Матильда и великие князья в 1919 году. ч. 7

Матильда и великие князья в 1919 году.

Итак, в ноябре 1918 года Матильда, вместе со всем своим «великокняжеским окружением», на пароходе  прибыли в Анапу.
Тогда это был тихий курортный тыловой городок, в котором они совершенно спокойно прожили до конца мая 1919 года.
«Нам посоветовали на первое время поселиться в единственной местной гостинице «Метрополь», куда мы и направились в сопровождении капитана Ханыкова, очень милого и услужливого офицера, который состоял при Великом Князе Борисе Владимировиче.
В нашей группе кроме меня и моего сына были моя сестра и ее муж, барон А. Зедделер, Зина Рашевская, будущая жена Бориса, ее подруга француженка Мари и капитан Ханыков, раненый и потерявший глаз в последнюю войну».

Как видим, Матильда проживала там, в довольно большой компании где, конечно,  выделялись великие князья Андрей Владимирович  (в то время - сожитель Кшесинской) и его родной брат Борис Владимирович:
«Великие Князья Борис и Андрей Владимировичи поместились с Великой Княгиней Марией Павловной в доме одного зажиточного казака, но каждый день приходили к нам чай пить и играть в «тетку».
К чаю всегда приготовлялась закуска, которую особенно любил Борис, - раковые шейки в консервах».
Судя по тому, какие деликатесы  изволил кушать в.к. Борис Владимирович, особой нужды в продовольствии там они не испытывали.


Прежде чем продолжить рассказ о жизни и поведении этих великих князей в годы Гражданской, сделаем небольшое отвлечение, чтобы завершить рассказ еще об одном любовнике Кшесинской – великом князе Сергее Михайловиче.
Напомню, что он долгие годы сожительствовал с Матильдой (вместе с в.к. Андреем Владимировичем) и это была довольно  запутанная история:
18 июня 1902 года у Кшесинской  родился сын Владимир, получивший по Высочайшему указу от 15 октября 1911 года фамилию «Красинский» (по семейному преданию, Кшесинские происходили от графов Красинских), отчество «Сергеевич» и потомственное дворянство.
Когда, уже в эмиграции, после смерти матери в.к. Андрея Владимировича, в.к. Марии Павловны, в 1922 году  он наконец осмелился жениться на  Кшесинской, и  усыновил её сына, тот  после этого, стал по отчеству Владимиром Андреевичем.

В  своих воспоминаниях, написанных после Второй мировой войны, Кшесинская утверждает, что ребёнок был от Андрея, и Сергей благородно «взял вину» на себя.
А вот внешне, как сама Матильда неоднократно отмечала в своих мемуарах, ее сын и вовсе был похож на… батюшку в.к. Андрея Владимировича, великого князя Владимира Александровича, который, в свое время, тоже «приударял» за  Кшесинской, невзначай «заглядывая» в ее артистическую уборную.

Впрочем, как подчеркивал Коровьев, в знаменитом романе М.А. Булгакова, «вопросы крови - самые сложные вопросы в мире!», так что  это отцовство навеки останется тайной самой Матильды.

После Октябрьской революции в.к. Сергей Михайлович остался в Петрограде для решения ряда личных вопросов.
Матильда из Кисловодска писала ему и приглашала приехать к ним на Кавказ, но:
«Но он все откладывал приезд, желая сперва освободить мой дом, о чем он усиленно хлопотал, а кроме того, он хотел переправить за границу оставшиеся от матери драгоценности и положить их там на мое имя. Но это ему не удалось, так как Английский посол, к которому он обратился, отказался это сделать…»
Некоторое время  он хлопотал о своем переезде в Финляндию:
«Из этого ничего не вышло, так как бумаги были выправлены только для Сергея Михайловича, а для его человека нет, а без него он, больной, не мог ехать».

В общем, все это кончилось для Сергея Михайловича печально.
В начале апреля 1918 года выслан большевиками из Петрограда в Вятку, в мае 1918 года перевезён в Екатеринбург, а затем в Алапаевск.
В ночь на 5 (18) июля 1918 вместе с другими членами дома Романовых вывезен за город, где был расстрелян.

