Она-Татьяна

                О Н А – Т А ТЬ Я Н А



     ГРЕМУЧАЯ ДВЕРЬ

     Только взялся за работу, как «бу-бух!!!» - громыхнула моя входная железная дверь. Через секунду другую медленные робкие шаги, будто кто крадется, за стеной в смежной комнате… Прохожу через другую смежную посмотреть - кто.
Она…!   
Иногда вижу ее бредущую по улице и всегда в одном и том же угарно-безразличном состоянии. В прошлом году ошеломила своим появлением - ни с того ни с сего предстала на моем пороге. И вот год прошел и снова...

     - Мишка, ой-ё-ё - какой же ты, Мишка! - всплеснула руками, заморщинилась как и в прошлом году.
Надо же, «Мишка», а в прошлом году пришла и не узнала!
- Мишутка, - прикрыла рот ладонями и посмотрела застенчиво, почти влюбленно, насколько это возможно ее слипшимся лицом, - какой же ты…!
- Какой?
- Ой, боюсь…!
- И все-таки?!
- Ну, ты чё, не могу же я вслух, бесы услышат - испортят тебя!
Невольно посмотрел на картонную иконку, прикнопленную к стене.
- Мишутка, дай 40 рублей!
- Секунду! - полез в карманы, чтоб скорей отделаться («40 рублей» почему-то в голове трансформировались в «40 мучеников»), как на зло ни копейки мелочью и никаких бумажных денег, только на карте, - объяснил, как мог, даже карту зачем-то показал.
Поверила, сказала:
- Мишка, а ты завтра здесь будешь?
- Буду.
- Подари мне, Мишка, завтра 40 рублей, я приду!
- Завтра подарю, приходите.
- Я приду завтра, а щас, Мишка, картины покажи!
Ну вот, опять как и в прошлом году.
- ..............?!? - напрочь забыл как ее зовут.
- Татьяна я…, - сказала, - читал у Пушкина?!
- Как бы да.
- Про меня написал!
Молчу…
- Люблю Пушкина, он про меня написал! А ты, Мишка, любишь Пушкина?!
- Наверное…
- А Афонька мой…, не помню, любил или нет, он меня Гельвецием мучил! Мишка, а ты какие картины рисуешь?
- Всякие.
- И большие тоже?
- И большие тоже.
Глаза расширились и посмотрели куда-то мне за спину, будто за моей спиной заклокотал «Последний день Помпеи».
- Мишка, покажи картины!
- Татьяна, милая Татьяна, давайте в другой раз, давайте завтра…!
- Мишка, а помнишь, как мы с тобой в электричке ехали, ты тогда молодой был, а я с Гошей была!?
Не помню, как и когда мы ехали вместе в электричке, но, что она жила с Гошей-Афонькой, художником-самоучкой (водкой сгорел), она же мне и поведала в прошлом году.
- Гоша говорил у тебя секреты все какие-то!
- Какие еще секреты?
- Ну, типа смыслы в картинах!
Двинулась, наконец, к двери - шлейф перегара, смешанного с легким запахом аммиака, открыла дверь - (свежий воздух) - обернулась, заморщинилась кошачьей улыбкой:
- Краси-и-ивый!

     В прошлом году она меня не узнала ………


     Ближе к обеду снова «бу-бух»! По времени должна бы мама. Сижу, прислушиваюсь. За стеной медленные шир-шир-тук, шир-шир-тук…, - точно, ее палка! Вошла.
- Сынок, я на минутку! - прошла медленно к дивану, присела и посмотрела…
- Ну это, наверное, в музей! - указала резиновым наконечником палки на холст на мольберте.
Поставил чайник на плитку.

     Сидим, пьем чай. Мама пьет чай и говорит. Она всегда говорит. Говорит давно одно и то же, о чем говорила вчера, позавчера, на прошлой неделе и позапрошлой. Я слушаю и не слушаю, давно все знаю наизусть. Среди прочего она обязательно скажет и про «Лунную ночь», что это ради нее мы давным-давно ездили из наших сибирских Решёт в нашу-самую-Москву. Так ее память сейчас рисует цель той поездки. Конечно, мы ездили тогда не ради, а просто в летние каникулы - в Москву и Ленинград. Но история с «лунной ночью» в то лето действительно произошла. Обалдев от всего, что я увидел в Третьяковке, и особенно от «Лунной ночи» Куинджи, по возвращении домой я тут же взялся писать свою «лунную ночь», только над нашей речкой, протекавшей под нашим домом с южной его стороны и лунным своим серебрением напоминавшей в миниатюре Днепр Куинджи. Сколотил из подручного подрамник, натянул на него какую-то грубую материю, загрунтовал, как мог, и взялся за кисти. Я долго вазюкал масляную краску по «холсту», но у меня ничего не выходило, не получалось, как у Куинджи. Мне тогда казалось, что виною всему мощные фонари, которые в то лето нацепили на столбы по нашей улице и которые будто бы мешали мне видеть лунный свет. Мама ощущала себя как бы соучастником процесса и потому решила помочь, облегчить мне «муки творчества», она пошла к главному электрику нашего села и рассказала ему про Куинджи! Она рассказала, что ее средний сын рисует настоящими масляными красками настоящую картину с нашей речкой под луной, как рисовал под луной свой Днепр загадочный Куинджи, но, что в отличие от Куинджи сыну очень мешают фонари ; не дают видеть правильные краски. Главного электрика нашего села все это очень тронуло, особенно, наверное, таинственность слова «куинджи» применительно к нашей речке, и он, долго не думая, взял да и распорядился - отключил на три дня фонари по нашей улице! Та лунная моя ночь маслом была потом любимой картиной отца, правда, много-много позже, уже «после» отца, когда мы продавали дом, я ее уничтожил.

