Физика и лирики. Рассказ к Новому году

 
    Дверь подъезда распахнулась, открытая « с ноги», и дворовый кот с мявом метнулся через забор палисадника, канув в сугробе. Он спешно выбрался из снега и с омерзением отряхнулся. Величественно обратив взор на того, кто так жестоко лишил его приюта под дверью, кот увидел корявого мужичка в куртке нараспашку, из-под которой торчали ноги в тренировочных штанишках и калошах на меху. Оскальзываясь, мужичок поковылял через двор к магазину, в окнах которого уже горел свет, даже несмотря на то, что было утро, хоть и позднее, но всё-таки праздничного первого января. Радуясь этому факту, мужичок втиснулся в примёрзшую дверь и поздоровался сиплым прокуренным голосом.

     Продавщица (Рита Горелова, 30 лет, не замужем, не была, не состояла) взглянула на него безо всякой надежды: денег у такой публики никогда нет, записывать в долг начальство запретило, да и крепче пива в хозяйстве ничего не бывает.
 
     Но мужичок спросил у неё совсем другое:

     – Ритуся, а у тебя тазики цинковые есть?

     – Чего? – растерялась продавщица, уже мысленно отрепетировавшая речь, с помощью которой отбреет посетителя. Речь не удалась.

     – Ты понимаешь, Ритусь, он ведь ещё раз прилетит, а что мы ему скажем?

     – Кто прилетит?

     – Ну, откуда я знаю, как его зовут, гос-споди, – жалобно сказал мужичок. – Ему, понимаешь, надо, а что я ему скажу? Нетути у Риты тазиков, да?

     На этом месте Рита вновь обрела дар речи и послала-таки мужичка в трениках туда, где ему надлежало быть, по мнению всего двора, – на кодировку от алкоголя.

     Шаню и его сожительницу Майку знали все во дворе. Сам Шаня в былые годы даже работал сторожем в администрации, пока не спился тихо, но уверенно; пока не начал разгуливать по двору в сатиновых семейных трусах, уверяя всех, что это такие модные шорты; пока не начал жить с ещё одной колоритной фигурой посёлка – Майкой-казашкой.

     Майка была значительно старше него, пила значительно чаще, имела чудный рост в полтора метра и в периоды трезвости делала ремонт за деньги. С тех пор, как эти двое стали жить вместе и чудить вместе, с ними произошло много забавных историй, мораль которых можно выразить разве что фразой «Водка – зло».

     Последний их « подвиг» состоял в том, что они вдруг решили поменять пол на кухне. За дело взялись резво и споро, вынули на кухне всё, вплоть до самого цементного основания, с великим трудом затянули на третий этаж пять мешков песку, высыпали их кучей посреди кухни и... запили на три месяца. Весь подъезд и площадка до магазина были усыпаны песком, вынесенным на ботинках и брючинах посетителей, но от гололедицы жители двора не страдали точно.

     Поэтому уверенность Шани в том, что хоть кто-то к нему прилетит и попросит цинковый таз, Рита не поддержала. Шаня горестно покивал и потащился вдоль двора, пытаясь заглянуть на балкончики первого этажа и найти там вожделенный таз. И – о, чудо! – таковой нашёлся!
 
     Шаня неловко вскарабкался по подставленной доске на балкончик и стал аккуратно снимать цинковое корытце с гвоздя, на котором оно висело. Но у бойца алкогольного фронта дрогнула рука, и таз с грохотом и лязганьем покатился по балкончику.
 
     Хозяин квартиры, бывший учитель физики, а ныне торговец бытовой химией Иван Матвеевич никак не ожидал такого выверта судьбы на первое января. Вчерашняя ночь для него только-только стала вчерашней, казалось, что заснуть удалось лишь час назад, а тут вдруг Шаня, цинковый таз, грохот и вопли... Выскочив на балкон в потрясающе мятой пижаме, учитель-физик применил к Шане единственный нужный к случаю закон – закон всемирного тяготения, то есть попросту бросил дворового алкаша об пол. Шаня лежал красиво и признаков жизни не подавал. Учитель потряс его маленько, даже попинал слегка, но тот продолжал прикидываться дохлым, надеясь, что хоть так не побьют.

     Иван Матвеевич вздохнул, выматерил про себя своё известное человеколюбие, подхватил Шаню под мышки и поволок к себе в квартиру. Калоши на меху препротивно скребли ламинат и издавали гадкий звук, от которого хотелось заткнуть уши и зажмуриться, но физик уверенно доволок вора-неудачника до ванной комнаты, бросил его там на пол и деловито принялся поливать из душа холодной водой. Волей-неволей Шане пришлось вернуться из мира мёртвых.
 
  ...Через полчаса оба – и вор, и хозяин тазика – сидели на кухне за столом. Они доедали какой-то невнятный салат (Иван Матвеевич уже и сам не мог сказать, откуда он и из чего сделан) и допивали то, что ещё было в холодильнике.