Сейчас его принято изображать в роли безвинно пострадавшего, чуть ли не «рыцаря без страха и упрека» убиенного большевиками.
Как выясняется, все не так просто.


В книге белоэмигранта (и участника «Ледяного похода») Романа Гуля «Я унёс Россию. Апология русской эмиграции», им записаны  воспоминания графини Лидии Николаевны Воронцовой-Дашковой о заговоре против Николая Второго, в котором принимал активное участие в.к. Сергей Михайлович. 
Муж графини Л.Н. Воронцовой-Дашковой, был родным сыном прославленного  царского Наместника на Кавказе генерал-адьютанта графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова.
А вот его сын,  граф Илларион Илларионович Воронцов-Дашков в годы  Первой мировой войны был командиром Кабардинского кавалерийского полка знаменитой Дикой дивизии, которой командовал родной брат Николая Второго, великий князь Михаил Александрович, называвший своего починенного графа И.И. Воронцова-Дашкова, «лучшим другом».
Графиня Л.Н. Воронцова-Дашкова, вместе со своим мужем регулярно была в гостях у великого князя Михаила Александровича, и даже находилась рядом  с ним  в Марте 1917 года, когда Михаил  принял решение отречься от престола.
(Пишу это для того, чтобы было понятно, что Л.Н. Воронцова-Дашкова была ОЧЕНЬ богатой, высокопоставленной и информированной женщиной и ее сведениям можно доверять).

Так вот, что она рассказала Р.Б. Гулю о придворном заговоре против государя и его жены, в котором принимал непосредственное участие в.к. Сергей Михайлович:

«Вспоминаю характерный разговор с Михаилом Александровичем на тему об одном придворном заговоре, о котором мне пришлось узнать совершенно случайно.
Это было в конце ноября 1916 года. Меня вызвал по телефону мой близкий родственник, прося приехать к нему по важному делу. Я приехала и в его кабинете застала эффектную даму г-жу Т., носившую громкую фамилию мужа, но не принятую в петербургском свете из-за своего образа жизни и из-за своего происхождения.
Тем не менее (я это знала), г-жа Т. имела знакомства среди великих князей и с некоторыми из них была хороша».

Сделаем короткую ремарку. Как понимать выражение графини Л.Н. Воронцовой-Дашковой о том, что «г-жа Т.» «была хороша» с некоторыми из великих князей, с которыми она водила знакомство, можно только догадываться.
В те времена «великая сексуальная революция» еще не победила, даже на Западе, и «называть вещи своими именами» графиня все еще стеснялась, мешало аристократическое воспитание…

Продолжим ее рассказ: 
«Мой родственник рассказал, что, зная мою дружбу с Михаилом Александровичем, он вызвал меня, дабы я сама услышала из уст г-жи Т. рассказ о предполагаемом заговоре, связанном как будто косвенно и с именем Михаила Александровича, и из этого рассказа, как друг великого князя, сделала бы любое употребление.
Г-жа Т. рассказала следующее.
Недавно она виделась с князем Игорем Константиновичем, который рассказал г-же Т., что он узнал, что в особняке на Мытнинской набережной происходят по четвергам весьма конспиративные собрания и что слухи об этих собраниях уже дошли до Николая II и тот поручил Игорю Константиновичу достать список всех участвующих там лиц.

Не находя иного пути, Игорь Константинович предложил г-же Т., с которой был хорош, не узнает ли она, кто собирается на Мытнинской. При этом Игорь Константинович сказал, что государь этого еще не знает, но он-то, Игорь Константинович, знает, что там ведется заговор против императрицы, в котором участвуют многие великие князья, и собирающиеся там хотят обратиться к царю с петицией об устранении императрицы от влияния на государственные дела и даже о заточении ее в монастырь, а в случае отказа государя на собраниях дебатируется вопрос о попытке переворота с отстранением государя, причем некоторые высказываются за Михаила Александровича».

