На перекрестке параллелей

Часть  1
Одноэтажная Америка

1.
    "Ну, вот и все", - с облегчением откинулась в мягком кресле Настя Карельских, когда самолет оторвал шасси от взлетной полосы и, уверенно набирая высоту, сделал прощальный взмах крылом над ее родной Ригой. Позади была жизнь, полная событий и воспоминаний, впереди ждала неизвестность, которая пугала не столько ее, как ее родных - прежде всего мать. Свое решение уехать в Америку она оправдывала тем, что ей выпал счастливый случай вырваться из страны и того унизительного положения, в какое попала ее семья после распада СССР. Однако тревога за оставшихся в Риге мужа-журналиста и матери-пенсионерки не придавали ей полную уверенность в правильности ее шага.
    Настя порылась в сумочке и достала небольшое зеркальце. "Боже, на кого я стала похожа", - критически рассматривая свое отражение, подумала она. В ответ ей кисло усмехнулась молодая женщина с большими зелеными глазами, спадающими на высокий гладкий лоб копной рыжих волос, чуть вздернутым  к верху острым носом и впалыми щеками. Сидящий рядом седой латыш невольно наблюдал за ее движениями. Но, кажется, не пытался найти подходящего момента, чтобы заговорить с попутчицей и тем самым скоротать многочасовый перелет, за что она была весьма ему благодарна, не имея ни малейшего желания поддерживать пустые дорожные разговоры, а предалась воспоминаниям последних месяцев...
   

    - Настя! - звонкий женский голос окликнул торопливо идущую на работу дождливым ноябрьским утром Карельских. Она приподняла цветастый зонтик и в двух шагах от себя увидела одетую по последней моде однокурсницу Инну Левченко, с которой не виделась года два. Инна была единственной, с кем Настя после окончания университета поддерживала дружеские отношения, хотя по своему характеру никогда не считалась замкнутым человеком.
    Девушки обнялись и поцеловались. Карельских не скрывала своего восторга от ее наряда, мысленно задаваясь вопросом, откуда у бывшей студентки из провинции дорогие сапожки и кожаное манто.
    - Ну, рассказывай, где ты пропадаешь? - поинтересовалась Инна, держа в одной руке модный прозрачный зонт, а другой поправляя за ухом белокурый локон.      
    - У меня все по-прежнему, - ответила Настя. - Работаю там же.
    - И не стыдно тебе? С твоим талантом, знанием английского - и до сих пор прозябаешь в школе, когда вокруг столько иностранных фирм?! Ты же была гордостью не только курса, но и всего факультета!
    Карельских вопросительно вскинула брови: "А что я могу сделать?". Вслух же в свою очередь спросила про ее успехи.
    - Я работаю в американском посольстве, - последовал ответ.
    - Поздравляю! - искренне порадовалась за однокурсницу Настя. - Как же тебе удалось туда устроиться?
    - По чистой случайности. Хотя на моем месте должна быть ты... - Инна замолкла на полуслове и внимательно осмотрела Настю сверху вниз ясными светлыми глазами, аккуратно подведенными темно-синим карандашом. - Слушай, Настя, хочешь работать в Штатах?
    - Не шути так, - грустно улыбнувшись, погрозила пальцем Настя.
    - Какие шутки?! - обиделась та и деловито продолжила. - Договоримся так: приходи в посольство, спросишь меня, а я тебе организую встречу в советником по культуре.
    - Зачем? - не поняла Карельских и посмотрела на ручные часы: до начала урока оставалось пять минут, а идти до школы еще минуты три.
    - Им нужны учителя русского языка. Уверена, он предложит что-то конкретное. Заполнишь анкеты, получишь приглашение, а оформление визы дело двухминутное. Ладно, беги, вижу, что опаздываешь.
    Уже вдогонку она услышала короткое "Я жду".
    Вечером Настя рассказала мужу о встрече с Инной. Андрей равнодушно пожал плечами, предоставив ей самой решать, что делать. В идею с работой в США супруг не верил. К тому же (если ей вдруг повезет) для поездки нужны большие деньги, которых у Карельских сейчас нет.
    Еще несколько лет назад Настина семья ни в чем не нуждалась и по советским меркам жила богато. Ее мать, Катерина Васильевна Жаворонкова-Деева, получила трехкомнатную квартиру в центре Риги в "элитном доме", как сказали бы сегодня, когда работала вторым секретарем центрального комитета комсомола Латвии. Отец, Борис Матвеевич, работал на известном всей стране заводе ВЭФ в должности мастера цеха до последнего дня, пока однажды, придя с работы, не пожаловался на боль в груди. Умер он по дороге в больницу, не дожив до выпускных экзаменов дочери каких-то трех месяцев.
   Настя была единственным ребенком, но родители воспитывали ее в строгости, не балуя и не потакая ее детским прихотям. Каждое лето родители ездили на юг, к Черному морю, а возвращались непременно через Москву, родной город Катерины Васильевны, так что с детства Насте исторические памятники, картинные галереи, музеи и театры в отличие от ее рижских сверстников были знакомы не по фотографиям и фильмам.
    Окончила она специализированную английскую школу с серебряной медалью и в тот же год поступила на романо-германский факультет Латвийского государственного университета, где ее сразу выделили, как способную студентку, к тому же принимавшую активное участие в общественной жизни факультета. Распределение ее не пугало: главное, что она останется с мамой в Риге, а куда именно ее направят, ей было безразлично. И все же в душе она мечтала о работе в школе, как и ее мама, которая после ее рождения не вернулась в кресло комсомольского секретаря, а стала учить детей. Однокурсники Насти посчитала, что ей повезло больше остальных, узнав, что ее направляют в ту же самую школу, в которой работала и ее мама. Но для нее это означало двойную ответственность, чтобы Катерине Васильевне не пришлось краснеть за ее промахи по неопытности. Однако опасения были совершенно напрасными: во-первых, ее за общительный характер быстро полюбили ученики и коллеги, во-вторых, через год Катерина Васильевна ушла на заслуженный отдых, и уже никто не мог сказать, что за Настиной спиной стоит покровитель - ее мать.   
     Шли годы. Настя из "стажера" перешла в ранг молодого профессионала, о котором на день учителя о ней появилась публикация в молодежной газете. А автор статьи, журналист Андрей Карельских, через год он стал ее мужем, переехав в ее просторную квартире на улице Горького. В своей "полуторке" тот проживал вместе с отцом, полковником в отставке, и его второй женой, буфетчицей в кинотеатре, женщиной с весьма ограниченной эрудицией, (чего никак нельзя сказать о Карельских-старшем), но умело использующей добропорядочность окружающих в своих эгоистических целях.
    Для троих взрослых - детей у Карельских пока не было, но супруги верили, что они обязательно будут - двух зарплат и пенсии Катерины Васильевны вполне хватало для того, чтобы в чем-то отказывать себе. Однако все их сбережения стали уменьшаться с космической скоростью в конце восьмидесятых, когда правительство начало ставить экономические "эксперименты" над собственным народом. Цены росли, как грибы после дождя, зарплата же оставалась на прежнем уровне. А после развала СССР над семьей Карельских и вовсе сгустились тучи. В прессе муссировалась тема сокращения русских школ в Латвии наряду с закрытием ряда русскоязычных газет, что, естественно, не могло не отразиться на судьбе Насти и Андрея.
     После введения собственной валюты, лата (кстати, самой дорогой в Европе), латвийская экономика стала стабилизироваться. Особенно это было заметно на рынке. Исчезли неопрятные торговцы-кавказцы, наживающиеся на продаже цветочков весной, фруктов-овощей летом и осенью, а зимой - цитрусов. Их места заняли местные фермеры и крестьяне, продающие свежую мясную и молочную  продукцию собственного производства. В супермаркетах покупателям предлагались на выбор сочные греческие помидоры вместо азербайджанских передавленных или переспелых, а взамен сморщенных грузинских мандаринов - ароматные испанские. И хотя жизнь русских в независимой Латвии не улучшалась, далеко не каждая русская семья решалась уехать на историческую родину, где экономическая ситуация была еще хуже...
    Проведя ночь в раздумьях, Настя все же решилась пойти в посольство США и обстоятельно разузнать о возможности работать по контракту. Инна встретила ее сдержанно-приветливо, как и полагалось сотруднику дипломатического учреждения. Спустя некоторое время Настя сидела напротив советника по культуре, тучным мужчиной лет пятидесяти, то и дело посасывающим не зажженную трубку, и отвечала на его вопросы. В конце беседы американец выразил явное удовлетворение ее ответами и хорошим знанием английского и положил перед ней список учебных заведений, где на сегодняшний момент требуются преподаватели русского языка и литературы, посоветовав направить резюме о себе сразу в несколько из них.
    Дома Настя добросовестно переписала переведенную на английский язык автобиографию четыре раза и, как могла, составила на себя резюме. Потом надписала четыре конверта, отправила их заказными письмами в Америку и... забыла про них. Месяцев через пять, возвращаясь домой, она достала из почтового ящика нестандартный для Латвии размером конверт с незнакомым размашистым почерком. В левом верхнем углу стоял штемпель с латинскими буквами: UND и ниже адрес: Гранд Форкс, Северная Дакота.
    "Где это?" - мысленно спросила себя Карельских и торопливо направилась вверх по лестнице. В доме никого не было и она, наспех сняв пальто и полусапожки, в одних носках прошла в свою комнату. Прежде всего, она отыскала на карте, где находится Гранд Форкс. Оказалось, что на севере, почти на границе с Канадой. Затем Настя аккуратно вскрыла край конверта и вынула сложенный вдвое желтоватый лист бумаги. В письме говорилось, что ее резюме внимательно изучено секретарем факультета славянских языков и ей предлагают заключить контракт на один год с последующим его продлением. Означало ли это "приглашением" для оформления визы, Насте было неведомо, и она решила позвонить Инне. Та, внимательно выслушав содержание письма, объяснила, что для получения визы такого основания вполне достаточно и посоветовала не откладывать сбор необходимых документов в долгий ящик.
    Настя поделилась с вернувшимся поздним вечером из командировки мужем о своем намерении ехать в далекую Дакоту. Ее мучил лишь один вопрос: где взять деньги на поездку. Ценностей в доме, которые можно было бы продать или заложить, явно не хватало. Муж заявил, что продаст старинное немецкое пианино, которое осталось в доме отца – в Настиной комнате стояло ее собственное. Инструмент был куплен в ГДР, когда там служил Илья Семенович для матери Андрея, которая неплохо пела и музицировала. В доме Карельских это была единственная память об Ираиде Анатольевне, поэтому Настя категорически возражала, но Андрей настоял на своем. И лишь через пару дней, когда Андрей договорился с покупателем, Настя объявила матери о своих планах. Катерине Васильевна мгновенно сошла с лица, но промолчала, резонно полагая, что сначала Андрею следует высказать свое мнение. Однако зять одобрил решение жены и только тогда мать начала отговаривать Настю от "нелепой", как она выразилась, затеи. В ответ она услышала твердое "Нет", чем до крайности озадачила Катерину Васильевну. Дочь никогда прежде не отвечала так решительно, не выслушав ее мнения. Похоже, настало время, когда она уже ничего не могла сделать, чтобы убедить дочь поступить, как она была уверена, правильно, и от собственного бессилия у Катерины Васильевны случился сердечный приступ. Насте с Андреем в течение суток пришлось два раза вызывать "скорую", но Катерина Васильевна наотрез отказалась ложиться в больницу. В глубине души она надеялась, что, оставшись дома, она сумеет уговорить Настю не бросать мать и ехать в страну (страшно подумать!), которая считалась вражеской для каждого убежденного коммуниста, пока последний лидер коммунистической партии не "побратался" с американским президентом на их линкольне.
   Но уже на следующий день Настя отправилась оформлять заграничный паспорт в российское посольство (гражданкой Латвии Карельских не являлась), а через две недели в паспорте нового образца была проставлена въездная виза в США. Но радость победы омрачало то, что Андрей пока не мог поехать вместе с ней. Как ей объяснил сотрудник консульской службы, приглашение от университета получила одна она и, следовательно, муж сможет въехать в страну только, когда она будет проживать там...


