Пианино Акт V

АКТ V сцены 22-25, стр. 36-47.

 Сцена 22.

(квартира Марины, современное время).

Голос Артёма за сценой. Кто, кроме Господа Бога знал эти длинные истории? Но они не желали верить в Него. Разве какой-нибудь ретивый писатель мог придумать подобное, да и то в пределах своей скудной фантазии, не претендующей на талант.

Сейчас наседали на Артёма, продолжая полупьяный уже спор.

МАРИНА: (как бы продолжая какой-то давний спор)  А ты безгрешен?
АРТЁМ: Нет, - он сидит задумчивый, вертя в руке ёмкость с водкой. – История мало кому дала возможность остаться праведником. Не самому, так на генном уровне.
МАРИНА: Конечно, ты беспощадно-искренний в своих рассказах, но не к себе, а к другим.
АРТЁМ: Ты роман прочитай. Я же давал рукопись распечатанную.
МАРИНА: Больше мне делать нечего, милый мой. Опубликуй сначала.

АСЯ ПЕТРОВНА: Я хочу выпить за русских людей, - она  поднимает на уровень глаз фужер. – За всех. За ушедших, живущих и уходящих, потому что “мы теряем лета наши, как звук”.i
Все встают и молча выпивают. Уже садясь, она тихо говорит Артёму: Несчастная семья, которая всю жизнь считала себя счастливой.
АРТЁМ: Вы знаете их историю?
АСЯ ПЕТРОВНА: Наслышана. Но у них же всё это держалось в глубокой тайне…
МАРИНА (слышит их разговор, поддерживает Асю Петровну): Не приведи Господь, если что-то из биографии омрачит светлое революционное прошлое семьи. Закрытая тема. Да и у нас весь город закрытый был. Рабы военных тайн, своего прошлого, которое все, через одного, прятали, - постепенно её голос наливается силой, пафосом и  презрением, которое она через стол посылает то Артёму, то  Максиму. – Через кого-то прошли репрессии, у кого-то родственники без вести пропали, а кому-то с национальностью не повезло. А у Гриши – это всё в “одном флаконе”.  Милый мой, не смотри на меня так, - зло шепчет она через стол мужу. – Не раньше, - она смотрит на всех, – Это рабство в русских не истребится никогда. У нас весь отдел – рабы одни, весь завод – рабы. Напиться и бунтовать – это с удовольствием! А на трезвую голову отстоять своё достоинство – ничего подобного.
АРТЁМ: она села на любимого конька и взяла разговор в свои руки, - громко, для всех констатирует он.
МАРИНА: А сейчас? Те же рабы пришли. Ведь пришли к власти не те люди, которые в себе воспитали достоинство и самосознание. Чехов, великий Чехов говорил, что по капле из себя раба выдавливал. А эти – рабы шпионско-КГБистского разлива. Он мальчиком пришёл, чтобы его в органы приняли! Это ж надо до такого додуматься!
АСЯ ПЕТРОВНА: Вы о ком, Марина?
МАРИНА: О Нём, о Нём. Кого ни возьми, все когда-то прислушивались друг к другу.
АСЯ ПЕТРОВНА: Он виноват только в том, что пришёл поздно, отдуваться за всех предыдущих.

Марина резко сушит бокал, кажется, в ней закипает раздражение.

МАРИНА: Вот у меня, всю жизнь проработавшей на закрытом заводе, и в мыслях не было. А сейчас жалею, думаю,  чего это я не пошла? А что? – она даже просветлела от неожиданной мысли. – Уж давно я чин какой-то бы имела и так далее. Чего? – это Гриша смотрит на неё с удивлением. – Прислушивалась, подслушивала бы, выполняла задания, докладные писала – и шла бы. Они все оттуда… какую фигуру ни возьми. Достигли положения, а мы… Как были… Мне начальник мой, полковник в отставке, говорит: «Марина, ну ты чего, получила какое-то звание на заводе? Небось,  уже капитан?»
АРТЁМ: «Кто ты? Европеец уже или русский? Россия впускает тебя, как человека, въезжающего по европейским делам или принимает, как своего гражданина, перед которым нет секретов?»
Титулов  захотелось, власти?  Вот кого в депутаты надо двигать, господа.  Тем более, она в своей родословной “белую кость” обнаружила – корни дворянские.

