помпеи

На картинке во «взрослой книге» люди в страхе бежали подальше от горящих домов, рушащихся стен, падающих статуй. Очевидно, была объявлена воздушная тревога, а они не успели во-время спрятаться в бомбоубежище (я не догадывалась, что на картинке изображена трагедия, разыгравшаяся в античные времена); особенно мне жалко было голых детей -наверное, бомбёжка застала их во время купания, и они побежали прятаться, не успев одеться.
А где, интересно, их купали?  в бане или дома?
У нас и до войны ванны не было, но тогда меня купали дома, а теперь я с мамой выстаивала часовую, а то и двухчасовую очередь, чтобы попасть в Селезнёвскую баню. Иногда это была баня в Оружейном переулке, но очередь от смены бани не уменьшалась. Мама читала, а мне спокойно стоять надоедало, я вертелась, прыгала по ступенькам вверх и вниз, играла в голышка, которого таскала в кармане пальто, и то и дело спрашивала:
-Мам, скоро мы подойдём? Мам, долго ещё?
Наконец, мама не выдерживала:
-Ну всё. Последний раз тебя взяла. Будешь так себя вести, больше со мной в баню не пойдёшь.
И как же тогда? Дома мыться я не хотела, дома было холодно, а в бане я отогревалась, полученного жара хватало даже на дорогу домой. После маминой угрозы я тихонько раздевала и одевала куколку, стараясь не попадать маме на глаза, и думала о бомбёжке на той картинке- она, видимо,случилась летом, осенью все люди были бы одеты теплее.
А ещё я вспоминала, как полгода назад, до войны, ни в какие бани меня не водили.

Голландка жарко натоплена. Я кручусь около дедушки, который выгребает золу, подметает металлический лист, прибитый к полу у печки, складывает оставшиеся от растопки лучинки :
-Помогай, помогай, да смотри, ручку не занози, -дедушка отбирает у меня занозистую щепку, берёт острый ножик и ловко, мне кажется, волшебно, превращает её в небольшую лодочку:
-Будешь сейчас кукол катать.
Идут приготовления к моему вечернему купанию. Две табуретки уже на месте, около печки, стоят, почти загородив проход между голландкой и роялем. На них установят большую оцинкованную ванну с двумя кольцами по торцам высоких бортов. На этих кольцах она висит обычно на кухне под самым потолком. Потом из ведра нальют в неё тёплую, нагретую на газовой плите воду, а из чайника с кипятком будут подливать, пока бабушка, то и дело окунающая локоть в воду, не скомандует:
-Будет. Хорош,-
и дверь в комнату закроется на крючок.
Я тоже деятельно готовлюсь к обожаемому купанию, собираю резиновых уток и собак, а для катания на новой лодочке снимаю с кукольного стульчика маленького голыша, у которого от частого мытья вся первоначальная краска слезла. Мы с Иришей, моей двоюродной сестрой и ровесницей, пытались её восстановить с помощью карандашей, поэтому румянец на щеках у пупса залезал на глаза, а подбородок был красный, как и рот.
-Лорунь, ты что ж не раздеваешься? Всё готово.
Меня в четыре руки освобождают от одежды и опускают в ванну. Блаженство! Мне дают немного поиграть и поплескаться, а потом трут спину, намыливают голову, приговаривая:
-Терпи казак, атаманом будешь,-
когда мыло попадает в глаза. Наконец, сполоснув прохладной водой в последний раз, мама принимает меня из бабушкиных рук в приготовленное большое махровое полотенце.
-Кто там рвётся в дверь? А! Это Шура, сейчас открою…
-Что ты, решил у нас ночевать?
-А мы тут баню устроили…
Дядя Шура входит в комнату, и пока идёт уборка «бани», тихонько, для меня, наигрывает на рояле что-то очень приятное, похожее на «спи, моя радость, усни…». И я засыпаю.
Наутро меня ждёт любимое развлечение. Когда дядя оставался ночевать, особенно после концертов (он был профессиональным музыкантом), все домашние с утра ходили на цыпочках, стараясь дать ему выспаться. Наконец, бабушка начинала поглядывать на часы, висящие в проёме между двух окон, и громко звать:
-Шур, а Шур-пора вставать. Ты слышишь? Одиннадцатый час пошёл. Соня ты этакий. Шура, вставай.
В ответ дядя натягивал на голову одеяло и продолжал безмолствовать, а иногда демонстративно храпел, делая вид, что не слышит:
-Шура, хватит тебе дурака валять, подымайся, слышишь?
Я терпеливо ждала, когда бабушка наконец-то скажет:
-А, ну, Лорунь, буди лежебоку.
Это был долгожданный сигнал к действию.
Дядя спал на походной парусиновой раскладушке, ножки которой для устойчивости распирались четырьмя палками. Вот эти-то палки я и должна была вышибить, чтобы кровать сама собой сложилась, а дядя оказался на полу.
Я мчалась за Иришкой, и мы вдвоём пытались свалить дядю Шуру, а он хватал нас из-под одеяла длинной рукой, нарочно пугал, страшно рыча,-в конце концов мы устраивали весёлую кучу-малу, уже втроём барахтаясь на полу. Потом мы помогаем убирать постель и бежим на кухню-там бабушка готовит завтрак. Она доверяет нам нести тарелки с «освежённым»-слегка подогретым перед подачей на стол белым и чёрным хлебом.
Весной в тарелках были печёные «жаворонки». Я училась их лепить из выделенного мне колобка теста. У бабушки птички выходили ровными, с глазками-изюминками; у меня получались такими убогонькими, на которые без жалости и смотреть было нельзя. А когда их вынимали из печки, они и вовсе переставали напоминать птичек. Бабушка успокаивала: -Ну, ничего, ничего. Не боги горшки обжигают. В следующий раз получится.
Всё было до войны-купание, игры, жаворонки…