    У Насти от неподвижности затекли ноги. Однако, чтобы встать и пройтись по салону нужно было потревожить соседа-латыша, тихо посапывающего в кресле с запрокинутой головой, и она, отказавшись от этой идеи, лишь вытянула ноги. За бортом сгущались сумерки. Она мысленно подсчитала, когда примерно самолет приземлиться в нью-йоркском аэропорту. Получалось лететь еще часов шесть, а пока их лайнер летел над Атлантическим океаном. Она выглянула в иллюминатор, но кроме серо-черных рваных туч ничего не увидела. Тогда еще Карельских было невдомек, что восторженный взгляд вниз с многокилометровой высоты вовсе не означает пик ее успеха, а только начало восхождения, вершины которого она достигнет спустя несколько лет, когда снизу будет любоваться звездным небом Атлантики и мерцающими огоньками пролетающих над ней воздушных лайнеров...   
   Огни аэропорта Кеннеди заманчиво светились издали, едва самолет пошел на посадку. Насте очень хотелось увидеть знаменитую статую Свободы, но, сколько ни всматривалась, все тщетно. По-видимому, та осталась по другую сторону лайнера.
    Показав свой паспорт долговязому пограничнику, придирчиво рассматривающего печать на визе, Настя все же услышала долгожданное: "Добро пожаловать в страну!" и отправилась в зал ожидания. 
    В аэропорту было шумно и многолюдно. Повсюду пассажиры либо торопливо семенили, либо скучающе, в ожидании своих рейсов, вышагивали по переходам и залам ожидания. Настя не без труда нашла справочное бюро и спросила, когда начнется посадка на рейс до Фарго, от которого до Гранд Фокса рукой подать. Молодая чернокожая девушка со значком-эмблемой аэропорта на лацкане форменного пиджака, сверкнув белоснежными зубами, ответила, что посадка на ближайший рейс начнется через полчаса, и объяснила, как пройти к регистрационной стойке.
    "Ну вот, даже аэропорт не удастся посмотреть", - разочарованно отметила про себя Настя и поволокла тяжелый чемодан на колесах с учебниками и дорожную сумку с личными вещами.
    Салон американского лайнера произвел впечатление своим убранством и простором - расстояние между креслами и проходы были значительно больше, чем  в тех самолетах, на которых летала Настя. Она удобно расположилась в мягком кресле из красного велюра и сразу после сытного ужина почувствовала, как ее клонит ко сну. Сказывалась усталость от многочасового перелета и разница во времени - в Нью-Йорке был всего лишь ранний вечер, когда она прилетела, тогда как в Риге уже была глубокая ночь...
    - Мэм, проснитесь, - донесся до Насти чей-то голос. Открыв глаза, она увидела стоящую над ней с виноватой улыбкой стюардессу-китаянку. - Простите, но мы уже прилетели. Добро пожаловать в Фарго. 
    - Спасибо, - пробормотала она, изо всех сил пытаясь окончательно разогнать сон.
    Спускаясь по трапу, Карельских бросилась в глаза сверкающая в ночи надпись над небольшим стеклянным зданием - "Гектор Интернэшнл Эйрпорт". На взлетной полосе дул холодный северный ветер, несмотря на август месяц, и ей, одетой в легкое шелковое платье, сразу стало зябко. Она бегом направилась к ожидающему прилетевших пассажиров мини-автобусу, мечтая поскорее получить свою сумку, чтобы надеть куртку.
    В отличие от нью-йоркского аэропорта, в Фарго было почти безлюдно. Прилетевшие вместе с ней попутчики получали свой багаж и торопливо покидали ночное здание. Вскоре Настя осталась одна в пустом зале, если не считать сотрудников аэропорта. До отхода утреннего автобуса на Гранд-Форкс нужно было где-то переночевать, и она отправилась  в местную гостиницу, расположенную напротив автобусной остановки. Номер она сняла самый скромный и дешевый, приняла душ и, заведя часы на шесть тридцать, легла спать.
    Ее разбудил резкий звонок будильника. Карельских открыла глаза и, увидев незнакомую обстановку, не сразу поняла, где находится. Она вскочила с постели и тут сообразила, что небольшая полупустая комната - ее гостиничный номер. Наспех приведя себя в порядок, она отправилась на остановку автобуса - там вскоре должен будет проходить рейсовый автобус на Гранд Форкс, расположенный, как пояснил сонный старик-кассир, всего в каких-то семидесяти милях.
   Ей повезло: оказалось, что автостанция в Гранд Форксе расположена недалеко от университета Северной Дакоты и вместе со всем багажом она направилась по тенистой аллее к главному корпусу, когда рабочий день только начался.
   Перед ее взором предстало старинное каменное здание, скорее похожее на замок-крепость, чем на учебное заведение. Из присланного ей вместе с формулярами для подписания контракта буклетом  она узнала историю университета Северной Дакоты. Он считался одним из старейших и имеющим свои богатые традиции университетом, в котором учились более десяти тысяч студентов со всего мира.   
   У входа она показала полученное письмо-приглашение, и студент-практикант проводил ее до двери с надписью: "Чак Ли, декан факультета славянских языков".
   "Китаец, наверно", - отметила она про себя, не забыв поблагодарить услужливого студента, и, оставив в углу длинного светлого коридора свои вещи, осторожно постучала в массивную дверь.
    Хозяин кабинета оказался высокий статный с проседью мужчина европейской внешности, как позже выяснила Настя, ирландцем по происхождению, чья фамилия произносится с долгим звуком "и". Пожимая ее руку, он несколько раз попытался выговорить "Настасья Борисовна", но каждый раз сбивался и в итоге, громко расхохотавшись, спросил, как она будет относиться к имени Нэнси. На деле русский профессора явно хромал, и он не скрывал своей радости, что теперь усовершенствует его благодаря новой коллеге. Одновременно он предложил обращаться к нему просто Чак, пояснив, что в Америке это нормально и что ее будущие студенты тоже будут звать миссис Карельских только по имени. Говорил он долго и непринужденно, рассказывал о факультете, ее будущих студентах и о предстоящем учебном годе. Затем они решили бытовые проблемы Карельских. Чак сообщил, что недалеко от студенческого городка для нее сняли квартиру с одной спальной комнатой, достал из верхнего ящика письменного стола конверт с адресом, в котором лежала связка ключей, и еще раз поздравил ее с поступлением на работу.
    Впереди у Насти был весь день для обустройства и отдыха, а завтра начиналась новая жизнь с новой работой, новыми учениками и новыми впечатлениями. Подъехав на такси к дому на Вашингтон Стрит, она постояла перед входом, с любопытством осматриваясь вокруг. Это было современное трехэтажное здание, выкрашенное в абрикосовый цвет с полукруглыми балконами, расположенными в шахматном порядке. Не спеша, Настя вошла в подъезд, более похожий на гостиничный холл, нежели на те полутемные парадные, которые были привычны ей с детства. Ее квартира оказалась на втором этаже в конце коридора с окнами во двор. Отперев входную дверь, она очутилась в просторном помещении, являющимся одновременно прихожей, гостиной и кухней. Последняя отделялась от остальных высокой стойкой.
     Настя поставила чемодан с сумкой и оценивающе огляделась вокруг. По левую руку от двери разместились диван, кресло и журнальный столик. Возле окна на тумбочке возвышался современный телевизор, с которым еще придется помучиться, прежде чем она научится управлять им с помощью пульта дистанционного управления. Правый угол занимал встроенный шкаф, рядом с которым висели два аппарата: серый - домофон, зеленый - телефон.
   Затем она прошла за стойку и ахнула. С такой бытовой техникой и кухонной утварью ей прежде не приходилось не то что пользоваться, но и встречать. Автоматическая посудомоечная  и стиральная машина, кухонный комбайн, микроволновая печь и электрическая плита с множеством каких-то кружочков вместо конфорок - со всем этим ей предстояло освоиться, как можно скорее. Она подошла к широкому окну и, приподняв нежно-голубую под цвет обоев римскую штору из вуали, посмотрела вниз. "Красиво", - довольная видом внутреннего дворика, где были разбиты клумбы с цветами, отметила Настя и перешла в соседнюю комнату.    
    Спальня была полным контрастом первой комнаты: широкая кровать занимала ее добрую половину, и только узкий проход позволял пройти между нею и занимающим всю противоположную стену платяным шкафом, в ванную. Убранство ванной комнаты также поразило ее воображение: там все сияло и блестело, от душевой кабинки до хромированных  полочек и вешалок. "Хоромы", - заключила Карельских и принялась распаковывать вещи, а после позвонила домой в Ригу успокоить родных, что у нее все в порядке. И только после этого отправилась в находившийся в двух кварталах супермаркет за продуктами - голод давал о себе знать и не хотел считаться ни с долгим перелетом, ни с разницей во времени...
    Новый день начался для Насти с привычных сборов с той лишь разницей, что жила она теперь на другом континенте, а на работе ее ждали новые студенты и коллеги. Ей еще не приходилось задумываться, как они ее встретят и какие сложатся отношения. В родной Риге все происходило, как само собою разумеющееся: она с легкостью влилась в коллектив школы, куда пришла после окончания ЛГУ. А тут чужая страна с незнакомым университетом, который из всех претендентов на работу выбрал ее, как она полагала по счастливой случайности.
   Утро выдалось теплым и безоблачным и она, не спеша, отправилась пешком на работу, убивая по ходу двух зайцев: знакомилась с усыпанными осенними листьями улицами и наслаждалась ароматом утренней свежести. К уже знакомому зданию она подошла через четверть часа как раз к моменту, когда из автобуса вываливалась шумная толпа студентов.
    На кафедре Чак Ли представил Настю как Нэнси. Коллеги встретили ее с нескрываемым любопытством. Одна полная женщина лет пятидесяти с длинными черными, как смоль, волосами и слегка раскосыми глазами, представившаяся преподавателем болгарского языка, призналась, что впервые видит перед собой человека из СССР.
   - Из бывшего СССР, - поправила ее Настя и удивилась, что ее коллеги отнеслись к ее уточнению как к удавшейся шутке.
    - Да, конечно, бывшего СССР, - с улыбкой ответила низким приятным голосом Лора Уайт, молодая худощавая шатенка, куратор группы, в которой Насте предстояло преподавать русский язык и литературу, и вызвалась стать ее экскурсоводом по университету.
   Для начала они отправились в аудиторию, где уже через два дня Карельских проведет первую в своей жизни лекцию для американских студентов, изучающих русский язык. Идя по гулким университетским переходам, Лора непрерывно то рассказывала о студенческих проблемах, то задавала Насте личные вопросы, то, едва дослушав ее ответ, снова начинала делиться своим опытом работы со студентами.
    Аудитория по своему внешнему виду совершенно не походила на те, к которым привыкла Настя. Три узких высоких окна закрывали, вместо привычных занавесок, светлые жалюзи, сквозь которые пробивались солнечные лучи. Парты были рассчитаны на одного студента. Настя когда-то не то читала, не то слышала, что в американских школах ученики сидят по одиночке, чтобы не отвлекаться и не мешать друг другу. Проходы между ними увеличивались к последней парте оттого, что крайние ряды располагались полукругом. На стенах не было ничего лишнего: ни полок с цветами, ни плакатов, ни других "наглядных пособий", безошибочно позволяющей узнавать назначение аудитории. Вместо этого в дальнем углу стоял большой книжный шкаф, чьи полки были забиты необходимой литературой, видеокассетами и репродукциями картин известных русских художников. Над доской был установлен телевизор с видеомагнитофоном для просмотра учебных и фильмов о России. О такой оснащенности кабинета английского языка в Риге Настя даже мечтать не смела.
    Затем они поднялись на верхний этаж в библиотеку, где Насте нужно было получить необходимые для будущих занятий учебники, методическую литературу и ознакомиться с учебным планом.
    В библиотеке, как и полагается, было тихо, но как-то по-особенному уютно. Множество стеллажей до потолка по всему периметру читального зала и массивные со стершейся полировкой столы со старинными настольными лампами создавали впечатление главных хранителей традиций университета. Здесь Лора оставила Настю на попечение библиотекарей и, сославшись на дела, попрощалась с ней до понедельника, когда начинались занятия. А Настя, набрав с дюжины учебников и книг, присела за свободный стол и, как в студенческие годы, с некоторой лихорадочностью стала делать заметки в блокноте. За ее действиями то и дело с интересом наблюдали другие посетители библиотеки, но Насте было не до них. За оставшиеся двое суток ей предстояло выполнить нешуточный объем работы и решить главную задачу - произвести должное впечатление на новых учеников, доказав, что русские образовательные традиции ни в чем не уступают заокеанским.   

