Берегите семью

Высоко над тайгой на скальном уступе, с которого открывался вид настолько далеко, что можно было почувствовать себя находящимся на берегу моря и смотреть, как небо сходится с землёй, подставив свои морды ветру, сидели два волка. Точнее, волк и волчица. Они смотрели, как золотится тайга. Непонятно, что их сюда привело, еды здесь не найти, никакого полнолуния не было, время наоборот, близилось к полудню. Зеленое море окрашивалось в ярко-золотой цвет там, где преобладали лиственницы, и оставались темно-зеленые пятна в местах, поросших кедром и пихтой. Тайга медленно засыпает, готовится к зиме. Ветер трепал длинную волчью шерсть, иногда со свистом врывался в волчьи уши. Становилось с каждым днем все холоднее и холоднее. Казалось, волки вспоминали в уме стихи поэтов-классиков, воспевших золотую осень в европейской территории России, где больше растет лиственных пород, они желтеют в разное время, и гамма цветов там намного шире. А здесь в основном ярко-золотой да темно-зеленый. Только совсем внизу можно березы встретить, а в городах липы да клёны, посаженные человеком. А у воды – иву, осину, ольху… Да не выдержат они сибирского климата, потому их здесь очень мало. Волчица прижималась к волку, явно стараясь укрыться от холодного ветра. Она прижала уши и прижималась головой к его шее. А он периодически скалил зубы и царапал передней лапой камень, на котором они сидели. Но он не злился. А если и злился – то явно не на нее. Но вот они оба вскочили и галопом, сломя голову, побежали вниз.

