Библиотекарь

Квартиру купили вместе с диваном. И ничего, вполне крепкий еще диван. На стенах комнат старые, но не рваные обои, на полу – со стертым рисунком линолеум, дверь – почти фанерка советского образца. Приладили еще железную, с вертящейся ручкой. Жить можно.
Еще год назад пожилой библиотекарь Иван Сергеевич Некраскин вместе с женой Верочкой, с дочерью, ее мужем и внучкой Оленькой жил в двушке, на севере, ближе к центру. Внучка подрастала, становилось тесно. Вопрос о жилье для родителей, и вообще о вложении в недвижимость – на будущее - как-то вдруг эту семью озаботил. Молодые взяли ипотеку. Иван Сергеевич с Верочкой не вникали. Как хотят. Им жить.

- Слили, - сказала заведующая библиотекой Нина Евгеньевна и развела ладони в стороны. – Нет больше старой Публички. Слили как московский филиал. Время такое. Что же я могу сделать, голубчик?
Иван Сергеевич вышел на пенсию. Он сам теперь был, как старый, без выпирающих уродливых пружин, крепкий еще диван. Вещь, медленно и неотвратимо доедаемая временем.

В его прошлой жизни хлопала дверь, спрашивали что-то читатели, сухо черкала ручка по формуляру… А квартира была пуста, спокойна. И совершенно безмолвна. Жена с полгода как умерла. Кресло у окна, ее любимое, со светлой плюшевой обивкой, еще иногда, казалось ему, начинало поскрипывать, едва слышно звякать спицами, по-стариковски кряхтеть, шуршать газетой. Ложечка звенела о край верочкиной чашки с нарисованными подснежниками.
А теперь разве что проворчит половица под ногами у соседа сверху. Тявкнет собака в парадной. Хороший дом, тихий.
Или что-то не в порядке со слухом у Ивана Сергеевича.

По выходным заскакивала дочка, возилась на кухне, прибиралась.
- Знаешь, - говорил ей Иван Сергеевич, - я вчера был в поликлинике…
- Ты что, заболел? – испуганно спрашивала Наташа.
- Да ну, - отмахивался отец. – Пошел к участковому. Ну, просто так пошел. А там люди сидят. Разговаривают. Кто о простуде, кто о погоде, кто о еде… Медсестрички бегают, очередные приходят.
- Пап, подожди… - дочь не понимала. – Ты к врачу-то зачем ходил?
Иван Сергеевич пожимал плечами:
- На шум в голове пожаловался, на сердце. Все, как полагается.
Дочь уходила в тревоге, уносила сомнения. Зря они отселили родителей. Думали, им спокойнее будет. Да и тесно ведь в крохотной двушке. А теперь вот отец один… А вдруг, правда, сердце?

Иван Сергеевич записался на прием к отоларингологу Квашниной. Толстая рыжая тетка. Очень формально отнеслась к жалобам пациента. Проверила слух, зачем-то заглянула в горло, но так ничего в нынешней жизни старика не прояснила. Через неделю, не выдержав, он пришел вновь.
- Помню вас, - произнесла медлительная, как медуза, Квашнина. – Так что случилось?
- Я не слышу, - привычно пожаловался Иван Сергеевич.
- Совсем? – ухмыляясь, спросила врач. Озверели пенсионеры. Сидели бы дома, смотрели бы сериалы… Господи. Тишина, покой, диван. Ей бы месяц такой жизни. А они в очередь. Вон, опять с десяток у кабинета.
- Нормальный у вас слух, - сказала она сухо, заполнив карточку и произнеся шепотом привычное числительное в ухо мнимого больного. – Для вашего возраста нормальный.
- Как же нормальный? – вскинулся Иван Сергеевич. И Квашнина поняла: вернется.
- Попробуйте посетить невропатолога, - посоветовала на всякий случай. Авось, не вернется.

