Поездка

                Рассказ
   
    До вокзала я добрался вовремя. Ещё оставалось десять минут до отправления поезда. Ровным шагом, не торопясь, но и не мешкая, подошёл к девятому вагону, в котором мне предстояло ехать. В двери вагона, плотно загораживая дверь грузной, почти квадратной фигурой, стояла, с суровым лицом, пожилая женщина-проводник. Она, проверив мой билет, сделала шаг в сторону и, через освободившееся пространство, боком, я протиснулся в вагонный тамбур. Навстречу, не давая мне пройти дальше по коридору, двигались провожающие с раскрасневшимися от прощальных процедур лицами. Замыкала их движение вторая проводница, заметно моложе первой, которая резким голосом периодически покрикивала,
-  Провожающих прошу освободить вагон!
     Пропустив её, я, наконец, оказался перед шестым купе. Постучался, и, не получив никакого ответа, отодвинул дверь влево и шагнул через порог. Трое пассажиров, женщина и двое мужчин, видимо оборвав беседу, повернули ко мне головы. Я поздоровался и сказал, что у меня билет на двадцать второе место, кивнув в сторону таблички. Затем аккуратно снял шинель и повесил её на крючок. Фуражку и, одинакового цвета с ней, небольшой чемодан, поднявшись на цыпочки, положил на багажную полку, и вышел из купе. За окном вагона темнело ненастье. Рядом, на втором пути, параллельно нашему поезду, накрытый пеленой дождя, стоял, тускло освещённый привокзальными фонарями, товарный состав. Лёгкий толчок возвестил о начале движения. И, медленно, а затем всё быстрее и быстрее, мимо меня двинулись товарные вагоны, стрелки, будки, перекидные мосты, огоньки городской окраины. Постепенно стук колёс набрал единый ритм, и поезд, как в мрачный туннель, нырнул в ночь.
       -  Слушай, курсант, принеси четыре чая, - просунув кудрявую голову из купе, произнёс молодой мужчина. И добавил, - пора ужинать.
       -  Чаю? Ещё чего? Только сели. – С возмущением, явно громче необходимого, заголосила пожилая проводница. -  А убираться, кто будет? -  прокричала она в мою удаляющуюся спину.
Ситуация с чаем, впрочем, в купе никого не взволновала.
-  Ты, тогда хотя бы чистые стаканы принёс, - настаивал мужчина.
       Я принёс и поставил стаканы на самый краешек небольшого столика, на котором лежали продукты: сваренные вкрутую яйца, нарезанный чёрный хлеб и батон, солёные помидоры и огурцы, разорванная на крупные куски курица, кружочки домашней колбасы, источающей чесночный аромат, тоненькие пластинки желтоватого сала. Стояла открытая банка кильки пряного посола, рядом с которой лежал кулёк с солью.
Кудрявый тщательно прицелился и разлил из бутылки по стаканам, наполнив их менее, чем на четверть, чистую с небольшим свекольным запахом жидкость.
      -  Слеза, - с гордостью сообщил он. – Ну, давайте знакомиться. Лев Яковлевич, главный технолог. – И протянул мне плохо вытертую, в пятнах куриного жира, ладонь. Помедлив, я её пожал и назвал себя, - Валерий.
      -  Чкалов? – хмыкнул Лев Яковлевич, указав на авиационные петлицы.
      -   Нет, Григорьев, - неожиданно для себя произнёс я первую пришедшую на ум фамилию.
-   Виктор Семёнович, - представил Лев лысого и морщинистого мужчину.
      -  А это Наташенька, наша красавица, - он полуобернулся к сидящей рядом с ним молодой, со вкусом одетой, женщине.
Женщина одарила меня мягкой улыбкой, и я понял, что они со Львом Яковлевичем не супруги.
      -  Ну, будем знакомы, - Лев Яковлевич передал стакан Наташе, чокнулся с нами и картинно, одним глотком, выпил самогон. Я и Виктор Семёнович выпили тоже. Наташа пожеманилась, сказала, что не пьёт вообще, но вынуждена считаться с такой интересной компанией, после чего выпила содержимое своего стакана почти до дна.
