Шар голубой

 Повесть
               
         В будний августовский день в половине десятого утра на привокзальной площади  было немноголюдно. Волна пассажиров и провожающих утренние поезда уже схлынула, а  очередная волна, связанная с вечерними поездами,  ещё не поднялась. Я стоял на остановке 101 автобуса в группе офицеров-отставников, ничем не выделяясь среди них. Мы, как инкубаторские цыплята,  одеты были совершенно одинаково: в старенькие потёртые шевретовые лётные куртки, из - под которых выглядывали рубашки защитного цвета и, в такого же цвета, военные брюки с выпоротыми голубыми кантами. Обувь тоже не отличалась разнообразием: ноги были обуты в порядком изношенные  лёгкие и удобные полётные ботинки. Вместе с нами автобус ожидали несколько усталых немолодых женщин, которые, видимо, как и мы, ехали домой после отработанных суток. Небо над нами,  затянутое низкой облачностью, периодически моросило мелким дождём, загоняя нас под крышу  тесной автобусной остановки.  Из кармана куртки я достал пачку «Беломора» и протянул её товарищам, предлагая закурить. Затем вытащил папиросу, размял табак, постучал мундштуком по ногтю большого пальца, избавляясь от крошек, чиркнул спичкой и с наслаждением  втянул в себя первую большую затяжку табачного дыма. Мой организм заядлого курильщика с благодарностью откликнулся на курение, учащая сердцебиение и  пытаясь улучшить самочувствие. Но  настроение было скверным и соответствовало ненастной погоде. 
    -  Есть же такие люди на свете, - думал я, выдыхая ртом табачный дым. – Сначала наобещают, а потом, когда нужно обещанное  выполнять, делают ход вперёд пятками. Ведь обещал, что отпустит с работы  на неделю к тёще в Старую Руссу, где сейчас жена с ребятишками отдыхает. Но, негодяй,  нашёл причину: «Ты знаешь, что у  Себастьяна  вчера инкассаторскую машину  грабанули?  Это, конечно, не  наши. С нашими у меня контакт. Это заезжие беспредельщики,  которые  на всё готовы. Теперь жди, что и в мой банк полезут. Нужно усилить охрану.  Бережёного бог бережёт. А ты хочешь, чтобы я тебя - начальника смены, взял, да и  отпустил. Молодец, правильно рассуждаешь: пусть приходят, деньги забирают и меня по миру с сумой пустят. Так, что ли? Если так случится, то ты этому будешь только рад. Тогда я стану таким же нищим, как и ты. И сравняюсь с тобой. Так,  вот, запомни мои слова: не бывать этому. Будешь день и ночь караулить моё добро. А гулять будешь, когда этих бандитов поймают. Но, вряд ли это будет скоро». И я снова представил себе ненавистное, заплывшее жиром, лицо управляющего банком Малкина, который громко выговаривал мне, подкрепляя сказанное жестикуляцией рук.  «С сегодняшнего дня  будете дежурить полуторными сменами, - брызгал он слюной, - и потому перевожу вас, дармоедов, с режима дежурства «сутки - двое» на режим «сутки через сутки». Предупреди своих. А кто не согласен, то, вон отсюда! Слава богу, от желающих  отбоя нет».
          С точки зрения логики мерзавец Малкин был прав. Но женская логика совершенно иная: она приемлет только такое развитие событий, которое направлено на сохранение и укрепление семьи. И я понимал, что, как бы ни сложились обстоятельства, раз я пообещал жене приехать на этой неделе, то обязан буду это сделать. Иначе, какие бы самые убедительные доводы я не приводил, всё равно ей будет казаться, что я не приехал не потому, что не смог, а потому, что стал и её, и детей любить меньше. Из всех продуманных мной вариантов я выбрал самый простой: сегодня собрать дома вещи и продукты, которые просила привезти Валя, и завтра утром взять их с собой на работу. А, после дежурства -  сразу  на автобус, и в Старую Руссу. Несколько часов провести с семьёй и с последним междугородним рейсом возвратиться назад в Новгород. О том, чтобы перечить Малкину и вступать с ним в конфликт  -  не могло быть и речи. Моей жалкой пенсии отставного подполковника-лётчика для одного меня и то не хватало. А на моих плечах ещё лежала забота о жене и подростках-близнецах Оленьке и Коленьке. Безденежья я уже нахлебался в последние три года перед увольнением, когда выплату зарплаты задерживали на несколько месяцев, и после увольнения, когда целый год обивал пороги в поисках работы.   Содержать семью на мою пенсию и медсестринскую зарплату жены практически было невозможно. Спасибо тёще, которая бесперебойно снабжала нас простыми деревенскими продуктами: куриными яйцами, картошкой и капустой. А, иногда, баловала и курочкой.
          По расписанию подошёл обшарпанный «Пазик». В его переднюю дверь стали поочерёдно подниматься  вначале женщины, а за ними и  мы. Молодящаяся кондукторша Капа, работающая на 101 маршруте «Новгород - Катовицы» со времени его открытия и знающая постоянных пассажиров, как облупленных,  стоя на верхней площадке, споро принимала деньги, отрывала от билетной катушки, висящей на груди,  билетик и совала в руку, проходящему мимо неё человеку. «Господа бывшие офицера, у нас льгот ни для кого нет, - увидев нас, громко забалагурила она, - мне ваши корочки афганские не нужны. Солдата ещё могу бесплатно провезти. А вас нет. Оплачивайте проезд». Купив билет, я выбрал, из оставшихся свободных  сидений, самое чистое и сел на него. Автобус тронулся, с привокзальной площади повернул на Псковскую, затем на улицу Александра Невского, сделал остановку напротив гостиницы «Волхов» и снова неторопливо двинулся вперёд, колеся по городу и принимая на остановках немногочисленных пассажиров.  На выезде из города, на остановке «Заправочная станция» в автобус вошёл мой закадычный дружок Валера Федосеев. Судьба, которая однажды свела нас, одногодков, при поступлении в лётное училище, уже больше не разводила: лейтенантами мы приехали служить в один полк, в один год в нём стали командирами кораблей, а затем и отрядов. Отслужив положенное, в сорок пять лет оба уволились в запас, да так и осели в этом, ставшим для нас родным за долгие годы службы, гарнизоне. Валера работал оператором на заправочной станции и, как и я, тоже возвращался домой после смены. Он пожал мне приветственно руку и спросил, усаживаясь рядом,
         - Ну, что, Санёк, получил отпуск?  Нет? А, в чём дело? Зря ты надеялся на него,   -    узнав  причину отказа, сказал Валерий. -  Этот Гришка Малкин – порядочная сволочь. Раз обещал, то обязан был организовать охрану так, чтобы можно было тебя отпустить. Наверняка, ребята бы тебя подменили. Но, нет. Не хочет, чтобы мы оставались людьми. За быдло нас считает. А решение твоё, Санёк, ехать к жене,  я поддерживаю. Ничего, будет и на нашей улице праздник. Ну, хватит, тебе киснуть, Саня, - глядя на моё пасмурное лицо, продолжал  дружок, - впереди у нас целый свободный день. Давай его распланируем и вдвоём проведём.   Моя  Верка с дочкой тоже в деревне у  родаков  находится.  Так, что я  один, как перст. Может,  на природу рванём? Смотри, небо расчищается.
          С предложением друга я легко согласился. Действительно, среди облаков стало проглядывать солнышко, разгоняя тучи и предвещая улучшение погоды. Тем более, что общество Валерки, сколько бы времени и в какой бы ситуации мы с ним вместе ни находились, никогда не тяготило меня. Мы решили, что, по приезду  домой, поспим пару часиков, а затем, после обеда, собрав снасти, отправимся на Валеркиной вёсельной лодке на рыбалку на вечернюю зорьку.
           Выйдя из автобуса на конечной остановке, мы беспрепятственно, не предъявляя пропусков неряшливо одетому солдату, уделявшему внимание только женщинам, прошли через вертушку КПП и оказались на запущенной  территории военного городка. Слева и справа от асфальтированной дороги, имеющей многочисленные выбоины и колдобины, стояли вперемежку служебные здания и жилые дома с одинаково неухоженными серо-грязными стенами и разбитыми входными дверями. Недалеко от домов, примыкая вплотную к проезжей части дороги, лежали кучи свежих бытовых отходов. Во многих местах территория городка была перерезана глубокими траншеями от вскрытых теплотрасс.
   - Сань, в этом году опять, наверняка, без тепла будем сидеть, - указал в сторону теплотрасс  Валерий.
   -  Это точно, - согласился я. – Я с Васькой Боровковым, командиром хозроты, на прошлой неделе разговаривал, так он сказал, что до сих пор  деньги на ремонт не поступили.
   -    Сань, как за короткое время всё изменилось к худшему. Помнишь наш городок, когда мы сюда приехали лейтенантами?  Тогда чистота и порядок были идеальными. Не хуже, чем в училище. А, что теперь?
         Я согласно кивнул в ответ. Да, прошедшие годы, действительно, были лучшими. Лучшими потому, что мы  были молоды, и эти счастливые годы оказались  той реальной жизнью, о которой мечтали: интенсивная, сопряжённая с риском,   лётная работа,  суровая военная служба, позволяющая чувствовать себя мужчиной, красивые девушки, не скрывающие своего интереса к нам. Лучшие потому, что за эти годы мы,   по-настоящему, влюбились и, женившись, обрели детей. И, наконец, достигли вершин мастерства, которое позволило нам  встать в один ряд с настоящими асами. Но пришло другое время с годами несчастья: перестройка, создавшая базу для слома политической системы и развала Союза, разграбления экономики и обнищания народа. Всю ужасающую несправедливость этих лет мы, офицеры, прочувствовали на своей шкуре.
         Остановившись с Валерием на перекрёстке, мы договорились встретиться на лодочной станции с рыболовными снастями в половине третьего дня, и направились каждый к своему дому. Я осторожно обошёл, издающую зловоние, кучу мусора и вошёл в четвёртый подъезд  дома офицерского состава, в котором жил уже шестнадцатый год. По узкой лестнице поднялся на самый верхний пятый этаж и открыл ключом, обитую дешёвым  дерматином, дверь своей  квартиры.  Я хорошо помнил тот   день и час, когда командир полка полковник Ровиков, вызвал меня в кабинет, в котором вместе с замполитом и членами жилищной комиссии распределял освободившееся жильё и торжественно сообщил своё решение о выделении моей семье отдельной двухкомнатной квартиры площадью 32,4 квадратных метра в 139 ДОСе. Выслушав мои слова благодарности, командир, находясь в хорошем настроении, не торопясь, закурил и, не предлагая мне сесть, продолжил свои рассуждения, обращаясь к офицерам,
        - Понимаете, вроде бы и строительство новых домов налажено, а не получается уменьшить число бесквартирных. Да, оно и ясно: по переводу многие прибывают, молодёжь из училищ идёт, женится, а отставники жильё не освобождают. Им деваться некуда. Вот и оседают в городке. А, вообще, порядок должен быть такой: женился офицер или из училища приехал с женой – тут же предоставлять отдельную квартиру. Но, очевидно, на моём веку мы такого положения не достигнем. Гусев, ты, например, сколько на подселении живёшь? – обратился он ко мне.
        -    В ноябре шесть лет будет.
        -   У него же отдельный случай, товарищ командир, - вступил в разговор замполит полка подполковник Лысенко. -  Он  второй раз женат. Когда он в первый раз женился, я ещё замполитом эскадрильи был. Вы, может, помните, Илья Николаевич?
       -      Конечно, помню, - подтвердил полковник. - Не забыл.
