Как кончилось детство

ДО СВИДАНИЯ, МОЙ САДИК...

Как и положено было в середине прошлого века (кошмар, неужели я такая древняя, аж из прошлого века?!), по достижении семилетнего возраста я пошла в первый класс. Помню, как нас провожали в школу.
 
Откуда на Чукотке в сентябре ромашки? Причём, ромашки огромные садовые! Для нас, чукотских детей, это даже в детстве было шоком. Каждому уходящему из детского сада вручили букет больших ромашек. Это удивление я помню до сих пор. Но куда они делись потом - убей, не помню!!! Наверное, мы их подарили нашей первой учительнице...

А огромные полудеревянные коричневые ранцы – это вообще что-то! Там, кроме известного мне Букваря, были книжки «Родная речь», тетрадь для чистописания, пенал с карандашами и ручками. На лямках ранца не хватило дырочек, чтобы ранец мог нормально висеть на спине. Я ведь ростом и весом была самой маленькой в группе. И он болтался на середине спины и бил меня по ногам сзади, а ручки, как у портфеля, у него не было.

Когда мы уходили, взявшись парами за руки и прицепившись к новой тёте-учительнице, воспитатели всплакнули и кричали вслед:

- Не забывайте наш детский сад! Приходите к нам в гости!
- Ира, веди себя хорошо, слушайся учительницу!...

Мда… Как в воду глядели. Вернее, точно знали, что у меня в школе будут реальные проблемы с поведением, мне будет трудно «ходить строем» и сидеть неподвижно за партой.

УПС!.. НАЧИНАЕТСЯ...

Моя первая школа была деревянная, одноэтажная, снаружи дерево имело тёмно-коричневую окраску. Широкие, всегда чищенные от снега, деревянные ступеньки и трудно открывающаяся дверь. Холл большой, но тёмный, доски половые такие широкие - целый мой детский шаг. А класс свой помню плохо, обычный и всё.
Находилась школа на улице Шахтной, тогда – главной улице посёлка. За ней, буквально в ста метрах, на этой же улице находился дом, где на первом этаже, в правом крыле от входа, жили мы в маленькой, 12-метровой комнатке. Так что ходить в школу мне было недалеко и не сложно.

Парты у нас были, конечно, старые, сто раз крашеные, с откидными половинками. Сиденья располагались для меня далековато от места, где лежала тетрадка и куда надо правильно складывать руки. И когда отвечающий ученик поднимал часть стола, чтобы встать, я спокойно вставала без этой процедуры, я помещалась в пространстве между сиденьем и столешницей.

Ещё на краю парты были два углубления: одно круглое - для чернильницы, второе длинно-овальное - для ручек и карандашей. Да, надо отдельно напомнить, что в первом классе мы писали обычными перьевыми ручками, вставляя специальные пёрышки: если водить по бумаге не нажимая, получалась тонкая линия, а если нажимать, то перо раздваивалось, и линия становилась толще. В этом была суть каллиграфии - в буквах надо было вырисовывать линии разной толщины, но не как нравится, а как положено правилами!

В 1967 году у нас даже намёка не было на шариковые ручки. Старшеклассники могли себе позволить ручки-наливашки, это было круто. Не надо было таскать с собой чернильницу, закачиваешь в ручку чернила и пишешь целый день! А ещё, к этим чернилам в каждой тетрадке полагалась промокашка, такой мягкий листок, который впитывал в себя излишки чернил. Перед тем, как перевернуть исписанный тетрадный лист, нужно было аккуратно приложить к нему «промокательную бумагу». У меня не всегда получалось аккуратно. Торопилась, размазывала всё, расстраивалась...

А ВОТ УМНИЧАТЬ НЕ НАДО!

Стоит подчеркнуть, что я была очень хорошо подготовлена: бегло читала, считала до ста, легко выполняла сложение-вычитание в пределах десятка. И научилась я всему этому сама и добровольно. Годом раньше я узрела, как празднично уходили из подготовительной группы мои друзья старше возрастом на год. И мне тогда впервые показали Букварь. И сказали, что по этой книжке они завтра уже научатся читать книжки!
 
