Максимилиан Александрович Волошин 1877 1932

«В УЕДИНЕНЪИ ВЫПЛАВИТЬ СВОЙ ДУХ»

Сосредоточенность и теснота
Зубчатых скал, а рядом – широта
Степных равнин и мреющие дали
Стиху – разбег, а мысли – меру дали.
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.


Это – восточный Крым. Он совсем не похож на изобилующий пышной растительностью южный Крым. Это – выжженные степи, остроконечные горы, желтый песок, горький запах полыни. И в самом деле, южный склон Кара-Дага, обрывающийся к морю, напоминает профиль Максимилиана Александровича Волошина, особенно если смотреть с плоской крыши дома, в котором жил поэт, или из окна его кабинета.
Этот поселок называется Коктебель. Впрочем, его официальное название до последнего времени было Планёрское, но все равно все говорили – Коктебель. Поэт очень любил эти места и считал, что именно здесь находилась воспетая Гомером «Киммер;и печальная область».
Замечательный поэт долгое время был неизвестен русскому читателю. Прошло всего три года со дня его кончины, и в 1935 году рапповский критик А. Селивановский написал: «Он умер в 1932 году в Коктебеле, забытый литературой и читателями причудливый памятник давно умершего символизма». Здесь неверно все, кроме бесспорного факта смерти поэта в 1932 году.
К символизму Волошин не имел никакого отношения, хотя приятельствовал с В. Я. Брюсовым и А. Белым, писал об А. Блоке и К. Бальмонте. Он всегда был сам по себе, чуждался всякого рода литературных группировок.
И забыть его не забыли. Хотя для этого делалось немало. Посетив Коктебель в 1968 году, автор этих строк с удивлением увидел на Доме поэта мемориальную доску, извещавшую, что в этом доме жил и работал поэт и художник М. А. Кириенко-Волошин. Ни одной строки поэта в советской печати не было опубликовано. В Русском музее в Ленинграде выставлялись акварели, да в Феодосийской картинной галерее им. Айвазовского – художественные работы. А мемориальная доска была! Музея тогда не существовало, в доме жила Мария Степановна, вдова поэта. Доску установили благодаря энергии ныне покойного профессора Ленинградского университета Виктора Андрониковича Мануйлова, сделавшего очень много для увековечения наследия поэта.
Отец поэта в самом деле носил двойную фамилию Кириенко-Волошин; сам поэт, насколько мне известно, никогда так не подписывался, но В. А. Мануйлов, доказывая Украинскому Союзу писателей, что доску надо установить, нажимал именно на «Кириенко», добавляя еще, что одним из предков поэта был бандурист Матвий Кириенко, так сказать, носитель украинского народного начала. Сейчас в доме поэта музей. Уже давно. Хотя волошинского Коктебеля фактически больше нет. Его застроили безобразными корпусами, доступ на Кара-Даг закрыт.
Слава Богу, можно сходить на могилу поэта на вершине горы Кучук-Енишары. Покойная М. И. Цветаева ошибалась, называя эту гору Янычар. Енишары – значит хамелеон. Мыс, у которого начинается гора, действительно постоянно меняет цвет. С вершины открывается удивительный вид: с одной стороны на море, а с другой – на горный ландшафт вулканического происхождения, о котором М. А. Волошин так точно написал:

Заклепаны клокочущие пасти,
В остывших недрах мрак и тишина,
Но спазмами и судорогой страсти
Здесь вся земля от века сведена.