     Уходя, мама снова тычет палкой в холст на мольберте и снова говорит:
- Ну это, наверное, в музей! - оборачивается и говорит уже всегдашнее, - побыла, как на папочку посмотрела!
Она считает, что я сильно похож на отца. Провожаю до двери. Потом смотрю как она медленно-медленно спускается по лестнице вниз к калитке - левой рукой прижимает себя к перилам, правой упирает палку нижним концом в нижнюю перед собой ступеньку, переставляет поочередно на нее ноги, упирает в следующую ступеньку, затем так же поочередно ноги, и так далее. Я совсем уже не помню ее молодой. Помню, что в раннем детстве называл ее мамкой, или вот, что она отключала нашу улицу помню, и много еще чего, а молодой совсем не помню.
… Мама.

     Снова взялся за кисти... и снова гремит моя гремучая дверь! Шагов не слышно. Выхожу посмотреть..., - никого! Видимо, ветром, - забыл закрыть, когда маму провожал. Возвращаюсь в рабочую комнату, застываю перед старым зеркалом, - да, похож на отца, проступающие все более и более морщинки и наметившиеся вокруг рта складочки повторяют почти в точности рисунок его лица.

     После обеда снова «бу-бух!!!», снова моя гремучая дверь…, снова выхожу посмотреть - кто?! 
Вот те на..., - художник Нестеров!
Крайне редко ко мне заходит, по пальцам пересчитать, и всегда под парами, правда и не засиживается, быстро уходит.
- Чай?! - спрашиваю.
- Не-е, я просто у тебя посижу, выпить же у тебя нет?!
- Нет! - вру чистосердечно...
- Мамку твою видел..., сказала ты картину в музей написал..., решил зайти.

     Художника Нестерова помню еще молодым, немногим за 30, он старше меня года на четыре. Когда мы сюда приехали, он преподавал в местной художке (окончил худграф какого-то «педика»), естественно познакомились, но близко не сошлись, общались на уровне «привет-привет» да «как дела». Кажется, раз или два мы писали вместе натюрморт с сиренью. Я делал это не из охоты, а из-за его просьбы показать, как это делается, - почему-то худграфы всех «педиков» страны имели стабильно слабый уровень, да и по природе художник Нестеров был дилетант, профессиональный дилетант. Гоша-Афонька тоже был дилетант, но в нем, как в дилетанте искреннем, что-то таилось. Скоро он ушел из художки и, как многие местные, зачастил на работу в Москву, - то охранником в каком-то мебельном салоне, то просто в какой-то охране, то еще где-то. Чем занимается сейчас, не знаю. При встрече всегда смотрит на меня с пьяненькой полуулыбкой хитрована. Трезвым никогда ко мне не заходит.

     - А еще Танюшку сегодня встретил…, - сказал, - пьяная шла, сказала, что у тебя утром была и, что ты денег ей дал и картины показал, … эта, что ли, в музей?! - кивнул на мольберт.
Я неопределенно пожал плечами, тут же, как бы со стороны, увидел и себя, и картину на мольберте, и его, и непоставленный на плитку чайник.
- А с почками-то у тебя проблемка, - хитровато прищурился, - мешочки-то вон какие под глазами…, - потянулся рукой (я слегка отпрянул), - водку, поди, лопаешь!?!
- Отстань, бля…!
- Да ладно, уже обиделся! Ты лучше скажи…, вот скажи мне, чё в твоей голове?!
- В голове моей, как и в твоей, вещество, которое серое!
- Ой-ой-ой, остряк какой! Ты честно сознайся, чё в твоей голове?
- «В голове моей варится каша, вам ее есть»! - вдруг цитирую покойного Митю Фефлева, нашего, еще училищных времен, «барда», когда-то бившего клинья к моей будущей жене, пока я, не ведая о ее существовании, служил на флоте и писал письма к другой.
- Каша говоришь…, в голове…, варится говоришь..., вот я и смотрю в интернете - чё там у тебя варится! 
Я пожал плечами (снова неопределенно).
- Нет, я правда смотрю на твои работы и мне страшно за тебя становится!
Я засмеялся и поставил на плитку почти пустой чайник.
- Помнишь, как ты сирень меня учил писать, какими мазочками ты ее…!
Я промолчал.
- Ей богу не пойму, чё там у тебя в голове творится, вот это, например (снова кивнул на на мольберт), чё за ху@ня?!
На мольберте «ху@ня» с очередным отверстием.
- Метафизика, - говорю, - ме-та-фи-зи-ка!
- Так, как ты туда залез?!!!! - вскричал он искренне.
Я расхохотался и тоже искренне. Отсмеявшись спросил:
- Скажи, а Татьяна точно с Гошей-Афонькой жила?
- Танюшка-то…, с Афо-о-онькой, ... давно загнулся, и сама спилась..., ты ей правда картины показал?!
- Нет конечно.
- А деньги дал?
- Нет, не нашлось.
- Ой не пи@ди-и-и, - снова хитро прищурился, - у тебя и не нашлось…, видел я твои цены в интернете!
- Да, бля-я-я…
- Да ладно тебе, заладил «бля» да «бля», без «бля» будь проще! Мутя говорил, что это пиар-ход у тебя такой, будто ты сам ему так сказал!
- Я Мутю твоего вижу один раз в год и то обхожу.
- Понятно, Мутя он и есть Мутя. А так да, за такие деньги твоя херня нахрен никому не нужна! Ты, правда, что ли, ее в музей написал?! - снова кивнул на холст на мольберте.
Я не стал ничего отвечать, снял с плитки закипевший чайник.