Как видим, слухи о великокняжеском заговоре против Николая Второго, имевшего целью насильственное  отстранение его от власти и заточении императрицы Александры Федоровны  в монастырь (!!!) имеют вполне надежную основу.
Далее графиня Л.Н. Воронцова-Дашкова рассказывает:

«Я ответила, что ничего подобного от великого князя ни я, ни мой муж не слыхали и, зная характер великого князя, я уверена, что он никогда на это не пойдет.
На этом мы расстались.

Тем не менее от своего родственника я узнала, что на следующий день ранним утром г-жа Т. поехала прямо к великому князю Сергею Михайловичу, прося его о приеме. Великий князь в приеме отказал. Но г-жа Т. так настаивала, что ей нужно видеть великого князя по делу чрезвычайной важности, что тот наконец принял ее.
Г-жа Т., сделав условный знак заговорщиков и тем войдя в доверие великого князя, сказала, что получены сведения, что все собирающиеся на Мытнинской будут на ближайшем собрании переписаны, и единственное средство избежать этого — это сейчас же предупредить всех по телефону, но чтобы великий князь не делал этого из своей квартиры, ибо за его аппаратом следят. Поверивший г-же Т. великий князь дал телефонные номера, по которым нужно было позвонить, написав их собственноручно.
И с этим списком г-жа Т. прямо из квартиры Сергея Михайловича поехала к Игорю Константиновичу, а последний со списком выехал в Ставку к государю».

Очевидно, что ловкая «г-жа Т.», напугав  в.к. Сергея Михайловича,  умело выманила у него, собственноручно им написанный, список всех заговорщиков, и передала этот перечень князю Игорю Константиновичу (Романову), который отправился в Ставку, и ознакомил с ним уже самого Николая Второго.

(Оставим в стороне благостные рассуждения о том, насколько такие провокаторские «приемчики» соответствуют понятиям «дворянской и княжеской чести» и прочим «благородным красивостям», которые так любят «педалировать» нынешние псевдомонархические публицисты, рассказывая о тогдашних «благородиях».
Выходит, что и «сам» Николай Второй не слишком-то этими приемчиками брезговал).
 
Продолжим рассказ графини:
«Вскоре после этого мне пришлось читать письмо Игоря Константиновича к одному из своих друзей, в котором тот писал, как он в Ставке встретился с вызванным туда Сергеем Михайловичем, который “белый от злости” подошел к Игорю Константиновичу, сказав: “Как ты смел передать государю какой-то список?”
— “А зачем же вы, дядя, его писали?” — спросил Игорь Константинович.

На одном из обедов у нас я рассказала Михаилу Александровичу о всей этой истории с г-жой Т., спросив его, не знал ли он об этом?
Не только не знал, но и совершенно всему этому не сочувствовал бы, — ответил великий князь.
То есть чему бы вы не сочувствовали? — желая уточнить ответ, переспросила я.
И, улыбнувшись, он прибавил:
— Переходу короны ко мне, графиня. Вы ведь знаете, до чего меня  никогда не соблазнял трон...
Через некоторое время я узнала, что результатом сборищ на Мытнинской набережной явилось то, что многим из великих князей и высокопоставленных лиц было велено покинуть Петербург».

Действительно, незадолго до своего отречения, Николай Второй повелел выслать из Петрограда несколько великих князей, включая «демократичнейшего» в.к. Николая Михайловича.
Однако  это его повеление так и не было исполнено, и в.к. Николай Михайлович, как впрочем, и другой великий князь Кирилл Владимирович, «прославились» тем, что в Феврале 1917 года фланировали по Петрограду с красными бантами на груди, публично демонстрируя свою «революционность».

Вот в такой заговорщицкой истории, накануне Февральской революции, был замешан в.к. Сергей Михайлович. 


А теперь вернемся к годам Гражданской войны на Северном Кавказе и участию в них Матильды Кшесинской и ее великокняжеских приятелей.
В ноябре 1918 в Германии грянула революция и она запросила у союзников перемирия.
Первая мировая война закончилась.
«Огромною для всех радостью было известие, полученное вскоре по нашем прибытии в Анапу, что война окончена. Но с облегчением мы вздохнули лишь в тот день, когда союзный флот прорвал Дарданеллы и в Новороссийск пришли английский крейсер «Ливерпуль» и французский «Эрнест Ренан». Это было 10 (23) ноября. В этот день мы почувствовали, что мы больше не отрезаны от всего света», - вспоминает Кшесинская.
 