2.
      На свою первую лекцию Настя собиралась долго и тщательно. Сначала она проверила, все ли необходимое положила в сумку, еще раз перечитала составленный накануне план и только после этого вошла в ванную причесаться и нанести макияж. Придирчиво окинув взглядом свое отражение в зеркале, она улыбнулась себе и вслух произнесла вступительную, заранее приготовленную, речь для своих студентов.
    На улице моросил колючий дождь, и Настя поежилась, выйдя из подъезда. Впрочем, ее настроение нисколько не испортилось от ненастной погоды, а, наоборот, она приняла начавшийся дождь за хороший знак и бодрым шагом направилась в сторону университета, виртуозно огибая лужицы, чтобы не заляпать новый брючной костюм кофейного цвета, купленный незадолго до отъезда. Чем ближе оставалось до университета, тем большее волнение она испытывала от предстоящих лекций. Ничего подобного прежде не происходило с ней, когда первого сентября она должна была войти в новый класс.
    В университетском дворе толпа старшекурсников весело приветствовала друг друга, юноши похлопывали друг друга по плечу, девушки обменивались комплиментами и новостями за время каникул. Среди них сразу можно было выделить первокурсников: они, чуть растерянно озираясь по сторонам, робко стояли в стороне от основной группы.
    Настя вспомнила свой первый студенческий день. Тогда их собрали в большом зале главного корпуса на бульваре Райниса, в торжественной обстановке вручили студенческие билеты, а на следующий день все первокурсники на месяц отправились на автобусах в подшефный колхоз собирать картофель. Там они помогали колхозникам в уборке урожая и лучше узнавали друг друга. Считалось, что ничто так не сближает студентов, как летние строительные отряды и поездка "на картошку". Но если бы она кому-нибудь в Штатах рассказала об этом, ее вряд ли бы поняли... 
   - Нэнси! - знакомый женский голос окликнул Карельских.
   Настя резко обернулась и увидела Лору Уайт.
   - Привет, - куратор протянула ей руку.
   - Здравствуй, - дрожащим не то от волнения, не то от утренней прохлады голосом ответила Настя.
   - Волнуешься? - склоняясь к ее уху, спросила Лора.
   - Есть немного, - честно призналась она.
   - Я уверена, что все будет в порядке. Ребята наши хоть и любознательные, но серьезные, - и уже у входной двери пожелала: - Удачи тебе, Нэнси!
   - Спасибо, - улыбнулась Карельких в ответ и направилась к нужной аудитории как раз в тот момент, когда звонок возвестил о начале занятий.
   Дверь была чуть приоткрыта и, стоя на пороге, до нее доносились возгласы и громкий смех все еще возбужденных студентов. Она оглянулась по сторонам и обрадовалась, что в длинном коридоре не было никого, кто бы заметил ее неуверенности, и робко потянула дверь на себя.
    - Доброе утро, - громко поздоровалась она, когда группа замерла в удивлении. - Можете садиться.
    Настя положила учебники на стол, а сумку повесила на спинку стула.
    - Простите, а разве не профессор Ли будет вести лекцию? - удивленно спросил сероглазый худой юноша в замшевой ковбойке.
    - Нет, - стараясь справиться с волнением, ответила Настя. - С сегодняшнего дня русский язык и литературу буду вести я...
    - Вы - русская?
    - Да у нее акцент!
    - Откуда Вы, мэм?
    Эти и другие вопросы градом посыпались со всех мест, не дав ей договорить, и студенты с еще большим любопытством продолжали изучать ее.   
    Настя внимательно окинула взглядом каждого из двенадцати второкурсников, столь разных по внешности, лишний раз доказывающий интернациональный состав университета. За первой партой в центре сидел Кристофер Вуд, тот самый сероглазый юноша, о котором в первый день знакомства с гордостью рассказывала куратор Уайт. Справа от него едва уместился за столом исподлобья наблюдающий за новым преподавателем темнокожий великан, которого звали Джордж Брайен. Сидевшая у окна круглолицая китаянка Ван Цинань широко улыбалась Насте. В группе учились пятеро иностранцев из Норвегии, Исландии, Парагвая, Таиланда и Пакистана, остальные приехали со всех концов Соединенных Штатов: от жаркой Луизианы до северной Аляски.
    Настя интуитивно почувствовала контакт со своими новыми учениками и решила сделать первый шаг навстречу. Ее небольшой педагогический опыт не раз доказал ей, что учителю вовсе не обязательно, как фикусу в горшке, весь урок стоять у доски. Гораздо эффективнее она проводила занятия, подходя к каждому, помогая исправить ошибку при чтении или письменном переводе, подсказывая, как пользоваться словарями и грамматическими справочниками, и давая прочие не хитрые советы. Но то было в рижской школе, где некоторым учащимся изучение иностранного языка представлялось чем-то запредельным их возможностям, и чтобы добиться от них результатов, ей приходилось во время уроков прибегать даже к психологическим трюкам. А тут собралась взрослая кампания, сознательно выбравшая ее родной язык в качестве своей будущей профессии. Бесшумно вышагивая между рядами в мягких осенних туфлях на небольшом каблучке, она коротко рассказала о себе, познакомилась с каждым из студентов и перешла непосредственно к теме лекции. Когда прозвенел звонок, у Насти от начального волнения не осталось и следа. "Какие они, оказывается, интересные", - думала она про себя. - "А в общем ничем не отличающиеся от наших, разве что совсем не шалят..."
   Вспоминая по дороге домой, как прошла ее первая лекция, она заключила, что ее студенты способные, пытливые и одновременно простые ребята. Карельских свернула с главной улицы в переулок, куда въезд автомобилям был запрещен. Зато пешеходы неторопливо гуляли по мостовой. По обе стороны  витрины магазинов и кафе манили жителей города к себе. Улица являлась сердцем Гранд Форкса: домохозяйки ходили сюда за покупками, влюбленные назначали встречи, молодежь проводила часы беседы за чашечкой кофе, пепси или пива. Настя зашла в магазин модной одежды и ужаснулась ценам, по привычке переведя их сначала в рубли, потом в латы и сравнивая с той зарплатой, которую получала в школе. "Пожалуй, в ближайшие полгода сюда можно и не заглядывать", - и с этой грустной мыслью она прикрыла за собой дверь.
   Побродив еще с полчаса по городу, она очутилась возле городского кладбища, по которому она решила пройтись чисто из любопытства. Погост было небольшим и совершенно не таким, на которых бывала Настя. Здесь ни одна из могил не была отделена оградой, не было и привычных для русского человека цветочных клумб и скамеек. Она задумчиво шла по мягкой, аккуратно подстриженной траве и читала фамилии на могильных плитах. Ее поразила одна странность: среди них часто встречались японские имена и даты смерти, приходившие на середину сороковых годов. Она остановилась у одной из могил, думая о своем отце.
    Шел семнадцатый год без него, а Настя все также остро испытывала его утрату. Борис Матвеевич был обожаем дочерью. В нем она видела старшего друга, советчика и помощника, на которого можно было положиться в любом вопросе. Сама того не замечая, по ее щекам потекли слезы. Неизвестно, сколько она так бы стояла, если бы не внезапно начавшийся ливень. Настя раскрыла зонтик и в спешке покинула кладбище с другого выхода и, оказалось, что ее дом находится в двух шагах от него.


