Благодарю за службу

   С самого детства в моей памяти не стирается встреча с человеком, о котором  давно хотелось рассказать. Даже в сегодняшние зрелые годы сложно дать оценку страшным событиям, которые оставили кровавый след в памяти моих соотечественников. Речь идёт о человеке, которого у нас в Сибири называли «Сибирский Берия», таким был Роберт Индрикович Эйхе с 1924 года во многом определявший ход массовых политических репрессий в Западной Сибири. Заняв в 1930 году пост 1-ого секретаря ВКП(б) Западно- Сибирского края и был первым лицом вплоть до своего ареста в 1938 году. Бескомпромиссный и жестокий, раздавленный и уничтоженный системой, частью которой был он сам, приложивший немало усилий в борьбе с  «врагами народа» Советской власти.
 
   В ту пору, когда мы познакомились с этим человеком, мне было всего шесть лет. Но цепкая детская память сохранила его облик, тот страшный рассказ, который поведал он моей маме. К сожалению, имени его я не знаю. Мама обращалась к нему, называя его Василичем.

  Василич работал шофёром на небольшом газике в инженерно-проектной организации, где моя мама была рядовым бухгалтером. Учреждение располагалось в самом центре г. Н-ка, а мы жили на окраине этого большого города. Каждое утро Василич подъезжал к нашему небольшому домику, садил в тесную кабину нас с мамой и увозил меня в детский сад, а маму на работу. С учётом того, что мой детский сад находился далеко от дома и от места работы, для мамы это было решением всех транспортных вопросов.
 
  Мне нравился Василич. Он казался добрым и ласковым человеком, который всегда вручал что-то вкусненькое. Мама его слегка журила за это. Но он, каждый раз поглаживая меня, произносил одну и ту же фразу:

- Аня, не лишайте меня последней радости наслаждения от встречи с ребёнком, с Вашей девочкой, таким милым и красивым ангелочком.

  Я  спрашивала маму о том, есть ли у него дети, но она отвечала уклончиво, то говорила, что у него все в семье умерли, то , что у него никого не было и нет. Я же привязалась к Василичу. Он напоминал мне моего дедушку, которого я очень любила и по которому всегда скучала. У Василича была такая же большая и тёплая рука, которую я помню до сих пор. Он был человеком неопределённого возраста. Его лицо всегда было не брито, носил он простую ватную фуфайку, драповую чёрную шапку и кирзовые сапоги. Мама часто высказывала ему замечание в связи с запахом, который всегда исходил от него. Я даже запомнила слово, которое при этом она называла:

- Василич, ты опять «чефирил»! Бросил бы ты свои зэковские привычки! – выговаривала мама ему.

- Зачем, Анечка? Так мне легче. Иначе сердце моё лопнет от тяжести, которое оно носит.

- Умрёшь ведь, Василич!- с теплом вновь продолжала разговор мама.

- Ну и что! Кому я нужен, Анечка? Даже вспомнить обо мне будет некому! Никого у меня не осталось! Никого! Всё к одному концу….

Эти странные разговоры будили во мне большое любопытство к Василичу. Однажды в такой очередной поездке он поведал маме о себе.

- Аня, я ведь девять лет был личным шофёром Роберта Индриковича Эйхе. Возил его с того момента как был он определён к нам в Сибирь и до самого его ареста. Меня и арестовали тоже в 1938 году, на майские праздники, в самый что ни на есть 1 Мая 1938 года, на третий день после ареста Эйхе. Сидел я в камере с арестованными по политическим мотивам. Мне повезло. Многое узнал впервые. Я, конечно, знал, чем занимался Эйхе, слышал о его непосредственной сопричастности к массовым арестам и расстрелам, но никогда об этом особо не задумывался. Роберт был человеком честным, таким мне он казался всегда, я и сейчас иначе не могу оценить его. Дисциплинирован, аккуратен и точен, он требовал такого же отношения к работе от всех, в том числе, и от меня. Работать приходилось много, выходных фактически не было, мы колесили по нашему сибирскому краю. Эйхе быстро освоился, ему нравилась Сибирь, сибирские зимы и сибиряки.
 
