Мамочка. Русским матерям посвящается

   Наверное, это были самые первые воспоминания в жизни Анны, и относились они к тому периоду жизни, когда весь мир ещё свёрнут вокруг ребенка, как кокон, и внутри него существует всего лишь один человек: мать. Среди смутно различимых и ещё не названных окружающих предметов, среди ещё не запомнившихся лиц, среди сумрака пока ещё чуждого мира, в который она пришла, ей светили уже хорошо узнаваемые материнские глаза, и свет их был светом Любви, - Любви самой первой, живой, горячей, неиссякаемой и неизречённой… 

    Мама была счастливой женщиной!  Так сказал сосед, который как-то зашёл к ним в дом. Принесённый гостинец - кулёчек с конфетами, он отдал матери, и все дети сразу же сгрудились возле неё, ожидая «раздачи». Сосед, стоя у порога и видя это, восхищённо сказал:
- Счастливая ты, Антонина! Вон сколько тебя окружило! – и мама радостно засмеялась в ответ, сразу согласившись с этим определением.

    Пятерым сыновьям и пяти дочерям дала она жизнь, и каждый, каждый из них был встречен с радостью, и согрет любовью. Её хватило на всех, и хватило на всю жизнь, - такова  была сила её материнской любви.
 
  Мама, в отличие от отца, была маленького роста, очень хорошо и прочно сложена, и имела исключительно красивые и аккуратные ножки, для которых трудно было найти обувь, потому что были они детского 34 размера. Ей, как и отцу, были незнакомы перепады веса: платья, которые остались у неё с молодости, она могла одеть и в 60 лет. Широкоскулое  лицо с аккуратным маленьким носиком и красивыми серо-зелёными глазами было привлекательно своей неброской, тихой, славянской красотой, и одухотворяли его земную красоту ум, воспитанность, мягкая интеллигентность, скромность, достоинство и тонкая, возвышенная, ранимая душа. Свои роскошные черные волосы она заплетала в косы и укладывала их вокруг головы,  никогда не изменяя этой прически. Из-за этих прекрасных волос в молодости её называли «цыганкой». Роскошь и красота волос, и даже эта кличка передались Анне по наследству…

    Мама была королевой! Для подтверждения этого статуса у неё было всё: и ум, и красота, и достоинство; но главным было то, с какой невиданной, поистине царской щедростью она положила свою жизнь, всю без остатка, на алтарь материнства. Забыв о себе, о своём отдыхе и удовольствиях, она самоотверженно и самозабвенно отдалась семье и детям, обеспечивая совсем не мифическое бессмертие себе, мужу и своему роду. «Пожить для себя, получать удовольствие от жизни, отдыхать и наслаждаться» - своей маленькой и сильной рукой она решительно и бесстрашно отвела от себя все эти соблазны, и вряд ли те, кто бездумно им поддался, были счастливее её… 

      Материнство её было самого высокого качества, оно было гармоничным, так как давало детям не только пищу  земную и материальную, но и пищу духовную. Две эти составляющие были в её понимании неразрывны, и только вместе давали детям  хорошие шансы на достойную жизнь в миру. Думать не только о себе, но и о других, сопереживать и сострадать, больше отдавать, не ожидая ничего взамен – это были её уроки. Но: не позволять никому унижать свое человеческое достоинство – это тоже было её незыблемое правило.

