Маркиз в деревне

(вариации на тему «Голубого Камзола»)
       
        Пролог
       
        Что побудило Маркиза К. поселиться в деревне? На этот счет имеется множество версий, но ни одна из них не подтверждена фактами, хотя у каждой есть свои основания и сторонники.
        Возможно, Маркиз пресытился замкнутым миром своего родового замка – его искусственной атмосферой правильных геометрических формам. Сколько раз он умолял садовника не высаживать симметрично цветы, не стричь кусты и деревья по ранжиру. Садовник стягивал с головы шапку, мял ее в руках в знак смирения, кланялся и, двулично отводя глаза в сторону, соглашался внести во флору замкового парка эстетический элемент запустения, в знак чего оставлял торчать одну – уже приготовившуюся к общей участи – ветку, обходя ее вниманием своих дотошных садовых ножниц. Но на следующее утро, ветка больше не высовывалась из благовоспитанной свиты прилизанной кроны. Маркиз знал, что его мать, с годами возлагавшая все большие упования на симметрию и макияж, никогда не потерпела бы растительной анархии, и садовник боялся властной маркизы куда больше, чем ее изнеженного и капризного сына, лишенного возможности не только диктовать свою волю в замке, но даже украсить собственную комнату, как хотелось ему: стоило ему повесить на стены работы современных художников, как подосланный в его отсутствие слуга матери снимал их оттуда и вешал на их место безрадостные фамильные портреты в приглушенных тонах.
        Другие считают, что причиной бегства из замка – ибо Маркиз действительно покинул его до рассвета, поставив в известность лишь своего преданного камердинера, который помог господину собраться в дорогу, уложив его немногочисленные пожитки в саквояж, а кроме него о намерениях Маркиза не знала ни одна душа, и даже встававший с петухами, чтобы накормить лошадей, кучер еще мирно храпел в своем углу, – что причиной его скоропостижного отъезда стал конфликт с родными и близкими. Со строгой матерью его связывали формально-вежливые, но отчужденные отношения. Маркиза не понимала своего сына, в котором разочаровалась уже тогда, когда он отверг выгодный брак с именитой княжной (чьи фамильные корни уходили в прошлое глубже и ветвистее, чем у многовекового дуба в землю), раздражавшей его неумолчной болтовней. А ведь она была отнюдь не уродлива, не говоря о приданном, назвать которое щедрым означало не сказать о нем ничего. А потом к социальной неадекватности сына добавились странные интересы. Он читал дерзкие философские книги, замахивавшиеся на постижение мироустройства; занимался химическими опытами, распространявшими по замку зловоние; и пытался сбить садовника с толку. Отец Маркиза вел великосветский образ жизни и редко появлялся в замке, так что сын плохо помнил, как тот выглядел. (Он слышал от прислуги, что, наскучив его изменами, кутежами и прочими экстравагантными выходками, мать отказалась иметь дело с мужем). А забавы ровесников, сводившиеся к охоте и балам, мало интересовали его.
        Третьи полагают, что во всем повинны бунтарские книги, к которым Маркиз питал слабость. Они внушили ему идеи вольнодумства и социальной справедливости, которая в его случае неизбежно приняла форму чувства вины перед обделенными. Согласно этой версии, сознание народных бед подвигло Маркиза сузить дистанцию между крестьянами и привилегированным классом, представителем которого он являлся. Иными словами, Маркиз отправился в народ, чтобы, если не помочь ему, то хотя бы острее почувствовать его долю и разделить лишения.
        Четвертые, анализируя разговоры Маркиза с садовником, приходят к выводу, что ему захотелось – как выразился двумя веками позднее один великий русский бард – стать ближе к земле: плодородной, спонтанной и не обузданной искусственными (и безвкусными) ограничениями цивилизации. Он пресытился парками и садами и алкал первозданной дикости. Таким образом, эти четвертые усматривают в его поступке влияние Руссо. Мол, тяга к простолюдинам объясняется не столько превратно истолкованным чувством долга перед ними, как интересом к людям, чьи умы не загрязнены пустословием и условностями высшего света.
        И, наконец, пятые зачем-то вспоминают о двоюродной тетушке Маркиза, закончившей свои годы в специальном приюте для умалишенных аристократов, с которой так настрадались родственники, прежде чем упечь ее в упомянутое заведение (предварительно заручившись, что с его обитателями обращаются в высшей степени гуманно, и большинство из них предпочитает изолированное существование опасностям вольного мира).
        А есть еще и шестые (недоброжелатели и злопыхатели, чьи объяснения страдают однобокостью и предвзятостью) и даже седьмые (хотя последние обязаны своим существованием тщеславной любви к цифре, которой приписывается родственная связь с фортуной), но список этих гадателей на кофейной гуще придется рано или поздно прекратить, поэтому лучше сделать это прямо сейчас.
         Так или иначе, Маркиз покинул замок до восхода, а когда первые розовые лучи Авроры нашарили прорехи в облаках, чтобы выбраться на божий свет и вскоре утратить румянец невинности, въехал в достаточно отдаленную, чтобы не принадлежать к их владениям, деревню.
       