     МУТЯ (отступление)
     Недавно столкнулся с ним, - вышел из магазина, а тут и он..., и сразу «дай 200 рублей»! И не отнекаешься, - раз из магазина, значит 200 рублей имеются. Пришлось дать. Сейчас Мутя неделями зависает в столице, а совсем недавно, подписавшись, по его словам, контрактником в морскую пехоту, бороздил, по его же словам, океаны и воевал с сомалийскими пиратами, о чем, говорят, постоянно рассказывает вслух в московской электричке. Что он зарабатывал, будучи контрактником, и что сейчас, не знаю, но, когда он здесь, он всегда мутный и непросохший, и всегда липнет - лезет обниматься и клянчит по мелочи. Тогда, у магазина, обрадовавшись легкой добыче, Мутя стал говорить, что ему скоро понадобятся мои картины, в какой-то мифический офис, ткнул пальцем в надпись на кармане своей, непонятно какого ведомства куртки, сказал: - Видишь, где я сейчас работаю!, - и, не дав мне прочесть, договорил, - железная дорога, х@ли!!!  На лице я почувствовал вынужденную кривоту. - Не кривись, - сказал Мутя, - ты же рисуешь яблоки, - подождал и уточнил, - ну, яблоки-ху@блоки?! - И...?! - сказал я. - Не икай, скоро понадобятся твои яблоки, четыре штуки, и за цену, какую скажешь! Я не знал, что ответить, но все-таки спросил: - Какие хоть яблоки? - Ну, длинные такие, зеленые, с корзинкой и ножом!  - Это не мои, это друга моего…!!! Друг мой одно время зарабатывал «длинными яблоками» на свой дом, эмитировал Караваджо, как бы пишущего под будущих голландцев. - Да какая, хрен, разница! - сказал Мутя, - заказ ведь тебе, ты и деньги получишь! Кое-как от него тогда отделался, он же со значением сообщенного двинулся в магазин.
(конец отступления) 

- Ладно, не обижайся, - снова хитро сощурился, - а Танюшка она ничё, хорошая, ... выпить точно у тебя нет?!
Я помотал головой, сказал:
- В прошлом году она меня не узнала...


(май  2016)
……………………………………………………………………………………………………………………



     ЯВЛЕНИЕ  ПЕРВОЕ
    (запись прошлого года)

     - А вот я пришла…!
Нарисовалась в дверях, заморщинилась-заулыбалась, хотела пройти, но ванна с раствором мешала - перед самой дверью, поперек, стояла, я убоялся - не заметит, в раствор шлепнется, но нет, застыла на пороге.

     Час назад, когда я подвез маму к ее квартире и мы вышли из машины, спиной услышал - «это сынок твой»? Обернулся, - местных дворов обитательница, усохшая ханыжка (когда-то женщина), в свитере и трикошках, стоит и смотрит на нас. Я не знаю ее, но часто вижу, и всегда, когда вижу, всегда возникает неуловимое ощущение, будто знал прежде. Кивнул и вместо мамы сказал, что да, я ее сын.
- Мамка у тебя хорошая! – сморщилась улыбкой.

И вот явилась - стоит на пороге перед ванной с раствором и смотрит светло-серыми, совершенно выцветшими глазами, … перегар конкретный.
- Я искусством интересуюсь, - оповестила, - пришла посмотреть, чё ты тут рисуешь!
От неожиданности явления и вообще я оторопел.
- Да вот... (неопределенно, как бы обводя головой комнату) ремонтом занимаюсь.
- А картины где?
- Нет картин! - вру (они в других двух комнатах).
- Как нет?!
- Не пишу больше.
- А тебя, как звать, я мамку твою знаю?!
- Михаил.
- А Мишку художника знаешь?
- Нет, не знаю.
- Да, как же не знаешь?! Вас тут всего четыре!
Секунду соображаю, какие такие «четыре»?!
- Афонька мой не в счет, - продолжила, - давно помер…, Афоньку-то помнишь?
- Помню. - киваю.
- Во…, вот видишь, вас четыре и остается: Витька (загнула палец), Женька, который на краю (загнула еще один), этот, как его…?!
- Сережка, - подсказываю.
- Точно, Сережка (загнула третий палец), и Мишка (загнула четвертый)!
Молчу.
- Ну, Мишку же знаешь?!
- Нет, не знаю (я правда не знаю).
- Ну как же, Мишку из Новосибирска и не знаешь!?!
- Э-э-э…, из Новосибирска Мишка вообще-то я...!
Мгновение смотрела непонимающе, потом вдруг лицо ее разморщинилось, глаза как от вселенского ужаса раскрылись на всю диафрагму, ладони взметнулись и со шлепком прилипли к ее бескровным губам, которыми она сквозь пальцы прошептали:
- То-о-о-чно, ты же Мишка…, ты же Мишка из Новосибирска…, ты ж тогда молодой был!!!
Вот тебе здрасте…!
- А помнишь, как мы тогда в электричке ехали, ты молодой был и Афоньке моему холсты грунтовать рассказывал…!?!
- Не помню. - сказал я (на самом деле не помню, как я ему «холсты грунтовать рассказывал»).
Стоит, смотрит, в глазах неподдельное сочувствие. Делаю шаг вперед, обхожу ванну, пятится назад, выходим на лестничную площадку, по инерции спиной делает два шага по ступенькам вниз.
- Мишка, а ты красивый тогда был… Пьешь?!
Молчу.  За ее спиной, за оградой внизу, по тропинке проходит человек, кивком отвечаю на его кивок (прошлым летом он латал мне крышу над мастерской), уходит за край стены, верхний край стены обрезает большое красно-вспученное облако.
- А я пьяная! Ты видишь я пьяная?! - снова сморщинилась-захихикала, резко вдруг перестала, спросила, - а ты чё такой замученный, Гельвеция читаешь?!
Облако точь-в-точь такое, какие громоздились по вечерам над нашим плесом в Решётах.
- А Афонька, сука, Гельвеция меня заставлял читать! Помер Афонька! Афоньку-то помнишь?!
- Да помню я вашего Афоньку, помню!
- А, чё ты на «вы», мы ж на «ты» тогда были!
Действительно, она, поди, и моложе меня, но, убей, не помню ее совсем, ни электричку ту не помню, ни, чтоб с Гошй-Афонькой она не помню, Гошу-Афоньку помню, но просто помню, без электрички, давно умер бедолага - от водки сгорел..., - у одного знакомого в офисе его пейзаж-картинка на шкафу стоит, Афоньки нет, а картинка на шкафу есть!!!

