Лоб плюс грабли равно Городской роман

                И Р И Н А  О Р Л О В А


                Л О Б + Г Р А Б Л И = ... :-))









УДК 82-31
ББК 84(2Рос)6-44
  О 66
© Орлова И., текст, 2014
© Издательство «Директ-Медиа», 2014


О 66 Орлова И.
Лоб + Грабли = … :-))
Иногда уход  мужа отнюдь не трагедия. Особенно, если долгое время вы живете хуже, чем кошка с собакой. Особенно, если вдруг понимаешь – жизнь не кончается с разрывом никому не нужных отношений, а только начинается. Только вот леди Судьбе угодно постоянно подбрасывать нам всевозможные сюрпризы и, ехидно улыбаясь, наблюдать, как мы их принимаем. Так и случилось в нашей истории. Именно тогда, когда Юлька решила, что начинать с чистого листа и строить новые планы на жизнь – это нормально и даже интересно, судьба обрушивает на нее одно испытание за другим. А тут еще и странная картина, и полтергейст в квартире, и духи неупокоеные,  и прочие всякие разные «чудеса в решете».Но если рядом верные друзья, готовые прийти на выручку, можно справиться с любой бедой и выйти победителем из самой безнадежной ситуации.







(Все герои вымышлены. Все совпадения случайны. Все байки подслушаны. Автора же вообще не существует — в чем она сама искренне призналась, прежде чем скромно… гм-м… (скажем так) растаять в воздухе...)





ПРОЛОГ

Часть 1. Предыстория.

…Бой длился не очень долго. От роты белогвардейцев осталась разве что половина. Белые, отстреливаясь, отступали к видневшемуся за косогором лесу, красные занимали деревеньку.
 
В небольшой церквушке на окраине деревни укрылись белогвардейский офицер с денщиком. Офицер был тяжело ранен: пуля пробила правый бок, задев печень. Денщик тоже пострадал: наспех перевязанная левая рука висела плетью. Патроны кончились, бесполезные револьвер и винтовка валялись около сдвинутых вместе и стоявших у стены широких лавок, на которых лежал офицер. Оставались лишь ножи, но нож против пули — плохая защита.

— Брось меня, Игнат! Я же врач, меня не обманешь. С такой раной не выживают, — шептал офицер потрескавшимися губами. — Уходи, пока есть возможность.
— И не надейся, барин! Я твоему батюшке слово давал, что не покину тебя. Я ж тебя, дитятю еще, на руках качал, ты мне, барин, завсегда навроде сына был. Да и некуда мне идти. Имение разграбили, родителей твоих… царствие им небесное… Матрена моя еще в запрошлом годе Богу душу отдала, а деток у нас не народилось. Сам знаешь, барин, тиф-то тогда почти всю деревню выкосил, — отвечал мужик, и при упоминании о жене и хозяевах перекрестился на темный иконостас. — Вот до ночи переждем, а там и видно будет. Может красные уйдут. Деревенька-то бедная. Что им тут делать? Ни кормежки, ни лошадей. Я вот тебе, барин, сейчас водички…
— А ну, выходь, сволочь белая! — раздалось у двери, и одновременно последовал резкий удар ногой по доскам.
— Как же это я щеколду не закрыл? Дурак старый! — вихрем пронеслось у Игната в голове.

Тяжелая дубовая дверь, натужно заскрипев, сначала, будто нехотя, приоткрылась, но под напором не устояла и распахнулась настежь. На пороге возникли двое красноармейцев.

— А ну встать! — рявкнул один из них, видимо, командир.
— Не может он встать, — зло ответил Игнат, загораживая офицера. — Ранен тяжело.
— Ну, так добьем, чтоб не мучился! — издеваясь, хохотнул другой красноармеец. — Товарищ командир, разрешите облегчить страдание их благородию?
— Креста на вас нет! … … … — Игнат грязно выругался и наклонился к пытающемуся приподняться офицеру, стараясь здоровой рукой незаметно выхватить из-за голенища нож. — Будьте вы прокляты, ироды красные! Что б вы сдохли как собаки подзаборны…

Два коротких выстрела гулким зловещим эхом отозвались под куполом церкви. Кровь офицера и его денщика, перемешавшись, лениво закапала на пол, затекла на лавку и, добравшись до стены, тонкой струйкой поползла вниз…
***
…Проклятие, произнесенное перед смертью в месте Силы, вбирает эту силу в себя, не давая душам уйти туда, где им надлежит быть. И потому пала тяжелая, беспросветная тьма на неприкаянные души офицера и его денщика.
***
— Ой, барин, что ж это делается — я ж через тебя стенку вижу. Ты как будто просвечиваешь…. Господи, да как же? Где мы, барин?
— Да там же, где и были, в церквушке этой… знаешь, ты тоже прозрачный, Игнат… И ничего не болит, и ран не видно, и крови…
— Это что ж получается, мы умерли, барин, и теперь привидениями стали?
— Наверное. А может, духами или призраками. Как странно, никогда я в них не верил… Впрочем, какая разница? Главное, что мы друг друга видим как при жизни. И неважно, что полупрозрачными. А, знаешь, так даже лучше.
— Кто бы спорил... Значит, в царствие небесное мы не попали, барин.
— Значит, не попали, Игнат. Что-то, видимо, не пускает… Может, проклятие не дает?
— Точно, по рукам и ногам связывает. Да ведь нет у нас ни рук, ни ног, вообще ничего нет!.. только видимость одна…
— Тут ты неправ, Игнат. Тела нет, а души остались. Вот на них-то и лежит проклятие подсердечное, да еще и перед смертью…
— Глянь, глянь, барин — это ж мы там лежим… на лавке-то… И кровищи-то, кровищи…
***          
— Чего надоть-то, сынок? — окликнул старик молодого ординарца. — Да ты говори, вижу же, что дело у тебя какое-то. По службе что ль чего приказали?
— Нет, отец, не по службе.
— Ну, так, тем более, говори.
— Мне бы тех, что в церкви, схоронить. Не в общую яму, а как положено.
— Земляки что ли?
— Земляки. Я офицеру жизнью обязан.
— Не подстрелил он тебя, пожалел?
— Да нет, отец. Он наш молодой барин, врач. Меня мамка, когда рожала… В общем, никак она разродиться не могла. А повитуха не справлялась. Батяня к барину побежал телегу просить, чтобы мамку в город вести. А тут и сын его случился. Ну и помог мне на свет появиться, и мамку выходил. А батяне сказал, что не довез бы он мамку до города, померла бы, ну и я, тем паче, не родился.
— Эвон как! Да, это дело понятное.
— И денщик его, Игнат, он в соседнем с нами дворе жил, — продолжал тихой скороговоркой парень, делая вид, что поправляет покосившуюся скамейку у дедова плетня. — А при молодом барине Игнат служил в дядьках. Хорошие они были, добрые. Когда, бывалоча, с города приезжали, детишек деревенских пряниками угощали. Да и вообще, мы любили их. И старых графа с графиней тоже. Да только, когда революция случилась, стариков-то даже спрашивать ни о чем не стали: именем этой революции по девять грамм свинца уготовили. Кому они были враги, спрашивается? Уж дали бы дожить, им и без того немного оставалось. Мы их тоже тайком схоронили. Все как положено. И могилку убрали, и помянули всей деревней. А тут опять красные командиры налетели. Ну и ничего не оставалось делать — или к стенке становиться, или в Красную армию записываться. Но я, отец, пусть меня даже потом расстреляют, коли прознают, все равно должен спасителя своего и мамкиного схоронить по-человечески. За красных он, за белых, да хоть за буро-малиновых с крапинкой, а за добро добром отдать положено.
— Верно мыслишь, сынок. Правильно тебя батька с мамкой учили, в уважении. Ну и я хорошего человека уважу. К ночи, кады освободишься, приходь. Схороним твоего барина, как должно. Да и остальных-то, что полегли, поутру тоже погребем. Все одно, окромя нас, деревенских, некому будет. Вы ж тут не задержитесь. Разве что начальство твое прикажет ваших схоронить с почестями.
Ночь выдалась темная. Как по заказу. Дед и ординарец аккуратно опустили офицера и денщика в неглубокую могилу, тряпицей чистой прикрыли, засыпали землей, обложили дерном холмик.
— Крест бы поставить, отец, да времени нет.
— Крест мы потом справим, сынок. Пущай война подальше откатится. Наши-то старики болтать не будут, а пришлым людям, коли заинтересуются, набрешем что-нибудь. Не впервой.
— Я вот тут тебе, отец, хлебца припас. Ты уж прости, да больше-то уважить нечем.
— Что ты, сынок, и этого за глаза хватит. Хлеб, он всему голова и самый дорогой подарок! Эх, вот ведь война окаянная, — утирая рукавом пот, прошептал дед, пряча ковригу за пазуху. — Брат на брата идет, да лютует пуще немца. Ты не боись и не волновайся. Все честь по чести будет. В девятый день и в сороковой я тихонечко молитовку прочитаю заупокойную. Водички на могилку принесу, хлеба корочку. А коли самогоном разживусь, то и самогону. Чтобы, значится, все как у людей было. Батюшка-то наш еще в начале революции помер, а за ним и дьяк, а то бы уж они-то постарались.
— Что ты отец, что ты. Да их бы уже давно к стенке поставили. И хорошо, что своей смертью ушли. А я, отец, воевать не люблю. Мне земля ближе. Да и девчонка у меня в деревне осталась. Мы с ней в прошлом годе по зиме повенчаться хотели, а тут революция. Деревня ж наша от Москвы недалече: день да ночь на телеге-то, а к утру уже и первопрестольная, так что нас быстро всех закрутило да разбросало, кого куда.
— И у нас та же оказия, сынок. Деревню чисто пополам разделило. Разбежались по разные стороны, и ни один покамест не возвернулся. Кто где воюет, кто кого бьет? И все себя правыми считают, ни один не виноватый. А чего делить-то было? Земли-то у нас много, Расея-матушка куда как велика, неужто на кажного не хватило бы? Ох, беда. И за что отец небесный нам такое наказание послал? То немец, итить его в душу, то братоубивство. Много еще кровушки-то прольется, чует мое сердце... Ты, сынок, иди, вон светает уже. Летние ночки коротки. Кабы не хватились тебя.
— Спасибо тебе, отец, за все!
— Иди, иди, сынок. Храни тебя Господь! ...
***
— Смотри-ка, барин, молитвы нас не отпустили. Не для нас с тобой, видать, царствие небесное. Чем же мы хуже? Вот ведь — ни в раю, ни в аду — посерединке бултыхаемся, как это самое... которое в проруби. Чего улыбишься, барин, аль не прав я?
— Не отпустили, Игнат, и не могли отпустить… Мы ж без покаяния уходили, а тут еще и проклятие это…
— Так что ж, славить их надо было, аллилуйю петь убивцам…
— Аллилуйю — это ты хватил, Игнат. Впрочем, я тоже от себя много чего добавил, когда ты высказывался… Да кто ж знал… Ладно, похоронили нас, отчитали… и слава Богу.
— Твоя правда, барин… Все лучше, чем у чертей на сковороде жариться.
— А раз так, Игнат, надо как-то обживаться.
— Тогда, значится, еще повоюем!
— Заплатят нам большевики, Игнат! Кровью заплатят! За все…
— Давай догоним их! Теперь-то они ничего нам не сделают, а мы позабавимся.
— Нет, Игнат, не получится. Дальше церковной ограды не уйти. Чувствую, крепко нас держит.

Часть 2. Церквушка.

…Старая церквушка пользовалась в округе дурной славой. Во времена коллективизации ее неоднократно пытались снести, но так и не сумели. Здание как будто было живым, и стоило к нему приблизится со взрывчаткой или с другим каким орудием разрушения, начинало тихо но жутко стонать. А еще казалось, что прямо из каменных стен тянутся к людям темные щупальца, чтобы обмотаться вокруг шеи и задушить. Ни огонь, ни вандалы не смогли причинить зданию никакого вреда. Так и бросили эту затею, высказались, не стесняясь в выражениях, куда бы эта чертова церква пошла со своими бесовскими происками, и занялись другими делами.

Потом, во время войны, как ни странно, строптивая постройка спасла жизнь старому Матвеичу и двум его внучатам. Бомбежка застала деда с внуками недалеко от церквушки, ну и, не помня себя, забежали они внутрь. Дед, обезумев от страха за детишек, бросился на колени и начал истово молиться на образа, малыши забились в дальний угол и плакали. Бомбы рвались рядом, но в церковь ни одной не попало. Когда самолеты с черными крестами на крыльях скрылись из глаз, оставшиеся в живых с удивлением обнаружили, что стоит церквушка цела и невредима. Долго судачили сельчане, и, в конце концов, пришли к выводу, что молитвы тут не при чем, а треклятую церкву даже бомбы не берут.

Впрочем, как показало время, тут они ошиблись. Потрепали ее бомбы при следующих налетах. Горелым пеньком торчала разрушенная колоколенка, вокруг пробоин повываливался облицовочный камень, повылетали стекла сводчатых окон, в крыше, ближе к входу, зияла дыра, дубовую дверь сорвало с петель и отбросило на груду камней, оставшихся от ограды. Но к тому времени жители из деревни ушли и потому узнали, что церковь вовсе не бессмертная, лишь когда вернулись обратно.

Покалеченная войной церковь встретила людей безучастно и по-прежнему никого к себе не подпускала. После войны деревню отстроили заново, правда, немного дальше предыдущей, на высоком берегу реки — никому не хотелось жить на пепелище. Церквушку же не восстановили, и она так и осталась торчать на пригорке старым обломанным зубом. Здание, некогда белое, со временем окрасилось в грязно-серый цвет, с буро-зелеными проплешинами мха, но, несмотря на повреждения, стояло крепко.
***
— Надо нам, Игнат, искать способ выбраться отсюда. Здесь у нас мстить не получается. То ли церковь не дает, то ли мы как-то по-другому тут привязаны.
— Кровь нас держит, барин. И проклятие это, язви его в печенку.
— Гореть бы нам в аду, Игнат, кабы не зарыли нас с молитвами у церковной ограды. Пусть на самом краешке, но все-таки на освященной земле.
— Знать бы, барин, что у тех большевиков наш односельчанин служит, может, по-другому все повернулось бы. И живы бы остались, и не давило бы это чертово проклятие, как стопудовый груз.
— Что ты, Игнат, и его бы порешили вместе с нами как шпиона и предателя. Хорошо, что он правильного сельчанина местного нашел, хоть похоронили с молитвой. Пусть тайно, пусть не в гробу. Но — по-человечески, а не в общей яме.
— Это я, не подумавши, брякнул… И, правда, порешили бы зазря человека хорошего.
— Меня, Игнат, другое беспокоит — место это проклятое, хоть и церковь. Сколько лет прошло, а ничего не происходит, выбраться мы отсюда не можем, всего-то и дел было, что деда с внуками спасли, да сельчан пугали — развлекались, как дети малые. А мы ж не дети, мы без настоящего дела тут скоро совсем свихнемся.
— Вот уж, правда — смертная мука, барин, хотеть, да не мочь… уж лучше в аду…
— Согласен, Игнат, хоть какая-то определенность.
— А вот я что думаю…Надо бы барин, подманить сюда пришлого человека. Может, глянутся ему остатки лавки с нашей кровушкой для какого-нибудь дела.
— А как на растопку пустит?
— Не ехидничай, барин, пустит — значит, так тому и быть, зато хотя бы от места этого отвяжемся. А там — как бог даст.
— Дай срок, подманим. Эх, нам бы нашу нынешнюю силу да перед смертью, задали бы большевикам перцу!
— Ну, дык, никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь. Бодливой корове, как известно, бог рог не дает.
— Ничего, Игнат, нам вот дал, значит, и воспользуемся. Сдается мне, надо до родных мест добраться. Что-то мне подсказывает, что там нам облегчение будет.
— Ну, барин, это правда. В родном доме и стены помогают. А коли дома нет, то все одно — хоть руины, а опять же, родные. А уж земля-то нас всяко помнит. Земля, она вообще все помнит на тыщи годов.
— Это ты правильно подметил. В общем, настраиваемся на пришлого человека. Как ни долга дорога к дому, а с чего-то начинать надо…
***
К 70-м годам в деревне мало кто помнил о чудесном спасении Матвеича, разве что несколько стариков, да те самые подросшие внучата. Да только внучата давно уже жили в городе и в деревню, где у них никого не осталось, носа не казали. Стариков же никто не слушал, за исключением маленьких ребятишек, но и дети воспринимали эти воспоминания как страшную сказку: ведь бога нет, и его специально придумали дедушки и бабушки, чтобы сказки интересней были. А уж когда речь заходила о том, что каждый год в одну из летних ночей выходят из церквушки две черные тени и бродят вокруг до рассвета, ребятишки только весело смеялись.

Впрочем, о блуждающих тенях в деревне, конечно, знали. Но тут ведь как? То посевная, то уборочная, то заготовка кормов — летом в деревне не заскучаешь, только успевай, поворачивайся. А потому не до призраков. Ходят, ну и черт с ними. С хозяйством успеть бы управиться. Однако к церквушке, как будто по молчаливому уговору, не приближались, и детям строго наказали — не ходить. Да те и без наказа сторонились страшных развалин. Что бы там старики не болтали, а церквушка и впрямь оторопь наводила, и это, не сговариваясь, чувствовали все.

…Молодой художник, Ашот Магдасыров, гостивший в деревне у армейского друга, перед самым отъездом домой последний раз прошелся по полюбившемуся ему лесу, искупался в речке, а потом поднялся на взгорок, с которого открывался прекрасный вид на деревню в излучине реки. Если бы не суровые снежные зимы, забрал бы он свою Алию сюда, построил бы дом и жил бы рядом с другом Семеном, работал бы в колхозе. Только Алия плохо будет себя чувствовать зимой. Он сам с трудом привык к этому климату, пока служил под Воронежем, мерз, болел.
 
Неожиданно Ашот вспомнил, что Семен предостерегал его насчет церквушки. Глупости все это, бабьи сказки. Ну что там может быть страшного? Да ничего. Художник решительно повернулся к манившей его полуразрушенной церкви, и уже через несколько минут с интересом разглядывал обветшалые стены. Его как будто что-то тянуло зайти внутрь, какое-то чутье. Повинуясь ему, молодой человек шагнул в дверной проем и огляделся.
 
Странно, но особой пыли и грязи на полу не оказалось: скорее всего, ветер выдувал. От росписи практически ничего не осталось. Иконы, понятное дело, растащили давным-давно, наверное, еще в Гражданскую. Сквозь пробоины в стенах солнечные лучи высвечивали чудом сохранившийся маленький алтарь, да обломки лавки у стены.

Художник присмотрелся повнимательнее. Доски, когда-то бывшие лавкой, слегка потемнели от времени, но все еще казались прочными. И цвет был такой подходящий! Ашот давно искал материал для картинных рам. Вернее, он искал его всегда и очень гордился тем, что ему не надо обращаться в багетную мастерскую. Работать с деревом он с детства любил и умел делать это хорошо. Недолго думая, художник выбрал две небольших доски, сохранившиеся лучше остальных. Аккуратно смахнул с них пыль, завернул в газету и убрал в рюкзак…

Часть 3. Наговор. (Наши дни, начало 2000-х годов).

Неяркое пламя свечей, выхватывало из темноты потемневшую дубовую раму, обрамлявшую незатейливый пейзаж. В их дрожащем свете лист красной бумаги, на котором лежала картина, казался лужей крови… Седая старуха долго что-то шептала над картиной, брызгала на нее пахнувшей ладаном жидкостью. В какой-то момент картина слегка сдвинулась с места, две черные тени беспокойно заметались над пейзажем, но, повинуясь властному жесту старухи, медленно и как будто нехотя втянулись в раму.

— Ну, вот теперь хорошо, — наконец сказала она сидевшей рядом молодой девушке. — Заверни и отвези по назначению. А это, — старуха указала на красный лист бумаги, — надо сжечь и пепел смыть водой в туалете.

Картина, завернутая в газету, перекочевала в полиэтиленовый пакет. Тем временем старуха, скомкав красную бумагу, бросила ее на сковородку и подожгла, поднеся к листу одну из зажженных свечей. Едкий дым наполнил кухню. Старуха снова что-то начала шептать. Бумага горела неохотно, но, в конце концов, огонь сделал свое дело. Девушка открыла форточку, а старуха высыпала пепел в унитаз. Потом тщательно помыла сковородку и только тогда закончила что-то наговаривать.

