Шура и бутерброды

 .               

                «Лечите душу ощущениями»
                - завещал Оскар Уайльд

     Вот так живешь, живешь, а потом глянешь в зеркало, а там - хромой лысый дед Петька-на-Одну-Ногу-Шкарпетька. Смотрит на тебя больными глазами и спрашивает - Ты кто? А через плечо тебе подмигивает твоя юная душа, и в глазах у нее тот же вопрос.
     Прошлое все больше сливается со снами, которые мне тогда снились и я, порой, не могу отличить, что было на самом деле, а что во сне. Мысли становятся воспоминаниями. Воспоминания становятся мыслями. Прошлое отпускает всех. В том числе и меня. Но моя память не отпускает прошлое. И у каждого из нас - своя тайна.
     Наша память вероломна. Она выскакивает из-за угла, как убийца с ножом и шкворнем, и поражает тебя безжалостно прямо в сердце и висок, (ну, чем не Булгаков ?!).
     Оказывается, ничего выбросить нельзя. Прошлое накрывает ажурной тенью и хватает за горло. Как только я делаю слабую попытку открыть даже не окно, форточку памяти - в щель мгновенно проникает, врывается всякого рода хлам вперемешку с блестящими бриллиантами, - человеческий мелочный мусор и дорогие лица; счастливая рутина и ежедневные эпохальные события; дубликаты пропавших дней и молодые мечты.
     А иногда тебя накрывает мощное поле конкретного аромата и сочится в память, в какой-то заброшенный отсек, где складированы воспоминания. Мемориальный механизм запускается неожиданно, за словом тянется слово, за фигурой фигура, за картинкой картинка. Крутятся шестеренки, иногда плавно и бесшумно, чаще - со скрежетом и скрипом, прокручиваются вхолостую, останавливаются. Возникает давно забытое чувство, что ты - вне времени, что день никогда не кончится, что о конце его даже подумать невозможно. Легкий ветерок с недосягаемой, несбыточной страны несет с собой едва слышные ароматы акаций, костра, печеного картофеля, опавших осенних листьев и аромат пушистого, только что выстиранного одеяла на детской кровати.
     И мать всех муз, богиня-бабочка Мнемозина, давно канувшая меж двух стекол в холодный мавзолей окна, в тяжелом дурманящем сне, услышав этот тонкий аромат, вдруг вздрагивает и шевелит крылом, овевая твои не юные щеки легким ветерком воспоминаний.
     Иногда запах, как некий портал, отправляет тебя в другой мир. Туда, где ты впервые его почувствовал и запомнил.
     Слишком много осталось где-то позади, - люди, детали, радостные моменты, простые и понятные вещи. Но, однажды, из хранилища твоей памяти появляются неясные звуки и запахи. И ты неожиданно возвращаешься в прошлое, и все становится таким явным, что хочется потрогать руками, обнять людей, которых уже нет, и вернуть все назад хотя бы на мгновение, хотя бы на секунду.

     Шура. Одноклассница. Она была влюблена в меня. А я был влюблен в ее бутерброды. Черный хлеб с гусиным жиром и шкварками, мелко измельченным соленым огурцом и жареным луком (Господи, - слюны полный рот!). Они были такие душистые, такие вкусные, что я, случалось, изменял святому пацанячьему братству и не сачковал с уроков. Знал, - Шура сегодня принесет бутерброды.

     Кроме бутербродов Шуры я был влюблен в одноклассницу Светлану, дочь нашего учителя физкультуры. И опять же, любовь эта была довольно гурманской, - девочка была не по годам развитой и имела очень аппетитные рельефы. Но не только не приходила на свидание (в кино, например, а я так страдал!), а вообще не видела меня в упор. И я поступил не по-мужски, - нарисовал ее портрет, изобразив вместо грудей футбольные мячи. Еще до того, как получил портфелем по голове, понял, что был, мягко говоря, неправ, но было поздно.

     Отца перевели на другую работу. Последний день в школе. И Шура принесла бутерброды со шкварками. А я, неизвестно почему, не взял.
     Светлана смотрела на меня, как на пропащего, девушки смотрели на меня, как на слепого, Шура подчеркнуто НЕ смотрела на меня,.. А я смотрел вперед, в будущее.
     Поехал в родной Могилев-Подольский. Там мы еще дважды встречались. Она тоже перебралась в райцентр и в 10-м классе нашла меня. Бутербродов у нее уже не было. Зато стала красавицей. С глазами, как зеленая пропасть. Я без прелюдий, целенаправленно, как-то не так и не там ее обнял. И она заплакала… Все кончилось так и не начавшись.
     После армии я приехал в Могилев-Подольский (с 1967 года жил уже в Виннице) Был 1971 год. И была встреча с друзьями, щедрая на радостные хмельные воспоминания, и был теплый летний вечер, и толпа на улице Ленина (тогда еще по ней гуляли)... И меня сзади подергали за ухо, и забыто-знакомо-далекий голос ехидно сказал банальную и классическую , (для Могилева-Подольского), фразу: - «Мужчина, угостите даму сигаретой, а то я не знаю, как здесь пройти прямо!» Это была она. С ребенком и мужем. С немного уставшими, взрослыми, но такими же влажными бездонными глазами. И так мне стало тоскливо!.. Нет, не писала мне в армию. Ничего ей не обещал. Ничего не было. И не было сожаления. Все - в прошлом. Но было чего-то стыдно. Так стыдно, что она поняла, ничего не спрашивая, поцеловала меня в щеку (при муже!) И сказала - «Не расстраивайся, Все нормально. Прощай!» Быстро отвернулась и они ушли.
     Больше никогда не виделись.

     Бабы, бабы! Сатаны в юбках! Что же вы с нами делаете ?! Любите и возносите ни за что, погружает в наше же дерьмо и все равно любите, достаете из дерьма, умыв слезами, и снова любите, терпите нам и прощаете от нас, и любите, любите, любите. Для вас и вами живем, дышим, пишем. Из вас вышли и в вас уходим.
      Ау, девочки! Где вы, милые? Где вы, строптивые и неумелые хранительницы своей и моей чистоты? Что с вами стало, неопытные, но терпеливые воспитательницы моей мужественности, творительницы моей непоколебимой веры в вашу земное величие? Так хочется иногда встретиться, поговорить, увидеть и услышать ваши лица и ваши сюжеты! Кого сейчас вы храните и созидаете? На этом свете или на том?

     P.S. Что еще осталось там, в детстве, в юности, какой дым?! И вдруг понимаешь, - был счастлив тогда, в те минуты, воспоминания о которых отзываются сейчас в сердце сладкой болью. Все в прошлом ... в прошлом ... И горечь эту немножко смягчает знание, что и о сегодняшнем дне тоже подумаешь когда-нибудь с печальным удовольствием.