Стать поэтом в Ялте - 4

      С годами  поэтическая  струя  то  усиливалась, то надолго  затухала, что убеждало меня в  мысли, что поэтом  я  не родился и поэтом  не стану. Сидел в  архивах, писал научные статьи и доклады, с которыми выступал на конференциях в России, Украине, Германии, Финляндии,  Корее,  Турции... Но судьба  подарила мне  встречи с  людьми, которые заострили интерес к  творчеству. В начале  90-х годов у  всех на устах было имя  прозаика  Анатолия Ивановича  Домбровского, почетного гражданина  Крыма. Осознав неизбежность распада общего культурного пространства Советского Союза, он создал в  Крыму  Союз русских, украинских и белорусских писателей, добился издания  журнала  с  символическим названием - «Брега Тавриды». Вот к  нему  я  и прибился. Очерки мои о крымской  культуре, о творчестве Чехова стали появляться почти в каждом  номере. Завели даже рубрику - «Чеховские  чтения». Я стал членом писательской  организации. Издал два сборника стихов…
      Союз писателей  России после распада СССР упал было духом, но вскоре начал пропагандировать идею восстановления  того необыкновенного единства, которым еще  совсем  недавно жили литераторы  великой  страны. Наша крымская  писательская  организация  как раз на  этом и стояла: не случайно она называлась «Союзом  русских, украинских и белорусских писателей». Московские литераторы зачастили в  «украинский» Крым. Я познакомился с  председателем правления писательского Союза  Валерием  Ганичевым. На заседании конгресса литераторов в  Ливадийском  дворце  мне вручили членский  билет Союза писателей  России.  Случилось это в  2000 году.
    Особенно значимо было общение с деятелями культуры России - писателями, художниками, актерами, режиссерами  театра и кино. Судьба  и чеховский  музей подарили мне встречи с  Олегом  Ефремовым, Евгением  Весником, Аллой  Демидовой, Михаилом  Аникушиным, Беллой  Ахмадулиной, Борисом  Чичибабиным, Андреем Дементьевым,   Василием Беловым, Ильей Глазуновым, Юрием Соломиным, Александром Сокуровым, Дмитрием  Хворостовским, Сергеем Говорухиным, Анатолием  Соловьяненко, Александрой  Пахмутовой и десятками других, не менее знаменитых людей, которые стали «солью земли русской». Я с  радостью и волнением  следил за восхождением  поэтической звезды  своего близкого знакомого, арзамасского земляка, поэта  Николая  Рачкова, который  стал секретарем  Союза писателей, лауреатом самых престижных премий России. Столь же значительным оказался путь бывшего сотрудника ялтинского Чеховского музея Владимира  Коробова: даровитый  поэт, он переехал в столицу, женился на  известной московской  поэтессе Людмиле Абаевой и стал  организатором  литературного процесса в Союзе российских писателей. Изучение их поэтического опыта  много мне дало, и об этом еще пойдет речь далее.  Огромную роль сыграли штудии произведений великих литературных учителей - Пушкина, Чехова, Бунина и богов поэтического олимпа  ХХ века Ахматовой, Мандельштама, Пастернака, Тарковского… Я открыл для  себя  поразительно национальную и необыкновенно глубокую поэзию великой, но непризнанной поэтессы Татьяны  Ребровой…  Не случайно использую слово «штудии»: на помощь приходило не только поэтическое  чутье, но и  литературоведческий  анализ. Не зря же я когда-то писал диссертацию…
      Особенно волновало меня то, как правильно использовать огромное  лексическое  и грамматическое  богатство родного русского языка. За свою жизнь я написал около тридцати тысяч  стихотворных строк. Десятках в четырех-пяти (а  то и больше) случаев имело место нарушение, которым обычно страдают начинающие  литераторы: неправильно ударение в  словах. В моем случае в грехе виновата  прежде всего  гипертония, которая размывает память… Друзья  или недруги подсказывали: тут не так… Я задумался: почему иногда  тянет нарушить правила? Только ли от безграмотности?  Внимательно читая классиков  отечественной  поэзии 19 и 20 веков, обнаруживаешь целые  связки таких нарушений. Вот характерные примеры из Б.Пастернака, которого в неграмотности уличить невозможно. То он рифмует «окОн – кокОн», то пишет «разряжЁн без осечки», то «грудИтся» вместо «грУдится»… А то вдруг зарифмует «твоИ – хвоИ» или «комфОрт – АмфОр»…А вот уж совсем  чудная  рифма:  «акрОстих – в грОздьях». Для  нее пришлось в первом слове «подвинуть» ударение  с последнего на предпоследний  слог. На первый  взгляд, рифма – полная  нескладица. Но вникнешь – увидишь некую логику. В рифме совпадают по три звука. Кроме того, близки по звучанию глухое «К» и его звонкий  собрат «Г». Тоже самое – «Т» и «Д». В некоторых случаях автор переставляет ударения  в  обоих рифмующихся  словах: «Немолчный  блеск солЕй // Стволы  густых елЕй»…  Все эти случаи попались на первой сотне страниц сборника Пастернака «Стихотворения и поэмы». Москва, 1961 год. Тот самый сборник, который  я  когда-то умыкнул из библиотеки… И становится ясно, что тут не «безграмотность», а нечто иное.