     Телевизор на кухне работал, видимо, с ночи и показывал нечто совсем не праздничное: очередной документальный фильм про то, как прилетят инопланетяне и что из этого получится.
Дожёвывая хвост селёдки, Шаня буднично заявил:

     – Да ну их, от них только проблемы одни. И брешут они много. Что ни скажут – всё брехня.

     – Кто? Телевизор? Да-да, – покивал учитель.

     – Да какой телевизор? У меня нету его. Инопланетяне эти, говорю, брешут. Не помню, кнуперсы или каперсы, как их там...

     – А ты что, инопланетян видал? – предчувствуя шутку, спросил физик.

     – А ты будто не видал? – удивился Шаня.

     – Не приходилось, – усмехнулся учитель. – Ну, расскажи хоть. И, кстати, тазик тебе зачем?

     – Так всё ж от них, от кумперсов этих! На прошлый Новый год решили мы с Майкой отметить по-людски. Ёлка там, шарики-бобики, чтобы подарки под ней, серпантин всякий. И, – Шаня со значением поднял вверх заскорузлый указательный палец, – тр-резвые! Я мандаринов купил килограмма три. Ну, Майка пошла в парк за ёлкой.

     – Так в парке ж нельзя рубить, – заметил Иван Матвеевич.

     – Ну, нельзя, так и что? – легкомысленно заявил Шаня. – И вообще, ты будешь слушать? Чего ты перебиваешь всё время? У меня и так от тебя голова ещё гудит.

     Учитель сделал руками знак «сдаёмсу» и закусил капустой.

     Шаня продолжал, всё больше увлекаясь:

     – Значит, Майка вспёрла эту елку на третий этаж, хоть бы помог кто! Наряжали мы её. Знаешь, как здорово. Я детство вспомнил, бабушку свою... Ну, шарики-то у меня от бабушки ещё, стеклянные. Стали вешать, уронили штук несколько. Морда моя в них так отражается – любо глянуть! А Майкины глазки узкие – умора вообще. На стол накрыли, знаешь, по-человечески так: салат, колбаса, картошка и ещё фигня какая-то, смешно называется... а, не помню всё равно!

     И вот, значит, сели мы с Майкой провожать старый год. Чем-чем? Ну, что было, то и пили, пиво какое-то. Так что были трезвые, отметь! И тут вот... ну, как у тебя на кухне балкончик, только мы ж на третьем этаже... открывается дверь с улицы и – ррр-раз: фонарь в лицо! Ну, прямо в морду, разве ж так можно? Я и крикнул там что-то такое, мол, перестаньте... пожалуйста. Да. Ну, не так культурно крикнул, ясное дело.

     А он, значит, ни слова, ни полслова, молчком заходит и стоит, смотрит. Ладно, хоть фонарь свой потушили, а то чуть зрения не лишился!

     – Да кто там зашёл-то?

     – Кумпарс этот… компост... Да не запомнил я, что ты придираешься? Такой, знаешь, важный: толстый, нос на три ноздри, рожа такая с прозеленью, блинчиком, а росту – ну, с мою Майку, не выше.
 
     – А одет как? – подхихикивая про себя, спросил физик.

     – Да пёс его знает, что там у них носят и как оно зовётся! Вроде бы одет был, а во что – не скажу. В руках такой шарик стеклянный, вот хоть на ёлку вешай! Вроде бы прозрачный, а как повернётся – картинки разные в нём. Значит, вошёл он к нам, оглядел нас – а глазки такие маленькие, кругленькие, так и крутятся, забормотал по-своему. Ты ж знаешь, Матвеич, я со школы только «хау дую ду» помню. Я ему так и сказал, что, мол, ни фига не понимаю! Ладно, Майка, она не русская всё равно, но я-то хотел понять.

     Этот купорос ещё поблеял маленько, видит, что дело туго идёт, и ка-ак свистнет! Прямо вот ноздрищами своими свистел, рта не раскрыл даже... Э, погоди-ка, так не было у него рта, что ж я вру. Как набежало их к нам с балкона-то, кампистов этих, тоже такие круглые и маленькие, с шариками своими стеклянными. Встали в кружок и давай на своём совещаться. Воркуют, присвистывают, подхрюкивают.

     Майка моя не растерялась, водку на стол достала – всё же гости, не опозориться чтоб.

     Главный этот кумперс шарик свой повертел чуток и опять заблекотал на своём. А шарик давай переводить – во машинка!

     – Ну, и чего они от тебя хотели? – откровенно уже издеваясь, спросил физик.

     – Да я так и не понял, – отмахнулся  Шаня. – Говорили, что, мол, полетели с нами, человек. Мол, у них там, на ихней планете, как там её... что-то вроде Компартии... меня вылечат и Майку тоже... А чего нас лечить, если мы здоровые? Говорил, что тут недалеко, через неделю будем у них. Мол, через год на первое января – это сегодня, то есть – комета какая-то прилетит и шандарахнет тут всё, а мы с Майкой у них останемся.

     – Ну, и чего ж ты не полетел? – спросил Иван Матвеевич.

