Глава XXX VI. Сон

Сергей не знал, что за лекарства давали маме в больнице. Но они её сломали. Началась сильная апатия. Она больше не вставала, целый день проводя лёжа в постели.
Общалась с мёртвыми.
Говорила с ними будто находились рядом. Можно было разговаривать с ней, но вдруг уходила в другую реальность, теряла всех из виду, продолжая разговор уже не с вами, а с кем-то ещё, кого не было видно. Больше всего говорила с Розитой, своей сестрой, которую потеряла во время войны. Та простудилась и умерла. А простудилась от того, что промёрзла зимой, когда шла к маме в больницу, чтоб навестить её.
И вот сейчас приходила к ней, и они разговаривали на простые темы.
- Розита, ты почему так холодно одета? – спрашивала Мария.
Сергею не было слышно, что отвечала Розита. Но и не было страшно от того, что присутствовала в комнате. Понимал, что мамина сестра, существует в каком-то другом мире и теперь мама нашла тропинку туда, которую никто кроме неё не видит. Догадывался, что гости приходят с благими целями, подготовить маму и не сделают ничего плохого. Розита была в комнате, и это совершенно точно. Никогда не мог её видеть, ведь умерла задолго до его рождения. Но, знал наверняка, что приходила к маме, и сидела с ней.
В эти дни Мария жила земной жизнью, но часть её души находилась не здесь, к ней приходили родственники, которых уже не было на земле. Но становилось совершенно точно ясно, Мария разрывалась на части. Казалось, не может определиться с тем, что важнее для неё. Оставаться здесь или уходить.
Остаться на земле, хотела, так как очень переживала за Сашу и Сергея. Больше даже чем за своих внуков. Но прошлое, которое какой-то невидимой нитью в её снах, наяву соединялось с настоящим, всё больше побеждая его, постепенно захватывало её организм, и подминало под себя, принуждая сдаваться. Мария отдавала жизнь, постепенно делая выбор, и он был не в сторону тех, кто оставался здесь. Переступила ту границу, что некоторые переходят в один миг, оставшись там навсегда, другие живут на ней годами. Она же перейдя, стояла в задумчивости на демаркационной линии, не зная, что делать. Так прожила всю жизнь, оставаясь между двумя странами.  Душа её была с ними, в России, а тело просилось на Родину, в Испанию.
Хотя, какая могла быть граница между странами для человека, у которого возможно уже скоро вообще не должно было остаться никаких границ.
Помнил, как мама рассказывала в детстве про пароход, который вывозил их из Сантурце. Города на берегу океана, который являлся окраиной Бильбао. Говорила, что за ними шли немецкие военные крейсеры, преследовали, но не нападали. Следили. А их везли на этом пароходе в Россию. Тогда была маленькая, думала, всё ненадолго. Детей Испанских коммунистов на борту парохода было очень много. Мария плыла на нём вместе со своим братом, и сёстрами.
Тогда у них было такое же пограничное состояние. Не знали, что с ними будет завтра. Верили, что СССР, великая страна, примет их, как своих детей. Но, в то же время не хотели уезжать из своей Родины.
Сейчас же Мария, как будто возвращалась в то время, попадая на исходные, самое начало осмысленной жизни.
- Висенте! Висенте! – вдруг нервно, но не очень громко сказала Мария, - Иди сюда! Куда ты побежал? Всё время ты убегаешь от нас.
Люба присела с Сергеем рядом. Пожаловалась:
- И так почти весь день Серёж. Она, как во сне, но при этом и наяву.
- Да Люб, я так и понял. Это страшно. Но, я не боюсь. Ведь она разговаривает с теми, о ком слышал, или знаю.
- Ты не боишься. А мне страшно. Она умирает. Может недели две, три, и всё. Поверь мне, я много видела больных.
- А что я могу сделать? Что? Даже не способен выбить бесплатные памперсы в поликлинике.
- Сергей тебе надо попробовать быстро переоформить квартиру, а то потом это будет гораздо дороже и дольше.
- Да, квартиру, – как во сне повторил Сергей. – Но как? Как это сделать?
- Посиди, подожди сегодня, пока мама вернётся, и поговори с ней. – предложила Люба.
- Хорошо Люб, наливай чай, – и они ушли на кухню.