       -  Товарищ командир, - продолжал Лысенко, - мы в жилищной комиссии выдерживаем ту принципиальную линию, которую Вы определили: женился офицер – мы его, с Вашего согласия, выселяем из общежития и предоставляем комнату в квартире, в которой, в другой комнате уже живёт женатый молодой офицер, также не имеющий детей.  И только, когда родится ребёнок, мы, при Вашем положительном решении, Илья Николаевич, по возможности, выделяем отдельную квартиру. Кто быстрее родит детей, тот и раньше получит квартиру. Пусть соревнуются. У тебя, Гусев, двойня родилась.  Молодец.  Ты у нас идёшь, как особый случай, без очереди. Товарищ командир, предлагаю ему освободившуюся двухкомнатную выделить. А потом, когда дети подрастут, улучшить жильё.   
   -   Согласен. Вот, так, Гусев. Всё должно быть по справедливости. Родил детей,  получай отдельное жильё, живи, служи и радуйся.
- Спасибо.
   -   Ну, всё, - закончил разговор со мной командир полка, - можешь идти. Разрешаю занимать квартиру. Адрес знаешь?
- Так точно, в 139 доме. Майор Харченко освободил.
- Правильно. А ордер в домоуправлении получишь позже.
         Квартира, по меркам нашего городка, была, мягко говоря,  не идеальной. И мы с женой, отслеживая каждое освобождающееся жильё, хорошо были осведомлены об этом. Но готовы были идти в любую квартиру, лишь бы, в отдельную. Главным недостатком доставшегося нам жилища, являлась  сырая стена в комнате, примыкающей к маленькому балкону. Это был брак, оставленный стройбатом ещё при строительстве панельного дома. Влага от снега и дождя с крыши попадала в щель между стеновыми плитами и проникала внутрь квартиры. Каждое лето я  заливал крышу и  эту щель  кипящим гудроном, выпрошенным у командира аэродромной роты и предназначенным для заливки швов на взлётно-посадочной полосе. Но в зимнюю и в дождливую погоду сырость привычно занимала своё место. А в остальном, это была типовая «двушка», включающая две десятиметровые комнаты, четырёхметровую кухню с газовой плитой, узенький коридор, мизерные туалет и ванную с железным титаном, предназначенным для нагрева воды. Напротив ДОСа располагался обшитый тёсом деревянный сарай со съехавшей набок крышей, в котором жители дома накапливали дрова для топки титанов.
           Сутки, проведённые на дежурстве без сна, сказывались, но спать было некогда. Я, выполняя намеченный план, сбегал в магазин за свежими продуктами, которыми хотел  порадовать жену и детей. Также купил в нём две бутылки водки, одну из которых намеревался выпить с Валерой на рыбалке сегодня, а вторую с женой и тещёй в Старой Руссе. Вернувшись домой, аккуратно разложил покупки  по пакетам и разместил их в холодильнике. Затем собрал в  сумку от запасного парашюта одежду и обувь, которую просила привезти Валя, переоделся в спортивный костюм, поставил пузатый, громко тикающий, будильник на два часа и прилёг на собранный диван-кровать, служивший брачным ложем для нас с женой. Закрывая глаза,  скользнул взглядом по  пятну, которое после дождей  снова расползлось по стене и, мысленно ругая строителей, уснул. Проснувшись от прозвучавшего звонка, я нажал на кнопку будильника, но звонок продолжать звучать. «Телефон», - догадался я и поднёс к уху телефонную трубку.
    - Саня, - зазвучал в трубке голос Валерия, - ты не спишь ещё? - И, не давая мне опомниться, - я  думаю, что сейчас сон можно отложить.  Всё равно за ночь успеем отоспаться. А когда у нас ещё появится время побыть вместе без ограничений? Червей я накопал, прикормку приготовил. Бери удочки, и на выход. Я буду ждать тебя у лодки.
        Валерка в решении бытовых вопросов был  практичнее меня,  поэтому я легко согласился с его мнением.   Надев комбинезон, я, подавляя зевоту, прошёл на кухню, нарезал крупными кусками  колбасу и хлеб, взял из трёхлитровой банки несколько малосольных огурцов, и всю эту провизию вместе с бутылкой водки и коробками с прикормкой, опарышами, запасной леской, грузилами и  крючками аккуратно положил  в рыболовную сумку. Закрыв квартиру, спустился по лестнице вниз, прошёл к дровяному сараю, в котором  выбрал две самые удачливые донные удочки, подсачек и, по вьющейся между домами тропинке, вышел к Валеркиной лодке. Валерий уже поставил вёсла в уключины и, усевшись на корме, с нетерпением ожидал меня в полной готовности к отплытию.
       - Во, Санёк, ты время тянешь, - упрекнул он меня. – Давай, отчаливай.
       Я положил удочки и рыболовную сумку на носовую лодочную скамейку, навалился всем телом на корпус лодки и  резким толчком сдвинул её в воду, а, потом, убедившись, что движение  приобрело необратимый характер, запрыгнул в неё сам. Валерий, отплыв от берега на несколько метров, пересадил меня на корму, а сам для управления вёслами сел на среднюю скамейку лицом ко мне. Покрутив головой,  он выбрал впереди по течению реки точку, в которую следует приплыть,  наметил на берегу ориентиры,  позволяющие наблюдать их в поле зрения для выдерживания линии пути и стал грести, размашисто, почти без брызг, погружая вёсла в мутные воды Волхова и, резко, всем туловищем делая упругий гребок.
- Валера, устанешь, я погребу, – предложил я другу.
- Нет, Саня, грести я буду. А ты, пока, якоря приготовь. Мы на ближнюю ямку станем.
   Он классно подвёл лодку по быстро текущей воде к намеченной точке стоянки, в которую я, один за другим, опустил  два тяжеленных прогоревших колосника, выброшенных на свалку из угольной котельной, и приспособленных нами в качестве якорей. Мы замерили глубину и убедились, что  колосники легли  на пятиметровой глубине на самом краю  углубления, созданного на дне реки природой. Процедура подготовки удочек была самой ответственной, так как от неё зависело,  кто кого перехитрит, мы рыбу или рыба нас. Каждый из нас подготовил по две донные удочки: вначале снял со стопора катушку с леской, освободив крючки и центральное грузило.  Затем в  специальный мешочек  засыпал приманку, представляющую сложную смесь из перловой и гречневой каши, перемешенной с хлебом, кусочками жмыха и окроплённой постным маслом и, наконец,   нанизал на крючки  по пучку извивающихся жирных навозных червей. Расположившись по бортам лодки, чтобы не мешать друг другу, мы аккуратно опустили леску в воду, контролируя, чтобы поводки с червями не зацепились за кормушку и не перепутались между собой. И, почувствовав по обвисшей  леске, что груз достиг дна, мы выбрали  слабину у  катушек и установили их   на стопор. Принцип ужения придонной рыбы, применяемый нами был достаточно прост: лещи, путешествуя по реке в поисках корма, часто задерживаются у ям, в которых течение замедляется. Снижение скорости течения воды обуславливает накопление в ямах  мусора в виде коряг, которые затягиваются илом и служат питательной средой для различного рода червей, личинок и жучков, представляющих интерес для рыбы. И вот, в одной из таких ям, лещ вдруг обнаруживает питательную дорожку, которая струится из мешочка с приманкой. Двигаясь к источнику с лакомством, рыба находит ещё большее лакомство – пучок червей, зависает над ним и начинает засасывать в рот. Действия леща передаются по леске на удилище, конец которого начинает дёргаться, и рыболову остаётся только сделать подсечку и вытащить желанную добычу  в лодку, пользуясь для надёжности подсачеком.
       Денёк разгулялся вовсю: солнышко, медленно опускающееся по небосводу к западу, ярко сияло на полностью очистившемся от туч синем  небе. Но   сильный северный ветер, который дул нам в спины, и речная прохлада заставляли нас, время от времени, зябко поёживаться.  Мимо лодки, по фарватеру, проплывали буксиры, толкающие перед собой тяжело гружёные баржи с песком и гравием. Они поднимали высокую волну, и мы с Валеркой, чертыхаясь, ослабляли натяжку якорей из опасения, что лодку  стронет с места и придётся процесс установки снастей начинать сначала.
       - Да, сегодня, видно, жора не будет, - попытался сострить Валерка, вытаскивая из воды после слабой поклёвки очередного ерша.
       -  Точно, Валера, антициклон выходит, - заметил я, - давление растёт. Вот рыба и идёт на самую большую глубину. А наша яма не такая уж и глубокая. Может место сменим, станем поглубже?
    -  Нет смысла. Давай здесь посидим, не будем дёргаться. Что нам, рыба нужна, что ли?
Поймаем, куда девать будем? Если, только, Малкину завтра отвезёшь в подарок. Он, хоть и миллионер, а за копейку удушится, – засмеялся  друг.
        Ожидание клёва затягивалось, и меня всё больше клонило в сон. Я курил одну папиросу за другой до тех пор, пока Валерий, видя моё состояние, не предложил мне с полчасика вздремнуть. Я прошёл на корму, положил под голову  свою рыболовную сумку, лёг, свернувшись калачиком, и уснул…
      … Новость о зачислении старшего врача полка майора медицинской службы   Тарасова  в  Ленинградскую военно-медицинскую академию на факультет руководящего состава быстро облетела авиационный гарнизон. Для лётчиков, Борис Тарасов, жизнерадостный и толковый офицер, заядлый рыбак и охотник, непременный участник художественной самодеятельности и ярый волейболист, был своим парнем. Он не гнушался застолий по поводу красных дней календаря, полковых праздников,  завершения учений и итоговых проверок, обмывания присвоенных воинских званий и наград, дней рождений многочисленных товарищей, их жён и детей. Однако, дружеские отношения с большинством из  офицеров, с которыми он был на «ты», нисколько не мешали ему исполнять принципиально  свои должностные  обязанности.    Мы хорошо знали, что  на следующий после праздничного застолья день, проводя предполётный медицинский осмотр, после традиционного вопроса о состоянии здоровья и самочувствия, он обязательно спросит о том, имело ли место употребление спиртных напитков накануне, как будто это не он вчера чокался с тобой рюмкой, сидя рядом за одним столом. И, несмотря на то, что объективные показатели состояния здоровья: температура, пульс, кровяное давление,  слизистая оболочка глаз и  носоглотка были в норме, на допуск к полётам можно было не надеяться. Такая позиция  распространялась врачом не только на рядовых лётчиков, но и на руководящий состав, включая самого командира полка, а также на многочисленных инспекторов, с удовольствием приезжающих  с проверками в наш, окружённый неяркой северо-западной русской природой с  массивами лесов, рек и озёр, гарнизон. Командование предпринимало все возможные меры воздействия на строптивого медика, начиная  от грубого   нажима и заканчивая льстивыми посулами по улучшению жилищных условий в задыхающемся от бесквартирных  военном городке, пытаясь решить возникшую проблему  собственными средствами. Но Тарасов был непреклонен и не шёл на компромиссы, создавая конфликтные ситуации с той же периодичностью, с которой следовало одно праздничное мероприятие за другим. У руководителей нашей дивизии и воздушной армии, внимательно наблюдавшими за развитием ситуации в полку, не было единого мнения по данному вопросу. Меньшая часть, состоящая из наиболее принципиальных офицеров, считала действия врача правильными. Но, большинство, понимая, что вековые традиции многообразной  офицерской жизни таковы, что никакими инструкциями и запретами их нельзя изменить, имели противоположное мнение и были солидарны с командиром нашего полка, который вступил в  ходатайство по команде о направлении майора-медика, как наиболее достойного офицера, на обучение в академию в Ленинград. Такое решение удовлетворяло все стороны: командование надеялось, что на должность старшего врача  будет назначен более покладистый офицер, а Борис радовался возможности изучить в Ленинградской академии самые новые достижения военной медицины, а затем полученные знания применить в  войсках на более высокой должности.