Вася видит, как Артём пикируется с Мариной. Может быть, и ему не нравится её манера речи, в которой более всего преобладает звук, украшаемый несколько манерным произнесением, нескрытыми интонациями, театральной мимикой и жестами. Наверное, ей казалось, что её рассуждения не требуют доказательств,  и она пренебрегает ими, компенсируя страстью.
 
Сейчас Ася Петровна идёт  танцевать с Максимом, но вдохновение в танце, только с её стороны.

За столом же, разговор идёт резкий, почти беспощадный, без которого не обходится ни одно русское застолье, как не может существовать свет без тени, если, конечно, ситуацию не рафинировать. Каждый отстаивает свою Я-концепцию.
Вася сидит, фиксирует на камеру, словно делает моментальные фотографии: без ракурсов, подготовительной работы, без экспозиции и претензий на монументальность.  Пьесу смотрит.

МАРИНА: Когда ты, Артём, стал директором… милый мой, извини, конечно, в тебе психология изменилась, я тебя не узнавала.
АРТЁМ:  А ты задай вопрос “Почему?”, я отвечу.
МАРИНА: Мне даже отвечать не надо, потому что я прекрасно понимаю психологию человека. Почувствовал благополучие, свободу действий, льстецами себя окружил и подумал: “Я пуп земли”. Вокруг угодничают, ужом извиваются: “Какой Вы талантливый!”; “Какое мудрое решение!”;  “Симпатичный к тому же!” Каждый в тон старается попасть, раболепствует.
ГРИША: Природа примешала к лести какое-то наслаждение, очень тонкое.ii
МАРИНА:  Это мы можем. Цитировать в драных штанах с умным видом древних греков. Милый мой, Гришенька, заткнись пожалуйста!
АРТЁМ: Бултых. Даже и не посмотрела, разошлись круги или нет?
МАРИНА: “И зачем мне какое-то другое окружение, которое не стало «пупом»?” Так ты считал, Артём? И все так думают. Понимаешь?
АРТЁМ: Нет. - Вытирает лоб салфеткой. Берёт фужер, допивает вино: «Я мирен: но только заговорю, они – к войне».iii
МАРИНА:  Умный человек, дальновидный – он понимает, что это момент, а та-а-м, - она закатывает глаза и воздевает руки вверх, - неизвестно, что будет. Поэтому возле тебя должен быть ближний круг. Людей, для которых ты будешь хорошим и в трудный момент, и в радостный. А у нас? Нет настоящего, гражданского, крепкого общества. Вот оно – разрушение. Потому что люди не понимают, что главное в жизни. Главное - непродажная душа человека.
АРТЁМ:  Мы не совпадали во взглядах, в понимании проблем. Меня выбрали директором. И началось: бандиты, стрелки, разборки, кредиты под двести процентов, районная власть – демократы, я – в “красных директорах”, алчные соучредители … Вешать на других свои проблемы? Не принято и ни к чему. Вы в это время занимались словоблудием.
МАРИНА: У нас была идея: преобразить общество!
АРТЁМ: С кем? Гриша – пару лет в партии пробыл, сдал билет. Искали модные политические группировки, шарахались из стороны в сторону. Нашли Явлинского – промазали. Побежали к Немцову – вас кинули. Все его лозунги ”переориентация заводов”, “конверсия”, “психологи для увольняемых”  - оказались трёпом. Вы сами себя из истории вычеркнули,  “милая моя”, как ты выражаешься.
АСЯ ПЕТРОВНА: Ну вот, слышу объяснения в любви, - возвратившийся Максим усаживает её на место, старомодно кланяется. – А то смотрю,  молнии над столом летают. Чего так расшумелись?
МАКСИМ: Молчать было стыдно, - он шаркает стопку водки, морщится, но не закусывает. - Все, присутствующие здесь, может быть, за исключением Вики и Васи, прожили счастливую жизнь. Под опекой государства, родителей, знаменем  молодости и незадумывания о будущем. Хотя всех призывали размышлять о нём, хотя бы под видом коммунизма.  Я в комсомоле долго проваландался, с этим Янаевым, гкчепистом хреновым, в одном райкоме… И что? Семинары, пьянки,  да разврат. Чего уж теперь скрывать.
 