       
        Часть I: Благодетель
       
        Маркиз постучал в первый попавшийся дом, который располагался на окраине деревни, ибо решил с этого момента уповать на судьбу. Он знал, что в деревнях встают с петухами, и боялся не застать хозяев. На стук Маркиза долго не отвечали и, когда он уже решил попытать счастье в следующем доме, в дверях показался заспанный хозяин, чье раздражение быстро сменилось удивлением, а затем испугом. Маркиз проследил направление его взгляда и почувствовал досаду: вместо того, чтобы надеть неброскую дорожную одежду, Маркиз по забывчивости нацепил нарядный голубой камзол, выдававший его принадлежность к высшему сословию. А ведь он хотел появиться в деревне инкогнито, ради чего велел слуге запрячь самую захудалую кобылу на их конюшне, дожидавшуюся своей очереди к живодеру.
        Он заявил хозяину, что желал бы поселиться у них, разумеется, за плату, и спросил, сколько тот желает получать с него в месяц. На это хозяин ответил, что господин может жить у них бесплатно. Но Маркиз не желал об этом слышать (ведь речь шла не о ночлеге, а длительном постое) и повторил свой вопрос. Он мог бы сам предложить хозяину щедрую сумму, но решил воздержаться от широких жестов, чтобы не вносить беспорядка в крестьянский обиход барскими замашками. Ведь тогда его деревенская жизнь стала бы такой же искусственной и пресной, как в замке.
        Крестьянин наморщился и почесал затылок. Видимо, ему никогда не приходилось торговаться с дворянами. На всякий случай он запросил в два раза дороже, чем рассчитывал получить с неожиданного гостя. Но Маркиз сразу принял его предложение, чем немало смутил крестьянина: где же это видано, чтобы с господ взимали столь непомерную плату за житье в убогой избе? И не обернется ли впоследствии эта дерзость серьезными проблемами для хозяина? Он уже хотел сбавить цену, но Маркиз вытащил кошелек и выложил месячный задаток. При виде наличных, столь натурально лежавших на бревенчатом столе, будто это было их законное место, жадность крестьянина пересилила страх. Дрожащими руками старик взял сумму, которую ему не приходилось держать прежде, и запихнул ее в дырявый карман портков, прижимая его снизу рукой, чтобы монеты не вывалились оттуда.
        Хозяин настаивал на том, чтобы предоставить именитому гостю почетное место на печи, но Маркиз и слышать об этом не желал. Не для того он перебрался в деревню, чтобы спать в тепле на мягких перинах. Маркиз выразил намерение поселиться в сенях (он заранее изучил устройство крестьянской избы, чтобы не показаться ее хозяевам тем, кем являлся на самом деле). В результате, они сошлись на светлой части горницы у окон. Хозяйка соорудила из старых простыней подобие ширмы, и Маркиз принялся обустраиваться в своем уголке. Это заняло недолго. Помимо нижнего белья, в его саквояже находились книги, бумага, чернильница, перо и... бритвенные принадлежности вместе с дорожным зеркалом. Маркиз не помнил, чтобы брал их с собой. Он собирался отрастить бороду, как это делали местные жители. Но заботливый камердинер подсунул бритвенные аксессуары в саквояж, не представляя, как его хозяин сможет без них обходиться. Помимо этих заурядных предметов туалета Маркиза привез с собой мушкет – последний крик оружейного мастерства. Хотя он презирал аристократическую охоту, напоминавшую ему нелепое театральное действо, поохотиться одному в диком лесу было совершенно иным делом.
        Хозяин отвел в стойло измученную кобылу. Глядя на ее взмыленный вид, он сделал вывод, что господин прискакал издалека. Вероятно, он путешествовал по свету, чтобы изучать нравы людей, и потому предпочитал селиться в самых необычных условиях.
        Так началась жизнь Маркиза в деревне. Встав ранним утром, семья ходила на цыпочках, чтобы не потревожить барина за ширмой. Однако, к их изумлению, вскоре выяснялось, что будить было некого, потому что постоялец встал раньше их и незаметно ушел из дома по своим делам. Относительно того, в чем заключались последние, хозяева не могли придти к согласию. Их версии были настолько фантастическими и взаимоисключающими, что единственное, в чем они могли сойтись друг с другом, было то, что Маркиз поселился у них неспроста.
        Заезжий аристократ быстро сделался предметом любопытства, неутолимо изголодавшегося в беспросветно-серой деревенской скучище, потому что даже девки здесь редко беременели вне брака, а грехи попа сводились к алкогольному невоздержанию, впрочем, никогда не переходившему в запой.
        – Наверное, Маркиз страдает бессонницей, – объясняла мать дочерям. – У него плохие нервы.