     В третьем  классе школы Анну – круглую отличницу - усадили за одну парту с двоечником Колькой по кличке «Толстомясый», с целью исправления последнего. То, что он был двоечник, это было ещё ничего, но он, гад, был ещё и подлючий.  Они писали контрольную; мать (она преподавала русский язык),  медленно и внятно диктовала текст. Колькины руки лежали на парте, и противные, короткие и толстые пальцы страшно раздражали Анну. Но ещё сильнее раздражало её то, что он даже не слушал текст, а тупо смотрел в её тетрадь и «передирал» все слова, умудряясь даже при этом делать ошибки. Хоть бы спросил, она бы ему подсказала – не жалко. Разозлившись на его тупость и лень, она  завернула тетрадь так, чтобы ему не было видно. Колька после этого заскучал и стал смотреть по сторонам – он совсем не хотел работать! 
     Урок был последним, и после звонка все толпой повалили на улицу, мать шла впереди. Вдруг резкая боль заставила Анну остановиться: кто-то сзади ремнем приложился к её спине, и довольно чувствительно! Она оглянулась, и увидела за собой Толстомясого. Он нагло смотрел на неё своими круглыми лоснящимися глазами, пытаясь изобразить невинность – дескать, мало ли кто в толпе мог это сделать. Анну словно обожгло: этот урод посмел её ударить! Не успев ничего подумать, она размахнулась и влепила ему крепкую пощёчину, впервые в своей жизни. Звук раздался оглушительный, мать оглянулась, увидела сразу и возмущённую дочь, и растерянного и красного от удара Кольку. Строго сказав что-то педагогическое, вроде «Что это такое? Почему руки распускаешь?» и выслушав «А почему он меня ремнем исподтишка ударил?» и ответное брехливое блеяние  «Это не я-я-я», она пошла дальше, заметно наклонив голову. Она наклонила и даже немного отвернула голову в сторону, чтобы никому не было видно выражения её лица. Но Анна его увидела! На её лице была торжествующая улыбка удовлетворения, она только что убедилась: её дочь не станет терпеть побои, не позволит мужчине унижать и оскорблять себя, и ей это понравилось!

   Мама была королевой, но драма её жизни заключалась в том, что мало кто из окружающих и близких людей смог разглядеть на её голове сверкающую корону, оценить её по достоинству, и воздать ей по заслугам. Тяжелая золотая звезда «Мать-героиня» - единственная, но мало что значащая для человеческих отношений награда.

    Она никогда не болела, во всяком случае, Анна не помнила её слабой и недомогающей. Никогда и ни на что не жалуясь, мама однажды, уже на склоне лет, призналась, что почти 20 лет не спала ночами… Анна помнила, что иногда  днем ей удавалось поспать немного, она стелила на пол старое ватное одеяло и отдыхала. Почему-то она не любила кошек, но деревенские серые кошки – это такие стервозные твари, не то, что изнеженные и холёные городские!    Однажды  эта тварь отомстила ей за нелюбовь – когда та спала на полу, кошка залезла в дырку пододеяльника и окотилась прямо на ней! Мама проснулась от того, что по ней уже расползлась куча пищащих и мокрых котят, и отвращение её было неописуемо.

    Представить себе 20 лет без полноценного сна было очень трудно, ведь единственная дочь Анны, Сонечка, через три месяца своего существования довела её до нервного истощения. Соня засыпала вечером в 9 часов, когда Анна спать ещё не хотела, да и зачем ложиться, если дочь всё равно проснётся в 12 часов! После 12 ночи все засыпали, а в 3 часа ночи Соня опять просыпалась, и её надо было кормить. Это было ещё терпимо, но подняться в 5 часов утра было уже очень трудно. Ночь за ночью просыпания повторялись – 12, 3 и 5 часов. Анна пыталась проигнорировать дочкин плач в 5 часов утра, но та начинала орать так требовательно, что приходилось всё равно вставать…  К исходу третьего месяца Анна не смогла уснуть ночью. Не получалось поспать и днём. Следующая ночь тоже была бессонной – организм вышел в какой-то особенный режим – руки стали мелко трястись, слёзы из глаз лились по поводу и без. После третьей бессонной ночи Анна просто впала в истерическое состояние и ничего не могла с собой поделать…

    Она сходила в поликлинику к невропатологу. Как только врач участливым голосом задала ей первый вопрос, Анна зарыдала в голос, закрыв лицо руками.
- Сколько месяцев ребенку? – спросила та, сразу поняв источник нервного истощения пациентки. Назначила успокоительные, что-то по-житейски посоветовала.
   Только в пол-года дочь перестала просыпаться в 5 часов, а стала дотягивать до 7, и это было уже громадным облегчением. Повторить всё это  д е с я т ь   раз?!   А ведь есть дети, которые не спят ночами до трёх лет, которые просыпаются по 7-8  раз за ночь…

   Дети отнимали много сил, но мама ещё работала учительницей, ей надо было составлять поурочные планы, проверять тетради!  Так как все её дочери были отличницами, она постепенно доверила им проверку и даже выставление оценок. Нина особенно лихо это делала  - найдя 5 ошибок, она смело и решительно ставила в тетради «кол», нисколько не озадачиваясь тем соображением, что «колы», вообще-то, мало практиковались в учительской среде, а мать их вообще не ставила…
 