Иван Сергеевич купил булку, сел на лавочку в скверике. Рассеянно стал крошить на асфальт. Деловитые сизари толкались у ног. Припархивали воробьи.
- …Лучше запечь, в фольге, - мечтательно пропела рослая девица своей соседке. – Ой, слушай, я такой рецепт надыбала… - И они склонились над смартфоном.
- Мужик, закурить будет? - это не к нему, а к тому, в очках, справа. А все-таки ничего слух. Грех жаловаться. Жить можно.
Пришел домой. Поставил чайник. Чашка с подснежниками была пуста. Кресло не скрипело. Иван Сергеевич включил телевизор и выключил. Не смотрели они с женой телевизор. Чего там смотреть? Открыл книгу. Герои общались молча.
Вышел на балкон. Посидел. Замерз. Вернулся. Бродил по комнатам. Маялся. Ни черта ж не слыхать! «А что ты хочешь услышать?» – спрашивал себя. Ответа не было. Раньше бы жена сказала. Или читательница, из породы продвинутых всезнаек. А теперь? Сходить, в самом деле, еще к невропатологу. До кучи. На столе уже пять рецептов. Шестого, а то и седьмого, не хватает.

Вышел на площадку. Позвонил соседям: «Простите, у вас соли не будет?». Даже открывать не стали. Смешно же.
- Голова не болит? – заботливо спрашивала по телефону дочь. – Нет? Точно? Ложись спать пораньше. А к невропатологу завтра сходи. Пусть там проверит.
Где «там» уточнять не стала, убежала. Дела. Семья.
Ивану Сергеевичу не спалось. Кроссворд зиял неразгаданным парнокопытным из пяти букв. Столицей Танзании. Каким-то алгебраическим термином. Иван Сергеевич чувствовал, что он сам состоит из пустых клеток. Кроссворд щурился на него, припоминая.

***
- У станции метро. По три часа. Сможете? – скептически спросил парень. Какой-то невнятный офис на Рубинштейна. Парень присел к столу, кепку так и не снял. Дал подписать что-то, вручил пачку листовок. Снова посмотрел с сомнением.
- Дед, - сказал, закругляясь, – ты там улыбайся хоть. А то смурной какой-то. Как треска мороженая. Гляди веселей, люди это любят.
Иван Сергеевич не нашел, что ответить. Зачем он вообще сюда пришел? Работничек.
Мартовская слякоть. Встречный поток сносит Некраскина к лестнице подземки. Люди идут хмурые, напряженно разглядывая собственный сумрак. Вот где мастер-класс от трески.
- Добрый вечер!
Скупые жесты, сжатые губы. Идти и не тормозить.
- Акция! Распродажа! Возьмите, пожалуйста!
- Вечер добрый! Вам холодильник нужен?
Ну, хоть один поднял глаза.
- Возьмите…
- Дед, брось, вон урна. Иди домой.
С шестнадцати до девятнадцати. А ничего, нормально. Главное дело - дочке не проболтаться.

- Пошел ты знаешь куда…
- Распрода…
- Задолбали…
- Возьмите, пожалуйста!
Кто-то выхватил из руки все, что было, сунул в лужу. Иван Сергеевич испуганно суетился, вытаскивал по листку, пачкаясь.
Народ обходил. Толкался. Глянь, какой исполнительный старичок.
Над ним стоял, покачиваясь, пьяный мачо. Затягивался.
- Чё вам не хватает… - нудил. – У меня дома отец такой же. Все не угомонится никак, старпер хренов…
Пришел домой грязный и веселый. Публичку они слили? Ладно.
Вытащил старую «Эрику». «Р» западает, лента подсохла. Ну, ничего. Не смертельно.
Сначала легкая артиллерия. Легенькая.
«Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен…»
Самое то под распродажу, а если что, скажут, мол, развлекается, старый дурак. Подумаешь. Иван Сергеевич азартно впечатывал на обратной стороне воззваний об акциях знакомые со школы строки. Стучал полночи. И снотворное глотать не пришлось. Заснул, как убитый.