— Вот и все, детка, теперь остается только ждать, — старуха удовлетворенно хмыкнула.
— Сколько? — поинтересовалась девушка.
— Не знаю. Но не больше года. Выдержишь?
— Выдержу, — зло блеснув глазами, ответила девушка. — А почему так долго?
— А для того, чтобы не возникло никаких подозрений и все произошло как бы само собой.
— Хорошо. Я об этом позабочусь. Никому и в голову ничего не придет, — злорадная ухмылка неприятно исказила красивое молодое лицо, и девушка стала похожа на кобру, изготовившуюся поразить добычу наверняка…
***
— Да, Игнат, измельчали людишки, ох измельчали. Это ж подо что нас с тобой подрядили, а?
— И не говори, барин, твоя правда. Впрочем, нам все едино. Какая разница — кого изводить?
— А забыл, как в войну деда с внучатами спасать бросился?
— Так то ж супротив немца. Немец, он ведь, скоко его не воюй, все ему неймется. И мы его воевали, и после нас его тоже били. Одно слово — немец. А дед тот, барин, правильный был, в красных общинах да партиях не состоял, кузнечным делом пробивался. И большевиков не жаловал, только прикидывался послушным. Да и сын он тому, кто нас хоронил да отпевал. Али запамятовал?
— Да нет, не запамятовал. Это я так, со злости на старуху, наверное. Я бы и бабку, и девицу эту с великим удовольствием извел. С детства девчонка мне не нравилась, а выросла, так и подельщицу разыскала себе под стать. Жаль, кишка у нас тонка. Повязала карга старая так, что и не вырваться.
— Да, барин, против такой не попрешь, придется исполнять чего велено.
— Эх, Игнат, если б не проклятие, давно освободились бы мы, еще в сороковой день после отпевания тем дедом.
— Что толку говорить об этом, барин. Чего случилось, то случилось. Сдается мне, надо выполнить нынешнюю работу так, чтобы от нашей картины постарались поскорее избавиться. А там, может, и до дому доберемся. Мы ж в Москве. А отсюда до родных мест не так уж и далеко.
— Только бы опять не угодить черт знает куда, Игнат, как с отцом этой девчонки, в Среднюю Азию.
— Мы бы сдюжили, если бы наша воля, да тут мы не властны. Зато девке жизнь от души поломали. А через это и до Москвы добрались. Давай стараться, барин, до дома-то уже рукой подать…





Москва. Начало 2000-х годов.

Г Л А В А  1.
Я не сразу поняла — в чем дело, вернувшись домой из командировки поздно вечером, практически ночью. Квартира встретила меня гулкой тишиной и какой-то безжизненностью. Электронные часы на кухонной полке безразлично мигали, высвечивая текущее время — 23.43, 23.44…

Сняв куртку и промокшие сапоги, и с наслаждением влезая в теплые пушистые тапки, я подумала, что муж где-нибудь в гостях. Он ведь не предполагал, что я вернусь на два дня раньше, ну и забурился к кому-нибудь из друзей, а позвонить мне было неоткуда: мобильник я в командировки не брала. Обрадовавшись, что никто не помешает спокойно полежать в ванной и согреться, я резво прошлепала в комнату за чистым бельем.

В комнате стоял настоящий дубняк: балконная дверь оказалась приоткрытой. Я разозлилась. Он что, совсем с ума сошел? На улице отнюдь не май, а ноябрь! Я закрыла балкон и потянулась под софу за шнуром обогревателя. Шнура на месте не оказалось, как и самого прибора. Куда же он делся? Может, обогреватель сломался, и муж отнес его в ремонт? Ладно, открою дверь в комнату и на кухню и включу плиту на полную катушку. Через час прогреется.
 
Подхватив брошенную в коридоре дорожную сумку, чтобы разобрать вещи, я вдруг заметила на полу записку, лежавшую между вешалкой и висящим рядом с ней на стене большим зеркалом. На неровно оторванном листочке в клеточку значилось, что дражайший супруг возвратился по адресу прописки на постоянное место жительство, то есть к свекрови, и наши отношения на этом прекращаются. Иными словами — сбежал, не вдаваясь в объяснения.

Что ж? Если люди расходятся, в девяти случаях из десяти виноваты они оба. В той или иной степени. «Леди, выходящая из автомобиля, увеличивает его скорость» гласит английский эквивалент русской пословицы «Баба с возу — кобыле легче».
Честно говоря, я не расстроилась. К нашему разрыву шло уже давно, и для меня оставался неясным только один вопрос — когда же это случится? И вот сподобились. Расстались. Впрочем, так даже лучше. Без ненужных взаимных претензий, раздела подушек и прочей тягомотины.

Я с интересом отправилась в обход по квартире, мурлыча: «… если к другому уходит невеста, то неизвестно — кому повезло…». Муж, со свойственной ему скрупулезностью, забрал то, что считал исключительно своим имуществом. Оно, как выяснилось, включало в себя, помимо евойных  шмоток, аппаратуру, часть дисков с музыкой, некоторое количество книг, шторы с кухни, две книжных полки из пяти и один стул.

— Бриллианты в другом запрятаны! — фыркнула я по поводу стула, но оценить мое остроумие было некому.

В холодильнике обнаружились яйца, кусочек масла, плавленый сырок и две котлеты. Макароны, гречка, сахар и заварка, как и всегда, мирно проживали на кухонной полке. Прекрасно. Первым делом чай. И сигаретка.

Сигарет оказалось всего две штуки, и до утра раздобыть хоть что-нибудь не представлялось возможным в радиусе от Земли до Луны. Ну, в крайнем случае, в ближайших районах. Ночной магазинчик, мимо которого я проходила по дороге к дому, заботливо закрыли на учет, а подруга Стелка, живущая в соседнем доме, приедет в Москву только в понедельник. Еще одни мои близкие друзья (и соседи по лестничной площадке), Валька с Лехой, грели спинки в Египте. Больше никого в округе я потревожить в такое время не могла. Не белый день и даже не вечер, а самая что ни на есть темная ночь. А завтра хоть и суббота, но все равно неудобно беспокоить людей, с которыми я была в хороших отношениях, но которые не являлись моими друзьями.

Чисто машинально я потянулась к телефону и набрала знакомый номер. Только бы Вовка не удрал на какую-нибудь дискотеку.

— Слушаю, — бодренько отозвался Рыжик. (Рыжим парня прозвали за золотисто-рыжий цвет волос, а вовсе не потому, что он во всех ситуациях оказывался крайним).
* * *
Рыжий, Рыжик, Рыж, он же Голубев Владимир Сергеевич, был сыном моей подруги и бывшей коллеги по работе Тамарки Голубевой, так что Рыжего я знала давно. Вместе с Томкой, которую гораздо чаще именовали Томычем, мы проработали довольно долго, пописывая статейки в соседних отделах одного издания. За это время Рыжик успел из безалаберного подростка превратиться в рослого красивого парня и утвердиться в качестве моего закадычного друга.

Потом судьба развела нас с Томычем по разным учреждениям, что не помешало нам сохранить нашу святую и трепетную дружбу, можно сказать, «домами», несмотря на то, что виделись теперь мы крайне редко.

Промаявшись месяца три, после того, как наше бывшее издание приказало долго жить, Томка взялась за организацию своего собственного детища. Меня к тому времени уже занесло на другую работу, где я очень неплохо себя чувствовала. Томка же основала журнал с совершенно жуткой гламурной тематикой, от которой меня, мягко говоря, тошнило. Потому как, фигурально выражаясь, писать про розовые бантики со стразами для «куколок Барби»… от одной мысли об этом у меня пальцы сводило судорогой, и они наотрез отказывались печатать литературный текст (что до нелитературного — так он сам просился явить себя во всей красе уже при мимолетном намеке на это сладко-розовое «чудо»). Томка, смеясь, говорила, что ничего-то я не понимаю в колбасных обрезках, поскольку на всяк товар найдется покупатель, и ежемесячно радовала своих подписчиц очередными «няшками» на сорока с хвостиком ярких глянцевых страничках.

А ведь по основному образованию Томыч, чтобы вы знали, — инженер-технолог какого-то там машиностроения, а вовсе не менеджер по рекламе пушистых помпончиков. Да что говорить, в то время, когда она и ее ровесники получали образование, каким бы порою идиотским оно не казалось в плане реестра изучаемых предметов, кадры таки видимо умели готовить. Иначе с чего бы искомые кадры после перестройки позанимали посты всяких генеральных директоров всевозможных фирмочек и компаний, большинство которых процветает и поныне?

Вот и Томыч с легкостью бабочки перескочила с машиностроения на гламур, и чувствовала себя в нем как рыбка в воде, как будто всю жизнь ничем другим и не занималась. Я же, хоть и получила свое высшее филологическое, и, казалось бы, по идее, тоже должна была легко переквалифицироваться в обозреватели сей животрепещущей тематики (все-таки помпончики гораздо ближе к лирике, чем к лязгающим и скрежещущим шестеренкам), тем не менее, потерпела сокрушительное фиаско на данном конкретном поприще. Конечно, не подвернись мне моя нынешняя работа, может, я и пошла бы к Томке развозить по страницам упомянутые выше сладко-розовые сопли, которые «чудо», наступив на горло собственной песне и волевым усилием жестко подавляя в зародыше внутренний протест. Но обошлось…

Собственно, почему я позвонила именно Рыжему? Да потому, что за последние пару лет так уж сложилось, что Вовка со всеми своими неурядицами на личном фронте приходил именно ко мне, плакался в жилетку, получал утешение и отправлялся снова наступать на одни и те же грабли. «Грабли не только русский национальный музыкальный инструмент, но и мой личный» — обычно саркастически констатировал он после разбора собственных героических «полетов». На что я, закрывая тему о его очередной неудаче с очередной красоткой, стандартно отвечала: «Подводная лодка в степях Украины погибла в неравном воздушном бою». Что ж, значит, теперь пришла его очередь меня выручать.
***
— Рыж, привет! Тут такое дело. У меня острый сигаретный дефицит. А обдумать надо многое. От меня ушел Мух. В общем, «О, как внезапно кончился диван!»  — коротко изложила я суть проблемы.
— «Пока летишь с дивана, столько мыслей!»  — почему-то радостно фыркнул Рыжий. Что это его так развеселило? — Полчаса продержишься?
— Не вопрос. А чему ты так рад?
— Тому, что тебе больше никто, кроме меня, не будет трепать нервы. Я, знаешь ли, ужасный эгоист. И предпочитаю во всем быть единоличником.
— Ну-ну. А как ты уложишься в полчаса? У тебя что, личный самолет появился?
— Бегемот машину починил.
— Рыжий, только без Бегемота, ладно? Мне ведь его класть некуда.
— Угу. Бегемот парень понятливый. Не обидится.
— Надеюсь.
— Может, водки? — Вовка что-то пробурчал, прикрыв трубку рукой, потом озвучил, — Юль, маменька настоятельно водки советуют-с.
— В пень.
— А сладкого?
— Сколько не жалко.
— Тады усё.
— Усё.
Положив трубку на рычаг, я вытащила из ящика тумбочки свой сотовый, поставила его на подзарядку и задумалась о коренных изменениях, случившихся в моей жизни.
***
 Мужа я звала не по имени, а по фамилии. Фамилия у него была самая заурядная — Мухин, имя же впечатляло своей монументальностью — Аристарх. О чем думали его мама м папой, когда называли чадо, мне так и не удалось выяснить. Свекровь списывала все на бабушку с дедушкой, мол, они хотели назвать мальчика Славиком, но родственники подсуетились, и Славик оказался зарегистрирован Аристархом в честь прадедушки. В детстве родные и друзья звали его Старчиком, а враги — Страхом и Страхолюдиной. Мне он представился как Стар, но кликать звездой парня, пусть даже и интересного, мне было неловко. Поэтому я, недолго думая, сократила его фамилию и переименовала Мухина в Муха. Прозвище понравилось всем и закрепилось намертво. Даже родители стали его так называть.

Когда мы с Мухом подавали заявление в ЗАГС, я оставила свою фамилию. Я объяснила это решение тем, при смене анкетных данных придется переделывать кучу документов на работе, в ЕРЦ, поликлинике и прочих общественно-полезных, а также бесполезных местах. Сие же есть хлопотно. Мух не возражал. Как сегодня выяснилось, я оказалась права. Ведь при разводе пришлось бы все вертеть в обратную сторону.
А потому и вышло, что на момент исчезновения Муха я как была, так и осталась Владимировой Юлией Александровной — двадцати восьми лет отроду, росту метр с кепкой, худющей как зубочистка, глаза зеленые, волосы темно-каштановые, физиономия обыкновенная, без потуг на голливудских красоток. Должность я занимала не начальственную, но и не младшую, в отделе раритетных и прочих старинных изданий, и уже с год числилась сотрудницей некоей большой библиотеки, зарплата мизерная, увеличивающаяся лишь за счет премий после удачных командировок и экономии на продуктах в период оных. А удачная командировка это — минимум пятнадцать наименований всевозможной макулатуры, начиная со времен Великой Отечественной войны и далее, в глубь веков, найденной на просторах европейской части России, купленной за минимальные деньги, полученной в дар, раскопанной в подвалах и на чердаках граждан, более не заинтересованных в хранении сего антиквариата.
***
Впрочем, вернемся к нашим баранам.
Ну и что мы имеем? Все, что Мух забрал — дело наживное. Хуже было бы, если бы ему пришло в голову увезти с собой, к примеру, софу. Хотя софа жила в моем доме еще до появления Муха, и потому, видимо, он на нее не претендовал. Зачем ему понадобились старые шторы — я не знаю, но может быть, он в них упаковывал вещи? На старенький компьютер дражайшая половина видов не имела, поскольку приобретен он был за год до изменения моего гражданского статуса с «незамужняя» на «замужем». Да и глючил «пенек»  в последнее время нещадно, несмотря на все ухищрения. Жесткий диск подозрительно похрустывал, и я опасалась, что он вот-вот прикажет долго жить.

Неожиданно я поймала себя на ощущении, что мне почему-то неуютно. Странно. Может быть, квартиру выстудило гораздо сильнее, чем мне показалось на первый взгляд? Или я промерзла в дороге и только сейчас это заметила? Или все это оттого, что на лестничной площадке слишком пусто? Как я уже говорила, Валька с Лешкой в данный момент наслаждались морем и солнцем в стране фараонов, а их отпрыск, семилетний Витюшка, пребывал у бабушки. Еще одна квартира на нашей стороне площадки, периодически сдаваемая хозяевами разным людям, пустовала уже второй месяц. А может, это просто чувство одиночества?

Я постаралась отмахнуться от этого тревожного состояния, но не тут-то было. Мне начало казаться, что кто-то невидимый пристально следит за мной, причем следит отнюдь не с добрыми намерениями. В панике я зажгла свет во всей квартире, но это не помогло. Вспомнив, что скоро приедет Володька, заварила чай, но руки предательски дрожали, и половина кипятка пролилась на стол. Пришлось убирать сие мокрое безобразие. Это меня слегка отвлекло, но ощущение чужого присутствия не пропало.
Не знаю, до чего бы я дошла, шарахаясь от каждой тени, в том числе и собственной, и вздрагивая от каждого шороха, но, к счастью, раздался звонок в дверь и пожаловал Рыжий. Поставив на пол увесистый полиэтиленовый пакет, Вовка чмокнул меня в нос, снял куртку и начал расшнуровывать ботинки. Страхи мои как ветром сдуло. Неужели же все-таки факт одиночества виноват? Я глядела на Рыжика, и мое настроение сумасшедшим галопом мчалось вверх.

— Тапочек нет, — предупредила я.
— А они у тебя когда-нибудь были? — хмыкнул он, пристраивая ботинки в уголке у входной двери.
— Ага. У Муха. А теперь уехали вместе с ним на другой конец Москвы.
— К черту тапочки, — бодро ответствовал Рыж, проходя на кухню и гордо демонстрируя мне сначала левую ногу, а потом правую, в толстых шерстяных носках Томкиного изготовления.
— Годится, — одобрила я и заглянула в пакет. — Ух, ты!
Рыжий приволок штук десять домашних пирожков, один эклер, здоровенный кулек с печеньем «Курабье», шоколадку «Аленка» и две пачки сигарет.
— Больше ничего не нашел, — объяснил он, — но, думаю, что до завтра нам хватит.
— Ты спас меня от никотинового голода и несладкой жизни! За это тебе полагается приз — чашка свежезаваренного горячего чая! — провозгласила я, и мы приступили к чаепитию.
— Что забрал Мух, кроме тапочек? — полюбопытствовал Рыжик.
Я перечислила недостающее, бросившееся в глаза при первом осмотре.
— Фигня — война, — презрительно заметил Вовка. — Стул с бриллиантами оставил?
— Ты на нем сидишь, — фыркнула я.
— Тогда нет проблем. Все это решаемо. Завтра позвоню Петьке Процу и Ваську. Ну, и Бегемот тоже, естественно, присоединится. Он мне сегодня столько советов надавал, пока к тебе вез, что голова распухла. Не мужик, а старая заботливая бабушка, охающая по любому поводу и знающая рецепты на все случаи жизни. Даже шоколадку, можно сказать, от сердца оторвал для тебя, сластена наш.
— В жизни всегда есть место подвигу!
— Ага. Бегемот — он такой!
— Слушай, Рыж, — я вернулась к теме сборища, — может лучше сразу объявления на столбах развесить, мол, так и так, одной не совсем чокнутой барышне срочно требуется…, и далее приложить список?
— Ты энто брось, не ехидствуй, в смысле, не по делу, — Рыжий сделал вид, что осерчал.
— Так может, объяснишь тогда, зачем такой консилиум собираешь?
— Ну, Проц — компьютерный и прочий электронный гений. Бегемот — человек добрейшей души и силы немереной, а нам надо будет мебель двигать. А Васька? Так куда ж без Васьк;?
Я согласилась, что без Васька никуда. Он у нас стратег, тактик и кандидат наук в одном лице. И вообще — душа компании.
***
Прочие товарищи тоже являлись своего рода самородками. Петька Санин, одноклассник Вовки, про прозвищу Проц или Процессор, с любой электроникой был на ты, ибо складом ума отличался техническим, и в настоящий момент грыз науку на каком-то компьютерном факультете с заявкой на красный диплом. Валерка Бегемотов, великодушный добряк, учившийся в той же школе, что и Володька с Петькой, но на класс старше, собирающийся стать либо хирургом, либо невропатологом, обладал крупным телосложением и почти двухметровым ростом, и был незаменим при манипуляциях с тяжелыми предметами. Сам Рыжик штурмовал журналистику и от красного диплома категорически отказывался, мотивируя сей факт тем, что, мол, хлопотное это дело — быть отличником, и что в его профессии важно умение писать, а не отметки в зачетке.
 ***
— А зачем мебель двигать?
— А ты не хочешь сделать ремонт? — поинтересовался Вовка, засовывая в рот всю печенюшку целиком.
— Зимой?
— Угуммм.
Рыжий наконец-то справился с печенюшкой и пояснил свою мысль:
— Ну, красить мы ничего не будем. Просто переклеим обои и переставим мебель, ну и отмоем то, что отмывается.
— Если только, — вздохнула я с облегчением.
— И вообще, раз в твоей жизни произошли такие глобальные изменения, значит надо менять все — покупать какие-то новые вещи, делать перестановку, вести себя по-другому.
— Вести себя по-другому — это как? Объявить себя новым пророком и проповедовать пришествие зеленых человечков с двумя носами и четырьмя ушами с Альфы Центавра?
— Ну, не так глобально. А, например, чувствовать себя теперь абсолютно свободной женщиной, которая: а). может захомутать любого мужика по своему выбору или, наоборот, б). послать по известному адресу. Не думать о том, как окружающие могут воспринять твое кокетство с представителями противоположного пола и вообще любые действия в отношении чего бы то ни было.
— Да? Заманчиво. А вообще-то ты прав. Буду меняться. Для начала, пожалуй, подстригусь. Обновлю кое-что из одежды. Мужиков искать не буду. Понадобятся — сами найдутся. Единственное, что на нынешний текущий момент оставим без изменений — это работу. Пока там денег платят — хай живе. Короче, «Невидима и свободна!». 
Мы пошли бродить по квартире, прикидывая, что и куда можно будет переставить.

Между делом я поведала Рыжему о недавно посетивших меня страхах. Как ни странно, но он от этого сообщения не отмахнулся. Попросив меня помолчать, Володька закрыл глаза, прислушался к чему-то и заявил, что это, конечно, чертовщина, массовый психоз и прочее, но что-то подобное чувствует и он. Правда только в том случае, если сильно сосредоточится на своих ощущениях.