     Минут пять я уговаривал ее, чтоб не сегодня, чтоб в другой раз…, она все порывалась обратно в мастерскую…
Потом спускалась по лестнице, оборачивалась, морщинилась-бубнила – «а ты молодой тогда был…, а я Татьяна…, и я пьяная..., а ты молодой..., теперь другой…».
Ушла.



(июнь 2015)
……………………………………………………………………………………………………………………….



     КЕПКА


     С самого раннего утра она-которая-звалась-Татьяной постучалась в мой рассказ, окликнула: - Мишатка... (мне «Тихим Доном» сразу душу наполнило), пошли за грибами! За грибами меня позвала, а 40 рублей не попросила, - шла куда-то мимо, я велосипед из стойла выкатывал, - сказала «лисичек наберем, мамке нажаришь!». Почему-то сразу про кепку свою вспомнил. Вчера, уже по темноте, с озера без нее на велосипеде возвращался, точнее с озера заехал домой и, когда оттуда уже засобирался в мастерскую, тут и обнаружилось ее отсутствие! Но вчера же дома подумал, что, возможно, вообще без нее на озеро ездил. Пока я думал, о чем думал вчера, она-Татьяна прошла мимо и прочь. То есть не ко мне она шла (40 не попросила!), просто на глаза ей с утра попался, и за грибами ли она шла или еще куда, я уже не знаю. Как вошла утром в рассказ, так утром из него и вышла!
     В последнее время зачастила ко мне. Обращается всегда по-разному, называет то Мишкой, то Мишаней, реже Мишуткой, или вот вдруг Мишаткой, как сегодня, а иногда и «красавчиком»…, так и говорит - «красавчик, дай 40 рублей»!
     С мыслью о кепке поднялся в мастерскую. Там ее тоже не оказалось. Я затревожился - если потерял, то уже третья за лето! Позвонил домой, попросил еще раз хорошенько посмотреть, из дома сказали конкретно - «ищи на озере» (с недавних пор в интонациях моей жены появился конкретный и чужой холодок...).

     Кепка обнаружилась в одной из железно-дюралевых загородок-переодевалок, которые в прошлом году воткнули на берег местного нашего озера местные наши власти, туда же (на берег) приволокли трактором и ржавый железный ларек с заваренными железными листами окнами, выкрасили его в сурик, сверху намазли крупными буквами «СПАСАТЕЛЬ», на дверь повесили амбарный замок!  Эту «спасательную будку» местный-русский-человек сразу же раскурочил и набил доверху мусором-объедками! От одной из переодевалок все тот же местный-и-родной отодрал половину железных листов и уволок куда-то в свое сокровенное царство, в другой же, он-же-и-родной, все унавозил по периметру из самого же себя…, - я туда вчера сунулся и сознание чуть не потерял! В общем, вчера вечером на берегу озера кроме меня оказалась еще и парочка воркующих, из-за которых мне и пришлось сначала чуть сознания не лишиться, а потом воспользоваться полуободранной переодевалкой, там я и повесил зачем-то кепку на крюк. На крюке она и провисела всю ночь и утро - до восьми.
     А утро-то какое…, восемь часов и уже припек, и ласточки носятся и чайка-бл@дь кричит из Бродского! Разделся, нырнул в наше - круглое блюдцем - озеро, вынырнул, увидел первые три барашка над горизонтом, вышел на берег и прилег на траву. Но покойно лежать долго не пришлось. Как это и бывает почти всегда - на берег явилась Марасаниха (тетя Надя Марасанова)! А всегда, когда она вот так является, она подходит ко мне и потом с полчаса я вынужден выслушивать ее горести, - она жалуется на отдыхающих на озере тупоголовых людей, которые творят здесь черти-чё. Ко мне всегда подходит, видимо потому, что я мусорок здесь за тупоголовыми собираю. Сегодня сказала, что мусорят явно меньше, но, что теперь другая напасть - собаки! Стала рассказывать про глупых москвичей, которые привозят сюда здоровенных своих собак и выгуливают возле озера, от чего теперь ее корова не ест траву, скошенную вдоль берега, потому как моча у московских собак ядовитая. Так и сказала «кормят там у себя магазинной отравой, а они здесь ссут ядом»!!! На кофте тети Нади вдруг заметил значок, которого не примечал прежде, похожий на депутатский. Пока я пытался вычислить его значение, а тетя Надя, размахивая руками на все четыре стороны и проклиная московских собак с их ядовитой мочой, к нам подошла ее пузатая рыжая корова, шумно и смачно схрупывающая траву у своих копыт. Тетя Надя Марасаниха повернулась к ней и сказала:
- Рыжуха, ну чего ты за мной…, иди уже отсюда…, видишь я с человеком разговариваю!
Человека тут же облепили зверские мухи, гудевшие черно-изумрудной тучей над марасанихинской Рыжухой…, он засобирался…

