Убийство на улице с палисадниками

Николай ЗАХАРЕНКО

    УБИЙСТВО  НА УЛИЦЕ  С  ПАЛИСАДНИКАМИ
    Любовно-криминальная фантасмагория
   
    Улица была построена еще при царе Горохе. Улица — это не дома с пристройками, не заборы перед этими домами, даже не щербатая брусчатка на ней. Нет, она была сама по себе: улица и улица! Это было выдающееся явление человеческой культуры, поскольку создавалось не человеческим умом, не людскими руками и не осознанным трудом. Делалась Улица человеческими ногами. Впрочем, насчет сознания – вопрос спорный: по какой нужде — разумной или безумной — шел человек, Улице было «до фонаря». Главное — он шел, а она росла: распространялось и длилась! Снование людей туда-сюда были Улице до фонаря и в буквальном смысле, поскольку в конце концов она из улочки превратилась в Улицу, и посреди нее люди поставили этот самый Фонарь.
    Однажды июльской ночью на этой улице, под этим фонарем произошло страшное событие.
     Свидетелей было двое: Улица и Фонарь. Если бы объединить их наблюдения в одно, могло бы получиться трехмерное свидетельство преступления: Улица лежала на плоскости — Фонарь висел на столбе, перпендикулярном этой плоскости.
    Но кто объединит?
    В то время в домах за палисадниками все люди спали. Поэтому в местечковых представлениях твердо обосновалась единственно прочная версия произошедшего: убийца был сильный и жестокий, жертва — беззащитная и нежная.
    А было не совсем так. Даже — совсем не так.
    По Улице шли двое. Твердая поступь шагов давала ей знать, что шагает мужчина, а легкая мелкая походка походила на женскую. Фонарю, с высоты его столба, широкие бедра и узкие плечи одной из теней тоже не давали ошибиться. Он уверенно отличил девичью фигуру от мальчишеской. Или женскую от мужской? Последней детали Фонарь не уточнил бы и под присягой —  всё-таки, ночь! Поэтому и мы в дальнейшем будем путать эту малосущественную деталь.
    Двое остановились под Фонарем.
    «Почему? — удивилась Улица. — Обычно двое скрываются в тени палисадников…»
    — Вот ты и привела меня сюда, — с отчаянием в голосе произнес парень (или мужчина).
    — Нет, это ты привел, — возразила женщина.
    — Я? Но зачем?
    — Не знаю. Обычно ты водил меня по темным закоулкам, чтобы целоваться тайком от людей.
    Фонарь согласно покивал головой, Улица усмехнулась.
    — Сегодня в моей душе стоит тьма! Даже свет этого тусклого фонаря манит больше, чем твои губы, — пожаловался мужчина.
    Фонарь почувствовал легкий укол оскорбления и засиял ярче. Девушка глубоко вздохнула.
    — Извини, — мужчина пытливо заглянул в глаза женщине. — Тебе плохо?
    — Ни капельки! Но твоя горечь портит мне настроение.
    — Если бы я мог радоваться, я был бы рад и такому твоему ответу.
    — Что в нем радостного? — хмыкнула женщина.
    — Все же, хоть какое-то сочувствие…
    «Обыкновенный влюбленный зануда»  — подумала Улица.
    Но она ошибалась.
    — Сочувствие! — сказала женщина с сарказмом. — Ты не способен сочувствовать моему счастью, вот тебе и горько.
    — Ты хотела сказать «нашему счастью» — поправил он. — Но сегодня я не чувствую его, может потому и щемит мое сердце?
    — Не потому ... — загадочно ответила женщина. – Не потому…
    — Так почему же! — воскликнул парень.
    - Ну, знаешь... гроза... Неблагоприятные метеорологические условия… Разное.
    Фонарь повращал головой, осмотрелся вокруг и увидел черное, чернее остального неба, вороново крыло грозовой тучи с северного конца Улицы.