   В Штатах работодателями принято платить понедельно, и в пятницу Карельских получила свою первую зарплату - пять сотен долларов. Она долго держала в руках пять зеленых банкнот, едва сдерживая эмоции. "Я такая богачка!" - улыбнулась она себе, прикидывая в уме, сколько денег она может потратить на покупки. За неделю она успела познакомиться со всеми городскими достопримечательностями. Население Гранд Форкса составляло всего одну двадцатую от жителей Риги, так что сравнить его с родным городом Насти, не говоря уже про любимую с детства Москву все равно, что лужайку с безбрежной степью.
    Из университета она прямиком направилась в торговый центр, где еще накануне присмотрела пишущую машинку, столь необходимую при составлении индивидуальных заданий своим студентам. Тогда же у нее возникла дерзкая мысль - попробовать себя в литературе, чтобы как-то скоротать время длинными осенними вечерами.
    Телевизор ей был интересен ровно три дня, потом фильмы наскучили своими однотипными сюжетами. Это были либо триллеры, либо дешевые мелодрамы. Смотреть сериалы с середины вообще было бессмысленно - все равно ничего не понятно, а хорошие классические фильмы показывали на так называемых "подписных каналах", за которые Настя еще не заплатила. Оставались информационные каналы, там новости передавали в течение каждого часа, так что она поневоле была в курсе всех политических событий в мире.
   Идея пробы пера возникла как-то спонтанно после просмотра одного скучного детектива. Карельских представила себе, что можно было бы закрутить сюжет покруче и преступника не вычислили бы до самой развязки. С детства Настя любила много читать, но с пятого класса список книг сузился до двух жанров: приключения и детективы. Она перечитала все произведения о Шерлоке Холмсе, комиссаре Мэгре, Эркюле Пуаро и мисс Марпл, какие только были дома, у знакомых и библиотеках, и легко отличала хороший детектив от "халтуры", от которых особенно в последние годы стали ломиться полки книжных магазинов...
   - Могу я вам помочь, мэм? - услужливо спросила девушка-продавец, едва Настя подошла к полкам с пишущими машинками.
   - Возможно, чуть позже, - улыбнулась она в ответ и стала внимательно вчитываться в ценники, на которых кроме суммы также указывались технические параметры.
   От электрических пришлось сразу отказаться - не позволял кошелек. Оставалось купить механическую. Она поискала глазами продавца и попросила выписать чек. Расплачиваясь у кассы, ее взор привлекла витрина с персональными компьютерами. Особенно ей запал в душу серебристый включенный монитор с замысловатыми плавно то появляющимися, то исчезающими разноцветными фигурками. "Вот бы такой заиметь," - мечтала она по дороге домой. Пройдет всего несколько лет и она  будет иметь самые современные компьютеры, что, впрочем, как покажет жизнь, окажется не таким уж безопасным делом...