В конце 1918 года состоялась интересная встреча начальника английской миссии в Новороссийске генерала Пуля с членами великокняжеского семейства:
«К концу года, под Рождество, в Анапу приехал начальник английской базы в России генерал Пуль в сопровождении состоявшего при нем генерала Гартмана.
Вся Анапа была заинтересована этим неожиданным визитом. Приехал он передать предложение английского правительства Великой Княгине Марии Павловне выехать за границу.
Великая Княгиня отклонила это предложение, считая, что она находится в полной безопасности, и заявила о своем непреклонном решении покинуть пределы России лишь в том случае, когда другого выхода не будет.
Этот ответ был оценен генералом Пулем», - рассказывает Кшесинская.

Что тут скажешь?!
Видно, каким железным характером обладала в.к. Мария Павловна (Старшая).
А вот дальше в беседе английского генерала с ней случился небольшой конфуз:

«Затем он выразил свое мнение, что Андрею следовало бы поступить в Добровольческую армию, но Великая Княгиня категорически против этого восстала, заявив, что не было случая в России, чтобы члены Династии принимали участие в гражданской войне. Генерал Пуль это тоже отлично понял», - утверждает Кшесинская.

А  вот с этим «красивым» ответом в.к. Марии Павловны согласиться трудно, и вот почему:
1. В России НИКОГДА ранее, до бездарного правления Николая Второго, никаких «гражданских войн» и не было! По этой простой причине, и принимать в них участие РАНЕЕ «члены Династии» просто не могли, даже если бы и захотели.
2. Очень странно, что в то время, когда в стране второй год полыхает жестокая Гражданская война, одной из причин которой были печальные результаты правления этой самой «Династии», НИКТО из многочисленных мужчин «дома Романовых» так и не отважился принять в ней участие, хотя бы в роли рядового бойца, (как это делали многие тысячи русских офицеров, от прапорщиков до полковников и генералов).

А ведь ВСЕ мужчины (Великие князья и просто князья) «дома Романовых» тогда  носили военные мундиры, имели высокие воинские звания и были буквально осыпаны десятками высших военных орденов России!!!
А как дошло дело до реальной войны (хоть Мировой, хоть Гражданской) почему-то ни один из них  не стал, хотя бы в роли командира полка, бегать на неприятельские окопы, или скакать на германские пулеметы.
Все больше по Ставке, да высоким тыловым штабам «ошивались», требуя к себе внимания и «мешаясь под ногами» у настоящих командиров и «штабников»…

(Единственным исключением был юный князь Олег Константинович, получивший, при неясных обстоятельствах, смертельное ранение в короткой стычке с немцами, осенью 1914 года в Восточной Пруссии).

Скорее всего, английский генерал и пытался, в тактичной форме, намекнуть нашим великим князьям, что их место на войне отнюдь не в глубоком тылу, в роли нахлебников и пожирателей пресловутых раковых шеек, а «впереди, на лихим коне», как говорил один известный киногерой.

Еще можно, как-то, понять в.к. Марию Павловну (Старшую), стремившуюся любой ценой уберечь своих сыновей от опасностей войны (любая мать об этом мечтает), но поведение самих «великих князей» в годы Гражданской войны было откровенно трусливым и предосудительным.

Тот же в.к. Борис Владимирович, ведь числился генералом, занимал должность походного атамана всех казачьих войск (!!!) и даже был Николаем Вторым  торжественно пожалован перначом (эмблемой атаманской власти).
Кому как не ему было и возглавить «все казачьи войска» во время тяжелейшей Гражданской войны?!

(Понятно, что авторитет «семьи Романовых» в народе тогда был на самом низком уровне (чтобы ни сочиняли на сей счет нынешние псевдомонархисты) и на высокую руководящую должность в Белой армии его, пожалуй, и не приняли бы.
Но ничто не мешало ему записаться в добровольцы и пойти воевать простым бойцом, как делали тогда десятки тысяч сторонников «белого дела»).