Из этой деревни уезжают обычно рано. В конце августа к старикам на машинах приезжают дети и забирают внуков в город, готовить к школе. А в конце сентября забирают и самих стариков, хоть это и не дача. Просто сообщения с деревней не будет: дорогу размоет так, что не проедет даже «Урал», хотя такую дорогу представить очень трудно, а катера, что все лето сновали по реке туда-сюда, отправятся в порт приписки до весны. Это раньше здесь жили постоянно. А сейчас не остается совсем никого. Даже обесточивают деревню на зиму, чтобы не было утечки в линии электропередачи почем зря. Поэтому никто не видит, как здесь золотится листва. Никто не видит, как вода в реке становится глубоко-черной, как смоль, и на ее поверхность падают золотые листья. Никто не видит, как пустуют и тихо плачут причалы, лишь только к одному из них пришвартован небольшой кораблик с двумя каютами и рубкой во всю ширину с отрицательным уклоном лобового стекла. Почему-то все считали, что он неисправен, в городе про него забыли, только детишки по нему лазают и играют, а внутри неплохо сохранилась обстановка, стояли мягкие диваны и дубовые столы, а двери внутрь были закрыты на замок. И никто на удивление не разбил ни одного стекла и не сломал ни одной двери, хотя никаких вахтенных матросов на борту давно уже не было. Дальше от берега вода блестела, отражая светло-серое, еще не тяжелое небо. Легкая волна билась о борт кораблика, но даже не колыхала его, хотя летом иной раз так его швыряла, что скрипели кранцы, сделанные по традиции из старых автомобильных покрышек, и пеньковые швартовы, казалось бы, уже вросшие в проржавевшие кнехты. А сейчас — тишина и благодать! Погода такая теплая, хоть и пасмурная, гуляй себе по лесу да ходи по реке на лодке, топи баньку по вечерам да живи! Еще недели две-три вполне жить можно было бы. Но молодые приехали и забрали своих состарившихся родителей. Теперь в конце апреля – начале мая привезут: пущай свежим воздухом подышат да в любимом огороде покопаются! Донесся гулкий гудок буксира, как в стихотворении Юрия Белова «На верхней Шексне». Видать последняя баржа отвозит грузы в порт. Прошла волна. И снова затишье. И только в одном окошке в вечерние сумерки загорелся свет. Мужчина и женщина лет шестидесяти остались здесь одни. Дочь, не желающая приехать сюда ни на выходные, ни в отпуск, приехала на машине, забрала внуков и уехала. Сотовой связи здесь нет, почта давно не работает, последний теплоход в райцентр ушёл. Теперь осталось ждать, когда приедет дочь за ними, а то глядишь пойдут дожди, дорогу размоет, и не выбраться совсем никак! Только не знали старики, что дочери до них дела нет. Обузой они стали для нее. Вырастили, замуж выдали, приданое отписали, а дочь забыла про них. Только детей своих сдает на лето, а сама по заграницам в короткий отпуск катается. Да и то редко летом барин отпуск ей даст, так что сидит все лето в офисе, приходит домой злая, а как вспомнит, что родители в пяти часах езды на машине, а им продукты везти надо, да еще эти пробки, будь они неладны… Так всю ночь за баранкой и сидит. И стала дочь родителей тихо ненавидеть. Уж стала ждать, пока помрут, чтобы дом этот продать. Да кто его купит в такой глуши? Замешкалась дочь и совсем забыла, что родители ее одни в далекой деревне остались. И что запасы продуктов уже на исходе, только старик в лес по грибы да по ягоды ходит да рыбу иногда ловит, только это и спасало. И пара мешков картошки в погребе. Остальное внукам отдали. Сидят старики, горюют. Изо дня в день. Иной раз выдут на причал и смотрят на реку.
— А помнишь, Петровна, как мы тут с тобой встречались? Когда клуб был закрыт, ты с колхоза придешь, матери помогала, а я тогда только из армии пришел, мотористом на катер устроился… Вот приеду из города, цветов тебе привезу да еще гостинца какого, все девки тебе завидовали!
— Да было дело, Миш, еще со школы ведь с тобой дружили… Мы с подружками гадали на этих листьях, что падают в воду. Такой же вода была, небо отражала. Светит солнце — вода в реке синяя, как море. А как тучи набегут —так чернела… Да прошли те времена. И колхоз развалили, и катерок твой потонул уже видать… Даже дочь забыла о нас. Эх, не приедет больше. А весной внуков привезет — а мы помрем к той поре-то!
— Да хорош тебе, Катерина, слезы крокодильи лить. Не такие уж мы старики! Работала бы эта посудина, солярки бы бочку — выбрались бы сами, тут до райцентра недалеко, верст тридцать шесть, помню, по молодости ездил, катер на подводных крыльях водил, за сорок минут долетал, если без остановок. А этот часа за три дойдет. Да поломан видать. Завтра надо бы влезть в него да посмотреть, что с машиной-то. Авось заведу.
— Да брось ты, нашелся мне тут Кулибин! Кончилась навигация, в дрейф попадем — так никто и не подберет! Пока к болотистому берегу не прибьёт. А Ленка наша приедет — а нас нет! Не мудри уж…
— Ладно, баню пора топить. А там и почивать… А ты кипяточку завари, брось трав каких, в баньке чайку попьем с твоими пирогами…
— Эх, пироги-то скоро кончатся, муки совсем не осталось…

Они ушли в дом. Тишина снова взяла верх. Даже с причала был слышен треск поленьев в топке бани. Пришла в деревню госпожа ночь и начала над рекой звезды развешивать, как ночники. И дорожку лунную серебром рисовать. Птицы заснули на ветках. Скоро они соберутся в стаи и полетят на юг. И тогда старики останутся здесь совсем одни. Даже пенье птичье не разбавит их грустные диалоги.

Ночью в лесу раздался непривычный шелест опавшей листвы. Иной раз было слышно, как когти тяжелого зверя клацали по корням. Старики в этот час крепко спали, да и до их деревни было еще очень далеко. Никогда здесь не водился хищный зверь, а тут вот те на: сразу волк с волчицей пришли. Вот охотнику был бы праздник!
— Кажется здесь. Их дом по теплу найти можно. Остальные, пустые, давно уже остыли. Давай. ты иди туда, а я кораблем займусь.
— А нас не пристрелят? У деда наверняка ружье есть! Не пора ли облик поменять?
— Сейчас в деревню придем и на ближайшей дороге поменяем. Чтобы грязь не месить. Тем более мы без сапог. Пойдем смелее.