  Анне очень хотелось тоже участвовать в этом интересном процессе, а особенно ставить оценки, но она была ещё маленькая, училась только в третьем классе.  В конце-концов, она выпросила несколько тетрадок, и стала их проверять. Ошибки она находила совершенно правильно, но вот падежи в третьем классе ещё не проходили, и, столкнувшись с ними в тетради, она долго смотрела на столбиком написанные слова с разными окончаниями. Перед словами стояли какие-то буквы: И, Р, Д…   Она ещё немного подумала, и всё-таки исправила все окончания на правильные, одинаковые. Ошибок получалось много, но она пожалела ученика и не стала ставить «кол», а поставила красивую двойку. Что потом делала мама с этим ужасом из «колов» и двоек – неизвестно…

    Так же, как бабушка была связана с русской печкой и плитой, мама была связана в её памяти с корытом и стиральной доской. Стиральной машины ещё не было, и перестирать горы одежды и постельного белья её маленькими ручками было просто невозможно. Она заканчивала стирку, вывешивала бельё на улицу, а назавтра в углу корридора уже опять лежали чьи-то грязные штаны и рубашки, платья и полотенца. Иногда эта гора вырастала до угрожающих размеров, и она снова, днями и вечерами стирала и стирала…

    Однажды ночью, как ни крепко спала Анна на печке, она проснулась от странного шума в коридоре и кладовке, там кто-то ходил. Двери на ночь закрывались на крючки, и никто не мог попасть внутрь, но кто-то был там, и даже не пытался вести себя тихо: что-то громыхнуло, стукнуло, кто-то запыхтел. Ужас охватил её, на печке она была одна, а взрослые спали, и никто не проснулся.
   
 Следующее утро началось с удивленных возгласов мамы. Все побежали смотреть, что случилось. В коридоре и кладовке был страшный бардак – стол сдвинут, табуретки и стулья перевернуты, керосинка опрокинута, тазы и банки разбросаны, кастрюля со сметаной валялась на полу, видно, что сметану кто-то слизывал. Везде виднелись следы навоза. Дверь во двор была не заперта, забыли накинуть крючок, и, по-видимому, корова зашла в дом…  Двери в дом и в кладовку, будучи распахнутыми, почти смыкались, перегораживая ту часть коридора, где обычно громоздилась гора из грязной одежды. Мама заглянула туда, и за ней все увидели:  на куче белья, развалившись и раскинув ноги, возлежала корова. Морда у неё была измазана в сметане, а копыта в навозе. Куча свежих коровьих лепешек лежала прямо на одежде… Эта засранка даже не попыталась встать, а просто тупо смотрела на всех своими красивыми глазами. За желание хоть одну ночь пожить и поесть по-человечески корова расплатилась сполна  -  мама, представляя, что ей придется отстирывать ещё и за коровой, отстегала её от всей души, обломав об её бока не одну хворостину.

РАЗВОД.

    Дети не могут судить, какими должны быть отношения между родителями, они видят то, что есть, и думают, что так и должно быть…  В свои десять лет Анна не понимала, почему отец, выпив, обижал мать, она просто страдала, чувствуя её страх, и угрозу, исходящую от него. Маму было жалко, а на отца она ещё не могла гневаться – ведь она его так любила! Протрезвев, он снова становился нормальным человеком. Отец, как и многие мужчины, не считал свою жену равной себе, не ценил и не уважал её самоотверженного труда, не жалел её…  Её бессонные ночи, тяжелые, заполненные бесконечными заботами дни, её душевные переживания,  человеческое, женское достоинство, которым она не могла поступиться ни в каком случае, - не доходило это до него, неспособен он был почувствовать этого.

  Однажды, когда Анна шла с отцом по улице, она, волнуясь, задала ему вопрос, который мучил её давно, и должен был прояснить многое.
- Папа, а ты маму любил?
Он не смог ответить сразу, но потом заговорил с ней, как со взрослым человеком:
- Мне кажется, что любил…  Когда она шла по улице в своем розовом крепдешиновом платье в горошек, смеялась и была такая красивая, то я её любил.
«Как же так получается?! – думала Анна, - она же не могла всё время праздно ходить по улице в нарядном платье,  кто бы за неё стирал и готовил, ей же надо было помогать, чтобы хоть чуть-чуть освободить её. А в халате и за работой, получается, что не любил?».