 АРТЁМ (задумчиво):
 
 Я седой, растрёпанный ветрами,
 Кризисом, кредитами не мне.
 Мы умели что-то делать сами,
 Но в другой, отзывчивой стране.;

Всё происходит под аккомпанемент из соседней комнаты. Туда ушла Оля, не желая участвовать в диспуте. Там ей негромко подпевает Вика. Остальные не торопятся туда, предпочитая обсуждать насущные проблемы.

ВАСЯ: Сами и развалили. ЧМО на лыжах, - он произнёс это негромко, но отчётливо. Артём услышал. Встал, пересел поближе к Викиному бойфренду.
АРТЁМ: Ты, паренёк, базар-то фильтруй, как сейчас выражаются.  Я в гостях, а то поговорили бы.
ВАСЯ: О чём? – с пренебрежением  глядит на Артёма.
АРТЁМ: Ты хоть знаешь, что такое ЧМО?! Могу объяснить.
ВАСЯ: Ну.
АРТЁМ: Части материального обеспечения. Слово аббревиатура знакомо тебе? Грузы для военных частей сопровождали. Я со своим караулом почти три экватора по всей стране намотал. От сапог до ракетных установок возили. Ты чего так не любишь нас? Поколение наше.
ВАСЯ: За что вас любить-то?
АРТЁМ: Хотя бы за то, что родили вас.
ВАСЯ: А мы просили?

Звонит “сотовый” у Максима. Он смотрит на дисплей, недовольно качает головой, но нажимает нужную кнопку.

ЛЕНА: Любовница что ли? Бес в ребро?
МАКСИМ: Жена Татьяна. Ну что тебе? Да здесь я. Сидим, выпиваем, беседуем. Приезжай, если не веришь, - он смеётся. – Ревнует.
ГРИША: Позавидуешь.

Голос Артёма за сценой. Торжественный вечер, все лучи которого фокусировались поначалу на хозяйке, постепенно терял стройные очертания. Это бывает, если хотят сосредоточить внимание на одном человеке. А он не святее других. И с ним возможно спорить, возражать ему, даже подшучивать.

МАРИНА (удивляется себе):  Я такая пьяная!
АСЯ ПЕТРОВНА: Не двадцать лет.

Голос Артёма за сценой. Каждый уже занимался самим собой. Был эскепистом. Особью, возделывающей свой внутренний мир. У россиян как? Трезвые – молчим, гложем себя изнутри сомнениями. И только выпив, пускаемся в фантазийные полёты, больше – в прошлое, где имелось много хорошего, хотя и плохое тоже.  Будущее трудно поддаётся осознанию – боязно пойти туда и разочароваться. Настоящее, хотя бы дай Бог сил понять.

АСЯ ПЕТРОВНА: У меня мама покойная никого не хаяла. Говорила: “Мужьям ни в чём не отказывай”, - поворачивается к Грише. – Ты закусывай, закусывай, а то сморит. Не пей много.
ГРИША: Как говорят на «Русском радио»: “Алкоголь полезен, миллионы мужчин не могут ошибаться”.
АСЯ ПЕТРОВНА: (удивлённо) Так и говорят? 
АРТЁМ: Это юмор такой, современный.
АСЯ ПЕТРОВНА: А-а… я уж много не понимаю в нынешней жизни. Олю начну спрашивать, а она молчит больше.  Ладно,  хоть сериалы по телевизору показывают.

Все снисходительно молчат.