      За день мы проголодались, выпивка обострила аппетит и улучшила настроение, поэтому мы дружно начали ужинать. Лев Яковлевич главенствовал в компании и был в ударе. Он предложил каждому из нас, как он выразился, заполнить анкету, то есть рассказать о себе и о целях поездки. Его явно интересовала только Наташа, но правила игры диктовали ему необходимость проявлять внимание к Виктору Семёновичу и ко мне.
      -  Расскажу о себе, - не прекращая закусывать, с наполовину набитым ртом, артистично размахивая руками, говорил Лев Яковлевич. – Окончил институт сахарной промышленности, продвигался по служебной лестнице, сейчас работаю главным технологом сахарного завода. Занимаюсь научной деятельностью, защитил диссертацию по технологии обработки кубинского сахарного тростника на отечественном оборудовании. – Опасаясь быть непонятым, расшифровал, - кандидат технических наук. Приглашён на собеседование к министру. К самому Кипаридзе. Слышали? Если всё пройдёт нормально, то приеду домой директором завода. Одно плохо: холостякую, жены у меня нет. -  И он повернул кудрявую голову к Наташе, обозначив на лице огорчение и ища у неё сочувствие.
-  А что с женой? – с тревогой спросила Наташа.
      -  Не сложилось у нас. Развелись. Но я деньги даю, плачу алименты. Ко мне претензий в парторганизации нет. – Лев Яковлевич, напустив на себя мрачный вид, разлил по второй, проверив на свет остаток в бутылке.
Мы снова выпили крепкий забористый самогон, от которого перехватывало дух.
     -   Нужно навести порядок в парторганизациях, - вдруг вступил в разговор, до этого не проронивший ни слова, Виктор Семёнович. Он заметно опьянел, и ему хотелось высказаться. – К примеру, в нашей сельской парторганизации всё решают не коммунисты, не партбюро, а председатель колхоза. Два года назад колхоз не успел убрать из-за ранней зимы половину свеклы. Председатель приказал рельсом пройти по неубранным полям, чтобы сбить ботву, и поле казалось чистым. А сводки подали, что урожай убрали полностью. Я выступил против очковтирательства.  Так меня, по наущению председателя, объявили очернителем, закатили выговор по партийной линии, вывели из состава бюро. А потом, когда исполнилось шестьдесят лет, не дали дальше работать, а отправили на пенсию. А я ведь с сорок пятого, как с фронта пришёл, был директором школы. Вот в Москву еду за правдой. Написал в Центральную парткомиссию, а они возьми, да и вызови. Большой переполох поднялся в селе. Позвал секретарь райкома, попросил, чтобы того, чего не нужно, не говорил, пообещал, что восстановит и в бюро, и в школе. Но я ему не верю, он у председателя в услужении, с его руки кормится. – Виктор Семёнович от напряжения вспотел, занервничал, что сказал лишнего незнакомым людям, и спросил у Льва Яковлевича,
-  Там у нас осталось?
      -  Осталось, -  хохотнул Лев, - и припасено изрядно. Собственного технологического изготовления. Шестьдесят градусов ровно. До утра хватит. А вашему председателю сколько лет?
      -  Тридцать пять.
            -  Мне столько же, - снова повернувшись к Наталье, сообщил Лев. – Наташа, прошу  Вас, расскажите о себе. – И он разлил, остававшийся в бутылке, самогон по стаканам.                – Тост за прекрасных дам! Мужчины пьют стоя.
Мы, встав, выпили за Наташу. И я обратил внимание, что Лев одинакового со мной роста, но более широкий и плотный. А Виктор Семёнович низенький и тщедушный.
      -  Что о себе сказать? – улыбнулась Наташа. – Имею музыкальное образование, замужем, муж – дипломат, работает в ООН. У нас одна квартира в Москве, а вторая в Нью-Йорке. Всё. Да, билетов в СВ не было, поэтому еду в купе.