— Знаешь, скорее всего, Мух уходил отсюда в большом гневе, выплескивая свои эмоции без зазрения совести. Вот они и сконцентрировались, зависнув где-нибудь под потолком или сховавшись по углам. Возможно, если бы квартира какое-то время не пустовала, этого бы не случилось. К тебе бы приходили люди, говорили о чем-нибудь хорошем, и вся эта хмарь просто рассосалась бы сама собой. Ты ведь наверняка бывала в квартирах, где незадолго до твоего появления умер кто-нибудь из родственников хозяев. Та же история, только еще хуже.
— Ты хочешь сказать, что Мух был на грани жизни и смерти? — засомневалась я.
— Ну, в какой-то мере так и есть. Ведь он расставался с вашей совместной жизнью, в смысле — разрывал все отношения с тобой, чтобы начать с чистого листа. А всю грязь оставил здесь.
— Наверное, ты прав, — согласилась я. — Знаешь, я, пожалуй, протру полы мокрой тряпкой. Чисто символически смою его присутствие в этой квартире.
— Я тебе помогу, — поддержал меня Володька. — Так быстрее будет.
В четыре руки с наведением чистоты мы управились за пятнадцать минут. Сразу стало значительно легче. Потом я вспомнила, что на кухне отсутствуют занавески, и полезла в шкаф, где у меня хранилось постельное белье, полотенца, скатерти и старые шторы. Я раскопала на нижней полке старенький, еще бабушкин, тюль, прикинула, что если слегка подвернуть, то вполне сойдет. Главное, чтобы окно не зияло «пустыми глазами».
— Я постелю тебе на кушетке — бросила я Рыжему, копаясь в шкафу.
— Вот уж дудки! Спать я буду с тобой! — весело отозвался он.
— А почему не на кухне? — возмутилась я. — Кушеточка еще вполне годится для гостей.
— Так то для гостей, а я, можно сказать, член семьи. Кто мне в младенчестве вторую маму заменял? Пушкин, что ли?
— Я? Вторую маму?! Ну, ты и нахал! «Санта Барбару» еще приплети до кучи!
— За козла ответишь! — Рыжий изобразил на морде крайнюю степень возмущения. — Нет, в самом деле. На кухне у тебя окна не проткнуты на предмет выветривания табачного дыма. Да и узковата мне, если честно, твоя кушеточка. Ненароком повернешься не так, и окажешься на коврике. Сколько раз спал на ней, столько и боялся свалиться.
— Все. Разжалобил, уговорил. Будешь спать у стенки под одеялом Муха.
— А вы что под разными одеялами спали?
— У нас оказался разный температурный режим. Ему постоянно было жарко, а мне холодно.
— Значит, если я замерзну, то, ничтоже сумняшеся, залезу к тебе под одеяло и буду грязно домогаться.
— А домогателям по хитрой рыжей морде!
— Потренируемся?
Я не успела «мама» сказать, как этот поросенок сграбастал меня в охапку, да так, что я даже пошевелиться не могла.
— Ну, так что там насчет хитрой рыжей морды? — победно вопросил он, упиваясь моей беспомощностью.
 — Гвардия умирает, но не сдается! — гордо вякнула я, пытаясь треснуть его пяткой по ноге. — И вообще, маме твоей пожалуюсь, она тебя отшлепает и в угол поставит!
— Ах, так! — Рыжий взревел дурным голосом и подхватил меня на руки. Не знаю, как у него это получилось, но изменение положения в пространстве отнюдь не прибавило мне подвижности.
— И что ты теперь скажешь?
— Пожалуй, я посплю, — я попыталась сменить тактику и изобразила томную спящую красавицу, склонив головку на плечо прекрасного принца и прикрыв глазки.
Вовка немного подумал и, подойдя к софе, разжал руки. Я плюхнулась на подушки софы, пальцы машинально вцепились во что-то не слишком большое и мягкое. Этим предметом я со всей силы запустила в невоспитанного кавалера.
— Плюшевыми мышами кидаться в своих благодетелей? Ах ты, неблагодарная девчонка! Ну, берегись! Месть моя будет беспощадна!
После этого меня, несмотря на все мое сопротивление, запеленали в плед, аки младенца.
— А я пошел курить! — гордо заявил победитель неблагодарных девчонок и отправился на кухню.

Для младенцев выбираться из пеленок — самое, что ни на есть, любимое занятие. Им они овладевают так быстро, что родители и оглянуться не успевают. Однако я к двадцати восьми годам основательно подзабыла этот навык. Мне потребовалось минуты три, чтобы выпутаться из кокона. За это время Рыжий уже, наверное, выкурил сигарет сто и, по всей вероятности, весьма углубился в сие занятие, потому как на помощь мне не спешил. Соли ему что ли в чай насыпать утром? Чтобы в следующий раз думал, стоит ли девушек забижать?

Часы на шкафу показывали два часа ночи. Вставать с софы не хотелось. И в самом деле, пора укладываться. Шалости можно оставить на завтра.
— Короче, вьюноша! — я решила взять командный тон. — Ты бегом в душ, а я пока распакую сумку и перестелю постель. Все остальные дела утром.

Рыжик кивнул и исчез в ванной. Я быстренько поменяла наволочки и пододеяльники, постелила чистую простыню, и на дне дорожного баула разыскала пижамку.
Пижамка у меня классная. Этим летом моя подруга-сослуживица Татьяна по выкройке из журнала «Бурда» любовно сшила ее для себя из мягкой зеленой фланельки в мелкий белый цветочек. Но то ли выкройка оказалась неправильная, то ли при раскройке закралась ошибка, но пижамка оказалась Таньке мала. Танька неделю страдала, потом плюнула и раскроила новую. А эту отдала мне. Я как раз в нее помещалась. Пижамка отличалась ценным качеством — свободный комбинезон с длинными рукавами. Для вечно мерзнущего человека — самое то.

Из ванной вышел Рыжий в моем махровом халате. Мне халат был весьма свободен и в длину почти достигал пяток. На Вовке он оканчивался чуть ниже колен, рукава из maxi превратились в midi, а впрочем, на спортивной фигуре Рыжего белый махровый балахон смотрелся очень даже ничего. Рыжик развесил на стуле в комнате брюки, рубашку и свитер и прошествовал на кухню.

— Налей по полчашечки, пожалуйста. Я сейчас ополоснусь, покурим, запьем сигаретку, и баиньки, — выдав ценные указания, я отправилась принимать душ.
Когда я вышла, на кухонном столе меня ждал заказанный чай.
— Какая прелесть! — моя пижамка произвела на Вовку впечатление.
— А то! Будешь хорошо себя вести, отпишу в завещании.
— Буду паинькой и послушным мальчиком. Ради пижамки я и не на такие подвиги способен!

Ну да, так я и поверила.
Мы улеглись спать, и я вдруг отчетливо поняла, что мысль вызвать Вовку, оказалась абсолютно правильной. Иначе я бы от страха просто свихнулась, а полы помыть не додумалась. Рыжий немного поворочался, устраиваясь поудобнее, и неожиданно обнял меня совсем не по-дружески, а очень даже гендерно. Опаньки! Что бы это значило? У вьюноши большой перерыв в общении с прекрасным полом, или он все время являлся моим тайным воздыхателем, а тут вдруг такая возможность осуществить давно и трепетно желаемое? Ну, уж нет! У меня лично в отношении Рыжего никаких мечтаний никогда не водилось, я относилась к нему исключительно как к младшему брату, да и утешение в мужских объятиях мне сейчас не надо совсем. Или надо? Прислушалась к себе и поняла, что первая реакция верная. Я сделала вид, что ничего не произошло, пробормотав: «Спокойной ночи». Рыж не стал настаивать, непринужденно сменил фривольные объятия на дружеские, как будто ничего и не было, но на всякий случай извинился:
— Прости, Мышь. Просто я подумал, что, может быть, это немного снимет у тебя стресс.
— Не снимет, Рыж. Да и нет особого стресса. К разрыву давно шло, и я уже свыклась с мыслью, что это неизбежно. Просто немного неприятно, что Мух сбежал, как нашкодивший пацан от наказания. Не по-мужски это. Да и не по-человечески. Можно ведь было сказать, мол, все, милая, давай расходиться, так дальше жить невозможно. Я бы не стала удерживать, даже вещи помогла бы собрать.
— Тогда бы и стул, и полки, и все остальное осталось бы на месте. Видимо, он это заранее продумал. А заодно выбрал время, когда Лехи с Валькой нет, и батюшка его, зануда редкостная, в долгосрочной командировке на просторах Сибири. Следственно, никто на мозги капать не будет.
— Насчет батюшки, да. Тут ты прав.
— А может, все-таки?... — Рыжий ненавязчиво решил опять дать волю рукам.
— У тебя, что, женщин давно не случалось? — Черт бы его побрал. Еще минуту назад мне рядом с ним казалось так спокойно и уютно, и на тебе.
— Да нет. Все у меня нормально. Но я знаю, что …
— Ничего ты еще не знаешь. Запомни на будущее — все по-разному стресс снимают. В моей ситуации надо просто хорошенько выспаться и отдохнуть. Я ж из командировки, и пахала там, как говорится, не по-детски, чтобы пораньше домой вернуться и отгулов заработать. Или ты «Виагры» ненароком нажрался?
— Нет, конечно. Мышь, я сам не знаю, что со мной. (Мышью или Мышонком меня прозвал именно он, утверждая, что по шкодности характера я поразительно похожа на персонажа из мультика про Тома и Джерри). Ведь и мыслей подобных о тебе у меня отродясь не водилось.
— Зато я знаю. Не надо было тебя с собой класть. Спал бы на кухне, ничего бы не случилось.
— Да я…
— Рыжий, все ведь понятно. Дело молодое, гормоны играют, женщина в постели в пределах досягаемости, никто не мешает, ночь, опять же, самое время для блуда. Так?
— Ну… в общем… да…
— Вот что, милый. Ты сейчас снова идешь в ванную и принимаешь горячий душ. Потому что сдается мне, что до этого ты ополаскивался прохладной водой. А это тактически неправильно. Горячий же душ расслабляет, и после него хочется только спать, а не любовной физкультурой заниматься.
— Все-то ты знаешь. Может, ты ведьма?
— Каждая женщина ведьма по определению. Такими уж нас матушка-природа вылепила.
— Тогда я тебе метлу подарю… эмм… с ленточками.
- Журналов маменькиных начитался? С какими такими ленточками?! Только попробуй! Я тогда собственноручно тебе на застежку джинсов розовый бантик приверчу, с блестками, и скажу, что так и было! — я изобразила решимость заняться этим прямо сейчас.
- Все маме скажу! — заскулил Рыжий.
- Ага, давай, — радостно согласилась я. — То-то она порадуется, что обратила сына в ярого поклонника своего журнала… или... Что там у мальчиков розовый цвет символизирует?
- Нет, лучше я тебя съем, Мышь шкодный! Сейчас же, сию секунду! Я злой и страшный рыжий Лис! — Вовка изображал ярость, еле сдерживая смех. Мой беспочвенный намек его, конечно же, не обидел. В конце концов, мы оба не выдержали и расхохотались.
- Я лучше тебе подарю ступу с мотором. А что? Сам бы не отказался — с нашими дорожными пробками — самое то. Кстати, на предмет бантиков… У нас сейчас даже просто на улицах столько всяко-разного увидеть можно, что легендарная «Голубая Устрица»  отдыхает, — подвел итог Рыжик и отправился в ванную.
Минут через двадцать он вернулся, залез под одеяло и сладко зевнул.
— А ведь ты оказалась права. Действительно спать хочется.
Он чмокнул меня в плечико, надежно спрятанное под пижамку от непрошенных соблазнителей, и вскоре заснул. Я же еще, наверное, около часа бодрствовала, глядя на сладко спящего Рыжего и перебирая в голове нашу с Мухом совместную жизнь.
 ***
Мы с Аристархом познакомились в туристической фирме, в которой он работал. Я пришла туда, привлеченная не слишком дорогими ценами на путевки. Мух отвечал за страны Востока. Мы с ним долго выбирали, куда же мне отправиться, и, в конце концов, остановились на Турции. Когда все юридические формальности были соблюдены, оказалось, что рабочий день закончился. Я собиралась пройтись по магазинам, но получилось так, что мы с ним отправились в кафе и просидели там до закрытия. За десять дней, остававшиеся до отъезда, мы еще пару раз встретились, погуляли по московским бульварам, заглянули в музей Востока. Я обещала позвонить ему, как приеду, но мы, совершенно неожиданно для меня, встретились в аэропорту, а потом оказались рядом в самолете. Мух сказал, что решил составить мне компанию и сделать сюрприз, потому и молчал, как партизан. Я обрадовалась. Сюрприз у него действительно получился. Наши номера в гостинице, естественно, располагались по соседству, и все две недели мы провели вместе.
 