    В один из дождливых сентябрьских вечеров, когда Настя привычно села в кресло и, придвинув пишущую машинку, стала быстро стучать по клавишам, в дверь неожиданно позвонили. Она недоуменно подумала, кто бы это мог быть в столь поздний час, и сняла трубку домофона. Однако ей никто не ответил. Тем временем звонок повторился, а за дверью послышались голоса. Карельских посмотрела в глазок: на пороге стоял молодая пара и открыла дверь.
    - Послушайте, нельзя ли не шуметь? - с явным недовольством спросила девушка с большими навыкам глазами и крупным носом, поддерживаемая молчаливо стоящим позади мужчиной с грозным видом. - Вот уже несколько недель мы не в состоянии нормально отдыхать по вечерам.
    Настя поняла, что они - ее соседи, у которых, по-видимому, лопнуло терпенье от стука ее машинки:
    - Извините, я не думала, что вам слышно...
    - Еще как слышно, мисс... - перебила она и, прочитав табличку с ее фамилией на входной двери, добавила: - ...Карельски.
    - Карельских, - поправила ее Настя.   
    - Вы чешка... или полька? - поинтересовался не проронивший до этого ни слова полноватый мужчина с ямочкой на гладковыбритом подбородке.
    - Нет, я - русская.
    - Русская?! - один голос так громко воскликнули они, что Настя испугалась, как бы и другие соседи не вышли из своих квартир.
    - Может, вы войдете? - предложила она и посторонилась.
    - Ну, если только ненадолго, - несколько растерявшись, ответила девушка и извинилась, что они с мужем в домашних костюмах.
    Когда Настя разливала по чашкам чай, все трое уже вели непринужденную беседу. Джил и Джефф Доннаваны - так звали супругов - жили за стенкой в следующей квартире пятый год и никогда еще, как они признались, в их доме не было русских соседей.
   - Мне об этом уже говорили в Гранд Форксе, - подтвердила Настя. - Похоже, я тут  единственная.
    Они поболтала еще с полчаса, а когда гости засобирались домой, Настя пообещала перенести пишущую машинку в спальню, чтобы не беспокоить Доннаванов. Джефф поинтересовался, почему бы ей не купить компьютер или, на худой конец, электрическую машинку, которая печатает почти бесшумно. Настю несколько смутил его вопрос, считая его не совсем тактичным, но удержалась от замечания, и, показав пальцами жест, означающий недостаток денег, ответила одним французским, но хорошо известным всем американцам, словом:
    - Kass;.
    - Нэнси, если не возражаешь, мы могли бы подружиться, - вот так просто предложила Джил стать подругой, желая ей доброй ночи.
    В ответ Настя лишь широко улыбнулась.
    С того дня Джил и Джефф иногда захаживали или приглашали ее к себе. Они много рассказывали о Северной Дакоте, о своих родных местах (Джил была родом из соседней Миннесоты, а Джефф из западной Невады), еще больше расспрашивали Настю про жизнь в Советском Союзе, но она так и не имела представления о роде их занятий; узнала лишь, что супруги работают на какой-то станции посменно. Зато она удивилась их реакции на вопрос о городском кладбище, откуда там так много захоронений с японскими именами. Доннаваны сначала попытались переменить тему разговора, но Настя была не из тех, кто легко отказывался от заданных вопросов, и в итоге ей поведали одну из самых закрытых страниц из истории Америки.
   После авиа налета на Перл Харбор зимой 1941 года американских граждан японского происхождения по приказу президента Рузвельта сослали в северные штаты в специально созданные лагеря для интернированных. Джил, сама того не желая, проговорилась, как разделяли семьи, отправляя даже японок, которые были замужем за американцами других национальностей. Все услышанное напомнило Насте историю русских немцев, интернированных в Сибирь и Среднюю Азию после начала Великой Отечественной войны, с одной лишь разницей: немцев ссылали, опасаясь их сотрудничества с фашистами на оккупированной территории, а на американскую землю, как известно, не ступала нога самурая. Тем не менее, Доннаваны полностью оправдывали решение своего правительства, разделяя чувства тех, чьи близкие погибли на военной базе. У нас же эту, как теперь некоторые называли  "позорной", страницу истории не осуждал разве что ленивый, в то время как американцы старались вовсе забыть тему интернирования.
   В ту ночь Настя долго ворочалась в постели, задаваясь вопросом: в чем отличие американского патриота (а в патриотизме Доннаванов она не сомневалась) от нашего и почему с приходом демократов к власти у нас стали с особым рвением ворошить "грязное белье" истории? Однако ответ так и не находила и, в конец измотанная, уснула под утро.



3.
    Доннаваны оставили свой "Джип" на парковке и направились к дому. Джил заметила, что у Карельских в окнах горит свет. Проходя мимо ее двери, она замедлила шаг и прислушалась - в квартире было тихо.
    - Опять тишина. Джефф, давай зайдем? - предложила жена.
    - Неудобно как-то. Поздно уже, может Нэнси спит, - шепотом возразил он.
    - Мне кажется, с ней что-то не так. Может, заболела? - Джил продолжала упрямиться.
   - Ну, хорошо, иди. А я пока ужин разогрею, - сдался муж.
   - Я быстро, - Джил бросила благодарный взгляд на него и позвонила к Карельских.
   Настя безошибочно угадала, кто мог прийти на ночь глядя. Ей очень не хотелось вылезать из-под пледа, в который она закуталась, лежа на диване, и безучастно смотрела выпуск новостей. Но не открыть дверь у американцев означало, что она избегает общения с ними. И, нехотя встав, Карельских поплелась к двери.    
   - С тобой все в порядке? - озабоченно спросила Джил, поздоровавшись.
   - Проходи, - без особого энтузиазма Настя пригласила гостью в комнату.
   - Что с тобой, Нэнси? - расстегнув пуговицы куртки, допытывалась Доннаван.
   - Хочешь кофе? - словно не слыша ее вопроса, спросила она.
   - Нэнси, да что с тобой, в конце концов?! Ты здорова?
   И тут Настя разрыдалась впервые со дня своего визита к гинекологу:
   - У нас... у меня никогда не будет детей. Так сказал врач... - и уткнулась лицом в  плечо соседки. 
    Джил выдохнула "О, нет!" и стала гладить ее по растрепанным волосам.
    - Я так надеялась... Мы с мужем так верили, что у нас обязательно будет ребенок... - продолжала всхлипывать Настя.
   - Ну, хватит, не плачь, - усаживая Карельских в кресло, как могла, успокаивала Джил. Потом пошла за стойку и вернулась с высоким бокалом, наполненным холодной водой: - Выпей, пожалуйста.
    Настя с дрожащими пальцами пригубила стакан и с шумом сделала маленький глоток. Тем временем Джил скинула стеганую куртку и присела на край дивана.
    - Знаешь, мы с Джеффом уже шесть лет вместе и у нас тоже нет детей. Но в отличие от тебя мы не делаем из этого трагедии, - начала Джил свои откровения.
    Прежде она никогда не рассказывала о своих семейных отношениях, а Настя считала некорректным задавать личные вопросы. Джил поведала, что они решили вообще не заводить детей и полностью посвятить себя любимой работе. Она долго пыталась убедить Настю, что помимо детей на свете есть много интересных занятий, которые способны скрасить жизнь. Карельских отчужденно слушала слова соседки, полагая, что та на самом деле думает иначе.
   - Послушай, Нэнси, я надеюсь, из-за этого ты не забросишь свою работу? - вдруг спросила Джил.
   - Разумеется, нет, - вяло ответила Настя. - В университет я хожу по-прежнему и стараюсь, чтобы никто ни о чем не догадался.
   - Нет-нет, я имею ввиду твою пишущую машинку. Почему ты перестала на ней работать?
   - Ах, это... - усмехнулась она.
   - Не вижу ничего смешного. Ты ведь месяц работала, как вол.
   - Да нет, это было... несерьезно. Так, для себя... Я пробовала писать один роман, но теперь, сама понимаешь, нет никакого настроения.
   - Зря так говоришь. Не вздумай бросать на полдороге. Нэнси, не смей мне раскисать! - строго потребовала Джил и крепко пожала Настину руку. - Поверь, работа очень помогает отвлечься.
    Настя еще не знала, как она будет благодарна Джил за ее добрый совет. Но в ту ночь она не могла думать ни о чем другом, кроме как об Андрее, который вскоре должен приехать к ней.