    — Когда ты вот так шутишь, я, кажется, мог бы убить тебя! — уныло произнес мужчина.
    — Убей, — сказала женщина. — Имеешь право.
    — Ты бредишь, это не на меня, это на тебя давит гроза.
    — Да нет, я в здравом уме... Почти в здравом, — она опять загадочно усмехнулась. — И знаешь... ты прав. Это мои ноги привели нас к этому...  позорному столбу.
    Столб не вздрогнул, не возмутился, вообще никак не отреагировал. С тех пор, как его промочили в вонючем смоляном растворе, он сделался нечувствительным к унижению, что, кстати, нагло использовали местечковые собаки, безнаказанно задирая на него ногу.
    — Продолжай. Ты, конечно, бредишь, но мне интересно, — голос парня дрогнул.
    — Предателей и преступников всегда приводят к позорному столбу под принуждением, но... я пришла сама.
    — О, вот как! Покаянный подвиг, — включился в игру парень, видимо надеясь, что она нет, не сошла с ума, а просто шутит. — А кому ты изменила?
    — Тебе.
    — Ха-ха! I ты решила признаться возле этого столба! Да, он действительно позорный, под него бегают собаки, — все еще шутил парень.
    Но Улица почувствовала покалывание, идущее  от подошв шутника.
    «Токи легкого ужаса» — определила опытная Улица.
    От человеческих ног всегда исходят различные токи: ужаса, радости, вожделения, скорби, мести, преступления — в зависимости от того, какой человек идет по Улице. После похоронных процессий или, как недавно, при коммунистах, после районных партийных съездов у Улицы долго болели бока и ныла середина от полученной высокой дозы отрицательных токов.
    Фонарь никаких таких токов не чувствовал и, вообще, поскольку был закоренелым бабником, не отводил взгляда от девушки. Или женщины. Ему очень понравилось, как грациозно пожала она плечами.
    — Откуда я знаю, почему именно здесь мне захотелось признаться? — повела девушка плечом.
    — В чем признаться? Не говори загадками! — парень, видимо, окончательно исчерпал свой искусственный юмор и терпение.
    «Слабак, нервы — ни к черту. С женщинами нужно не так», — с чувством превосходства отметил Фонарь.
    — Я больше не люблю тебя, — сказала девушка.
Фонарь и Улица затаили дыхание. Они знали, чем заканчиваются подобные признания...
    «Сейчас он вмажет ей по морде», — вульгарно, по-уличному подумала Улица.
    Фонарь воровским лучиком выхватил черный безумный взгляд мужчины или парня и светлые, красивые, но какие-то пустые глаза девушки.
    Неожиданно Улица начала ритмично содрогаться, а Фонарь зашатался. Причина была в резонансе: грохот конницы Витовта, той, что однажды здесь пронеслась, когда Улица была еще темной ложбинкой меж диких лесов, не был сильнее, чем грохот сердца мужчины! Парень пошатнулся и схватился за грудь.
    «Аритмия и тахикардия!» — констатировала Улица.
    «Инфаркт с миокардом!» — авторитетно возразил Фонарь.
    Фонарь и Улица были дилетантами в медицине, просто наслушались терминов от посетителей аптеки, возведенной на Улице еще при царизме как раз напротив Фонаря. Но хоть бы и были они профессиональными медиками, — все равно бы ошиблись: здесь не пахло обыденностью и корвалолом!
    — В твоей воле отпустить меня… Или убить, — чуть слышно промолвила девушка, опустив голову.
    По темному небу прогулялся дальний гром, потом наступила удушливая тишина и сильно запахло метиолами.
    — Ха-ха- ха! — вдруг зашелся парень, нечеловеческим ужасным смехом.
    Почему при этом не проснулись люди из домов за палисадниками — одна из многочисленных тайн нашего повествования.
    — Ха-ха- ха! — не умолкал парень. — Гы-гы- га!
