Земляк

После бани лицо у меня всегда красное. Вот и сейчас, только зашла в кафе, а кассирша сразу кричит: “С легким паром! В парилке-то жарко хоть?” – видно скучает без клиентов – "Надо обязательно выпить теперь, мне дед рассказывал, Суворов последние кальсоны продавал, а водки после бани выпивал." И я заказала 100 грамм "Столичной".
Оставив водку на столике, я пошла за едой на кухню, где знаменитая лоховская повариха готовила в лучших традициях советского общепита. Вернувшись с котлеткой, я подняла стакан, символически чекаясь с кассиршей: "Ну, за здоровье!" Она символически ответила чаем.
Приятное тепло разошлось внутри, давно забытый вкус столовской пищи настроил на философский лад, и я задумалась: "Зачем Суворову нужно было продавать кальсоны (причем, не порты, а именно кальсоны) ради водки? Какой-то бред. Но хорошо, что ничего ей такого не ляпнула, а то бы плюнула в сердце.”
Как я заметила, люди наши пассивные и часто безответственные, словно пробуждаются, становясь до крайности обидчивыми, когда дело касается исконных ценностей, как баня, например, или водка.
Что до Суворова, то к нему действительно, в народе отношение, особое. Согласитесь, Александр Васильевич стоит особняком в череде всех знаменитых полководцев и военно-начальников. А в нашей местности его любят так, что считают своим земляком, хотя, конечно, нигде об этом не написано. Все наши верят, что Суворов родился в Лохово, и здесь же похоронен. Даже я с детства помню скромную могилу на нашем кладбище, украшенную пластмассовыми цветами, куда мы с бабушкой заходили иногда, клали по 2 конфеты и печеньки, а на Троицу там вся оградка пестрела, как кондитерская фабрика. На простом металлическом кресте, крашенном серебрянкой, была надпись – “Александр Васильевич Суворов”.
И сколько наши учителя не говорили на уроках, что настоящий Суворов родился в Санкт-Петербурге и там же похоронен, а слухи распускают темные и неграмотные люди, переубедить всех было не возможно. Помню, в седьмом классе, нас даже специально возили в Питер на экскурсию, в Александро-Невскую лавру, чтобы показать настоящую могилу Суворова. Школьный историк по прозвищу Дятел, рассказывал о подвигах великого полководца и о его смерти. Надо отдать должное, Дятел умел интересно рассказывать, когда был в духе, а в тот день его нос и щеки особенно краснели.  У нас не было причин сомневаться в реальности Измаила, в переходе через Альпы, но, когда дело дошло до самих похорон, наши взгляды становились демонстративно отсутствующими, и лица суровели: “Говори, что хочешь, но у нас свой Суворов”, – так думал, наверное, каждый. К тому же, в этом возрасте мы уже дошли своим умом, что нельзя верить всему, что говорят взрослые, даже учителя. Дятел, например, твердит на уроках о честности и моральном долге, а самого прошлым летом чуть не засудили за воровство школьных денег.
Получив аттестат, я уехала из нашего Лохово, и прошла обычные для юношества, испытания нигилизмом. Начитавшись всяких книжек, ЖЗЛ и проч., я засомневалась в связи Суворова с Лоховской землей. Признаюсь, в какой-то момент даже готова была посмеяться вместе со всеми над нашими ценностями, но что-то меня уберегло. Повзрослев еще, и подойдя критичнее, я обнаружила немало странных и противоречивых описаний смерти великого полководца. Вот, например, гроб Александра Васильевича был настолько большим, что не мог пролезть в двери и выносили его на руках через окна дома. Но покойник-то был, как известно, весьма субтильного телосложения, зачем такой огромный гроб? Это наводит на мысль, кто-то другой был похоронен в Лавре, а тело настоящего Суворова тайком отвезли в Лохово. Как Пушкина в Михайловское тайком увез его дядька. Так что все эти уроки истории, факты, которые, как известно, можно подтасовать, и статьи из Википедии, не поколебали ни моей уверенности, ни уверенности моих земляков, в том, что великий полководец покоится в Лохово.
Я подчищала хлебушком остатки подливы на тарелки. Доев, пошла к выходу, пакет с дубовым веником чуть не забыла под столом, хорошо кассирша заметила. Я уже хотела было открыть дверь, но кассирша крикнула: “Хорошо, что вы на похороны приехали, не забываете родину.”  Я остановилась.