Однако он предпочел просто тихо «околачиваться» в тылу, а затем и вовсе эмигрировать из России:
«В марте (1919 года) Борис и Зина заявили о своем намерении покинуть Россию и в конце месяца уехали за границу.
Борис Владимирович хотел уговорить уехать и Великую Княгиню, но она категорически отказалась, и решение Бориса ее страшно огорчило», - вспоминала Кшесинская.


Об этом в.к. Борисе Владимировиче мы уже, довольно подробно, говорили в одной из прошлых глав (http://www.proza.ru/2017/09/11/399), но материала о его недостойном поведении (даже в мирное, предвоенное время) так много, что все уместить туда было попросту невозможно.
Вот, лишь некоторые записи из дневника генеральши А.В. Богданович о нем.
(Все записи относятся к началу ХХ века):

«1 июня.
   Был Ухтомский. Он того взгляда, что Россия расшивается по всем швам, что нет у нас на окраинах единства политики: Бобриков в Финляндии совсем иначе действует, чем Имеретинский в Варшаве….
   Про гр. Муравьева Ухтомский говорит с большим негодованием, что его иностранная политика плачевна.
Но Муравьев пользуется таким доверием царя, что против него нельзя ничего сказать царю, как и против членов его семьи; нельзя довести до его сведения, что сыновья вел. кн. Владимира, особенно Борис, ведут себя так непристойно, что роняют престиж царской власти, которая им все дозволяет.
При разговоре с царем о вел. князьях и людях, которым он доверяет, если говорится о негодности этих людей, лицо царя делается каменным, он упорно смотрит в окно и прекращает аудиенцию…

26 октября, Ялта.
   Был камердинер царя Радциг.
Сказал  Радциг, что говорил царю, что вел. кн. Борис ведет себя недостойно, что за этот разговор царь полтора месяца с ним не говорил.
Когда он сказал это, царь на него закричал, как он смеет говорить так про его родственника, что он никогда не огорчит вел. кн. Владимира, которому и без того тяжело живется в его семье.

3 апреля 1908 г.
     Вчера Рейнбот, вернувшийся из-за границы, рассказывал, как безобразно ведут себя там русские вел. князья.
Рейнбот был в Париже и в Ницце, видел в Caf; de Paris в Париже вел. кн. Бориса Владимировича за ужином с кокотками во время la mi-car;me (Четверг на третьей неделе Великого поста (франц.).).
Сидел с Борисом за одним столом и Кубе. Кокотки опутывали Бориса серпантином, привязали ему к уху шар, изображающий свинью, и в таком виде он сидел в этом обществе, где крики и смех все время раздавались на весь ресторан.
В Монако Рейнбот видел вел. кн. Марию Павловну за рулеткой, там же вел. кн. Алексея Александровича с Балеттой, вел. кн. Сергея Михайловича и Андрея Владимировича с Кшесинской».


Как видим, даже тогда, в благополучное мирное время, православный великий князь  Борис Владимирович во время Великого поста (!!!) вел себя самым препохабным образом, позоря свою династию перед иностранцами.
Не слишком-то утомляли себя, в это же время, «постом и молитвой» и другие «православные» великие князья, веселясь с кокотками и своими содержанками по заграничным казино и ресторанам.

Много лет спустя, уже находясь в эмиграции, великий князь Андрей Владимирович обедал у известного богача Владимира Пименовича Крымова, (жившего под Парижем на бывшей вилле Маты Хари).
Там он разговорился с известным лидером  эсеров Николаем Дмитриевичем Авксентьевым. 
Между ними состоялся такой разговор:
«Если б мы раньше знали вас, если бы знали, ведь тогда бы ничего рокового и не произошло, — говорил великий князь Авксентьеву, — но ведь мы вас не знали...»

Рассказавший об этом позднем «прозрении» в.к. Андрея Владимировича, белоэмигрантский писатель Р.Б. Гуль с горечью констатирует:

«Андрей Владимирович был прав: горе было в том, что придворная знать не знала толком ни интеллигенцию, ни народ, а жила псовыми охотами, кафешантанами, приемами, карьерами, балами в своем замкнутом кругу «великосветья».