На какое-то мгновение я очнулась от полудрёмы и воспоминаний.В автобусе, следующем на юг Италии, стояла тишина, даже музыка не звучала. Утомлённые трёхдневным бегом по достопримечательностям Рима и Ватикана туристы спали, дремали, молча глядели на проплывающие за окном пейзажи. Из Рима выехали очень рано, предстоял неблизкий четырёхчасовой путь.
Не вся группа решила посетить Неаполь и Помпеи; несколько человек осталось в Риме, чтобы спокойно погулять по городу и  пофотографировать. Для меня вопроса-остаться в Риме или на один день съездить на юг Италии-не существовало: наконец-то исполнится давняя мечта- увидеть Помпеи собственными глазами.
Скоро, совсем скоро увижу античный город, чья трагедия волновала меня, будоражила воображение с детских лет, с осени 41-ого года.

Война. Москву бомбят, слышится стрельба со стороны Химок. Во дворе вырыли «яму» или «щель»-бомбоубежище. Больше не надо бежать к метро Маяковская, услышав противный вой сирены и объявление по радио: «Граждане, воздушная тревога».
Мы остались в Москве, поверив дяде Мише-Иришиному папе, что Москву не отдадут. Бабушка повторяла как заклинание:
-Миша (военный кинооператор) с фронта звонил, он точно знает.
Ириша уехала в Алма-ату, эвакуировалась вместе с тётей Лизой, своей мамой. Дядю Шуру проводили на фронт, он записался в ополчение. Дедушка, мама и мамина сестра Катюша-днём работают, а вечерами дежурят, тушат зажигалки.
Дома стало тихо и пусто, скучно и холодно. Часами я играю в мячик- и об печку и об пол, и за спинку, за головку-слева, справа, вверх и снова ловлю послушный мячик:
-Ба…посмотри…
-Ловко. Ловко у тебя выходит.Только смотри, вазу-то на сбей,-
и бабушка удаляется на кухню.
Потом «помогаю» бабушке по хозяйству. Люблю гладить. У меня есть маленький чугунный утюжок, и я усердно вожу им по наволочке. Когда же в очередной раз прошу бабушку его нагреть, слышу:
-Ну что ты, Лорунь, как банный лист привязалась, иди, порисуй или вот книжки свои посмотри.
Перебираю книжки, сложенные на нижней полке этажерки. Нет, не интересно, все их знаю наизусть; решаю поискать книжки с картинками среди «взрослых» книг. На второй полке после ухода дяди Шуры на фронт были сложены его ноты. Дедушка переплел ноты в большие тоненькие книжечки; среди них замечаю одну другого размера- небольшую и потолще; вытаскиваю её из общей кипы и открываю. Да, есть картинка!
На ней изображена бомбёжка. Очевидно, на мирных людей «коварно напали», и они не успели вырыть «щели» в своих дворах. Бегу к бабушке за объяснением:
-И где же ты её откопала? Это Шурина книжка, положи- ка её назад.
-Это бомбёжка? Книжка о войне?
Бабушка, сославшись на то, что без очков не видит, мельком глянув на картинку, подтверждает:
-Ну да, о войне, только в давние времена, видишь как одеты, не по-нашему.
Читать я ещё не умела, а когда научилась-не могла найти книжку со страшной картинкой. Наверное, бабушка убрала её от меня подальше.