Не могу сказать, что парень был эталонным красавцем, но в очень симпатичных и милых числился по праву. Блондин с роскошной кудрявой шевелюрой и ярко-голубыми глазами, спортивная фигура, высокий рост и ни грамма жира. Я со своим метром с кепкой и на каблуках доставала ему лишь до плеча. Мух еще в Москве оказался веселым и умным собеседником, и вообще с ним было легко. А как он танцевал! И вальс, и танго, и латиноамериканские танцы. Мне пришлось попотеть и вспомнить все, чему меня когда-то учили в танцевальном кружке в школе. Вот ведь не думала, что пригодится.
После первой же дискотеки, разгоряченные танцами, мы отправились бродить под луной и южными звездами. Легкий аромат цветов, величественные пальмы, музыка, несущаяся из отелей и уличных кафе, праздношатающиеся туристы. Романтика, одним словом. Все это кружило голову хлеще вина. Кстати, вина мы не пили принципиально. Гораздо приятней было наслаждаться холодными свежевыжатыми соками, кои присутствовали здесь в изобилии. Но, как известно, чувств соки не охлаждают. Южная, и как принято говорить в таких случаях, бархатная ночь, роскошный мужчина рядом — какую девушку, скажите на милость, это бы не опьянило? Вот и я медленно, но верно погружалась в сладкие грезы, стараясь лишь не показать галантному кавалеру, что со мной происходит: научена первой на шею мужику не бросаться — такое вот старомодное у меня воспитание. Тем не менее, я прекрасно отдавала себе отчет, что сдамся после первой же попытки с его стороны меня соблазнить. Иначе взорвусь.
По Муху, кстати, даже нельзя было сказать — нравлюсь ли я ему как женщина или нет. Держался он непринужденно, много шутил, рассказывал веселые истории, цитировал смешные кусочки из своих рассказов, давал меткие характеристики прохожим и беззаботно смеялся вместе со мной над анекдотами. Проходящие женщины провожали его глазами, но я не замечала, чтобы он проявлял к ним повышенный интерес. А может быть, он просто хорошо воспитан и не позволяет себе интересоваться кем-то еще, когда рядом уже находится дама? В общем, с одной стороны, я млела, а с другой — терялась в догадках.
За разговорами мы не заметили, как вышли на пляж. Теплые мягкие волны вальяжно накатывались на песок, игриво поблескивала на воде лунная дорожка. Мы нашли укромное пустынное местечко и решили поплавать. Мух легко поднял меня на руки и понес в море. Я заверещала, что все намокнет и после соленой воды от нарядного платья, естественно, останутся лишь жалкие воспоминания.
— Тогда — голышом. Не боишься? — засмеялся он.
— Можно подумать, если мы снимем всю одежду, то обязательно увидим что-то новое и страшное, — фыркнула я, скрывая смущение.
Мы разделись до нижнего белья, которое единогласно было решено снять после купания и донести до гостиницы в пакете. Я снова оказалась у Муха на руках. Он вошел в воду по пояс, бережно поставил меня на ноги и опустился на колени, так что над пологими волнами у него остались только плечи и голова. И неожиданно резко прижал меня к себе, а потом… Короче, плавать нам сразу расхотелось и короткая бурная «прелюдия» в море закончилась шквалом страстей в гостинице…
Впоследствии он признался, что влюбился в меня с первого взгляда еще в Москве и очень боялся, что я никогда не посмотрю в его сторону, не буду воспринимать его как мужчину. Он сходил с ума от любви, все валилось у него из рук. В конце концов, выпросил на работе отпуск за свой счет, уладил проблемы с билетами на самолет и гостиницей, чтобы оказаться со мной рядом и в воздухе, и на земле. Короче, действовал по принципу «сейчас или никогда». И как я могла прозевать все это, ума не приложу.
Стоит ли говорить, что мы не заметили, как пролетели эти сказочные две недели. Никогда в моей жизни не было такого совмещения «в одном флаконе» кучи свободного времени, интересного мужчины с атлетической фигурой, моря, солнца, развлечений, смеха, влюбленности и интима. Как выяснилось, у него — тоже (в варианте Муха интересный атлетический мужчина, естественно, заменялся очаровательной женщиной). И всегда до нашего с ним знакомства ему что-то мешало. То не сложилась компания, то девушка переметнулась к другому, то тяжелая акклиматизация, то еще какие-нибудь проблемы, отравляющие отдых. У меня же выезд за границу состоялся впервые, все было внове, всему я радовалась и удивлялась, как ребенок. И даже вялый несерьезный романчик в Москве, тянувшийся с переменным успехом месяца три, окончательно выветрился из моей головы уже на первой дискотеке в обществе Муха.
 Когда мы вернулись в Москву, Мух переселился ко мне. Мы подали заявление в ЗАГС и написали юмористический отчет о событиях, послуживших причиной такого скоропалительного решения. Своему бывшему Ромео я предложила остаться друзьями, но он оказался гордым и навсегда слинял с моего горизонта, обиженно «хлопнув дверью».
Мы с Мухом устроили помолвку, на которую специально пригласили самых близких друзей с обеих сторон, чтобы они заранее перезнакомились между собой и чувствовали себя на нашей свадьбе сплоченной компанией. С того самого времени Мухов друг Васька очень близко сошелся с Вовкой, Бегемотом и Процом. Как-то они сразу друг другу понравились, несмотря на разницу в возрасте. К сожалению, какие-то дела постоянно не давали Ваське бывать у нас так часто, как ему бы хотелось. Он о них не говорил, смеясь, что незачем отвлекать господ влюбленных от создания семейного гнездышка, а то вдруг не туда веточку положат — и гнездышко развалится, и птенчики пострадают.
Хотя о птенчиках мы и не думали, выяснив еще до свадьбы, что иметь детей мне не дано. Но об этих обстоятельствах мы предпочитали не распространяться даже друзьям. Мне не хотелось выслушивать кучу бесполезных советов, ахи и охи. А в остальном мы радовались нашему бытию и еще дважды за время совместного проживания ездили отдыхать на тот замечательный курорт. В этом году по причине ссор о такой поездке не могло быть и речи. Хотя, может быть, назло всему, надо было бы съездить, глядишь, перестали бы ругаться и взаимоотношения наладились. Но чего не случилось, того не случилось.
Почему же вдруг все пошло наперекосяк? Нас же всегда объединяли общие интересы, мы всегда поддерживали друг друга во всех начинаниях. Мух писал замечательные рассказики, которые принципиально не отсылал в журналы, считая, что когда наберется на книжку, тогда и думать будет, что делать дальше. Бытовых проблем почти не возникало. Если нам на голову должны были свалиться гости, мы делили «территорию» и быстренько приводили квартиру в порядок. Да и вообще, практически не ссорились. До Нового Года.
А потом, как с цепи сорвались и стали ругаться по любому самому незначительному поводу. Один не вымыл чашку, другой не там оставил носки, книжка положена не туда, по телевизору мы хотели смотреть абсолютно разные программы и, естественно, в одно и то же время, резко размежевались музыкальные пристрастия. Раньше мы с удовольствием слушали бардов, спокойную инструменталку, танцевальную музыку и классику, теперь Мух предпочитал исключительно тяжелый рок и «металл», что лупило меня по мозгам. Кто-то подметил, что третий год совместной жизни один из самых критических. Вот мы его и не выдержали. «Любовная лодка разбилась о быт», как верно подметил Владимир Владимирович Маяковский.
Видя, что у нас происходит, друзья стали приезжать значительно реже, а под конец вообще только один Рыжий и наведывался, да и то, когда Муха не было дома.
Мух, биолог по образованию — профессия интересная, но спросом не пользующаяся, — последние два года учился на дизайнера. Сначала на курсах, а потом у друзей и знакомых, владеющих секретами данного мастерства, мечтая пойти работать в какую-нибудь фирму, где его таланты оценят по достоинству. Но столичные фирмы не спешили обрадовать Муха приемом на работу. К тому же, он не умел «ходить строем», петь корпоративные гимны, питаться исключительно продуктами фирмы, которые и собака жрать не станет, и как только слышал от менеджера по персоналу, что в данной организации это — норма жизни, сразу разворачивался на сто восемьдесят градусов и бежал оттуда как черт от ладана. Кстати, в этом я была с ним абсолютно солидарна, считая, что насильственное насаждение западных стандартов гибельно для российского менталитета и приводит к деградации личности. Эффект «толпы» (возможно) хорош в революционных ситуациях, но отнюдь не в мирной жизни и созидательном труде. Исходя из вышеизложенного, фортуна Муху не улыбалась, и он продолжал трудиться менеджером в своей задрипаной туристической компании, существовавшей до сих пор неизвестно каким чудом. Соответственно, на мощный компьютер мы не тянули по деньгам (оплата мобильников была важнее апгрейда), а графические программы на моей маломощной машинке, просто бы не пошли. Вернее, пошли бы, но с такими «тормозами», что пока выполнится одна операция, можно спокойно поужинать, принять душ и покурить. Конечно, я имела возможность занять денег, но не хотелось влезать в долги. Берешь-то чужие и на время, а отдаешь свои и навсегда. Так мы и жили без нормального компьютера, смирившись с тем, что это удовольствие доступно нам только на работе. На квесты и стратегии средней «навороченности» хватало, и на том спасибо.
Мух реализовывал свои эстетические порывы, рисуя пастелью пейзажи, которые просто выдумывал. Затащить его на пленэр и заставить сидеть, отображая окружающую природу, было гиблым делом. Мух сразу привлекал внимание комаров, мошек и слепней, не отстававших от него ни на минуту — если дело происходило летом. Весной и осенью ему мешала сырость, зимой — мороз. Зато дома, в комфорте и уюте, он периодически воображал себя Левитаном, Шишкиным и Айвазовским в одном лице и «творил». Нельзя сказать, что плохо. Мне, в общем-то, даже нравилось. Но назвать его художником как-то все же язык не поворачивался. Любитель. Впрочем, Мух и не требовал всемирного признания. Он просто дарил друзьям пейзажики, а особенно удавшиеся, с нашей общей точки зрения, вешал в квартире. Теперь эти места на стенах пустовали. Свои «гениальные творения» Мух забрал все до одного.
Я вздохнула и посмотрела на стену. Да, ремонт, и вправду, надо делать. На месте Муховых картин в лунном свете, льющимся из окна, сиротливыми прямоугольными пятнами, как провалы, зияли невыцветшие обои…
Что же у нас с тобой случилось, Мух? Пока мы весь последний год собачились, я как-то не задумывалась о причинах внезапного взаимного раздражения и отторжения. Где мы что-то проглядели или сглазил кто? Ведь наши ссоры начались как-то внезапно, на пустом месте, и уже не кончались. Что же, черт побери, произошло? Или так со всеми бывает? Просто одни пары могут как-то пережить подобную ситуацию, и все возвращается на свои места, а другие не способны на взаимные уступки и компромиссы?
Я вспомнила нашу первую крупную ссору. Было Рождество. Мы ждали друзей, привели в порядок квартиру, нарядились, накрыли на стол. Ребята запаздывали, и Мух от нечего делать решил просмотреть внесенную мной накануне в рассказик правку. Он сам попросил меня это сделать. Обычно его и мои опусы мы вычитывали вместе, споря, соглашаясь, и снова споря, и снова соглашаясь. И никогда не ругались. Порой в этих спорах мы находили более удачный стилистический оборот или что-то меняли композиционно, и тогда писанина становилась ярче и интереснее. В этот раз Мух, проглядев текст с моими поправками, взвился на дыбы, наговорил мне кучу гадостей, упрекнув, что я ни черта не смыслю в редактировании, и рявкнул, что он больше не позволит мне даже читать то, что он пишет, и «запаролит» все свои файлы.
 Я тоже не осталась в долгу, обозвала его бездарью и самовлюбленным графоманом. К тому времени, когда друзья пришли, мы, как две черные тучи, слонялись по квартире, не глядя друг на друга. Чтобы не портить ребятам настроение, нам пришлось делать хорошую мину при плохой игре, но они, видимо, что-то почувствовали, поэтому вечер получился скомканный и не очень веселый.
С этого вечера ругались мы чуть ли не каждый день по несколько раз, переживали, мирились, но ссоры становились все серьезнее и, в конце концов, мы окончательно отдалились друг от друга. Наша безумная любовь куда-то подевалась, видимо не выдержала такого ожесточения и слиняла в неизвестном направлении, но искать ее мы не отправились, множа обиды и взаимные упреки. Я пару раз предлагала разойтись, но Мух, тем не менее, выбрал момент именно тогда, когда я уехала в командировку.
Я спросила себя — а если он возьмет и вернется? Что я отвечу, что почувствую? Я задумалась, прислушиваясь к себе. Нет, я не хочу его возвращения, что-то сломалось внутри. Окончательно и бесповоротно. В том уголке моей души, где до недавнего времени Аристарх Николаевич царили безраздельно-с, образовалась пустота. Она не угнетала, но и не радовала. Просто, как листочек календаря. День прошел, листочек оторвали, выбросили и забыли о нем без всяких переживаний.
А может быть, я вообще не создана для сколько-нибудь продолжительной совместной жизни? Как, например, моя дорогая тетушка, Марина Борисовна, она же — Маринка и Маришик (по обстоятельствам). Маринка была старше меня на пятнадцать лет и на шесть лет младше моей матушки, то бишь, своей родной сестрицы. Мама с папой, как поженились в двадцать лет, так до сих пор и живут душа в душу. Маринка же на сегодняшний день успела поменять трех мужей и сейчас жила с четвертым. Видимо, я в нее. Мало того, что фигурой и лицом, так еще и жизненными коллизиями. Значит, завтра позвоню ей, сообщу, что пошла по ее стопам. С этой мыслью я уснула.
…Два черных размытых силуэта выплыли из-за шкафа, остановились посредине комнаты, разглядывая спящих, а потом также неслышно вернулись на прежнее место.
***
— Слышь, барин, что-то мы с тобой заленились. Хотя смотри-ка, как только ее мужик съехал, у нас как будто какой-то забор обвалился. Раньше-то мы даже наружу из этой рамы проклятущей выбраться не могли, а теперь спокойно по горнице летаем.
— Верно. Значит, часть нашей работы мы справили, рассорили голубков, и в результате какую-никакую свободу обрели. Не знаю, замысливала ли чертова бабка, когда колдовала на нас, эту возможность, но такое положение вещей мне определенно нравится. А что до лени нашей, то подожди еще немного, Игнат. Скоро девчонка начнет мебель двигать, наткнется на нашу картину, и возьмет ее в руки. Таким образом, мы вступим с ней в прямой контакт. Тогда и повеселимся от души. Ох, и повеселимся!
— А никак нельзя это ускорить?
— Экий ты торопыга, Игнат. Потерпи, чуть-чуть осталось.
— И мы тогда сразу начнем ее изводить?
— А почему нет? И долго будем изводить. Месть она тем слаще, чем дольше ее растягиваешь. У-у-у, большевистское отродье! Сволочи красные! Ненавижу! Ненавижу! НЕ-НА-ВИ-ЖУ!!!
Г Л А В А   2.
Утро у нас началось довольно поздно, часов этак в двенадцать. У меня появилось состояние «разбитости». Все-таки я довольно резво отпахала командировку, чтобы пораньше вернуться в Москву. В запасе, таким образом, оказалась парочка выходных и еще несколько отгулов за работу «в полевых условиях».
Рыжий на кухне гремел посудой, призывая меня пожаловать к столу. Вставать не хотелось, но я все-таки заставила себя выползти из-под одеяла и отправилась принимать душ. Как ни странно, душ подействовал не хуже тонизирующего средства. Обычно же в выходные дни водные процедуры меня расслабляли. Может, и вправду началась новая жизнь?
— Мышь, а ты не хочешь поменять замок? — спросил Володька, расправляясь с пирожком.
— В этом что-то есть, — кивнула я, искренне удивляясь, как это с утра в некоторые головы могут приходить умные мысли.
— Тогда надо сходить в магазин, купить какую-нибудь еду и замок. И ты собиралась еще Маришику звонить. Давай по-быстрому и в путь.
Да, тетушке надо было позвонить в первую очередь. Родителям я еще успею обо всем сказать, а еще лучше это сделает Маринка. У нее талант выкладывать им всякие новости в нужном свете. Я же, как правило, начинала заикаться, плести всякую чушь и все портила. В результате дорогие родители строили грандиозные планы по спасению ненаглядной девочки из очередной дурацкой ситуации, нервничали, переживали и делали еще больше глупостей, чем я сама. Зато Марина Борисовна сообщала им новости коротко и ясно и заверяла, что все необходимые меры уже предприняты, проблема выеденного яйца не стоит, и им нет смысла беспокоиться. Как ни странно, родители ей верили.
 ***
Как я уже говорила, в настоящий момент тетушка моя жила с четвертым мужем, который, в отличие от трех предыдущих, оказался долгожителем в смысле проживания с Маришиком под одной крышей. Жили вместе они уже лет семь или около того, и расходиться не собирались. Наверное, дело в том, что Леонид Иванович, он же Лёлик, единственный, кто мог спокойно выдерживать взрывной Маринкин характер. Ну и обожал он ее, как никто. А может быть, его спокойствию способствовали точные науки, которыми Лёлик занимался, считая, что они требуют подхода вдумчивого, основательного и безэмоционального. Трудился Леонид Иванович в каком-то серьезном Академическом институте, в должности профессора после получения ученой степени доктора наук, копался в каких-то физико-математических проблемах и потихоньку кропал очередную монографию, а на досуге вот уже третий год не оставлял попыток решить теорему Ферма и периодически провозглашал, что близок к разгадке сей тайны великой.
И вообще, Лёлик был потрясающий мужик. Он настоял на усыновлении Маринкиного сына от первого брака, и, получая паспорт, юный отпрыск с гордостью вписал туда фамилию Лёлика и, соответственно, его же отчество. Отчим увлек вьюношу точными науками и в настоящий момент мой двоюродный братец Славка с упоением вкалывал в том же храме науки, что и приемный папочка, и учился в МИФИ. По этой весьма уважительной причине последние годы виделась я с ним лишь на семейных торжествах.
Сама Марина Борисовна была зубным врачом, что называется, от бога, и вот уже лет пять заведовала лечебным отделением стоматологии в платной поликлинике, зарабатывая, по сравнению со всеми в нашей семье, бешеные деньги.
 ***
— Я тебя не разбудила? — спросила я Маришика, зная, что суббота для нее время святое на предмет поспать.
— Нет, я даже кофе уже выпила, так что вполне адекватна для задушевной беседы.
— Ну, беседа обещает быть весьма задушевной. Маришик, от меня сбежал Мух.
— Какая прелесть! — обрадовалась Маринка. Мух ей почему-то никогда не нравился. — И куда его унесло, крылатого нашего?
— Под родительское крылышко, как явствовало из записки на обгрызенном листочке. А там не знаю. Дело молодое.
— Вот и славно. А когда?
— Не могу точно назвать дату, я ведь в командировке была, когда его звездное величество слиняли.
— А ты вчера вернулась и обнаружила пропажу?
— Ну да. Он ушел и с ним ушли некоторые вещи, в том числе стул без бриллиантов.
— Ну, надо же, как спешил, даже стулья не проверил! — Маринка веселилась от души. — Знаешь, похоже, у него завелась пассия.
— «Если к другому уходит невеста…», — я фыркнула.
— «То неизвестно, кому повезло!» — допела Маринка. — А ты молодец, Мышь. Правильно себя ведешь. Что думаешь делать?
— Рыжий советует сделать ремонт.
— А он где?
— Да тут, посуду моет после завтрака.
— Вот это я понимаю. Правильная политика. Ты на него виды имеешь? Томыч-то хоть в курсе?
— Томыч в курсе, иначе бы не отпустила бы среди ночи черт знает куда. А она не только отпустила, но и пирожков в подарок прислала, и деньгами снабдила сына, чтобы, значитца, и на бензин Валерке хватило, и на ублажение моего голодного брюха. А что касается твоего первого вопроса, то ничего не имею.
— А если подумать?
— И если подумать, — тоже.
— Значит, друзья и точка.
— Угу.
— Ладно. Теперь о ремонте. Рыжий прав. Поддерживаю. Ну и… Короче, я сегодня днем забираю машину из сервиса, стартер намедни приказал долго жить, и потом приеду. Вместе обсудим.
— Ох, не избежать мне консилиума.
— А что, еще кто-то будет?
— Васька, Проц и Бегемот.
— Правильно. Нужные люди. К Егорычу зайди. Тоже пригодится.
— Леха с Валентиной в Египте, а Стелка в Германии. На той неделе все должны вернуться.
— Ладно. Обойдемся пока без Лешки с Валькой и Стелика. Короче, часа в четыре буду у тебя.
— Угу. Жду.
Пока я собиралась, Вовка обзвонил друзей. Все, как и Маринка, обещали подтянуться к четырем. Потом мы сходили в магазин, приготовили поесть, и Рыжий занялся замком. А я опять села на телефон и известила своего начальника, что посылки из уездного города N с отобранной мною макулатурой прибудут к концу недели, а я беру отгулы и появлюсь на работе к четвергу.
— По какому случаю отгулы? — весело поинтересовался Иван Сергеевич.
— По случаю семейных обстоятельств.
— У тебя что-то случилось? — в голосе Тургенича (как все звали нашего шефа за общее имя и отчество, а также и внешнее сходство с великим русским писателем, чем он втайне гордился) появилась озабоченность.
— Ага. От меня муж ушел.
— Ой, детка, — засуетился шеф, — ты не переживай, козел он, карась бесхвостый, ежа морского ему в дышло, и вообще…
— Да я…
— Нет, не спорь. Значит, так. Приедешь в пятницу, напишешь заявление, я тут подумаю, как лучше. Или больничный у тетки возьми какой-никакой дней на десять. И отправляйся куда-нибудь отдохнуть. Обстановку, так сказать, моральную смени, и чтобы у бригантины твоей было не меньше, чем семь футов под килем!
— Я ремонт собралась делать на предмет смены обстановки.
— Это тоже можно, детка. Это даже лучше. А то вернешься, а вокруг все старое и опять горевать начнешь. Так что давай, ремонтируйся. Помощь нужна?
— Да нет, спасибо. Помощников хватает.
— Вот и ладушки, детка. Если больничный не получится, звони. Напишем заявление. Денег тебе надо?
— Есть пока, — без запинки соврала я, зная, что до зарплаты вряд ли дотяну.
Но на этот случай у меня есть любимая тетушка, а у Тургенича и так в карманах постоянно ветер гуляет по причине страстной любви к изданиям всяческих географических обществ прошлых веков. И нынче вся зарплата и пенсия моего дорогого шефа уходили на приобретение сей макулатуры в личную коллекцию, которой он очень дорожил. Такая вот у Ивана Сергеевича страстишка имелась после долгой службы на флоте, во время коей он успел помотаться по всяким океанам и морям и повидать разные страны.
***
На берег старший штурман Иван Березин списался по состоянию здоровья. Во время жестокого шторма в Индийском океане его крепко приложило шеей о дверной косяк и что-то там случилось с позвонками. Руки парализовало. Никто не верил, что двигательные функции восстановятся. Однако после двух лет, проведенных в госпиталях и санаториях, произошло чудо. Руки начали работать нормально.