     – Да ну их, несерьезные какие-то! Выпить отказались, только понюхали – и как давай бормотать ерунду свою. Ёлку уронили, лезли всё к ней, свои шарики стеклянные к моим ёлочным пристраивали. Ну, мои-то шарики не разговаривают и из картинок только мою морду показывать умеют. Умора с ними, с кипарисами этими! Как дети малые! Верят всему, что ни скажи.
 
     Спрашивают, что, мол, у вас тут стоит – и тычут в таз мой цинковый. Он у нас на кухне с цементом стоял ещё с декабря. Майка сдуру возьми и ляпни, что это – моё божество, что я, мол, молюсь на это корыто цинковое, не разрешаю никому его трогать, уже два месяца, мол, стоит, под ногами мешается! Ну, дура-баба. Хочешь со мной поругаться, так не при инопланетянах же!

     А они поверили, щупают тазик-то, пальцем… или что там у них... в цемент лезут, нюхают, только что не едят его. Говорят, отдайте нам своё... как это?.. А, культовое изделие на исследования.
 
     – А ты что?

     – А я отдал, что мне – тазика жалко? И цемент уже был перестоявши. Один так ноздрями щёлк – и нету моего корыта! И песок убрался куда-то, во как умеют. Говорит, через год прилетим за вами – вы ещё такое же сделаете? Я и пообещал. А потом мы с Майкой запили, потом огород, потом... короче, забыл я про этот тазик. Отдай мне свой, на что он тебе?

     – Да отдам, отдам, – нетерпеливо ответил учитель – ты дальше рассказывай.

     – А что тут рассказывать? Посидели у нас до утра, ничего не пили-не ели, свистели только по-своему. А шарики попрятали. Тыкали мне в пузо чем-то, и на стенке мои внутренности, как в кино на экране, разглядывали. Как у коня, слышишь, зубы посчитали. Ну, дураки дураками, кто ж в Новый год такой ерундой занимается? Опять мне там плели, что комета, что всем кирдык, что, мол, готовься, через год прилетим...

     – И что?

     – Вот я и говорю: брешут они всё, кимпансы эти ваши. Вот оно первое января – и где они?! Брехуны космические. Никогда больше им верить не буду. Я и тазик другой нашёл… – тут Шаня виновато глянул на физика, но тот даже не отреагировал на такое наглое враньё. – А их нету! Вот – на, смотри, на память оставили.

     Шаня вынул из кармана куртки палочку длиной сантиметров в пятнадцать, похожую на металлический гвоздик. Палочка, бесшумно и легко упав на стол, вдруг ожила и встала на острие, не касаясь стола. Шаня покачал её в разные стороны, будто игрушку-неваляшку, но она всё равно, вопреки законам физики, стояла ровно на острие, примерно в трёх миллиметрах от скатерти, и чуть подрагивала, будто готовясь на взлёт. Шаня снова взял её в руку, приставил к бетонной стенке. Палочка слегка упёрлась острием в обои, отодвинулась от них чуть-чуть и зафиксировалась параллельно полу, продолжая вибрировать.

     Иван Матвеевич, конечно, был мужик бывалый, всякое видал, но реакция на палочку у него случилась прямо-таки истерическая. Он сам лично потрепал её пальцем, убедился, что она тёплая и шевелится, но при этом искусственная и сделанная из непонятного материала, а поведение её противоречит всем тем законам физики, которые он так долго преподавал в школе. Его пытливый ум сопоставил факты, и учитель, потрясённый до глубины души, упал на табуретку.

     – А... б-больше ничего они не оставляли? – спросил физик у довольного эффектом Шани.

     – Да, чушь всякую! – отмахнулся тот. – Эта штука хоть интересная, шутейная, фокусы показывает. Что оставили? Мелочь какую-то, навроде денег. Их ни в одном магазине не принимают, Майка их на металлолом сдала – на что они ещё нужны? И шарик один свой стеклянный оставили, да. Там кино такое показывали, только всё время одно и то же. Смотришь в него, а в нём этот кумперс зеленомордый стоит и что-то рассказывает, вроде корреспондента в новостях, за спиной у него показывают звёзды разные и стрелочки какие-то с цифрами. И я пока смотрю, он треплется на своём языке, на кипунском этом, а только отвлечёшься – как давай ноздрями свистеть! Аж раздражать стало.

     – Можно посмотреть? – с придыханием спросил учитель.

     – Да всё, каюк ему, шарику-бобику этому. Знаешь, хотели вчера на ёлку повесить его, а в нём и петельки нет. Я стал шилом пробивать, а шарик этот в руках у меня ка-ак бахнет! И сгорел, весь сгорел, будто бумажный был, одного пепла – с чайную ложечку.
 
     Короче говоря, не плетите мне тут про ваших инопланетян. Все они брехуны и зануды, а выпить не с кем.

     Шаня гордо выпрямился, поманил пальцем всё ещё дрожащую на стене палочку, которая сразу же потянулась к его руке и спряталась в рукаве куртки.
 
     – Ну, я тазик-то на всякий случай заберу? – полуутвердительно сказал он физику и гордо вышел через балконную дверь.