Первый раз я приехала в Ленинград уже будучи студенткой, после папиной реабилитации, в начале «оттепели». В Русском музее в одном из залов увидела огромную картину, в которой узнала ту, бледную и нецветную из непрочитанной книги: Карл Брюллов « Последний день Помпеи». Так вот что я принимала за «войну в давние времена».
Картина ошеломила: полуодетые босые люди с ужасом взирают на объятые пламенем здания, на падающие статуи и колонны; испуганные кони несутся куда-то, сбрасывая всадников; на дороге валяется колесо со сломанной осью, рядом распростёрта молодая женщина, возле неё голый ребёнок. Их вот-вот затопчут –на её зеркальце, на  вещи, рассыпанные по плитам мостовой, сейчас наступят двое, несущие старика. За ними молодой человек уговаривает обессиленную спутницу встать и бежать подальше от страшного места. Слева женщина с двумя девочками, они не в силах двигаться; мимо проходит богач, нагруженный добром. В центре семья- мать одной рукой держит младенца у груди, другой прижимает к себе голого ребёнка постарше, отец семейства выставил руку, стараясь защитить своих любимых от летящих камней. На ступеньках, у дверей храма-давка-кто-то выбегает, кто-то хочет укрыться в здании, но стены уже шатаются. Чёрное небо, всполохи белого света и бушующее пламя над головами гибнущих, пытающихся спастись людей -с нереальной силой передают кошмар, вызвавший трагический исход людей -невозможно отойти от картины. Не знаю, сколько времени я простояла возле неё.
Подошла небольшая группа молодых людей, как я поняла, студентов художественной школы. Их вела пожилая худенькая женщина с указкой. Я прислушалась:
- «Везувий зев открыл-дым хлынул клубом-пламя
Широко разлилось, как боевое знамя.
Земля волнуется-с шатнувшихся колонн
Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,
Под каменным дождём, под воспалённым прахом,
Толпами, стар и млад, бежит из града вон.»
-Так Пушкин описал увиденное на картине Брюллова, которому удалось передать ужас людей от неотвратимой гибели... -начала ведущая свою лекцию. Она рассказывала о поездке Брюллова в Италию; о том, какое впечатление произвело на молодого художника посещение города, более полутора тысяч лет погребённого под пеплом в несколько метров толщиной; о том, что извержение вулкана Везувия произошло в 79 году новой эры, но лишь в 18-ом веке начались раскопки Помпеи. Я узнала, что увиденные руины вдохновили Брюллова на создание картины, в которой он захотел изобразить трагическую судьбу его жителей в момент извержения вулкана; что художник работал над картиной в течение трёх лет, стараясь достоверно изобразить обстановку античного города и быт горожан - посещал археологический музей в Неаполе, делал многочисленные зарисовки в откопанной части города.
Потом она стала говорить о световых эффектах, о том, какое внимание Брюллов уделил разработке композиции будущей картины и как удачно разбита толпа на группы.
Уже уходя я услышала о сочетании классицизма с романтическими чертами в творчестве Брюллова и что «завтра мы поговорим о романтизме в живописи в первой половине 19 века».

