Драматическое свидание

1

«Здравствуй, дочка! Пишет тебе отец твой, Степан Иваныч! Сегодня стал разбирать комод и случайно нашёл твою открытку с обратным адресом, что ты присылала нам к Первому мая двенадцать лет назад. Я уж позабыл, как ты и выглядишь. Укатила от нас после школы с этим заезжим шофёром двадцать один год назад, только тебя и видели. От лихих людей так убегают. Мы же в тебе души не чаяли. А получили от тебя только одну открыточку. И на том спасибо, дочка, тебе: хоть вспомнила о нас, родителях своих. Вот и решил я отписать тебе о житье нашем горемычном, авось почтальонша и найдёт тебя. Вона по телевизору показывают, как люди ищут и находят друг друга. Они там плачут, и я плачу. Нервный какой-то стал. Старею. Авось и мы встретимся… Как хочется душу родную обнять.

Погоди, глаза вытру, слезиться стали, буквы расползаются, писать не могу.

Полтора года назад померла мамка твоя, а моя жинка, Серафима Прокофьевна. Ковырялась в огороде и не заметила, как и дождь пошёл холодный. Вымокла вся и захворала… Температура за сорок была. Так в бреду и померла, грешница. Всё тебя звала. Да, видно, не услыхала ты её. Хоронило всё село. Спасибо, председатель помог, дай ему Бог здоровья. И гроб сколотил, и поминки в клубе справил. Столы со скамейками там расставили…А вот варили где – и не знаю. Хорошая женщина была, добрая, работящая. Худого слова отродясь никогда никому не говорила. А как уехала ты даже не простившись, так сразу совсем голову опустила, как колокольчик, не разговаривала почти ни с кем и платочек на голову повязала. Ночами всё плакала, тихо так, чтоб я, значит, не слышал. А какой весёлой была!.. А песни пела… Так что теперь её нет. Да и я свой век доживаю. Ступни болят сильно, еле передвигаюсь. Глаза плохо видят, и сердечко барахлит. Ходил к фельшарице, она капель каких-то прописала. Пью их, а толку никакого и нет. Откуда ему взяться, этому толку? Всю жизнь на колхоз ишачил как проклятый, и что? А ничаво… Пенсию дали – два раза в магазин сходить, хлеб купить. Да мне много и не надо.
Домик наш тоже покосился. На кухне во время дождя с потолка стало течь. А крышу перекрыть некому. И нанять не могу. Денег-то нет. А ещё на «чёрный» день скопить надо… Зимой, что греха таить, тепло. Газовый котёл стоит.

На дворе почти ничего не держу: пять курочек, Рыжик бегает и лает – всё голос в доме, да два кота, но они дома почти не бывают:знают, что, кроме хлебушка, ничего не получат. Витька Нефёдов, новый сосед наш, помог картошку на огороде посадить и зелень кое-какую. И я сам рассаду помидор с огурцами на подоконнике вырастил да натыкал, как мог. Растут. Скоро свежие огурчики подрастут.

Вишенка в этом году хорошая должна уродиться, но я её только внизу и могу собрать. Голову вверх задеру – кружиться начинает, боюсь упаду. Яблочки растут, груши. Как нападают, я их натру на тёрке и ем. Сладенько, скусно. И ещё режу их и сушу. Зимой, милое дело, компотик с сухариками. А картошку варю в «мундирке» или запекаю в духовке. Удобно очень, а всё равно пюрешки хочется. Соседи балуют меня. Кто солёных помидорчиков с огурчиками даст, а кто и вареница не пожалеет. Так и живу: ни себе, ни людям в радость. У Бога смерть прошу, а он мне её не даёт.
Забыл сказать:курочки у меня молодцы, яйца мне несут, а в этом году клушка вывела мне пятнадцать цыплят. Бегают по двору. Такие забавные. Чем только зимой кормить их буду?Осенью зерноотходы выпишу. Главное, чтоб морозов сильных не было.
Где ты топереча, дочка? Неужели не тянет в родные края? Здесь ты родилась, жила, училась…Чего тут не хватало? Здесь твой дом, как-никак наследство. И на тебе… Я ведь тоже не жилец… Мать на тебя сберегательную книжку завела. На ней, поди, уже тысяч десять-пятнадцать, аль поболе, гривен набежало. Будет на что и дом поправить, и по нужде что купить. Возвращайся, Люсенька. Здесь же рай! Мы только этого не понимаем. Можно только на гусях и утках, речка-то сразу за огородом, миллионером стать, руки только немного приложить требуется...