(июль 2017)
…………………………………………………………………………………………………………….


     ОНА-ТАТЬЯНА
    («раскас»)

     Господи, как только вижу ее-Татьяну, снова «раскас» пустить хочется! Не знаю, правда, зачем, но хочется. А вижу теперь ее почти каждый день. И далась же она мне, я-жъ не Пушкин какой, да и других, что ль, Татьян мало!? Татьяна-москвичка, например (дом напротив), - в субботу приехала вся такая из столицы, переоделась в облегающее - проступила с излишком, и давай на свой триммер мою душу наматывать - траву свою гудеть-косить недельную - от калитки и до самого вечера (армейский фольклор)…, и другая тоже Татьяна, и красивая Татьяна Панич из Славянского Центра, и еще одна…, впрочем, та Катерина…

     Но «раскас» писать пришлось все-таки.
Между очередным утром и очередным вечером, когда я думал не только о ней-Татьяне, но и о другой женщине, женщине-перышке (оказаться бы в ее молодости - на руках бы носил!), к которой накануне мы ездили под Кольчугино поздравтть ее с прошедшим юбилеем, возникла невидимая дуга и все замкнула…

     (Явление утреннее)
     … Она-Татьяна появилась в половине седьмого, внизу из-за угла вышла (я с чашкой кофе на уличной площадке лестничной стоял, глоточками отхлебывал - мотылька губами сдувал, он зачем-то умер в чашке ночью, я не заметил, когда кофе наливал), - брела куда-то (ни свет ни заря) светло-серыми выцветшими глазами в перспективу вяло-утренней улицы (хоть бы птица одна, все притаились, дождь обещался), - ни лебяжьих рук, ни покатых плеч, ни других точеностей, ничего такого, никаких заманух, высохла вся - усохла в подростка, и стрижка, как у подростка, всегда в одних и тех же трикошках и в одной и той же кофте, ни бёдер ни груди, кожа на лице, будто бумага мятая…, чем жизнь в ней теплится - бог знает…! Месяцем ранее вошла спозаранку (у меня от сна еще шерсть из-под мышек дыбом торчала), сказала - «дай 40 рублей - человек умер»! И точно - Пугачев… (третий дом слева), после обеда узнал…, и, что он Пугачев, тоже узнал после обеда, а до этого обеда несколько лет просто кивками обменивались…, а тот, от кого узнал, сказал - хороший человек был!
     А тут еще Лешка в субботу, или в четверг (какая разница - о субботе-то узнаю по вою триммера напротив), заехал…, - дзынькнулись сухим-белым и давай я хвастать - показывать настойки свои ягодные, а он сказал - «ты б еще брусники своей Танюшке заказал»! Я даже не сразу понял, какой Танюшке! Теперь Лешка-сам на Куршску косу умотал, расхаживает там, как цапля, босиком (под Кольчугино вчера множество цапель наблюдал!), а я здесь сижу, посматриваю, как пыль дорожную дождик крапушкой метит и зачем-то про нее-Татьяну пишу (Татьяна-напротив притаилась, все выкосила), и мне теперь страсть как хочется, чтоб она-Татьяна непременно брусники мне принесла, я даже хотел окликнуть ее утром с лестницы, когда кофе с мотыльком пил, и попросить, и 40 рублей наперед дать (всегда просит 40, почему…?!), но что-то во мне дрогнуло - испугался вдруг женщину в ней обидеть, будто Пушкин за рукав дернул - беспокойный человек!

     (Явление  вечернее)
     … Солнышко клонило к западу, дождичек давно подсох, я под лестницей последний раствор в ванне мешал и шампанское «Брют» из горла попивал, бутылка на траве рядом с ванной стояла.
 - Мишенька,  - окликнула сзади (никогда еще так не называла), - дай 40 рублей!
Обернулся. Смотрит сквозь прутья ограды, как брат-существо в зоопарке. Юбка сразу бросилась, в глаза то есть…. С чего бы, ведь в трикошках всегда…!?
- Отвязаться никак не могу, - сказала, - двое пришли, надо угостить, так не уйдут!
Видел я этих «двое», рожи еще те…, наверное, сказали - «сходи к художнику, он даст»!
Бутылку шампанского ногой за ванну двинул, она опрокинулась - пеной в траве зашипела, поднял - на угол ванны поставил и про бруснику спросил, не принесет ли!?
- О-о, это к змеЯм идти надо! - сказала, с ударением на «я».
- К каким еще «змеЯм»?!
- Ну, туда, за полигон, где змеи, - рукой махнула, - сапоги спрошу у кого-нибудь, схожу и принесу, а щас 40 рублей дай!
Я взял бутылку, посмотрел на просвет и слил в себя ничтожные остатки. Поднялся наверх, в мастерскую. Медяков не оказалось, полтинника бумажкой тоже, вернулся с соткой, протянул и, наконец, спросил:
- Татьяна, почему 40, всегда 40?!
- Шка-а-алик, шкалик же 40!!! - выпучилась-изумилась.
Взяла деньги и пошла.
Я даже не знаю, сколько ей лет…
С Гошей-Афонькой покойным жила…
Любила значит…

«Я к вам пишу - чего же боле…………»!