И теперь уже бывший старший штурман пристроился на работу в нашу библиотеку, чтобы иметь возможность по старинным книгам изучать мировую историю вообще, и историю флота в частности. Очень часто, закопавшись по уши в работу, не обращая на нас внимания, Тургенич дребезжащим тенорком мурлыкал песенку про Геркулесовы столбы Александра Городницкого, коего считал своим кумиром. А мы в этот момент могли расслабиться — если Тургенич поет, значит, никаких промахов за нашим отделом не числится. Иначе бы певческий тенорок мгновенно сменился бы драматическим воплем: «А подать сюда Ляпкину-Тяпкину!».
***
— Ты, если что, не стесняйся. Мы тут сообразим, — под «мы», естественно, подразумевался сам Тургенич. Дирекции, как правило, не было никакого дела до мелких личных проблем сотрудников. Правда, надо отдать должное нашему высокому руководству, если случалось что-то неординарное и из ряда вон выходящее, любой член коллектива мог рассчитывать на понимание и помощь.
— Иван Сергеевич, не стоит пока в отделе о моих делах говорить, ладно? Просто ремонт у меня непредвиденный, вроде как соседи водой залили и все.
— Как скажешь, детка. Буду нем, как медуза в глубинах океана. В крайнем случае скажу, что негра  новую коробку клеит. Ну, удачи тебе.
— Спасибо. До свидания, Иван Сергеевич. Девочкам от негры привет.
— Обязательно.
Я, хихикая, пересказала Рыжему разговор.
— Классный у тебя шеф!
— Ага. Он нас всех опекает, вышестоящему начальству в обиду не дает. Правда, это не мешает ему стружку снимать с пристрастием, ежели провинимся.
— Все равно классный. Где б тебе еще так погулять дали?
Я согласилась, что нигде.
— А что это ты себя негрой величаешь? Тебя вроде как Мышью кличут.
— Ой, Рыж, это отдельная история.
***
История про негру была и вправду занятная. Рассказал ее как-то Тургенич после внеочередного аврала на работе, когда мы, управившись с кучей дел, уже собирались по домам. Тургенич вообще любил разные байки, частенько припоминал что-нибудь смешное, но эту историю мы запомнили, что называется, наизусть, и постоянно изобретали разные словесные конструкции с бедным негрой. Уж больно весело вписывался этот персонаж в наш библиотечный быт.
— Шли мы однажды к берегам Африки, — как обычно, ни с того, ни с сего начал Тургенич. — Климат там, я вам скажу, далеко не всякий выдержит. Жарища, духотища, кислород из воздуха как будто шваброй вымело, разеваешь рот, как щука на суше, а дышать нечем, пот градом… Одно слово — Африка. Плаванье наше выдалось долгим, на берег не сходили, почитай месяц, а то и больше. Мужики-то в команде, в основном молодые, кровь играет, как рыба в нерест, а женщин, на судне, сами понимаете, не положено. Даже не потому, что это примета плохая, а редко где женщины в судовом штате состоят. Во всяком случае, в мое время так было.
Ну вот. А тут прямо по курсу порт объявился, в который мы груз везли. Капитан всех собрал и провел строгий инструктаж. Мол, пока погрузка-разгрузка, на берег можете сходить, но упаси вас бог с какой-нибудь местной бабенкой развлечься: заразы всякой столько, так ее и растак, что никакая медицина не справится. Ну и предупредил, что если кто-то все-таки не выдержит, то спишет ослушника на берег к такой-то матери насовсем, конечно, если оный после подхваченной заразы жив останется.
Ну, мы подумали, что пугает нас кэп, партийную дисциплину блюдет. Тогда с этим строго дело обстояло — страшней партийного взыскания только тюрьма была. Тем не менее, самые задорные из нас решили разведать обстановку. Разведали. И знаете, даже если бы капитан не предупреждал, все равно ни один бы не соблазнился. Грязища и антисанитария жуткая. Слово «мыться» для них неведомо с рождения. Есть жилые кварталы, где местное население живет в коробках. В обычных картонных коробках, только в больших. Пришел, забрался в свою коробку, улегся там, пятки наружу торчат, все — негр дома. Женился — пристроил к своей еще одну коробку. Дети появились — еще одну.
Сезон дождей там, может, и бывает, но мы попали в самую что ни на есть засуху. Представляете, какой повсюду стоял аромат? Если у кого и возникло мужское желание порезвиться, то, увидев и унюхав ТАКОЕ!, все фантазии насчет женского пола как волной смыло. Тем и развлекались, что наблюдали за жизнью дружеской африканской страны… издалека.
Взять, к примеру, ту же погрузку-разгрузку. Идет вереница негров по кругу: трап — корабль — мешок на плечи — трап — берег — склад — мешок с плеч — трап — корабль… И так вот целый день ходят, как заведенные. А командуют ими надсмотрщики с бамбуковыми палками. Мы сначала возмутились таким обращением с людьми, а потом пригляделись и поняли в чем дело. Неграм это абсолютно, как теперь говорят, по барабану. Вот ходят они так часа два. Потом раздается свисток. Перерыв. Они останавливаются, кто где был, бросают мешки куда попало, если падает мешок в воду, то опять же, по барабану. Через какое-то время опять свисток. Но они сидят. И каждый будет сидеть до тех пор, пока надсмотрщик не подойдет и не приложит палкой. Все получили по тумаку, работа снова пошла. Самое главное, они абсолютно не понимают, что можно по-другому.
А зарабатывают они при этом неплохо. За пару дней такой работы им платят столько, что можно спокойно жить неделю. Они и живут. Неделя проходит, продукты кончаются, но негр лежит в своей коробке. Лежит день, два, три, пока не поймет, что надо пойти и заработать еще. Или если нет дочерей и жены. Те занимаются обеспечением семьи, торгуя собой. Для них это обычная работа, как вот для нас с книгами возиться. А там женщины ничему другому, естественно, не обучены.
Вот есть выражение, что деньги не пахнут. Пахнут, и еще как. У нас перед самым отплытием, естественно, скопилось какое-то количество местной валюты. Местной, в смысле, всяких разных бумажек, что там были в ходу — доллары, франки и так далее. Запах от этих денег исходил такой, что покойницкая горным курортом покажется. Негры ведь свои деньги хранят в штанах. А если учесть, что они никогда не моются… В общем, сложили мы эти деньги на палубе в ящик. Но и в наших карманах чертовы бумажки, конечно, успели побывать. И до той поры там лежали, пока мы не сообразили — что к чему.
Когда тот рейс закончился, разъехались мы по домам. И почти со всеми произошла одна и та же история. Мы уже успели позабыть африканскую экзотику, видимо, принюхались и попривыкли. А вот, приехав домой, первым делом, естественно, отправились мыться с дороги. И выйдя из ванной, почуяли странный препротивнейший запах. Некоторые поинтересовались — не протухли ли какие продукты, не прорвало ли часом канализацию. Но причина у всех оказалась одна и та же — штаны, впитавшие в себя непревзойденный аромат тех африканских денег.
Негры, конечно, неграм рознь. Всякие есть: и умные, и тупые, и чистые, и грязные. Но тех я никогда не забуду.
Хохотали мы тогда и удивлялись. Дикой и нелепой казалась нам такая жизнь. Наверное, потому в некоторых африканских странах и смертность высокая. Ну а потом наша фантазия разгулялась. К примеру, уходя с работы, говорили: «еще немножко и будет: пятки торчат — негра дома», а когда нам выделили дополнительную комнату, веселились — негра женился.
***
Володька, услышав эту байку, попросил меня познакомить его с Тургеничем.   
        — Слушай, твой дед — это же кладезь неисчерпаемый. Как думаешь,.  раскажет он мне что-нибудь еще? Я бы серию очерков сделал — с руками ведь оторвут
— Рассказать-то расскажет. Он горазд рассказывать. Да вот только вряд ли ты сможешь это опубликовать, если на распространение подобной информации в печати запрет наложен.
— Да уж сколько времени прошло. Думаешь, все до сих пор засекречено?
— Не знаю. Но поинтересуюсь.
— Да, Мышь, вот еще что, — Рыжий, видимо под впечатлением дедовой байки, вспомнил о прошедшей ночи. — Не говори ребятам, где я сегодня ночевал. Они, конечно, друзья и все такое, но…
— Но ни в жисть не поверят, что мы спали вместе, вели себя как брат с сестрой, и негра не женился, да?
— Ага. Шуточек ведь потом не оберешься.
— Можно подумать, кто-нибудь из них, окажись он на твоем месте, не вел бы себя точно также.
— Да также бы они себя вели, но ведь не признались бы.
— Ладно. Спал на кухне, мерз из-за неутепленных окон и видел райские сны, пока не свалился на пол, — согласилась я.
На самом деле, будь любой из моих друзей на месте Володьки прошлой ночью, наверняка предпринял бы попытку утешить меня по полной программе. Другое дело, что не стал бы настаивать, если бы я воспротивилась. Иными словами, все они вели бы себя одинаково, но признаться, что провели ночь с женщиной и спали при этом сном невинности… Да уж!
Но тут я вдруг неожиданно для себя подумала, что Вовка оказался, в общем-то, прав. Просто именно его я никак не видела в роли соблазнителя-утешителя. Ну и хрен с ним. Все случается именно тогда, когда случается. И всегда вовремя. Просто для нас это пресловутое «вовремя» не всегда бывает логичным, и кажется неожиданностью, несмотря на то, что неожиданность — это та самая закономерность, которую мы прозевали. А потому, дорогие мои, случайностей и неожиданностей не бывает.
К четырем начал подтягиваться народ. Первым прибыл Васька с охапкой пушистых хризантем и огромным тортом.
— Ты чего? — вылупила я на него глаза.
— Новую жизнь надо начинать с праздника! — Васька обаятельно улыбнулся и чмокнул меня в щеку. — Вот и начнем.
— Не понял… — у Рыжего отвисла челюсть. — Начнем?... Кто начнет? Ты, чё, свататься приехал?
— А это как барышня изволят-с приказать-с, — кокетничал Васька. — Изволите, барышня?
— Изволю торт тебе на голову надеть! — я наконец-то пришла в себя.
— Вот видишь, Володенька. Не изволят оне сватовства. Ну, значитца, и не будем.
Вслед за Васькой примчалась Маринка. Увидела торт и цветы, хмыкнула оценивающе и похвалила.
 — Вот это по-нашему. Верной дорогой идете, товарищи. А где остальные?
— Да скоро приедут. Черт, где бы взять еще один стул? Бегемот ведь две трети кушетки займет, когда присесть изволит, — озадачилась я.
— Не печалься Мышь, подруга боевая, что мозгов нет, зато красота выше всяких похвал, — Васька как всегда хихикал. — А мозги и у нас, серых рыцарей, имеются. Так что не пропадем. Кушеточку-то ведь и разложить можно. И Бегемот поместится, и стул не понадобится.
Я уже было собралась треснуть друга боевого, рыцаря серого, чем-нибудь потяжелее, но ведь действительно прав, паразит, а я запамятовала. Кушеточка раскладывалась за счет подушек именно, что в длину. Правда, ходить по кухне становится затруднительно, но зато все чудненько помещаются.
Тем временем Володька и Васька разложили кушетку, расставили стулья и накрыли на стол. Даже торт умудрились нарезать кривыми дольками. Мы с Маришиком не вмешивались, тихо стояли в сторонке и с умилением наблюдали за их действиями.
— Любят они тебя, — шепнула она мне на ухо, — а вот Мух не любил.
— Почему? — удивилась я.
— Ну, не знаю. Нет, наверное, я не так выразилась. Любил. Но как-то неправильно. Не могу объяснить. Просто всегда ощущение у меня такое присутствовало, будто что-то не так. Видимо он не умел по-настоящему, до полной самоотдачи, что ли, взамен ничего не требуя. Всегда чуток для себя приберегал. Словно на всякий случай.
Я задумалась. А ведь Маринка права. Может, я просто не хотела этого замечать, пока мы не ссорились, а потом совсем не до того стало — на себе зациклилась и обращала внимание только на то, что раздражает он меня все больше и больше. Иногда просто убить хотелось. Так и придушила бы, несмотря на разницу в весовых категориях. Ей-богу, Муха спасло то, что меня мама с папой пацифисткой воспитали.
— Кажется, ты права, — ответила я Маринке, — только я это чувство тоже словами выразить не могу.
— Вот я о том же, — кивнула она.
Тут пожаловали Бегемот с Петькой. И тоже с цветами. Сговорились они, что ли? Ну, ясный пень, сговорились.
Бегемот раскрыл кейс и вытащил две бутылки «Изабеллы». Вот ведь сволочи! Знают, что я практически не пью, а от этого вина ни за какие коврижки не откажусь. Хоть один бокал, да выпью.
— Ого! — воскликнула Маринка. — Я, чур, тоже глоточек!
— Ты ж за рулем! — испугалась я.
— Фигня война. Сто граммов разбавленного вина — это меньше бутылки пива. Через час выветрится.
— Короче, раз все в сборе, — Васька сделал приглашающий жест, — не угодно ли дамам и господам занять места согласно купленным билетам?
С запоздалым удивлением я увидела на столе еще и бокалы. И когда успели поставить? Ничего не замечаю. Так, глядишь, и жизнь мимо пройдет.
Мы дружно выпили за мою новую жизнь, обменялись последними новостями, и Маринка потребовала бумагу и ручку.
— Надо все записать, а то ведь забудем потом что-нибудь в самый ответственный момент. Лучше, как говорится, «перебдить, чем недобдить».
Я обеспечила ее канцелярскими принадлежностями.
— Давайте бдить по порядку, — предложил Рыжик, и все согласились. — Итак, что мы имеем? Вернее, что нам надо?
Я задумалась, но предложения от моих гостей посыпались, как из рога изобилия. Я и не предполагала, что мне столько всего нужно. И как я до этого жила без всех этих вещей, обходясь куцым минимумом, — ума не приложу.
 — Новый компьютер, — это Проц и Маринка в один голос.
— А к нему принтер, сканер, наушники с микрофоном для «скайпа», «флэшки», диски. Ну, и еще что-нибудь в этом духе на всякий случай, ксерокс, к примеру, — добавил Петька уже от себя.
— Сколько это стоит? Петручио, посчитаешь и скажешь, — Маринка поставила знак вопроса напротив соответствующей записи.
— Едем дальше. Музыкальный центр, — Рыж внес свою лепту.
— И стул! — это Бегемот.
Все грохнули.
— А что я смешного сказал? — Бегемот насупился.
— Да ничего, Валер, просто как у Ильфа и Петрова получается.
— Ну, тогда, ладно, — Валерка улыбнулся.
И рог изобилия отверзся снова:
— Книжные полки.
— Мышь, составь список, какие книги Мух уволок, и еще те, что ты хотела бы видеть на этих самых полках.
Ну, видеть я бы хотела не меньше, чем в книжном магазине на Новом Арбате, да только квартирка под такой объем маловата, увы.
— Стиральную и посудомоечную машины.
— Ковер и шторы.
— Кухонный комбайн и микроволновку.
— Ребят, а может, я как-нибудь обойдусь? — пискнула я. — Это ж все сколько денег стоит? Нам ведь банк ограбить придется, чтобы все это приобрести.
— Молчи женщина, когда мужчины думают! — смешно рявкнул Васька, причисляя к мужчинам и Маришика. — Пей вино, ешь торт и фрукты, кури и молчи!
— Марин, ну хоть ты меня поддержи!
— Да нет, Юль, ребята правы. Только все это мы будем приобретать постепенно. Для начала компьютер, полки, микроволновку, и, наверное, ковер. Остальное — ближе к лету. Стиралку и посудомойку так уж точно. Ведь действительно основательный ремонт надо делать и сантехнику всю к свиньям менять. Иначе не подключишь. Потому как, если только чуть-чуть тронешь твои трубы, так не только соседей, всю улицу зальет почище разверзнувшихся хлябей небесных. А остальное пока вполне в полторашку влезет.
— Рублей? — удивилась я.
— Долларов, девушка ты наша наивная, платьице в горошек, бант во всю голову.
— Я ж хотела только обои переклеить.
— А еще подстричься и обновить одежку, — напомнил Вовка.
— Последнее, мальчики, не ваши заботы, — подытожила Маринка. — Это наше, сугубо личное мадамское дело. Не парьтесь. Так, теперь обои. Какие ты хочешь?
— Надоела мне пестрота. Хочу светлые, бежевые или белые, без всяких там букетов и вычурных райских птиц на вазах, ну и чтобы не подгонять.
— Кстати, Юлька, полки книжные у тебя старые. Теперь таких не делают. Будет разнобой, — заметил Бегемот.
— Да, — спохватился Петька, — и стол компьютерный с широкой столешницей, чтобы можно было на него всяческие бумажки положить, если приспичит. Девушка ведь у нас литературой занимается в свободное время. Видел я тут одну модельку, в самый раз в интерьер впишется.
          — Под мою разномастную мебель, собранную, что называется, с бору по сосенке, любые полки и столы подойдут. Так что не заморачивайтесь, ребята, насчет «колеров» и «конструкциев».
— Ну-у-ууу, — протянула Маринка, — мебель тоже потихоньку обновим. Но попозже. Столько я пока не осилю.
— А ты что, собираешься это все субсидировать и без последних штанов остаться? — обалдела я.
— Штаны, в крайнем случае, у Лёлика позаимствую, — фыркнула Маринка.
— Я тоже в доле, — неожиданно заявил Васька.
— А ты-то с какой стати? Ну, Маринка все-таки тетка родная, понятное дело, решила ради племянницы по миру пойти. И ты туда же с ней за компанию? Тоже мне, миллионер выискался.
— Сколько, Вась? — Маринка оставила мою реплику без внимания.
— Штуку месяца за три.
— Годится.
— И мы! — встряли Валерка с Вовиком.
— И я! — присоединился Петька.
— Вы что, совсем с ума посходили? — у меня глаза на лоб вылезли. — Маришик, не слушай этих идиотов. Мы уж как-нибудь тихо, по-семейному, в рассрочку сами справимся.
— Значит так, мальчики, — Маринка обвела мужиков глазами. — В доле я и Дон Базилио, а вы в качестве рабочей силы используетесь, ибо как пока что студенты. У родителей деньги брать не позволю, а узнаю, не говорите потом, что я вас не предупреждала. Вашей стипендии, господа спонсоры, даже на бензин не хватает. Вот будете сами зарабатывать, тогда и поговорим.
Да уж, крута бывает моя тетушка. И не поспоришь.
— Пункт следующий. — Маринка глотнула чаю и продолжила. — Обои. В понедельник сниму деньги со счета и после моей работы поедем в магазин. На рынке, конечно, выбор больше, но сейчас не лето и погода не благоприятствует хранению бумаги на открытом воздухе.
— Куда поедем-то?
— Да хоть в «Хоттабыч», хоть в «1000 мелочей». Это будет часов в пять вечера. Подтянешься к этому времени ко мне на работу. Кстати, как с зубами?
— Твоими молитвами.
Мальчишки тоже закивали, мол, все хорошо, лучше не бывает.
— Ну и ладушки. Чего мы еще не учли?
Все переглянулись и пожали плечами. Впрочем, всего не упомнишь. Что-нибудь да возникнет в процессе. Список нужного переписали еще раз и прикрепили на стенку, оставив место для новых идей, дабы таковые возникнут.
Маринка уехала рано, а мы баловались песенками под гитару, придумывали этапы моей новой жизни, травили анекдоты и вообще развлекались до позднего вечера. Господи, как давно мне не было в кругу друзей так хорошо и легко! Подевался куда-то целый год, прожитый в постоянном напряжении, совершенно выветрился из головы Мух и наши с ним раздоры. Я смотрела на ребят и тихо плавилась от счастья и свалившегося на мою дурную голову душевного комфорта. Свободна и невидима!!! Прощай прошлая жизнь, катитесь прочь неприятности, выметайся навсегда дурное настроение! «У;ра! У;ра! Закричали тут швамбраны все!..».
Рыжий порывался остаться ночевать, но как-то так получилось, что Бегемот увез его и Петьку домой (мальчишки до сих пор обитали в одном дворе, в соседних домах), а я осталась с Васькой.
— Вы, ребята, пока еще с родителями живете и они, не то что могут о вас беспокоиться, зная, что вы здесь, но все же лишний раз их лучше не волновать. Другой раз могут и не отпустить, когда действительно нужно будет. К тому же у вас, оболтусов, сессия на носу, — напутствовал Васька товарищей. — А я за Юлькой пригляжу, если что. Я, конечно, не мастер спорта по мордобою, но кое-что и мы умеем.
Несмотря на полнейшее разгильдяйство по жизни, Васька действительно являлся кандидатом каких-то там военных наук и преподавал в некоем высшем военном учреждении, находясь в чине майора. Насколько я знала, он был, кажется, самым молодым среди преподавателей кафедры то ли стратегии, то ли тактики, то ли того и другого вместе. А вообще о своей работе он ничего толком не рассказывал, да я и не интересовалась. Ну, ездил часто в довольно продолжительные командировки. Вот и вся информация.
Спать я его решила положить на кухне. Во избежание проблем предыдущей ночи. Васька сразу и безоговорочно согласился на кушеточку, и я вздохнула с облегчением.
 Мы с ним засиделись далеко за полночь, попивая «Изабеллу» и распевая под гитару народные песни и городские романсы на два голоса.
Играл и пел Васька изумительно. В детстве он (как и я) окончил музыкальную школу, но музыкантом стать отказался наотрез, к огромному огорчению родителей и преподавателей. В знак протеста поступил в высшее военное училище, а потом в академию. Скрипку — предмет пятилетних мытарств — ненавидит до сих пор, а вот гитару полюбил еще в старших классах и с тех пор с ней не расстается. Я же свою пианинку в конце нынешнего лета отдала Вальке с Егорычем: их подрастающее поколение в лице белобрысого первоклассника Витюхи возжелало приобщиться к искусству.
— Гитару тебе надо хорошую купить вместо этих «дров», — со знанием дела заметил Васька. — Можешь даже в список не вносить. Подарим все вместе на день рождения.
— Ой, Вась, может, не надо? Мне же и так жутко неудобно. Все за меня расписали, просчитали, распределили. Я ж никогда с вами со всеми не расплачусь, — запротестовала я.
— А тебя, Мышонок, никто и не спрашивает.
— Это еще почему?
— Потому что мы пока что люди холостые, семьей не обремененные. Надо же нам о ком-нибудь заботиться в качестве тренировки на будущее.
— О родителях можно и нужно заботиться.
— О родителях мы и так не забываем, не волнуйся. А вот, кто, скажи на милость, Рыжего постоянно утешает и поддерживает? Кто Бегемоту последние деньги на ремонт машины отдал, когда тот в аварию попал? Меня-то в Москве не было в те поры. Кто Петьке помог челюсть отремонтировать после жуткой драки? Все я, что ли? К кому всегда можно завалиться в любое время суток, если беда случилось, а Ваську Заславского где-то черти носят?
Ну и монолог! Слегка ошалев от такого перечня моих заслуг, я все же попыталась отговориться.
— Ну, знаешь! Ладно, Рыжего принимаю, но не забывай, он мне как младший брат по той простой причине, что я его уже столько лет знаю, что, как говорится, столько не живут, и с маменькой его, с Томычем то бишь, соответственно, столько же дружу. Однако челюсть Процу восстанавливала не я, а Маринка. И деньги Бегемоту я отдала наши общие с Мухом.
— Только Муховых денег там наличествовало три с половиной копейки, а ты как раз премию получила за очередную удачную командировку. А во сколько бы Процу обошлось лечение, если бы ты его к Маришику не отвела? Что, крыть-то нечем!
— Ну, не знаю… — я совсем смутилась.
— А тебе и не надо ничего знать, Мышонок. И ты уж прости за откровенность, но Мух твой нам никогда особо не нравился. А уж как вы ругаться стали, так тем более.
— Постой. Ведь Мух изначально был твоим другом, чуть ли не с детства. Мы ведь еще до свадьбы всех вас собрали, чтобы познакомить, если ты помнишь. А уж с моими ребятами ты сошелся сам, без моих усилий.