АРТЁМ: О, кстати, Гриша, что это за приборы к телевизорам подключены? Здесь и у Вики в комнате.
ГРИША: Рейтинги по ним считывают. Какой канал смотришь, сколько времени. Все данные на компьютер поступают.
АРТЁМ: По блату поставили?
ГРИША: Методом случайной выборки. Ткнули пальцем…
АРТЁМ: … и попали в порядочную еврейскую семью.
ГРИША: Шутки у тебя, Артём.
АРТЁМ: То есть, Вася, например, не работает, лежит и целый день смотрит. Что мы смотрим?
ВАСЯ: ТНТ
АРТЁМ: Вот.  “Дурдом-2”.  Значит, теперь мозг нации, как Горький выражался, поселился в “собчачьей конуре”. Ася Петровна отслеживает сериалы. Остальные телезрители – “пашут”. Гриш, а ты право голоса имеешь?
ГРИША: Обижаешь.
АРТЁМ: И какую информацию скачивают с тебя?
ГРИША: Чтобы поддержать российскую интеллигенцию, я включаю с утра канал “Культура”…
МАРИНА: … и сплю.
АРТЁМ: Вот вам и рейтинги!
ВАСЯ:  А мы что, не люди?
АРТЁМ: Боже упаси, - он  пытается вовлечь в разговор друга, - Максим, - но тот аппетитно закусывает. Приходится воевать с молодым поколением в одиночку. – Ты, Вася, объясни мне, на каком языке там разговаривают? В Дурдоме 2.
ВАСЯ: На русском.
АРТЁМ: (его будто прорвало или оппонента нашёл, наконец, реального) Ася Петровна, уши закройте, я тут отрывок из моего рассказа прочту, с Вашего позволения.
Тут типа она мозг в кладовку положила. Ну, я, как бы, дал статуса. Реально. У меня чуйка. Сгасил ей типа бла-бла всякое. Бортует. Мстит за всю малину. А ей миллион до меня засаживал. Я как бы игнор. Держусь на пионерском расстоянии. Она обратку включила. Редкая лошара. Лыбу давит. Думаю: чего в голове гоняет? Ты делай вещи. Втоптал ей про романтик. Она движковая как бы, а прогибаться типа не хочет. Пошпыляла. Нештяк. И я слился. Но письку ей отдрессирую. Чикну в оконцове.  Нажгу, типа получу волшебство. И пока. Отсеку.
“Народ  безмолвствует”.
И все смотрят на Васю. Кто с осуждением, кто с жалостью, будто это он сейчас говорил. – Ты, Вася, хоть понял – о чём я? На вашем языке ребята из конуры изъясняются. И не зеки, вроде. Так – в обиходе.
ВАСЯ: Чего не понять то.
АРТЁМ: Гегель с его эстетикой и Гоголь - в гробах ворочаются. Я с молодости пошлость ненавижу. Злым, грубым, беспощадным в оценках становлюсь. Говорят: скулы белеют.  В женских гримасах силиконовых губ правды нет. Татуированные бледи кругом.  Вот в геоглифах на поверхности Земли – в Наско, Кауачи; или мегалитических сооружениях с неразгаданным высказанным – там тайны…

Вася на полутонах и подтекстах разговаривать не умел. Худой, костлявый, он посерел лицом, как наркоман, схватил вилку в левую руку, начал озираться. Марина сразу протрезвела.

МАРИНА: А где у нас Вика?
ЛЕНА: Музицируют, - подсказала и запела.
ВАСЯ: Завыли, - он  искобенился. Вскочил, цапнул со стола фужер с красным вином и, отшвырнув стул, вышел.
МАКСИМ: Фрукт! У меня младшая такая же. Ты, Марин, зачем его пригласила-то? Посидели бы спокойно. Вспомнили.
МАРИНА: Что?! – она принимает театральную позу. – Что вспоминать? Сами, какие были? Приехали тогда с Гришей в Хосту – грязные, оборванные, “зайцами”. Проводниц, поди, по дороге тискали. Отдохнуть не дали по-человечески. Ехали “дикарями”, первобытными и явились. Сцены устраивали, отеллы хреновы.
ГРИША: Не всё же вам.