(август  2017)
…………………………………………………………………………………………………………..

     ГЕНОФОНД

     Всю ночь страдал от накатывающей изжоги, но еще больше от бабочки, - мерещилось, будто мечется в периметре ночного окна (ночевал у приятеля). Вставал, подходил к окну…, бабочки не было…, снова ложился, засыпал… - снова она, снова металалсь и трепыхалась (мягкий шелест неволи).  Вчера у нас с приятелем все было «ок» - и баня, и шашлык, и водка, и разговоры не вспомнить о чем…, но все это в ночь, теперь изжога и бабочка, которой нет. Впрочем, и изжоги тоже уже нет, и рассвело давно. Надо вставать, надо ехать, обещал к 10-ти…

«Раз-два-три…» - встаю. Подхожу к окну, открываю - глотаю воздух, иду на кухню, ищу кофе, стараюсь не греметь, приятель спит - проспит до обеда. Завариваю крепкий кофе - попытка обхитрить остаточность вчерашнего. С туркой и чашкой выхожу за дверь - иду к столу под яблоню (роса наполняет резиновые шлепанцы). Пью кофе - слушаю утро. Бабочка…, почему…, зачем…?!
     Выезжаю. Мысленно прошу ангела отвести ментов. Еду по трассе. Перед Петушками пристраиваюсь к двум фурам, слева и чуть позади второй, чтоб миновать то место, где обычно пасут менты. Ментов нет - ангел услышал!
Подъезжаю к мастерской - навстречу она…! Проезжаю чуть мимо, смотрю в зеркало - обернулась. Выхожу из машины, кричит:
- Красавчик, я к тебе ходила, дай 40 рублей!
О, господи! Поворачиваюсь, иду навстречу. Подхожу, вынимаю из кармана сжатую щепотью ладонь и в подставленную ее лодочкой высыпаю всю, какая была, мелочь (по весу больше чем 40), говорю:
- Татьяна, сдулся красавчик, испарился, я старый потертый чувак! - поворачиваю лицо левой стороной профиля, затем правой.
- Да ты что, - изумляется вполне искренне, - ты же этот, как его…, ты ж генофонд!!!
... Здравствуй новый день!!!
Хохочу от души…


(август 2017, последний день лета)

………………………………………………………………………………………………………………..


     МЛЕЧНЫЙ  ПУТЬ


     Как говорится - смеркалось!
Оно и на самом деле смеркалось, будто смогом затягивалось или в собственную тень погружалось, и даже звездочки две, как пиксели, сверху двумя дырочками прокололись. А мне в магазин срочно приспичило, - не за вином, которое хотя и кончилось, но не за ним, - бывает так, что вино хотя и кончится и сковорода на огне накаляется и маслом вот-вот стрельнет, а лука вдруг нет! В общем, не за вином, но за луком я пошел в магазин. Только спустился и закрыл за собой калитку, смотрю - у соседнего дома, барака-развалюхи под здоровенной березой её силуэт!  Увидела, крикнула:
- Мишанька, ты домой пошел?! 
- Нет, - открикнул, - в магазин за луком! 
Засмеялась чего-то. Я тут же свернул за угол влево, на тропинку, не хотелось вино из крови своей в пустые слова переливать - базары с ней разговаривать. Вслед из-за угла разборчиво долетело «я к тебе зайду, Мишанька…!», потом еще что-то неразборчивое рассосалось сумерками.

     Иду, значит, не за вином, а за луком, и иду по тропинке такой, которая вьется, как Млечный путь, по бесхозным задам за бараком-развалюхой, меж высоких осенних трав, похожих больше на кусты. Вьюсь и я вместе с ней, прокалываясь вдруг воспоминанием о сковороде - снял ли с огня! В самом конце ее извилистой спина… (синеет балонь-курткой), подумалось - нужду кто справляет. Приближаюсь…, молодой мужик…, не справляет, просто за траву-кусты руками ухватился и раскачивается, вот-вот падет в осень сизую. И я вот-вот, то есть уже в упор и норовлю обойти... Вдруг мужика отшатывает, или даже вышатывает и прямо в меня, прямо синюшными его глазенками (синее, чем куртка его) в мои, которые тоже, говорят, еще синят, и он склоняет так лик свой - медленно-медленно, кинематографично, как Эрланд Юзефсон в «Жертвоприношение», и смотрит и смотрит прямо в меня, а я все обхожу и обхожу его, и тоже медленно, как в режиме рапид, а он все поворачивает и поворачивает лик свой склоненный с зеньками синёхонькими в меня смотрящими (не знаю, как я их синь в потьмах разглядел!), и вдруг - «ты, чё на меня так смотришь?» (он мне). «А сам чё!?» (я ему), и уже обошел его и как бы дальше. «Стой!» (он мне). Я остановился (со стороны как послушно). «Ты чё, к моей жене пошел»? Сумерки вдруг разом сгустились, и звездей вдруг стало больше, чем дырок в дуршлаге, и мужик вдруг - хмырь такой тощий-тощий, по виду из тех, что ножичек, не задумываясь... Но уж больно он тощ и непрочен! Он мне опять про жену свою, ну, что я, зараза, к ней…, и хотел уже, было, за плечо меня цапнуть, да вместо этого в траву-кусты повалился! Пришлось мне его цапать - из травы-кустов устаканивать вертикально, а, устаканив, развернуть и направить… И направленный он пошел. Только, не знаю, в тот ли конец Млечного пути его направил!? Он в благодарность мне крикнул, чтоб я ни-ни к его жене, а то он вернется и накажет!
Шел я дальше не за вином, а за луком и думал - такие же васильки безумные у его жены?! Обратно, когда уже без вина, но с луком и, когда уже совсем кромеш-темно, снова повернул на ту же тропинку и пошел по ней почти на ощупь. Мне думалось, мне рисовалось, что в конце ее непременно тощий лежит, и, что я даже могу споткнуться об него и даже лук могу рассыпать! Не хотелось мне лук рассыпать и не хотелось, чтоб он рядом с моей мастерской в траве колючей под холодными звездами ночевал и сон злодейский смотрел, будто я с женой его..., а хотелось тепло в нем сохранить - домой дотащить и на ту самую жёнку его взглянуть. Не пришлось, - всю тропинку насквозь под Млечным отпетлял, лук не рассыпал - как сквозь звезды он провалился...