— Ну и что? Был другом и перестал быть. Он мне вскорости после вашей свадьбы такую свинью подложил, что я насилу выкарабкался. А я никак не мог понять, кто это мне гадость сделал. Лишь этой осенью случайно узнал.
— Какую свинью? О чем ты?
— Потом как-нибудь расскажу. Не хочу себе и тебе настроение портить. Ладно?
— Ладно. Так вот почему ты с осени перестал у нас бывать, отговариваясь загрузкой на работе и срочными делами. А ребята знают?
— Знают. Они меня и поддерживали. Я им строго-настрого запретил тебе говорить об этом. Все, давай сменим пластинку.
— Хорошо. Теперь понятно, отчего только Рыжий ко мне в гости приходил, да и то каждый раз интересовался — дома ли Мух. Я-то думала, что это из-за наших постоянных с Мухом ссор, а тут вон какое дело. Ладно, меняем пластинку. Но вот просвети, сделай милость, мне-то лично конкретно ты, сладкоречивый Дон Базилио, чем обязан? Вроде бы никакими благодеяниями я тебя не одаривала, разве что ночевать в неурочное время оставляла здесь же, на этой самой кушеточке кухонной.
Васька на минуту смутился, а потом понес, на мой взгляд, откровенную чушь. Интересно — почему?
— А ты… ты поешь хорошо. И с чувством юмора у тебя все в порядке. И вообще ты классная девчонка, добрая, порядочная… И красивая, как Мэрилин Монро.
— Как Мурлин Мурло! Тоже мне, нашел заслуги! Да и кто тебе сказал, что я красивая? Красивых мышами не кличут. Так что я — самая обыкновенная серая мышка, рост метр с кепкой в прыжке с шестом, тощая, как щепка, курносая, косметикой не пользуюсь, волосы крашу, потому что седые на треть, половину зубов Маринка еще в прошлом году заменила на коронки. Вот выступать на конкурсе за почетное звание Бабы-Яги, это как раз ко мне, прошу любить и жаловать.
— У бабы Яги нет такого потрясающего бюста. «Энто я тебе, голуба, говорю как краевед!»  и вообще как крупный спец в данном вопросе.
— О, специалист выискался. Нашел, за что зацепиться.
— Да тут не хочешь, а зацепишься. Мух-то первым делом на бюст и клюнул, а потом уже и все остальное разглядел.
— Всего-то 3-й номер, тоже мне достижение! — я фыркнула. — Впрочем, вам мужикам ведь по барабану, что женщина может три часа перед зеркалом просидеть, макияж изобретать, прическу и наряды. Главное, чтобы декольте было глубокое, которое даже кривые ноги способно скрыть. Ну и до кучи — на голове может быть хоть гнездо аиста, на лице могут расти и цвести мухоморы, и на ушах висеть лягушки. Ничего, кроме бюста, вы все равно не заметите. Примитивные вы создания, мужики.
— Какие уж есть, — Васька, кажется, веселился от души.
— Так что замнем о моей красоте.
— Глупая. Это только тебе так кажется, потому что не встретила еще такого мужика, который бы доказал, насколько ты относительно себя заблуждаешься.
— Ага. Любовь зла. Любая кикимора при таком раскладе покажется красавицей.
Но Васька, не обратив внимания на мою самокритичную тираду, вдохновенно продолжил:
— … который встал бы с гитарой под твоим балконом, опустился на одно колено и пел бы тебе серенады.
 Потом, слегка подкрутив колки, откашлялся и тихо и проникновенно запел:
«…Мне тебя сравнить бы надо
С первою красавицей,
Что своим веселым взглядом
К сердцу прикасается,
Что походкой легкою
Подошла нежданная.
Самая далекая,
Самая желанная.
Как это все случилось?
В какие вечера?
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера.
Не знаю больше сна я,
Мечту свою храню.
Тебя, моя родная,
Ни с кем я не сравню» .
Я слушала молча, вытаращив глаза: слишком резкий переход получался от шуточек к лирике. Много раз мы все вместе пели эту песню, но она никогда не звучала так, как сейчас. Артист, мать твою! На сцену надо было идти, а не в военное училище, зря не послушался родителей и преподавателей.
***
Дело с Васькой обстояло странно. Я, например, совершенно не комплексовала по поводу внешности. Ну не красавица, что ж теперь, удавиться что ли? А вот Большой Брат Базилио, как еще звали его ребята… Если уж совсем честно, без дураков, Василий Антонович Заславский тридцати лет отроду, блестящий военный офицер и кандидат наук, был просто потрясающе красив. Помните молодого Алена Делона в «Искателях приключений»? Не скажу, что одно лицо, но очень похож. Девчонки вешались на него пачками и, кажется, даже дрались, а уж сколько каверз друг другу подстраивали, и не счесть.
Васька же совершенно искренне считал себя законченным уродом. И никто не мог его в этом переубедить. Ни друзья, ни родители. Может быть, у него в детстве случилась какая-то душевная травма и девчонка, которую он боготворил, сказала ему, что он страшнее атомной войны? И с тех пор он так и затвердил это на всю оставшуюся жизнь?
Теперь же любовь девическую к своей персоне он объяснял корыстью и хитрым расчетом. Мол, я военный, хорошо зарабатываю, квартира, машина и прочее. Ну и, исходя из этих соображений, ни с одной женщиной себя не связывал, часто их менял и серьезно ни к одной не относился. И о контрацепции не забывал никогда. У него могло не оказаться денег, сигарет, но пачка презервативов всегда была при себе. При любых обстоятельствах. Помню, он даже как-то смеялся, рассказывая, что, встав за 20 километров от Москвы, чинил систему охлаждения в машине с помощью упомянутого латекса.
О Васькиных успехах у противоположного пола мне много рассказывал сначала Мух, а после и ребята. Сама же я никогда в душу к мужику не лезла. Мне хватало того, что с Васькой всегда было легко, весело и интересно. За исключением личных тем, говорить он мог о чем угодно, но если случался спор, умел уважать чужое мнение, и своего никогда не навязывал.
Какую же свинью ему Мух подложил? Ладно, надо будет, сам расскажет…
***
Васька закончил петь и разлил по бокалам оставшееся вино.
— За вашу новую жизнь, мадам!
— Королева в восхищении, сударь! Ладно, чего уж там, за мою, так за мою.
Последний бокал явно оказался лишним, потому что я даже не совсем поняла, куда через какое-то время подевалась гитара, и кто постелил постель, и почему я лежу в объятиях мужчины, который с придыханием шепчет: «Боже! Какая ты красивая!..», и почему я абсолютно не сопротивляюсь его откровенным ласкам, наоборот, они мне очень нравятся, и вообще отвечаю ему во всем полной взаимностью...
Утром выяснилось, что Васька впервые в жизни забыл о презервативах. Он долго мялся, а потом все-таки выдал:
— Знаешь, если что… ну, в общем… не надо никаких абортов. Я человек чести…
— Пошел ты к черту, человек чести! — я всерьез растерялась от подобной старомодности. — И вообще… — но продолжить мысль он мне не дал.
— Нет, Мышонок, я серьезно. Да и пора мне уже остепениться, семьей обзавестись, родителей внуками побаловать.
— Ого! Какие далеко идущие планы! И думать забудь! — Васька ошарашено на меня смотрел, даже чашку с чаем чуть не выронил. Я поняла, что сморозила глупость, что он имеет полное право на меня по-настоящему обидеться — ведь не конфетку предлагает, а серьезные отношения, и попыталась как-то исправить положение, сменив тон и заискивающе улыбнувшись. — Знаешь… я открою тебе страшный интимный секрет. У меня большие проблемы с деторождением. Это я еще при Мухе проверила. По всему выходит, что у меня стойкое бесплодие, — я сделала маленькую паузу и продолжила тем же извиняющимся тоном, — мне с тобой очень хорошо, но к совместной жизни я еще не готова. Как говорится, переспать — не повод для знакомства. Замужней женщиной я уже побыла. Ну и хватит пока. Дайте погулять, товарищи дорогие!.. Что, утешила я тебя?
— И да, и нет!
— Почему нет?
— Плохо, что у тебя никогда детей не будет и… — он что-то еще хотел сказать, но промолчал.
— Ну не будет. Удавиться теперь? В крайнем случае, усыновлю кого-нибудь. И вообще, Вась, давай… — я запнулась, но он понял мою запинку по-своему.
— Давай иногда встречаться. Мне еще никогда не было так легко и хорошо, чтобы я обо всем на свете забыл. Ты даже не представляешь, какая ты потрясающая! И, знаешь… только ты не обижайся, не думай, что вот, мол, мужик с цепи сорвался и башку потерял, и все такое… но… я бы… повторил… пока мы сегодня вместе… Как ты на это смотришь?.. — он поднял на меня глаза с такой тоской и надеждой, что я оторопела.
Ох, я-то хотела сказать, что мол, давай забудем о том, что произошло ночью, потому как напились и так далее… И хотя прав оказался Вовка, что лучшее средство для снятия стресса именно клин, который клином, и мне, и вправду, тоже было хорошо, но не готова я еще к серьезному продолжению! Не готова!!! И точка!!!
Только вдруг совершенно неожиданно во мне что-то дрогнуло, и я впервые задумалась о нем не как о друге, а как женщина о мужчине, и посмотрела на него, опять же, как на мужчину. Посмотрела не вчерашними, пьяными, а сегодняшними, трезвыми, женскими глазами… Бог ты мой!.. А ведь он действительно красивый мужик. Такой красивый, что аж голова кружится. И человек замечательный. И с ним спокойно и надежно. Не предаст, плечо подставит… Господи, что это я? Никак влюбиться собралась? Стоп, стоп, стоп! Да стой же ты, дура ненормальная! Куда тебя, идиотку, несет?! Опомнись!!!... Однако тело сладко вздрогнуло, дыханье сбилось… Остановись, кретинка сладко-розовая! То же самое случилось три года назад с Мухом! Опять те же грабли! Национальный музыкальный инструмент, блин! … но проклятое, уже совершенно неподвластное разуму женское естество вопреки всем здравым смыслам во вселенной выдохнуло:
— Да…
От такого «да» Васька дернулся всем телом, как будто его током шибануло, рванулся ко мне, подхватил на руки,  закружил по комнате, ну а потом… в общем, и так  все понятно.
***
— Ой, барин, ты только глянь на это непотребство! Ни креста, ни стыда на них нет! Да если б моя Матрена такое учудила, я бы ее измордовал вусмерть! Ну и нравы нынче! Шлюхам обозным не снилось! Что ж это они себе позволяют? А мужик-то, мужик! Нет, ты гляди чего творит!
— Ну, Игнат, наверное, теперь у людей любовь такая. Хотя ты, конечно, прав. Смотреть и то стыдно… и тошно… но, кажется, им это нравится. Может, оно и впрямь ничего, а? Знаешь, будь у меня тело… Нет, вот ты представь, что у тебя есть тело и вы с Матреной…
— Да что с тобой такое, барин? Да как же такое можно? Это же не то что не по-христиански, но и даже не по-человечески!
— Нет, Игнат, получается, что все-таки по-человечески. Ведь люди же они. Знаешь, вот в древнем Риме…
— Ну, при чем тут какой-то Рим, барин? Нет, ты думай чего хочешь, а я смотреть на это отказываюсь!
— Да кто ж тебя заставляет? Но с точки зрения медицинской науки, ну и… ты понимаешь… это мог бы быть очень интересный опыт.
— Разврат это, а не опыт! Один сплошной разврат, какой доселе людям даже и не снился! Изракщение это, вот!
— Во-первых, не изракщение, а извращение, а во-вторых, ну вот представь хоть на минутку, что у тебя есть тело, и пусть не Матрена, пусть какая-нибудь обозная шлюха…
— Да наши шлюхи по сравнению с этой девкой самые что ни на есть святые!
— Ну, как знаешь, Игнат. А я, право, вот сейчас пожалел, что у меня нет тела…
— Ты, видать забыл барин, что у нас задача не опыты ставить, а извести блудную девицу. Жаль, что полюбовника нельзя. На него заказу не было.
— Да. И на друзей не было тоже. Но, в рамках нашей работы, Игнат, навредить им мы все же попробуем. Ведь они тут постоянно толкутся, а, значит, какой-никакой контакт с ними у нас будет.
— Ну да. А уж с полюбовником-то энтот контакт гораздо крепче. И, между прочим, еще и через девку-блудницу. Они ведь крепко связаны.
— Молодец, Игнат. Правильно мыслишь. На полюбовника мы накинем самую черную неудачу. Хоть и ладный он офицер, и при других обстоятельствах я с ним, может, и подружился бы, но работа есть работа. Как говорят нынешние люди: «ничего личного».
— Как знать барин? Он ведь вполне может быть потомком той красной сволочи, что нас в церквушке жизни лишила.
— Нет, он к этому отношения не имеет. Но тут ты прав. Он потомок другого большевистского командира, нюхом чую. Хотя, погоди-ка… хм… а ведь в нем кровь дворянская есть. И предок его в революцию, похоже, с большевиками пошел, от рода своего отрекся. А значит, он, тем более, потенциальный враг. Вот мы и лишим его удачи. И хоть заказа на него не было, а угробить еще одну большевистскую гадину мы вполне можем. Потому как отсутствие удачи приведет его к смерти рано или поздно.
— А с девкой как поступим?
— Пока не знаю, Игнат. Она ведь почти никогда одна не бывает. Подождем. Случай наверняка представится…
…Эх, Игнат, тело бы мне! ...
— … … …!!!
***
В конечном итоге к утру понедельника выяснилось следующее.
Во-первых, он через неделю уезжает в Питер в командировку почти до самого Нового года читать лекции курсантам тамошних военных училищ, но Новый год мы обязательно, по его задумке, встретим вместе.
Во-вторых, никакую другую женщину он не хочет и не захочет уже никогда. И потому мы должны не встречаться время от времени, а постоянно жить вместе. В общем, мне, слабой и беззащитной, нужен надежный мужчина, а никого надежней себя он просто не знает.
И, в-третьих, в связи с вышеизложенным, он будет думать, как ему поменять график работы, чтобы избавиться от частых длительных командировок и все время быть рядом со мной.
Вот так. Не больше, не меньше.
Я обещала подумать и заметила, что если мы будем так бурно проводить свободное время, то ни на что другое его просто уже не останется. Васька сказал, что и наплевать, если двум людям хорошо вместе, то так и надо, и нечего оглядываться на всех остальных.
Таким вот образом и закончилось совещание по поводу ремонта в моей квартире и привнесении новой волны в мою жизнь.
Если б мы знали, какая свистопляска начнется в самом скором времени, мы, может быть, подстелили бы соломки в размере нескольких стогов туда, куда мадам Жизни угодно было нас как следует швырнуть.
Но мы, увы, этого не знали.
Г Л А В А  3.
После Васькиного ухода я проснулась поздно, где-то около часу дня. За окном скучно моросил дождик, но несмотря на отвратную погоду, навевающую тоску, чувствовала я себя великолепно. Сомнения не в счет.
А сомнений накопилось много. Пока Васька находился рядом, я загоняла их подальше: все равно обмозговывать что бы то ни было не представлялось возможным — наше бурное времяпрепровождение не способствовало здравомыслию.
С одной стороны, я, конечно же, была «голодная». Последний раз мы с Мухом «кувыркались» где-то полгода назад, если не больше. Потому и не послушало тело доводов разума. Может быть, кстати, и Володька это почувствовал, когда предложил мне снять стресс таким своеобразным образом. Видимо флюиды чувственной неудовлетворенности, они же феромоны, то бишь гормоны сексуального притяжения, разлетались от меня, как брызги от фонтана, вот мужики и реагировали соответственно. Да, в этом есть рациональное зерно.
С другой же стороны, мне совершенно не хотелось связывать себя с кем-то, пусть даже с таким надежным человеком, как Васька. Но даже несмотря на это, я все равно не готова к совместной жизни. Уж лучше просто встречаться время от времени, проводить вместе выходные и отпуска.
Вспомнив еще раз наши разговоры, я обреченно вздохнула. Похоже Васька, коему на самом деле, как выяснилось, не тридцать, а тридцать четыре года, всерьез вознамерился создать семью. Оказалось, что он давно об этом задумывался, но никак не видел никого, подходящего на роль жены. И вот вам, пожалуйста, свершилось! Нашлась Владимирова Юлия Александровна, от которой удрал муж, вся из себя такая несчастная и незащищенная. И сердце благородного рыцаря вспыхнуло от несказанной любви и страсти именно к этой бедной овечке. Ага. Только я не бедная овечка и защищать меня не надо. Да и не от кого. Меня, конечно, можно носить на руках, дарить мне цветы и удовольствия. Последние я и сама могу подарить. Но это не значит, что за мной нужен глаз да глаз.
С третьей стороны, с Васькой мне хорошо и спокойно, как ни с кем. Он настолько надежный и порядочный, что любая женщина, абсолютно ему не знакомая, оказавшаяся просто рядом с ним на расстоянии метра, уже чувствовала себя как за каменной стеной.
Я приехала к Маринке на работу в состоянии витязя на распутье. Это самое распутье на все стороны света читалось на моем лице всеми, кому угодно было читать, и переводчика не требовало.
— Ну и что опять стряслось? — спросила тетушка.
— Ничего, но я запуталась.
— А по порядку можно?
— Можно, но не знаю с чего начать.
— Начни с того момента, как я от тебя в субботу уехала.
— Может, лучше по дороге?
— Ну, уж нет, — Маринка заперла дверь кабинета на ключ, предварительно сообщив девочкам в регистратуре, что прием пациентов у нее окончен. — Я лучше тут все выслушаю, чем потом за рулем буду дергаться. Давай, выкладывай.
И я выложила. Все. От и до. Включив кондиционер, он же вытяжка, на полную мощность, Маринка молча слушала, курила и не перебивала. Наконец я выдохлась и тоже потянулась за сигаретой.
— И чего ты так испугалась? — спросила тетушка. — Да с Васькой и Штирлиц почел бы за честь сходить в разведку, и жизнь бы доверил, не моргнув глазом.
— Ну не хочу я замуж, а он, похоже, не понимает этого.
— Хочешь, я поговорю с ним?
— Попробуй. Только…
— Да не волнуйся ты так. Все будет нормально. Просто я другими словами объясню ему все то же самое, что у тебя не получилось. Помнишь, я ведь говорила, что ребята тебя любят. А тут у меня даже сомнений не возникло. О Васькиной небратской любви я давно подозревала.
— Он мне про любовь не говорил, то есть открыто не признавался в любви.
— А ты хотела бы услышать монолог Ромео? С балалайкой под балконом?
— Ага, с лабабайкой , барабаном, тубой и хором мартовских котов.
— Так это можно устроить, — фыркнула Маринка, выключила кондиционер, собрала сумку, оделась и скомандовала, — а теперь в магазин.
Когда мы вышли на улицу, тетушка неожиданно спросила:
— А ты знаешь, что мы с Леликом в одной школе учились?
— Знаю, только он в четвертом, а ты — в первом, и что до тебя он ни разу не был женат, как влюбился в тебя тогда, так и продолжает любить. Вернее, женат был, да только полгода гражданского брака, при сложившихся обстоятельствах можно не считать.
— Ну да. Я это к тому, что Васька такой же однолюб, как и Лелик. Вот помяни мое слово — так и окажется.
***
Знакомство Лелика и Маринки было примечательным.
Случилось это в первую неделю сентября, погожим осенним днем. Маринка с подружками играла в песочнице, а рядом на дорожке Лелик с другом Толяном осваивал езду на двухколесном велосипеде «Орленок». Толян давал ценные советы и придерживал велосипед за багажник, Лелик крутил педали и рулил. И все складывалось просто замечательно, пока Толян не решил, что подготовительный этап закончился и отпустил Лелика с «Орленком» в «свободный полет». Но взлететь «Орленок» так никуда и не смог. Лелик проехал метров десять, если считать за это расстояние все зигзаги и кренделя, выделываемые велосипедом под руководством неофита. По прямой и трех метров не набралось. После чего случился «полет шмеля», где роль шмеля блестяще исполнил незадачливый водитель «Орленка», свалившийся кусты, буйно отороченные крапивой и лопухами. Сверху, как последний штрих живописной композиции, приземлился велосипед. В результате Лелик разодрал коленку, голень и локоть, а возмущенная крапива от души исхлестала мальчишку по физиономии, рукам и ногам, поскольку футболка и шорты препятствовать экзекуции не могли.
Лелик заорал козлом, Толян продемонстрировал совсем не соответствующее возрасту богатство лексикона, девчонки в песочнице оторвались от сложной комбинированной модели куличика и, быстренько оценив пикантность ситуации, дружно захихикали. Уши, шея и физиономия бедолаги мгновенно окрасились в сочный и веселый пунцовый цвет. Полететь с велосипеда на глазах у первоклашек! Полный караул и позор джунглям!
Но тут неожиданно Маринка цыкнула на подружек и направилась к Лелику.
— Ты в каком доме живешь? — спокойно поинтересовалась она.
— Вон в том, — Лелик махнул рукой на девятиэтажку неподалеку.
— Пошли, — скомандовала девчонка. — Тебе надо оказать первую медицинскую помощь, а то будет заражение крови и умрешь. Дома у тебя кто-нибудь есть?
— Нет, — ошарашено ответил мальчишка. — Все на работе.
— Вот и хорошо. А то у меня дома бабушка. Если она тебя в таком виде углядит, в обморок упадет. Так что идем к тебе.
Лелик, извиняясь, кивнул Толяну и последовал за малявкой, уверенно топающей в сторону его дома.
— Где у тебя вата, бинты, йод или зеленка и вообще лекарства? — поинтересовалась Маринка.
Лелик порылся в холодильнике и на верхней полке кухонного шкафа и выложил на стол все, что там было медицинского, включая большую оранжевую клизму. Маринка заправила за ухо непослушную челку и начала деловито перебирать пузырьки и таблетки. Отобрав с ее точки зрения необходимые средства спасения пострадавшего, она отодвинула их в сторону, а остальное приказала убрать на место, что Лелик беспрекословно и исполнил.
— Сначала промоем водой с мылом, — заявила юная докторша. — А, кстати, спирт у тебя есть?
— Спирта нет, но у папы есть коньяк. Он ведь на спирту? — вякнул мальчишка.
Маринка задумалась и попросила дать понюхать. Лелик достал из холодильника бутылку коллекционного коньяка, которую папе вчера подарили на работе на день рождения. Бутылка оказалась запечатанной, но спасение человеческой жизни стоит того, чтобы оставить без внимания такое досадное недоразумение. Поэтому коньяк был вскрыт. Маринка осторожно понюхала содержимое бутылки и осталась довольна.
— Я когда вырасту, врачом буду, — гордо сообщила она. — Как дедушка.
— Тебя как зовут? — поинтересовался Лелик.
— Марина. Мама и папа зовут Маришиком, а бабушка — Мариной Борисовной. Дедушка звал Мари, только он уже умер, — Маринка шмыгнула носом и отвернулась, чтобы парень не увидел непрошеных слез. — Он хирургом был на войне, и потом тоже.
— А я — Леня. Толян зовет меня Лелик. Толян — он мой самый лучший друг. Мы с ним четыре года за одной партой сидим.
— Ага. Понятно. Толян прав. На Леню ты не похож, а вот на Лелика — в самый раз. Я тоже буду звать тебя Леликом. — Маринка справилась со слезами и в последний раз украдкой хлюпнула носом. — Пойдем в ванную. Надо смыть грязь вокруг ран.
Мыло щипало кожу, но Лелик мужественно терпел. Но когда Маринка набрызгала на вату коньяк и стала обрабатывать ссадины коллекционным напитком, парень не выдержал и начал всхлипывать.
— Терпи, Лелик, терпи. Лучше сейчас потерпеть, чем умереть от заражения, — уговаривала его Маринка, сноровисто работая ватным тампоном.
— Я понимаю, — прошептал пострадавший, — но уж больно жжется. И еще лицо все чешется и горит, как будто его кипятком ошпарили. Может его мазью какой-нибудь намазать?
В это время Маринка пустила в ход зеленку и бедный мальчишка отчаянно вскрикнул.