Она была довольна произведённым  впечатлением. А мы не ожидали такого поворота и смотрели на неё совершенно по-новому, так как соприкоснулись, по воле случая, с той загадочной и неведомой стороной жизни, о существовании которой мы предполагали, знали, что она есть, как и то, что она является недосягаемой для нас.
      -  Валера, твоя очередь, - попыталась переключить на меня внимание Наташа. Но мы, втроём, смотрели на неё, как заворожённые.
      -  Курсант, лётчик, перешёл на третий курс, - начал я под одобрительным взглядом Натальи.
Но Лев бесцеремонно перебил меня, 
- Наташа, нельзя ли подробнее о себе? Кто Ваш муж? Где Вы познакомились? Вы, что постоянно живёте за границей?
Наташа рассмеялась. – Зачем Вам это знать? – Но, видя наш неподдельный интерес, легко согласилась. – Замуж я вышла за Славика сразу после окончания музучилища. Он приехал за мной после годичной командировки в Америку. Он полиглот, знает в совершенстве семь языков. После школы поступил в МГИМО и стал дипломатом. Я с ним вообще не знакомилась, мы жили на одной площадке. Он старше меня на семь лет. А до него я чуть не выскочила замуж за лейтенанта. Но, Бог сберёг. Ну, что, давайте закругляться? – предложила она.
      -  А чай? – Лев требовательно посмотрел на меня, а затем перевёл взгляд на Виктора Семёновича. Я понял, что Лев просит нас оставить его с Натальей наедине. Виктор Семёнович с явным нежеланием оторвался от куриного крылышка, но чувство мужской солидарности победило, и он вышел вслед за мной из купе.
     В  коридоре было полно людей. Ужин их, видимо, не утомил и они, переговариваясь, с нетерпением ожидали прибытия поезда на крупную станцию, чтобы пополнить запасы спиртного и продуктов. Мы с Виктором Семёновичем поочерёдно сходили в туалет, а затем зашли за чаем к проводнице.
-  После Мичуринска, - отрезала она. – Заплатите за бельё и получите чай.
Но к нам на помощь уже спешила, обращая на себя внимание грациозностью походки, Наташа. Она шепнула волшебные слова на ухо суровой проводнице и та, неожиданно для нас, расплылась в широкой улыбке.
     -  Сейчас, доченька, сейчас, я и лимончик порежу. Сейчас сама со свежей заварочкой принесу, ты не беспокойся.
     Все вместе мы возвратились в купе. Наташа собрала оставшиеся продукты в два больших пакета и, несмотря на слабое сопротивление, отдала их Виктору Семёновичу. Лев Яковлевич находился в удручённом состоянии и старался не смотреть на Наталью, но это ему плохо удавалось. Я тоже избегал прямых взглядов  на Наташу. Воспитанный в строгих казарменных правилах лётного училища, целиком разделяющий мировоззрение наставников-инструкторов, я не торопился влюбляться. Конечно, как и у многих моих товарищей, у меня были знакомые девушки, которые оценивали меня, как одного из возможных претендентов на их руку. Но я верил в любовь, и знал, что это не выдумка. И надеялся, что однажды мне встретится женщина, которая затмит для меня белый свет и все красоты мира. И мир, в том восприятии, в котором существовал до знакомства с ней, перестанет существовать. Я знал, что это чувство будет сродни моей любви к небу, служению которому я отдам свою жизнь без остатка, ничего не требуя взамен. А, может быть, ещё сильнее.
     Проводница принесла чай. Но разговор не клеился: Виктор Семёнович удалился в завтрашний день, перебирая варианты беседы в партийной комиссии. Лев Яковлевич был рассержен и молчанием показывал своё недовольство. Наташа достала иностранный журнал с полуголой красоткой на обложке и стала его рассматривать. Неожиданно она обратилась ко мне,
-  Валера, а ты куда едешь?
      - Я в отпуске, к школьному товарищу в Калугу. Он в институте учится, космосом занимается.
-  А ты тамбовский?
-  Да. Родители живут на Интернациональной.
-  А у меня на Советской.