(октябрь 2017)

……………………………………………………………………………………………………………..


     БАСЁ


     - Басё-ё-ё…, Басё-ё-ё…!!! - (с улицы), - Басё-ё-ё...!!!
Блин, Генака!
Подхожу к окну, точно он.

     Генака, то есть Генка - местный крепыш, качок-балагур, балагур-балабол, - городскую баню называет моргом, жену драконом. В хоккей играет за «белых» (я за «синих»), активный защитник - может взять игру на себя. Одна беда - не умеет пить, не может остановиться и быстро превращается в Генаку. Когда Генка в состоянии Генаки он пьет с кем ни попадя, с самым низшим контингентом, опускается до самого дна. По этому поводу он-трезвый однажды сказал так: «Вам бы хоть раз увидеть то дно, вы бы может чего тогда поняли!». Однажды я процитировал ему Басё. Сказал, что это стихи такие. «Стихи?», - искренне удивился он. Потом в раздевалке хоккейной балагурил, выговаривал кому-то - «да о чем с тобой говорить, ты и Басё, поди, не читал»! В другой раз я процитировал ему Пастернака. Мы рано-рано утром встретились на тропинке под моей мастерской, Генка сильно удивился тому, что я уже здесь в такую рань, на что я машинально продекламировал - «не спи, не спи художник, не предавайся сну, ты вечности заложник, у времени в плену». Генка насторожился, спросил, ни сам ли я это сочинил?! Я назвала имя сочинителя. В тот же день, но уже вечером, снова странным образом пересеклись на той же тропинке, Генка притормозил меня, спросил: - Так как он сказал, совсем спать не ложиться?!
     Сейчас Генка верховодит над сантехниками, надолго ли, не знаю, к работе относится не как к делу, а как к возможности «срубить денежку». Недавно приходил по моей просьбе с тремя пьяными своими подопечными пробивать старый канализационный сток под моей мастерской. Двое сантехников пихали «плющёнку» в «ревизию» и мне казалось, что на ногах они держались лишь благодаря упругости «плющёнки», за которую держались руками, третий ползал по полу и прислонял ухо к старому кафелю - пытался прослушать ход «плющёнки»… Ничего у них не вышло, то ли слух у ползавшего не настроился на правильную чуткость, то ли и вправду сток оказался давно и напрочь забитым. Два дня спустя сидели с Генкой рядом в одной компании - провожали последнюю пятницу лета (так совпало), и хорошо уже накативший Генка, с явными признаками завтрашнего Генаки, притиснув меня к себе, кричал сквозь грохот музыки в мое ухо: - Да, Мишаня, видал с каким контингентом приходится работать, это тебе не Басё! Да, не Басё, про себя соглашался я. В конце вечера он уже с яростью отплясывал и в какой-то момент сгрёб на своей мощной груди своими мощными ручищами алую свою футболку и рванул так, что она разошлась надвое, как занавес!

     Ох, и тёмен же сегодня Генака, ох, и темен! Стоит внизу на тропинке без верхней одежды, в красном свитере, и темно на мое окно смотрит.
- Басё-ё-ё..., Басё-ё-ё…! - (кажется увидел), - Басё-ё-ё, кофе нальешь?!
Вот же гадство, неделю назад сидел вот тут, в кресле за столом, и угощался моей настойкой! Стало быть и моя вина в его потемках нынешних.
Генака кивнул то ли мне, то ли о чем-то себе, сошел с места и качнулся вперед, в сторону калитки..., я остолбенел..., - на его месте вдруг она!!! Все это время она пряталась за его могучей спиной. Теперь же она тянет правую руку указующим жестом в сторону скрывшегося Генаки, смотрит снизу на меня и бессмысленно улыбается.

(октябрь 2017)
………………………………………………………………………………………………………….


     ПЕРВЫЙ СНЕГ


     Надо было раньше листья сгрести, уже слежались, но все равно успокаивает, - граблями - раз-раз, раз-раз… - успокаивает…………..

