Мера

                МЕРА

В понятии «художественно-нравственная мера» есть две составляющие: художественность и нравственность. Именно в их таинственной соразмерности Аполлон Григорьев видит цельность Пушкинского гения. О критериях художественности размышляли многие литературоведы и писатели. Существует несколько трактовок этого понятия, однако основная мысль, пожалуй, сводиться к тому, что «художественность в писателе есть способность писать хорошо» (Достоевский, 1973 г.).  Казалось бы, чего более? Если писатель создает полноценный художественный мир  – все остальное отступает на второй план.  Но… не тут-то было. Аполлон Григорьев говорит не просто о художественности Пушкина, но и о нравственности.
В современном обществе нравственность воспринимается, как правило, весьма специфично. С одной стороны, ей может быть приписана исключительная роль в деле христианского спасения. При этом как бы забывается, что  нравственность – все-таки ограничивается лишь внешним поведением и выражается в отношении человека к окружающему миру. И безупречный человек, который не пьет, не обманывает и не ворует (к примеру) в глубине души может оказаться черствым, самолюбивым, высокомерным. Внешнее впечатление, которое производит человек, правильность (которая  есть нравственность) недостаточны для того, чтобы понять его. Как сказал проф. Осипов, «Святой – всегда нравственный, но нравственный не всегда святой». Те писатели, которые воспринимают нравственность как конечную цель всех духовных возможностей – создают произведения с креном в морализаторство. Мера между художественностью и нравственностью нарушается и во втором случае: при полном отрицании последней. Этот случай тоже нередок как в отечественной, так и в зарубежной литературе. Когда рвутся связи и духовные закономерности, в вихре вседозволенности теряется элементарное представление о нормальных человеческих свойствах. Нет ни верха, ни низа, ни правильного, ни ложного. Все происходит случайно, подчиняясь лишь авторской прихоти. Это как если бы Раскольников убил старуху, а после в состоянии безмятежного покоя отправился отдыхать на Лазурный берег. Или Анна Каренина, изменив  мужу, спокойно и счастливо, как ни в чем не бывало, продолжила веселиться на балах.
Таким образом – «художественно-нравственная мера» –  это когда писатель создает художественный мир – яркий, насыщенный, многогранный – но при этом учитывает и общие духовные законы мироздания, которые определяют последствия того или иного выбора.
Если говорить, о тенденциях современной литературы – эта мера практически не соблюдается. Какие только извращения и мерзости не сопутствуют жизни героев, например, в рассказе Евгения Водолазкина «Близкие друзья».   Начиная от предложения  Эрнестины создать семью втроем – и заканчивая смертью старого врача-любовника в постели. И все это в период Второй мировой войны. А что потом?  – Благополучная, умиротворенная старость. Трогательное чувство между пожилыми, восьмидесятилетними, супругами. И… как ни странно, этот прием нарушенной художественно-нравственной меры, имеет своей эффект. Одно дело – отсутствие меры по причине неведения, нечуткости, и совсем иное – сознательный сбой  привычных мелодических параметров. Так в рассказе проявляется какая-то своя, щемящая правда. В 21 веке, после всех потрясений, уже не всегда возможно работать по пушкинской модели, пытаясь  уловить гармонию и меру там, где ее в принципе больше нет. Законы духовного мира неизменны, как и прежде. Но действуют они теперь в плоскости изломанных судеб и покалеченных идеалов.
Сводить же художественно-нравственную меру к художественно-исторической, мне представляется, не  совсем верно. Хотя бы потому, что в этом случае А.Григорьев так бы сразу и говорил о  художественно-исторических параметрах этого явления. В отличие от внутреннего мира, который не может быть выражен только в черных или только в белых красках – события исторического характера поддаются такому анализу. Потому что есть правда высшая – и она всегда одна. В западной традиции принято размывать значение исторических и общественных явлений так называемой толерантностью. Простой пример – война на Донбассе. Мне приходилось читать уже несколько прозаических произведений на эту тему. И как-то больше веришь очень личным переживаниям, где автор доносит именно свою боль и правду. (Например, «Исповедь российского добровольца» Юрия Горошко). А там – где писатель стремится быть супер-объективным, равнодушным взглядом охватывает все и вся – теряется некоторый пульс произведения. Речь, естественно, не об исторических исследованиях и публицистике – но о художественной и документальной прозе.
По поводу слов Аполлона Григорьева о постоянных пересаливаниях в сочувствиях и  враждах  –  высказываться не буду. По краткой фразе можно догадаться, что, видимо, он имел в виду спор западников и славянофилов, причем,  не саму суть их разногласий, а всего лишь эмоциональную форму отстаивания своей позиции. Соль – в том малом числе продуктов питания, которые упоминаются в Священном писании. И  упоминается она не как некое съестное вещество. Солью Иисус  Христос назвал своих верных последователей и учеников: «Вы – соль земли».  Как соль защищает продукты от порчи  и  гниения, сохраняет их свежесть, так и христиане  оберегают мир от порчи и распада.  Поэтому  высказываться о пересоле в негативных тонах,  к тому же  с бездумной легкостью  не стоит. Да и не мог Ап. Григорьев этого делать. Согласимся с тем, что он имел в виду лишь внешнюю форму выражения взглядов. А тут господствует  широта и многообразие. Может, кому-то по душе  равномерность и однотонность.  А кто-то пребывает в  другой стихии, пронизывающей поэзию  А.К. Толстого:
Коль любить, так   без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнуть, так уж сплеча!
 
Коли спорить, так уж смело,
Коль карать, так уж за дело,
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой!

Впрочем,  это уже  тема совсем другого разговора.