- Мария, ты знаешь, как я люблю тебя и хочу, чтоб ты вернулась из России. Мы с папой отправляем вас туда ненадолго. Как только победит республика, вернётесь на Родину, - повторялся в памяти, словно наяву тот разговор с мамой, что состоялся семьдесят девять лет назад. Отец, курил сигару, сидя за столом и смотрел в окно. Его лица не запомнила в тот момент. Молчал, изредка выпуская дым.
- Мамита, я не хочу уезжать. Пусть едут сёстры и Висенте. А я останусь, - упрашивала Мария.
- Нет. Останется только Доминго. Он самый старший из вас и принесёт пользу здесь.
- Но, я боюсь! Боюсь! Боюсь!
- Чего ты боишься? Глупая. Мы делаем для вас, как лучше.
- Россия так далеко, что я боюсь никогда не вернуться обратно.
- Не говори глупостей. Ты обязательно вернёшься, вместе со своими сёстрами и братом.
- Нет. Мне страшно.

- Люба! Люба! А где я? ...  Где мамита? ...  Висенте? ...  Где Серёжа? Он приходил? Я его видела рядом. Пусть скажет, что здесь, и не прячется от меня больше никогда! Никогда!
- Пойду к ней, – поставив чашку, сказал Любе.
- Мама я тут. Это я и был. Ты просто спала.
- Я не спала. Я всё время сидела здесь и видела всех, и тебя тоже.
- Мама, куда ты уходила? – глядя прямо в глаза, спросил Сергей.
- Я!? Уходила!? Нет. Я была здесь, всё время. Правда, ко мне кто-то приходил, но я не хочу с тобой говорить о них сейчас. Ты их и так всех знаешь.
- Да, знаю. Ты называла имена.
- Да? Ты тоже их видел?
- Нет, мне нельзя их видеть. Да я и не увижу. Мне ещё рано.
- Да, тебе рано. А мне в самый раз.
- Мама, ты перестала вставать. После психиатрической больницы ещё ходила какое-то время, а теперь совсем перестала. Что случилось? Может тебе не принимать таблетки?
- Я не хочу их больше пить. От них мне хочется спать.
- Люба, иди к нам.
- Да, я тоже думаю, что надо временно прекратить их пить, – сказала Люба, которая конечно боялась, что без таблеток Мария может опять вернуться к суициду, но, тем ни менее хотела попробовать её поставить на ноги, хотя и мало верила уже в это.
- С этого вечера будем принимать ровно в два раза меньше. – принял решение Сергей. Я думаю, что ты согласна мама?
- Да, сынок. Согласна.
- Я хотел поговорить с тобой на одну тему… Тему переоформления квартиры.
- Я согласна, - не секунды не задумываясь, ответила Мария.
Ещё совсем недавно, когда была полностью здорова и в своём уме, к ней и близко нельзя было подходить с этим предложением. Боялась за сына, который оставался для неё маленьким ребёнком. Особенно последние годы, считала; все только и хотят его обидеть, обмануть, и отнять всё, что у него есть.
- Когда я предлагал тебе этим заняться была категорически против. Теперь же я боюсь, что очень плохо пишешь, и не сможешь ничего подписать самостоятельно.
- Хорошо сыночек. Давай всё оформим с тобой.
Что-то серьёзно повлияло на её решение. Возможно, понимала сейчас, как никогда, что сын наконец стал взрослым, а она больше не способна оберегать его, как прежде.
- Тогда я возьму документы с собой, и начну искать нормальную юридическую контору, для оформления. Ведь половина бумаг просто утеряна в этом бардаке.
- Не говори так Серёжа. Здесь всегда был порядок, до тех пор, пока ты не поселился со мной! Ты очень плохо себя вёл!
- Мама не начинай, пожалуйста.