На всякий случай они крались. Больше от других зверей. Но и от людей на всякий случай маскировались – старались не издавать лишних звуков. Вот и деревня. Улицы не освещены. Дома пусты. Только в одном из трубы дым идет. Точнее, шел. Старики задвижку задвинули да спать легли. Волчица превратилась в девушку в длинном платье с косой до пояса. Ничто не выдавало волчицу, кроме взгляда и изредка клацающих челюстей. Но улыбка ее была полна любви и нежности. А волк побежал на причал и превратился в человека только на палубе. По привычке притворялся собакой. Замок на двери открылся, и он вошел в небольшой холл, из которого вели два прохода к каютам и лестница в рубку, совмещенную с двумя капитанскими мостиками. Но волк в образе молодого человека в расшитой рубахе и штанах, вышел на корму и отыскал технологический люк, ведущий в машинное отделение. Аккумуляторная батарея давно разрядилась, казалось, стартер крутить нечем, но, тем не менее, машина стала издавать скрипящие звуки, набирая обороты. В топливопроводах захлюпала вязкая жидкость, уже ничем не напоминающая солярку, и каким-то чудом эта горе-машина, не видавшая техобслуживания уже несколько лет, завелась.
Старики спали. И вдруг постучали в дверь. Неохотно Катерина Петровна вылезла из объятий спящего мужа и пошла к двери. По дороге она щелкнула выключателем. Но лампочка не загорелась: линию отключили. «Вставай, Миша, дочь видать, приехала! Вспомнила!» — она открыла дверь и замерла, ни жива, ни мертва. На пороге стояла незнакомая ей женщина, если и напоминавшая дочь, то очень отдаленно, и эти совпадения можно было списать на темноту. Женщина была моложе их дочери лет на пятнадцать-двадцать, она смотрела на Катерину взглядом волчицы и периодически не по-человечески скалила зубы. Волосы были перетянуты тонким ремешком и вплетались в длинную косу, она была одета в белый сарафан, расшитый синими узорами на манер таежных народов, а на ногах ее были кожаные сандалии, как у древних египтян. У старухи упало сердце, она остолбенела и не могла выговорить даже слова. Но вдруг из дальнего угла заголосил старик:
— Наконец-то! Лен, заходи, что стоишь? Вроде не лето, дачный сезон кончился. Ты опять что ли все пробки собрала? Да и не пятница сегодня… Давай, сейчас мама самовар поставит.
— Можете звать меня Леной, если вам он по душе, — перебила старика волчица, представшая только что перед его женой в образе человека, — только забыла о вас ваша дочь. Она и не думает за вами ехать. Надоели вы ей, она то и дело ждет, пока помрете. Специально оставила вас тут! Но мы не дадим вам погибнуть! Не так вам много лет. Еще лет тридцать-сорок поживете! У нас, в таежном городке.
— Вот-те на! Смерти нашей, значит хочет! Бросила, значит, отца и мать родных! Вот змея! Отпустили девку в город! — заистерила старуха, — уж лучше тут помереть, чем в город к этой крысе ехать! Как внукам в глаза смотреть будет? Вот поднесла сюрприз родителям на старость лет, похоронила живьем.
— Остынь, Катерина, забыла она про тебя — и пусть живет себе, а мы о тебе да о Мише твоем позаботимся.

