Идет что-то грозное на нашу землю

                ИДЁТ ЧТО-ТО ГРОЗНОЕ НА НАШУ ЗЕМЛЮ…
           блиц-опрос газеты  «Литературная Россия»:
                "Лучшие книги об Октябре"

Самым ярким произведением о революционных событиях для меня стала повесть Никифорова-Волгина «Дорожный посох». Она же – первая из прочитанных мной художественных произведений на эту тему. Мне было лет восемь, я еще ничего толком не знала о страшных событиях начала ХХ века. Правда, времена были тоже неспокойные, я слышала про расстрел Белого дома, и, играя на детской площадке – пела «Варяг». Поэтому первая фраза повести: «Каждое новолетие я встречаю с тревогой. Идет что-то грозное на нашу землю…» - для меня прозвучала вполне в контексте современности. А потом… последовали открытия, одно за другим. Спустя десятилетия эта повесть нисколько не утратила для меня своего значения. Не потерялась на фоне известных книг, глубоко и полно отразивших события революционных лет – «Тихого Дона» Шолохова, «Красного колеса» Солженицына, «Солнца мертвых» Шмелева и др.

Произведение Никифорова-Волгина совсем небольшое, но вмещает в себя все самое главное, что надобно знать об этой страшной катастрофе, разломившей русскую землю. Не только о разрушениях революции, но и о судьбах русского человека вообще. Захватывающий сюжет соединяется с краткими лирическими отступлениями, придающими повествованию особую теплоту. «Никогда такой близкой не кажется русская земля, как в пору таяния снега, в сумерках, при ветре». Некоторые сцены – например, первое богослужение в лесной пещере или маленькая сгорбленная женщина, упрямо ждущая своих сыновей, которых давно расстреляли, подбегающая к каждому встречному с вопросом: «Не видали ли деток моих?» - достойны стать вечными образами в мировой литературе. Еще это повесть о том, как не смотря на все трудности, можно остаться человеком, не утерять в кровавом вихре свое лицо. Написана живо, убедительно, подлинно – без тени нравоучительности, пустого пафоса, громких слов. К сожалению, очень часто именно этого – соразмерности – и не хватает произведениям с революционной тематикой. В самых грозных красках описывает Артем Веселый 1916 год в романе «Россия кровью умытая». Тут и «размокшие от крови и слез дороги», и мир шатается, и стонет земля, и «бабьи визги» соединяются в один гул со встречным ливнем свинца и «рвущейся стали». Только привыкаешь к переизбытку кошмара – как к холодной статистике новостей. И гораздо страшнее прозвучат слова отца Афанасия, героя Никофорова-Волгина: «Я проснулся с великим криком. Во сне привиделось мне, что Господь покидает землю…» Хоть и во сне – а безнадежнее события представить невозможно. Мне удивительно, с какой легкостью смог, например, вычеркнуть всякое религиозное измерение жизни сибирских казаков Константин Седых в романе «Даурия». Материал об укладе небольшого поселка в Забайкалье накануне Первой мировой войны и после нее, писатель собирал на протяжении пятнадцати лет. В итоге, все бытовые сцены первой части – более-менее убедительны, речь героев – живая. Но как только дело доходит до Октябрьской революции, характеры стремительно упрощаются, формально разделяясь на красных-хороших, на белых-плохих. Это вдвойне обидно, поскольку роман талантлив в пейзажных и психологических описаниях (например, любовная линия Дашутки и Романа), но совершенно не убедителен в своей главной исторической части. Думаю, по такой же схеме не состоялись и многие другие произведения советских авторов о революции. Романы писателей-эмигрантов – «Сивцев вражек» Бориса Осоргина или «Ключ», «Бегство», «Пещера» Марка Алданова – более изысканы по своей форме, но временами все-таки искусственны. Причем, «искусственны» - не в отрицательном значении этого слова. Мы видим автора и чувствуем художественность, ее указующий перст: где нужно
полюбоваться, где ужаснуться.

На этом фоне повесть Никифорова-Волгина покоряет своей естественностью. Судьба писателя, кстати, не расходится с его словом. Часто говорят, что революция совершалась ради того, чтобы рабочие и крестьяне получили новые возможности, изменили свою судьбу. Василий Акимович был сыном бедного сапожника и прачки. После революции семья оказалась в Эстонии. С детства мальчик знал православное богослужение, служил псаломщиком в нарвском Спасо-Преображенском соборе. Для молодежи он организовывал литературно-музыкальные вечера, концерты, спектакли, издавал литературный журнал «Полевые цветы». После присоединения Эстонии к Советской России, в 1941 году, он был расстрелян «за издание книг, брошюр и пьес клеветнического, антисоветского содержания». Христианское мировоззрение, выраженное в книгах писателя, было признано антисоветским. Все это подтверждает верность выводов «Дорожного посоха», оправданность внимания именно к духовно-религиозной, а не к социальной стороне революции.

Ритм повести вплетается в гул эпохи, а слово – бесстрастно выражает пульс времени. И чудится, будто до сих пор странник идет по земле. Пока сил хватит, крепко обнимает рукой свой дорожный посох…
http://www.litrossia.ru/item/10480-anastasiya-chernov..
Опубликовано: «Литературная Россия», 2017 –  № 38. – 3 ноября.