Пожалуй, это – прекрасная характеристика основного рода «деятельности» царской придворной знати и всей великокняжеской компании…


Интересно, что вышеупомянутый эсер Н.Д. Зензинов был чрезвычайно известной личностью.
Надо бы напомнить некоторые моменты его биографии:
После Февральской революции Н.Д. Зензинов  был избран членом Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, председателем Всероссийского совета крестьянских депутатов, был министром внутренних дел (!!!) в составе второго коалиционного Временного правительства, являлся председателем Всероссийского Демократического Совещания и избранного на нём Временного совета Российской республики (так называемого «Предпарламента»).
Он был также избран депутатом Всероссийского Учредительного собрания от Пензенской губернии.
Политическая карьера его, в России, закончилась весьма печально.

По решению ЦК Партии социалистов-революционеров в конце мая 1918 года Зензинов выехал в Сибирь, где в сентябре 1918 года был избран председателем Государственного совещания в Уфе и возглавил созданное на нём Временное Всероссийское правительство (так называемую «Директорию»), объединившее разрозненные антибольшевистские правительства востока России.

Казалось бы – вот новый лидер страны и спаситель «демократической России» от большевиков, верно?!

Однако в  ночь на 18 ноября 1918 года Колчаком был совершен военный переворот, в ходе которого Н.Д. Зензинов был арестован и посажен в колчаковскую тюрьму, вместе с А. А. Аргуновым, В. М. Зензиновым и Е. Ф. Роговским. 
(Из воспоминаний бывшего члена Директории В. Зензинова:

«Вечером 17 ноября… мы мирно беседовали за чаем и уже собирались расходиться по своим домам, когда вдруг в половине первого ночи в передней квартиры Роговского неожиданно раздался топот многочисленных ног и к нам с криками «руки вверх!» в комнату ворвались несколько десятков офицеров с направленными на каждого из нас револьверами и ружьями. Под угрозой немедленного расстрела они запретили нам двигаться с места и заявили нам троим, что мы арестованы.
На наш вопрос, кто осмелился дать им приказ об аресте законного правительства, они отвечать отказались.
Большинство из них были пьяны и сильно возбуждены.
В таких случаях револьверы обычно начинают стрелять сами, и можно только удивляться, как это тогда не случилось»…)

Полномочный представитель Великобритании при правительстве Колчака полковник Дж. Уорд так вспоминал об этом моменте:
«У меня уже успела образоваться некоторая опытность в революциях, и если бы я настойчиво не проводил своей точки зрения, Авксентьев и Ко были бы зарезаны, как бараны…
Мои собственные агенты раскрыли место, где находились арестованные, а также то, что они должны были быть приколоты штыками в ту же ночь, так как стрельба в них привлекла бы внимание».


20 ноября колчаковские власти всех их принудительно выслали  за границу.

Кстати говоря, этим депутатам Учредительного собрания, попавшим в руки колчаковцев, еще ОЧЕНЬ повезло.
Член ЦК партии правых эсеров Д. Ф. Раков сумел тогда переправить из колчаковской тюрьмы за границу письмо, которое эсеровский центр в Париже опубликовал в 1920 г. в виде брошюры под названием: “В застенках Колчака. Голос из Сибири”.
Давайте и мы послушаем этот «голос из Сибири»:

“Омск, – свидетельствовал Раков, – просто замер от ужаса. В то время, когда жены убитых товарищей день и ночь разыскивали в сибирских снегах их трупы, я продолжал мучительное свое сидение, не ведая, какой ужас творится за стенами гауптвахты. Убитых… было бесконечное множество, во всяком случае, не меньше 2500 человек.
Целые возы трупов провозили по городу, как возят зимой бараньи и свиные туши. Пострадали главным образом солдаты местного гарнизона и рабочие…”(С. 16-17).