        Младшую звали Хельгой. Она послушно взирала на мать рассеянными голубыми глазами и не слышала ее, потому что бессонница казалась слишком прозаичной, а персона Маркиза, напротив, погружала ее в мечтательный транс.
        Старшая, Хильда, не пропускала ни одного слова матери, но ее строптивый прищур говорил о том, что она не считает себя обязанной принимать ее догадки за чистую монету. Несмотря на деревенский воздух, кажущийся чужакам здоровым и даже целительным, она прекрасно знала, что такое расстроенные нервы.
        То, что постоялец обладает титулом маркиза, мать выясняла следующим образом:
        – Вы виконт? – спросила она его напрямик, стараясь скрасить дерзость благоговейным тоном голоса.
        – Нет, – удивленно ответил тот.
        – Наверное, Вы граф! – кротко восхитилась хозяйка.
        – Какое это имеет значение?
        – Что Вы, огромное... Так, значит, граф.
        – Нет, не граф. Я – маркиз! – возмутился Маркиз, потому что он мог всеми силами стремиться сойти за простолюдина, но быть перепутанным с графом оскорбляло его самолюбие.
        А затем, в течение недели, Маркиз одаривал семью подарками. Благотворительность началась с голубого камзола, в котором он по забывчивости появился в деревне. В первый же вечер, когда они оказались вместе за обеденным столом, глава семейства не мог отвести взгляда от этого сказочного одеяния. Он пялился зачарованно и бескорыстно, без каких-либо задних мыслей, как любуются на картинку в иллюстрированном антикварном издании. Возможно, Маркиз превратно истолковал его взгляд или же решил воспользоваться подвернувшимся предлогом, чтобы избавиться от вычурного и не годного для деревенской жизни наряда. Так или иначе, он предложил старику свой камзол. И когда тот стал испуганно отказываться, ужасаясь самой мысли, что его могли заподозрить в попрошайничестве – тем паче, не куска насущного хлеба, но предмета непозволительной роскоши – почти насильно всучил его хозяину, взяв с него взамен рваный армяк.
        – Ну, и что ты будешь с ним делать? – завистливо спросила жена, оставшись наедине с мужем. – Может, станешь в нем пахать?
        – Не знаю, – честно признался старик. – Спрячу покамест в комод.
        – А если моль его поест? Тогда что?
        – Откуда у нас моль!
        – Продай его лучше на ярмарке...
        – Да ни за что на свете! – возмутился старик. – Это же подарок...
        – Как знаешь, – осудила его жена.
        После этого Маркиз почувствовал себя обязанным соблюдать справедливость. Он подарил хозяйке свое дорожное зеркальце в серебряной оправе. А дочерям купил самые дорогие дешевые украшения у лабазника, приторговывавшего бижутерией. Хельге досталось ожерелье из голубого хрусталя, а Хильде – серьги из зеленого стекла. Хельга пришла в восторг от своего первого украшения, и Хильда позавидовала ей. Она тоже предпочла бы ожерелье, потому что оно было заметнее, а на девичьи уши деревенские парни обращали внимание лишь в тех случаях, когда собирались шепнуть в них какую-нибудь сальность.
        Однако это было недурно для начала и превосходило самые смелые ожидания. Теперь все досужие сплетни в деревне вращались вокруг Маркиза. Оказавшийся в центре внимания, старик рассказывал односельчанам о великодушии своего постояльца (ведь во власти того было выставить всю семью на скотный двор) и щедрых подарках. Он несколько раз показывал камзол и возлагал светлые (хотя и туманные) надежды на будущее. Их семье теперь завидовали самые состоятельные крестьяне. За что им было такое везение? Как все-таки непредсказуема Фортуна. Ведь не так давно их чуть не презирали. Голос старика не играл роли на деревенских сходках. Он не сеял своего зерна, а ходил в батраках, пока хватало сил. Единственным шансом было удачно выдать дочерей.
        Теперь этот скромный план мог увенчаться фантастическим успехом. Мать была уверена, что раз Маркиз оказался таким самоотверженным поклонником деревенской жизни, он вполне мог сосватать одну из дочерей. И хотя первой на очереди была Хильда, именно Хельга являлась идеальным (точнее, идиллическим) воплощением деревенских благ – воплощением голубоглазым, медлительным, покорным и дородным, тогда как ее старшая сестра обладала сухопарым сложением и беспокойным (а зачастую пронзительным) взглядом карих глаз. В этой сложной брачной игре нельзя было предпринять и одного ложного шага (не говоря уже том, чтобы оступиться), поэтому мать, скрепя сердце, сделала ставку на младшую дочь, о чем сообщила обеим, сделав вид, что не замечает затаенного гнева в глазах Хильды.
       