       Теряться в догадках относительно того, кто будет новым  старшим   врачом полка, нам не приходилось. Ни для кого не было секретом, что на освобождаемую Тарасовым должность планируется его заместитель, капитан медицинской службы Евгений Филатов.
Евгений, превосходный терапевт и психолог, строго соблюдал требования медицинских приказов и наставлений при проведении  осмотров членов экипажей, дополнительно принимая во внимание их индивидуальные особенности. А так как большинство лётного состава, в целом, равнодушно относясь к спиртному, легко переносили алкоголь в небольших дозах и выдавали необходимые параметры, то проблему допуска к полётам он решал значительно проще.
        Для меня, как и для других  лётчиков,  установление доверительно-дружеских отношений с полковыми врачами, с которыми приходилось контактировать почти ежедневно,  имело важное  значение.  Если люди других специальностей могли выполнять свою работу, вполне доверяя собственному  самочувствию, то для нас такой вариант являлся неприемлемым.  Мы  могли приступить к исполнению своих обязанностей в воздухе только после тщательного анализа состояния здоровья специалистами-медиками. По этой причине наша судьба и лётная жизнь в значительной мере зависела от врачей. Конечно, все мы, молодые парни, выбравшие профессию военного лётчика и окончившие  лётное училище, надеялись пролетать как можно дольше. Основа такой уверенности была заложена врачебно-лётной комиссией,  которая, при поступлении в училище по итогам  освидетельствования  здоровья, сделала заключение о пригодности к лётному обучению.  Врачи, входившие в  состав  комиссии, имели указание  не только определить фактический базис здоровья, но  и перспективу его сохранения в течение последующих пяти лет после окончания училища. Считалось, что пятилетняя служба лётчика в строевой авиационной части, с одной стороны, полностью окупает затраты государства по его обучению. А, с другой - научно прогнозировать состояние здоровья на срок, превышающий целые пять лет, представлялось маловероятным. Но, несмотря на проведённый тщательный отбор, примерно каждый четвёртый курсант нашего курса был списан с лётной работы за годы учёбы. У одних, действительно, проявили себя такие болезни, которые относятся к разряду трудно выявляемых. Другие переоценили свои психологические возможности и не смогли справиться с усиливающимся от полёта к полёту чувством страха.  А некоторых парней подвело неразвитое глубинное зрение, то есть физиологическая особенность человека, позволяющая  определять с высокой точностью высоту  из кабины, стремительно приближающегося к земле, выполняющего посадку, самолёта. За многие тысячелетия своего существования  человечество в борьбе с природой  претерпевало эволюцию, развивая  качества,  которые были ему необходимы для выживания и продолжения своего рода. И, когда человек распространил сферу своей деятельности на воздух и космическое пространство, создав летательные аппараты, то выяснилось, что самые совершенные приборы, помогающие людям понять образ полёта, не в состоянии решить главную задачу для всех желающих – научить летать. Оказалось, что у многих здоровых, хорошо развитых и физически, и умственно людей отсутствует особенное чувство, которое может проявить себя только в небе – чувство полёта. Чувство, позволяющее  душой и телом влиять на самолёт, перемещающийся в пространстве, в такой же степени, в какой птица, не задумываясь, легко управляет  своими крыльями и движется в  воздухе.  Люди, внешне весьма похожие, имеют значительные индивидуальные  различия. И, зачастую, не подозревают ни о своей бесталанности или, наоборот, об имеющихся скрытых, даже от самого себя,  замечательных природных качествах.
        Я на всю жизнь запомнил короткое обращение генерала  Лотарева, начальника лётного училища, к нам, юношам.
       - Товарищи курсанты!  Я поздравляю вас с зачислением на первый курс и присвоением звания курсант. Будьте достойны этого звания, звания будущего офицера. Вы молоды, здоровы, образованы и готовы к лётному обучению.  Каждый из вас отобран из числа десяти абитуриентов, не прошедших в училище по конкурсу. В трудной и честной борьбе вы завоевали право стать военными лётчиками. Но вы должны помнить, что самые трудные испытания ждут вас впереди и  лётчиками станут только те, кто будут соблюдать дисциплину, хорошо учиться и имеют, заложенное природой, чувство полёта. Мы можем  научить летать и медведей. Но это потребует значительного времени и дорогостоящих расходов. И, как результат, в полк придёт посредственный лётчик, который уступит в воздушном бою сильному противнику. Я такой вариант исключаю.  Но отчаиваться не следует.  Те, кто не сможет летать по какой-либо причине, за исключением здоровья, дисциплины и успеваемости, смогут продолжить  обучение по другим авиационным специальностям. Они станут штурманами, офицерами командных пунктов и штабов. Желаю вам успехов в учёбе и в освоении профессии военного лётчика.
       Проводы Тарасова, несмотря на щекотливость ситуации, прошли торжественно. Командир полка издал приказ о поощрении офицера,  вручил майору на построении частей гарнизона ценный подарок -  противоударные  часы «Полёт» в хромированном корпусе, а на «отходной», которую с его разрешения Борис устроил  в лётной столовой, так расчувствовался, что пригласил его, после окончания обучения, снова в родной полк.
       После  отъезда Тарасова, Филатов приступил к временному руководству медслужбой, и медицинское обеспечение стало влиять на полковую жизнь с меньшей остротой. Но нас постигло разочарование, когда на очередном  построении полковник Ровиков, с явным неудовольствием,  объявил поступивший  из Главного штаба ВВС приказ о назначении на место, освобождённое Тарасовым, майора медицинской службы Рабиновича, переведённого к нам с равнозначной должности  из заполярного гарнизона. Командир, вызвав офицера  из строя,  представил его нам  и приказал Филатову в трёхдневный срок передать ему должность. Пока майор принимал должность, мы, лётчики, постарались собрать о нём сведения. Из официального источника информации,  личного дела,  выпрошенного нами на полчаса у кадровиков под честное слово, выяснили, что  характеристика на майора Рабиновича Давида Самуиловича ничем особенным не отличается от наших собственных характеристик. В ней был перечислен стандартный набор качеств каждого офицера: предан, честен, инициативен, дисциплинирован, обладает высоким профессионализмом, знает Уставы и правильно руководствуется их требованиями в повседневной жизни. Член КПСС.  Женат,  двое детей.  Награждён юбилейными медалями. А сведения, полученные из неофициального источника, от сержанта-диспетчера истребительного авиационного полка, базирующегося на Новой Земле в Рогачёво, с которым мы связались, буквально, на несколько секунд,  после неудачных  неоднократных попыток пробиться через десяток военных коммутаторов, состояли из одной фразы: «Мужик нормальный, но с причудами». Мы насторожились, но в чём заключаются причуды нового врача,  выяснить у диспетчера не удалось, так как связь прервалась.
      Приступив к исполнению обязанностей, Рабинович развил бурную деятельность: внёс существенные изменения в текущие и перспективные планы по службе и добился их  утверждения у командира полка. Слетал, с разрешения командира, в медслужбы дивизии и воздушной армии, где представился должностным лицам и подписал у них заявки на выделение новой санитарной машины, а также на доукомплектование медицинским оборудованием и медикаментами медицинских учреждений гарнизона. Возвратившись в полк, пригласил к себе командиров частей обеспечения  и  согласовал с ними планы косметического ремонта и оснащения  средствами связи зданий и помещений, отнесённых к медицинской службе. Параллельно с решением организационных вопросов старший врач начал  изучать состояние здоровья и психологической устойчивости лётчиков. Работа им проводилась в несколько этапов:  личные  беседы с упором на откровенность, медицинские осмотры, исследования на аппаратуре, анализ полученных результатов и снова собеседования. Такое пристальное внимание врача для большинства из нас, имеющих, тщательно скрываемые отклонения в здоровье,  ничего хорошего не сулило. Итогом полугодовой кропотливой работы Рабиновича явились медицинские характеристики на каждого полкового лётчика, в которых подробно, с применением специфических терминов и латыни, излагалась структура здоровья, перспектива его сохранения и возможность влияния на него наследственности, отношений в семье, взаимоотношений с командованием, сослуживцами, родственниками, а также квартирно-бытовых условий и различных увлечений. Наши просьбы о необходимости ознакомления с характеристиками, он вежливо, но твёрдо отклонял, заявляя: « Зачем вам знать о себе больше того, что вы уже знаете? А то, что необходимо, я сам сообщу, если понадобится». На медицинских предполётных осмотрах Рабинович не придирался, но его пронзительные чёрные глаза, как рентген, пронизывали лётчиков насквозь, не оставляя возможности скрыть что-нибудь.
        Давид Самуилович, являясь представителем знаменитого еврейского рода, подарившего человечеству великих политиков и учёных, музыкантов и художников, банкиров и экономистов, литераторов и военных, также проявлял себя как неординарная личность по многим вопросам. Но особое внимание он уделял научному поиску путей решения проблемы по сохранению здоровья лётному составу. Причём, из множества факторов, влияющих на здоровье, он выбрал наиболее, с его точки зрения, мало изученный – влияние алкоголя. Задача, которую ставил перед собой медик, была очень сложной: не запрещать употребление алкоголя вообще, так как это невозможно, а предложить такую культуру употребления, которая смогла бы не разрушать здоровье, а, наоборот, способствовать его укреплению. «Употребление крепких спиртных напитков в небольших, не более ста граммов, дозах и чаще, чем один раз в неделю – поучал нас врач, - активно разрушает нервную систему и печень,  резко отрицательно влияет на сердечно-сосудистую систему, а также снижает мыслительные способности.  Кроме того, может возникнуть серьёзное заболевание – алкогольная зависимость. В то же время, вам, лётчикам, почти ежедневно испытывающим значительные физико-моральные нагрузки и стрессы, жизненно необходима разрядка.  Лучшим способом снятия напряжения является редкое,  не чаще одного раза в месяц, употребление спиртного в значительных дозах. В результате употребления  вы должны достичь состояния глубокого сна, во время которого в памяти  происходит стирание  старой информации и обновляются нервные клетки.»