“А что опять? – вырвалось у меня. – Надо же, как чувствовала”.  Кассирша протянула районку: “Читайте, тут все прописано, с вас 20 рэ”. И я сунула "Зарю" к венику.
Был теплый вечер начала сентября. Длинные тени ложились на асфальт, солнце катилось к дальнему лесу, шелестели деревья, и дымки от печных труб уходили в небо. Пахло печеной картошкой. После бани и водки я решила пройтись вдоль Волги, наслаждаясь красотой родной природы. По дороге, искала глазами то место, где еще лет пять назад была моя любимая могила Суворова. Высокий откос и скромный обелиск, в любое время года украшенный живыми цветами. Внизу валялись бутылки – туда ездили молодожены. Где лежал он в период между поселковом кладбищем и этим берегом Волги, я к стыду своему, точно не знала. Краеведы утверждали, что великий наш земляк сначала покоился за общежитием тракторного училища, потом у райвоенкомата, а после волжского берега его останки нашли упокоение в мемориале ВОВ, слева от Вечного огня. Могилу украшают венки с триколором – от администрации, просто с цветами – от школы, если с гвоздиками – от Районного Совета Ветеранов, а в ноябре приносят от местного отделения КПРФ.
Погребения Александра Васильевича стали доброй традицией нашего Лохово. С одной стороны – “чтобы помнили”. За всей жизненной суетой легко упустить самое главное, так что встряхнуть людей, напомнить о воинской чести, лишний раз не помешает. Теперь, я слышала, и в школе больше не переубеждают детей, что Суворов – наш земляк. Наоборот, военно-патриотические клубы проводят исследования в архивах и находят немало доказательств того, что Суворов – уроженец Лохово, к сожалению, пока лишь косвенных. Но о том, что инициатива не осталась незамеченной, говорит районный бюджет. На каждое перезахоронение выделяются областные и даже федеральные средства. Когда проходило позапрошлое, к месту обелиска была проложена дорога. Она и по сей день остается лучшей в районе, по ней-то я и шла сейчас к дому. Тогда открыли гостиницу “Суворов” с люксами для почетных гостей. Правда, она почти всегда пустует, если только дешевые номера не займут дальнобойщики или гасторбайтеры.  На прошлое погребение, в мемориал ВОВ провели природный газ для Вечного огня. Даже специально протянули трубу, но, как писала районка, рельеф и особенности Лоховский почвы не позволили проложить ее напрямую, пришлось делать немалый крюк через Царское Село, так у нас называют место, где живет начальство.
Придя домой, я развернула газету "Заря", в спец выпуске посвященном Суворову, прочла, что местом нового упокоения будет площадка между Лоховской школой и церковью. Краеведы выяснили, что здесь стоял дом, где он родился.
На следующее утро я поехала к этому месту на велике.  Раньше здесь был большой амбар, где хранился уголь для школьной кочегарки, сейчас все очистили, оградив высоким коричневым забором из сайдинга. Я нашла щелочку. Экскаватор ровнял землю, за ним шли младшие школьники и сажали деревья. Старшие школьники в камуфляже и с автоматами репетировали почетный караул. Сбоку была площадка фудкорта, под белым навесом суетились люди и слышался звон посуды. С другой стороны забора строили сцену. В центре стоял монумент высотой метров пять, укрытый полиэтиленом. Под ним уже была вырыта яма.
– Подглядываешь? – услыхала я голос и вздрогнула. Сзади стояла моя знакомая, Верка – Ты когда приехала? Одна без мужика? Специально что ли? Погодка-то будто по заказу – затараторила она.
– Нет, случайно вышло, как подгадала. Завтра посмотрим, да?
– У тебя билет есть? – ехидно спросила Верка.
– Какой билет?
– Завтра вход только по пригласительным. Это же ВИП похороны, слыхала, что губернатора ждут?  Из администрации президента будет представитель. Говорят Кобзона привезут, и может быть, – произнесла она уже шепотом, – даже Любэ. Но это только для бомонда, всем нельзя. И правда, как наш народ пускать на такие мероприятия? Сама лоховских знаешь, им только напиться да подраться. Что за люди пошли, слыхала на прошлой неделе Лешку Барыгу зарезали? Для наших салют вечером будет и дискотека 80х.
– На похороны хочется, – разочарованно протянула я.