Они сами смогут читать сказки!? Моя мама очень уставала на своей работе и ничего мне не читала. Но книжки дома были. И я, закатив скандал, добилась, чтобы мне купили Букварь. Приставала к родителям вечерами, они называли буквы, объясняли как их складывать. Я сидела в своей комнате и складывала, складывала буквы в слова, слова в предложения. А мама и папа диву давались и похваливали.

А считать меня папа учил на спичках, он же объяснил принцип десятков и сотен. Я бегала по комнате и считала всё подряд. Складывать и отнимать училась на конфетах и яблоках. И на витаминах - кислых жёлтеньких аскорбинках. Ну, и представьте теперь, как невесело мне было сидеть на уроках, где целых 40 минут тыкали в картинку букваря и соединяли одну букву с другой – м-а-ма, р-а-ма…
 
Бедную маму каждый день вызывали в школу, ибо поведение моё считалось буйным. Я всем подсказывала, выкрикивала слоги и слова, одноклассники не успевали сами прочесть ни одного слова. То же было и на арифметике, складывать цыплят и грибочки было скучно. Молчала я только на правописании, потому что буквы умела писать только печатные. Вот где была мука!
 
Терпение – это совсем не про меня. Кляксы, дырки от пёрышка, которое от моего усердия просто ломалось, корявые полоски и загогулины, которые очень трудно было назвать буквами. Я протестовала против прописных букв, потому что в книжках такие не рисуют! И, значит, они не нужны! Но училась, при всём при том, на «отлично».

И МОРДОЙ ПО СТОЛУ...

Первую мою учительницу звали Александра Павловна Аугунас. Мне кажется, она была очень жёсткой классной дамой. Помню ужасный случай, когда она не отпустила провинившегося чем-то и стоящего в наказание у доски Вовку в туалет, и он написал в штаны. Мы, конечно, никогда про это вслух не вспоминали, но Александру за это невзлюбили.
 
На уроке нельзя было шевелиться, когда учитель говорит. Нельзя сопеть, когда выводишь крючочки и палочки. Нельзя, чтобы ручка стучала о чернильницу. А она стучала! Потому что хотелось сделать задание быстро.

Однажды у меня на пол упал ластик. Я тихонько без спросу полезла под парту его доставать. И тут налетела Александра, схватила меня за ноги, подняла над партой вверх ногами и начала трясти, крича: «Дисциплина! Руку надо поднимать!». Так я же хотела тихо, не мешая ей говорить! Ошарашенная, я не понимала, что у меня форменное платье задралось, что меня могли уронить головой об пол, вырывалась и орала:
- А-а! Отпусти! Дура!..

Из школы я в тот день убежала. Насовсем! Теперь-то меня никогда туда не пустят. Но стыда за содеянное не чувствовала и извиняться не собиралась. Каково же было моё изумление, когда я услышала через дверь, как мама на кухне рассказывала папе о сегодняшнем происшествии и совсем не собиралась меня наказывать. Она сама поругалась с учительницей, сказав, что дети - не деревянные солдатики!.. На следующий день она сама отвела меня в класс, поставила перед Александрой Павловной, а классная сделала вид, что вчера ни-че-го не произошло. Ну и ладно, я тоже не злопамятная.

Окончательно простила я Александру Павловну, когда мы писали годовую контрольную работу - диктант по русскому языку. Все эти сложные слова, типа «соЛнце», «мОлоко», «арбуЗ», «пОсуда», написала правильно. Но в слове «кастрюля» пропустила одну букву. Александра приняла решение считать это не ошибкой, а опиской и поставила мне «отлично», хотя спокойно могла поставить и четвёрку. И никто бы претензий не предъявлял. Правда, сначала пять минут выговаривала, что если бы я не спешила, думала, старалась, то этой «кастюли» у меня бы и быть не могло! И только потом объявила, что поставила мне «5». А кто спорил-то?! Поспешишь - людей насмешишь и себя занервируешь...