   Дети помогали матери: дочери мыли пол, посуду, пололи и поливали грядки, кормили гусей и уток, сыновья управлялись со скотиной, но работы было всё равно очень много: чтобы сготовить еду, приходилось постоянно ощипывать и потрошить птицу, а потом ощипывать перо, чтобы сделать подушки. Надо было доить корову, сепарировать молоко, сбивать масло, делать творог. Детей надо было всех мыть, и она водила их по 3-4 в баню к соседям. Отец тоже занимался хозяйством – косил сено, сажал картошку, делал ещё какие-то работы, но в отличие от матери, он был свободен. Свобода эта выражалась  в том, что он мог бросить всё и уехать на пикник с друзьями, даже не предложив ей отдохнуть совместно. Уходил на охоту, уезжал к своей сестре в соседнее село, делал то, что ему в данный момент хотелось.

    Она пришла тогда из школы в свой дом и не узнала его: дом был пуст. В нем не было мебели, комнаты были непривычно просторными, в спальне стояла только одна кровать. Отец был дома, он в сильнейшем стрессе ходил по комнатам,  не соображая ничего, не зная, что делать и как ему теперь жить.
   
 Анна сама ничего не понимала – куда все делись, и что означает эта ужасающая пустота. Пустота была особенной – она чувствовала, что из дома ушло что-то большее, чем мебель и посуда, что-то неосязаемое, неуловимое, что делало дом живым. Тогда она не могла этого выразить, но много лет спустя понимание пришло и облеклось в слова: вместе с матерью из дома ушла Душа, и дом умер, остались только стены и глухая тишина внутри.
 
 Отец объяснил Анне, что мама её переехала, забрала всех детей, и что она может пойти к ним, это недалеко, он назвал ей номер дома. Она пошла по улице, выглядывая номера, и увидела веселый домик с раскрашенными ставнями на окнах, с высокими воротами, закрывавшими двор. В доме было 4 комнаты, мебель в беспорядке стояла где попало, обстановка была чужой и непривычной, но в доме была мама, а значит, была жизнь и было тепло, которое она несла с собой. Возвращаться в пустой и холодный дом, где по комнатам растерянно бродил отец, ей уже не хотелось. Любовь и привязанность к матери, не будучи яркой и вызывающе заметной, была, тем не менее, сильнее, - в ней была Земля, была кровь и был инстинкт, не объяснимая никакими словами прочная связь, заложенная ещё до рождения.
   
 В этом доме Анна прожила 7 лет, до своего отъезда в город. В июне 197… года она собралась поступать в политех, ей была интересна техника, было интересно непосредственно участвовать в научно-техническом прогрессе, хотя склад ума её был совершенно противоположным. Инженерное образование дало ей много, но всё-таки потом пришлось признать, что пол-жизни она занималась не тем.
 
 Тогда, в июне, она с маленьким портфельчиком и 40 рублями денег утром рано пошла на автобус, и мать вышла её провожать. До конца своих дней она будет помнить эти минуты: мать шла за ней по улице чуть поодаль, как бы сопровождая, и затем остановилась. Анна оглянулась… Маленькая и худенькая (все дети переросли её), она стояла посреди дороги, прижав руки к груди, и во взгляде её перемешалось всё – и страх, и надежда, и обреченность, и сдерживаемое желание позвать назад, снова под своё крыло. Это был момент  первого «вылета» её птенчика из родительского «гнезда», она понимала, что рано или поздно это всё равно бы произошло, но момент отрыва был мучительно горек для неё. Дочь уходила в большой мир, во взрослую, самостоятельную жизнь, где она уже не могла её защитить… Удивительно, но приехав через несколько месяцев домой, Анна отметила, что мать разговаривала с ней уже по-другому – как со взрослым, независимым человеком, она уважала её выбор, её усилия самостоятельно  устроиться в жизни, она не давила и не гнула своё, она ей уже  д о в е р я л а,   незаметно  формируя в ней Личность.
   