– Да, ерунда, посмотришь по телеку, а потом хоть ночуй здесь, не убежит наш Василич – хохотнула моя знакомая, и приложив магнитный пропуск, пошла на территорию.
Перед сном я решила прогуляться. Дорога была ярко освещена, везде висели флаги с портретами Суворова, плакаты и баннеры. Я дошла до мемориала ВОВ, решив заглянуть на могилу нашего великого земляка. Здесь было бы темно, так как Вечный огонь еще на зажгли, а фонари не включали, но светила полная луна. Тишина и безмолвие накрыли сквер, голоса с улицы не доходили – “над вечным покоем” – пронеслось в голове. Как свечки стояли березы. Тени от плит и обелисков создавали на асфальте строгий геометрический рисунок. Высокий деревянный крест уходил в небо и рассекал луну надвое.  Над головой плыли редкие облака. Потрясенная величием этого зрелища, я остановилась. Вдруг в ночном безмолвии послышался тихий плач. Вначале я подумала, что это музыкальное оформление, так хорошо вписался звук в печальную картину. Но, когда луна вышла из-за облака, я разглядела женскую фигуру на могиле. Стало не по себе. Что бы приободриться, я достала телефон и посветила. Черная женщина, как будто раскапывала землю, она что-то шептала, всхлипывая. Сердце заколотилось, но я превозмогла страх. Подошла ближе, и ветер донес причитания: "… в землю к себе меня возьми поскорей…” Я уже была готова к тому, что сейчас зашатается могильная плита, и появится мертвец, ноги от ужаса приросли к асфальту. В это время по дороге проехала машина, и свет фар прибавил храбрости. Разглядев, что женщиной в черном была старуха, которая, стоя на коленях, целовала могилу, я подошла еще, шепот стал разборчивее:
" Кальсоны я твои хочу продать подороже, а то Ванька-монополист лается, в собесе мне девка говорит, мы теперь так заявление не принимаем, только через какой-то антоннет, фу забыла, ахтинет, голова дырявая, но ты-то там все знаешь. Обдирают теперь в леспромхозе, как бы не продешевить с кальсонами, забор нам с тобой давно пора ставить, я ж тебе говорила, опять поди забыл. "
Вдруг старуха что-то почувствовала и резко повернулась ко мне.
Я увидела маленькое сморщенное лицо, нос пуговкой, седые волосы выбивались из-под платка, платье задралось, худые старческие ляжки, стянутые резинкой для чулков, срамно и жалко светились при луне, а костлявые скрюченные руки упирались в землю. Однако, бабка оказалась не страшной, кажется, я её знаю, она живет на Физкультурной.
– Мужик тут мой похоронен, – сказала она, оправляя платье, – Сашенька. Суворов Александр, по батьке, Василич, утонул на Октябрьскую, выпимши был сильно после бани, да знаешь небось? Он, правда, давно уже помер. За что ему такие почести, не знаю, начальству виднее, только не дают его душеньке спокою, вот и таскают с места на место. Мы прожили вместе годка три, а утонул, вот где лихоньки, одна осталась, пришлось и вещи продавать, жить-то надо, китель в котором он из армии пришел продала, фуфайку, сапоги продала, шапок мой мужик не любил, но покупатели все исподним интересовались, за них больше платили. Грех так говорить про покойников, но мой Санюшка и сам, бывало, последние кальсоны продаст, когда запимши, да что уж теперь. Вот пришла навестить его последний раз, пока не перевезли, к школе мне далече, не доползти. Совсем я, девка, ходить не могу теперь, до собеса доковыляла вчерась еле-еле. Забор мой еще с весны повалимши, сосед лается, по похоронному делу он работает, такие хоромы себе отгрохал, собака евонная злющая, страсть, ко мне в огород забегает, боюсь и из дому выйти. Думала вот заявлению подам, да куды там, к ним на хромой козе теперь не подъедешь. Я б денег не пожалела, пенсию мне хорошую выписали за Санюшку, да и кальсоны еще остались, на черный день. Ты не знаешь, часом, как извести проклятого кобеля?
– Не, я не знаю.
Бабка горестно развела руками, всхлипнула и запричитав, припала к могиле, с новым рвением принявшись шептать туда свои нехитрые просьбы. Оставив её за этим печальным занятием, я повернула к дому. Ночь опустилась на лоховскую землю.