     С медиком не поспоришь, поэтому офицеры гарнизона, внимательно изучив рекомендации Рабиновича, осторожно, стараясь не перегнуть палку в таком сложном вопросе, стали переходить на рекомендуемую систему. Ощущения, которые мы получали, проводя эксперименты со своим организмом,  добросовестно докладывались Давиду Самуиловичу, а он, в свою очередь, ежемесячно представляя командиру полка доклад о состоянии здоровья личного состава, делал упор на положительное влияние   прогрессивной системы употребления спиртных напитков. Честно говоря, лично я никаких заметных изменений в состоянии здоровья к лучшему за собой, после проведённого с товарищами застолья, не замечал. А  старший врач, пользуясь благосклонностью командира и замполита,  всё настойчивее внедрял в повседневную жизнь, разработанную им методику. Кроме этого, он отобрал пятерых неженатых лейтенантов, в число которых попали и мы с Валерой Федосеевым, и стал проводить с нами дополнительные научные изыскания. «Укус змеи смертелен для человека, с одной стороны, но, с другой, общеизвестно, что не существует более эффективного лекарственного препарата, чем змеиный яд. По аналогии, представляется очевидным, - делился с нами своими идеями Рабинович, - что алкоголь может воздействовать на организм, в определённых условиях, и как ядовитое вещество, и как целебное лекарство. Вы должны понимать, что человеку в плохом настроении с подавленной психикой употреблять спиртное нельзя, так как он отравляет себя. Употреблять алкоголь, тем более в значительных дозах, может  только тот человек, который  пребывает в замечательном расположении духа. Мы можем ожидать, что он получит дополнительное лекарственное воздействие, которое позволит ему раскрепостить свою психику. Я точно не могу сказать, что это будет, но думаю, что вы почувствуете лёгкость, невесомость, и самое главное - необыкновенный прилив сил, ощутите,   как в ваше тело и в вашу душу вливается колоссальная энергия. Откуда к вам она должна поступить? Безусловно, из космоса.  Солнце  миллионы лет снабжает лучистой энергией всю огромную солнечную систему. Если оно погаснет, то, естественно, перестанет существовать и солнечная система. Я предполагаю, что у каждого человека есть возможность иметь своё собственное солнце. Просто мы, из-за своего невежества, не умеем им пользоваться. Частично отключив  сознание с помощью алкоголя, вы должны будете мысленно поймать свой собственный солнечный шар, открыв тем самым путь проникновения в ваш организм космической энергии. И, если это случится, то мы совершим, возможно, самое  выдающееся достижение медицины, победим болезни и резко увеличим продолжительность жизни.  А, потом научимся вызывать к себе своё солнце, не прибегая к алкоголю. Сейчас же, это вынужденная мера, без которой не обойтись». Мы внимательно слушали Давида Самуиловича, не высказывая сомнений. Но, конечно, поверить в то, что кто-то из нас соединится с космосом,  не могли. А полковая жизнь шла своим чередом: подготовка к полётам, полёты, учения, наряды, занятия, тысячи различных дел и забот, редкие дни отдыха и ещё более редкие праздники. Дополнительно наша замечательная пятёрка старалась выполнить в полном объёме задачу, поставленную Рабиновичем с надеждой получить положительный результат, но тщетно: алкоголь беспощадно, раз за разом,  погружал каждого из нас в состояние тяжёлого беспамятства, из которого не было сил вырваться. Старший врач, смотря на наши виноватые лица, старался, скрывая  досаду, приободрить и себя, и нас, говоря с улыбкой, что времени у нас более, чем достаточно. Первым, кого эксперимент стал тяготить, оказался я. Просто, на различные застолья  у меня не стало времени: я влюбился в Людмилу,  дочку подполковника Шемякина, командира второй эскадрильи. Девушка, захватившая целиком  моё воображение, училась на третьем курсе педагогического института, и, наверное, не была первой красавицей, в классическом понимании этого определения. Ещё недавно на неё, угловатую девочку- подростка, я не обращал никакого внимания, но с каждым днём она становилась всё более женственной и притягательной.  Наступило её девичье время: время проявлений обожания и признаний в любви по отношению к ней со стороны мужчин. У Милы появились постоянные поклонники, каждый из которых, в той или иной степени, ей нравился. Но, ко всем своим воздыхателям, она  относилась,  подчёркнуто  одинаково, не давая им повода  для вражды. Жить мне стало значительно сложнее: я  старался найти предлог, чтобы каждую свободную минуту провести с ней вместе.  Очарование, которое от неё исходило, оказалось для меня таким сильным, что я, просто, не находил себе места.  В ответ на моё внимание и настойчивость Милочка, поколебавшись, согласилась стать моей невестой, чему я оказался несказанно рад. С замужеством она не торопилась, и на свиданиях, кроме поцелуев и нежных объятий, ничего лишнего не позволяла. Мне очень хотелось навсегда соединить наши судьбы и я, при каждом удобном случае, просил любимую назначить дату  свадьбы. Наконец, Людмила, посоветовавшись с родителями и в соответствии с нашими знаками зодиака, согласилась выйти за меня  замуж 28 сентября. Я молил Бога, чтобы время шло быстрее, но, как назло, нам объявили, что с двадцатых чисел августа наша эскадрилья будет отрабатывать месячный лагерный сбор в полевых условиях. Зная о нашей с Милой помолвке, мои товарищи не оставляли меня в покое: они  добродушно подшучивали и давали советы, как необходимо вести себя в той или другой ситуации.
      Незадолго до дня Воздушного флота,  я проводил на железнодорожный вокзал своего товарища с училищных лет Володю Кротова, который, нагруженный чемоданами и сумками, уезжал в отпуск   с женой Татьяной и  двухлетним сыном  Мишуткой. Он, передавая  мне  ключи от своей отдельной однокомнатной квартиры, попросил:
       - Сань, ты к нам каждые три дня заходи, цветы поливай, - и подмигнул, - иначе засохнут.
       - Нет, Володя, не смогу. Мы  двадцатого  в лагеря перелетаем. Я ключи  Борьке  Маляренко, твоему соседу отдам. 
       -  Саша, да, ты что?  Намёка не понимаешь? – рассмеялась Татьяна. – Вот, мужики,  дураки набитые. Вам всё нужно объяснить. Так, вот, объясняю тебе, женишок, что, если приведёшь Милочку, то на постели бельё самое чистое. Не брезгуйте. А ключи, не Борьке, он козёл известный, а  его Светлане отдай. Я её проинструктировала.
      18 августа бал в Доме офицеров закончился за полночь. Мы с Милой, выйдя из зала, влюблённые и счастливые, не замечая времени, гуляли по набережной до тех пор, пока от холодного ветерка, подувшего от остывающей реки, нам не стало зябко.
      -  Милочка, у меня есть предложение, - волнуясь, произнёс я. – Володя Кротов в отпуск уехал с женой и сыном и оставил мне ключи от   квартиры, чтобы я за цветами ухаживал. А я, из-за занятости, несколько дней туда не заходил. Может быть, зайдём? Заодно и немного погреемся.
     -   А удобно?
         - Любимая моя, да мы с тобой, без пяти минут, как муж и жена. Что же тут неудобного, если мы любим друг друга?
         - Ну, ладно, пойдём, - озорно засмеялась Мила, заглянув мне в глаза, - польём цветочки, а то, вдруг, возьмут, да и завянут.
      Конечно, я заранее готовился к этому вечеру.  На стол, накрытый белой скатертью, я поставил две вазы: одну с фруктами, а вторую -  с большим букетом луговых цветов, по краям которого располагались ромашки, подчёркивающие  самые различные оттенки голубого цвета от скопления васильков, расположенных в центре.
      Включив свет в прихожей, я пропустил невесту вперёд, и прошёл за ней в комнату. Она робко остановилась в шаге от стола и подняла на меня, в смущении, сияющие синие глаза.
      -   Это тебе, - я протянул ей букет.
         -  Спасибо, - она прильнула лицом  к цветам, и всей грудью вдохнула их запах. – Саша, ты их держи. Я такой букетище одна удержать не смогу. А,  лучше, поставь их снова в вазу. Где ты такую красоту собрал?
       -   На луговой пойме, на том берегу. Специально на лодке сплавал.
      Мы сели за стол напротив друг друга, и я, поймал себя на том, что  стесняюсь присутствия  Милочки. Все слова, которые я произносил, казались мне неумными, а жесты и движения – скованными. Людмила, это было заметно, тоже испытывала неловкость из-за того, что осталась наедине со мной в чужой квартире.
- Мила, давай, цветы польём, - предложил я.
- Конечно. Зачем же мы сюда пришли?
    На кухне я отыскал небольшое эмалированное ведро и налил в него до краёв воду из-под крана. Я держал ведро, а Мила зачерпывала  в кружку  воду и поливала, растущие в горшках, комнатные растения, расставленные на подоконниках  и на специальной этажерке на балконе. Мы, не торопясь, переходили от одного цветка к другому, и мне казалось, что  влага, предназначенная для растений, живительно влияет на наше состояние, освобождая его от неуверенности. Закончив поливку, мы помыли руки и прошли в комнату. Я включил радиолу, отрегулировал громкость звучания,  отыскал радиостанцию, передающую медленную музыку, затем,  по - офицерски,  открыл бутылку шампанского и, наполнив бокалы, произнёс тост  за нашу любовь. Мы с Милочкой чокнулись и немного выпили.
- Саша, может быть, потанцуем? –  вдруг спросила она.
   Я  подошёл к ней и, поцеловав в щёку, положил свою руку на тоненькую талию. Мила прижалась ко мне, и танец закружил нас.
- Милочка, милая, ты знаешь, о чём я думаю?
   -   Знаю. Я тоже об этом думаю, милый. Я верю тебе, верю в наше счастье, иначе, не пошла бы сюда. Скажи, ты любишь меня? Любишь, по-настоящему?
   -     Мила, милая моя, ты самый дорогой, самый любимый для меня человек. Я полюбил тебя, и  буду любить тебя всегда. Тебя, и только тебя.
   -   Саша, хороший мой, я тоже тебя люблю. Я девушка, и, знаю, что рано или поздно это должно случиться. Конечно, лучше, если это будет после свадьбы. Но любовь моя так велика, что я хочу быть с тобой  и днём, и ночью, и зимой, и летом, и каждую минуту принадлежать тебе. И очень хочу, чтобы ты стал моим и оставался моим навеки. И, сегодня, я заберу у тебя сердце. Оно будет принадлежать мне.
   Я смотрел в её, обращённые ко мне,  широко открытые, излучающие синий свет,  глаза, и этот свет пронизывал меня насквозь, вызывая желание преклоняться перед этой девочкой, совершать, и в малом, и в большом,  такие поступки, которые не могут ей не нравиться, стать её опорой и защитником, мужчиной, которым бы она гордилась,  с которым бы ей было легко и просто. Я поднял её на руки, нежно поцеловал в полуоткрытые губы, и наши души, и тела затрепетали, унося нас в неизведанное…
- Милый, теперь ты веришь, что я тебя люблю? Люблю крепко, крепко.
- Милочка, любимая моя, конечно, верю. И  не могу жить без тебя.
  Людмила положила  голову на мою руку, рассыпав по подушке волнистые пепельные волосы,
- Саша, мне так хорошо с тобой, так спокойно. Ты будешь меня беречь?
- Мой самый дорогой человечек, конечно. Я буду даже пылинки с тебя сдувать.
- Саша, а у тебя другие женщины, кроме меня были?
   -    Ну, что ты, милая, нет, - ответил я. В данный момент я совершенно искренне верил своим словам, верил тому,  что такого рода отношения с женщинами, которые были у меня раньше, произошли не со мной, а с другим человеком.
- Поклянись.
- Клянусь, любовь моя.
- Нет, ты не просто поклянись. Ты поклянись чем-нибудь серьёзным.
- Клянусь своей жизнью.
- Нет, не надо жизнью клясться, Саша. Ты лучше поклянись нашим счастьем.
- Клянусь нашим счастьем.
- Я тебе верю, любимый. И поклянись, что у тебя других женщин не будет.
- Милая моя, клянусь.
- Вот, теперь, я, по-настоящему, счастлива. Расскажи мне, что  нибудь интересное.
   Чтобы удивить Людмилу, я стал в шутливой форме рассказывать ей о необычных исследованиях, которые проводит в гарнизоне майор Рабинович.  Не удержавшись,  похвастался, что вхожу в пятёрку лётчиков, специально отобранных врачом, как наиболее перспективных, на получение положительного результата.  Мила, вначале, слушала невнимательно, погружённая в свои мысли, но затем моё повествование увлекло её.
   - Милый, я от папы знаю об этом в общих чертах. Сам он, вообще, не пьёт и считает, что в авиации должен быть установлен «сухой» закон.  А вашего врача следует привлечь к ответственности за то, что он потакает пьянству. Саша, ты же знаешь, Гошку Горленко, папиного правого лётчика?
   - Конечно, знаю, моя радость. Это замечательный парень. Я не могу о нём сказать ничего плохого, хотя он был моим  главным соперником.
   - Да, дорогой, ты прав, - рассмеялась Милочка, - он признавался мне в любви и делал предложение. И, не скрою, он мне очень нравился. Но я выбрала тебя, Саша.  А, Гошка, это папа говорит, в стремлении заполучить шар любой ценой, стал напиваться до такой степени, что пришлось его даже положить в санчасть, чтобы уменьшить действие алкоголя. Где же здесь укрепление здоровья?