 Потом уехала в город Ира, поступила в институт,  за ней ушёл в армию Петя, и так получалось, что никто, никто уже не возвращался в родительский дом, к ней… Мир был необъятным, страна огромной, места, где приложить свой труд, было тоже много. Наступил момент, когда в армию призвали последнего, Колю, самого младшенького и любимого.
     Всё осталось позади – бессонные ночи, пеленки, болезни, учеба, переходные возраста, первые Любови, армии - она вырастила, выкормила и воспитала всех, - и отпустила от себя.  При таком раскладе человек не будет один никогда, она продолжала оставаться нужной и необходимой всем. Пошли женитьбы, внуки, пришла и первая большая беда – Ирочка в автомобильной аварии сломала позвоночник, и все 10 лет пока она лежала, прикованная к постели, мама была рядом.
   
 Потом с семьей Нины она переехала в Россию, они обосновались под Омском, создав небольшую семейную «колонию» из трех сестер со своими семьями.  Там она имела счастье увидеть своих правнуков, ненавязчиво и незаметно воспитывая их. Когда Анна приезжала в гости, она неизменно чувствовала материнское тепло, видела радость в её глазах.
   
 Какая у неё была улыбка! Немного застенчивая и несмелая, чуть лукавая, мягкая и ласковая, - так светит и греет позднее октябрьское солнце. И она всё так же выходила провожать Анну, когда та уезжала, только теперь уже старенькая и согбенная (ей уже было за 80). Опираясь на палочку, она стояла и пронзительно смотрела ей вслед, думая о том, что может больше её не увидеть.
   
  О том же думала и Анна, и мысли эти разрывали ей сердце. Она оглядывалась, махала матери рукой, а скрываясь за поворотом дороги всегда плакала…  Но каким-то особым чутьем ей удавалось понять: они ещё свидятся. Жизненные силы матери истаивали самым естественным образом, долго и медленно. В какой-то момент она перестала выходить на улицу, потом с трудом передвигалась по комнате, потом только сидела в кресле. Начала подводить память, она уже не могла вспомнить имена своих детей, осмыслить происходящие события, а только беззащитно, беспомощно и застенчиво улыбалась. Жизнь снова сворачивалась вокруг неё, как кокон, лица и предметы теряли свои названия и имена, всё снова двигалось к детству, к моменту рождения, который становился тождественным моменту умирания, и, наверное, моменту нового рождения, для другого мира…
 
 Анна приехала к матери осенью, и не смогла понять, узнаёт ли та её, временами казалось, что да. Через два дня, когда подошло время  собираться домой, она, холодея сердцем, почувствовала: всё, это последний раз, больше они на этом свете не увидятся. Опустившись на колени перед креслом, в котором сидела мама, Анна взяла её маленькие, сухонькие руки в свои ладони и положила себе на голову, как бы прося благословения. «Мамочка, я люблю тебя», - прошептала она, с горьким сожалением сознавая, как мало она говорила ей слов любви, и как много та их заслуживала. Посмотрела в её лицо, и увидела: она всё понимала и слышала!  Последний раз Анне светили материнские глаза, последние мгновения она видела её застенчивую, тихую улыбку, держала в своих руках её сухие, почти прозрачные, но всё ещё изящные ручки…  С трудом поднявшись с колен, ничего не видя из-за слёз, она вышла из дома.
   
 После Нового года, в конце января, на её мобильник пришла смс-ка:  «Мама умерла, приезжай». 
… Сколько бы ты не сталкивался с этим событием у друзей, у родственников, у чужих людей – всё равно, пока эта трещина не разорвёт  пополам землю, небо и твоё сердце, ты не поймёшь, что это такое…
   
 Смерть расправила все морщинки на лице матери, расправила её фигуру, отчего она оказалась моложе и выше ростом, чем все привыкли её видеть; внесла в её черты безмятежность и покой…  Душа её,  в образе молодой, цветущей женщины, с роскошными темными волосами, в розовом крепдешиновом платье,  легко оттолкнувшись от гроба маленькой, изящной ножкой, воспарила ввысь, беззаботно и счастливо смеясь, и полетела прямо в рай, где Бог приготовил для неё лучшее место, то, которое она заслужила.
    А около гроба, заполняя всю комнату, толпились и плакали её большие, осиротевшие дети, вдруг осознавшие, что она покинула  их  навсегда…