастро, знакомством с товарищем Че. В глобальном смысле было интересно, кто убил Че, как ему отрезали кисти рук, как его захоронили. Но идея мировой революции ушла, массовое сознание легко формировалось за деньги различными государствами, или олигархами. Но опереться в жизни для тех, кому настучало далеко за 80, можно было только на самых близких.  У матершиника опора была в виде двух сыновей, которые его навещали, а у бывшего дипломата, как уже говорилась, была дочка-учительница и одиночка, бессмысленная от убитости временем и школой. Что касается Кеши, то рядом с ним сидела Евлампиевна.
           Александра Евлампиевна, или Шура, жена Кеши, конечно, дождалась, когда мужа перевели в палату неврологического отделения, и стала за ним ухаживать.  Слава богу, профессия ей это позволяла, да и здоровья хватало отдежурить двойную смену в больнице. Слава Богу, дети выросли и в попечении не нуждались. Но здесь вскрылись непредвиденные обстоятельства. С Кешиными извилинами головного мозга что-то случилось, и он стал бредить. Он не узнавал Шуру, и почему-то называл ее Региной. Глядя Шуре прямо в глаза, он почему-то бормотал: «Я пришел к тебе в гости, Регина». Произносил он и вообще загадочную фразу: «Мария, а ты родила Христа или он сам по себе»? В туалете он падал на кафельный пол прямо с унитаза, ударяясь немилосердно об него головой. Шура его перетаскивала на кровать и пыталась успокоить, но Кеша горячился и вскрикивал: «А что я забыл на Лысой Горе? Да в гробу я видал эту гору! У каждого человека своя Голгофа!».