   - Милочка, я понимаю Гошу. Он шёл на риск ради тебя. Если бы он поймал свой шар, то, наверное, чаша твоих весов склонилась бы в его пользу.
   - А, что же ты не рисковал ради меня, Саша? – пристально посмотрела мне в глаза Людмила.
   - Я свою любовь к тебе, моя самая замечательная в мире девочка,  понимаю по-другому. И хотел, и хочу, чтобы ты любила меня таким, какой я есть. Независимо от того, умею я  чудодействовать или нет. Мне не нужно никаких чудес на свете, ведь самое чудесное из  всех чудес у меня есть:  это ты.
    Я нежно прижал Милу к себе и стал с наслаждением целовать её маленькое личико, тоненькую шею, руки, повторяя одно и тоже: «Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю».
   - Милый, - легонько отодвинулась от меня Мила, - извини, но на большее я сегодня не готова. Ты должен меня понять. И, ещё, Саша. Меня обижает, что Гоша Горленко рискует своим здоровьем, чтобы мне понравиться, а ты никакого рыцарского поступка до сих пор не совершил.
   - Любимая моя, - поддержал я юмор Людмилы, - я готов совершить героический поступок немедленно. Хочешь, «с неба звёздочку достану и на память подарю», - пропел я, подражая Курочкину, слова из его куплета.
     - Нет, Саша, - посерьёзнела Мила, - достать и подарить звёздочку - не велика сложность.  Мои кавалеры  мне не раз предлагали  такие подарки.  Да, я отказалась.   А ты, мой единственный, стань героем в моих глазах - подари мне маленькое солнышко. Вначале, научись ловить его сам, а, потом, научишь и меня.
     -  Милочка, я готов это сделать, но только не сегодня, в нашу первую ночь любви. Я     хочу     тебя видеть, слышать твой голос, чувствовать твоё тело, наслаждаться общением с тобой, витать в облаках. И не хочу сейчас напиваться до полуобморочного состояния. Тем более, в твоём присутствии.
      -  Милый, но, ты же сам говорил, что без положительных эмоций шар не поймать. Я буду рядом с тобой. Буду помогать тебе. Твоё эмоциональное состояние, - Людмила звонко рассмеялась, -  вполне соответствует тому, которое необходимо. А то, что напьёшься пьяным, я же понимаю, что без этого не обойтись. И благословляю  тебя, милый, на проведение эксперимента. Но, только не надувай губы. Я хочу, чтобы ты был весел, счастлив и радостен. Давай, одеваться.
      Людмила чмокнула меня в щёку, - отвернись, мой хороший, - и выскользнула из-под одеяла. Одевшись, я включил свет, достал из холодильника бутылку водки, лимон, консервную  банку с рижскими шпротами, пачку сливочного масла и литровую банку с томатным соком. Кухонным ножом нарезал нетолстыми ломтиками  столичный батон и мелкими дольками лимон, приготовил бутерброды с маслом и шпротами  и разложил их на тарелке.  Ополоснув в холодной воде из - под крана два гранёных стакана, протёр их полотенцем и поставил на стол рядом с тарелкой. Краем глаза скользнул по часам, отметив для себя время: двадцать пять минут второго.
   -    Милочка, я готов. Ты меня поддержишь?
      -   Поддержу, Сашенька. И в кроватку уложу, и сама рядом лягу.  Не волнуйся, всё будет хорошо.
      Я налил Людмиле в бокал шампанского, а себе, в один стакан, до краёв,  водки, а, в другой,  томатного сока.
     -  Милый мой, за удачу, за наше счастье, - произнесла тост Мила. И с  ужасом посмотрела на поднятый мной стакан с водкой.
  -   Ты, что?  Выпьешь весь стакан сразу?
     -  Да. Процедура простая. Пол литровая бутылка делится на три стакана. Первый предназначен для подготовки организма в целом, второй необходим для частичного отключения сознания. Но, если оно не отключается, то нужно выпить третий, дополнительный стакан. Милочка, половина второго ночи.  За нас с тобой! За нашу любовь и счастье!
     Протянув руку, я легонько прикоснулся своим стаканом к Милочкиному бокалу. А затем глубоко  вдохнул и, резко  выдохнув из лёгких воздух и  задержав  дыхание, поднёс стакан к губам и, через секунду, не чувствуя вкуса и запаха, как воду,  выпил водку. И, только, надкусив бутерброд, наконец, перевёл дух.
     - Лихо ты пьёшь. А где ты так пить научился, Саша? И когда? Мне на это смотреть даже страшно.
     -  Любимая, успокойся. Я не алкоголик. Для меня проблемы спиртного не существует. Просто, сейчас, я буду пьянеть, но, постараюсь, чтобы мой вид и моё состояние не омрачили тебе настроения. Милая, давай покушаем. Ты есть хочешь?
  -   Немного. Но бутерброды не буду.
     -   Мила, тогда попробуй что-нибудь из фруктов. Виноград, яблоки, груши, персики. Я для тебя старался.
  -   Спасибо, милый. Ты не беспокойся, я возьму. А сам закусывай.
     Тёплая волна крови, поднятая учащённым сердцебиением, пробудила во мне зверский   аппетит, и я начал, как мне казалось, неторопливо и аккуратно поглощать бутерброды.
  -  Ты кушай, кушай, родной. Молодец, держись. Я ещё приготовлю.
       Людмила стала готовить бутерброды, а я, запьяневший, с раскрасневшимся лицом,   восхищённо  не сводил с неё глаз. Мне очень не хотелось выглядеть нелепым  в её глазах, и я, стараясь отодвинуть неизбежное состояние беспомощности, аккуратно поедал дольки лимона, запивая их томатным соком. Когда бутерброды были приготовлены, я  снова налил водку в стакан до самых краёв.
        -  Первый стакан колом, а второй соколом, - попытался пошутить я, подняв  стакан. Пить мне не хотелось, но отступать и оказаться тем самым в глазах Людмилы слабовольным, я не мог.
        -  За тебя, любовь моя! – Я снова чокнулся с Милочкой и, высоко запрокинув голову и этим действием помогая себе,  выпил водку крупными и редкими глотками. Затем, без особого аппетита, принялся, механически,  жевать бутерброды.
        - Милый мой, - положила мне на голову свою узкую ладошку  Мила, - попей крепкого чайку. Он тебя взбодрит.
     -   Пока не нужно. Я нормально себя чувствую.
        Хмель, поднятый в моём организме первым стаканом алкоголя, под воздействием новой дозы, поднимался всё выше и выше. И хотя мой разум  ещё не помутился и позволял контролировать ситуацию, но я уже чувствовал, что голос мой заплетается, и понимал, что, через какое то время, алкоголь ударит в голову с такой силой, что  опрокинет меня. И, потому, чтобы действовать наверняка, я вылил остатки водки из бутылки в стакан.
       -  Милый, как ты себя чувствуешь? Наверное, тебе  пить больше не следует. Ты у меня уже хорошенький.
       -  Ну, что ты, моя прелесть. Допить нужно для надёжности. Иначе, можем сорвать
эксперимент. А чувствую я себя неплохо. 
И  я нисколько не кривил душой. Мне, действительно, было очень хорошо рядом с этой необыкновенной девушкой, которая стала моей женой, не дожидаясь официальной церемонии. С каждой минутой я чувствовал себя всё более счастливым, а мои опасения оказаться в её глазах  смешным ослабевали.
       - За наше солнышко! За тебя, моё лучистое солнышко! – произнеся тост, я чокнулся с Милой и решительно выпил водку.
       - Ну, слава богу, милый. Теперь постарайся, хотя бы через силу, закусить. И, должно быть, тебе нужно ложиться. А я рядышком посижу, тебя покараулю. Давай,  помогу тебе раздеться.
       Я послушно закивал головой и, с трудом удерживая равновесие,  поднялся со стула. Мила подвела меня к кровати, помогла раздеться, и я провалился в  темноту, которая, как огромная тяжёлая плита, легла на моё тело, ноги, руки, голову с такой силой, что я  не мог ни говорить, ни пошевелить даже пальцем. Сердце колотилось, как бешеное, словно хотело вырваться из груди. Но страха не было. «Милочка со мной, она здесь, она рядом, и потому всё будет хорошо, темнота отступит, и я снова увижу её, её мою  милую, любимую, дорогую, увижу её синие  глаза, увижу, увижу, увижу…», - твердило мне  потухающее сознание. Подступившая к горлу тошнота мутила меня, но я, собрав  силы, сдерживался. « Но, где же она? Неужели, я её потерял? Почему, я её не вижу? Что случилось со мной, и со мной ли это происходит?», - проносилось в моём мозгу, и я сосредоточенно впивался взглядом в окружающий меня мрак в надежде увидеть милую девочку, ставшую для меня самым дорогим человеком.
      И, вдруг, в непостижимо далёкой мрачной глубине, я открыл для себя маленькую, с булавочный прокол, светящуюся точку, которая медленно двинулась по направлению ко мне, увеличиваясь в размерах и превращаясь в звёздочку. Излучаемый ею  мягкий, тёплый и ровный свет, окрашенный в цвета радуги, чередующиеся один за другим, медленно вытеснял темноту. Приблизившись на расстояние вытянутой руки, звёздочка повисла надо мной и, вращаясь,  увеличилась до размеров шара. Я освободился от оцепенения, протянул обе руки и охватил ладонями гладкую и нежную, как девичья кожа, поверхность шара. В то же мгновение он вспыхнул изнутри ярким сине-голубым свечением, которое пронзило каждую мою клеточку…
         … - Санёк, давай, вставай скорее, - разбудил меня  встревоженный голос Валеры, - смотри, что вытворяет.
         Остатки сна мигом слетели с меня, когда я увидел в 50-60 метрах от нашей лодки огромную  баржу, нацеленную носом точно на нас. Вырастающий на глазах ржавый форштевень, закрывая небо и отбрасывая две высоченные зеленовато-жёлтые волны,  шипящие пузырьками бурлящей воды, неотвратимо приближался к нам.
     -   Сань, секунд через десять она нас раздавит, прыгаем?
        -  Нет. Пронесёт, - я чувствовал ситуацию интуитивно.  И, действительно, в следующий момент, баржа, искривляя траекторию движения, стала медленно изменять курс влево в сторону фарватера, надвигаясь на нас правым бортом.
       - Якоря! – рявкнул я и оторвал всосавшийся в придонный грунт якорь со своей стороны. Валера, понимая меня с полуслова, натужившись, также приподнял свой якорь. И, тотчас, лодку накренило и, как пушинку, понесло вверх на самый гребень волны. Бросив верёвку с якорем, я схватил вёсла и, огребаясь, пытался удержать лодку от переворота и затягивания под днище баржи. Волна, несмотря на моё сопротивление, обрызгала нас с головы до ног крупными каплями и протащила  по всей длине баржи на уровне верхнего борта, выше которого лежали серо-жёлтые горы крупнозернистого песка. Потом, как с крутой горки, мы полетели вниз, мимо буксира, в рубке которого торчала  ухмыляющаяся багровая рожа речника. На голове парня красовалась, сдвинутая на ухо, фуражка с крабом, а горделиво выпяченную грудь обтягивала полосатая тельняшка. Парень, наверняка,  чувствовал себя полным хозяином речных просторов и, подвыпив, веселил себя хулиганскими выходками, распугивая рыбаков. Он, видя нашу беспомощность,  решительным щелчком выбросил за борт, вынутую изо рта папиросу, радостно засмеялся и заорал во всю мощь лёгких: «И за борт её бросает в набежавшую волну». А нам было не до смеха. Рыбалка была безнадёжно испорчена. Мы затащили в лодку, увлекаемую течением, якоря и подняли в неё перепутанные снасти, наблюдая за  буксиром, который по воле ухаря-капитана, выполнив очередной галс, скрылся за поворотом.