- В камере я впервые ощутил всю горечь трагедии, которая произошла в моём Отечестве и в моей Сибири. Но всё равно, даже причастность моего начальника к этим трагическим событиям, ничто не могло поменять моего отношения к Роберту. Для меня он оставался человеком, преданным своему народу и своей Родине, солдатом, который служил там, где ему прикажут. Сначала меня били, пытаясь выудить из меня сведения о причастности Эйхе к заговору против Советской власти. Меня спрашивали о поездках и встречах Эйхе. Я рассказывал всё без утайки. Что тут было скрывать. Потом про меня будто забыли. Шли месяцы, прошло почти два года. Свидания, передачи, письма с воли были запрещены. Я ничего не знал о жене и маленькой дочке. Так тянулось время.

- И вот однажды, меня повели опять в комнату, где проводились все дознания и допросы, где я бывал первые месяцы моего заключения. Завели и посадили на стул, который стоял в  центре комнаты. Следак сказал, что будет проведена очная ставка с Робертом Эйхе, мне дана последняя попытка для своего спасения, я должен дать показания против Эйхе в подтверждение тех, которые будет зачитывать следователь. Я очень разволновался. Почти два года мы находились здесь!

- И вот его завели…. Вернее, его заволокли два энкэвэдэшника.    На Эйхе было страшно смотреть!  Ноги, как раздутые мешки, не могли держать его тело. Переломанные и раздроблённые кости превратили их в безжизненные органы. Суставы рук были вывернутыми и причиняли ему неимоверную боль. Он стонал. Его тоже посадили на стул, который стоял на расстоянии метра от меня. Энкэвэдэшники продолжали держать его, иначе он не мог сидеть. Когда ему громко назвали моё имя, он тяжело поднял голову и попытался посмотреть на меня.
 
- Господи, что это было за лицо! Один глаз его был вытечен! Чернильного цвета, опухшее до неузнаваемости оно вселяло в меня ужас! Как мог человек вынести такие муки! Он смотрел на меня единственным глазом, а по щеке бежала слеза. Я  и сам чуть не лишился сознания! Мне в лицо вылили стакан холодной воды. Я ничего не слышал из того, что говорил следователь и всё смотрел и смотрел на Эйхе. Из глаз у меня бежали обжигающие щёки горячие слёзы. Очнулся только тогда, когда меня толкнули в спину и велели рассказать всё, что знаю об Эйхе.

- Я рассказал.Говорил и говорил, не отрывая взгляда от Роберта Эйхе, он тоже смотрел на меня. Когда замолчал, он открыл свои спёкшиеся от крови, распухшие губы и сказал:

- Благодарю за службу!

 - Больше Роберт ничего не говорил. Вскоре его уволокли. Меня же вновь избили, кричали, что я подписал себе смертный приговор тем, что не подтвердил показания, приготовленные следователем, и тоже уволокли в камеру. На следующий день Роберта Индриковича не стало.
 
 - Меня же ждала Колыма. Это тоже целая школа по выживанию. Освободили после смерти Сталина. Семью я свою не нашёл. Сгинули где-то в лагерях.

  Моя мамочка, выслушав этот страшный рассказ, сильно заплакала, чем испугала меня, я ведь тоже была под впечатлением исповеди Василича. Мама велела ему никому не рассказывать эту страшную историю.

    Прошло какое-то время, однажды ранним летним утром Василич не приехал за нами. Вечером мои родители долго обсуждали внезапное исчезновение шофёра, который бесследно канул в неизвестность, и его никто не стал разыскивать.
 
   Что с ним произошло? Жив ли он? Никто об этом не знает.

  Вот такая история. Я хорошо помню Василича, его беззубую улыбку, его рыжие усы и такую же небольшую щетину на впалых щеках, его большую тёплую руку. Может быть, я осталась единственной, которая знает о жизни этого человека, поэтому, дорогой читатель, рассказала историю Василича и тебе.