Сейчас на могиле поэта плита, установленная Украинским Союзом писателей. А раньше был просто овальный холмик из камешков, которые приносили с собой с берега моря почитатели Волошина.
Родился поэт в Киеве 16 мая 1877 года. Отец его, Александр Максимович, был юристом, мировым посредником по крестьянским делам. Он отличался необычайной общительностью, в доме его всегда было множество гостей, пели и плясали цыгане, которых он очень любил. По семейным преданиям, он был знаком с Л. Н. Толстым, который отчасти использовал его характер, создавая образ Стивы Облонского в «Анне Карениной». Мать, Елена Оттобальдовна, была человеком сильного характера, любила скакать на коне, носить мужскую одежду. Не выдержав постоянных гулянок в доме, она с маленьким Максом уехала из Таганрога, где они тогда жили с мужем, к его родителям под Киев. Александр Максимович приезжал к ним, уговорил вернуться в Таганрог, где вскоре умер. Овдовев, Елена Оттобальдовна решила переехать в Москву, где поступила конторщицей на строительство Московско-Брестской железной дороги.
В восьмилетнем возрасте Макса определили в частную Поливановскую гимназию, славившуюся уровнем обучения. Там же учились В. Брюсов и Андрей Белый. Волошин проходил туда чуть больше года, так как это оказалось матери не по карману. В обыкновенной же московской гимназии Максу было плохо. Чрезвычайно начитанный, он не проявлял интереса к учебе, чем раздражал учителей, постоянно ставивших ему двойки.
Но вот в начале 1893 года в «Московских ведомостях» появилось объявление о том, что в Крыму в «долине синих скал» дешево продаются участки земли (долина синих скал – это буквальный перевод слова Коктебель, по тюркски Гек Тепе Или). И Елена Оттобальдовна купила там небольшой участок.
Учиться можно было только в Феодосии, это 25 километров от Коктебеля, но через горный перевал путь сокращался до 12-13 километров. Макс жил в Феодосии, а на субботу и воскресенье по горным тропам уходил в Коктебель. Директор феодосийской гимназии сперва ужаснулся московскому табелю мальчика, но вскоре убедился в его развитости и одаренности. И первое стихотворение Волошина было напечатано в сборнике, посвященном памяти этого незаурядного человека, умершего в 1895 году («Над могилой В. К. Виноградова»).
На извилистых дорогах Крыма рождались многие стихи Волошина. Видимо, он уже хорошо знал античную поэзию, и сами собой слагались галлиямбы, которыми часто пользовался Катулл.

Я иду дорогою скорбной в мой безрадостный Коктебель...
По нагориям терн узорный и кустарники в серебре.
По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,
И лежит земля страстная в черных ризах и орарях.

Он еще не знал, что он художник, но стихи уже обнаруживали зоркий глаз. Впрочем, в Москве еще ребенком Макс случайно увидел, как рисует В. И. Суриков, и зрелище создания картины пробудило в нем большой интерес к рисованию. Позднее М. А. Волошин написал книгу о Сурикове.
А пока рождаются удивительные крымские стихи:

Старинным золотом и желчью напитал
Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры
Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры.
В огне кустарники и воды как металл.

А груды валунов и глыбы голых скал
В размытых впадинах загадочны и хмуры.
В крылатых сумерках – намеки и фигуры...
Вот лапа тяжкая, вот челюстей оскал...

Отметим, что поэт безукоризненно владеет сложной формой сонета, а это дается немногим. Два приведенных катрена написаны пятистопным ямбом, их рифмовка однозвучна, выдержан и композиционный принцип.
После окончания гимназии Волошин поступил в 1897 году на юридический факультет Московского университета, где проучился недолго, так как за участие в студенческом движении был выслан в Феодосию. На короткое время ему удалось восстановиться в университете. Но политическая жизнь в нем бурлила, и Макса снова выслали в Крым, а потом умудрились арестовать и там, вернуть в Москву и оттуда отправить в Среднюю Азию. Этому он был очень рад. «На казенный счет я увижу столько нового и интересного», – говорил он. Когда Елена Оттобальдовна приехала хлопотать за сына, небезызвестный жандармский полковник С. В. Зубатов удивленно сказал ей: «Ваш сын какой-то странный. Вы знаете, он благодарил меня за то, что я его сослал».
По пути в Ташкент он познакомился с людьми, руководившими строительством Ташкентско-Оренбургской дороги. Волошин был назначен начальником каравана из 40 верблюдов и прошел с ними тысячи верст по всему Туркестану. В своей краткой биографии поэт писал: «Я ходил с караваном по пустыне. Здесь настигли меня Ницше и «Три разговора» Вл. Соловьева. Они дали мне возможность взглянуть на всю европейскую культуру ретроспективно – с высоты Азийских плоскогорий».