    Фонарь в силу своей электрофизической природы умел читать немые человеческие мысли с расстояния 40-45 метров. Поэтому сквозь завесу акустического «ха-ха- ха» он прочитал неслышимое:
    «А! Это новый ветеринар из Дятлова! Вацлав! Длинноносый дебил. Кабылячий доктор! Так вот почему она!..»
    — Ха-ха- ха! — неслось вдоль Улицы.
    «Истерик» — брезгливо подумала Улица, которая мыслей читать не умела и слышала только то, что слышала.
    «Вот тебе и «ха-ха- ха», — с удивлением и неожиданным сочувствием к парню подумал Фонарь. — О-хо- хо! Жизнь прожить — не поле перейти!» — Он зрительно помнил этого «кобылячьего доктора из Дятлова», и вовсю выпучив свой единственный глаз, дивился любовному предпочтению девушки, да и вообще тайнам женской души.
    «Взять ту же Улицу: прямая, как струна, а сколько у нее потаемных уголков, куда никаким лучом не заглянешь ...»
    — Ха-ха-ха! Гы-гы-гы-го! – не смолкал парень.
    — Тише, дорогой, люди услышат, — успокаивала, дергала, уговаривала девушка.
    — Люди! Да их и громом не разбудишь! Им завтра на работу идти! — Зло и весело кричал парень.
    Многоопытные Улица и Фонарь вынуждены были с этим молча согласиться.
    — Нет моей воли на тебе, моя любимая, — сказал наконец успокоившийся парень.-
    — И ты не будешь мстить? — Фонарь с удивлением услышал в голосе девушки нотку разочарования.
    Улица почему-то этому не удивилась.
    — Я? Нет.
    — Но кто, если не ты?
    — Я не знаю, потому что я потерял разум.
    «Банальная драма, — зевнула Улица, готовясь вздремнуть перед суетливым утром. — Хоть бы по морде разок ударил!»
    Но тут ударил гром такой мощи, какой не слыхать было и при языческих временах. Над  фонарем повисла шаровая молния, от блеска которой на миг ослеп и сам Фонарь.
    Вот тут-то и начала твориться собственно фантасмагория.
    Современные ученые-материалисты правы, отрицая мистику. Возможно, они инстинктом понимают, что мистика — от Бога и осмотрительно не лезут в чужой огород. Другое дело — разного рода фантасмагории или, извините за оборот, аномальные явления. Это, несомненно, дьявольских рук дело, и оно не такое непостижимое, как мистика. А на добрый научный взгляд, так, даже, и полностью постижимое. Пускай себе, когда-нибудь, в далеком-предалеком будущем, но все-таки! Кому не известен тезис о познаваемости Мира?
    Правда, тут есть свои хитрости. Каждый ученый исследователь средней руки знает: если фантасмагорию изучать целиком и сразу, то в лучшем случае можно оглохнуть или стать заикой. Но на наше счастье, фантасмагория, в отличие от мистики, поддается анализу! Иначе говоря, по-чуть-чуть, понемногу делится на части и по частям же изучается.
    Итак, что же случилось потом на Улице возле столба, на котором висел Фонарь?
    Давайте рассуждать, как ученый исследователь.
    Прежде всего следует допустить присутствие там био-электро- патологического феномена, который, голову даю на отсечение, там присутствовал! Без этого допущения шанс стать заикой возрастет, как говорится, от нуля до бесконечности. Говоря по-просту, патологическое электричество так подействовало на биологию влюбленного юноши, что дальнейшие события были просто феноменальные! Просто фантасмагория какая-то.
    Парень обхватил девушку и прижал ее к столбу.
    — Пусти, помнешь платье! — неприязненно сказала девушка.
    Эта фраза и накопленная неприязнь послужили паролем нечистой силе. Дважды сверкнула молния, и парень раздвоился в глазах Улицы и Фонаря. И, видимо, в глазах девушки, потому что она сказала:
    — Пустите, пожалуйста, вы помнете платье!