    ...Настя закончила проверку домашних тетрадей своего 9 "Б" и положила их стопкой в шкаф, когда дверь в учительскую резко отворилась и возникли фигуры директора школы Юлии Михайловны и долговязого бородатого мужчины за ее спиной:
   - Вот, познакомьтесь - Настасья Борисовна Жаворонкова. Это то, что Вам нужно, - и пока Настя недоуменно смотрела на нее, пытаясь угадать, что именно нужно молодому бородачу, представила его как корреспондента газеты "Советская молодежь", в которой планируется публикация о молодом преподавателе ко Дню учителя.
    Настя запротестовала, считая, что в их школе и без нее есть, у кого брать интервью, но Юлия Михайловна не стала ее слушать и, сославшись на неотложные дела, быстро покинула учительскую.
   - Ну что ж, давайте тогда пройдем в мой класс, - пришлось сдаться Насте, и они вместе направилась на верхний этаж. 
    Это было первое в ее жизни интервью, и она несколько волновалась, боясь, что сейчас посыпятся заковыристые вопросы, а она не сможет найти достойные на них ответы. Но тот вовсе не стремился их задавать, как она ожидала, а, напротив, завел непринужденную беседу.   
   Андрею Карельских - так звали журналиста - шел всего двадцать седьмой год, но в редакции считался одним из лучших интервьюером благодаря своей тактичности, начитанности, знанию двух иностранных языков и обаянию, чем и подкупал героев своих репортажей. Так вышло и с Настей. Уже через полчаса она позабыла, с какой целью он пришел в школу, и разговаривала с ним, как со старым знакомым, одновременно внимательно изучая его лицо, пока тот делал кое-какие пометки в своем блокноте. Особенно ее пленила его улыбка, которая мгновенно преображала его излишне серьезную, если не сказать суровую, внешность, а холодным серым глазам придавала теплый оттенок. От Настиной наблюдательности не ускользнула и одна его привычка: слушая ее, он то и дело почесывал концом ручки нордический нос.      
    Закончить интервью Андрей предложил на улице и поводом тому послужил чудесный сентябрьский день. "Бабье лето" в том году и вправду затянулось на удивление дольше обычного, и рижане не упускали шанса погулять по городу. Скорее в шутку, чем всерьез, Настя загадала, что если Андрей предложит проводить ее домой, то их знакомство будет иметь продолжение. Не успела она мысленно договорить эту фразу, как Карельских констатировал:
   - В редакцию я все равно уже не успеваю... Настя, можно мне проводить тебя?
   Они шли не спеша по солнечной стороне, наслаждаясь запахами уходящего лета, и оба испытывали какую-то особенную радость от общения друг с другом, а когда свернули на улицу Горького и остановились возле четырехэтажного дома, известного всем как "дом партийных работников", Настя заметила в своем окне фигуру мамы, торопливо задергивающую гардины.
   - Вот мы и пришли, - объявила она.
   - Вы живете в этом доме? - удивленно вскинув черными бровями, спросил Андрей и задумчиво пригладил короткую бородку.
   Чтобы удовлетворить его профессиональное любопытство, на прощанье Настя объяснила, кем работала ее мама.   
    - Да, но я еще не задал последнего вопроса. Когда можно будет тебя увидеть? Ты должна ознакомиться со статьей до ее выхода в свет, - видя, как она заторопилась, пояснил он.
   - Зачем?
   - Ну, мало ли что тебе в ней не понравится. Такова практика.
   - Я тебе доверяю, - улыбнулась она.
   Но Андрей только покачал головой:
   - А может, совместим полезное с приятным: в воскресенье съездим на взморье, а по дороге прочитаешь интервью?
   Настя с легкостью сдалась второй раз за день. Договорившись встретиться у вокзальных часов, Настя пожала ему руку и быстро вошла в парадную дверь...
   - Кто этот симпатичный молодой человек, что проводил тебя? - собирая после ужина посуду, спросила мать.
   - Значит, мне не показалось, как ты подглядывала из-за занавески, - наигранно рассердилась она.
   - Дурочка, - обиделась Катерина Васильевна. - Я просто волновалась, что тебя долго нет.
    Настя вкратце пересказала знакомство с корреспондентом, стараясь не выдавать собственных чувств, в которых сама еще не до конца разобралась, и, сославшись на усталость, отправилась в свою комнату.
   На самом деле ей хотелось побыть одной и еще раз пережить события дня. Определенно, Андрей ей понравился. Он не был похож ни на кого из ее знакомых молодых людей и оставлял впечатление мужественного, доброго и остроумного человека, и такое сочетание качеств она больше всего ценила в мужчинах. До этой встречи она знала только одного человека, обладающего этими качествами, но он был давно женат, а в последнее время она и вовсе потеряла его следы.
   В ту ночь Настя впервые засыпала, думая о мужчине, с которым ей предстояло свидание в ближайшее воскресенье. А тем временем на кухне Катерина Васильевна тоже размышляла о дальнейшей судьбе единственной дочери. Разумеется, ее радовало, что дочь - девушка серьезная и весьма разборчива при знакомстве с молодыми парнями. Но Насте уже исполнилось двадцать пять, и с каждым годом мать все с большей тревогой относилась к ее излишней разборчивости, глубине души опасаясь, как бы эта черта ее характера не помешала созданию семьи...
   Ранним воскресным утром, переходя площадь, Настя издали увидела знакомую фигуру в солнечных очках, с нетерпеньем посматривающую на вокзальные часы, хотя она и приехала без опоздания. Поздоровавшись, Андрей настолько залюбовался Настей в легком льняном платье, что чуть было не забыл про билеты на пригородную электричку.
   На Рижском взморье было многолюдно, как в разгар курортного сезона. Погода стояла теплая и солнечная. Они не торопливо направились к пляжу через дюны. Насте, девушке высокой и стройной, но на Андрея, который был на голову выше нее, приходилось смотреть снизу вверх. По дороге он рассказывал о своей работе, а она вспомнила забавные истории из школьной жизни.
   Балтийское море их приветствовало мелкими пенистыми волнами и протяжными криками чаек. Туристами, любителями "бархатного сезона", и местными жителями был усыпан весь золотистый пляж. Дети выстраивали песчаные замки, пожилые люди прогуливались вдоль берега, а самые закаленные в одних купальниках, ненадолго окунувшись в море, загорали под нежными лучами солнца. 
   Вдоволь побродив по пляжу, Настя с Андреем сели в кафе, где он и достал из внутреннего кармана джинсовой куртки два машинописных листка. Начав с беглого просмотра, Настя вскоре стала вчитываться в каждую фразу, настолько ей понравился стиль автора статьи. Возвращая страницы, она с благодарностью улыбнулась Андрею:
   - Никогда не думала, что из моих сбивчивых ответов, можно было бы написать нечто интересное.
   - Спасибо, - ответил польщенный Андрей. - Тебе на самом деле понравилось?
   - Очень, - честно призналась она, делая небольшой глоток черного ароматного кофе.
   В Ригу они вернулись, когда солнце касалось шпиля церкви святого Петра, но для Насти день пробежал, словно одна школьная перемена. Чтобы продлить общение с Андреем, она предложила ему зайти к ним домой и познакомиться с мамой.
   - Неудобно как-то, - заколебался он.
   - Еще как удобно, - уговаривала Настя, соблазняя маминым борщом и пирогами с капустой, не подозревая, что применила, как выражаются в спорте, удар ниже пояса.
   За много лет после трагической гибели матери Андрей по-настоящему соскучился по вкусному домашнему обеду. Мачеха не баловала Карельских разносолами, считая, что двое взрослых мужчин вполне могут обедать и в городских столовых.
   Катерина Васильевна широко распахнула входную дверь и обрадовалась Андрею, как самому дорогому гостю. Прежде Настя никогда не замечала, чтобы мама так принимала ее новых знакомых. Настя опасалась, что на этот раз в роли интервьюируемого станет Андрей, но она ошиблась. Катерина Васильевна угощала гостя, рассказывая о себе и о Настином отце. Расстались Настя с Андреем у подъезда, договорившись о новой встрече через неделю, когда Карельских вернется из командировка в Лиепая.
   А дома Катерина Васильевна призналась дочери, что такие воспитанные молодые люди, как Андрей, в наши дни - большая редкость.
   - Но ведь ты его всего один раз видела! - удивилась такой оценке Настя.
   - Твоя мать повидала слишком разных людей и может безошибочно сделать кое-какие выводы из их поведения...
   Свадьбу Настя и Андрей наметили сыграть весной, но пришлось отложить на конец лета - помешали обстоятельства  друзей. Настина единственная подруга Лиза, которая должна была стать свидетелем при регистрации брака, заканчивала учебу в Ленинграде и приехать могла только в августе, а лучший друг Андрея Артур улетел на Дальний Восток познавать секреты восточной медицины, крупным специалистом которых считался вернувшийся после длительной командировки из Китая его дядя.
   За годы супружеской жизни Настя полностью опровергла народную молву про нелюбовь тещи к зятю. Катерина Васильевна относилась к Андрею как родному сыну и всегда выступала на его стороне, если у Насти возникали с мужем спорные вопросы. Правда, до серьезных размолвок у них ни разу дело не доходило. Более того, со временем Настя и Андрей все чаще вслух думали одинаково и даже выражали свое мнение одними и теми же словами, над чем не раз смеялись потом вместе...