Погоди, доченька, Рыжик на кого-то сильно ругается, пойду гляну – не дай Господь укусит…»

2

Степан Иванович аккуратно положил на комод письмо, а сверху него – ручку и вышел на крыльцо. Подслеповато прищурив глаза, пытался рассмотреть тех, кто стоял за калиткой. Зрение фиксировало только образы мужчины и женщины.

– Старик, угомони собаку. Если она попытается меня укусить, я ей хребет вот этим колом перешибу, – и он приподнял над забором здоровенный дрын.

– И кто это у нас там такой грозный да храбрый? Я тебя сюда не звал, посему проваливай подобру-поздоровому. А будешь бузить, у меня за забором участковый живёт. Он враз пыл с тебя собьёт.

– Пап, открывай, это я, Люся, дочь твоя.

– Господи ты Боже мой, кто приехал! Бегу. Щас, только галоши надену.

Степан Иванович быстро посадил пса на цепь возле будки и, шаркая галошами, посеменил к калитке.

– Проходите, гости мои дорогие. А я, Люсенька, сел тебе письмо писать, – он обнял дочь и по-старчески чмокнул её в щёку.

– Куда письмо-то отправлять собирался?

– Ты открыточку присылала к празднику. А там и адрес есть.

– До чего вы все здесь наивные. Когда это было, при царе Горохе? Я за это время тысячу мест сменила. А чего я мамы не вижу? Где она?

– Нет нашей мамы. Вот уж как полтора года схоронили. Не дождалася она тебя, – отец рукавом рубашки вытер глаза. – А у меня, дочка, дома шаром покати. Хоть бы словечко отписала, что приедешь тогда-то и тогда-то.

– Ничего, батя, у нас на этот счёт всё с собой имеется. Это потом начнёшь мошной трясти. А пока гуляем! – произнёс стоящий рядом с ней мужчина
.
– Люсь, это мужик твой? Чаво не знакомишь?

– Как тебе сказать, пап… Живём мы с ним, но не расписаны.

– Это не тот шофёр?

– Нет, не тот. О нём забыть надо. Знакомься, это Лерик.

– Кто? – не понял отец.

– Лерик. Валера, значит.

– Вон оно как у вас сейчас мудрено. Ле-рик… – хмыкнул отец. – А тебя теперь как звать?

– Мне всё равно. Хоть Васей.

– А где ж ты работаешь? По какой специальности?

– Специальность у меня тонкая, ювелирная… Ты нас до ночи решил у забора держать? Может, в дом пригласишь?

– Ой, и вправду, старый дурак… Проходите, проходите, гости дорогие, в дом.
 
– Бани нет у тебя, отец? – нахально оглядывая двор, спросил Лерик.

– Была. А ноне… Я прямо щас схожу, попрошу Филиппенко протопить баньку.

– Успокойся, отец, не велики баре, и под краном можем помыться.

– А чего обязательно под краном? У нас здесь тоже кое-какая цивилизация имеется. И газ есть, и горячая вода… Всё честь по чести. Вещей-то у вас сколько! Давайте я помогу что-нибудь нести.

– Мы сами, папа, – недовольно ответила Люся. – Веди уже. А то и правда, торчим здесь, как геморрой в заднице.

Все направились к дому.

– Дочка, а ты не болеешь случайно? Извини меня, дурака старого, за такой вопрос. Выглядишь нездорово. Лицо отёчное, мешки под глазами, губы синие и волосы, как воронье гнездо, – он хохотнул от собственной шутки.

– Похмелиться ей надо, отец. И вся болезнь как рукой снимется, –засмеялся Лерик.

– Рот свой поганый закрой. Ты на святого даже сзади не похож. Шевели клешнями, Лерик, – на последнем слове она сделала акцент.

Отец сокрушённо покачал головой, но ничего не сказал.

Они вошли в дом.

– Вот, дочка, здесь ты и жила. Заноси вещи в свою спаленку. Там мы с мамой с тех пор, как ты уехала, ничего и не трогали, всё ждали, что ты вот-вот вернёшься назад, только пыль протирали.

– Давай этот вопрос не будем больше обсуждать и сразу закроем эту тему. Мы сейчас переоденемся, а ты на стол тарелки ставь, вилки, рюмки…

– Люся, может, картошку поставить варить?