В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что мы учились в одной средней школе № 32 и имеем множество общих знакомых. Оказалось, что Наташа после седьмого класса поступила в музыкальное училище и, что она старше меня всего на пять лет. И, если раньше я старался не смотреть на Наташу, то теперь мой интерес к ней выглядел вполне естественным. Я, раз за разом, ловил себя на том, что мне нравится, как она, ежеминутно, отбрасывает рукой светлые густые волосы, наползающие на лицо, нравится маленькая родинка над верхней губой, нравится её манера говорить, певуче растягивая слова. На левой руке у Наташи блестели золотые часики, взглянув на которые, она воскликнула,
-  Ого, заболтались. Давайте ложиться, завтра рано вставать. – Улыбнулась и  добавила, - Пойду, проводницу проведаю, - и, взяв среднего размера элегантную сумочку, выскользнула за дверь.
Мы застелили постельное бельё и вышли в коридор. Минут через двадцать, когда возвратились в купе, то увидели, что Наташа уже спит на боку, повернувшись  лицом к стене. Лев Яковлевич и я легли на верхних полках, а Виктор Семёнович внизу. Я подумал, что надо встать пораньше, часов в пять и, под размеренный стук вагонных колёс, уснул.
Меня разбудил биологический будильник. Я приблизил к глазам фосфоресцирующие стрелки на аккуратных часах «Уран» чистопольского завода, подарок родителей к шестнадцатилетию, и увидел, что они показывают три минуты шестого. Взяв заранее приготовленные туалетные принадлежности, бритву, полотенце, сапожную щётку с бархоткой, я бесшумно прошёл в туалет, где тщательно побрился, ополоснулся холодной водой по пояс и привёл себя в порядок. Затем, ожидая общей побудки, встал в коридоре у окна в раздумье.

До этой поездки я был в Москве дважды.
 Первый раз пятилетним мальчиком с мамой, когда она ездила за покупками. Билеты были только в детский вагон и, ей ничего не оставалось делать, как взять меня с собой. Столица меня поразила обилием празднично одетых доброжелательных людей, зеленью бульваров, огромными размерами площадей, залитых июльским солнцем. Мама боялась переходить улицы, и я тянул её за руку, чтобы успеть перейти на противоположную сторону, пока горит светофор. Ещё мне запомнился слон в зоопарке, который набирал хоботом воду и, вначале, обливал себя, а потом, озорничая, стал обливать радостную толпу зрителей.
 Во второй раз в Москве я побывал с папой, куда он ездил по ветеранским делам, чтобы помочь своему товарищу-фронтовику. Папа всю войну провёл на передке, дослужился до капитана, командира роты, был несколько раз ранен, последний раз в сорок четвёртом, тяжело. Однажды, в Прибалтике, наступая, отец со своей ротой захватил деревню. Но фашисты, контратакуя, выбили их оттуда, причём часть роты оказалась отрезанной от своих и почти сутки вела бой в окружении. На другой день, получив подкрепление, отец повторно овладел деревней. Большинство окруженцев погибли или были ранены. И только заместитель отца, который руководил боем в окружении, на удивление, не получил ни единой царапины. Такой случай на фронте являлся обыденным, но лейтенант, полковой смершевец,  выслуживаясь, направил донесение по своей линии о необходимости проверки заместителя отца, как попавшего в окружение и, возможно, склонённого фашистами к предательству. Боевой офицер был осуждён судом военного трибунала и отправлен в лагеря. Выйдя на волю из-за тяжёлой формы туберкулёза и, понимая, что в ближайшее время умрёт, он обратился в органы, чтобы его реабилитировали. Папа, несмотря на мамины уговоры, согласился подтвердить все факты, хотя ему было известно, что бывший лейтенант-смершевец теперь занимает высокий пост и может причинить большие неприятности. Целый день я, дожидаясь папу, просидел в сквере на скамейке перед фасадом огромного серого здания, периодически подъедая из сетки, выделенные мамой продукты. В здание вместе с папой меня не пропустили. Ночевали мы в гостинице на ВДНХ, причём, посчитав деньги, папа в двухкомнатном номере взял только одно место, получив разрешение спать со мной на одной кровати. Мы поужинали в буфете. Папа купил целую буханку вкусного бородинского хлеба, триста граммов нежной докторской колбасы, которую буфетчица нарезала тоненькими ломтиками, сто граммов фронтовых для себя и два стакана чая без сахара. Всё было съедено и выпито за один присест.