       
        Часть II: Чудак
       
        В первую пору пребывания в деревни Маркиз наслаждался природой. Он купался в реке, от поверхности которой по утрам поднимался пар. Слушал пение птиц, которое в открытом пространстве звучало совершенно иначе, чем из окон замка. Бродил по лесу с мушкетом, и хотя видел зверей, не сделал ни одного выстрела, такой завораживающей была тишина вокруг.
        Насытившись натурой, он возвращался в деревню, чтобы наблюдать за крестьянской жизнью. Размеренно-ритмичные взмахи косарей и аромат свежескошенной травы приводили его в задумчивое оцепенение сродни тихому восторгу. Он даже забывал сказать им «Бог в помощь» – фразу, которой, в его понимании, следовало приветствовать деревенских тружеников, чтобы не показаться чужаком, но сойти за доброжелательного созерцателя.
        Крестьяне робели в его присутствии – из-под привычного армяка выглядывала белоснежная рубаха, а заляпанные грязью высокие сапоги Маркиза еще не утеряли свое аристократическое достоинство – и принимались работать с удвоенным усердием, словно каждый стремился произвести на гостя максимально благоприятное впечатление.
        Однажды Маркиз стал свидетелем какого-то молодежного гулянья, в котором девицы водили хоровод, а парни должны были врываться в него и... Дальнейшее осталось для Маркиза тайной, поскольку его приход не остался незамеченным и нарушил ход языческого действа. Щеки девиц залил румянец возбуждения, их глаза неудержимо косили в сторону заезжего дворянина, а движения стали более гибкими и вызывающими. Парни же, напротив, остолбенели и не решались разорвать хоровод нимф грубым вторжением, словно уступали право первого шага Маркизу. Но тот, постояв на отдалении, скрылся так же внезапно, как появился за четверть часа до того.
        В деревне за Маркизом постепенно закрепилась репутация чудака. Несколько раз охотники встречали его в лесу – уже без мушкета, но с корзиной для грибов и ягод. Он выглядел самоуглубленно и миролюбиво, и встреча с ним почиталась в деревне за знак удачи.
        В семье, где он жил, от Маркиза ждали решительных шагов. Мать заставляла Хельгу каждый день одеваться, как на праздник. Для усиления женских чар был приобретен дорогой сарафан с вышивкой на груди, немыслимые затраты на покупку которого мать надеялась оправдать в скором времени. В пышную косу Хельги вплетались розовые и голубые ленты. Ей приходилось каждый день мыться в реке, ибо Маркиз мог поддаться ее соблазнам в самый непредсказуемый момент.
        И тот действительно стал обращать на младшую дочь более чем поверхностное внимание. Его взгляд нередко запутывался в ее локонах (пышных, как всходы пшеницы в урожайный год), утопал в ее бездонных очах (цвета безоблачного летнего неба) и с одышкой взбирался по кручам грудей. Хельга краснела от его взглядов и делалась еще прекрасней. Потом они стали уединяться по вечерам на сеновале. Маркиз что-то рассказывал ей и даже декламировал стихи. Хельга чувствовала себя крайне неловко, не представляя, что сказать в ответ, а стихи показались ей написанными на иностранном языке. В ее лексиконе не было слов, которыми она могла описать чувства, сотрясавшие ее изнутри, как лава – безмятежный снаружи вулкан.
        – Ну, что, – требовала отчета мать, – как продвигаются дела?
        Хельга опускала очи долу и молчала.
        – Было?
        Дочь стыдливо мотала головой, от чего ее коса приходила в неистовство.
        – Но он хотя бы целовал тебя? – не отставала мать.
        Домогательства матери шокировали Хельгу своей бесцеремонной прямотой в тех интимных сферах, где она привыкла к недомолвкам, и, вместе с тем, назойливо напоминали об отсутствии причин для стыда. На ее глазах наворачивался хрусталь слез.
        Их встречи продолжались. Хельга выучила одно стихотворение наизусть. Но предложения руки и сердца так и не последовало.
        – Какая же ты неумеха! – злилась мать. – Ты даже не знаешь, чем его привадить.
        – Чем – она знает, – ехидно вмешивалась сестра. – Она не знает как...
        – А ты бы знала? – присматривалась мать к Хильде.
        – Уж, за меня не беспокойся. Дай мне только шанс.
        Но опытная и расчетливая мать считала перестановки преждевременными. Все-таки Маркиз был неравнодушен к младшей дочери, и если их грехопадение было вопросом времени, то приходилось ждать.
       