Сцена 23.

(кухня стандартной квартиры).

Голос Артёма за сценой. Бабьим летом, в прошлом году, я зашёл к Максиму в гости. Случайно, в субботний день, с утра. Сидели на кухне с Татьяной, разговаривали. Она нервничала.

АРТЁМ: Ты чего какая взвинченная?
ТАНЯ: Сейчас выйдет, - она сообщает так, будто Максим не в ванной мылся, а готовился к полёту в космос, и она поведала страшную тайну.

Голос Артёма за сценой. Максим наводил лоск минут сорок. Он всю жизнь таким был. Камни с неба, а он, как с иголочки. И не подумаешь, что с похмелья.

ТАНЯ: Вчера в час ночи пришёл, - прошептала и выругалась архаичными словами. – ****юк малосольный!

Голос Артёма за сценой. Меня покоробило, но шибко не удивился. И у моей жены, которая слова худого бывало не скажет, и то – проскальзывает. Жизнь перевернулась. А всё дети – поколение непонятых.

МАКСИМ: (выходя из ванной комнаты) Я сейчас.
Минут через двадцать появился. В костюме-тройке, в таких они ходили в молодости, при галстуке.
ТАНЯ: Он у нас мусор так ходит выносить! – уже кипит.
МАКСИМ: Идём, - отмахивается он от жены.

Голос Артёма за сценой. И мы ушли, якобы выносить мусор, а на самом деле по-мужски отдохнуть в солнечную, тёплую субботу.

Сцена 24.

(гостиная, праздничный стол).

Между делом, тыкая вилкой в почти пустую тарелку с объедками курицы, Лена интересуется у Артёма:

ЛЕНА: Пишешь чего-нибудь?
АРТЁМ: Тут рассказ задумал. Написал всего одну, первую фразу: “Как я давно не смеялся от души…” На этом и застопорилось.
АСЯ ПЕТРОВНА: А почему?
АРТЁМ: Что?
АСЯ ПЕТРОВНА: Не смеялись.
АРТЁМ: Если бы всё можно было объяснить.
ЛЕНА: (советует с уверенностью) Стихи надо сочинять, И короче, и проще. У меня знакомая, раньше в филармонии в хоре вместе пели, книжку стихов выпустила. Ей муж деньги дал, когда от неё к молоденькой сбежал.
МАРИНА:  (вздыхая) Твой бы футболист куда сгинул.
ЛЕНА: Так она заявление написала в ваш Союз писателей. Варенина, не слышал такую? Не читал?
Артём вздыхает. Ему явно не хочется развивать тему. Почему ему выпала сегодня должность судьи?
АРТЁМ: Видел.
Лена обрадовалась, как школьница на экзамене, вытащившая удачный билет.
ЛЕНА: И как?
АРТЁМ: Один из наших поэтов так сказал: «На заборе написано х-й. Так это “Шахнаме”  против её стихов».

Мужики загоготали, Ася Петровна деликатно не расслышала, Лена, и Марина за компанию, надули губы. Видимо, учуяли подоплеку в словах Артёма по отношению к своим способностям в пении.

МАРИНА: К собственному творчеству, ты, разумеется, претензий не имеешь?
АРТЁМ: Почему же. Например, перестроиться не сумел под массовую культуру. Писал  бы детективы, пошленькие романы, типа “мыла” – при деньгах жил бы. Вообще, странное мнение о писателях сложилось. Не спрашивают же Максима: «Какие у Вас претензии к должности?» Писательство – та же работа, профессия. Серьёзная литература есть, но её на прилавок не пускают. Люди хавают то, что даёт торговля, а там – отстой. Вот и думают, что писательство дело не серьёзное. Конечно, надо в московские издательства ехать. Жить там, угождать, пресмыкаться.
МАРИНА: А мы это не можем?
АРТЁМ: Нет, Марин. Не приучены, гены не те.
МАРИНА:  Ах! Какие мы гордые и бедные!
АРТЁМ:

Ну, вы меня одели!
                Как будто жить сто лет.
Могу теперь с панели
Бабёнкам слать привет.
Но я пацан не гордый,
Могу костюмом взять,
Мечтал я стать “народным”,
Чего уж вспоминать.
Я властью не обласкан,
По “телеку”- парад.
Сижу, дырявлю лацкан,
Для будущих наград*

Слушая их, Вася нервно зевает. Дрожит изнутри, представляя, как в соседней комнате Вика с Ольгой  объясняются в любви.