— Да все уже, — успокоила юная докторша. — Сейчас пройдет. А представляешь, если бы тебя пулей ранило? Мне дедушка рассказывал, что пули во все места попадали. Ну, там, если в голову или в сердце, то человек, конечно, умирал. А во всех остальных случаях их доставать приходилось. А наркоза не было.
— И что? Никто не кричал от боли? — зеленка перестала щипать и Лелик даже заинтересовался военным прошлым Маринкиного дедушки, живо представив себе солдата, нашпигованного пулями, как курица чесночными зубчиками. А рядом с ним врача в белом халате и со щипцами в руках. Щипцы почему-то выглядели как у доктора в зубном кабинете. И этими щипцами Маринкин дедушка вытаскивает из солдата пули. Ужас!!! На мгновение Лелику стало страшно, но тут он сообразил, что даже на войне такого просто быть не может.
— Кричали, конечно, но тоже понимали, что если пулю не вытащить и рану не зашить, то и умереть недолго, — Маринка умело перебинтовывала вымазанную зеленкой голень. Локоть и коленка, как оказалось, такой серьезной обработки не требовали и потому обошлись только дезинфицированием коньяком.
Затянув узелок на бинте, Маринка накапала в чашку валерьянки, разбавила настойку водой и протянула Лелику.
— На, выпей, чтобы крапива не чесалась. Это лучшее лекарство от чесотки, если нет мази. А у тебя ее нет, я проверила.
Лелик залпом выпил противную жидкость, сморщился и поискал чем бы заесть. Яблоки пришлись как нельзя более кстати. Самое смешное в этой ситуации, что валерьянка с яблоками подействовали очень быстро, можно сказать мгновенно, хотя вовсе не были предназначены для снятия крапивных ожогов. Но парень настолько уверовал в Маринкин медицинский гений, что налей она ему хоть касторки — эффект был бы тот же.
А еще этим же вечером, оправдываясь перед отцом за вскрытый коньяк, Лелик неожиданно понял, что он влюбился. На всю жизнь. В малявку первоклашку. Понял это и отец. А потому не стал ругаться на непутевого сына за уполовиненную в медицинских целях бутылку.
Однако признаваться в своих чувствах Лелик не спешил. Ведь это тоже было — смерть фашистским оккупантам, позор джунглям и вселенский ужас. Он даже Толяну ничего не сказал, стеснялся, хотя страсть как хотелось поделиться таким ошеломляющим событием. Но Лелик пересилил себя и запретил себе говорить о любви. Может быть потом, когда Толян скажет, что он тоже в кого-нибудь влюбился. Тогда у них будет общая тайна, и они будут защищать ее от посягательств других мальчишек. И это будет очень по-мужски. А потому Лелик прилагал все силы, чтобы никто ни о чем не догадался, и тем более ОНА! Зато дружить с Маринкой оказалось просто здорово. Девчонка с удовольствием лазила по заборам, стреляла из рогатки, играла в войну, в ножички и в казаки-разбойники, и вообще прекрасно чувствовала себя в компании Леликовых друзей. Лелик был счастлив и этой малостью.
Когда Маринка поступила в медицинское училище, Лелик уже учился в Бауманском институте. А потом и Маринка поступила в институт и после первого курса вышла замуж. Лелик, так и не признавшийся ей в любви, тоже решил создать семью. Клин клином вышибают, сказал лучший друг Толян, менявший женщин «как перчатки». Но ни клина, ни перчаток не получилось. Прожив полгода с женой в гражданском браке, Лелик понял, что забыть Маринку он не может, и вернулся к холостой жизни. Через два года развелась и Маринка, и тут же снова вышла замуж. Лелик же больше не рисковал связывать себя семейными узами, встречался время от времени с разными женщинами, а потом с головой ушел в науку, где и преуспел, защитив сначала кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию. И для полного счастья в этой жизни ему не хватало только Маринки, увеличенная фотография которой все эти годы висела у него дома над письменным столом. Приходящим к нему женщинам Лелик рассказывал, что это его двоюродная сестра, но женщины почему-то не верили, и — как следствие — рядом с Леликом не задерживались. А потом однажды он набрался храбрости и сделал Маринке предложение. Маринка к тому времени разошлась с третьим мужем и замуж уже не собиралась.
Лелик взял ее измором. Он встречал ее с работы и провожал до дому, дарил подарки, водил в театры, занимался с Маринкиным сыном математикой и физикой, очаровав мальчишку точными науками, которые тому до занятий с Леликом не давались по определению. А тут случилось чудо: Славка стал получать сплошные пятерки по физике и математике, а учителя плакали от восторга и не могли нарадоваться на талантливого ученика. В конце концов, Лелик спросил обожаемую женщину:
— Ну, скажи, что мне сделать, чтобы ты вышла за меня замуж? Я любое твое желание исполню.
И прозвучало это так, что попроси Маринка Луну достать с неба, Луна бы была ей преподнесена незамедлительно и самым торжественным образом. И Маринка согласилась…
***
Я, вспомнив историю отношений Маринки и Лелика, с испугом прошептала:
— И что же, я Ваське жизнь разобью, если пошлю его подальше?
— Точно. Подумай об этом на досуге. Ведь он тебе действительно нравится. Пока ты жила с Мухом — я у тебя за все три года не видела таких сумасшедших, в смысле, счастливых глаз. Так что послушай старую дуру, то есть меня. Не упусти свой шанс.
— Ну почему так фатально, Марин?
— Не фатально, а просто Васька — твой мужик. Это чувствуется. Ну а если судить по тому, что он тебе лопотал: ты — его женщина. Такое, кстати, очень редко бывает. Я, пока Лелик меня не уговорил за него замуж выйти, даже и не думала, что со мною подобное может случиться. Это уж я потом, через несколько месяцев, разобралась в чем дело. Потому и живем мы уже столько лет вместе. И, признаюсь тебе, как на духу, разводиться я не собираюсь. А ты, подруга, не думай, что раз мы с тобой похожи, у тебя тоже должно быть четверо мужей. Просто я дура была, подсказать никого не нашлось, а то бы вышла за него сразу после школы и горя не знала.
— Ладно, я подумаю. Только мне все-таки время нужно, чтобы решиться.
— А я тебя и не гоню. Штамп в паспорте — не показатель устойчивой и, что самое главное, счастливой семьи.
— Хорошее дело браком не назовут, — засмеялась я.
— Пожуем — увидим, — подвела итог Маринка и всучила мне больничный лист, который обещала закрыть через две недели, полагая, что этого срока мне за глаза хватит на поклейку обоев, перестановку мебели и обживание в новых условиях.
 Мы загрузили машину полностью. Даже странно, что в «Пежо» столько всего поместилось. Обои, ведерки с клеем, лампа настольная и светильники, кухонный комбайн, мелочь типа щеток, жидкостей для мытья, и кое-какой посуды, куча тапочек для гостей, пылесос, микроволновка, коврики в ванную и коридор, шторы кухонные и комнатные, розетки и удлинители, новая люстра на кухню, рулон полиэтилена, чтобы накрыть мебель и бог знает что еще. Выходя из магазина, Маринка позвонила Ваське на мобильный, и он обещал подъехать к нашему возвращению. Ребятам звонить не стали по конспиративным соображениям. Предполагалось хотя бы несколько дней подержать нашу с Васькой связь в секрете, чтобы дать мне время привыкнуть к ситуации.
Когда мы подъехали, Васька уже ждал нас. Увидев, сколько всего мы накупили, он пожалел, что не вызвал хотя бы Бегемота. Нам пришлось несколько раз спуститься к машине, чтобы внести весь этот хлам в квартиру. Маринка попила чайку и уехала, а мы с Васьком принялись разбирать покупки. В конце концов, в угол коридора оказались задвинуты обои, клей и рулон полиэтилена. Люстру мой Ромео повесил, мелочь я разложила по местам, один светильник до ремонта привинтили только на кухне, остальные приспособлю к делу, когда поклею обои.
Васька взялся приготовить ужин, но оказалось, что готовить особо не из чего, и пришлось нам отправляться по магазинам. Старая Васькина «Ауди» облегчила и эту задачу.
Не знаю, когда Маринка успела что-то шепнуть этому красавцу-мужчине, но, видимо, ей много времени не понадобилось, чтобы разъяснить Ваське, так сказать, политику партии.
— Я все понял, Мышь, — улыбнулся он, после того как мы поели, и посуда была вымыта.
— Что это ты понял? — спросила я, уютно устраиваясь с ногами на софе и облокотившись спиной на подушку.
— Ты — самая большая трусиха на свете.
— А в глаз?
— А я серьезно.
— Я тоже.
— Я согласен. Пусть будет так, как ты хочешь. Мы будем встречаться, радоваться жизни и друг другу. Я согласен ждать сколько угодно, пока ты решишь, что мы можем жить вместе постоянно.
— Но ведь ты еще вчера настаивал на совместном проживании уже с сегодняшнего дня.
— Я был неправ. Ты действительно не готова к таким радикальным шагам и переменам. А я не хочу тебя потерять. Никогда и ни за что.
Немой вопрос «почему» застыл на моем лице. Дурацкое дыхание снова сбилось, но я даже не заметила этого.
— Потому что я тебя люблю! И никогда еще никого так не любил. И это началось не в субботу, а намного раньше. Не знаю — когда. Может быть, когда тебя увидел в первый раз, может быть позже. Я не могу точно сказать. А понял я это отчетливо примерно год назад. Нет, если бы вы с Мухом не разошлись, я так бы и молчал в тряпочку, и пытался справиться с этой проблемой самостоятельно, а ты бы даже никогда не догадалась о моих чувствах. Но Мух ушел, и я почувствовал, что больше не могу сдерживаться. Я понимаю, что ты еще не разобралась в себе и тебе нужно время. Я хочу знать только одно — есть ли у меня надежда? Если ее нет, то между нами больше ничего не будет, как бы мне этого не хотелось, и мы останемся друзьями, как и были до этого. Ответь мне, Мышонок. Только честно.
Ну, вот вам и монолог Ромео с балалайкой. Причем, этот мерзавец прекрасно видел какими глазами я на него смотрю во время декламации, опять же чертово дыхание выдавало меня с головой, но на его красивом лице не дрогнул ни один мускул. Сидел нога на ногу, ручки сложены на коленочках, пальчики переплетены, и не дрожат. Сама невинность, блин! И что прикажете делать в этой ситуации? Мне очень хотелось треснуть его подушкой, но, увы, случай был совсем не тот.
Я обескуражено молчала. Таким будничным голосом мне еще никто в любви не признавался. А может быть он прав — это в постели охи-вздохи уместны, а о серьезных вещах надо говорить спокойно? Но я все равно молчала, как пень.
Васька расцепил руки и обхватил мои колени.
— Юленька, любимая, девочка моя, не молчи! — впервые с начала «монолога» его голос дрогнул, а у меня из глаз предательски покатились слезы.
— Да, — прошептала я, шмыгнув носом, — да, да, да…
А потом мы долго сидели обнявшись, и почти ни о чем не говорили, потому что слова были просто не нужны. Наверное, это и есть счастье…
Лекции во вторник у Васьки начинались вечером, поэтому с утра, пока я спала, он съездил домой и привез немного вещей. Я разрешила ему пожить у меня до отъезда в Питер. Естественно, что ни о каком ремонте в его присутствии не было и речи, тем более, что преподавал он в разное время — то утром, то днем, то вечером.
А в среду мы нашли картину. Знать бы тогда, какой за этим последует кошмар! Если бы знать… Только вот опыт в подобных делах у нас обоих отсутствовал напрочь…
Картина, завернутая в газету годичной давности, обнаружилась во время передвигания мебели за одним из шкафов. Ничего особенного она из себя не представляла. Масло на грунтованном картоне. Летний пейзаж средней полосы: кусочек озера с покосившимися мостками, полянка, березки, елки, солнечный день. Пастораль, одним словом. Картина помещалась в незатейливой раме, скорее всего дубовой, уж больно тяжелая. Автор современный, но никому не известный. Мы разглядывали находку со всех сторон, но кроме закорючки в углу рядом с озером ничего не обнаружили. Таких пейзажей на любом художественном развале — пруд пруди. Мы легкомысленно решили, что в преддверии зимы повесить на стену кусочек лета будет великолепно.
Тем не менее, мы терялись в догадках. То ли кто-то хотел сделать нам сюрприз, но в суете так и не вспомнил о подарке, то ли Мух ее купил для меня и тоже запамятовал, тем более, что мы тогда уже начали ежедневно ругаться, а в таких ситуациях сюрпризов не делают. Надо будет спросить знакомых — «чей туфля?» В конце концов, я завернула картину в целлофановый пакет вместе с газетой и зашвырнула на балкон до той поры, когда поклею обои и расставлю все по местам. А там и на стену повешу, где-нибудь напротив кровати, чтобы была перед глазами именно в тот момент, когда я их поутру продирать буду. Чтобы, значит, сразу зарядиться хорошим настроением.
— Ты не хочешь позвонить Муху и поинтересоваться? — спросил меня Васька. — Почему-то мне кажется, что это кто-то из его друзей намалевал, потому что если бы  он, то ты бы видела это в любом случае, или он где-то прикупил и забыл.
— Не сейчас. Вот отремонтирую квартиру, буду решать — куда повесить находку, тогда и позвоню. Да и время должно пройти после его побега. Чтобы он маленько успокоился и разговаривал нормально. За год лаяться надоело хуже горькой редьки. А то сейчас, что называется, по горячим следам, могу нарваться на грубость. Мне оно надо?
— Давай разберем твои завалы, пока я здесь. Шкафы, антресоли, тумбочки. Вдруг еще что-нибудь обнаружится интересное и полезное.
— Хорошая мысль. Главное, поставить себе цель найти какой-нибудь конкретный предмет, например, пряжку от пояса. Тогда пряжки не найдем никогда в жизни, зато точно откопаем кучу барахла, которое будет замечательно себя чувствовать на помойке.
— Согласен искать пряжку. Когда начнем?
— Завтра.
— А почему не сегодня?
— Сегодня мы и так уже надвигались.
— Ты в этом уверена, Мышь? Я докажу тебе, что ты абсолютно не права. Мы еще даже и не начинали двигаться.
— Мебель сама, что ли, летала? Без нашего участия? — я сделала вид, что не понимаю, куда клонит этот обормот.
— Абсолютно. Предлагаю хороший ужин, коллективный душ и…
— Так и знала, что без пресловутого «и» не обойдется, — фыркнула я, всеми силами пытаясь скрыть охватившее меня волнение. Зря старалась.
— Так ведь ты же ничего не имеешь против, или я неправ? — вопросили меня тоном преподавателя, поймавшего нерадивого ученика на списывании со шпаргалки. Я скромно потупила глазки, но не выдержала и повисла у него на шее.
Ну и, естественно, ужин перенесся на неопределенный срок…
Васька читал мои мысли и чувства, как открытую книгу. Какое счастье, что он уедет в Питер, и я смогу спокойно сделать ремонт. В противном случае я его не сделаю, от слова никогда.  И ясно мне пока что только одно — при такой совместной жизни все дела просто-напросто встанут из-за нашей неуемной тяги друг к другу, а ритм «работа-койка» и ничего кроме этого приведет к полному упадку и деградации личности.
Васька смеялся над моими рассуждениями, но все свободное время до его отъезда в Питер прошло именно по этой схеме, за исключением редких вылазок в магазин за продуктами и приезда ребят ближе к выходным. Кстати, найденную за шкафом картину ни один из них не опознал.
Рыжий и компания как-то неискренне поудивлялись, увидев Ваську в спортивном костюме и тапочках на босу ногу, после чего до меня с опозданием дошло, что мой Ромео уже в день нашего «военного совета в Филях» неделю назад что-то такое им сказал, что они поломались для вида и смылись. Ну, чтобы я не заподозрила сговора. Конспираторы хреновы! Но обижаться на них у меня не было сил. От помощи в поклейке я отказалась. Клеить я прекрасно умела и без них. В крайнем случае, позову соседа Леху. У Алексея Егорыча руки правильно пришиты, с ним проблем не будет, а моим замечательным мальчикам вряд ли когда доводилось иметь дело с обоями, не считая далекого детства, когда они упражнялись, разрисовывая стены, чем ни попадя.
Потом уже, когда Васька уехал в Питер, я «прижала к стенке» Рыжего, и он таки рассказал мне, как в ту субботу все получилось. Воспользовавшись моей пятиминутной отлучкой в комнату за песенными сборниками, Васька призвал их к молчанию и заявил, как отрезал:
— Это моя женщина. И я ее никому не отдам. Так что, поломайтесь для виду и отправляйтесь по домам. Вопросы есть?
Вопросов у ребят не возникло, так как они давно уже поняли, что Васька ко мне неровно дышит, еще задолго до того, как он сам это осознал. Они лишь пожелали ему успехов и посочувствовали, что трудновато ему придется. Об этом он и сам знал, но сдаваться не привык и потому просто констатировал факт:
— Я люблю ее, мужики. И сделаю все, чтобы она была счастлива. Чего бы мне это не стоило.
Интересно, ну почему я такая слепая дура? Кто бы мне растолковал, а?
Г Л А В А  4.
В наших, стоявших по соседству домах, затерявшихся на окраине Москвы, мы со Стелкой жили с детства. Вместе ходили в школу и, хотя подруга была старше меня на два года, дружили и практически не ссорились.
После того, как из-за перелома руки Стелке пришлось оставить мечты о карьере музыканта, она, не раздумывая, поступила в «ин.яз», закончила его и занялась переводами с французского и английского для нескольких фирм сразу. Работала Стелка в основном дома и чаще всего по ночам, когда домочадцы и собаки мирно засыпали, и ей никто не мешал трудиться в поте лица.
 Собак породы «боксер», Баську и Буську, Стелка обожала. На самом деле, конечно, собак в паспортах звали гораздо серьезнее, длинными заковыристыми именами, но Стелка, отметя все это начисто, величала барбосок так, как ей нравилось. Собаки же, одна тигровая — поменьше, другая палевая — побольше, отличались неимоверной любвеобильностью ко всем живущим. Это, конечно, не значило, что в случае какой-нибудь опасности для хозяйки хвостатые будут продолжать всех любить. Впрочем, до сих пор не нашлось никого, кто решился бы проверить на собственной шкуре защитные инстинкты этих милых зверюшек.
Лешку и Валентину я тоже знала с детства, поскольку Леха проживал в соседней квартире, был старше меня на девять лет, а Валька являлась его одноклассницей и жила в том же доме, что и Стелка.
 Валентину Леха трепетно любил с первого класса. Все началось с того, что хулигана и двоечника Лешку Свиридова пересадили за парту к отличнице Вале Глазуновой — исправляться. Лешка добился выдающихся успехов по всем предметам, кроме русского, литературы и иностранного. Как Валька с ним не билась — ничего у него не получалось. И ведь не скажешь, что он не старался. Старался изо всех сил, лишь бы угодить своей богине. Но не дано ему было освоить языки и литературу. Кончилось тем, что Валька сжалилась над парнем и писала за него сочинения.
После школы Леха решил поступить в автодорожный техникум, поскольку экзаменом по русской словесности там значился диктант, не требующий рассуждений о судьбах литературных героев. Кое-как, на троечку, но все же натянул, а математику сдал просто блестяще. Видя такое дело, экзаменаторы Леху пожалели и зачислили в студенты, тем более, что во время ответа на вопрос о биноме Ньютона он умудрился блеснуть эрудицией и невзначай завести разговор о «Началах» Евклида. Но в институт, где сочинение являлось обязательным экзаменом, Алексею Егоровичу Свиридову дорога была заказана. Потому что ему ничего не стоило написать в сочинении фразу типа: «Катерину выдали замуж за семью Кабановых» и считать, что так и надо. А вот что касалось косноязычия в изложении Лешкой тех же теорем, то там, как ни странно, оно придавало его речи даже некий колорит. Тем более, что объяснял он все очень доходчиво, можно сказать, на пальцах. В техникуме на его речь внимания не обращали, и потому учился там Леха Свиридов практически на одни пятерки.
Закончив техникум, Леха отправился в армию. Валентина вовсе не обещала его дожидаться, да он и не надеялся. Он был счастлив уже тем, что она считала его своим другом. Нескладные письма с великим числом грамматических ошибок он писал ей каждую неделю в течение двух лет. Валентина отвечала гораздо реже. Она училась в институте на экономическом факультете и к учебе относилась более чем серьезно.
Там же в институте у Вальки случился первый в ее жизни безумный роман. Она собиралась выйти замуж, но ее возлюбленный прельстился дочкой полковника внутренних войск и расчетливо сделал выбор в пользу карьерного роста за счет будущего тестя. Валентина была в отчаянии, но тут как раз из армии вернулся Леха. Полгода он утешал, развлекал и морально поддерживал единственную женщину в своей жизни, и однажды, набравшись храбрости, сделал ей предложение. Еще полгода Валентина думала, а потом, плюнув на все, вышла за Леху замуж. И, как оказалось, не прогадала.
К этому времени Лешкины родители переехали в оставшуюся от родственников «двушку», отдав сыну с женой трехкомнатную квартиру. А когда я закончила институт, то же самое и по сходной причине сделали и мои мама с папой, поручив соседям приглядывать за беспомощной барышней, то есть — за мной. Таким образом, опека над моей персоной как бы перешла помимо Маришика еще и к Лехе с Валькой. Надо ли говорить, что такой расклад меня вполне устраивал.
***
Я, наконец, приступила к ремонту. Вместе со Стелкой мы за день управились с отдиранием от стен старых обоев. Причем я даже не знаю, кто из нас трудился с большим остервенением. Отчего вошла в раж подруга, она и сама не могла толком объяснить. Я же, приступив к работе, неожиданно почувствовала — до какой степени старые обои меня раздражают. Меня просто колотило от ярости. Может быть, квартира отсырела, но обои сходили со стен огромными пластами, приблизительно метра в два с половиной и сразу от пола до потолка. Мебель я заблаговременно задрапировала целлофаном. Оказалось, что мы с Маришиком закупили его столько, что накрыть защитной пленкой можно было еще две таких квартиры. Это как минимум.
После этого настал черед кухни. С ней мы справились за два дня. Вернувшиеся из зарубежья Валентина и Леха пришли на выручку бестолковому Мышонку, то есть мне.
Большую часть работы взвалил на себя Егорыч, а мы все трудились у него только на подхвате. В результате кухня защеголяла светлыми моющимися обоями и пленкой под дерево вокруг плиты и раковины. Той же пленкой Лешка обклеил в квартире все двери и дверные косяки. Валька предложила переставить мебель на кухне, и пока Егорыч обклеивал светло-зеленой пленкой туалет и мастерил в нем полки под всякие порошки и моющие средства, мы втроем с увлечением двигали тумбочки, стол и кушетку. На пятой передвижке все встало, наконец, так как надо, Леха повесил полки, мы со Стелкой — шторы, и кухня преобразилась. Из обыкновенного бытового помещения кухня превратилась в мини-гостиную: просторную, удобную и уютную. Ну, насчет просторной, это, конечно, громко сказано, но свободного места прибавилось.
От помощи в поклейке обоев в остальных частях квартиры я отказалась. Не велика премудрость — намазать клеем уже нарезанные листы и присобачить их к стенам. Еще пару дней максимум на всю процедуру и можно приступать к расстановке мебели.