Старик в это время зажег свечу и поставил на стол. Тут и его хватил кондратий: свеча засветилась, как мощная лампа, что в прожекторе на соседней улице, а на столе стояли вазы с фруктами, из самовара шел пар, пахло таежными травами, а на деревянном блюде стоял горячий пирог с лесными ягодами. Они втроем сели за стол и стали ждать волка. Тот явился через полчаса, точно так же поскаливая зубы и не особо скрывая волчий взгляд. Руки его были вымазаны в саже и в мазуте. Зато хорошо было слышно, как завелся двигатель на забытом всеми корабле. Волк присел с края стола. Они сидели до рассвета:
— На самом деле, — продолжила волчица, — мы оборотни. Точнее, мы такие же люди, как вы, но порой надо становиться животными, чтобы объединять миры. Когда-то мы были просто волками и жили в тайге. Но однажды мы сидели на скальном уступе и смотрели, как золотится тайга, и нас посещали мысли о людях, которые совершенно разные. Одни уничтожают наш мир, а другие стоят за него горой. Одни приходят на помощь себе подобным, а другие воюют с самыми близкими, даже убивают своих отцов и матерей. И вот прилетел совёнок и шепнул мне на ухо, что в далекой деревне люди попали в беду, что их бросила их собственная дочь, и их надо забрать из пустой деревни, где они одни, иначе они погибнут. А мы как сильные представители мира природы не можем позволить смерти хороших людей, тем более такой нелепой. Вот мы и пришли!
— И вы будете с нами жить?
— Нет, мы сейчас поедем. Все вместе!
— Я не поеду, — взгрустнула старуха, — я здесь родилась, я здесь выросла, училась, работала, дочь растила, я здесь и помру…
— Да что бы, бабка, свое помру да помру! — вмешался старик Михаил.
— Хорошо, договорились. Помирать ты будешь здесь. Когда будешь готова — только скажи, мы тебя в этот дом привезем. А пока поживи. У нас там намного лучше. И люди добрее. И внуки, когда вырастут — приедут к вам. А дочка… Она о вас забыла, так и о детях забудет. Только дети в отца уродились, они мать не бросят.
— Да какой отец? Развелась она с ним, сама растит. Они в сознательном возрасте отца-то не видели!
— Зато гены хороши. Отца их, зятя вашего, еще отыщем! Пусть знает, кем, точнее, чем, стала мать его детей!

Рассвело. Ощущения сонливости не было. Старик задул свечу, и они все вчетвером пошли на причал. На корабле тихонько работал дизель, уже вышедший на нужный температурный режим, в каютах и носовом салоне, именуемом у моряков кают-компанией, было чисто и прибрано. Старики расселись на мягких диванах, волчица разлила сбитень по бокалам, а волк отвязал корабль от причала и пошел в рубку. Было слышно, как машина набрала обороты, и корабль вышел в акваторию реки. Кромочных знаков, обозначающих судовой ход, уже не было, еще недели две назад бакенщик проехал на своем баркасе с подъемным краном и всех их собрал. Оставалось ориентироваться только по створным, которые утопали в полыхающей листве. Река выше деревни сильно сужалась, высокие березы стояли по берегам огненными стенами, по краям реки на поверхности воды опавшие листья расстилались ковром. Это была неописуемая красота, которую раньше в этих краях не видел никто: всех к этому времени вывозили уже последние лет тридцать, а приезжали, когда на деревьях уже распускалась свежая листва. Казалось, проще было бы всех людей вывезти отсюда раз и навсегда, местную навигацию прекратить, расселить людей в городе. Экономически это было бы дешевле. Но старики не хотели уезжать. Максимум – на зиму к уже выросшим детям и подрастающим внукам. А раз старики здесь, то и малых можно отвезти. Чтобы не в городе гарью дышали, а здесь свежим воздухом, да купались в речке. Вот так несколько деревень весной оживают, а осенью — вымирают. Редко кто остается на зимовку. Только те, у кого свои катера есть. Чтобы если что — в город съездить. А ехать на катере долго… И холодно. А зимой на снегоходе только или по зимнику, да не чистят его. Вот на противоположном берегу появилась еще одна такая деревенька, точнее, село. Церковь деревянная стоит с золотистым куполом. И ни души вокруг. Ни одного корабля, ни одной лодочки навстречу: навигация закрыта. А корабль, ведомый волком в человечьем облике, идет себе и идет неспешно вверх по реке. А вот деревня и покрупнее. В десяти верстах всего от города. И здесь люди живут круглый год. Они стояли на берегу и удивленно смотрели на корабль, о котором если и знали, то только то, что по нему детвора лазает, что его никто не заводил уже много лет. А тут пошел. Да еще и после закрытия навигации. Постояли, посмотрели ему вслед и пошли по своим делам.
Река сделала излучину, за которой появился райцентр. Старики подумали, что корабль причалит к бетонной пристани и высадит их, волки посадят  их на поезд, а сами уйдут в лес и вернутся в свой привычный облик. Но корабль прошел мимо. Только за городом, на прямом участке, корабль сбавил ход, и волк спустился в кают-компанию.