А вот сцены колчаковских расправ, набросанные, так сказать, с натуры:

“Само убийство представляет картину настолько дикую и страшную, что трудно о ней говорить даже людям, видавшим немало ужасов и в прошлом, и в настоящем. Несчастных раздели, оставили лишь в одном белье: убийцам, очевидно, понадобились их одежды. Били всеми родами оружия, за исключением артиллерии: били прикладами, кололи штыками, рубили шашками, стреляли в них из винтовок и револьверов.
При казни присутствовали не только исполнители, но также и зрители.
На глазах этой публики Н. Фомину (эсеру и члену Учредительного собрания) нанесли 13 ран, из которых лишь 2 огнестрельные.
Ему, еще живому, шашками пытались отрубить руки, но шашки, по-видимому, были тупые, получились глубокие раны на плечах и под мышками.
Мне трудно, тяжело теперь описывать, как мучили, издевались, пытали наших товарищей” (С. 20-21).

Стало быть, еще живому члену Учредительного собрания Н. Фомину колчаковцы пытались тупыми шашками  отрубить руки!!!

Так что, если бы не вступился за арестованного Зензинова  и его коллег, полномочный английский представитель полковник Дж. Уорд,  то вместо высылки за границу, их вполне могла ждать участь тех  депутатов, кого колчаковцы рубили тупыми шашками и кололи штыками…

Таковы были реалии Гражданской войны со взаимными зверствами и бессмысленными убийствами…


Вернемся к рассказу о жизни Кшесинской в Анапе в 1919 году.
Там она особенно не бедствовала, и даже умудрилась «выписать» себе свою прислугу из Кисловодска:
«Когда Кисловодск был занят Добровольческой армией, я выписала оттуда свою горничную Людмилу и Ивана. Они умудрились спасти почти что все, что было оставлено нами на даче, когда мы бежали, и привезенные ими носильные вещи оказались более чем кстати, так как за полгода мы износили и белье, и одежду. Ивана я сразу же уступила Великой Княгине, так как у нее тогда не было мужской прислуги, и он оставался при ней до нашего приезда во Францию».

Отметим, что «эти ужасные большевики», отчего-то, во время своего правления,  так и не разграбили имущество Матильды, которое она оставила при своем бегстве в Анапу.
Затем и вовсе Кшесинская со всей, оставшейся после бегства в.к. Бориса Владимировича за рубеж,  великокняжеской компанией, с комфортом  переехала в Кисловодск:

«В мае, когда весь Северный Кавказ был окончательно освобожден от большевиков, было решено, что мы переедем обратно в Кисловодск.
Обратное путешествие было опять организовано генералом Покровским, который прислал одного офицера и десяток казаков из своего конвоя, чтобы охранять Великую Княгиню и Андрея во время следования в Кисловодск.
Двадцать четвертого мая (6 июня) мы покинули Анапу, прожив в ней семь месяцев. В Анапе не было железной дороги, и мы сели в поезд на станции Туннельная, куда доехали в экипажах. Там нас ожидали приготовленные заранее вагоны, в которых мы и поместились в ожидании поезда…

На каждой остановке у дверей вагонов стояли часовые, дабы никто в них не залез. В Кисловодск мы прибыли 26-го в 3 часа утра. В пути были все же кое-какие осложнения. Только благодаря присутствию офицера, приставленного генералом Покровским, мы добрались так скоро, иначе бы мы стояли долгие часы на каждой узловой станции. Я поместилась на своей прежней даче».

В Кисловодске они тихо и мирно прожили до самого конца 1919 года, когда неожиданно начал рушиться весь фронт Вооруженных Сил Юга России:
«В самый канун Рождества были получены очень тревожные сведения о положении на театре военных действий, и мы сразу же решили покинуть Кисловодск, дабы не застрять в мышеловке, и отправиться в Новороссийск, откуда, в случае надобности, легче было уехать за границу.
С болью в сердце Андрей и его мать вынуждены были решиться покинуть Россию…
30 декабря около 11 часов вечера мы отправились на вокзал. Военные власти приготовили два вагона, один первого класса, довольно-таки по тем временам приличный, для Великой Княгини и некоторых знакомых, больных и с детьми, и другой - третьего класса, куда я поместилась с сыном и другими беженцами. В другой половине этого вагона поместилась прислуга Великой Княгини и кухня. Мой Иван догадался захватить из дома маленькую плитку, пристроил ее в вагоне с трубой, на ней его жена все время нам готовила…
Поезд всю ночь простоял на вокзале, и лишь в 11 часов утра следующего дня, 31 декабря, мы наконец двинулись в путь.
До последней минуты к нам в вагон все лезли новые и новые беженцы, умоляя их взять с собою.
На всех станциях была та же картина общей паники. Вагоны брались с бою, у всех была одна мысль: бежать, бежать от большевиков…

