Вячеслав Иванович Иванов 1866 1949

«СТИХ СВЯЗАННЫЙ, ПОРЫВИСТЫЙ И ТРУДНЫЙ»

В одной из самых пленительных частей старого Петербурга у Таврического сада на углу двух старинных улиц, Тверской и Таврической, стоит не совсем обычный шестиэтажный дом с круглым мезонином.
Старожилы Петербурга непременно водят своих гостей посмотреть этот дом. Это – достопримечательность города, «башня» Вячеслава Иванова. Хотя Вячеслав Иванович прожил в этой квартире не такой уж большой отрезок своей долгой жизни (пять лет с небольшим), но за это время там перебывало достаточно знаменитых людей – от Блока до Луначарского. Какое-то время там жил М. А. Кузмин. Знаменитой была и жена поэта, Л. Д. Зиновьева-Аннибал, автор скандальной повести «Тридцать три урода». Но, конечно, главным магнитом, притягивавшим людей, был сам поэт. Он был настолько феноменально образован, что поражал обилием своих знаний даже таких людей, как В. Я. Брюсов и Андрей Белый. Впечатляла и внешность поэта. Вот как описывает Вячеслава Ивановича Андрей Белый: «…золоторунная, изумрудноглазая его голова с белольняной бородкой, которую он отпустил, наклонялась лоснящейся красной лобиной с загнутым носом, ронявшим пенсне, к дамским ручкам с пугавшей, свирепой вежливостью…» (А. Белый. Начало века. С. 345.)
На «башне» устраивались знаменитые «среды» Вячеслава Иванова. Там читали свои произведения и Ремизов, и Городецкий, и Сологуб, и многие другие. Иногда все это затягивалось до утра. Сам поэт писал:

Пришелец, на башне притон я обрел
С моею царицей – Сивиллой,
Над городом-мороком - смурый орел
С орлицей ширококрылой.

В дневнике 1909 года есть и такая запись: «Хорошо на башне. Устроенный, прохладный тихий оазис на высоте, над Таврическим садом и его зеленой чашей – прудом с серебряными плесами». Хозяйка «башни», Л. Д. Зиновьева-Аннибал, умерла в 1907 году. После этого «среды» больше не собирались. Но, как пишет Лидия Вячеславовна Иванова, дочь поэта, изредка на «башне» все-таки происходили большие собрания с участием Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус, П. А. Флоренского, А. А. Ахматовой и многих других.
По происхождению В. И. Иванов был не петербуржцем. Он родился в Москве 16 февраля 1866 года. Своих родителей поэт описал в довольно объемной поэме «Младенчество», состоящей из 45 «онегинских» строф. Отец его – землемер, атеист, увлекавшийся Бюхнером и Моллешоттом, то есть материалистами крайнего толка. Мать же, напротив, была женщиной религиозной, в которой любовь к церковности уживалась с поклонением Белинскому. Отец рано умер, достатка в семье не было, мальчику приходилось прирабатывать репетиторством. В 12 лет он добровольно принимается за изучение греческого языка. Эллада, ее история и мифы на всю жизнь становятся его страстным увлечением. В 14 лет он атеист, увлекается революционными изданиями, но это скоро прошло. Гораздо позже, в Риме, в 30-е годы, если верить советскому критику М. Б. Чарному, на совет последнего вернуться в Россию Вячеслав Иванович ответил: «Это исключено, пока там рушат церкви». Всю зрелую жизнь поэт прожил идеалистом и мистиком. Он учился в Московском университете, потом уехал в Германию работать в семинаре известного историка Древнего Рима – Теодора Моммзена. Задумываясь над историей античности, поэт размышляет и об особенностях русского ума:

Как чрез туманы взор орлиный
Обслеживает прах долины,
Он здраво мыслит о земле,
В мистической купаясь мгле.

Таков ум самого В. И. Иванова. За мистическими туманностями его стихов проступает здравая логика. Задолго до Блока поэт углядел в русском человеке двойственность, побуждающую его обращать свой взор к скифству, к Востоку. Тонкий критик Н. С. Гумилев в своих «Письмах о русской поэзии» утверждал: «Мне хочется показать, что Вячеслав Иванов – с Востока. Предание не говорит, слагал ли песни царь-волхв Гаспар [один из трех волхвов, пришедших поклониться новорожденному Христу – В. Р.], но если слагал, мне кажется, они были похожи на стихи В. Иванова».