Ему рекомендовали адвокатскую контору. Услуги, которой стоили очень недёшево. Но надо было что-то делать, не откладывая в долгий ящик.
Сгонял туда с документами на следующий день, заключив договор понял; первоочередная задача сегодня - сделать мамину доверенность на ведение дел на, сотрудницу этой конторы. Для этого следовало привезти маму к ним в офис, так, как выезд нотариуса стоил дорого.
Договорились о дне, и времени. Ехать предстояло в пробках через всю Москву, из Измайлово, на Пресню. Маршрут не слабый, но выхода не было.
Позвонил брату. Ответил, что поможет. И вот наступила злосчастная суббота.
Люба подготовила Марию к поездке. Памперсы, целлофан на сиденье, успокоительное, вода, корвалол, таблетки от давления, и многое, многое другое.
В машину Марию посадить удалось. Но вот дорога только в один конец заняла три с половиной часа. Это был ад. Всё говорило; эта затея не верна, и не приведёт ни к какому результату.
Москва стояла насмерть. Но возвращаться уже не было смысла. Мария вела себя на удивление мужественно, и не капризничала.
Понимала, и знала к чему идёт дело. Но держалась не то чтоб мужественно, а, будто ей было лет двадцать пять. Нет, не бодрилась и шутила, а улыбалась, реагировала на погоду, ругалась на пробки, мэра, и, в итоге на проектировщиков, запроектировавших такую крутую лестницу, ведущую в подвал, в нотариальную контору. Если не, то стеснение, которое у них вызывала мамина не мобильность, они и не заметили, что их разделяют годы.
И, хотя это был тяжёлый день для Сергея с братом, и тем более для Марии, она радовалась ему, несмотря на то, что принёс ей многие мучения, и лишения. Где-то в глубине души понимала; такое путешествие вряд ли ещё повторится в её скучной жизни. И столько внимания вокруг неё уже не собрать никому.
Сергею казалось; он выглядит каким-то тираном, рядом с мамой. Или, ещё хуже, человеком воспользовавшимся слабостью пожилого человека, с целью подписания нужных ему документов.
Давно, когда приходилось, работать риелтором, сталкиваться со случаями выписки клиентов в никуда, просто на улицу. Хорошо знал, как это делается, и выглядит со стороны. Самого его, Бог миловал, не довелось опускаться до таких мрачных делишек. Но, проходили настолько близко с ним, что не могли не оставить след в его памяти.
- Я сейчас описаюсь, - сказала Мария, по прошествии, четвёртого часа злоключений.
- Мама, я тебя умоляю, – взмолился Сергей.
- А что ты волнуешься так? Пусть писает. Она же в памперсах, – успокоил Саша.
- А. Ну, да, – вспомнил Сергей, понимая, что до дома им долбить Москву, особенно в этот гнилой дождь, ещё около трёх часов.

В этот день Мария уснула сразу же, как попала к себе домой. А Сергей с Сашей ели доехали до своих квартир.

Процесс переоформления квартиры, вместе с восстановлением потерянных документов должен был занять около полутора месяцев. Юрист, ведущий дело Сергея, передала документы на подпись Марие. Но они были бы действительны только в том случае, если она подписала бы их при жизни.
Нервотрёпка брала новый виток. И зачем только взялся за это переоформление? Ведь нет ничего хуже спешки. Спешить и догонять, это самое плохое, что только можно придумать в жизни. Но, выбор был сделан, и отступать не приходилось.
Сергей отксерил лист, где должна стоять мамина подпись, и привёз домой копии, чтобы время от времени тренироваться. Последствия инсульта сказались на правописание, Мария с трудом вспоминала буквы, каждый раз приходилось доставать их с самого дна своей памяти.