– Не надо. Сегодня без неё обойдёмся.

3

Минут через двадцать из комнаты вышли Люся и Валерий. На Людмиле были надеты белые шорты и светлая футболка, на которой во всю грудь красовалось солнце с пальмами на песке, а внизу синей краской написано: «Сочи». На Валере были только шорты. Его левое плечо украшал силуэт корабля на фоне якоря, на правом – выколот цветок с оторванным лепестком, на спине – матерь Божья с младенцем на руках, а на левой груди – сердце, пронзённое стрелой.

Степан Иванович аж ахнул от увиденного.

– Зачем это тебя так разукрасили, Валерик?

– Жизнь, батя, так разрисовала. На это дело она красок не жалеет.

– Ты, случаем, за колючкой не сидел?

– Оно тебе надо? Дыши спокойно и радуйся.

– Пап, время к обеду, – оборвала их разговор Люся. – На тебе денег, сходи в магазин, купи две булки чёрного хлеба и пару батонов. И ещё возьми бутылки две минеральной воды с газом, а я пока на стол накрою.

Когда Степан Иванович вернулся домой и взглянул на стол, его глаза поползли наверх от увиденного им изобилия. Горой возвышались помидоры и малосольные огурчики, в глубокой тарелке нарезан салат, дымились только что сваренные сардельки, а рядом лежала толсто порезанная колбаса. Были открыты рыбные и мясные консервы и ещё что-то, о чём он не имел ни малейшего понятия. В вазе на лавке лежали фрукты, многие из которых Степан Иванович не только не пробовал, но и видел впервые.

В центре стола красовались две огромные бутылки водки, одна из которых была раскрыта и уже на четверть неполная.

– «По-соль-ска-я», – наклонился и прочитал он по складам, боясь такую невиданную бутылку брать в руки. – Ишь ты, название какое придумали. Не то что раньше было: «Водка» и «Столичная». А сейчас какой тока нет. И всё, небось, наливают из одного крана, – горько подытожил он.

– Лерик, режь хлеб – и садимся.

– Вы зачем столько наготовили, кто всё это есть будет?

– День большой, отец. До вечера стол будет чист. Обещаю тебе. Воду в холодильник надо поставить. Её ночью пить будем.

– Пап, а у нас когда-то были стаканы. Где они?

– В сенях на полке. Зачем они тебе?

– Из этих рюмочек, что ты поставил, только корвалол пить. Я уберу их, а стаканы достану и помою.

4

Степан Иванович пьянел быстро. Он видел, как пьют дочь и её друг, но они оставались трезвыми, а ещё и курили одну за другой – будто грозовое облако от табачного дыма висело над пирующими.

Откуда-то появилась третья бутылка.

 «Как же так, – думал Степан Иванович, – вот я утром Люське писал письмо, а она взяла и прикатила, сейчас сидит рядом со мной. Аж смех берёт. А вот о матери ни слова ни полслова, будто её и не было никогда. И на могилку не сходили, сразу водку жрать сели. Мы своих родителей почитали. А сейчас…» – он с горечью плюнул под стол.

– Ты чего, пап, устал? Иди ляг поспи.

– Ты надолго ко мне приехала? – устало спросил он, не обращая внимания на её предложение.

– Об этом, папа, потом поговорим. А сейчас отдыхаем с дороги. Все интересующие тебя вопросы завтра, на трезвую голову.

– В моём возрасте голова теперь всегда пьяная.

– Тем лучше. Но всё равно завтра. Кушай больше.

– Ты мне всё равно сейчас скажи… Давай только сначала выпьем, а по-том поговорим.
Степан Иванович осилил треть стакана, сунул колбасу в рот и долго жевал передними зубами.

– Люсенька, сначала хочу спросить тебя: где ты сейчас живёшь, детки твои где?

– Живёт она, отец, где приютят. А детей по детским домам разбросала, – захохотал Валерий.

– Закрой свой вонючий рот! Сегодня правда из тебя так и прёт наружу. Старику надо знать про это? Папа, не слушай его, это он спьяну несёт всякую хрень. Живу я в Сумах, а детей у меня нет. Ты-то здесь как поживаешь?