    -  Вот, сволочь! Морду бы ему набить, - предложил Валера.
       -    Набьём,  и не мы одни. Ты, что думаешь, что он только нас с тобой  достаёт? Вряд ли.  Новичок, наверное. И не успокоится, пока его не проучат. А  с реки ему никуда не деться. Ну, что, Валера? Давай на базу.               
       Валерий сменил меня на вёслах. Причалив, он выскочил на берег, вытащил лодку  на влажный песок  и ловко примкнул  её за  цепь к массивному металлическому штопору, некогда служившему на аэродроме для удержания лёгкомоторных самолётов от порывов ветра. А, затем,   вместе со мной, стал  выгружать из лодки на прибрежную полосу вёсла, перепутанные снасти, сумки, одежду, банки с червями и прикормкой. Со стороны, мокрые и взъерошенные, мы, наверное, походили на  воробьёв, только что искупавшихся  в луже. Выбросив подальше в реку теперь уже ненужные черви и прикормку, мы разулись, разделись до трусов, разложили, для просушки под солнцем, промокшую обувь и одежду, закурили  и прилегли на берег,  накопивший за день тепло.
       Мне спать не хотелось, а Валера, лёжа на спине, прикрыл ладонью от солнца глаза и, не докурив,  несколько раз со вкусом зевнул и тут же звучно засопел носом. Я, осторожно, чтобы не потревожить друга, вытащил из его пальцев сигарету и погасил её.
       Вечерело. Порывы ослабевшего ветра, тихо прошелестев в листве прибрежных деревьев,  игриво пробегали над водой, покрывая её лёгкой рябью. Чтобы не терять времени, я принялся распутывать леску на донках, а, поняв, что это мне не удастся, десантным ножом  вырезал узлы. Сложив снасти, я разбудил  Валеру. Мы оделись и за две ходки перенесли в Валеркин гараж, расположенный неподалёку от лодочной пристани, вначале удочки и сумки, а после вёсла и тяжеленные железки-якоря.    
        - Санёк, хватит тебе курить, - сделал мне шутливое замечание дружок, увидев, что я снова закуриваю. – Ты, давай,  накрывай на стол, а я полез в погреб.
        Расторопный и хозяйственный Валера  строил гараж самостоятельно с лейтенантских лет до увольнения, используя в качестве материала, в основном,  отходы от деятельности военных строителей.  Размеры построенного гаража позволяли уместить в нём не только старенькую тёмно-вишнёвую «четвёрку», но и кладовую с инструментами, ящиками различного назначения, разнокалиберной посудой, запасными автомобильными частями, рыболовными принадлежностями, старой одеждой и обувью. В углу гаража приютился  неопределённого цвета диван с продавленным сидением и  небольшой стол, накрытый, прорезанной в нескольких местах,  клеёнкой. Я быстренько сбегал с двумя вёдрами за водой.  В одном  ополоснул  гранёные стаканы, вилки и тарелки, а другое оставил чистым. Не мешкая, расставил на столе взятую из дома выпивку и закуску и, переданные Валерием из погреба, металлические миски с сохранившимися прошлогодними припасами: квашеной  капустой, клюквой, солёными грибами и огурцами. Последним из рук друга я принял приличного размера леща, с которого тоненькой струйкой стекал тузлучный раствор. Пока Валерий разрезал леща на куски, я налил нам по полстакана водки.
    - Ну, что Санёк, до шара голубого? – засмеялся друг, чокаясь со мной стаканом.
       - Само собой, если спиртного хватит, - шутливо поддержал я его, - давай за нас с тобой.
       Мы  выпили и стали, не торопясь, чтобы пролить удовольствие, закусывать. Такие минуты для меня, да и для моего друга, наверняка тоже, были особенно приятными: можно было хорошо  выпить, со вкусом покушать то, что бог послал, откровенно поговорить «за жизнь»,  излив свою душу, и прийти домой пьяненьким, не опасаясь гнева супруги. Бутылку мы прикончили быстро. Но, конечно, расходиться не хотелось, и Валера, пошарив рукой в потайном месте кладовки, с важным видом извлёк оттуда полулитровую бутылку спирта.
        -   Ты  будешь разведённый или чистый? – поинтересовался он у меня.
        -  Давай, начнём чистенький, а дальше видно будет. По много не надо, по четвертушке наливай, а то быстро кончится.  Где спирт достал?
        -  У Васьки Епифанцева на рыбу на той неделе выменял. Они в ТЭЧи, как раз, получили на регламенты. Он меня пригласил. Выпили, слово за слово, он мне бутылку то и отлил. Всё про тебя выспрашивал, про шар. Все тебе завидуют, Сашок. Мы стареем, а тебя время, как будто, не касается. Посмотри, - Валерий наклонил голову, - я лысым стал. А здоровье? У тебя, и у меня? Небо и земля. А, ведь, сколько тебя прошу: помоги мне, научи шар поймать. Ты, вроде, не отказываешься, а толку нет.
        Пока дружок разливал спирт, я поднялся, зачерпнул из ведра  чистую воду алюминиевой кружкой  и поставил её на стол.
     -   Ладно, Валера, давай, сначала, выпьем. За разговорами время идёт.
        Не дожидаясь, когда дружок поднимет стакан, я легонько звякнул своим стаканом о край его стакана и выпил. Спирт обжёг горло и, на какое то время,  жёстко перехватил дыхание. Но я не прикоснулся к воде, а подцепил вилкой из миски квашеную капусту и отправил её в рот.
         -  Друган, надул тебя Васька, спирт подсунул разведённый, да ещё и с душком.
Валера, не принюхиваясь к спирту, разом   выпил, с чувством крякнул, и стал закусывать,
          - А где хороший взять? Спирт всем нужен, поэтому его и разводят. Хотя этот, я думаю, градусов на 70 потянет. А некоторые  из придурков - командиров, чтобы его пить было противно, ты знаешь, это и при нашей службе было, и сейчас то же самое, добавляют в него немного керосина. А мы, как пили, так пить и будем. Даже с керосином. Пока не помрём.
          Дружок потянулся к бутылке, чтобы разлить по  очередной дозе, но я его остановил,
          - Валера, подожди, не разливай, а то выдохнется. Ну, куда ты? Не гони лошадей, успеем. Давай-ка, лучше, перекурим.
          - Нет, - не согласился со мной друг, - надо ещё по одной. Ребят помянем, а потом и покурим.
          Валера плеснул спирта в стаканы, встал, нахмурился и произнёс слова, без которых не обходится ни одно застолье у лётчиков: «За тех, кто погиб, кто не прилетел. За тех, кто умер и не дожил до этого дня. За наших товарищей, которые никогда не возвратятся, и которых мы  не забудем». С минуту мы постояли в молчанье,  смотря прямо в глаза  друг другу, а затем, не чокаясь, в один глоток,  выпили.
          - Да,  жаль ребят, - закурив и откинувшись на спинку дивана, мрачно сказал дружок.                - А, ведь, на их месте могли быть и мы с тобой, да и другие тоже. Так судьба распорядилась. Ты, что молчишь, Сань?
          - А что тут скажешь? Это одна из сторон нашей профессии. За уши нас в лётчики никто не тянул.  Летать – само по себе рисковое дело, а, тем более, воевать в небе. Самому  погибнуть, конечно же, страшно, но ещё страшнее понимание того, что твоя смерть сделает несчастными самых дорогих людей: жену, детей и родителей. Ведь мы с тобой несчастным вдовам их мужей не заменим, и родительской заботой не окружим детей, оставшихся без отцов. А судьба, действительно, у каждого своя. Возьми, хотя бы нас с тобой для примера, а лучше Малкина. Зачуханный майоришко.  У меня в отряде когда-то командиром экипажа летал, причём очень плохо, а сейчас кто? Банкир. Входит в десятку богатеев области.
          - Малкин и сейчас сволочь, - резко перебил меня Валера, - и раньше был сволочью и подлецом. Таким и останется. А то, что он стал богачом, так это вполне естественно. Время порядочных людей миновало. Наступили времена подлецов, их пора. Тебе напомнить, как он стал богачом?
       -  Не нужно. Я помню.
          -  Санёк, подожди. Не закрывай мне рот, - распаляясь, продолжил мой друг. – Всё равно, то, что я хочу, я скажу. А ты кури и слушай рассказ про коммуниста Гришку Малкина,  который попался  при перевозке ящика охотничьих патронов в Кабул. При допросе он дал  показания, что делал это неоднократно с целью наживы, не считаясь с тем, что этими патронами душманы будут стрелять в наших солдат. У кого он только не просил прощения и кого только не просил, чтобы его простили и не выгнали из партии и из армии. И ему дали возможность исправиться, объявив выговор и сняв с лётной работы на наземную должность. Но, Гришка оказался в действительности  не таким  дураком, каким мы себе его представляли.  Он понял, что с таким послужным списком ему в армии до генеральских эполет не дослужиться. А тут подоспела перестройка, Ельцин, обрушение партии. Офицер Малкин в числе первых  бросает партбилет, и с такими же, как и  сам отщепенцами, ходит по гарнизону, размахивая лозунгом: «Коммунисты, вон из России!». И никто его не осудил, не остудил, и даже морду не набил. А потом  он подружился  с областными «дерьмократами». Санёк, только не пойму, как, не имея рубля в кармане, можно  банк к рукам прибрать? Как ему это удалось?
          - Ну, вот, Валера, ты мне всё про Гришку рассказал, а, оказывается, самого главного так и не понял.
       - Чего, Сань, главного?
          - Самого главного? Это, конечно, как стать богатым человеком, чтобы жить припеваючи. Ни в чём, ни себе, ни своим родным не отказывать. Валера, у нас, кстати, кто на розливе? Ты? Тогда, наливай, время не тяни. Так ты до утра дотянешь.
       -   Ты, что,  торопишься?
       -   Пока нет, а дальше видно будет.
          Валера разлил спирт, острым десантным ножом вспорол промасленную консервную банку  тушёнки,  нарезал толстыми ломтями остававшиеся полбуханки хлеба и поднял стакан,
       -    За что?
           - Давай за родителей. Пусть здравствуют и живут долго и счастливо  наши родители, которые живы, и пусть земля будет пухом для тех наших родителей, которые  погибли и умерли.
          Мы встали и в молчании выпили. Я извлёк вилкой из консервной банки кусочки тушёного мяса и разложил их на два куска хлеба. Один передал товарищу, а  второй стал есть сам, откусывая большие куски.
       -   Тушёнка хорошая.
       -   Ты погоди с тушёнкой, Сань. Ты лучше расскажи, как Гришка разбогател.
          -  Валера, чтобы  в любой стране стать богатым человеком, нужно упорно трудиться, по крупицам, от отца к сыну увеличивая состояние. Стать богатым, за относительно короткое время можно, совершив выдающееся открытие, которое тебя прославит на весь мир. А в России стать богатым человеком – проще простого, нужно только попасть в списки богатых людей. Ты, Валера,  задашь вопрос: «А к кому подойти, кто составляет списки богатых людей?». Отвечаю: « Списки богатых людей в России составляют власть имущие». Главным в революции 17 года была смена власти. Большевики отняли власть у царя и провели национализацию. Собственность из частной стала государственной, социалистической. Теперь, история сделала обратный ход: Ельцин, под видом демократизации, захватил власть и осуществил денационализацию, то есть передал бесплатно огромную государственную собственность в немногочисленные  частные руки. Передача шла, естественно, по спискам. В первый список вошло ближайшее окружение. Оно получило  самые жирные куски  национальной собственности: газ, нефть, алмазы, уголь, металл, лес, порты и аэродромы, пароходы и самолёты, заводы и фабрики. А в последующие списки включались, преданные идеи демократизации, люди, всплывшие, как навоз в проруби, по всей стране. Они, за личную преданность, получили от губернаторов областные ценности. А районные власти разделили среди своих то, что осталось. А, мы с тобой, Валера, оказались чужими для этой власти, и, как видишь, ни в какие списки не попали. А Малкин попал. И ему банк достался. В стране людей разделили на две категории: хозяев жизни, которые имеют всё, и тех, кто находится у них в услужении. А, что, Валера, может,  запишемся на приём к Ельцину или к Черномырдину, а лучше к губернатору-демократу Корсаку, попросим за наши заслуги перед Родиной, а они у нас во много раз большие, чем у Гришки, чтобы  нас в списки богатых людей включили?