      -   Матери не говори, - попросил меня папа, подразумевая спиртное, когда мы пришли в номер и легли спать. Я обнял его руками за шею и прижался к нему, вдыхая родной, ни с чем не сравнимый запах табака, пота, водки, сильного мужского тела, и не было на свете человека счастливее меня.

      Мимо по коридору сновали люди: они шли в туалет, сдавали бельё, выходили покурить. Поезд шёл по Подмосковью, до прибытия в Москву оставалось несколько минут. В купе Наташа предложила попить с ней чай, принесённый радушной проводницей. К чаю она выложила на столик, развернув, большую плитку коричневого шоколада и открыла круглую металлическую коробку с печеньем. Вначале Лев Яковлевич, от которого попахивало свежевыпитым самогоном, а за ним и Виктор Семёнович потянулись за деликатесами. Лев пил чай шумно, с удовольствием, всячески стараясь показать равнодушие к Наташе. После чая он и Виктор Семёнович собрали свои вещи и оделись.
     -  Валера, поручаем тебе Наталью, а у нас, извини, дела. Нам нужно торопиться. До свидания. Ну, Виктор Семёнович, пойдём.  – И они вышли в коридор в момент остановки поезда.
     Наташа, не стесняясь, собрала волосы на затылке в узел, заколола их шпилькой и водрузила на голову сложной конструкции шляпку с вуалью. Я помог ей надеть узкое тёмно-вишнёвое кожаное пальто со светлой меховой подкладкой. Из сумочки Наташа достала авторучку с вмонтированными в неё кварцевыми часиками, записала свой телефон на листке бумаги и, без комментариев, сунула его в карман моей шинели.
     -  Валера, - попросила она, - помоги вынести вещи. Это домашние соленья, варенья. Славик очень любит.
   Одевшись, я взял две увесистые Наташины сумки с надписями: «Маde in USA», свой и её чемодан и, вслед за ней, вышел из вагона на перрон Павелецкого вокзала. Мимо нас шли пассажиры, тащившие свою поклажу; носильщики, нагрузив тележки, прокладывали дорогу в толпе зычными голосами, торопясь выполнить по второму заходу. Шёл снег с дождём, и Наташа, передёрнув плечиками,  нажала на кнопку зонта. Зонт стал медленно раскрываться, причём процесс раскрытия  сопровождался звучанием нескольких нот широко известной грустной французской мелодии.
-  Подарок  Славика, - небрежно улыбнулась Наташа, - балует он меня.
    Я предложил донести вещи до такси, но она отказалась, решив дождаться носильщика. Защищая меня зонтом от непогоды, она прильнула ко мне, и я ощутил её мягкую грудь, гладкую кожу на щеке и неведомый аромат запахов. И, вдруг, волна нежности к этой, фактически незнакомой мне женщине, охватила меня.
     К дверям соседнего вагона, в шагах пяти от нас, лихо подкатил свою тележку молодой мордастый парень. Увидев у нас вещи, он прокричал, - Подождите, я  сичас, - и исчез в вагоне. Через несколько минут он снова появился на перроне в сопровождении проводницы. Без затруднений, под мышкой он нёс, как полено, лёгкое одеревеневшее тело старушки, одетой в мышиного цвета пальто, явно с чужого плеча. Голова её была обмотана старым дырявым пуховым платком. Ноги в шерстяных носках, как спички, торчали из грубых фэзэушных ботинок-бутс. Носильщик положил старушку на тележку и, двинувшись в сторону вокзала, прокричал снова, обращаясь к нам,
-  Я сичас,  шесть сикунд подождите, я сичас.
