Если нету вокруг опоры-10

ЕСЛИ НЕТУ ВОКРУГ ОПОРЫ,
ТО ОПОРА У НАС ВНУТРИ
 
(Заметки о жизни и творчестве Юрия Казакова)
 
10.
 
Эту главу хочу посвятить изумительному мастерству Юрия Казакова создавать классические рассказы и повести для взрослых. Хотя почти со всеми из них, по причине безупречной нравстенности, красоты необыкновенной, не грешно познакомиться и более молодым читателям.
 
Небольшой рассказ «Песни леса» в основательных пояснениях тоже не нуждается, разве только самых небольших.
 
«Весна наступала робко. Несколько раз начиналось потепление — проглядывало солнце, но потом вдруг снова дул холодный ветер.
 
Только в середине апреля подул ветер, который принёс весенние запахи, — и зима сломалась. Прошёл первый дождь, всё кругом как бы отпотело, выскочили из-под снега какие-то прутики, кустики, на холмах появились тёмные проталины, по дорогам побежали ручьи. Целыми днями барабанили самцы-куропатки, яростно кричали сороки, лес шумел — начиналась самая прекрасная охотничья пора».
 
Стиль этой вещи точно такой же, как в большинстве рассказах. Предельно простые фразы, словно у Пушкина, бунинская, орлиная наблюдательность, тургеневское тонкое понимание красоты природы, гоголевская, легко улавливаемая музыкальность речи. Пишет Казаков — словно еще раз любуется когда-то увиденным, подмеченным.
«— Шшшш... Тут! — останавливается лесник.
 
Темно. Птицы не проснулись, чуть слышно скрипит ель, у подножья которой стоит шалаш. Постепенно начинаю улавливать ранее не различимые звуки: громко и часто тукает капель, задумчиво харкают вальдшнепы, тянущие где-то стороной... Издалека, с болота, внезапно доносится странный звук, будто кто-то тихонько ударил в надтреснутый колокол.
 
Это журавли. И сразу, как по команде, заговорили все (какое точное слово заговорили!): победно закричали, затрубили на озере гуси, захлопали крыльями самцы-куропатки. Ночь кончилась».
 
У Казакова, в любом его рассказе, в любой повести, восхищает воплощённое им в творческую жизнь высказывание Хемингуэя — писать только о том, что досконально знаешь. Обратите внимание на три следующих абзаца:
 
«На поляну с шумом опускается тетерев. С минуту он сидит неподвижно, поглядывая на пламенеющий восток, как бы в нерешительности: «Подождать или уже пора? — и, видимо, решив: «Пора!» — пригибается, распускает крылья, бежит по поляне и вдруг громко и яростно кричит: «Чу-ффышы!» И в ту же секунду на поляну садятся еще несколько тетеревов. С безумной отвагой кидаются они друг на друга — и начинается битва любви, бывающая только раз в году.
 
Как они бьются! Как бормочат, чуфыкают, сшибаясь в воздухе!
 
Один петушок, молоденький и горячий, не нашёл себе сразу врага. Он бестолково суётся к дерущимся, но те — глаз в глаз и клюв в клюв — видят только друг друга и не обращают на него ни малейшего внимания. Петушок приходит в отчаяние, ему непременно нужен враг, нужна битва. Он шипит, раздувая зоб, облетает несколько раз поле битвы и, наконец, начинает драться со всеми подряд, перескакивая от одной пары к другой. За ним гонится сразу несколько разгневанных бойцов, он бросается на них, отважно бьётся — он счастлив».
А в самом рассказчике бьются два чувства — воинственное, охотничье и мирное, художническое:
 
«Я лежу с ружьём в руках, слушаю песни леса, дышу его запахами. От ударов сердца руки мои дрожат и тело вздрагивает. Долго удерживаюсь, не хочу стрелять, не хочу разрушать этой праздничной весенней жизни. Но всё счатье охотника — в выстреле, и я стреляю. Выстрел гулко разносится по лесу, перекатывается по озёрам и затихает вдали...»
 