Нам, нестройным, – своеволье!
Нам – кочевье! Нам – простор!
Нам – безмежье! Нам – раздолье!
Грани – вам, и граней спор.
В нас заложена алчба
Вам неведомой свободы,
Ваши веки – только годы,
Где заносят непогоды
Безыменные гроба.

Наряду со всем своим «скифством» Вяч. Иванов безусловный европеец. Он и прожил большую часть жизни в Италии, Германии, Франции. Раскройте его книгу: вам бросятся в глаза латинские, итальянские, греческие, немецкие эпиграфы, названия стихотворений. Такое можно встретить только у Брюсова да еще до какой-то степени у Волошина. В такой же степени, как Брюсов, Вячеслав Иванов охотно пользуется сложными формами стихосложения. Часто у него встречается сонет, которым поэт владеет в совершенстве. Н. С. Гумилев пишет: «Нет ни одного самого сложного приема, которого бы он не знал. Но он для него не помощник, не золотая радость, а тоже только средство. Не стих окрыляет Вячеслава Иванова – наоборот, он сам окрыляет свой стих».

Из чуткой тьмы пещер, расторгнув медь оков,
Стремится Музыка, обвита бурной тучей...
Ей вслед – погони вихрь, гул бездн и звон подков,
И светоч пламенный, как метеор летучий.

Чаще всего стихи Вяч. Иванова ни на чьи другие не похожи.
У него особый, своеобразный словарь, тяжелый и архаичный. Наверное, только у него можно встретить строку, почти сплошь состоящую из спондеев:

Но к праху прах был щедр и добр.

Это еще более тяжело произнести, чем, например, стихи позднего Брюсова. Ведь в них единственный (третий) слог безударный, остальные все (!) ударные, Иногда (очень редко) можно уловить интонации поэтов XIX века, например Тютчева:

Вчера во мгле неслись титаны
На приступ молнийных бойниц,
И широко сшибались станы
Раскатом громких колесниц.

Стихи, посвященные Георгию Чулкову, поэт начинает строкой, относящейся, разумеется, к адресату, но она великолепно характеризует его собственный «стих связанный, порывистый и трудный». Недаром умные пародисты, вроде А. Измайлова, отлично подметили все его особенности – славянизмы, тяжеловесность, пристрастие к коротким словам:

Ярь пылку пел я жен, и мужню кипь и прыть.
И оный Китоврас в сей смольный стих вмещался,
Когда б, предтеча мой, мог Кюхельбекер жить,
Измлев, о мне бы он взыгрался.

Конечно, Кюхельбекер, да и Тредиаковский, с которыми часто сравнивали поэта современники, для нас больше не являются синонимами выспренних графоманов. Мы глубже и серьезнее оцениваем этих мастеров «высокого косноязычья», неизбежного при освоении поэтической целины. Да ведь таким был и Г. Р. Державин, которого мы сейчас заново и с удовольствием для себя открываем. В одном из стихотворений 1905 года, года революции, четко проявились интонации, характерные для Волошина этого же периода («Ангел мщения», «Предвестия»), пророческие, гневные:

Дохнет Неистовство из бездны темных сил
Туманом ужаса, и помутится разум.
И вы воспляшете, все обезумев разом,
На свежих рытвинах могил.

Видимо, такие интонации просто носились в этот год в воздухе. (Но волошинский «Ангел мщенья» написан в 1904 году, а напечатан и того позже). Интерес к Элладе привел В. И. Иванова к Ницше, к его «Рождению трагедии из духа музыки». Отсюда его пристальное внимание к культу Диониса. При описании жриц Диониса в стихе Вячеслава Иванова появляется вообще-то не свойственный поэту пульсирующий ритм с резкими перепадами:

Ты резни,
Полосни
Зубом молнийным мой камень, Дионис!
Млатом звучным источи
Из груди моей застылой слез ликующих ключи...

Дионисом, древним богом вина и загробного мира, слез и танца, богом ночи и «ночной стороны души», противостоящим «дневному» Аполлону, поэт интересовался всю жизнь. Позднее, в 1921 году, казалось бы, в самое не подходящее время для таких занятий время, Вячеслав Иванович защитил в Бакинском университете докторскую диссертацию «Дионис и прадионисийство». Он, который и сам был сплошным анахронизмом, ценил это и в других. Достаточно рано он понял значение М. А. Кузмина, в отличие от многих современников:

В тебе люблю, сквозь грани призм,
Александрийца и француза
Времен классических, чья муза –
Двухвековой анахронизм.
За твой единый галлицизм
Я дам своих славизмов десять,
И моде всей не перевесить
Твой родовой анахронизм.