       Широко открытые глаза старушки были обращены в пасмурное холодное, наполненное снегом и дождём, небо. В них читалось безропотное подчинение судьбе, которая уготовила ей такие тяжкие испытания. Сегодняшнее утро казалось ей страшным сном, который, стоит только смежить и снова открыть глаза, исчезнет. И она не обращая внимания на то, что происходит вокруг, молила Бога о помощи, чтобы он пробудил её, возвратил к старой привычной жизни, а, если это невозможно, то послал скорый конец.
     Мордастый, действительно, возвратился быстро. Он поставил вещи на тележку и, вразвалку, на ходу закурив, двинулся впереди нас к стоянке такси. Освещённость перрона, по мере приближения к зданию вокзала, улучшалась. И, вдруг, мы снова увидели старушку. Она стояла под ярким электрическим светом у бетонного забора, прямая, как палка, подпираемая с боков пустыми деревянными ящиками. Маленькое сморщенное личико её было мокрым, хотя козырёк крыши защищал от осадков. Она плакала.
-   Я сичас, только обслужу, - недовольно буркнул носильщик в её сторону.
Вместе с шофёром он положил вещи в багажник такси. Наташа щедро расплатилась с ним, и он, поблагодарив, неуклюже загребая плоскостопными ногами, побежал на перрон.
    -   Валера, поедем ко мне в Лефортово, здесь рядом. Погости у меня денёк, а завтра я тебя провожу, - жарко шептала на ухо Наташа.
    Я был в одном шаге от любви к ней и понимал, что, если я сделаю этот шаг, то погибну. Я ей был нужен, пока рядом с ней нет Славика, а мне она была нужна на всю жизнь. Я был уверен, что, полюбив однажды, не смогу разлюбить никогда.
   -   Наташа, - как можно мягче сказал я, - мне нужно сейчас на Белорусский вокзал и в Калугу. Я условился с другом. Если не приеду, то он будет беспокоиться. – И, заметив, что она огорчилась и готова расплакаться, добавил, - Если Вы не против, то, на обратном пути, через день, разыщу Вас, телефон в кармане. – Я открыл заднюю дверцу машины.
    -  Мелодия любви, - произнесла Наташа, слушая печальную музыку, сопровождающую закрытие зонта. Она села на сидение, распахнула полы пальто, обнажив стройные ноги и,       медленно, одну за другой, переместила их в салон.
     Я провожал взглядом такси до тех пор, пока, включив правый поворот и пропустив следующие в прямом направлении машины, оно не скрылось за углом здания.

     В Калугу я съездил удачно. Мой закадычный школьный дружок Анатолий встретил меня на вокзале. Мы обнялись, а, потом, остаток дня провели в изучении достопримечательностей города, параллельно рассказывая  друг другу о своей интересной и совершенно разной жизни. Анатолий гордился тем, что являлся студентом престижного института. В институте он влюбился в сокурсницу, местную девушку и женился на ней. Ему не терпелось познакомить меня с ней, чтобы я оценил его выбор. Под вечер мы подошли к пятиэтажному панельному дому и поднялись на четвёртый этаж по обшарпанной лестнице. Едва Анатолий нажал на кнопку звонка, как дверь распахнулась и на шею к нему бросилась худенькая коротко подстриженная девушка, которая принялась целовать его лицо.
    -   Лена, - представил жену Анатолий, - а это Мария Александровна, любимая тёща, - переключил он моё внимание на  женщину, стоящую в цветастом платье в узком коридоре сразу за Леной. Я назвал себя и сразу оказался в центре внимания. Меня немедленно раздели. Я снял хромовые сапоги и, оставшись в галифе и в носках, получил старые тапочки Анатолия. Мы прошли в зал, где был накрыт по-праздничному стол.
    -  А мы ждём вас, ждём, а вас нет и нет, уже забеспокоились. Валерий, знакомьтесь, Алина, моя подруга, первая институтская красавица. – Лена подвела меня к засмущавшейся, сидящей на диване голубоглазой девушке с толстой, ниже пояса, косой. Девушка заводила пластинки, звучал голос Майи Кристалинской: «Мы с тобой два берега у одной реки».
-   Можно просто Аля, - подруга Лены протянула мне руку с тонкими пальцами.