И вот, после короткого, всего в 67 книжный строчек, но ёмкого повествования — короткая и не менее ёмкая концовка.
 
«...Солнце уже высоко. Мы идём по старой мшистой дороге с разбросанными по ней пятнами солнца и снега. Останавливаемся на высокой гриве. Далеко внизу, на разливе, видны утки, а совсем рядом с нами, на берёзе, стонет лесной голубь-вяхирь, и вздувшийся зоб его отливает золотом.
 
Всё кругом поёт и звенит. В лесу царствует весна»...
 
Если откровенно, такую прозу не надо бы дробить на части, выбирать из неё абзацы и строчки: читать её неразрывно, от начала до конца — неизъяснимое наслаждение. Но тогда прости-прощай наши заметки. Своими словами пересказать в высшей степени художественную вещь невозможно. И волей-неволей приходится прибегать к незаменимой помощи авторского таланта, неземных способностей возрождать живую жизнь на бумаге.
 
«И жарко, и холодно одновременно. Даже под опущенные ресницы, отражённое бирюзовой водой и льдами, умытыми ею, пробивается и слепит глаза солнце. — Так начинается повесть «Белуха». — Невысокая издали, зелёная полоса тундрового берега кажется близкой, но мы едем, едем, а берег будто бы даже удаляется от нас. Посмотришь на синеватые холмы, отведёшь взгляд, проводишь глазами какую-нибудь льдину, потом опять взглянешь — ещё дальше!»
 
В одном из интервью Казаков говорил о том, что в рассказе, как в стихотворении, начало и концовка играют особую роль. Начнёшь интересно, и рассказ напишется интересно, завершишь удачно, и рассказу удача обеспечена. В общем-то, и читатель этого же негласного закона придерживается. Понравятся первые строчки, он и дальнейшее прочтёт без риска. Так же и мы, без малейшего риска последуем вглубь повести.
 
«Вода спокойна, но всё вокруг точно зыбится, видения, миражи окружают нас — то вдруг погрузишься будто бы в водоворот, и странно, что нас не заливает водой, стеной вздыбившейся вокруг; то вознесёшься, и кажется тогда, что видишь не только горизонт, но и то, что за горизонтом — блестят озёра, лениво извиваются реки... Оглянешься назад — шхуна висит в воздухе, прищуришься, всмотришься, нет не висит, а стоит на некоем прозрачном воздушном столбе...»
 
И вот, безупречно чувствующий ритм повествования, писатель приступает к основной части поизведения плавно раскрывая то, что будет предложено нашему вниманию.
«...откуда-то приходит, как слабый ток, и охватывает меня тревожное предвкушение чего-то необыкновенного. Всё сделано: пройдены сотни километров во льдах, сети поставлены, загон готов, моторы катеров отрегулированы. Шхуна спит, овеваемая тёплым воздухом из тундры, и дежурит на мачте вахтенный матрос. Он ждёт появления белух. А пути её загадочны! Никто из зверобоев не знает, где она, в каких таинственных водах появляется, почему так упорно и постоянно идёт Ледовитым океаном на восток и куда потом уходит».
 
Пока белух не видно, зверобои решили сплавать на катере к береговой речушке, наловить омуля и сварить в избушке промысловика славной северной ухи. Когда ткнулись в прибрежный песок, капитан скомандовал:
 
— Ну вот хоть вы — Морковский, Шилков — котёл тащите к избе, хозяину скажите, что скоро с рыбой придём, уху варить, да хозяйке скажите, чтоб нарядилась, скажите, поеты московские, знаменитые её опишут, лирические поеты, скажите, что о любви пишут!
 