В Ленинграде я остановилась у родственников и каждый вечер докладывала им, где побывала и что повидала.
Вернувшись из Русского музея я рассказала о «встрече»- о том, как узнала в картине Брюллова поразившую меня в детстве картинку «о войне в давние времена» из непрочитанной книжки.
Тётя, мамина двоюродная сестра, вздохнула и вдруг спросила:
-Тебе сколько лет? Двадцать?
-Девятнадцать исполнилось.
-Вот то-то и оно, а мне повезло застать мирное время, ещё до первой мировой войны. Мы тогда в гимназии зачитывались романами английского писателя Бульвер-Литтона; и твоя непрочитанная книжка –один из самых известных его романов, называется-«Последние дни Помпей». Мне он очень нравился - там о любви молодых людей, правда, было много отступлений с рассуждениями автора, их, помню, я пропускала.
Так выяснилось, что за книгу я вытащила из кипы дяди Шуриных нот.

Дома в Москве начался ремонт в связи с переездом моих родителей из Костромы. Все было сдвинуто с мест, а часть вещей и книги в коробках вынесены в сарай; найти нужную книжку в этом завале было невозможно.
Я подумала, что лучше самой увидеть описанное в книге и запечатлённое в картине и решила обязательно поехать в Италию:
-Вот начну работать, накоплю денег и поеду, увижу Помпеи собственными глазами.
Это было время всеобщих надежд на лучшую свободную жизнь, и я нисколько не сомневалась в осуществлении задуманного.
Работать я начала через несколько лет, но наивно было полагать, что вот захочу и поеду в Италию. Мне сказали, что сначала я должна съездить в социалистическую страну; когда в месткоме появились путёвки в Чехословакию, я подала заявление.  Но и туда не пустили, объяснив, что стаж работы мал- нет двух лет (кстати, два года исполнялось меньше чем через месяц).
В общем, я крепко обиделась и больше никаких заявлений не подавала.
Прошло много лет, но желание увидеть Помпеи собственными глазами не исчезло. Теперь я жила в Питтсбурге и беспрепятственно приобрела туристскую путёвку по Италии с посещением Кампании.

Мы подъезжаем к стенам Помпеи. Нас встречает очаровательная неаполитанка Габриэлла, будто сошедшая с полотна Брюллова.
Тщательно произнося русские слова она рассказывает историю Помпеи, богатого порта, в котором крепнут торговые связи, развиваются ремёсла, растёт благосостояние жителей. Они занимаются спортом, ходят в клубы, в театры, посещают битвы гладиаторов, торгуют, ведут активную общественную жизнь. Их уже 25000.
Как на машине времени мы перенеслись в античный город: идём по узким высоким тротуарам вдоль мощёных улиц со следами колеи, оставленной древним транспортом (подумать только-2000 лет назад!). Наше внимание привлекают небольшие граффити-вывески у домов: тут жилище булочника и хлебопекарня, тут жил рыбак, а в этом заведении работали жрицы любви (хвастливая вывеска у входа приводит всех в смущение). Проходим мимо рынка, кажется- в рыбных рядах до сих пор сохранился характерный запах; рассматриваем устройство богатого жилища; а вот бани-мужское и женское отделения с раздевалками, гимнастическим залом. Интересно, что в античные времена в женское отделение подавалась только тёплая и горячая вода; в мужском отделении был обязателен бассейн с холодной водой. Мы видим казарму и школу гладиаторов, проходим мимо двух театров с замечательной акустикой (в чем убедились сами).
Ноябрь, но нам повезло-ясное голубое небо, ярко светит солнце, на дорогу падают резкие тени. Подставляем разгорячённые быстрой ходьбой лица под лёгкий ветерок с недалёкого моря. Идём по пустынной улице- никого кроме нашей группы. Не та ли эта улица, с картины Брюллова? Может быть я не узнаю её из-за другого освещения? На картине оно- страшное чёрно-красное, похожее на то, что напугало меня летом 41 года в подмосковной деревне, куда мы с бабушкой поехали, несмотря на начавшуюся войну.
Бабушка не сомневалась, что к нашему возвращению в конце августа война закончится. Но вот ещё не начался август, как небо со стороны Москвы окрасилось в багровые тона, запылало. Вся деревня высыпала на улицу:
- Москва горит, Москву бомбят...
И мы вернулись домой в самые тревожные для Москвы дни.