    Трижды полыхнуло небо, и парней стало трое.
    — Не мните моё новое платье, вы делаете мне больно!
    - Странно: в ее голосе слышалось возмущение и женское отчаяние, но не было страха.
    — Твоя боль ничто по сравнению с моей, — сказали трое голосом, сильно искаженным электростатическим полем.
    — Вас трое, вы не имеете права! — простонала девушка голосом жертвы, которую насилуют именно трое.
    «Еще и цацу из себя строит, ващилка. Подумаешь — трое!» — мысленно и по-уличному похабно пошутила Улица, ласково вспоминая свою молодость периода антифеодального восстания Василия Ващилы.
    — Я один, — ответили трое, — но я не помещаюсь в одном теле, ты не обращай внимания.
    — А я и не обращаю! — с вызовом сказала девушка.
    — Я люблю тебя, — выдохнул один.
    — Я ненавижу тебя, — скрипнул зубами другой.
    — Я не хочу жить, — с отчаянием сказал третий.
    — Ты порвал мое платье! — девушка упорно, изо всех сил не хотела замечать ничего ужасного вокруг.
    — Не печалься, тебе сделают новое! — донеслось откуда-то сверху.
    Фонарь задрал голову, чтобы увидеть, кто это сказал, но никого среди низкой облачной мути не увидело его желтое око.
    — Я не хочу новое, — наконец сдалась, заплакала девушка. — Я хочу жить.
    — О, если бы это было возможно, любимая! — заплакал и любовник.
    — Ты не имеешь права жить! — крикнул ей в лицо ненавистник.
    — Ты хочешь жить, как это горько! — воскликнул отчаянник.
    — Ну, что же, делай свое дело, палач, — просветленно усмехнулась девушка сквозь слезы. — Твоя воля.
    — О, нет! Не моя! Воля Неба, воля преисподней, воля судьбы! Не моя, не моя, не моя, — наперебой заголосили трое.
    Снова сверкнула молния, грянул гром и хлынул дождь.
    — Прощай, моя любимая, — сказал любовник, торопясь.
    — Прощай, любимый враг, — сказал ненавистник и скривился от боли.
    — Пойдем со мной, моя любовь, — умоляюще сказал отчаянник.
    И они, чередуясь, стали припадать губами к ее губам.
    На мокрый песок у столба, вперемешку с дождевыми потоками, потекла кровь.         Фонарь подозрительно пригляделся. Теперь он не стал бы клясться, что это была кровь одной только девушки. Так как имела она два оттенка — светлее и темнее. Но лучше сказать — белее и чернее, уж это Фонарь, как врожденный дальтоник, мог утверждать наверное.
    Улица не замечала таких деталей — она была охвачена сопереживанием.
    «Проклятые вампиры, угомону на вас нет! — сердито возмущалась Улица. И, согласно законам железной женской логики, заключила: «Все мужчины кровососы. Взять тот же Фонарь: приставала, каких не сыскать, холера ясна!»
    «Обычные сексуальные маньяки», — легкомысленно решил Фонарь, поколебавшись.
    Они снова ошибались. Ничем таким банально-уголовным здесь и не пахло. Через минуту они убедились в этом сами.
    Какой-то новый электрамагнетический феномен так патологически ухнул по макушке столба, что Фонарю стало тошно. Три фантома вдруг снова слились в одно первоначальное тело, а то, в свою очередь, стало делиться на упругие твердые волокна, которые на глазах превращались в обычную металлическую проволоку. Медленно, неумолимо, исподволь, неотвратимо, как сказал бы поэт, проволока прорастала колючками, обвивала девушку и прикручивала ее к столбу.
     «Как в фильме ужасов!» — восхищенно думал Фонарь, который имел тайный порок украдкой заглядывать в окна домов с палисадниками в самый интимный час, когда люди на сон грядущий смотрят фильмы ужасов.