        - Саня, я твой юмор понимаю.  Это разговор в пользу бедных. Получив богатство и власть, нынешние дерьмократы резко прекратили разговоры о равенстве. Они  нас уже всех выровняли. Ты за кого голосовал? За Ельцина?
        -  Нет. За коммунистов. Я им всем обязан: и офицерским образованием, и лётной профессией, и жизненным благополучием. Раньше, при коммунистах, я не только лучше жил, но и был уверен за своё будущее и будущее своих детей. А сейчас? 
         -    А, я хотел перемен и за Ельцина голосовал. Поверил в него. Он ведь обещал, если жизнь ухудшится, на рельсы лечь.
         -  Глупая  башка. Тебя, и миллионы, таких как ты, балбесов, просто-напросто, обманули. Братки, в таких случаях, говорят «кинули». А теперь голосуй, не голосуй, всё равно получишь   .уй.
      -    Так, что, Санёк, справедливости нам не видать?
         -  Да, теперь уже не видать. Весь мир, как безумный, движется семимильными шагами в одном направлении, в направлении усиления несправедливости. Власть и деньги концентрируются в руках всё меньшего количества людей. Одновременно, всё большее количество людей утрачивают надежду на возможность нормальной жизни. Знаешь, к чему это приведёт?
     -    К революции, что ли?
     -    Нет. К тупику.
        -  Сань, ты не умничай, не говори загадками. Давай, лучше, ещё по чуть-чуть. Я на розливе.  Ты готов?
        -   Всегда готов. Спиртик, хоть и керосином шибает, но идёт неплохо. Ну, так вот. - Выпив, я закурил и выпустил густую струю дыма изо рта. Мне нравилось философствовать.
        - Несправедливость, доведённая до немыслимых масштабов – это тупик в развитии человечества. Да, ты, Валера, вспомни историю. В мезозойскую эру, 200 миллионов лет назад земля была заселена огромным количеством живых существ. Это были гигантские ящеры, кажется, диплодоки,  ихтиозавры, бронтозавры, динозавры, тиранозавры и другие завры, звери, рыбы, птицы, которые, без удержу пожирали друг друга, выполняя, по сути, две функции: пожрать и произвести потомство. За миллионы лет в своём развитии они мало изменились. Существование их превратилось в бессмысленность. И, тогда,               75 миллионов лет назад высший разум направил к земле  астероид. Этот камушек,  диаметром в десять километров, столкнулся с нашей планетой и произвёл взрыв, равный по мощности сотням тысяч ядерных бомб, сброшенных американцами на Хиросиму и Нагасаки. Световое излучение, ударная волна, а затем многолетние  лютые холода и мрак, установившийся из-за закрытия солнца, поднятыми в атмосферу пылью и  пеплом,  разрешили тупиковую проблему. Но высший разум не успокоился, и продолжил эксперимент. Он создал древнего человека и дал ему пройти путь до человека современного.
        - Санёк, но сейчас, по сравнению с прошлым, ведь лучше. Войны из мировых перешли в разряд локальных. Какой может быть тупик, когда мы уже в космос летаем. А достижения в различных областях науки и техники? Это, что, тупик?
        -  Валера, прогресс заключается не только в том, что мы накопили много новых видов вооружения и можем многократно уничтожить всё живое на земле и не в том, что можем летать в космос. Прогресс технический, вполне очевидно, предполагает изменение психологии людей. Он предполагает возможность научить людей жить по совести, в любви и согласии. Но этого, к сожалению, не происходит. И, высший разум пытается направить человечество на путь истины, посылая нам страшные неизлечимые болезни, наркотики, лагеря, войны, ужасные природные катаклизмы, опасность уничтожения всего живого ядерным оружием –  те факторы, которые должны   привести людей к пониманию самого простого: если хотим выжить, и жить нормальной,  и счастливой жизнью, то, в первую очередь, нужно думать об объединении усилий  на борьбу с общими бедами. Земля принадлежит всем людям, которые живут на ней. И условия жизни людей должны быть, примерно, одинаковыми.
       -  Это, Саня, было бы хорошо.   Добра на земле на всех хватит, но невозможно.  Богатеи на это не пойдут. И, кого ты имеешь в виду, под высшим разумом? Бога?
       - Валера, а что есть Бог? То, что существует в нашем воображении или реальная сила, безучастно наблюдающая беды, лишения и страдания. Друг мой, на мой взгляд, безусловно, есть, трудно поддающийся осмыслению, я его называю - «высший разум» или  Бог, то есть та реальная сила, которая занимается не проблемами отдельного человека, а, в целом,  проблемами мироздания и мирового порядка. Высший разум зажигает и тушит солнца, создаёт и уничтожает планеты,  зарождает жизнь на них и уничтожает её. Он терпелив, вечен и бесконечен. Он находится в постоянном поиске новых форм существования самого себя и всего живого и неживого. И на человека он не может быть похожим. А, развитие человечества, как один из проводимых им экспериментов, ему будет интересно до той поры, пока не станет ясно, что это тупик, несущий опасность жизни на других планетах.
     -   Саша, ты через край хватил. Какая опасность?
        -  Почему «через край»? Мы же знаем,  как будут развиваться события на земле, причём,  не через миллионы, а   в  ближайшие   50-100 лет.
     -   Лично я  не знаю. А ты, если знаешь, то расскажи.
         - Валера, ты согласен, что богатство, во всё возрастающих величинах,  будет концентрироваться у всё меньшего числа кланов?
      -   Да. В принципе, это возможно.
         -   Ну, так вот. Через непродолжительное, по историческим меркам,  время, на земле останутся две-три семьи, которым достанутся все, сколько нибудь значимые богатства планеты. Но, неизбежно, что каждая из этих семей захочет стать единоличным властителем. К чему это приведёт? Разъяснять не надо. Тут астероид не понадобится.
      -     А, если сумеют договориться?
         -  Вряд ли.  Но, если так случится, то воинствующая несправедливость, вначале, постарается  прибрать к рукам солнечную систему, а потом, с теми же намерениями, вырвется за её пределы. Не думаю, что высший разум допустит такое развитие событий.
      -    Саша, так что, человечество погибнет?
         -   Почему «погибнет»? Уже, фактически,  погибло. Погибло морально. А моральная гибель неизбежно влечёт смерть физическую. Мы, оказавшись на более высокой ступени развития биологического мира,  по сравнению с ящерами, унаследовали те же самые черты: сожрать ближнего, набить пузо, наплодить себе подобных. Но мы же не примитивные ящеры, и даже умеем писать, поэтому  написали демократические  законы, по которым один человек может присвоить себе колоссальные богатства, принадлежащие всему народу.  Ошибка высшего разума заключается в том, что он чрезмерно развил в человеке  инстинкты самосохранения и продолжения рода, и совершенно не развил инстинкт   совестливости, любви к людям.   Как  видишь, высший разум  тоже ошибается.
        -  Саша, не очень хорошую мы с тобой тему нашли. Тяжёлую. Я думаю, пора выпить, и тему переменить. Давай за любовь, за женщин.
        - Возражений нет. Ты свет включи. Темно стало, закуску не видно. Ого, уже пол девятого.
        Валера щёлкнул выключателем. Мы чокнулись и, в плавающих клубах табачного дыма, изрядно захмелевшие,  стали закусывать спирт солениями и хлебом с тушёнкой, не прерывая беседы.
         - Сань, нормальный ты мужик. Люблю я тебя, дружан. И не я один. И Милка тебя, как любила, так и любит. Другая бы  возненавидела, а она забыть не может. Столько лет прошло, как ты с ней развёлся, и замуж её зовут, а она всё не выходит. Сколько ей уже?
        - А, ты что, забыл? Сорок один будет 11 декабря. А тебе, что, Валера, Людмила покоя не даёт?
        - Да, не даёт. Но, Сань, она же свободная женщина. И, хотя я женат, но ночь с ней с удовольствием провёл бы. Она мне очень нравится. А ты знаешь, кто к ней втихаря похаживает?
         -  Знаю, Валера, знаю. И тебе, как и другим, хочется её заполучить, да не у всех получается. А, я её не осуждаю и понимаю. Что же она,  молодая и красивая,  разве не имеет права на личную жизнь?
      -   Имеет, конечно, но тебе, ведь, обидно.
         -   Да, обидно. Хотя я даже права обижаться на неё не имею. И она, так мне кажется, иногда делает это не в угоду своей физиологии, а мне назло. Сердцем, наверняка чувствует, что я  люблю её до сих пор и хочет озлобить меня, чтобы я перестал о ней думать. Тогда и ей стало бы легче.
      -    Санёк, а ты сам то, что о Милочке думаешь?
         -   То же самое, что и раньше. И не думай, что это пьяная болтовня. Я оказался виноват в  Милочкином  несчастье.  Когда мы поженились, и Мила забеременела,   я был  на седьмом небе от радости. Всё складывалось самым замечательным образом: жена, первая красавица в гарнизоне, пойманный шар голубой, как синяя птица счастья.
     Я замолчал, достал из пачки «Беломора» папиросу и закурил.
      -     Да, - протянул Валерий, - я помню.
          -  Знаешь, Валера, в нашу первую ночь, я соврал  Людмиле, что у меня до неё не было женщин. И поклялся нашим счастьем. Зачем я соврал? И, главное, зачем клялся? Ведь мог или сказать правду, или отшутиться. Людмила очень тяжело переносила беременность, сильно похудела и испытывала частые недомогания. Я делал всё, что в моих силах, чтобы облегчить её страдания, но ей лучше не становилось. Прошли трудные роды, и она родила мне сына, мёртвого. И сама едва не умерла. А, после, все четыре прожитых со мною года,  проболела. В какой-то момент, наконец, мы поняли, что нас преследует злой рок, и нам лучше развестись. И, действительно, после развода она быстро пошла на поправку. У неё снова появились поклонники и увлечения. А я, как и любой нормальный мужчина, хотел детей. Вот и женился на Валентине.  Но, к этому времени я уже предполагал, что  виновником болезни Милы был  шар, который переливал в меня огромную энергию, забирая её не только из космоса, но и от окружающих. Вы, Валера, завидуете мне, что я с помощью шара остаюсь молодым, не болею и с возрастом не меняюсь. Но шар отнял у меня  Людмилу и  моего первого сына.
        - Сань, друг, ну, как так получается, что мы столько лет с тобой дружим,  и ты знаешь, как шар ловить, а меня научить не можешь?
     -   Валера, я тебе уже сто раз говорил, что и как нужно делать.
        -   Саша, ну, мы сейчас с тобой, почти, что дошли до кондиции. Помоги мне с шаром. Я готов его поймать, хоть сейчас.
        -  Лови. Действительно, момент подходящий. И настроение, и желание у тебя есть. Мой тебе совет: придёшь домой, выпей ещё стакан водки, чтобы впасть в прострацию. Напряги волю,  преодолей боязнь, и вызови из мрака, который окутает твоё сознание, свет. И этот свет, приближаясь к тебе, обретёт очертания небольшого, переливающегося светлыми красками,  шара. Прикоснись к нему пальцами, и ты почувствуешь необыкновенную благодать.