Мудрой судьбою закинутый в сердце
Азии, – я ли не испытал
В двадцать три года всю гордость изгнанья
В рыжих песках туркестанских пустынь? –

писал Волошин в 1927 году в поэме «Четверть века», и дальше:

Как я любил этот кактус Европы
На окоеме Азийских пустынь –
Эту кипящую магму народов
Под неустойчивой скорлупой.

Ссылка была недолгой. Вскоре поэт получил возможность вернуться домой и даже уехать в Европу. Имея на троих 150 рублей, Волошин и два его друга прошли несколько стран, нагляделись на шедевры живописи во многих европейских музеях. «В эти годы, – писал Волошин, – я только впитывающая губка. Я – весь глаза, весь уши» (Автобиография 1925 года). Какое-то время поэт учится в Берлине, потом переезжает в Париж.
В Париже поэта особо привлекают современные течения живописи. Оказавшись в мастерской Елизаветы Сергеевны Кругликовой, он с интересом наблюдал за ее работой, и вдруг художница протянула ему лист бумаги и уголь и сказала: «А почему бы тебе не попробовать рисовать самому?» Опыт оказался удачным. В дальнейшем Волошин создал множество акварельных работ. Он стал своего рода связующим звеном между французскими художниками и русскими коллекционерами. Именно ему мы обязаны тем, что в нашей стране имеется в музеях большое количество произведений французских импрессионистов. Он убедил Щукина покупать Гогена, Матисса и других мастеров, тогда еще не в полной мере оцененных на Западе.
Его парижские стихи во многом сходны с живописью французов: они зримы, пластичны, что для символистов совершенно нехарактерно:

Как мне близок и понятен
Этот мир – зеленый, синий,
Мир живых, прозрачных пятен
И упругих, гибких линий.
…
И сквозь дымчатые щели
Потускневшего окна
Бледно пишет акварели
Эта бледная весна.

Выразительны и его городские парижские пейзажи: индустриальный город с громоздкими сооружениями Всемирной выставки и недавно воздвигнутой Эйфелевой башней:

Мосты, где рельсами ряды домов разъяты,
И дым от поезда клоками белой ваты,
И из-за крыш и труб – сквозь дождь издалека
Большое колесо и Башня-великанша,
И ветер рвет огни и гонит облака
С пустынных отмелей дождливого Ла-Манша.

Но в Париже поэт часто вспоминает свой Коктебель. Тогда же Волошин сформулировал свою жизненную установку: «Учиться в Париже, работать в Коктебеле».

Взор пленен садами Иль де Франса,
А душа тоскует по пустыне.

В один из приездов в Россию произошло его знакомство с Брюсовым, после чего Волошин стал регулярно посылать в журнал «Весы» корреспонденции о новом в живописи Франции.
В 1905 году Волошин оказался в Петербурге за несколько дней до «Кровавого воскресенья» и наблюдал там странное оптическое явление: на небе полыхал тройной диск солнца. В этот день был сильный мороз, и в такую погоду в северных широтах это бывает. Но поэт расценил это как предвестие странных и непонятных событий:

В багряных свитках зимнего тумана
Нам солнце гневное явило лик втройне,
И каждый диск сочился точно рана...
И выступала кровь на снежной пелене.

