Добрик

       Начало октября. Понемногу идет снег. Первый ледок на лужицах, мерзлая земля. Тайга стоит притихшая, сиротливая, оголенная. Горделивые сосны подняли свои кроны в небо и смотрят свысока на пихтач и ельник. А внизу их голенастые стволы, в золотистых чешуйках, прикрывают от глаза постороннего и мороза лютого кустарники черемухи, рябины и прочей таежной мелочи. На фоне серого подлеска горят яркими рубинами ягоды шиповника.
       Гошка перебросил ремень ружья с плеча на шею и принялся обсасывать, словно леденцы, подернутые морозцем, сладкие плоды северного леса. Увлекся. Спиной почувствовал чей-то взгляд. Насторожился. Осторожно осмотрелся. В кустах сидел пес и внимательно следил за ним.
       Парень успокоился, присел на корточки, улыбнулся собаке, причмокивая губами похлопал по коленке, призывая к себе. Тот не шелохнулся. Они с недоверием, изучающее, смотрели друг на друга еще несколько минут. Гошка отломил кусок хлеба и бросил недалеко от себя. Пес облизнулся, но продолжал сидеть. – Ну и сиди, а я пошел, - дружелюбно, словно обращался к капризному мальчишке, сказал Гошка и направился вдоль просеки. Он первый год после окончания школы работал помощником лесничего.
       Приходит как-то к отцу сосед, старый лесник. Поговорили они о том, о сем, тот и заявляет:
       – Отдай мне, Николай, парнишку в помощники. Ноги-то у меня совсем не дюжат по урманам-то лазить. К непогоде так и вовсе спасу нет как ноют. А он у тебя рослый, тайги не боится. Ружье ему дам, патронташ с патронами. Глядишь, и дичь кой-какую когда в дом принесет. Отец был рад предложению. Для солидности поупирался, порассуждал, расспросил о размере жалованья, и согласился.
       Наутро Гошка намотал потуже портянки, надел отцовские бродни, высокие, с отворотами, еще раз жирно смазал их дегтем, застегнул на поясе патронташ, небрежно перекинул на плечо старенькую берданку, с озабоченным видом взрослого мужика, и не просто рядового охотника-любителя, а облеченного властью лесничего, дважды прошелся по улице, сожалея, что друзья еще спят и не видят его. Для полного антуража ему не хватало доброй охотничьей собаки, чтоб бежала рядом и преданно заглядывала в глаза в ожидании команды.

       Он шел по просеке, незаметно оглядываясь, следил за собакой. Та сглотила хлеб, облизнулась и, все еще не доверяя, на почтительном расстоянии бежала следом.
       Обед разделили поровну и подружились.
       – Какой красивый и добрый песик, – осторожно поглаживал он незнакомца и почесывал ему за ухом. – Звать тебя буду Добриком. Согласен?
       Пес облизнулся, вильнул хвостом, лег напротив, прикрыл глаза в  знак полного доверия и преданности новому хозяину.
       Белые, длинные лапы, приспособленные к глубоким снегам Северного Урала, столь же белый воротничок и мордашка с палевой шапочкой на лбу, пушистый хвост крендельком.

       Тайга проводила лето, еще грустит, мерзнет, ждет зимы и большого снега. Некоторые деревья не соглашались с осенью, вызывающе зеленели, а иные кусты ни за что не хотели расстаться с уже пожухлой листвой. ...Утра наступили морозные, ясные. Над крышами изб – розовые, подкрашенные зорей, столбы дыма. Гошка повесил на шею ружье, широкие, подбитые камусом лося, охотничьи лыжи взял на перевес, как винтовку на параде, и неспешным шагом отправился на работу в лес. Впереди бежит, оглядываясь, Добрик. Солнце встало, но еще не поднялось – зацепилось где-то за верхушки кедрача. Поэтому в тайге сумрачно и холодно. Морозец слегка пощипывает лицо. Мягко скользят лыжи. Медленно плывут мимо запорошенные снегом деревья.
       Осверипел мороз после буранов. Гуляет себе по тайге да балует. Давнёт ледяной лапищей то одно дерево, то другое – только треск стоит. Но и бураны погуляли на славу, вон надувы какие наворотили. Хорошо хоть, что промерзший снег отвердел – легче новую лыжню прокладывать.
       Всю ночь зверье рыскало. Каких только узоров не наплели! В бураны отлеживались, отсыпались и оголодали порядком. Теперь морозище и голод всех из нор повыжили.
       Добрик весь день шустро носился по лесу. Его зовущий лай раздавался то в ельнике, то в густо заросших кустах. Гошка спешил на этот лай, и, как только сближался с собакой, тот переставал гавкать и лишь попискивал, не спуская глаз с очередного зверька.
       Охотник подходит к нему, задирает голову, а Добрик отскакивает в снег, ждет, поглядывает на охотника. И стоило им встретиться взглядам, он чуть шевелил хвостом, будто провинился. Если уж молодой охотник долго не мог высмотреть белку в густом лапнике ели, Добрик начинал постанывать и царапать дерево, ровно хотел сам достать унырливую белку, подать ее хозяину.
       Гошка постучал палкой по стволу дерева. Собака, должно быть, видела схватившуюся за сук белку и от переживаний вдруг зарыдала, но тут же смолкла и с немым укором глядела на охотника, который шепотом поругивался, напрягая зрение.
       – Вот она! – удовлетворенно сообщил охотник и, прищурив глаз, обстоятельно прицелился. Добрик по-прежнему ожидал выстрела. Казалось охотник целится бесконечно долго, и что лес тоже ждет, затаив дыхание.
       Таежную тишину развалило грохотом выстрела, и, судорожно цепляясь лапками за сучья, от ветки к ветке, все быстрее и отвеснее, падала белка. Пес ловит ее, и виден был только прыгающий пушистый хвостик. Поначалу Гошка думал – выплюнет собака изо рта раздавленную, никуда не пригодную белку. Но когда раз и другой Добрик положил к ногам, перезаряжавшего ружье охотника, даже слюной не смоченную белку, а сам, облизнувшись, озабоченно убегал в ельник, зорко отыскивая след и обнюхивая коряги, стало ясно – это была промысловая собака из вогульских лаек.
       Как выяснилось позже, хозяином Добрика был старый, уже немощный охотник-промысловик, что жил на кордоне на берегу Лозьвы в сорока километрах от места описанных здесь событий. На привязи такую собаку держать нельзя, затухают в ней чутье и навыки.
       В тот день они добыли одиннадцать белок.