Шли недели, состояние Марии не улучшалось. Снижение нормы принимаемого успокоительного привело к обострению состояния агрессии. Если же они, с Любой добавляли лекарство, то становилась вялой, и начинала угасать. Середины не было.
В один тяжёлый день, когда Марие стало плохо от необратимого процесса разрушения клеток мозга, и она, начав злиться, постепенно перешла в неуправляемый припадок, Люба позвонила Сергею:
- Серёжа, я не знаю, что делать. Приезжай. Мария кричит, не подпускает к себе, кидает в меня вещи. Вот уж и не знаешь, что лучше, когда она не может ходить, или наоборот.
- Никак нельзя уговорить? – понадеялся на чудо Сергей.
- Нет, что ты? Тут истерика!
Сергей и сам слышал завывания и крики в телефонной трубке.
- Давно это длится Люба?
- Часа два уже.
- Может подождать? У неё должны кончиться силы, тогда уснёт.
- Нет, что ты? Всё только хуже становится. Она сама себя нагнетает. Ты же сам знаешь, как умеет.
Да, знал это. Более того, в последнее время, Марию нельзя было ничем раздражать, сразу начинала заводиться, и результат был не предсказуем. Если ещё недели две назад поддавалась какой-то логике, то сейчас она отсутствовала. Любой не выполненный каприз мог обернуться неуправляемой истерикой, которую остановить уже сами не могли.
- Хорошо Люб, погоди, я брату позвоню.
Сергей набрал брату.
- Алло Саш, привет.
- Что случилось?
- Ну, ничего, просто у мамы началось опять, и похоже Любе самой не остановить.
- А таблетку она пробовала ей давать?
- Я даже её и не спрашивал об этом. Ты ведь знаешь маму. Вчера наотрез отказалась принимать даже четвертинку. Надо вызывать скорую
- И что её опять заберут?
- Нет, я сейчас вызову скорую и, поеду к маме. Думаю, что приеду одновременно с ними. И Любу проинструктирую, чтоб не отдавала в больницу. Всё, на связи. Пока.
- Пока. Держи меня в курсе.
Вызвал скорую, прямо на ходу, идя с работы в сторону метро.

Вошёл в подъезд вместе с врачами, которые как раз собирались набирать номер квартиры в домофоне.
- Это я вызывал, – сказал  Сергей, открыв дверь подъезда.
Он всё подробно успел им рассказать во время ожидания лифта и в самой кабине его, пока ехали.
Врач осмотрел Марию, измерил давление и температуру, записал все данные, и сказал:
- Ну, вот, что. В больницу её брать не будем. Смысла нет. Сделаем укол, очень сильный. Он поможет на несколько дней.
- А дальше? – спросила Люба.
- Никто не знает, что будет дальше. Пару дней для вас, уже праздник.
Мария не сопротивлялась. Не понимала, что с ней происходит. После укола сразу успокоилась.
Скорая уехала.
Сергей понял, что и ему нужно идти - тут он больше уже не был нужен. Мама крепко спала. Люба валилась с ног.
Он слегка ей приплачивал к оговоренной сумме, сколько мог. Деньги ещё были, но, кто его знает, сколько их может потребоваться.

На следующий день позвонил Любе.
- Доброе утро. Ну, как вы там? – спросил со страхом в голосе.
- Ночь прошла тихо. Но Мария теперь еле шевелится, и не может говорить. Они что-то неимоверно сильное ей вкололи.
- Давай тогда вообще не будем давать ей таблетки, даже по четверти.
- Да, не будем. Я тоже так считаю, – согласилась Люба.
- Ладно, я вечером зайду. Звони, если что.

День прошёл довольно спокойно, и вечером Сергей пришёл домой, молча сам открыв дверь, переобулся, снял верхнюю одежду, и присел рядом с мамой.
Увидела его, но не проявила никакой реакции, просто еле - еле пошевелила правой рукой. Положил свою руку на её. Ей понравился этот жест. Так, молча и сидели.
- Я покормила её. Но, она еле ест. Не может жевать во всю силу. Но - что-то съела, – сказала Люба.
- Хорошо Люба, спасибо.
- Мама, я хотел тебе сказать. Или нет, спросить. Точнее, понимаешь, ты знаешь, что я православный, но я могу привести к тебе того батюшку, которого ты скажешь. Католического, или православного?
- Мария подняла с большим трудом руку и показала указательный палец.
- Первого, то есть католического?
Кивнула головой. Не возражала, молча согласившись с сыном. Раньше, ещё полгода назад, с ней нельзя было, и говорить про церковь. Всё воспринимала в штыки. Любую попытку заговорить на церковные темы. Теперь же с ней что-то произошло. В те редкие минуты, когда могла понимать, что происходило вокруг неё, приняла решение. Спокойно, и окончательно. Без показной истерии, не так, как реагировала на другие факторы, раздражающие её в этом реальном мире.
Значит, была готова. Уже всё знала и понимала. И Сергею не нужно было говорить таких не нужных сейчас никому слов. Сказал самое главное, важное в данной ситуации, и получил положительный ответ, как никогда трезво мыслящего человека. И ответ был настолько спокоен и закономерен, что даже не верилось, что всё решилось так просто, с первого раза, без уговоров и убеждений, словно маленького ребёнка.
 