Об этом же и его пророческие стихи «Ангел мщения», и удивительная статья «Пророки и мстители».
В 1908 году поэт женился на художнице Маргарите Сабашниковой, которая написала потом интересную книгу воспоминаний «Зеленая змея» (на немецком языке, русский перевод вышел в 1993 году в Санкт-Петербурге в издательстве «Андреев и сыновья»). Брак их был недолгим, но память о нем осталась в стихах поэта. Первая книга Волошина вышла в 1910 году со скромным названием «Стихотворения 1900–1910» (М.: Гриф). Один из разделов книги называется «Годы странствий». Поэт так хотел назвать и всю книгу, о чем свидетельствует экземпляр Пушкинского дома, где название «Стихотворения» зачеркнуто и рукой Волошина написано «Годы странствий». Волошин побывал в Андорре, в Испании, Греции, на Майорке, собирался в Японию и Индию, но эти поездки не были осуществлены. Его стихи периода странствий живописны, реалистичны, в чем-то предвещают будущий акмеизм.

Из страны, где солнца свет
Льется с неба, жгуч и ярок,
Я привез себе в подарок
Пару звонких кастаньет.

Беспокойны, говорливы,
Отбивая звонкий стих, –
Из груди сухой оливы
Сталью вырезали их.
< … >
В них живет испанский зной,
В них сокрыт кусочек света.

Наибольшего приближения к фразеологии и эстетике символизма, хотя и внешней, поэт достигает в своих венках сонетов «Corona astralis» и «Lunaria», a также в некоторых стихотворениях, например «Пещера», но и там – вполне конкретное, реальное восприятие мира.
Когда в Петербурге возник новый журнал «Аполлон», Волошин принял в нем самое деятельное участие, долгое время печатал в этом журнале стихи и статьи, переводы французских поэтов. Он же стал одним из главных организаторов нашумевшей мистификации с Черубиной де Габриак, о которой будет подробнее рассказано в главе о Гумилеве (в части 3).
В январе 1913 года в Третьяковской галерее психически больным А. Балашовым была повреждена картина И. Репина «Иван Грозный и его сын». Общественность была потрясена этим, но Волошин рассудил иначе: он счел, что на картине слишком много крови, что она излишне натуралистична, и это спровоцировало поступок Балашова. Пусть это мнение было ошибочным, но пресса начала настоящую травлю Волошина. В автобиографии Максимилиан Александрович писал: «...все редакции для моих статей закрываются, а книжные магазины объявляют бойкот моим книгам».
Уехав весной 1913 года в Коктебель, Волошин сосредоточивается на живописи, пишет темперой на листах картона. В коктебельском Доме поэта сохранилось немало таких картонов. В дальнейшем он работает в основном акварелью.
Пишет он и стихи о восточном Крыме, тоже напоминающие акварели.

Заката алого заржавели лучи
По склонам рыжих гор... и облачной галеры
Погасли паруса. Без края и без меры
Растет ночная тень. Остановись... Молчи...

Каменья зноем дня во мраке горячи,
Луга полынные нагорий тускло-серы...
И низко над холмом дрожащий серп Венеры,
Как пламя воздухом колеблемой свечи.

В 1914 году Волошин поехал в Швейцарию к известному антропософу Рудольфу Штейнеру. В небольшой деревне Дорнах около немецкой границы антропософы строили подобие храма: Гетеанум, или Иоаннес-бау. Время для этого было выбрано самое неподходящее – началась первая мировая война. Волошину каким-то счастьем удалось уехать в Париж.

И я, как запоздалый зверь,
Вошел последним внутрь ковчега.

Но война все больше давала о себе знать и в столице Франции. Волошин отрицал войну как бессмысленную бойню. В 1915 году он создает цикл военных парижских стихов «Anno mundi ardentis» («В год пылающего мира»).

В эти дни не спазмой трудных родов
Схвачен дух: внутри разодран он
Яростью сгрудившихся народов,
Ужасом разъявшихся времен.
< ... >
В эти дни безвольно мысль томится,
А молитва стелется, как дым.
В эти дни душа больна одним
Искушением – развоплотиться.