       Опытный пес был самостоятельным охотником. Давил в снежных лунках спящих глупых рябчиков. Одного поймал – остальной выводок вспорхнет со страху и сослепу в яркий солнечный морозный день, на ближайшие ветки. Тут уж, охотник, не зевай. Ловил Добрик в снегу и осторожных тетеревов-косачей и белых полярных куропаток. Всю пойманную дичь честно отдавал хозяину. Пес натаскивал своего юного друга, воспитывал в нем охотника.
       Гошка начал понимать собаку по голосу. Уже мог определить, кого тот облаивает: дичь пернатую, белку, лося или другого крупного зверя. А тут какой-то другой, злобный, басовитый, беспрерывный лай.
       Охотник спешит на зов. Проваливается в глубоком рыхлом снегу, путаются в кустах лыжи. Ветки, слабенькие и гибкие летом, вымороженные зимней стужей тверды и хрупки. Цепляются за одежду, больно бьют по лицу, ломаются с треском, предательски выдают движение охотника. Пес лает совсем близко. Впереди, среди плотных зарослей, два куста ольховника. Они обнялись кронами, и лишь внизу небольшой просвет. Гошка стволом ружья поднимает придавленную снегом петлю нижней ветки, локтем прикрывает глаза. Потревоженные верхние ветви с облегчением сбрасывают на него шапки снега, обильно орошая вспотевшую шею.

       Добрик бросился ему в ноги, продолжая лаять, но уже более громко и озлобленно – он почуял крепкий тыл. Охотник передернул плечами, стряхивая снег и неожиданно встретил жесткий, озлобленный взгляд желтых глаз.
       Перед ним, в трех шагах, на склоненной в его сторону верхушке березы, распласталась по стволу, меж оголенных ветвей, большая рыжая кошка – рысь! Она глядела ему прямо в глаза, не обращая внимания на собаку. Перед ней был более страшный враг – человек с ружьем. Ее уши, с кисточками на кончиках, по кошачьи прижались к голове. Короткий хвост, похожий на обрубок, нервно вздрагивал. От малейшего движения береза раскачивалась, зверь обнял ствол мощными лапами, уцепившись длинными когтями.
       На заросшей мелким кустарником поляне не было ни одного крупного дерева для спасения зверя, и рысь метнулась от собаки на высокую, но тонкую березку. Та склонилась под ее тяжестью.
       Гошка медленно потянул руку к ружью и... передумал. Стоял не шелохнувшись, не в силах оторвать глаз от гипнотизирующего взгляда зверя. От напряжения пересохло во рту. Мозг сверлила одна мысль: «Зверь бросится на меня, как только начну поднимать ружье!» Он сделал шаг назад. Ноги выскользнули из петель лыж и глубоко провалились в снег. Наощупь, не спуская глаз со зверя, он потянул лыжи на себя и закрылся, как щитом, густыми ветками ольхи. По своим следам он вышел на лыжню. И только здесь, на широкой просеке, отдышавшись, перевел дух и начал размышлять о своем позорном бегстве и предательстве верного друга.
       Рысь не смогла бы прыгнуть на него. Ей надо было для этого сгруппироваться, подтянуть задние лапы к передним, выгнуть для прыжка дугой спину. Чтобы сделать рывок, ей необходима опора. Жидкая, тонкая, качающаяся верхушка березы опрокинула бы ее, а дальше дело бы закончил опытный пес. «Не убил бы я ее все равно, – оправдывал себя охотник, – патрон в  стволе был с мелкой дробью для белки».
       Добрик, как только стихли шаги отступившего охотника, оставил зверя в покое.
       В тот вечер они вернулись домой порознь. Им не хотелось встречаться. Одному было стыдно, другому – обидно.