МАРИНА: Мы давно не пели. Все за мной! – торжественной походкой, а за ней все остальные, двинулась на рандеву с пианино. Каждый с бокалом красного, сухого вина, потому что водку уже всю выпили.

Сцена 25.

(комната, где пианино).

Вася отправляется последним. Несёт четыре бокала: Вике, Ольге, себе и запасной кому-нибудь. Там, в комнате все шумно перемещаются, ставят бокалы на подоконник, книжный шкаф, пианино. Он поставил один рядом с Ольгой,  другие на край инструмента. Всем весело. Спорят, что петь. Ольга начинает одну мелодию, другую, но единодушно не поддерживают.

АРТЁМ: (обращается ко всем): Давайте исполним гимн советских времён, Не пугайтесь. Я про песню Лозы «Плот», - он, не дожидаясь аккомпанемента, начал первым. Правда, он пароль «Крым наш» не поддерживает.

Его дружно и с охотным воодушевлением поддерживают. В это время в прихожей раздаётся вкрадчивый, осторожный звонок. Никто, похоже, его не слышит, самозабвенно исполняя песню. Вася идёт открывать. Думает, что приехала сестра Вики, но на пороге стоит незнакомая женщина (это Татьяна – жена Максима)..

ТАНЯ: Это квартира Евич?
ВАСЯ: Ну.
ТАНЯ: Я жена Максима, он здесь ещё?
ВАСЯ: Ну.
Она снимает шубу, оказывается пышнотелой, в годах, но симпатичной дамой. Вася машет рукой внутрь прихожей.

ТАНЯ: Где?
ВАСЯ: Там, в дальней комнате. Поют.
ТАНЯ: Слышу. Вас как величают?
ВАСЯ: Вася.
ТАНЯ: А меня Татьяна Николаевна.

Она ему понравилась. Разговаривала по-простому, но вежливо. Как с равным. Единственное,  слишком пристально вглядывалась в его лицо. Глаза в глаза. Он невольно потупил взгляд.

Длинная песня только достигла своего апогея, когда Татьяна вошла в комнату. Никто не удивился её появлению, не прервал пения, лишь Максим помахал рукой из дальнего угла. Вернее, поднял бокал с вином и символически изобразил подобие молчаливого тоста. Задумчивость царила в помещении. Может, смысл песни оказался тому виной, а скорее, минор привносили мысли о молодости, которая прошла.

МАРИНА: Здравствуй, милочка! – таки выкроила секунды и многозначительно шепнула она. – Думала не придёшь, - она тут же отворачивается и вместе со всеми начинает новый куплет: “Я не от тех бегу, кто беды мне пророчит…”

А в Татьяне что-то напряглось. Исповедальная песня не была предназначена для хорового исполнения. Хотя звучала откровением под искренний аккомпанемент Ольги. Наконец, петь закончили, Вика подошла к Ольге, от души расцеловала.

ВИКА: Давайте выпьем! – она берёт бокал, стоявший напротив Ольги, потом ещё один – на краю пианино, сливает вино в один и протягивает в сторону Татьяны. – А Вам “штрафную”! – бокал идёт по рукам, его передают торжественно и весело.

Татьяна принимает вино, стоит в раздумье.
Разобрали остальные, скорее всего, перепутав в бесшабашной суматохе – где и чья посуда.
Вася входит в комнату, находит глазами Ольгу, у неё вина не оказалось. И он выходит.
Максим пробирается к жене, тянется своим фужером.