Эти стихи уже предвещают темперамент и ярость его «Неопалимой купины». В один из призывов 1916 года Волошину, как ратнику 2-го разряда, предстояло вернуться в Россию и идти воевать. Он вернулся, но написал письмо военному министру Д. С. Шуваеву. Этот единственный в своем роде документ разыскан профессором В. А. Мануйловым.
Вот отрывки из него:
«Я не могу принять участия в братоубийственной и междоусобной войне, каковы бы ни были ее причины...
Как художник, работа которого есть созидание форм, я не могу принять участия в деле разрушения форм и в том числе самой совершенной – храма человеческого тела. Как поэт, я не имею права поднимать меч, раз мне дано Слово, и принимать участие в раздоре, раз мой долг – понимание».
Такое письмо могло навлечь на автора серьезные неприятности, но... его направили на освидетельствование и признали негодным к военной службе. Больше такой проблемы перед поэтом не возникало. Он уехал в Коктебель, где прожил почти безвыездно до самой кончины. Как Волошин сам свидетельствовал: «...ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую. И все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой».
В. В. Вересаев, человек весьма достойный, но, что называется, совсем другого менталитета, Волошина понимавший мало и описывавший в основном его эксцентрические поступки, тем не менее для стихов, написанных о войне и революции, находит очень точные слова: «Революция ударила по его творчеству, как огниво по кремню, и из него посыпались яркие, великолепные искры. Как будто совсем другой поэт появился, мужественный, сильный, с простым и мудрым словом».
Книга «Неопалимая купина», составленная поэтом, целиком не опубликована до сих пор. Частично – в разных изданиях последних лет. Самые беспощадные стихи этих лет все-таки выражают глубокую уверенность в том, что все в России наладится:

Но я верю, расступится бездна,
И во всей полноте бытия
Всенародно, всемирно, всезвездно
Просияет правда твоя!

Поэт не на стороне красных или белых. Он – на стороне России. Революции он называет «биением кармического сердца планеты» и считает неизбежными:

Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало,
Господи! Вот плоть моя.

Он пишет поэму «Россия», рисует множество акварелей.
Как он отнесся к установившемуся в России режиму? Он все понимал. Но вполне искренно писал: «Принципы коммунистической экономики как нельзя лучше отвечали моему отрицательному отношению к заработной плате и купле-продаже». Он был бессребреником, пускал в свой дом жить бесплатно, но власти этому не верили, пытались обложить невыносимыми налогами, отобрать дом. Впрочем, это были местные власти. На них удавалось найти укорот в Москве:

Но в эти дни доносов и тревог
Счастливый жребий дом мой не оставил:
Ни власть не отняла, ни враг не сжег,
Не предал друг, грабитель не ограбил.

В 20-е годы поэт создает цикл философских стихотворений (или, если угодно, поэму) «Путями Каина». 23 декабря 1923 года он писал своему другу, известному филологу А. М. Пешковскому: «"Путями Каина" – это цикл стихов, касающихся материальной культуры человечества. Россия и русская революция затронуты в ней лишь стороной. Но там я формулирую почти все мои социальные идеи, большей частью отрицательные. Общий тон – иронический». Удивительно звучат сейчас строки из этой поэмы:

Все наши достиженья в том, что мы
В бреду и корчах создали вакцину
От социальных революций: Запад
Переживет их вновь, и не одну,
Но выживет, не расточив культуры.

Листая поэму, то и дело натыкаешься на строки, как будто написанные сию минуту, а не семьдесят лет назад.

А в наши дни, когда необходимо
Всеобщим, равным, тайным и прямым
Избрать достойного –
Единственный критерий
Для выборов:
Искусство кандидата
Оклеветать противника
И доказать
Свою способность к лжи и преступленью,
Поэтому парламентским вождем
Является всегда наинаглейший
И наиадвокатнейший из всех.

