Западня

Шли семидесятые годы. Жили в ту пору в провинции в основном ровнёхонько, небогато. Наверное, были в каждом городке свои подпольные богачи, но узнать о них было достаточно сложно. Никто не выпячивался. Мне в ту пору было десять лет. Я ходил в школу, а летом забавы дворовые были весьма однообразными. Ходили мы на речку, купались, загорали. Играли в футбол.
В нашем дворе жил Витька – голубятник. Во флигельке, где кроме него жила его мать и младший брат, всегда было тихо. Сам Витька был нас старше лет на пять. Голубей у него было немного, но он ухаживал за ними с любовью. Небольшая голубятня, которую он соорудил прямо на крыше своего флигелька, была основным его сокровищем. С голубями он проводил всё своё свободное время. Со сверстниками, как я заметил, он особенно не общался. Худой, долговязый, как жердь, с интересом глядел на небо, особенно когда его голуби выходили «до точки» в его глубину.
Как – то попросил он меня и Лёшку, моего сверстника, посторожить возле корыта. Делал он такую ловушку для сизарей – диких голубей, которые стаями летали над нашим домом, а жили под крышей здания почты расположенной по соседству. Корыто было огромное, для наших мальчишеских глаз, один её край приподнят за счёт палки, к которой был примотан шнур, а под корытом было насыпано зерно. Шнур лежал на земле, и был протянут к лавке, метров за пятнадцать, где мы с Лёшкой и находились, в ожидании птиц. Прилетели несколько воробьёв, покрутились осторожненько возле края корыта, быстренько склевали по паре зернышек, и пугливо озираясь, чирикая, улетели. Потом здоровый сизарь, нахохлившийся, прилетел, и стал важно прохаживаться возле корыта, точно размышляя, есть ли смысл рисковать. Улетел. Два молоденьких сизаря, прилетевшие почти следом, быстро юркнули под корыто, и Лёшка шипящим голосом буркнул:
- Давай! Давай!
А я всё медлил. Тогда сам Лёшка, схватил за шнур, протянутый от корыта, привязанный к палке, и резко дёрнул, корыто грохнулось о землю, оставляя под собой, оглушённых сизарей. Лёшка, маленький, в рубахе навыпуск, азартно захлопал в ладоши.
Стали ждать Витьку – голубятника. Он пришёл через полчаса. Аккуратно поднял край корыта, пошарил под ним рукой, и вытащил трепыхающегося оглушённого сизаря. Потом другой рукой поднял корыто, отбросил его в сторону. Второй сизарь, окровавленный лежал возле зёрен. Прибило его видать краем корыта.
- Этого выбросите, - сказал Витька – А этот пойдёт на жарку.
И ушёл, неся в руках сизаря.
Мы с Лёшкой глядели на мёртвую птицу. Делать было нечего. Витька – голубятник был для нас авторитетом.
- Выбросим на помойку, - бодро сказал Лёшка.
Я только кивнул головой, но, ни шагу к голубю не сделал. Лёшка тоже стоял точно околдованный. Вид крови возле головки птицы, её скрюченная, точно окаменевшая фигурка, беспомощно скомканная злой силой удара, застывшая возле желтеньких зерен – всё это было страшно. Этот вид смерти, бессмысленный, злобный, творцом которой были мы, мальчишки, оглушил и меня, и Лёшку.
Позже сизаря мы закопали в соседском большом саду, возле яблони, и никогда старались не вспоминать эту грустную историю. Обходили и корыто, сторонились Витьку – голубятника, насвистывающего своим ярко - белым голубям.