     Раз-раз…, раз-раз…, раз-раз…
- Слышь, Новосибирск! - рукой сзади за локоть.
От неожиданности вздрогнул. Стоит невесомо, на ногах душой держится, одежда - не понять, на голове старая кроличья шапка, уже слегка мокрая (дождичек накрапывал), в лице тоска, какой не бывало прежде.
- Ты ж из Новосибирска, … дай 40 рублей!
- У-у-ух, Татьяна, напугали…!
- Какие у тебя грабли веселые…, - сказала без всякого оттенка, как безразлично, - самодельные?
- Самодельные.
- А ручку сам раскрасил?
- Из клюшки хоккейной сделал.
- Ты хоккеист, что ль?
- Нет я из Новосибирска!
- А Новосибирск он какой?
- В смысле?
- Ну, большой?
- Большой.
- Большой-большой, как Владимир?
- Владимир, в сравнение, деревня!
- Владимир… дере-е-евня!?! - почти простонала и чуть надломилась вперед.
- С Новосибирском если… деревня!
- Владимир дере-е-евня, зачем ты так, Мишка…! - простонала конкретно, страдальчески сморщилась, сквозь морщету слезы, - а кто с татарами воевал...? А ты - деревня!!!
- Татьяна, Владимир уютный и древний город! - невольно и как бы уже оправдываюсь.
- Какой же он деревня, зачем ты так, так нельзя-я-я! - отвернулась, закрыла лицо руками и неожиданно затряслась плечами.
Однако…
- Татьяна…! - тронул за плечо (в руку дрожь).
Отмахнулась.
- А 40 рублей?!
Не ответила…, пошла…, горестно и прочь. Мне как-то и листья сразу расхотелось грести, да и зябко как-то сразу стало, дождичек вот-вот норовил перейти в снег, да и темнело уже. Поставил свои веселые грабли под лестницу и поднялся к себе.

     Час спустя снова вздрогнул…, - бу-бу-бух - в мою железную дверь (кто-то замолотил снаружи). На всякий случай отсчитал медяками 40, прошел к двери, открыл… Боже, - в темном проеме она и первый снег!!! Такого всечеловеческого в лице горя, пусть и пьяного, пожалуй, не припомню. Лицо мокрое, шапка кроличья тоже, сверху на шапке мелкие снежинки, снег за ее спиной вихрится густой сечкой…, - «стоп!», как говорил в одном кино Охлобыстин-поп-Иван, - «снято!»…
- Ка-а-а-а-ак…!!! - выдавила из себя горе, - ка-а-а-а-а-ак…!!! - выдавила еще…., вздохнула-передохнула и снова, - как ты мог такое сказа-а-а-ать, как ты мо-о-ог…, наша мать Владимирская в самой Москве-е-е висит, ее иностра-а-анцы даже смотрят, а ты - дере-е-евня…, Владимир с тата-а-арами…, там речка Лыбедь… - не договорила, поперхнулась слезами.
- Татьяна, вот…, - протянул медяки, - вы просили…
Взяла не глядя, отвернулась, припала к перилам лестницы и, счищая с них собою налипший снег, поползла вниз, рыдая взаправду. Внизу прошла в калитку, не закрыла.
- Так нельзя-я-я-я…! - прорыдала в нождачную темноту улицы.
Постоял-постоял, послушал снег, подставил ладонь снежинкам, потом прям в тапках сбежал по белым ступенькам, закрыл калитку на ключ, снова, наступая в свои следы, взбежал по лестнице вверх, прошел к себе и включил комп - поискать что-нибудь про Лыбедь и татар.


(октябрь 2017)
……………………………………………………………………………………………………………………….


     БЕЛАЯ  РУБАШКА


     Она не появлялась уже больше двух недель. И на улице я ее не встречал. И снег уже в третий раз сошел.
     Вчера разбирал свои вещи. Сортировал. Нужные складывал в комод, ненужные в картонную коробку. Оказалось так много лишних, которые уже не ношу или даже таких, которые не носил вообще. Несколько футболок, две на вид совершенно новые, правда странной расцветки, не помню, чтоб сам такие покупал…, - бросил в коробку… Светло-коричневый, почти бежевый пиджак, производства какой-то московской фабрики, купил, кажется, на второй послеинститутский год и носил по случаю долго, и он еще вполне…, лет десять уже висит нетронутым…, - бросил в коробку, … посмотрел на него - такой не на плечиках, с беспомощно подмятыми под себя рукавами, - как на себя прошедшего посмотрел… Рубашка…, белая моя рубашка, совершенно на вид новая, да и носил ее, раза три может надевал…, некуда стало надевать белую рубашку, не на открытие же выставки, смешно ведь…, - подержал ее в руках, поднес к лицу, зачем-то понюхал и все же положил в комод - как в стихотворение Бродского. Белая моя рубашечка…!!! Тоже не помню, сам ли ее покупал?! Обычно все вещи себе выбирал всегда сам, но бывало, что и жена…
     Сортировал вещи и думал, что ненужные надо кому-то отнести, кто знает кому их лучше отдать. Вдруг подумал о Татьяне. Подумал, встречу, скажу, Татьяна…, нет, Таня, скажу, пойдемте ко мне, пойдемте я картины вам покажу! Пусть лучше она себе сначала что-то выберет, футболки, например…, или вот рубашку эту белую… Посмотрел на комод, рукав ее чуть свесился, дернул за него и вытащил ее всю, на коробку откинул..., и она опустилась плавно и раскинулась поверх всего...,
как снег в Покров…

(ноябрь 2017)