С нашим поездом в шикарном салон-вагоне ехала жена Шкуро. Вагон ее был ярко освещен, и можно было видеть богато убранный закусками стол.
На этой стоянке мы и встретили Новый, 1920 год. Когда наступила полночь, поместившаяся с нами в вагоне семья Шапошниковых вытащила откуда-то бутылку шампанского, и мы, грязные, немытые, сидя на деревянных скамейках, справляли встречу Нового года и старались друг друга подбодрить надеждами на лучшее будущее, хотя у всех на душе было очень тяжело. Рухнула вера в Добровольческую армию и в ее бездарных вождей…

Лишь в 3 часа утра 1 (14) января 1920 года мы двинулись дальше и только 4 (17) января прибыли в 9 часов утра в Новороссийск после бесконечных остановок на станциях и разных других осложнений».

Как видим и до Новоросийска Кшесинская, со своей  великокняжеской компанией, добрались относительно благополучно.
Очень характерно и то, что жена атамана Шкуро путешествовала в «шикарном салон-вагоне», а великая княгиня Мария Павловна (Старшая), некогда «лицо, приближенное к императору», довольствовалась лишь «довольно-таки, по тем временам, приличным» (видимо мало разграбленным) вагоном первого класса.
Ничего не поделаешь: к концу 1919года сила и возможности полубандитского атамана в Белой армии уже значили куда больше, чем громкие титулы и придворные связи некогда «великих» князей и княгинь…

В Новороссийске им пришлось познакомится с ужасами катастрофы деникинской армии и невиданным хаосом новороссийской эвакуации:
«В Новороссийске мы прожили шесть недель в вагоне, пока наконец смогли уехать. Осложнений было масса: то нет парохода, то он слишком мал, то он идет только до Константинополя, то на нем случай сыпного тифа, то требовали неимоверно высокую плату. А мы все живем в нашем вагоне….

 Все пароходы шли только до Константинополя, где приходилось сходить на берег, поселяться в гостинице, получать визу и ждать парохода. Великая Княгиня хотела ехать без остановки в Константинополь.
Начальник английской базы в Новороссийске также советовал подождать немного, пока не подойдет соответствующее судно. Наконец нам сообщили, что ожидается итальянский пароход, который пойдет обратным путем прямо до Венеции, лучшего искать было нечего. Вскоре он прибыл и оказался пароходом «Семирамида» итальянского «Триестино-Лойд».
Тринадцатого (26) февраля 1920 года мы все стали на него грузиться. В этот день мы покинули Русскую землю, так как перешли на итальянский пароход, хотя еще оставались в пределах русских вод. После всего нами пережитого каюта первого класса нам показалась невероятной роскошью…

Двадцать восьмого февраля (12 марта) мы вошли в Босфор и бросили якорь в карантинной бухте, где всех пассажиров и команду свезли на баркасах на берег и по пятнадцать человек вводили в дезинфекционные камеры. Там всем предлагали раздеться: деньги, драгоценности, кожаные вещи, пояса и сапоги мы должны были завернуть в узелок и имели право держать при себе, а белье и платье отправляли в паровые камеры. Температура в камерах была настолько высока, что все кожаное, как пояса на штанах, сгорало...
 
На следующий день, 29 февраля (13 марта), мы пошли на Константинополь, где бросили якорь, а к вечеру, после санитарного осмотра, наш пароход был поставлен к пристани, но на берег никого еще не пускали….
В Константинополе мы получили французские визы и сейчас же послали телеграмму в Кап-д'Ай о нашем скором приезде».

В заключительной главе поговорим о жизни Матильды в эмиграции.

(Окончание:http://www.proza.ru/2017/11/23/784)