   Закрыв за Джил дверь, Настя забралась в кресло с ногами. В мозгу стучал окончательный диагноз гинеколога: "Вы не можете иметь детей..."
   До прошлой недели она все еще надеялась, что однажды станет матерью. Через год после замужества Настя прошла первое серьезное обследование в рижском институте матери и ребенка, известном на всю страну. Там ее поставили на учет, но через несколько лет беспомощно развели руками, не найдя видимых причин, почему она не беременеет. Вся надежда у Насти оставалась на американских врачей и их сверхсовременную аппаратуру. Но в пятницу рухнула ее последняя надежда.
   Карельских отрешенно слушала очередной выпуск новостей, который, как и все предыдущие, начинался репортажами московских корреспондентов. Неожиданно резко зазвонил телефон. "Кто бы это мог быть?" - нехотя вставая, подумала она.
   - Настенька, доченька, здравствуй! - донеслось до нее.
   - Мама?! Что случилось? - испуганно произнесла Карельских.
   Домой раз в неделю по выходным до сих пор звонила только Настя - так они договорились.
   - В Чечне началась война, - еле слышно ответила Катерина Васильевна.
   Настя промолчала.
   - Настенька, у тебя все в порядке? - на этот раз в ее голос наполнился тревожными нотками.
   "Ах, мама, мама, ты всегда чувствовала мои проблемы и вовремя давала правильные советы..." - вздохнула Настя. Ей стоило неимоверных сил, чтобы не разрыдаться в трубку от собственной беспомощности. Именно сейчас ей так нужны ее утешение и поддержка, но она взяла себя в руки и постаралась как можно бодрее ответить:
   - Да. А как вы там с Андреем?
   - Он в Москве. Вернется только в конце недели.
   - Это связано с событиями? - забеспокоилась она.
   - Нет. Он поехал в посольство оформлять выезд. В Риге американцы ему выдавать визу отказались, так как он не родился в Латвии.
   "Бедная моя мамочка", - у Насти сжалось сердце. - "Скоро она останется одна..." И тут же другая мысль пронеслась в голове: как сообщить известие мужу... 
   


4.
     Анна Харрисон подъехала на темно-красном "Шевроле", подаренном мужем к ее пятидесятилетию, и припарковалась в центре Виннипега на Осборн Стрит напротив высотного здания, на втором этаже которого размещалось литературное агентство "Harrison & Harrison". Осторожно перейдя  заснеженную дорогу, она подошла к подъезду дома и достала из кармана песцового полушубка ключи от почтового ящика, вмонтированного в гранитную стену справа от входной двери.
   - Доброе утро, миссис Харрисон, - поприветствовал ее молодой смуглолицый мужчина лет тридцати пяти, в котором безошибочно узнавалось его мексиканское происхождение. К высокой шатенке с наполовину седыми волосами, чья внешность все еще не была лишена привлекательности, уборщик улиц питал особую симпатию. Анна Харрисон, когда у нее бывало время, охотно перебрасывалась с ним парой фраз.
   - Здравствуй, Хуан, - ответила она, оборачиваясь. - Сегодня выпало много снега, не правда ли?
   - Да, миссис Харрисон. Работы будет много.
   И мексиканец побрел с лопатой за угол.
   В почтовый ящик литературного агентства в то утро доставили только три письма: в двух тонких - счета на уплату электроэнергии и отопления, третье было прислано из соседнего американского штата Северной Дакоты от некой Нэнси Карельских.
   "Наверно, опять очередная посредственность, считающая себя гением", - усмехнулась Анна, поднимаясь по лестнице наверх.
   Усаживаясь за стол, она сразу положила счета в сумочку, чтобы сегодня же их оплатить. Затем привычным движением вскрыла толстый конверт и достала его содержимое. На первой странице было отпечатанное на пишущей машинке письмо, в котором автор любезно просил литературное агентство "Харрисон & Харрисон" ответить, если оно проявит интерес к публикации ее детективного романа. Далее прилагались три первые главы и на отдельной странице краткая автобиография самой Нэнси (Настасьи) Карельских.
    Анна хотела положить очередной "шедевр" новоиспеченной писательницы в нижний ящик письменного стола, но в последний момент передумала и бегло пробежала глазами первую главу. Завязка сюжета выглядела весьма оригинальной, по сравнению с теми детективами, которые присылали в их агентство в течение последних двух лет. Что же касалось литературного стиля, то тут было над чем поработать.
   "Похоже, что для этой... Карельских английский язык не родной, а второй..." - подумала она, включая электрическую кофеварку.
   Пока закипал кофе, Харрисон решила ознакомиться с биографией автора.
   - Вот так совпадение! - прошептала она, едва прочитала дату и место рождения.
   И воспоминания перенесли ее на три с лишним десятка лет назад...


   Семнадцатилетнюю Аню Меньшову, обессиленную после многочасовых родов, санитары вкатили на носилках в крошечную палату на двоих и аккуратно переложили на больничную койку.
   У противоположной стены на точно такой же койке лежала еще одна роженица, которая так крепко спала, что даже не пошевелилась от грохота носилок. 
   - Ну и денек сегодня нам выпал, - устало проворчала одна из санитарок, прикрывая за собой дверь. - Девять родов, только и успевай, что привози да отвози мамаш...
   Пролежав с часу без движения, Аня обвела глазами палату, в которой кроме выкрашенных в бледно-салатовых стен да легких оконных штор, развевающихся на ветру, и глядеть-то было не на что.
    Август в Риге выдался на редкость жарким и несмотря на вечерний час в палате стояла духота, отчего Ане нестерпимо захотелось пить. На соседней тумбочке она увидела бутылку из-под лимонада, наполненную водой. Но разбудить соседку Аня не решилась.
   "Придется подождать до завтра, когда придет тетя Таня..." - и пока она с грустью думала о визите маминой сестры, с соседней койки послышался шелест простыни.
   - Который час? - спросила сонным голосом женщина. И только сейчас Аня заметила, что у той наполовину седые волосы и множество мелких морщин вокруг глубоко посаженных карих глаз.
   - Не знаю, - безразлично ответила она.
   - Ты... давно здесь? Я крепко спала, наверно. Еще действует наркоз, - пояснила роженица. И помолчав, спросила. - Тебя как звать?
   - Аня. А тебя?.. Простите, то есть Вас?
   - Ничего. Можно и на "ты". Зови меня Катей, - с улыбкой ответила та. - У тебя кто?
   - Где? - равнодушно спросила Аня.
   - Ну, мальчик или девочка? - удивилась Катя странному вопросу.
   - Девочка...
   - И у меня дочка. Ты, наверно, легко рожала. Молоденькая совсем еще... Не то что я в свои тридцать шесть...
    В ответ Аня промолчала и отвернулась к стене, чтобы соседка не увидела навернувшихся на ее глаза слез.   
   Больше Катя вопросов не задавала.
   "Странная какая-то девочка. Первенец, поди, а вроде не радуется совсем," - подумала она и тут же устыдилась своих мыслей: "Наверно, больно ей... Вон хрупкая какая, а я пристаю к ней со своими вопросами..." 
   - Я пить хочу, - наконец, произнесла Аня, облизывая пухлые пересохшие губы.
   - Налей из моей бутылки. У меня вода кипяченая. Муж днем принес, - с готовностью предложила Катя.
   - У меня нет стакана, - призналась она.
   Тогда ее соседка дотянулась рукой до дверки своей тумбочки и, достав фарфоровую чашку, протянула Ане:
   - Возьми, она чистая.
   - Спасибо, - чуть заметно скривившись, Аня изобразила нечто подобное на
улыбку. И залпом осушила всю чашку.
   - Эй, много нельзя. Мне, конечно, не жалко, но так говорят врачи.
   Взгляд, которым посмотрела на нее Аня, выражал полное безразличие...
   