Рассматривать целиком поэму «Путями Каина» мы, увы, здесь не имеем возможности. Она потребовала бы целой монографии.
В Коктебель ездили многие поэты и художники погостить у Волошина. Там создавалась уникальная интеллектуальная атмосфера, обстановка игры и творчества. В 30-е годы рапповские критики пытались скомпрометировать все, что происходит в доме поэта в Коктебеле, и самого Волошина, объявляя его «внутренним эмигрантом». Стихи его не публиковали. Здоровье поэта делалось все хуже, но он продолжает работать. Рисуя акварели, поэт делает к ним удивительные надписи, напоминающие японские хокку:

На дне долин, напитанных полынью,
С утра лежит пустая тишина.

Или:

Грозою осененная земля,
Вся воспаленная от зноя.

Получалось двойное впечатление: от гаммы красок и от точных поэтических слов. Кстати, геологи и планеристы ценили его работы и со своей профессиональной точки зрения. Его даже просили нарисовать несколько пейзажей... для учебника по геологии, выпускавшегося Томским университетом, так как его рисунки выразительнее фотографий передавали рельеф восточного Крыма. Именно М. А. Волошин указал планеристам наиболее удачное место для соревнований (отсюда и название поселка «Планёрское»).
Как завещание звучит его стихотворение «Дом поэта», которое, несмотря на его объем и на свой весьма преклонный возраст, читала на встречах со слушателями вдова поэта Мария Степановна.

Мой кров убог. И времена суровы.
Но полки книг возносятся стеной.
Тут по ночам беседуют со мной
Историки, поэты, богословы...

Мои ж уста давно замкнуты... Пусть!
Почетней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой.

И при жизни, и после смерти быть тетрадкой – это не всякому дано. Теперь поэт стал и многими книгами, но открывшие его в 60-е годы поныне любовно хранят переписанного от руки Волошина. Целые тома!
Умирал он долго и тяжело. Астма, воспаление легких. Завещал похоронить себя на вершине горы Кучук-Енишары. Думали, что надо приглашать взрывников: горы восточного Крыма состоят из твердых пород. Но оказалось, что именно на указанном им месте метра на три земля легко поддается лопате.

Так даже в смерти своей – подъём
Он даровал несущим.
Стало быть, именно на своем
Месте: ему присущем.

Так писала о своем старшем друге Марина Цветаева, оставившая о нем воспоминания «Живое о живом». Профессор В. А. Мануйлов, пока был жив и мог ездить в Коктебель, 11 августа каждого года водил всех желающих туда, на вершину, где вспоминали Волошина, читали его стихи.
Всем нам нужен этот большой и мудрый человек, и как нельзя кстати звучат в наши дни его слова, сказанные в 1917 году: «В эпоху всеобщего ожесточения и слепоты надо, чтобы оставались люди, которые могут противиться чувству мести и ненависти и заклинать обезумевшую реальность благословением».


Литература
1. Вересаев В. В. Коктебель / Собр. соч. – М.: Правда, 1961. Т. 5.
2. Волошин М. А. Стихотворения и поэмы. – Екатеринбург.: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1992.
3. Волошин М. А. Лики творчества. – Л.: Наука, 1988.
4. Волошин М. А. Коктебельские берега. – Симферополь: Таврия, 1990.
5. Волошин М. А. Автобиографическая проза. Дневники. – М.: Книга, 1991.
6. Дегтярев П., Буль Р. У литературной карты Крыма. – Симферополь: Крым, 1965.
7. Ионов А. О писателях и книгах. – Донецк: Книжное изд-во, 1963.
8. Куприянов И. Т. Судьба поэта. – Киев: Науква думка, 1978.
9. Купченко В. П. Странствие Максимилиана Волошина // Подъём. 1992. № 1-4.
10. Максимилиан Волошин – художник: Сб. материалов. – М.: Советский художник, 1976.
11. Миндлин Э. М. Необыкновенные собеседники. – М.: Советский писатель, 1968.