    Улица так поразилась, что даже брусчатка на ней встала на дыбы.
    «Куда он делся? Ни рук, ни туловища, ни головы, ни ног! Неужели этот моток колючей проволоки произошел из тела влюбленного безумца?» — не верила увиденному Улица.
   Такого она не видела ни со времен Всеслава Чародея, ни со времен Льва Сапеги, ни со времен Унии, контрреформации, трех разделов Речи Посполитой, Великой Октябрьской революции, Булак-Булаховича, раскулачивания, хрущевской оттепели, застоя, перестройки — вообще никогда не видела. Ходили неясные слухи о чём-то подобном, но чтобы своими глазами!
     Между тем проволочный клубок любви, ненависти и отчаяния становился все более тугим. Обвитая им, исколотая насквозь девушка уже не могла пошевелиться, мука на ее лице тоже застыла.
     Перепадало и столбу. Токи любви бешено крутились в каждом проволочном витке и наводили такую эротическую индукцию, что столб уже вознамерился было выпустить розы, но не хватило сил. От ненависти, которую впрыскивало в него каждое жало этой «немецкой колючки», столб готов был сгнить. Но как? — когда-то его промочили в вонючем смоляном растворе... От смертельно-безнадежного проволочного шороха столб всей душой желал бы засохнуть, но он и так был сухим.
    «Ё ровно эмцэ квадрат!» — обреченно матерился столб себе под нос. Поскольку он был не простым столбом из ограды, а электрическим — он и матерился специфически...
    Фонарь наверху декламировал:
    «Столб, на то он и столб, чтоб навеки остаться столбом! Неплохо. Напоминает Киплинга», — горделиво тешился Фонарь в припадке шизо-графомании.
    У него было  не всё в порядке с головой.
    В ту страшную ночь поднебесные грозовые электрочары по-своему коснулись каждого. И только девушка отвергла ночной ужас обрушившихся на неё сверхъестественных любви, ненависти и отчаяния. Она скончалась молча, с закрытыми глазами и мученически-презрительным выражением на лице. Она действительно не любила его.
    Однако... Это же надо было так не любить! Невольно промелькнет идиотская мысль: а кто кого, собственно, здесь убил?
    Утром люди из домов с палисадниками увидели лишь результат тех событий, которые Улица и Фонарь наблюдали в процессе. Обычно, пришедший на шапочный разбор,  выглядит глупее всех. Вот и люди. Они наперегонки повторяли именно самые глупые ночные версии Улицы и Фонаря. В придачу напридумывали своих.
    Кому-то увиденное, как и Фонарю, напомнило любимый фильм ужасов; кто-то глубоко задумался о загадочной и тонкой душе маньяков; у кого-то обострилась вампирофобия; ветеринару Вацлаву из Дятлова от вида крови стало дурно, и ему давали нюхать нашатырь и отпаивали валерьянкой, (причем он требовал себе именно «лошадиную» дозу, как специалисту соответствующей профессии); заезжий минский скульптор-постмодернист вдохновился на монументальное произведение под названием  «Лаокоонша Милениума»; более приземленные существа спорили по-поводу летального исхода гражданки Алёны Червякович»  (ее паспорт нашли подростки в косметичке).
    Однако все согласились в одном: первое — произошло убийство с употреблением нетрадиционных методов; второе — убийца убежал; третье — паскуду надо найти и придушить!
    Но, как нам известно, эти людские мнения с пожеланиями — есть цельная и полная чушь, что и будет доказано со временем.
    Психически подавленные Улица и Фонарь молча удивлялись человеческой глупости. Единственно здравое, что сделали люди, так это то, что после медэкспертизы единодушно признали Алёну Червякович мертвым телом и похоронили её на католическом кладбище.
    Проволокой же, по решению ксендза и горисполкома, огородили тот клочок кладбища, на котором традиционно хоронят самоубийц.
    Здесь люди тоже, наверное, были правы.
    А может и нет.

     ***