В этот вечер, они так и просидели с мамой рядом молча. больше не затрагивая никаких тем. Ведь всё было оговорено, шло своим чередом. Каждая минута приближала страшное событие, которое предотвратить уже было нельзя. Его ждали все. Мария, и Люба, Сергей и Саша. Но они, в отличие от мамы ждали не как избавление, а как неизбежность.
Сергей помнил, как уходил папа. У него было слабое сердце и последние пару лет жизни ему давались очень тяжело. Не хотел умирать, столько ещё хотелось сделать на этом свете. Очень переживал, что ничего не успевает. У него в голове было много мыслей. Недописанная книга, переписка с филателистическими журналами, кафедра в институте, где его все любили, уважали и ценили. Потом коллекция марок и конвертов. Жил ей. Его не выпускали за границу при Брежневе, не был членом коммунистической партии СССР, и это являлось его принципиальной позицией. Не поддерживал ту власть. Но и не был бунтарём, просто делал всю жизнь любимое дело, работал преподавателем английского языка, параллельно являясь заведующим кафедрой иностранных языков в институте.
Тот факт, что не мог выезжать за границу, нисколько не расстраивал. Да и если не доверяли ему, человеку, отчаянно любившему свою Родину, то, о чём ещё можно было говорить с этим режимом, который находился тогда у власти? Что он мог преподнести полезного ему? Ничего. Он сам по себе мог делать всё, что в его силах для страны.
И только благодаря маркам, и конвертам, смог бывать везде. Достаточно для этого было, вернувшись из филателистического развала, открыть какой-нибудь кляссер, и постепенно, не спеша, переворачивая страницы, найти место для купленной марки, или целой серии и это уже заменяло ему поездку в одну из стран северной Европы.
Ведь, что такое марки? Да, это и есть страны, их культура, архитектура, природа, история, всё, что угодно, только сжатые до размеров маленького клочка бумаги, с рваными краями.
Просил у папы какую-нибудь понравившуюся, долго выбирая её перед этим, для того, чтоб попытаться скопировать, рисуя, и протыкая по периметру кусок бумаги иголкой, подделываясь под перфорацию настоящей марки.
Отец путешествовал сидя на диване, разложив рядом с собой коллекцию. Перекладывал конверты из одной, самодельной коробки в другую. Делал их сам. Ему давали на почте специальный клей, а картон подбирал рядом с универсамом. Это была упаковка от различных товаров.
У папы было слабое сердце. Всю жизнь приходилось бороться за правду, и справедливость, всё это оставляло рубцы. Никому не показывал недуг, и не любил говорить об этом. Гораздо интереснее было поделиться каким-то очередным открытием, принесённым из Ленинской библиотеки. Всё время находил что-то новое, и любил хвастаться этим перед теми, кто хоть чуть-чуть мог быть заинтересован его открытиями. И тайны открывались ему постоянно. Не те, которыми кишит современный интернет, что имеют лёгкую, поверхностную основу своей сути. И люди подхватывают их, унося в своей голове буквально, до следующей такой же яркой, но пустой информации.
Его же открытия были интересны, и многогранно глубоки.
Живя всю жизнь рядом с Марией, постоянно воюя, с годами, постепенно замкнулся в себе. Стал чем-то напоминать человека-оркестр. В нём было всё. Вопрос, и ответ, усталость, и отдых, наивысочайшее сосредоточение в себе самом, и тут же полная расхлябанность, и даже детство.
В молодости очень следил за собой и хорошо одевался. Потом, со временем, это перестало его интересовать, и если бы не Мария, которая меняла ему рубашки, то, возможно так бы и ходил в одной и той же целую неделю. С возрастом, внешний мир, со всеми его благами, постепенно переставал его интересовать. С каждым годом, всё больше и больше отказывался от чего-то. И постепенно жизнь превращалась в полный аскетизм. Ему уже не нужно было ни машины, ни нового костюма, ни научного звания. Его интересовало только то, что было самым главным для него, собственный, искусственно созданный вокруг себя, мир, и возможность передать его хотя бы частями своим детям. Хотя бы маленькую, самую скромную, и незаметную его часть, он хотел вложить в них, пытаясь воспитать страсть к коллекционированию сначала Саше, потом, убедившись, что это безрезультатно, принялся за Сергея.