— Ну-ка давай, старик, покажи свое капитанское мастерство! Ты же мотористом на катере работал, да еще на подводных крыльях, за штурвалом сидел! Это, конечно, не скоростной катер, даже не глиссирующий, так, водоизмещающий, тихоходный, но тебе самое оно! — они со стариком поднялись в рубку, волк придвинул капитанское кресло к штурвалу и усадил туда старика. Старик взял одной рукой штурвал, а другой толкнул рычаг оборотов машины вперед. Корабль начал разгоняться. А женщины пили сбитень и ели фрукты, изобиловавшие на круглом дубовом столе в кают-компании.

Прошло уже много времени, уже должна наступить ночь, но почему-то не темнело. Старик смотрел вперед, местность ему казалась знакомой, только золотая листва немного маскировала деревянные дома опустевших деревень. Но вдруг река неожиданно повернула на север и широко разлилась, словно ее заперли плотиной. Огненные стены расступились, а впереди показалась огромная серебристая гладь воды. На горизонте вставало огромное солнце. Оно было вчетверо больше нашего, земного и только наполовину виднелось над водой.  Корабль неспешно шел ему навстречу. Волк предложил остановиться и немного отдохнуть, и весь экипаж разошелся по каютам и завалился спать. Спали они недолго, часа два.

Проснулись они в тех же каютах, но судно… очень сильно отличалось от того, на котором они ехали сюда. Над головой на высокой мачте развевался парус, рубка стала шире, а кают-компания сдвинулась назад. Это был большой парусный катамаран со штурвалом и рычагами управления шкотами прямо из рубки. Никакого двигателя на нем не было, зато дул свежий ветер, и новая посудина шла намного легче и быстрее. По вчерашней реке он бы не прошел даже при попутном ветре, а уж галсами там точно негде было ходить. Катамаран несся на север, березы по берегам реки сменились золотой лиственницей, местами разбавленной кедрами. Из воды выпрыгивала экзотическая рыба, которая водится только в некоторых сибирских реках. Река разливалась все шире и шире, берега уже приближались к линии горизонта, казалось, корабль скоро выйдет в открытое море. За штурвалом стоял старик. Волк ему только чуть-чуть подсказывал. Вскоре появились другие парусные суда. Катамаран взял чуть вправо и обошел мыс. Здесь в кедровой роще в небольшой тихой заводи, защищенной каменой грядой, поросшей лиственницей и кедром, от штормовых волн, располагался небольшой деревянный порт: дощатые причалы вели к утопающим в хвойном лесу бревенчатым домам. Все они были очень просторными и двухэтажными, видимо, так тут повелось. Катамаран подошел к причалу. На берегу стариков встретили… зять и внуки! Они были очень рады спасшимся от верной гибели старикам и повели их в свой дом.