Хотя по своей манере Вячеслав Иванов был ближе к архаистам «Беседы любителей российской словесности», чем к Пушкину и его окружению, эта манера достаточно широка, и в его петербургских стихах можно отыскать перекличку с Пушкиным.

Мнишься ты в ночи Сивиллой.
Что, седая, ты бормочешь?
Ты грозишь ли мне могилой?
Или миру смерть пророчишь?

Приложила перст молчанья
Ты к устам – и я, сквозь шепот,
Слышу медного скаканья
Заглушенный тяжкий топот...

Первая значительная книга стихов поэта вышла в 1902 году и называлась «Кормчие звезды». В. И. Иванов сообщил предполагаемое название книги Владимиру Соловьеву, и тот его одобрил: «Кормчие звезды» – это хорошо, – сразу видно, что автор – филолог, сравни: «кормчие книги». Звезды эти – те, по которым кормчий правит своим кораблем, сияющие в высоте духовные ориентиры.» Мало соединимые язычество дионисийцев и христианство блаженного Августина – для Вячеслава Иванова в равной степени кормчие звезды.
Вторая книга поэта «Прозрачность» (1904) поставила его окончательно в ряды символистов, хотя по возрасту он был едва ли не старше всех своих соратников (Брюсова – на семь лет, а Блока и Белого – на четырнадцать). И дольше всех остальных он был правоверным символистом, провозглашая лозунги вроде: «Я не символист, если слова мои равны себе, если они – не эхо иных звуков» («Борозды и межи». С. 153). Он выдвигал понятие «мифотворчества», мистического постижения за простой реальностью иной, высшей (А realibus ad realiora, т. е. от реального к реальнейшему). Поэт в его понимании своего рода теург, творец, содействующий духовному преображению мира.
С Блоком они обменялись стихотворными посланиями, но остались друг другу чужими. Блок в 10-е годы в Вячеславе Иванове разочаровался, мысли его о преображении мира искусством счел утопическими. В дневнике Блока (запись от 17 октября 1911 года) можно прочесть такое: «Вячеслав Иванов. Если хочешь сохранить его – окончательно подальше от него».
В 1912 году поэт женился на своей падчерице, Вере Шварсалон. Они уезжают во Францию, потом в Рим. В Россию супруги вернулись в августе 1913 года и поселились в Москве, на Зубовском бульваре. В Москве их застала и октябрьская революция.
Там им пришлось пережить все бытовые неурядицы: голод, холод. В 1920 году Вера Шварсалон умерла от скоротечного туберкулеза. Ей было только тридцать лет. Тяготы окружающего быта пробудили в Вячеславе Иванове реалиста. Его «Зимние сонеты», написанные в это время, высоко ценила А. А. Ахматова, в целом относившаяся к В. И. Иванову прохладно.

Охапку дров свалив у камелька,
Вари пшено, и час тебе довлеет,
Потом усни, как все дремой коснеет...
Ах, вечности могила глубока!

Осенью 1920 года поэт получил разрешение выехать в Кисловодск, но там еще гремели выстрелы гражданской войны, и пришлось переехать в Баку. Встречающиеся в энциклопедиях (даже в новой КЛЭ, т. З) сведения о том, что Вячеслав Иванов якобы был ректором Бакинского университета и даже заместителем наркома просвещения Азербайджанской ССР, абсолютно не соответствуют действительности.
Эти посты занимали совсем другие люди, а поэт был профессором кафедры классической филологии. Пишущему эти строки посчастливилось лично знать двух учеников В. И. Иванова именно по Бакинскому университету: профессора-лермонтоведа Виктора Андрониковича Мануйлова и автора интересной работы о Булгакове Елену Александровну Миллиор. В. А. Мануйлов высоко оценивал не только образованность В. И. Иванова, но и его стихи, кажущиеся многим холодными. В своих воспоминаниях он писал так: «Это был пламенный человек, человек с пылающим сердцем. Этим пламенем озарена и его поэзия, и не случайно название его главной стихотворной книги «Corardens» («Пылающее сердце»):

Да, сей пожар мы поджигали,
И совесть правду говорит,
Хотя предчувствия не лгали,
Что наше сердце в нем сгорит.