Как старик пушкинский, три раза закидывали зверобои наши свой невод в речку, но ни золотой рыбки, ни простой, ни тем более омуля, не поймали, но уха, однако, состоялась — нашёлся у промысловика нужный запасец, а у гостей — «представительский», то есть спирт питьевой. И, как подметил автор повести, «начался любезный нашим сердцам разговор про то, как бывало, били тюленей, белух, сколько в Печорской губе сёмги было, какого гольца ловили на Новой земле, сколько было гусей и лебедей, а уткам, конечно, и счёту не знали».
 
«— Раньше кто на Севере бывал? — горячился самый старший среди нас Илья Николаевич. — Ну, пять-десять промысловых судов придёт в Карское, так? Ну, местные промысловики, как вот Петрович. Ну, бери еще зимовщиков — и всё! А теперь — эти самые туристы, да путешественники, да землепроходцы, да геологи, да вертолёты, да вездеходы — ага? Да всяких этих метеостанций понастроили, да ещё вот, говорят, мода в Москве пошла и за границей на нерпу, вот каждый и везёт домой по шкурке. Везёт, Петрович?
 
— Да не по одной, (— отозвался хозяин избушки)».
 
Долго разговоры заполярные длятся. Но вот пирующие из окошка заметили бегущие от реки фигурки. Вышли на крыльцо и издалека услышали: «Белу-у-у-ха пошла-а-а-а...»
Дальше в повести идёт описание охоты на белух, морских северных животных, которых всё меньше и меньше остаётся. Эта, по сути, песнь песней рыбака, поразила меня до глубины души. Я очень люблю хемингуэевскую повесть «Старик и море», а вот теперь не меньше и «Белуху» Казакова. Как там я нахожу безупречное знание непростой темы, так и здесь. Как там автор легко проявляет талантливость в самой высокой степени, так и здесь тоже.
 
«Я сначала ничего не видел, вспыхивавшее на мелкой воде солнце слепило меня. Прошло пять, десять минут, и вдруг прямо перед нами показалась из воды ослепительно белая спина с острой выгнутой хребтиной, взбулькнул могучий горизонтальный, совершенный в своей точёности хвост — вот она!..
 
И тут же, словно всем белухам сразу не хватило воздуха или они захотели увидеть тех, кто их преследует, — то там, то тут стали показываться и сразу же с хлюпаньем, с прохладным плеском скрываться белые туши...
 
Но ещё были они и прекрасны! С гладкой, как атлас, упругой кожей, стремительные, словно бы даже ленивые в своей мощи и быстроте. Винты наших катеров вращались что есть силы, тогда как белухи еле пошевеливали хвостами, еле поводили телами своими, — а шли всё впереди нас, и никак не могли мы их догнать».
 
А теперь внимание! Впервые в этой повести даёт о себе знать тема, которая раскрывается не по-соцреалистически в лоб, а по-классически ненавязчиво, осторожно, художественно.
 
«В ужасной страсти своей к убийству выпросил и я у боцмана винтовку и всё держал, с наслаждением ощущая её тяжесть, забив предварительно в магазин маслянисто-жёлтые патроны с туповатыми черноголовыми пулями — дыру величиной с кулак в трепещущем теле делает такая пуля.
 
Но, разглядев белух, я вдруг остыл и положил винтовку и стал молиться. Господи, думал я, отвернули бы они в море! Испортились бы наши моторы! И что стоит этим прекрасным существам, даже войдя в загон, перевалить через верхний ряд сетей, через поплавки, и уйти дальше, и продолжать свою непостижимую, неподвластную человеку жизнь!»
 
Но чуда не произошло. Красавицы-белухи зашли в ловушку, и зверобои, с овладевшей ими страстью, стали «туповатыми черноголовыми пулями» уничтожать никому не принёсших вреда животных. И наступил вечер.
 
«...кто спал, кто говорил о женщинах, кто крутил в радиорубке ручки, ища подходящую станцию, кто просто курил на полубаке, кто чистил винтовки, а на мачте в бочке сидел вахтенный с биноклем, всматриваясь в прибрежные воды, чтобы в какой-то миг огласить нашу дремлющую шхуну воплем:
 
— Белуха идёт!»
 
(Продолжение следует)