         Сама манера «коверкать» русские слова в угоду  потребам  стихосложения  родились вместе с приходом на русскую литературную почву  польской  силлабики, которую культивировал в  Москве с  середины 17 века Симеон Полоцкий. Но и раньше, в  народном стихе, частенько наблюдались переносы  ударения. Силлабика  польского  типа предполагала обязательную женскую рифму – тут кровь из носа, а  подлаживайся. И подлаживались. У  Василия Тредиаковского в  ст. «На грозу, бывшую в Гаге» рифмуется: Смутно в  Ухе // Ужасно в  воздУхе…  Эта манера пренебрегать природными русскими ударениями держалась довольно долго – литераторы привыкли к  мысли, что ради  ритма и рифмы  можно немного и слукавить.
      Ни у  кого не возникало мысли объявить Пастернака неграмотным из-за  случаев  такой  вольницы. Однако надо стараться держаться правил. В  обыденной  практике  это воспринимается как  обыкновенная  неряшливость. У нас, как известно, человека встречают по одежке, провожают по уму. Стало быть, надобно избегать неряшливости  и в  стиховой  одежде. Известно также, что литературные авторитеты  снисходительно относились к  возможным ошибкам и не делали из-за неправильно поставленной запятой мировой драмы. На сей счет сохранилось высказывание  императрицы Екатерины Второй, которая в свое время   была известным литератором: надеюсь, что из-за моих неправильных падежей никому хуже не стало… Пушкин  был в этом смысле даже радикальнее:  в третьей  главе  «Евгения Онегина»  можно прочитать следующие строки:
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я  русской речи не люблю.
      О поэтической  практике Пастернака можно спорить до хрипоты, но есть принцип, на который  полагался  Пушкин при оценке  литературных произведений: автора надо судить по законам, которые он над собой  признает. В письма к  Ренате Швайцер за  год до своей смерти Б.Пастернак писал: «Я должен… всегда  быть и оставаться  осязаемо правдивым». Вот эта  осязаемость чувствуется в примерах словесного письма, ориентированного на выбор слов с  осязаемой, шороховатой, занозистой  поверхностью, лишенной  той  залакированности, гламурности, которая часто присуща, чего греха  таить, словам  литературного обихода.
     Постепенно я  понял, что  поэты  бывают двух родов. Одни, как  Пушкин, Лермонтов, Надсон, Есенин или Маяковский,  рано определяются как поэты  и быстро выплескиваются, прожив короткую и яркую жизнь, Другие  созревают неспешно, набирают голос постепенно, и только  в преклонных годах их талант расцветает в  полную силу. Это Тютчев, Фет, Майков, Анненский… Мне сейчас семь десятков лет; за  эти годы  я  написал, кроме  дюжины книг, около пяти сотен статей, эссе, очерков и мемуаров, более тысячи стихотворения, причем  львиную долю из них  - в  последние годы.  В иные годы   урожай  составлял по  двести и даже  более стихотворений. Как это возможно?