        -   Санёк, я много раз пытаюсь это сделать, но бесполезно. Пока в сознании, то или рвёт, без удержу,  либо страх не отпускает. А, чаще всего, ложишься и проваливаешься, как бы в небытие, а на утро ничего не помнишь. И у других тоже ничего не получается.
       -   Что тебе, Валера, посоветовать. Лови удачу. Она существует. Экспериментируй. Мне встретиться с шаром тоже бывает непросто.
    -   Друг, а тебе Рабинович пишет? Зовёт к себе?
       -  Конечно. И письма пишет и поздравления присылает и к Новому году, и ко дню авиации, и ко дню рождения. Приглашает на работу к себе в Центр консультантом.  Он сейчас в мировые медицинские светила выбился по проблемам долголетия. В газетах пишут, что гарантированно продлевает жизнь на несколько лет. Да, что ты спрашиваешь, если сам знаешь про это?
        -   Я знаю только то, что он шарлатан.  Кто же это может знать, когда  он умрёт? 
        -  Может и так. Но, Валера, человек устроен примитивно. К примеру, он думает, доживу лет эдак до 85  и достаточно, можно умирать. Но, уже в 75 закрадываются сомнения, а, вдруг не дотяну? И, если есть деньги, то курс  в Центр к Давиду Самуиловичу. Там проведут  анализ здоровья и сделают заключение о вероятном сроке смерти. И, если пациент согласен с выводом, то предложат заключить договор на продление срока жизни. Конечно, за кругленькую сумму.
     -    А, если человек умрёт раньше?
     -    Заплатит наследникам неустойку, предусмотренную договором.
     -    А, лично тебе, что  Самуилович обещает?
        -  Стандартные условия  по их меркам: загородную виллу на берегу моря, квартиру в городе, кабинет на работе, пять тысяч долларов в неделю и, так называемый, социальный пакет.
        -  Да, от таких предложений отказаться тяжело. Ну, и ты, что, Сань, неужели уедешь?
         -   Надо уезжать, Валера, и  я  уеду.  Тут сомнений нет. Или, ты считаешь, будет лучше мне в охране у Малкина  за копейки ишачить? И ждать, пока он меня  выгонит?
         -    Не выгонит. Его же жареный петух в одно место клюнул, проблемы со здоровьем начались. Ты ему будешь нужен до тех пор, пока не научишь шарик ловить. Он у тебя про него спрашивал?
         -   Конечно.  Именно поэтому он меня и на работу то принял. Но, что нового я ему мог рассказать, какую тайну открыть? Он же вместе с нами  в эксперименте принимал участие, когда служил. Рабинович на него большие надежды возлагал. А сейчас он стал хроническим алкоголиком. Под видом поисков шара каждый день нажирается.
      -    Сань, а  что, ты считаешь, что он алкаш, а  мы с тобой нет?
         -   С научной точки зрения, мы, Валера, являемся,  бытовыми алкоголики. К этому классу алкоголиков относятся те, кто пьёт чаще раза в неделю. Ты, что лекции Рабиновича забыл?  Поэтому, успокойся, мы с тобой  тоже  алкаши.
         -  Да, Санёк, - Валера глубоко вздохнул, -  видишь, как у нашей замечательной пятёрки у всех, по - разному,  судьба сложилась. Малкин, сволочь, банкиром стал, богачом. На козе к нему не подъедешь. Единственный из нас, кому повезло, это  Гошка  Горленко. Теперь он генерал, заместитель Командующего, в Москве живёт. Летает до сих пор. Счастливчик. А, ты о Коле Попове ничего не слышал?
         -  Нового ничего. А, старое тебе известно. Спился, из армии выгнали лет десять назад. С женой развёлся. Она с ребёнком уехала в Самару. Она самарская. Говорят, что там замуж вышла. А он к родителям уехал в родную деревню. А жив или нет, неизвестно. Жаль мужика.
         -  Жалко.   Саня, ты у нас тоже, ведь,  счастливчик. Наверно, будешь жить вечно.
         -  Буду, а куда я денусь? – с усмешкой ответил я, показывая другу, что понимаю его юмор. - А, ты, Валера, что, такой несчастный? Отслужил положенное, кроме волос ничего из здоровья не растерял. Квартира есть. А гараж, вообще, загляденье. Работаешь, кое -какие деньжата зарабатываешь. И семья у тебя нормальная. Жена, дочь. Ещё не поздно, сына можете родить. А, вот, почему не хочешь,  мне непонятно.
         -  Саня, сейчас речь не обо мне, а о тебе. Я Родину не бросаю. Плохая она или хорошая, но это Родина. А Родину, как мать, не выбирают и, тем более, не бросают.
         -  Валера, ты меня осуждаешь, что я брошу Родину и  уеду. Но, чисто  по -человечески, давай рассудим. Я  двадцать лет обладаю уникальным свойством. Многие об этом знают. Но, считая мои признания бредом сивой кобылы, никто, серьёзно,  изучением этой проблемы не занялся. Никому это в нашей стране не нужно. А жить вечно мы не сможем. И, каждый из нас умрёт. Причём, может умереть в любой момент, в том числе и случайно. И я умру. Но я хочу умереть тогда, когда появятся люди, которые научатся многократно усиливать свои жизненные силы, привлекая космическую энергетику. И это не блажь, а реальность. И не обязательно пить. Можно, наверняка, использовать наркоз, лекарственные средства. Наука должна сказать своё слово.
        -  Саня, что же она до сих пор своего слова не сказала? Что, все кругом дураки, а ты один умный? Ты, Саша, мой лучший друг, и я хочу тебе верить, но, кроме того, что ты не стареешь, у тебя, ведь, и доказательств то про шар никаких нет.  Мало тех, кто в него верит. А,  что, если твой внешний вид и твоё несокрушимое здоровье, вдруг, в одночасье резко ухудшатся? Может быть, и шара то в реальности никакого нет, а он существует в твоём, как ты говоришь, воображении? И ловить нечего?
       -  Валера, всё может быть. Поэтому, тем более надо ехать к Самуиловичу. Надо разбираться.
       -   А почему до сих пор не уехал? Кишка тонка? Темнишь, ты всё, Санёк. Нет в тебе загадки природы, Саня, всё ты выдумал, и Рабинович тебя сразу раскусит. И выгонит.
       -   Валера, а что мне темнить? Уж кому - кому, а тебе про меня всё известно.  А не уехал до сих пор  из-за семьи. Ребятишки на будущий год школу закончат. Пойдут в институт. Оля  в педагогический,   а  Коля, если не передумает, в финансовый,  в Москву. Станут самостоятельными. Тогда и мне можно будет за долги рассчитаться: возьму Людмилу, если согласится, - и  в Тель -  Авив к Рабиновичу. Там Милу подлечим, ребёнка родит. То счастье, которое по своей глупости упустил, надеюсь, удастся вернуть.
         -  Санёк, ну, мысли у тебя прямо наполеоновские. И, всё-таки, ты свинья. А Валя? Ты, что с ней разведёшься?
         -  Наверное. Мы с ней уже всё обговорили, как друзья по несчастью. Она ведь тоже за меня замуж вышла скоропалительно, из-за обстоятельств. А сейчас этот мужчина, с которым она со школы связь не теряет, остался один и зовёт её. Я не возражаю. А детей, наших кровиночек, мы не бросим никогда. И с тобой, друг мой закадычный, я расставаться не хочу.
        -  Так, не расставайся. Кто тебя гонит на чужбину?
        -  Ну, что, Валера, из пустого в порожнее?  Не расстанемся мы с тобой. Ни через год, ни через два. Не хотел раньше времени тебе говорить. Да,  пьянка язык развязывает. Теперь, объяснять придётся.
     -  Ну, говори, что удумал, не тяни кота за хвост.
        -  Валера, я предложил Рабиновичу, чтобы он  пригласил к участию в эксперименте нас обоих. Причём, поставил его в известность, что только при соблюдении этого условия приеду в его Центр.
     -   Ну, и что?
        -  Он не только согласился, но, как мне показалось,  даже обрадовался такому предложению.
     -   Санёк, а что же ты у меня не спросил, согласен я или нет?
     -   Валера, ты анекдот помнишь про подводников?
     -   Какой?
        -  Мичман проводит на подводной лодке вечернюю проверку. «Матрос Иванов – Я! Матрос Сидоров – Я!  Матрос  Гусев – Я! Матрос Федосеев! - а, в ответ,  тишина. Мичман, не повышая голоса: «А куда ты на хрен денешься с подводной лодки?». - Так, что подполковник запаса Федосеев, готовься. Через год поедем вместе на временную работу в Израиль. Ты с семьёй, а я с Людмилой.  Поможем мировому медицинскому светиле Рабиновичу создать новые методики увеличения продолжительности жизни. Думаю, что не грех будет там и нам подзаработать немного денег, а потом домой возвратимся, на Родину. И обязательно придём в этот гараж, и, как бытовые алкоголики, примем на грудь.
       -  Друг, - Валера обнял меня, и я, не удержавшись от нахлынувших чувств, с силой обеими руками прижал  к себе  моего товарища, друга, одного из самых лучших для меня людей на земле. Несколько секунд мы стояли обнявшись, потом я, чтобы не казаться сентиментальным, легонько отодвинул его от себя,
    -   Валера, кто у нас на розливе? Ты? Тогда, что?  На посошок?
       Валера поднял бутылку и, стараясь не качаться, разлил остатки спирта в стаканы, умудрившись не пролить ни капли.
    -   За дружбу! За тебя, друг!
    -   Будь здоров, друг! За нас с тобой!
        Несколько минут нам хватило, чтобы убрать остатки пиршества в мусорное, плотно закрывающееся крышкой, ведро.  Переступив через порог, мы оказались в полумраке августовской ночи.   Невысокая луна половинкой своей шарообразной поверхности отражала лучи невидимого нам, давно зашедшего за горизонт неутомимого солнца. Лунный бледно-жёлтый свет подсвечивал лёгкую перистую облачность и, пробиваясь через неё, опускался на землю, помогая нам хорошо видеть тропинку, вьющуюся  между кустарников и деревьев. По тропинке мы вышли на улицу и, вдыхая полной грудью свежий речной воздух и поддерживая друг друга, направились к своим домам. Городок жил ночной жизнью: по тротуару гуляли солидные пары, из укромных уголков раздавался громкий девичий смех, в поисках приключений, пугливо избегая встречных, по кустам шастали солдаты-самовольщики, где-то недалеко, не обращая внимания на покой соседей,  гремела громкая музыка.
        - Санёк, может,  ко мне зайдём? У меня есть. Друг, так не хочется с тобой расставаться.
        -  Нет, Валера. Пора.  Будем прощаться. Для меня завтра день тяжёлый, с утра на дежурство, а потом в Старую Руссу.
        -    Друг, а ты  не темнишь?  К Людмиле, наверное, хочешь заскочить?
     -     Не говори глупости.  А, если шар прилетит, то, что? Опять начинать сначала?
     -    Саша, прости, я не прав. Но, на полном серьёзе: шар будешь ловить сегодня?
     -     И я буду, и ты будешь. Давай,  лучше споём нашу.
        Не дожидаясь ответа, негромко, хрипловатым от куренья голосом, я запел песню, слова которой были известны только нам, лётчикам. Валера, обладающий лучшими вокальными данными, сразу же, подхватил мелодию:

    Крутится, вертится шар голубой,
    Кружится лётчик над головой.
    Кружится, вертится, может упасть,
    Ну, а без неба и вовсе пропасть.
                Где эта улица, где этот дом?
                Где этот город, в котором живём?
                В небе нет улиц и нет мостовой,
                Дом нам до смерти шар голубой.