   Анна так увлеклась воспоминаниями, что совсем забыла про кофеварку.
   Вернувшись к письменному столу, она сняла трубку телефона и быстро набрала номер.
   - Джулия? Привет!
   - Анна, это ты? Что с твоим голосом? - спросили на том конце. 
   - Так, ничего... Слушай, что ты делаешь сегодня днем? Мы могли бы вместе пообедать в каком-нибудь ресторанчике, - едва сдерживая волнение, предложила Харрисон.
   - Спасибо за приглашение. Где встретимся?
   - Давай в половине первого... в нашем китайском ресторане.
   - Окей! - ответила Джулия.    
   Анна пришла на десять минут раньше и выбрала столик на двоих в укромном уголке зала.
   Джулия Гринфилд, с которой Анну связывала почти тридцатилетняя дружба, с порога ресторана помахала рукой и быстро направилась к столику, на котором услужливым официантом-китайцем уже были расставлены столовые приборы.
   - Извини за опоздание, - сказала Джулия, усаживаясь напротив. Затем поправила серебряный медальон, надетый поверх мохерового свитера нежно-фиолетового цвета, удивительно сочетавшегося с ее темно-синими глазами и придававшего нежный румянец ее лицу, и спросила: - Выкладывай, подруга, что у тебя стряслось?
   - С чего ты взяла, что у меня неприятности? - пожала Харрисон плечами, при этом стараясь не смотреть на нее. - А может совсем наоборот?
   Пока они ожидали заказ, Анна рассказала о письме Нэнси Карельских.
   - Ну и что? Она такая талантливая? - Джулия, врач-рентгенолог по специальности, была слишком далека от издательских проблем.
   - Как тебе сказать. Сюжет занимательный, но стиль... Тут надо будет много поработать. Дело в том, что эта Карельских - русская, в Штатах недавно, работает по контракту в Университете.
   - Анна, ты знаешь, я тут тебе не советчик. Дождись возвращения Питера. Вместе и  решите, стоит ли рисковать с публикацией ее детектива.
   - Разумеется, без мужа я ничего предпринимать не буду, - ответила Харрисон. - Видишь ли, тут есть еще одно обстоятельство... Карельских из Риги.
   - Риги? А где это? - географические познания Джулии тоже оставляли желать лучшего. Впрочем, жители Нового Света, как замечала Анна, часто путались в столицах стран Европы, а некоторые из них даже затруднялись безошибочно назвать административные центры канадских провинций.
   - В Латвии, которая еще недавно входила в состав СССР.
   - Ну и что? - та никак не могла взять в толк, какое все это может иметь отношение к ее подруге. В данный момент ее больше занимала жареная рыба в соевом соусе, принесенная улыбчивым официантом.
   - В Риге жила моя тетя. Я там часто бывала в детстве, - в ответе Анны улавливались грустные нотки.
   - Ты никогда не страдала ностальгией, Анна, - пожала плечами Джулия, принимаясь за еду. - Если тобой будут двигать сантименты, то рискуешь понести убытки.
   - Я же сказала, что еще ничего не решила, - несколько раздраженно ответила Харрисон и ловко подцепила кусочек мяса деревянными палочками. - Для начала пусть Карельских пришлет всю книгу, а уж потом мы с Питером будем судить. Впрочем, не мешало бы с ней самой познакомиться...
   - Это еще зачем? - стакан с минеральной водой застыл в руках Гринфилд.
   - Хочу с ней увидеться, - медленно и упрямо ответила Анна.
   - Послушай, у меня такое чувство, что ты что-то не договариваешь насчет этой Карельски.
    - Карельских.
    - Анна, я тебя знаю не один десяток лет и меня не так-то легко провести. Ну-ка, выкладывай все начистоту, чем она тебя так заинтересовала?
   - Ну, хорошо, я все тебе расскажу, - сдалась она, - но обещай - никому ни слова, тем более, что все это может быть всего лишь совпадением.
   - Обещаю, - тряхнула короткой челкой Джулия.
   Когда им подали традиционный китайский зеленый чай с жасмином, Анна еще раз напомнила о данной подругой клятве:
   - Итак, Джулия, ты обещала, что все сейчас сказанное останется между нами.
   - Да что с тобой?! Ты ведешь себя так, как будто собираешься посвятить меня в страшную тайну, - снисходительно улыбнулась Джулия, на мгновенье сверкнув белоснежными ровными зубами.
   - Угадала, - тихо произнесла Харрисон. - С этой тайной я живу почти тридцать пять лет.
   - Ч-что?! Перестань, пожалуйста, меня разыгрывать! - громко рассмеялась та.
   - Мне сейчас совсем не до смеха, - серые печальные глаза Анны были полны слез, готовых вот-вот политься ручейками по ее бледным щекам.
    Джулия застыла в изумлении, не смея проронить и слово.
   - Даже не знаю, с чего начать... - упавшим голосом пробормотала Анна. – Все знают, что у меня два сына, но понятия не имеют, что когда-то в Риге у меня родилась дочь, от которой я... отказалась.
   - О, нет! Не может быть!..
   - Тише, пожалуйста, - оглядываясь по сторонам, попросила она подругу.
   - Но почему?! - переходя на шепот, спросила та.
   - Долго рассказывать, да и ни к чему...
   - Нет уж, извини. Раз начала, говори до конца.
   - Ну, хорошо... Когда я еще училась в Москве, то познакомилась с одним польским музыкантом. И сразу без памяти в него влюбилась. Но мои родители были против нашего брака. Они не хотели, чтобы я уехала за границу. Мне тогда еще не было и восемнадцати, так что оформить брак без их согласия по советским законам нам все равно не удалось бы... - Анна допила остывший чай и продолжила: - О том, что у меня будет ребенок, я побоялась сначала сказать дома. В Университете тоже никто не подозревал о моей беременности. В те годы власти не слишком-то церемонились с теми, кто имел внебрачную связь с иностранцем, так что я в два счета могла вылететь с курса...
   - И что же было потом? - впервые нарушила молчание Джулия.
   - Потом... я осталась одна. Пианист вернулся на родину, даже не подозревая, что скоро у меня должен был появиться на свет его ребенок. А я, досрочно сдав экзамены, уехала на летние каникулы к маминой сестре в Ригу, где и родила дочь. Тетя оказалась единственной, кто поддержал меня в те минуты...
   - Но почему ты ничего ему не рассказала, Анна?!
   - А что мы могли сделать? Против системы, как говорят русские, не попрешь.
   - Но ведь он мог бы остаться в Союзе, если любил тебя.
   - Нет. Ему разрешили бы остаться только в случае нашего брака. А мои родители, как я уже сказала, были против.
   - Как же ты бросила ребенка? - шокированная рассказом подруги спросила Гринфилд. В глубине души она всегда завидовала подруге, матери двух прекрасных сыновей, которым приходилась крестной. У самой Джулии детей никогда не было, она не испытала материнского счастья, а потому относилась к Николасу и Александру, как к родным.
   - Что же мне оставалось?! Узнай кто-нибудь, что у меня незаконнорожденная дочь, меня бы не просто исключили из Московского Университета, но и затаскали бы по КГБ за "несанкционированную властями" связь с иностранцем, - скривив рот, закончила Анна объяснения.
   Обе женщины помолчали, опустив головы.
   - И ты ничего не знаешь о судьбе своей дочери? - наконец робко спросила Джулия, глядя исподлобья.
   - Она попала в хорошие руки. В палате, где я лежала после родов, у соседки на моих глазах умер ребенок. Она знала о моем намерении отказаться от дочери. И тогда мы поменялись малышками. Даже моей тете я не сказала всей правды. Она, как и врачи родильного дома, поверила, что в тот день умер мой ребенок... 
   - А Питер знает?
   Анна отрицательно покачала головой:
   - Никто ничего не знает, кроме той женщины. Теперь еще знаешь и ты. Наверно, я бы ничего не рассказала тебе, если бы не сегодняшнее письмо...
   - Неужели ты ни разу не раскаялась в том, что сделала?
   - Слишком поздно до меня стал доходить смысл моего малодушия и опрометчивого поступка. Но, увы, ничего уже нельзя изменить. Если только... если только эта Карельских не окажется моей дочерью.   
   - С чего ты взяла, что она может оказаться твоей дочерью? - вытирая губы салфеткой, удивленно спросила Гринфилд.
   - В автобиографии, которую она прислала, совпадает дата рождения, - со слабой надеждой в голосе пояснила Анна.
   - Ну и что? Сколько девочек родилось в тот день по всей Риге?
   - Не знаю, - пожала она в ответ плечами и добавила: - Вот поэтому я и хочу, чтобы она приехала сюда.
   - Как же ты узнаешь, если вдруг - случись чуду! - она действительно окажется твоей дочерью? Ты знаешь фамилию той женщины? - здравый смысл не покидал Джулию даже после услышанного.
   - Нет, не помню, - отрицательно покачала головой Харрисон.
   - Вот видишь. И что ты скажешь Питеру? Под каким предлогом собираешься ее сюда вызывать? - резонно спросила ее подруга.
   - Постараюсь уговорить подготовить ее книгу к изданию. Разумеется, над произведением придется хорошенько покоптеть, подкорректировать стилистику и так далее. Тогда и предложу Карельских приехать для подписания контракта.
   - Ты, я вижу, уже все продумала, - усмехнулась Джулия. - Боюсь только, что тебя ожидает двойное разочарование: во-первых, прогоришь на издании, если тираж не раскупится, во-вторых, шансов, что эта Карельских - твоя родная дочь, один из ста.
   - Спасибо за предостережение. И все же я должна в этом убедиться сама, - ответила Анна, когда расплачивалась по счету с официантом, щедро оставив ему чаевые.


   Вернувшись в офис, Анна первым делом отпечатала на компьютере письмо Нэнси Карельских следующего содержания:

   "Литературное агенство "Харрисон & Харрисон" любезно просит Вас прислать все главы книги "Охота на свидетеля", прежде чем выскажет окончательное решение относительно публикации.
    С наилучшими пожеланиями,
    Анна Харрисон"

   Запечатывая конверт и надписывая североамериканский адрес, она все старалась представить, какая из себя эта самая Карельских, по воле судьбы оказавшаяся всего нескольких сотнях миль от нее.