– Что я? Смерти жду, а она где-то задержалась. Плохо всё, дочка, – из его глаз покатились слёзы. Он выпил ещё немного. – А скажи, дочь: у тебя что-то человеческое осталось? Приехала с этим уркаганом, водку, как квас, пьёте, а о родной матери ни словечка не спросила. Как жила, чем болела, как померла, где похоронена… Совесть у тебя хоть маленькая есть? А она тебе каждый месяц деньги на сберегательную книжку откладывала, вон она в комоде со всеми её документами лежит, – он опять надолго задумался. – Знаете, убирайтесь отсюда оба! И чтоб я вас здесь больше не видел, бессовестные. Не нужна мне такая дочь!..

– Старик, угомонись и не дёргайся, – заскрипел зубами Лерик, – иначе «хлеборезку» я тебе мигом набок сверну! Ты понял меня, кнур вонючий? Раздухарился тут, страх потерял…

– Кто страх потерял, я потерял? – Степан Иванович, опершись руками о стол, тяжело приподнялся, взял бутылку за горлышко, намереваясь ударить обидчика. – Я таких, как ты…

– Я сказал – сядь, гнида!

Глаза Валерия налились злобой, и он со всего маху ударил Степана Ивановичав лицо. Тот вместе с табуреткой рухнул навзничь, ударившись затылком об угол дверного проёма, что вёл в зал. Раздался противный хруст, и на полу мгновенно образовалась большая лужа крови.

– Что ты наделал, сволочь? – Людмила бросилась к отцу, потрогала пульс на шее. – Он не дышит, и пульса нет. Ты убил его! – заорала она. – И что теперь? Ты по зоне опять заскучал? Здесь пятёрочкой не отделаешься, минимум пятнадцать, если не пожизненно. Весело погуляли, идиота кусок, – и она заплакала.

– Молчи, стерва, а то и тебя положу здесь. Одно к одному. Терять уже нечего.
Людмила подошла к столу, налила себе стакан водки, выпила и ушла в спальню. Вскоре туда пришёл и Валерий.

– Слушай, что я предлагаю. Нас здесь никто не видел, поэтому и опознать никто не сможет. Если старик и ляпнул где-то, что дочь приехала, всё равно тебя ни одна живая душа не помнит, а живёшь ты давно по поддельному паспорту. Делаем так. Ты забираешь на всякий случай все документы на мать вместе со сберкнижкой, а я подготовлю из наших вещей всё необходимое, чтоб налегке уйти. Дождёмся глубокой ночи, подожжём дом и… ищи ветра в поле. Дверь пойди запри.

Людмила вошла в зал, подошла к комоду. Её внимание привлёк листок бумаги, лежащий на нём. «Здравствуй, дочка! Пишет тебе отец твой, Степан Иванович! – начала она читать, – Сегодня стал разбирать комод и случайно нашёл твою открытку с обратным адресом, что ты присылала нам к Первому мая двенадцать лет назад. Я уж позабыл, как ты и выглядишь. Укатила от нас после школы с этим заезжим шофёром двадцать один год назад, только тебя и видели. От лихих людей так убегают. Мы же в тебе души не чаяли. А получили от тебя только одну открыточку. И на том спасибо, дочка, тебе: хоть вспомнила о нас, родителях своих. Вот и решил я отписать тебе о житье нашем горемычном, авось почтальонша и найдёт тебя. Вона, по телевизору показывают, как люди ищут и находят друг друга. Они там плачут, и я плачу. Нервный какой-то стал. Старею… Авось и мы встретимся… Как хочется душу родную обнять…»

Она читала дальше, а тело тряслось от рыданий.

– Ты чего? – выглянул из спальни Лерик.

– Ничего, – всхлипнула она, – давай выпьем. Не чокаясь.

Она налила два полных стакана.

Выпили молча. Валерий захрустел огурцом.

– Ну, я пойду складывать вещи, пока светло. Свет зажигать в доме не будем.

– Иди, иди… Я забыла кое-что…

Он обернулся, а она изо всей силы воткнула в его живот большой кухонный нож. А потом ещё несколько раз. Он, не издав ни звука, упал на колени, а потом повалился на бок.

– Так будет справедливо, – пьяно проговорила она, толкнув его ногой.
Положив за бюстгальтер письмо, она взяла бутылку, стакан, два яблока и вышла на крыльцо.


5

Ранним утром женщины, гнавшие коров в стадо, увидели во дворе Степана Ивановича лежащую в огороде женщину, а рядом – пустую бутылку водки. Женщина оказалась мёртвой.

Разбирательство было недолгим.

Степана Ивановича похоронили рядом с его женой, а тела двоих неизвестных отвезли в район, где их след и затерялся.