В 1924 г. Вяч. Иванов провел несколько месяцев в Москве, выступал на пушкинском юбилее. Когда его просили читать стихи, он говорил: «Я не поэт, а профессор». В это время он и в самом деле стихов не писал. Дочь В. И. Иванова пишет об удручающем впечатлении, которое произвела на нее Москва 1924 года.
«Я уехала в 1920 году из города, где царил кошмар, где были пережиты голод, болезни, смерти, но душа была жива, а духовная жизнь даже повышена. В 1924 году было куда страшнее. Материально было неплохо, но стоял какой-то дух тления, потеря всякой надежды». (Л. Иванова. Воспоминания. С. 121.)
Из письма М. О. Гершензона Л. И. Шестову мы знали, что благодаря О. Д. Каменевой В. И. Иванову с семьей разрешили выехать в Италию на неопределенный срок. В Россию он не вернулся, хотя долго сохранял советский паспорт, несмотря на различные проистекавшие из этого неудобства. Его приглашали занять кафедру в Каире, находившемся тогда под властью англичан, но все сорвалось из-за советского подданства. Не удалось и с университетом в Кордове (Аргентина), на этот раз по причине очередного военного переворота в стране. Поселился поэт в своем любимом Риме, в живописном районе – на виа делле Кватро Фонтане (четырех фонтанов), недалеко от пьяцца Барберини с ее заросшим мохом Тритоном. Там к нему возвращается поэтический голос:

Двустворку на хвостах клубок дельфиний
Разверстой вынес: в ней растет тритон,
Трубит в улиту; но не зычный тон –
Струя лучом пронзает воздух синий.

Вполне бессмысленны слухи о том, что в Риме Вячеслав Иванович стал кардиналом. Он перешел в католичество, вскоре это сделали и его дети. Преподавал в католическом Колледжио Борромео в Павии неподалеку от Рима. На итальянском языке, а если нужно, на французском (если бы удалось с Каиром, там бы ему пришлось преподавать на английском, но это его тоже не пугало). Последние годы жизни поэт жил тоже в старинных районах Рима (сперва около Монте Тарпео, т. е. Тарпейской скалы, а потом на Авентине).
Довелось ему испытать и неурядицы войны, и немецкую оккупацию Рима. Напоследок союзники еще вздумали бомбить Вечный город, и дочь поэта вспоминает, что, уходя на работу или в магазины, они с братом с ужасом думали, цела ли виа Альберти, на которой они жили. К счастью, и дом, и улица уцелели. В 1944 году Вячеслав Иванович ведет подобие стихотворного дневника. В июне в Рим вошли войска союзников.

Вечный город! Снова танки,
Хоть и дружеские ныне,
У дверей твоей святыни
И на стогнах древних янки
Пьянствуют, и полнит рынки
Клект гортанный мусульмана,
И шотландские волынки
Под столпом дудят Траяна.

Поэт тихо угас в 1949 году, на 84-м году жизни. Смерть его прошла незамеченной. Прямых последователей в поэзии у него, пожалуй, не было. Невольно вспоминаются слова Гумилева, многократно пытавшегося разгадать загадку Вячеслава Иванова в своих «Письмах о русской поэзии»: «Как же должно относиться к Вячеславу Иванову? Конечно, крупная самобытная индивидуальность превыше всего. Но идти за ним другим, не обладающим его данными, значило бы пускаться в рискованную, даже гибельную авантюру. Он нам дорог, как показатель одной из крайностей, находящихся в славянской душе» (С. 147).
Да, как поэт, В. Иванов пользовался такими средствами художественной выразительности, которые отнюдь не лежали на поверхности, и не всегда глубинные пласты его стихов сразу трогали читателя. Но его поэзия требует более пристального прочтения, и тогда она многое откроет внимательному читателю.

* * *
Вот семь портретов наиболее выдающихся поэтов начала века. Хотя все эти поэты были очень разными, но общее у них было одно: они очень высоко подняли уровень поэзии, ее мастерства, ее культурной оснащенности, ее пророческих прозрений. Их было принято считать «декадентами», и от этого ярлыка многие их них и сами не открещивались. Но это не был упадок. Это был ренессанс русской поэзии.


Литература к главе IX
1. Аверинцев С. С. Поэзия Вячеслава Иванова // Вопросы литературы. 1973. № 8.
2. Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. – М.: Мысль, 1922.
3. Зайцев Б. Литературные портреты. Вячеслав Иванов // Знамя. 1989. № 10.
4. Иванова Л. В. Воспоминания. Книга об отце. – М.: Культура, 1992.
5. Лесневский С. С. Башня Вячеслава Иванова // Кн. обозрение. 1991. 26 июля. № 30.
6. Орлов В.Н. Перепутья. М.: Худ. Лит., 1976.
7. Эренбург И.Г. Люди, годы, жизнь. Собрание соч., т. 8.

 


Рецензии