Песчаные дюны

ПЕСЧАНЫЕ ДЮНЫ            
                (А.В.Р.)

Он, не романтик ни разу, прямо так, в джинсах и с рюкзаком, рванул с поезда к её дому. Разгуливал уже совсем холодным осенним вечером взад-вперёд у её парадной, придумывая причины, чтобы остаться, продумывая фразы на случай, если она появится. Дома её не было: домофон долго и гулко стонал на весь предбанник, но никто не ответил.

Она бы узнала его аккуратно подстриженную бороду и толстые стёкла очков из тысяч, нет, из десятков тысяч. Но тут засомневалась. Вроде бы и его рюкзак, но может и не его, в темноте не разобрать. В темноте она ещё хуже видит, чем днём. Вроде борода похожая, но оттенок не тот, может отсветы, блики?
Она поскорее впрыгнула в подъезд и несколько минут вглядывалась в силуэт незнакомого мужчины через стекло. Наконец он развернулся и пошёл в обратную сторону. Лица не разглядеть: фонарь слепил сверху и сзади, на голову был надет капюшон.
«Хорошо, что он меня не заметил. Если это не он, то вообще к чему? А если он... То что бы он мне сказал? Что любит? Что ненавидит? Что ему плевать? Разве приезжают в ночи к тому, на кого плевать?».

Лифт затренькал сверху вниз опостылевшей мелодией. За несколько секунд до открытия дверей замер, нервно задрожал, разинул пасть, проглотил её и пополз обратно наверх, сытым. Выплюнул на нужном этаже, не переварив, и, обиженно вздохнув, закрыл двери, погасил свет.

Ключ щёлкнул поворотным механизмом, старая московская квартира засветилась от счастья, что хозяйка, наконец, пришла. Швырнув намявшую плечо сумку на сиденье под плащами и куртками, неуклюже стянув обувь, она прямо так, босиком, отправилась в ванную совершать абсолютно необходимый для её душевного равновесия ритуал - омовения рук. Это заняло всего несколько секунд, зевнув в зеркало, она проникла в кухню, не включая света, открыла холодильник, оценила масштабы катастрофы и принялась воровато подъедать остатки супа прямо из банки, холодными. Она была мастерица на супы, но этот, томатный, оказался особенно удачным и, по большому счету, ей было всё равно поглощать его горячим или холодным. Однако суп быстро кончился, а есть все ещё хотелось. В ход пошли поседевшие, пропитанные приторным ликером конфеты, привезённые когда-то из Вены, а потом и остатки вчерашнего салата. «В животе все перемешается», - успокаивала она себя.
Свет не понадобился ей и в спальне. Она жила в этой квартире с раннего детства и могла наощупь найти шляпку каждого гвоздя, вбитого в плинтус или придерживающего провода по периметру дверей, не то, что раздеться и натянуть домашнюю футболку, в которой по привычке расхаживала дома.

Домофон безжалостно молчал. «Это был не он», - стучало у неё в голове, - «Мне привиделось. Причудилось. Показалось. Надо забыть. Обязательно забыть. Ему всегда было плевать на меня, и я это чувствовала, знала. Так с чего бы теперь?..»

Он не пошёл привычным маршрутом вдоль набережной к метро, а сел в нежданно-негаданно пришедший троллейбус, предпочтя свет и тепло дождю и мраку. Устроившись кое-как на сидении, «разбудил» телефон, написал два слова лучшему другу - дочери: «Был. Не застал». Потом подумал и добавил: «Не звони». Только она могла понять из этих обрывочных предложений всю глубину постигшего его разочарования. Дочь не ответила. И вправду - поняла.
Уткнувшись лбом в холодное стекло, он до самого метро смотрел в темноту казалось бы хорошо освещённого города и молчал, даже внутри. Мысли, страхи, надежды - всё покинуло его. Не от отчаяния - от усталости. От усталости быть непонятым, не принятым таким, каков он есть. «Одиночество - лучший из уделов», - промелькнуло у него в голове, и он закрыл глаза до самого объявления его остановки.

Дочь лежала в кровати и долго, словно нанизывая бусины на нить, собирала воедино полученные буквы. «Значит, не дождался», - вздохнула девушка, - «Увы, так он никогда не найдёт то, что ему нужно, торопыга нетерпеливый», - нежно сердилась она на отца.

Он снова поднял воротник, натянул капюшон и засеменил ко входу в метро.

Выключая свет, она все ещё пыталась восстановить в памяти детали силуэта, чтобы хотя бы постфактум попытаться распознать в нём того, кто делал в это время пересадку с одной линии питерского метро на другую. Силуэт размывался, превращался в песчаные холмы, с зыблемых верхушек которых ветер сдувал золотистые вихри, и растворялся окончательно под палящим в небесной синеве солнцем какой-то далекой, неведомой ей пустыни.
 

31.10.2017