       
        Часть III: Идиот
       
        Отец ждал от Маркиза презентов, потому что постоялец был богат, а его собственная семья жила в нищете. После того, как он получил в подарок камзол, прошло немало времени. Но, казалось, Маркиз забыл о существовании хозяина; во всяком случае, перестал обращать на него внимание.
        Отец положил глаз на мушкет, который целыми днями простаивал без действия в углу горницы.
        – Хорошее ружье, – с завистью рассказывал он односельчанам. – Мне бы такое...
        – Зачем оно тебе? Ворон пугать?
        – Почему ворон. Я ведь хорошим охотником был. На кабанов ходил.
        – Вот хватил! У нас кабанов и в помине нет.
        – Найдутся, на ловца и зверь бежит. Главное, сам им не пользуется. Такое оружие простаивает...
        Когда Маркиз был дома, отец выразительно смотрел на мушкет и даже несколько раз мечтательно прикасался к нему рукой, как ласкают женщину, чья благосклонность представляется незаслуженной удачей. Он надеялся, что постоялец спросит:
        – Что, нравится?
        И тогда мушкет, считай, был бы у него в кармане. Но Маркиз молчал, то ли не понимая просительных взглядов, мольба которых смягчила бы самого закоренелого изверга, то ли назло игнорируя их.
        Маркиз по-прежнему уходил из дома на рассвете и возвращался с темнотой. Наскоро поужинав, он уединялся с Хельгой и беседовал с ней так тихо, что попытки матери подслушать их разговор оставались безрезультатными.
        – Ты хоть расстегни верхние пуговицы, – учила мать, – а то только потеешь без толку... И прижмись к нему поближе – тебе же есть чем!
        Хельгу одолевало отчаяние. Она полюбила Маркиза (хотя он не был принцем и приехал в деревню на изможденной кляче) и не хотела его соблазнять посредством расхожих женских уловок, казавшихся ей бесчестными. Но если бы он сам прикоснулся к ней, она бы растаяла от восторга.
        Впрочем, до поцелуев дело, кажется, дошло (от Хельги невозможно было добиться дельного отчета: она скупилась на откровения, словно намеревалась сделать из своих сбереженных в тайнике души впечатлений альбом, чтобы перелистывать его потом в печальной старости). Но если поцелуи все-таки имели место, то на этом дело явно ограничилось: шли месяцы, а живот Хельги не увеличивался в размерах.
        – Может, с ним что-то не так? – недоумевала мать, делившаяся теперь своими соображениями только со старшей дочерью, потому что младшая оказалась неисправимо наивна, а муж вообще ни на что не годился.
        – Все с ним так, – возражала Хильда. – Я вижу, как он на нее смотрит. Просто не хочет ее обидеть, потому что идеализирует. 
        – Что делает? – не понимала мать.
        Хильда была неплохо образована и почерпнула из книг мудреные слова и бойкие выражения. Мать слегка побаивалась ее, а отец остерегался сказать в ее присутствии слово, потому что рисковал услышать в ответ два, и оба нелестные для его самолюбия.
        – Боится, говорю, оскорбить ее честь.
        – Вот еще выдумал! – фыркала мать.
        – А Хельга – дура. Не знает к нему подходов.
        – А что если он оставит ее с брюхом, а жениться не станет? – сомневалась мать.
        – Конечно, не станет! – злорадствовала старшая дочь. – Нашла дурака.
        – Ничего, тогда откупится, – успокаивала себя мать. – Нам только лучше.
        Маркиз надоел деревенским. Он бесцельно слонялся по деревне, появляясь в самых неожиданных местах. Теперь, когда он наблюдал за их ежедневным трудом, крестьяне испытывали раздражение. Сначала они делали вид, что не замечают его, а потом стали бросать в его сторону недовольные взгляды.
        Однажды к Маркизу подошел деревенский идиот, над кем потешались, но к которому прислушивались (как ко всем юродивым, в чьей бессмыслице склонны усматривать высшую правду, потому что иной в них нет), и что-то тихо сказал ему. Маркиз отшатнулся – то ли от гнусности его слов, то ли от зловонного дыхания. Идиот снова сделал к нему шаг, и тогда Маркиз оттолкнул идиота так сильно, что тот упал на землю и разразился жалобным смехом.
        И все, кто стал свидетелем этой сцены, перемигнулись между собой: как же, два сапога нашли друг друга... Но что сказал Маркизу идиот?
       