МАКСИМ: Ты чего пришла? Говорила – болеешь.
ТАНЯ: Мешаю?
МАКСИМ: Вредно тебе волноваться.
ТАНЯ: Позаботился. Лучше бы пил меньше. Посмотри на себя.
МАКСИМ: Начинается. Припёрлась,  да ещё к шапошному разбору.

Артём появился рядом, Гриша. Для Тани все сейчас выглядели сильно выпимшими существами. Раздражали.

МАКСИМ: Не хочешь, не пей, - пытается взять бокал у жены.
МАРИНА: Она со мной выпьет, - отходит от пианино и приближается к Татьяне. – И почему мы так редко видимся теперь? Помню, неделю друг без друга прожить не могли.

Обе синхронно глядят на мужей.  Вздыхают и осушают вино до дна. Дежурно прикасаются щека к щеке.

МАРИНА: (с искренней жалостью) Как всё изменилось. Раньше все дни рождения справляли вместе.

Татьяна не откликнулась на порыв Марины. Она пришла поздно и не успела расслабиться, как  другие. 

ТАНЯ: Я своего заберу.
МАКСИМ: А я не хочу, - не очень, впрочем, воспротивился Максим. – Артём, ты остаёшься?
АРТЁМ: Пора уже.
Пока собирались, распевая напоследок песни, Татьяна почувствовала себя плохо.
ТАНЯ: Ну вот, - трудно дыша, говорит она, - зачем пришла?
ЛЕНА: (с завистью) За мужем, - тянется к Максиму. – Дай я тебя поцелую.
МАКСИМ: Без проблем.

У Вики звонит телефон. Она взяла  трубку, выслушала, опешила.

ВИКА: Сестра…в аварию попала…

Пианино замолчало. Руки Ольги повисли, как плети.

ОЛЬГА: Кто звонил?
ВИКА: Она… сама, из больницы.
ОЛЬГА: Вот и повидались.
МАРИНА: Жива, здорова?!
ВИКА: Мама, успокойся. Нормально всё.
ГРИША: Я говорил, что эти поездки до добра не доведут, - Гриша порыскал глазами, обнаружил беспризорный фужер, допил, поставил его на пианино, где стояло ещё несколько: пустых, недопитых и заполненных наполовину.
ОЛЬГА: Всё. Концерт окончен! – встаёт, с силой захлопывает крышку.

Голос Артёма за сценой. Инструмент с огорчением вздыхает всеми струнами. Он давно чувствует себя лишним и ненужным в этой семье. С ним общались, как подросшие внуки поддерживают отношения с пожилыми бабушками и прадедушками. Интерес мимолётный, а больше – снисходительно мирятся с  наличием занимающего жилплощадь родственника.  Ладно,  на улицу не выбрасывают.

ЛЕНА: Я останусь? – виновато глядит в глаза Марине, -  Мало ли что. Раскладушку рядом с  пианино поставишь, мне и ладно.
МАРИНА: Откуда она у нас?
ЛЕНА: На полу постели. А чего мне дома делать? Опять  этот дурак будет граблями махать.
ГРИША: Был бы рояль, на нём могла спать.

Голос Артёма за сценой. Пианино обиделось и одновременно пожалело Лену. Ему не хотелось опять быть одному в пустой, без света комнате. Одолевали мысли: однажды возьмут и скинут с восьмого этажа вниз. Перегнутся через перила лоджии, похохочут и разбредутся по комнатам. Каждый за своей, удачной жизнью.

АСЯ ПЕТРОВНА: Как замечательно посидели! – она немного суетилась, не понимая до конца: пора уходить или можно побыть, хотя бы недолго. – Викуся, ты присядь, а лучше приляг, отдохни.
Но та совсем с панталыку сбилась, кричит не своим голосом:
ВИКА: Всё прошляпили! Всё! На хрен! Театралы заядлые, а Чехова не помнит никто.
АРТЁМ: Я помню, - застёгивая молнии на ботинках, возражает он.
ВИКА: Вот только живёте по другим законам.
ТАНЯ: Максим, поехали домой. Плохо мне что-то.
Она задыхается. Вася снимает уходящих на камеру. (Телевизор на стене крупно показывает цветок на окне с частично оборванными листьями).