Наступила зима. Причем очень рано — в самом конце октября уже выпал снег. Лена, ставшая эгоисткой, завела любовника и совсем забыла о детях. Она могла пропасть из дома на несколько суток, даже не думая о том, что еда в холодильнике рано или поздно кончится, и у детей могут начаться проблемы. Но в отсутствие мамы еду кто-то им подкладывал, оставаясь при этом незамеченным. Дети думали, что мама приходила домой, пока те были в школе. Они сами делали уроки, сами себе готовили еду и ходили в школу. Мама появлялась раз, максимум два в неделю, убеждалась, что с детьми все в порядке и снова исчезала, несмотря на просьбы детей побольше быть с ними. Они ее не узнавали и даже однажды махнули рукой: «Выживем. У нас еще бабушка с дедушкой есть, только как бы до деревни добраться… Мама же их там оставила». Да, маме было все равно, что происходит с ее родителями и детьми. Однажды она так увлеклась своим романом, что не заметила, как дети не пришли из школы. Осталась дома одна, ждала до утра. Но идти в школу не решилась. Голова сильно болела, мерещились ужасы, глаза ее покраснели, никакие препараты не унимали ее боль. На следующее утро она завела машину и, агрессивно играя в шашки, поехала в райцентр, что на реке, на которой стоит деревня. Земля уже смерзлась, видать, можно попробовать проехать к деревне. По дороге ей махали жезлами гаишники, она игнорировала их, проезжала мимо, уже по рации прозвучал приказ о принудительной остановке машины, но к тому моменту она успела проехать последний пост на въезде в район. В райцентре ее «обрадовали»: зимник давно никто не расчищает, поэтому вниз по реке можно проехать только первые десять верст, а там надо у местных снегоход искать, если лед стоит надежно. Она завела машину и бросилась туда. В большой деревне, что в десяти верстах ниже по реке, где в золотую осень местные жители махали проходящему мимо кораблю, дорога закончилась. Вот тут-то и поймали ее гаишники. Хотели уже силой взять и посадить в свою машину, но она, изливаясь слезами, срывая голос, истерично кричала им: «Не трогайте меня. У меня мать при смерти! Помогите мне! Потом хоть машину забирайте!» Тут на дороге показался никому не известный доселе местный житель, у которого, как выяснилось, в гараже стоял катер на воздушной подушке (о чем никто до этого не знал), которому нипочем была полынья или непрочный лед. Гаишники его запомнили по волчьему взгляду и сначала даже подумали, что это отставной милиционер, причем в чине не ниже полковника. Он согласился довезти страждущую женщину до деревни. Они сели в катер и помчались по  еще не полностью замерзшей реке и всего через треть часа оказались на месте. Как только Лена вышла на берег, катер неожиданно развернулся, доехал до поворота реки, поднимая за собой столб снежной пыли, и исчез. Женщина подошла к дому. Из трубы шел мутный дым. Именно мутный, тяжелый, какого-то странного цвета. «Живы. Хоть на том спасибо» — подумалось женщине. Дверь легко открылась. На полу лежал слой свежеопавших листьев. Было дико холодно. Но не пахло ни сыростью, ни гнильем. Ведь если бы листья лежали здесь с осени, они бы или сгнили или засохли, но явно не были бы такого ярко-золотого цвета. Лена прошла сени и вошла в горницу. Из печи шел смрад, а рядом на кровати лежал мужчина, как две капли воды, похожий на ее любовника, он был одет в джинсы, измазанные сажей и солидолом, и какой-то рваный джемпер темно-серого, скорее даже крысиного цвета. Он смотрел на нее с презрением, немного посмеиваясь. Лену пробрала дрожь.

— Костя? Как ты сюда попал? Что здесь происходит? Где мои родители? — за спиной захлопнулась дверь, — откуда ты узнал про деревню и про этот дом? И что я сюда приеду?

— Я приехал, — его голос раздавался гулким устрашающим эхом, — чтобы вручить тебе судьбу твоих родителей, которую ты пожелала им! — с этими словами мужчина встал, пересек комнату, прошел сквозь дверь и исчез без следа. Дверь не открывалась. Казалось, ее заложили кирпичами снаружи. Окна на три четверти завалило снегом, хотя не прошло и десяти минут с тех пор, как она вошла в дом, и никаких сугробов там не было. Ни одно окно она открыть не смогла. Стол был пуст, на нем не было даже скатерти, в шкафах стояла заплеванная посуда, словно здесь несколько ночей подряд гуляли алкоголики, на кровати лежало доселе невиданное ей драное покрывало, а под ним — железная сетка без перины; отовсюду веяло холодом и сыростью. Она громко кричала, надрывая голос, но стены поглощали звук. Деревня была пуста. Звать на помощь было некого.
Москва, Октябрь 2017.