Великого поэта приняли прохладно. А в целом ничего. Пока до очередного доходило, что к чему, осторожный Некраскин успевал отбежать на безопасное расстояние. Это были другие, не всегда адекватные читатели. Но все же…
С Тютчевым стало посветлее. Ахматова с ее царственной грацией пришлась так себе. Как Рафаэль в трущобе. Но куда же без старых хитов. Тарковский долетал медленно, неторопливо. Почитать в метро, что ли, если получится:
«Смерть никто, канцеляристка, дура,
Выжига, обшарпанный подол…»

- Эй, дедуля, - окликнули его через неделю. – Чем порадуешь?
Этого он помнил. Молодой, в хорошей кожанке, с кривоватой ухмылкой. Но не матерится и не дерется. Подсунул из Бродского. Парень хмыкнул задумчиво:
- Ну, ты приколист!
Еще через несколько дней. Дама за сорок. Развязно, но самую малость, чтобы скрыть смущение:
- А про любовь?
А куда ж без любви?
Дал, казалось, ожидаемое: «Одной звезды я повторяю имя…». Дама ушла разочарованная. Иван Сергеевич расстроился.
Увидел ее потом снова. Память на лица все же еще работала. Читателей помнил. А тех, кого огорчил, особенно. Кинулся:
- Вот, я нашел, может быть, это как раз то, что вы искали!
Прошла мимо, не останавливаясь, равнодушно толкнула плечом:
- Ничего я не искала...

Еще неделя.
- Старик, слышь, у тебя деньги есть? Одолжишь? На мели я, батяня… - мужичок в рваной куртке прижал, деловито ощупал карманы, вырваться не дал. Иван Сергеевич хотел крикнуть, не удалось. Спазм, что ли.
Люди текли мимо, не обращая внимания. Читатели. Его читатели. Быдло.
Некраскин сидел на свежевыпавшем снегу, хватая ртом воздух.

Вечером купил водки. В холодильнике еще оставались дочкины котлеты. Пойдет.
Выпил. Цветы с любимой чашки жены смотрели сочувственно. В голове еще эхом улицы жужжали голоса. Привычные человеческие голоса.
Он стал впечатывать в распродажи частушки. Склонялся над машинкой, морща лоб, вспоминал из молодости. Вот точно старый дурак.
А зачем ему вообще работа? У него все есть.
На другой день редко пьющий библиотекарь с непривычки мучился похмельем. Но, добросовестный и обязательный, пошел на свой пост. Листовки оставшиеся дораздавать, и финиш.

- Дедуль, ты чего? – через полчаса нарисовался почти знакомый кривоватый парень, вгляделся в лицо. – С бодуна никак? – Хохотнул: - Ёшкин корень! Поэзия кончилась?
- На хрена вам поэзия? – зло отозвался Иван Сергеевич. И неожиданно для себя пожаловался: - Меня тут ограбили вчера. Телефон забрали. И хоть бы одна собака…
- Нормально, - меланхолически заметил собеседник. – А как ты хотел? Шокер купи. А лучше сразу травматику. «Там рассадник порока, обитель греха, человечья гнилая труха...» Видишь, помню. Не дрейфь, дед, прорвемся!
«Прорвемся, как же…» - думал Иван Сергеевич, натягивая на лицо привычную праздничную улыбку:
- Добрый вечер! Возьмите, пожалуйста!
«…К чертям полосатым прорвемся…»
Но на душе отчего-то полегчало.
Просидел пару дней дома, не выдержал. Не сиделось дома. Снова пошел на свой пост. И все как всегда. А шокер бы купить не помешало.

- О, снова поэтический дедушка пришел…
- Возьмите, пожалуйста!

«Всё в мире – Бог! О да! И кажется, нигде
так в это люди не поверят, как в России...»

- Взял… Это кто ж такой?
- Из современных, кажись, кто-то. Да пошли уже...

Сырой ветер треплет кипу листков. Под ногами грязная каша. Старый библиотекарь, улыбаясь, топчется у спуска в подземку…