Но и тот не погрузился в его мир. Может, следовало подождать ещё лет десять, и всё было бы нормально. Но не смог, сердце не тянуло. Ему не хватало воздуха. Задыхался в этом мире, не мог в нём больше находиться. В стране началась перестройка, потом развал СССР. И всё, что его так интересовало, вдруг начало сбываться, но у него не было уже сил. Имелся колоссальный опыт, знания, но отсутствовала энергия. Дети не переняли страсть всей его жизни, филателию. Оказался брошенным, стал заложником своей коллекции. Это было страшно. Только сейчас, спустя годы, Сергей понимал своего отца. Но сейчас это уже ничем не могло ему помочь. Отец, конечно, видел всё с того света, наблюдал за детьми, за тем, как умирала их мама, его жена. Но сделать ничего не мог, да и нужно ли было, что-то делать? Всё, что было отведено ему на этом свете, было выполнено сполна, и даже более того.
Нам кажется, что жизнь кончается внезапно, но это не так. Всё происходит постепенно, и планомерно. Человек идёт к своему концу долгие годы. Ещё не ведая о том, когда наступит последний день, уже знает, что успеет в этой жизни, а что придётся доделывать детям. Может в этом и состоит смысл жизни, чтоб передать то, что не успел, ведь успеть всё невозможно. Может, для этого и нужны дети, именно для этого их и даёт Господь? Кто его знает? На этот вопрос - ответ у каждого свой. У кого-то полностью сформирован, а у кого ещё нет, но, рано, или поздно появится.
Отец умирал в той же самой больнице, где и лежала мама с инсультом. Умирал спокойно, без нервов. Смирился. Просто лежал в палате из шести человек на последнем, шестом этаже и ничего не просил, ни о чём не говорил, смирился с судьбой, понимал, что всё, что хотел, смог вложить в своих детей. Воспитать двоих мальчиков, это не каждому дано. Заложил в них главное - любовь к Родине, к справедливости, чувство юмора, и какую-то неимоверную силу, и любовь к жизни, к ближнему, к своему делу.
Сергей помнил, как пришёл к отцу вечером, дня, который был его последним на земле и решил спросить о своём, как эгоист, думающий только о себе.
- Папа, мне разводиться со Светой?
Отец, как-то болезненно поморщился, словно его оторвали от очень важного, неотложного дела, не сразу ответил, и словно вернувшись из другого мира, когда Сергей переспросил ещё раз, сказал, с тяжёлым вздохом:
- Я тебе уже всё сказал…  Ты помнишь об этом…  Зачем ты хочешь, чтоб я повторял ещё раз?
Это были его последние слова. Сергей поцеловал отца перед уходом. А утром его уже не было. Умер ночью, около часа. Спокойно, но не во сне.

Сергей шёл домой. Он понимал, что должен сделать всё возможное, чтоб привезти маме католического священника. Это был его долг. Отец умер, не исповедовавшись и не покаявшись. Его отпевали заочно. Тогда всем процессом руководила мама. Сергей жил у своей первой жены, надеясь, что семью ещё удастся сохранить.
Знал, что католический собор на большой Грузинской всегда доступен и открыт для таких целей. Но, ему никогда не приходилось там бывать раньше. Много раз пытался попасть туда на концерт органной музыки, но, всё как-то не получалось, и дальше консерватории никогда не заходил.
Сейчас требовалось не просто доехать до собора, но и договориться там со святым отцом. У него уже не было на это никаких сил. Последние полгода основательно его опустошили, выжав остатки его бурной энергии. И сейчас был полностью пуст.