       
        Часть IV: Подлец
       
        Мать запретила Хельге видеться с Маркизом наедине, и когда та разревелась, пригрозила, что выгонит ее спать на скотный двор. А если Маркиз спрашивал, куда подевалась младшая дочь, и почему она его избегает, отвечала, что той не здоровится.
        – Теперь твоя очередь, – разрешила она Хильде.
        – А если я не хочу? – огрызнулась старшая дочь.
        – А ты видела, чтобы кто-то жил, как хотел? – урезонила ее мать. – Дело не пыльное.
        – А ребенка кто будет нянчить? – не сомневалась в успехе Хильда.
        – Твоя сестра, раз на иное не годна.
        В один день отец, набравшись браги, расхаживал по деревни в подаренном ему голубом камзоле. Он больше не хотел его беречь. И тогда Маркиз сказал старику:
        – Прошу Вас снять эту одежду.
        – Почему? – обиделся тот. – Ведь это ты подарил мне!
        – Я знаю и не собираюсь его забирать. Но, пожалуйста, не носите его в моем присутствии. И вообще не нужно, пока я здесь.
        – Вот так вот, мать... – пожаловался старик жене. – Подарил, а носить не дает. Все они такие...
        – А я тебе что говорила? – не удивилась та. – Продай, и дело с концом.
        Хильда постоянно попадалась на глаза Маркизу. Она одевалась в короткие юбки, из-под подола которых торчали ее стройные, но костлявые ноги, и смотрела на него с вызовом. Маркиз хмурился и отворачивался. Хильда попыталась покорить его образованностью, процитировав изречение, казавшееся ей верхом практической мудрости.
        – Пожалуйста, не говорите о том, чего не понимаете, – оборвал ее Маркиз.
        – Не нравишься ты ему, – огорчилась мать. – Зря я Хельгу от него упрятала. Ничего, соскучится, опять подпущу.
        Хильда была оскорблена. Она еще могла примириться с тем, чтобы не быть допущенной к важной миссии, но оказаться отстраненной от нее воспринималось ею как пощечина. Настал момент для решительных действий.
        Отец украл у Маркиза мушкет. А когда тот заметил пропажу, побожился, что ничего не знает. Может, в хату заходил кто-то чужой, – строил старик догадки для Маркиза, – дверь-то никогда не запирается, что им беречь? И вообще, кто хранит дорогое оружие на виду? Да и есть ли о чем горевать, если Маркиз толком мушкетом не пользовался?
        – Это фамильное оружие! – топнул ногою Маркиз.
        – А я что? – испугался отец. – Я ничего и не говорю. Ясное дело – фамильное. Только я не брал.
        Деревенские вспоминали о том, как Маркиз толкнул идиота – безобидного и беззащитного, – и осуждали дворянина. Тот был надменен, как и все их сословие.
        – На кой тебе, старый хрен, господское ружье?! – разозлилась на хозяина жена, узнав от него всю правду. – Только дополнительная улика. Портишь нам своими воровскими замашками весь план.
        – Какой еще план? – ухмыльнулся отец. – Охмурить евонное высочество? У наших девок кишка тонка!
        – У тебя зато длинна, аж, сзади торчит... – вмешалась Хильда. – Ты ее ружьем обратно заправь.