Габриэлла рассказывает, что извержение Везувия началось 24 августа и продолжалось три дня- можно было спастись- уйти, убежать, уехать, многие так и поступили. Но 2,5 тысячи человек не покинули город; 10 процентов населения не дожили свой земной срок, все вместе шагнув в вечность в виде форм для отливок. Почему они остались? Что движет сознанием людей в грозные часы, влияет на их решения? Например, почему мы остались в Москве, не эвакуировались? Риск был велик, но и велика была вера в непобедимость нашей армии, в то, что Москву не отдадут, вообще (и это главное), не хотелось покидать свой дом, страшила неизвестность, а «дома и стены помогают». 
Повезло, Москву не отдали.
А вот Киеву не повезло.
Бабушка и дедушка моего папы тоже не захотели уезжать из Киева:
- Во первых, Киев не отдадут, а во вторых немцы-культурный народ, они не сражаются со стариками, мы пережили первую мировую войну, переживём и вторую.
Вот так они думали, логично рассуждали и закончили свои дни в Бабьем яру.
Ничего не изменилось в психологии людей за прошедшие 2000 лет.
-Мы очень много знаем о жизни этого города,-продолжает Габриэлла,-
именно потому, что он оказался законсервированным на века. 
Несмотря на природные катаклизмы (за 10 лет до извержения Везувия здесь случилось землетрясение)- строения Помпеи-виллы, бани, пекарни, театры и дворцы -сохранились лучше, чем римские, разрушенные варварами.
Я вспомнила, как возле раскопок в центре Рима меня поразила фраза экскурсовода: -Перед нами 18 культурных слоёв...
Толщина каждого слоя зависит от времени проживания людей на этом месте, пока не наступит такая беда, которая вынудит людей покинуть нажитое поселение. Значит здесь, в Помпеях, мы находимся внутри культурного слоя-людей нет, а слой-вот он-и жилища сохранились, и новые поселения на этом месте не возникли. Уникальное место и такое печальное- безжизненное, безлюдное.
А что найдут будущие археологи в культурном слое Москвы, соответствующем эпохе строительства социализма в стране?

В прошлом году я побывала в Москве на своей Краснопролетарской и не могла сообразить, где же стоял мой дом, в котором прошли детство и юность. Неужели на месте этой стоянки для автомашин? Моя часть «культурного слоя» оказалась закатанной в асфальт. И что же найдёт будущий археолог при раскопках? Может быть -странный металлический обломок под асфальтом в кучке пепла, бывшей когда-то деревом. И будет гадать, что же это за предмет и как им пользовались в 20 веке? Никто, никто не догадается, что давным-давно две девочки играли в куклы. Было лето, жарко, но уже второй год на дачу их не вывозили-шла война. И девочки вынесли игрушки во двор: пупсика  с намалёванным красным карандашом румянцем и мебель для него-стульчик и столик из осколков не то фугасок, не то снарядов. На поверхность одного осколка, покрытого тряпочкой, поставили посудку-остатки настоящих, ещё бабушкиных бирюлек, другой осколок служил стульчиком.
Наигравшись, девочки собрали игрушки, не забыв куколку и посудку, а вот осколки, возможно, оставили под деревом. Дома у них такой «мебели» было много-насобирали ещё в позапрошлом году, когда Москву сильно бомбили и обстреливали из орудий. Стрельбу было слышно даже дома, при закрытых окнах.
Нет, не узнает археолог будущего ничего этого, если не дойдут до него письменные свидетельства прошедшей эпохи, например, письма с рисунками, отправленные девочками своим папам-одному на Запад на фронт, другому на Восток, в лагерь на Колыму. Каждая нарисовала куклу за обедом и пояснила: «это пупсик», «это-стол-осколок».
Вот так вывески, настенные надписи и письма Плиния младшего доносят до нас дыхание жизни в те далёкие античные времена.