     Марья Александровна после рюмки вина, сославшись на занятость, ушла в соседнюю комнату, оставив нас за столом одних. Лена не могла замолчать ни на одну минуту. Она непрерывно говорила, причём каждую свою фразу заканчивала весёлым смехом. Глядя на неё, мы также не могли удержаться от смеха. Руководя застольем, она периодически выскакивала на кухню, под каким-либо предлогом. Следом за ней мчался мой друг, молодой муж. На кухне они, соблюдая конспирацию, обнимались и целовались. Мы с Алей всё слышали, но не показывали друг другу этого. Молодожёны возвращались из кухни счастливыми. Я радовался, что Анатолий нашёл свою любовь. В школе он был суховат, увлекался точными науками, а девушек сторонился. Женитьба его преобразила.
       Аля внешне отличалась от Лены. Казалось, что к нам за стол неожиданно попала из прошлого века тургеневская барышня, выразительно женственная, с душой, наполненной родниковой светлой печалью. Когда Аля стала собираться уходить, я вызвался проводить её. На улице дождь прекратился, небо очистилось от туч и светилось мириадами близких и далёких звёзд. Городские улицы наполнял тяжёлый холодный воздух. Аля, в берете и в демисезонном пальтишке, сразу озябла. Она сначала робко взяла меня под руку, а потом прижалась боком к шинели. Наедине со мной она неожиданно оказалась общительной. Она рассказала несколько юмористичных случаев из студенческой жизни, охарактеризовала смешные стороны институтских преподавателей, вспомнила, как в этом году ездили на картошку, похвасталась, что является объектом повышенного внимания  юношей. Мне тоже было холодно, сильно болело подмороженное зимой, во время лыжного кросса,  левое ухо, но я терпел и короткими вставками поддерживал разговор. У двери в общежитие, Аля, замёрзнув окончательно, попрощалась со мной. Я её не удерживал. Мы расстались, не договорившись о продолжении знакомства.

     Утром, приехав в Москву из Калуги, я на метро доехал до Павелецкого вокзала, сдал чемодан в камеру хранения и подошёл к перрону. Носильщики, ожидая прибытия утренних поездов, группами в несколько человек лениво перекуривали. В одном из носильщиков я узнал мордастого парня. Я подошёл к нему, поздоровался и отозвал в сторону. Он, вспомнив меня, быстро заговорил,
     -   Во, дама, повезло. У меня рубь место, у неё три места, три рубля. Думал, даст пятёрку, а она, бах, червонец. А я говорю, у меня сдачи нет, а она смеётся, оставь на чай. Во, дама. Вы, если ещё будете на Павелецком, то ни к кому, только ко мне, – он перешёл на шёпот, чтобы не услышали товарищи, - я на перроне главный. Обслужу, как надо и билеты могу достать любые. Михаилом меня зовут. Мишуткой кличут. Меня тут все знают. А ты ей кто?
- Попутчик. Слушай, ты в то утро бабушку отвозил, что с ней, где она?
           -    Какую бабушку? А, старуху? – чувствовалось, что он запомнил несчастную, разбитую параличом, женщину хуже, чем богатую    даму.
           -  А ты ей кто? – вдруг насторожился Мишутка и тревожно посмотрел на         носильщиков, которые двинулись по перрону, навстречу подходящему поезду, чтобы занять самые выгодные места.
- Никто.
- Сдал я её.
- Куда?
     -   В утиль я её сдал, в утиль, - громко засмеялся Мишутка, чрезвычайно довольный своим остроумием, и побежал, косолапя, догонять ушедших далеко вперёд, товарищей.
Повернувшись, я пошёл в здание вокзала, чтобы закомпостировать билет. Зал ожидания был пуст. В противоположном конце зала висела вывеска «Воинские кассы». Я направился к ним. По ходу моего движения на стене в ряд висели телефоны-автоматы. Я опустил правую ладонь в карман шинели и сжал в ней тоненький листик бумаги с номером телефона, который хорошо запомнил с первого раза. Замедлив шаг, я шёл навстречу судьбе.