        – Я его на ярманке продам, – оправдался отец. – Вместе с камзолом.
        – Не вздумай пропить, – пригрозила мать.
        Одной ночью семья проснулась от крика. Визжала Хильда. Перегородка, отделявшая непорочное ложе Маркиза от семьи, была опрокинута. Маркиз стоял в ночной рубашке. У него был одновременно разъяренный и растерянный вид, какой бывает у тех, чей первый решительный импульс, иссякнув, уступает место недоумению.
        – Он ударил меня! – причитала Хильда, пока семья молча взирала на сцену мутными спросонок глазами. – Он меня толкнул.
        – Она залезла, – захлебнулся Маркиз, – Она...
        И смолкнул, поскольку его воспитание требовало хранить тайну девической чести.
        – Ты что, залезла к нему ночью в кровать? – спросила мать Хильду утром.
        Но Хильда оставила ее вопрос без ответа. Она замкнулась в своей обиде.
        Отец вернулся с ярмарки  мрачным. Мушкет у него сперли. А камзол пришлось продать по дешевке. Его трогали грязными руками и, даже не приценившись, пожимали плечами и уходили. И только один портной соблазнился на него, чтобы перекроить на кафтан, сторговав за бесценок, так что отец чуть не швырнул ему камзол в морду «за просто тока», но все-таки сдержался. Вырученные деньги он тут же пропил в таверне.
        – Скотина! – встретила жена мужа, когда тот, пошатываясь, вломился в избу и завалился на печь.
        Отец расхаживал по деревне в поиске слушателей, чтобы делиться с ними своей горькой участью.
        – А ведь он пытался изнасиловать мою дочь... – жаловался отец односельчанам. – Вот она – благодарность за гостеприимство.
        – Которую из двух? – не верили ему.
        – Младшую, – выдумывал отец, ибо иная версия звучала бы неправдоподобно.
        За спиной старика деревенские злорадно обсуждали его неудачи.
        – То-то она опечаленная ходит, – вспоминал кто-то недавнюю встречу с Хельгой.
        – Да она всегда такая, – поправляли его.
        – Так ему и надо, – заключали третьи, – нечего с дворянами якшаться, они нам не ровня.
        Мать посетила страшная догадка относительно Маркиза. Тот скрывался в деревне, потому что попал в опалу. Возможно, его преследовали, и всей семье угрожало наказание за укрывательство. Как ее бестолковый супруг не догадался об этом сам!
        – Что нам теперь делать? – кудахтала мать. – Если его найдут, нам не поздоровится.
        Отец пугался. Хильда раздраженно обрывала мать.
        – Это-то он-то в опале? Размазня!
        – Тебя, однако, этот недотепа из кровати вышвырнул за шкирку, – напоминала мать, и дочь умолкала.
        – Эх, продешевил я, – досадовал отец. – Живет у нас, считай, за бесценок. Нужно было запросить с него в несколько раз дороже.
        Он уже обшарил саквояж Маркиза, но денег не нашел. Чтобы хоть как-то компенсировать потери, он перестал давать кобыле Маркиза сначала овес, а потом урезал сено.
        – Тесно нам, – однажды сказал отец постояльцу. – Семья большая, дочери уже совсем взрослые. Не умещаемся вместе. Может, Вам в сенях постелить?
       