Голос Артёма за сценой. Никто и не предполагал, что, пока они праздновали  от души тремя поколениями, Вася накапал ядовитого сока в бокал. Кому он был предназначен, кто знает? А попал Татьяне Николаевне. Даже если бы вызвали милицию, поди, разберись в куче отпечатков пальцев на бокале. А, может, съела чего?

Когда толпой вывалились на улицу, все наперебой успокаивают Татьяну.

АРТЁМ: Подыши свежим воздухом, пройдёт.
МАКСИМ: Ты, не “в положении”? – Он жёстко шутит над женой.
ТАНЯ: От тебя что ли? И раньше-то через два дня на третий дома появлялся. А теперь…
Вика смотрит на них и ненормально хохочет.
ВИКА: “Маша:. Я в дом уже не хожу, и не пойду…(смотря ему в лицо) Прощай…(продолжительный поцелуй”).

Немного вьюжит. Киношная позёмка переметает трамвайные рельсы. Высотные, однообразные дома тянутся вдоль путей, сплошь зарешёченные не только по первым этажам, но и выше. Дворничиха, - в ядовитого цвета, зелёном фирменном жилете, обозначавшем принадлежность к частному магазину, - ругается у переполненной урны.

ДВОРНИЧИХА: Скоты! Лоботрясы! Ходют и вываливают! – она вытаскивает пустые бутылки, а мусор оставляет, видимо, до утра.
АСЯ ПЕТРОВНА: (тараторит с восхищением) Мне так всё понравилось, Марин!  А тебе, Оленька? Вика такая забавная, а Лена – певунья! Когда теперь увидимся?

С лоджии квартиры Евичей за ними наблюдает Вася.

Голос Артёма за сценой. Не то, что мучения, но малейшего стыда не испытывает он за своё преступное деяние. Поскольку и все эти люди, вслед которым смотрел сейчас, оказались по большому счёту равнодушны друг другу, всего лишь играя в товарищество и благородство.

Вася возвращается в пустую  комнату, находит недопитую бутылку бабского вина, выпивает  “из горла” и идёт бродить по пустым комнатам. Закрытое пианино, к которому раньше и не подходил никогда, темнеет у стены. Вася небрежно откидывает крышку, пытается взять несколько аккордов, громыхнув по клавишам. От сотрясения крышка падает и отбивает неприспособленные для музыки пальцы. Он матерится и в полном безразличии отправляется смотреть телевизор. Там что-то про Госдуму. Ему не интересно.

С улицы слышен голос Артёма, Вася выходит на лоджию и смотрит вслед уходящим. Компания разбредается в разные стороны. Кто-то пошёл к шоссе, ловить такси. Артём остался на трамвайной остановке. Остальные медленно плетутся к повороту, где ещё можно сесть на “маршрутку”.

АРТЁМ (громко поёт на мелодию гимна России):

Пустите обратно в Советский Союз,
Не будем судить его строго,
Туда я хочу и тут же боюсь –
Речей, да одежды убогой.

Пустите, босыми ногами пройти
Аджарской тропой до Батуми,
Иль хату в Крыму ненадолго найти,
Иль песни послушать в Сухуми.

Где – рыжий, для всех просто солнечный свет,
А неба был цвет голубой,
Где рубль давали тебе на обед,
Где я повстречался с судьбой.

Пустите, где славен Гагарин-герой,
А чукча – герой анекдота,
Где жрать ничего не бывало порой,
А утром от водки икота.
 
Где всем ненавистно приветствие: «Хайль!»,
Где войны бушуют вдали,
Но все абрамовичи смылись в Израйль,
Подальше от русской земли.

Пустите, где всё было наоборот,
Где знали Матье и Плутарха,
Где пивом торговка пойдёт на аборт
И нам не родит олигарха.*