       
        Эпилог
       
        Трудно сказать, что побудило Маркиза уехать из деревни. Возможно, он соскучился по родным. Или дала о себе знать тяга к комфорту, которую трудно вытравить самыми благими аскетическими намерениями. Или просто наступали хода, а Маркиз забыл вязать из дома теплую одежду.
        Так или иначе, в одно прекрасное утро, когда из серых небес охотно сыпался жесткий мелкий снежок, Маркиз собрал саквояж и попросил привести из стойла его кобылу.
        Отец замялся, задумчиво пошмыгал носом и признался, что кобыла сдохла.
        – Как? – не удивился Маркиз.
        – Да она старая была, доходяга, – приводил неопровержимые доводы отец, – На ладан дышала. Удивляюсь еще, что так долго протянула нашими стараниями.
        – Почему Вы мне раньше не сказали?
        – Не хотел огорчать.
        Маркизу пришлось купить в деревни осла.
        – Откуда у него деньги? – поинтересовалась мать. – Разве ты не осматривал его чемодан?
        – Он свинью в свинарнике отыскать не может, – объяснила за отца Хильда. – Где уж тут гульдены в саквояже...
        – Может, он их, бестия, за подкладкой держал? – расстраивался отец.
       
        Маркиз уехал из деревни на осле. Осел – своенравное животное. Он периодически останавливался и то грустно смотрел по сторонам, то принимался щипать траву на обочине. Но Маркиз, казалось, не замечал его строптивости и тоже размышлял о своем. Так, с остановками и проволочками, они в конечном итоге добрались до родового замка.
        Видно Маркиз изменился за полгода жизни в деревни. Собаки не узнали и облаяли его. Конюх не повернулся в его сторону, потому что не уважал ослов и, как следствие, их седоков, а садовник запоздало снял шляпу, но не смог стряхнуть с лица немого недоумения.
        Маркиз провел ладонь по выровненной поверхности кустов и сурово выговорил садовнику:
        – Плохо стрижешь! Посмотри: здесь торчит, там вылезает, тут криво. За что тебе, невежда, деньги платят?
        И садовник молча поклонился ему и начал свою работу сызнова.
        – Набери в ванну горячей воды, – приказал Маркиз своему камердинеру. – И чтобы побольше пены. Да пошевеливайся, каналья!
       
       
        Конец октября 2017 г. Экстон.