 …Часы показывали около одиннадцати вечера, мне осталось доклеить два последних обойных полотна и на этом покончить с ремонтом, когда в квартиру ввалилась Стелка в компании Баськи и Буськи. Дверь я, как всегда, забыла закрыть.
— Привет! — заорала с порога подруга. — Мы пришли тебя навестить. Лапы мыть не надо — на улице сумасшедший снегопад и собаки чистые. Ты уже закончила с обоями?
— Привет… — ужас и растерянность смешались на моем лице.
Больше ничего я сказать не успела. Куцехвостые барбоски с радостным визгом помчались ко мне здороваться и целоваться, не обращая внимания на расстеленные на полу обойные листы, густо намазанные клеем. В результате бурного собачьего наскока я шлепнулась на обои и частично в них запеленалась, а на голову мне приземлилось неизвестно кем запущенное в свободный полет пластмассовое ведерко с остатками клея нежно-белого цвета. Клей тут же образовал на волосах, ушах, лице и шее совсем не питательную маску, залепил глаза и, не задерживаясь, потек дальше за шиворот и на халатик, украшая мой рабочий костюмчик поверху беленькими зигзагообразными разводами. Старый обгрызенный миниатюрный веник, прекрасно помогавший мне размазывать клей по обоям, вырвался из моей руки, взмыл к потолку и, описав красивую дугу, воткнулся в роскошную Стелкину мелкокудрявчатую светло-каштановую шевелюру, которую с трудом брала даже щетка для волос. Веник же вошел в Стелкины волосы, как деталь конструктора в лично для нее приготовленные пазы, и застрял там намертво, перепутавшись с волосами. Что сказала по этому поводу Стелла, я лучше воздержусь пересказывать.
Собаки, не ожидавшие такого интересного оборота и даже не чаявшие, что в гостях их ждет невероятно захватывающая игра, скакали по мне и по расстеленным на полу обоям, а когда я, чертыхаясь, стащила с головы ведерко и, не подумав, поставила его рядом, барбоски начали радостно гонять модифицированный мячик по комнате.
Чертов клей, который совершенно не желал приклеивать обои к стене, и мне стоило больших трудов заставить его это сделать, решил исправиться, и куски обоев в считанные секунды приклеились ко мне, что называется, навсегда, облепив халат, ноги, руки, щеки и подбородок. Кажется, даже на ухе наблюдался кусочек бумаги. Но мне уже было все равно. Необходимость добраться до воды в ванной заглушила во мне все остальные чувства.
Стелка яростно сражалась с веником, собаки тявкали от восторга, вырывая друг у друга ведерко, но я этого не видела, на ощупь на четвереньках продвигаясь в сторону ванной. Хорошо, что дверь в нее оказалась открытой, поскольку, уже подползая к вожделенному месту спасения, я получила такой пинок под зад от одной из собак, что просто влетела туда. Собака перепрыгнула через мои ноги и помчалась восстанавливать справедливость — отнимать ведерко, которым подружка завладела единолично. Битва за ведро возобновилась с новой силой.
Я включила воду и во всем, в чем была, загрузилась под душ. Кроме тапочек, конечно. В это время собаки обратили внимание на Стеллу и, увидев у нее на голове еще один объект игры, оставили раскуроченное ведерко и попытались завладеть новой и со всех точек зрения замечательной игрушкой. Озверевшая Стелка разразилась бурным монологом, который, ежели переложить на литературный язык…
В общем, получалось примерно следующее: мол, видала она этот веник, ремонт, обои, клей, собак, ведерко и свои волосы (каждому существительному соответствовало красочное прилагательное) в самых недоступных сакральных и прочих местах, и чтобы там вышеперечисленные существительные вступили друг с другом в недвусмысленные но многообразные интимные отношения, после чего провалились бы (опять же) в разные вышеупомянутые места, самым приличным из которых оказалась задница папуаса.
Далее следовало пожелание на предмет употребления гибрида, родившегося в результате группового совокупления предметов, использовать его как самый эффективный и мгновенно действующий фактор устрашения врагов нашими вооруженными силами. Стелка никогда не страдала отсутствием фантазии и изъясняться могла долго и со вкусом, но сегодня ей помешал сунувшийся в дверь Егорыч, привлеченный тарарамом в моей квартире. Посему подробности захватывающей саги о совокуплении оказались потерянными для истории безвозвратно.
 Егорыч нынче находился «под мухой», и вследствие сего радостного факта реакцию имел несколько замедленную. В руках у него наблюдалась початая двухлитровая пластиковая бутылка пива. Судя по нетвердому стоянию соседа на ногах, уже не первая. «Под мухой» Егорыч бывал не часто, но иногда после смены с ним это случалось. А работал он шофером в бюро ритуальных услуг. Сей труд, приносящий неплохой доход, оказал на Алексея Егоровича должное влияние, и к жизни он относился философски-невозмутимо, считая, что все есть суета сует и томление духа, а горячительные возлияния, напротив, придают жизни особую остроту и яркость, а также снимают эмоциональный стресс, вполне естественный на подобной работе.
Единственное, чего в этой жизни Леха боялся как огня, это Валькиного гнева, и чтобы, значится, энтот страх побороть, загасить и придать себе уверенности в глазах окружающих, для храбрости опять же прикладывался к пиву. И никак не мог понять, почему сие чудодейственное средство совершенно не помогает. Но попыток не оставлял, проявляя титаническое упорство.
— Здорово, Стелик! — радостно поприветствовал Стелку Егорыч. — У тебя новая шляпка?
К счастью для Егорыча, под рукой у Стелки не оказалось ничего такого, чем она могла бы запустить в мужика, поэтому, разъяренная как фурия, подруга по второму кругу повторила свой монолог, включив в список предметов и Леху (в частности), и всех мужиков (в целом). Егорыч, собравшийся уже достойно ответить на такое проявление негативных чувств, открыл было рот, но тут собаки снова нарушили диспозицию и полезли целоваться. На сей раз с ним.
 Пребывая в состоянии общей нетвердости, Егорыч не сумел сообразить, что изъявления собачьей любви могут быть чреваты последствиями. В результате боксерки развернули Леху на 180 градусов носом к открытой двери ванной и благополучно втолкнули мужика туда. От неожиданности Егорыч выронил бутылку, которой тут же занялись собаки и в мгновение ока расправились с содержимым.
Алексей Егорович Свиридов шумным тяжелым снарядом ввалился в ванную и попервоначалу утвердился на четырех костях. Потом он попытался подняться, ухватившись руками за ванну, и уперся носом мне в бедро. Халатик я уже успела с себя снять, а намокшее под душем нижнее белье не только ничего не скрывало, а, наоборот, привносило в общую картину некую пикантность. Егорыч поднял глаза от моего бедра и обомлел.
— …!!! … Юлька, ты… эта… чего? …
— Не видишь, ремонт делаю, — машинально ответила я, не задумываясь над тем, какое впечатление произвожу на Леху, потому что в настоящий момент с остервенением отдирала от ноги приклеившиеся обои.
Процесс, обозначившийся на лице Егорыча, сделал бы честь роденовскому «Мыслителю». То, что обои относятся к ремонту, он, наверное, понял, но соотнести его с моей ногой, обклеенной бумагой, он был не в состоянии. Некоторое время он молча взирал на меня, но потом, видимо собравшись с духом, выдал:
— А это… ну… уши ты тоже? …
Я отвлеклась от ноги и схватилась за уши. Блин, совсем забыла, что они тоже в клею, а на одном так и висит бумажка. Пока я отшкрябывала обои с ушей, Егорыч с третьей попытки поднялся на ноги и решил принять в процессе активное участие, намылив мочалку и с воодушевлением потянувшись ко мне.
— Я тебе спинку… эта… потру. Ты, эта…
— Я тебе сейчас морду натру! — рявкнула я, вырывая у него орудия труда. — А ну-ка выметайся отсюда к такой-то матери!
Видимо, вид у меня получился достаточно устрашающий, потому что Егорыч, не переставая подобострастно не то что есть, а прямо таки жрать меня глазами, задом попятился из ванной и аккуратно прикрыл за собой дверь.
Оказавшись в коридоре, он тут же вспомнил про пиво, но — увы. Пиво давно уже уютно чувствовало себя в собачьих желудках, а вместо бутылки на полу сиротливо жались к стеночке разнокалиберные пластиковые ошметки. Увидев такое коварство, Егорыч заплакал. Скупые мужские слезы потекли по небритым щекам, выискивая дорожки в щетине.
В этот исторический момент Стелка наконец-то одержала победу над треклятым веником и начала разборку с собаками, успевшими растащить остатки обоев и клея по всей квартире. Веник пришелся очень кстати и способствовал барбосьему воспитанию не хуже ремня. Собаки заметались по квартире с утроенной скоростью, но найти убежище от разъяренной хозяйки было не так-то просто.
Егорыч, стоявший в коридоре столбом и справляющий в обездоленной душе поминки по скоропостижно и безвозвратно скончавшемуся пиву, подвернулся Стелке под горячую руку и огреб в качестве панихиды веником по заднице. Как ни странно, это привело его в чувство и он решил хоть здесь внести свою лепту в коллективный, можно сказать, «труд»: сделал глубокий вздох, открыл рот и со вкусом начал произносить сакральную фразу, помогающую русскому человеку почти во всех случаях жизни:
— Мать твою…….
Но тут дверь в очередной раз открылась и на пороге появилась Валентина, озабоченная долгим отсутствием мужа. Трезвым взглядом быстро оценив обстановку, она развернула супруга к себе лицом. Тот почему-то сразу уменьшился раза в три.
— Лешка! Какого дьявола ты тут околачиваешься? Видишь, люди делом заняты!
— Валечка! — залепетал Егорыч под грозным взглядом жены. — Я… эта… тут… собаки пиво съели… а Юлька уши ремонтирует!
— Я тебя сейчас сама так отремонтирую, что ни одни реставратор не восстановит! А ну марш домой!
Егорыч, смущаясь еще больше и загребая тапками по полу, ретировался в соседнюю квартиру.
— Стелка, я мигом, только пристегну к дивану свое сокровище, чтобы больше никуда не уплелся, — ободрила Валька. — Что там у Юльки с ушами?
— Ремонтирует, — машинально брякнула Стелка.
— Чего? — Валька на мгновение замерла.
— Потом расскажу, иди упаковывай Лешку. Хочешь, клею дам, чтоб уж наверняка?
— Давай. Нет, не надо. Диван жалко. Я уж как-нибудь по-другому. Все одно, пиво-то кончилось, а на дворе — ночь. Так что вряд ли куда попрется. Ладно, я мигом. Жди.
Минут через пять Валентина появилась.
— Где у вас тут ведро и тряпки?
— Ведро собаки съели, Валь. Теперь надо новое покупать, — крикнула я из ванной.
Валька заглянула ко мне.
— Что у тебя с ушами?
— Ремонт у меня с ушами. А главное — с мозгами. Нет бы закрыть входную дверь перед тем, как Стелка пришла. Ничего бы этого не случилось. А то я стою посреди комнаты, обои намазаны, а тут радостные собаки повалили меня на пол, ну я и приклеилась. Запеленалась, как младенец в пеленки, в чертовы обои. Насилу отмылась. Стелку вон теперь отмывать надо, и барбосок заодно.
— Юльк, я лучше домой пойду, — решила Стелка. — Родители помогут отмыть этих чудовищ, а вам тут и без меня радости хватит.
— Давай. Так даже лучше будет. Все одно полы мыть, а эти хвостатые разве дадут?
— Насчет мозгов… — протянула Валентина. — Это я понимаю. Сама недавно такое учудила!
— Не может быть! — не поверила я.
— А вот слушайте. Вы же помните, какая я была замороченная перед отпуском. Отчеты, налоговая и прочие чудеса. Но перед тем, как отбыть в Египет, я все подчистила, все сдала — иначе просто бы не отпустили. И вот мы с Лехой шкандыбаем по Египту, на памятники архитектуры любуемся, на экскурсии ездим, в море полощемся, в общем, расслабляемся на всю катушку. Повезли нас в пирамиду. Походили мы там, на мумию в саркофаге посмотрели, выходим на улицу и тут затренькал мой мобильный. Начальник прорезался. И нервно спрашивает: «Где отчет за третий квартал?!! Мать-перемать!!!». Ну а я и ляпаю: «Да в гробу я его видала!». И Леха услышал, и орет: «Все в целости и сохранности, только сморщился, усох и слегка воняет всякой гадостью!». Не успела я сразу телефон выключить. Так что получился полный ответ с комментариями. Леха-то думал, что я про фараона. Начальника, как я потом узнала, чуть удар не хватил. А ты говоришь — уши…
Мы со Стелкой согнулись пополам от смеха и долго не могли успокоиться.
— О тебе, дорогая, поэму надо писать, — наконец выдохнула я. — Такое ведь нарочно не придумаешь.
— А так всегда и получается, когда ляпнешь, чего ни попадя, не мудрствуя лукаво, — согласилась Валентина. — Начальник-то тогда носился как ошпаренный, комиссия к нам пожаловала, вот у него шарики за ролики и заехали. Ведь тот отчет мы с ним вместе отвозили еще в начале октября. Хорошо, что у меня на столе копия лежала со всеми датами и подписями.
Стелка, на которую Валькина история подействовала как мощное тонизирующее средство, преисполнилась решимости устроить собакам водные процедуры с пристрастием и ушла, а мы с Валькой, налив воды в ее ведро, в четыре руки занялись восстановлением подобия порядка. Минут через сорок все было кончено. Мы уселись на кухне, закурили и разлили по чашкам чай.
— Хорошо, что завтра выходной, — блаженно протянула Валентина.
— Это у кого как. Мне вот еще доклеить надо. О, черт! Сейчас же Бегемот должен приехать на предмет двигания мебели, а я не закончила.
— Подумаешь, проблема! Завтра доделаешь, а Валерка все расставит на свои места.
- А ты возьмешь его к себе на ночлег?
— Зачем?
— Понимаешь, на кушеточке кухонной он не поместится, с собой его класть мне как-то не с руки, а на улице не май месяц, чтобы стелить ему на полу.
— Вот в чем дело. Ну тогда не вопрос. Заодно поможет мне Лешку с дивана на кровать перетащить.
— Ты что, и вправду, привязала его к дивану?
— Какое там. Не успел улечься, как сразу и уснул. У него сегодня смена получилась тяжелая. Автобус сломался на подъезде к автобазе, и Лешка вместе с механиками его чинил, чтобы сменщик завтра мог нормально работать. Только час назад и пришел. Ну, вот скажи, за что я люблю этого охламона?
— Тебе видней, Валь. Да, что греха таить, Леха он мужик хороший, руки золотые, всегда поможет и все такое. И ведь на баб не заглядывается. Даром что сегодня ко мне в ванную влетел с помощью собак, когда я там в неглиже бултыхалась. Другой бы сразу среагировал, а он даже не дернулся. Я его конечно вышибла за дверь, когда сообразила в каком я виде, а он, по-моему, так и не понял.
— Это точно. Если б понял, все по-другому бы повернулось.
— Не-а. Конечно, в такой ситуации, редкого мужика пришлось бы уговаривать, но наш Егорыч, Валюх, не из той оперы. Мне иногда кажется, что он вообще святой.
— Кто его знает, может ты и права, да ведь когда нас рядом нету, разве узнаешь — на кого они заглядываются и о чем мечтают? — вздохнула подруга.
— И думать забудь. Леха у нас однолюб, и эта великая истина проверена временем.
Тут в дверь просунулась голова Бегемота.
— Привет, барышни! Ну, Юлька, все успела сделать?
— Две полосы не доклеила. У нас сегодня в программе: «Дурдом на выезде». Завтра закончу. А ты у Валентины переночуешь, ведь у меня тебе спать негде.
— Да я на машине, могу и домой поехать.
— Куда ты поедешь по снегопаду?
— Ладно, уговорили. Тогда чаем поите. А почему так призывно пивом пахнет?
— Егорыч бутылку выронил, Стелкины собаки ее оприходовали, ну а запах еще не выветрился.
— Ясненько. Ладно, пока чай стынет, пойду посмотрю, что осталось сделать.
Бегемот прошел в комнату и через минуту мы услышали… хм… У вас в квартире никогда не падал настоящий живой слон? Нет? Тогда вы прожили жизнь зря!
Мы с Валькой охнули, хрюкнули и начали ржать. Не потому что мы такие бесчувственные. Просто иногда наступает момент, после которого, что бы ни случилось — все будет уже «по барабану».
Бегемот, кряхтя, поднялся и доковылял до кухни. Удивительно, но он на нас не обиделся.
— А теперь выкладывайте все с самого начала, — приказным тоном заявил он. — Вы специально пол клеем намазали? Чтобы интересней было?
Ну что оставалось делать? Я начала рассказывать. Уже через минуту Валерка ржал, как сумасшедший, а мы вместе с ним.
— Ну, Юлька, с тобой, ей-богу, не соскучишься, — выдавил он, отдышавшись и вытирая выступившие слезы. — Ладно, где мой чай?
— Не хочешь подарить сюжет Донцовой? — все еще смеясь, поинтересовалась Валентина.
— Какой сюжет? — не поняла я.
— О ремонте с участием собак.
— Зачем он ей?
— Ну у нее же во всех книжках обязательно собаки что-нибудь «откалывают». И тоже очень смешно.
— У меня таких сюжетов, Валь, за десять лет столько в столе скопилось, что хоть самой впору книжку писать. И вообще, не знаю, как Донцова, а я в таком духе всю жизнь пишу. Помнишь, летом читала тебе несколько рассказов? — Валентина кивнула.
— И что, все сюжеты с собаками? — поинтересовался Валерка.
— Да нет, конечно, но столько веселого собралось, что на сборник юмористических рассказов потянет.
— Знаешь, я, пожалуй, погорячилась, — призадумалась Валька. — Если про ремонт с собаками напишешь, скажут, что, мол, у Донцовой позаимствовала.
— А что собаки только у Донцовой? А как же великолепный Монморанси у Джерома? Или за сто лет подзабылся? Между прочим, тоже номера откалывал — обхохочешься.
— А еще песик Тотошка у девочки Элли и собака Баскервилей у Конан Дойля, — внес свою лепту в литературный экскурс Бегемот.
— Ну, о Стелкиных собаках вообще можно отдельную сагу сложить. Знаете, вы подали мне идею. Пожалуй, займусь на досуге. Опус будет называться «Приключения Стелки и ее собак». Вот туда и про ремонт вполне можно эпизодик воткнуть. Тогда уж точно никто не скажет, что позаимствовано. Тем более, что все истории действительно произошли в жизни.
— Стелика возьми в соавторы, — посоветовал Валерка.
— Тоже хорошая идея, — согласилась я.
— Вот и прекрасно, — резюмировала Валька. — Только, знаете что? Давайте продолжим обсуждение завтра. Времени-то — второй час ночи.
Я попрощалась с гостями и отправилась в кровать. Даже посуду мыть не стала. Такая лень обуяла. И, только растянувшись на софе, почувствовала, насколько вымоталась за сегодняшний день.
Транспортировка Егорыча с дивана на супружеское ложе не заняла и двух минут. Леху раздели, уложили и укрыли одеялом без малейшего участия с его стороны. Он дрых без задних ног и улыбался, время от времени как младенец причмокивая губами. Видимо ему снилось пиво…
…Две темных расплывчатых бесформенных тени выскользнули из целлофанового пакета на балконе и приникли к оконному стеклу…
Если бы мне пришло в голову посмотреть в окно, я бы подумала, что во дворе в очередной раз погасли фонари, и даже не забеспокоилась бы. Но я так умаялась, что глаза закрылись сами собой, едва тело приняло горизонтальное положение. Я повернулась к стене, поплотнее укуталась в одеяло и уснула сном праведника. О странной картине в этот момент я думала в последнюю очередь.
…Тени же, словно испугавшись вынырнувшей из-за туч бледно-желтой ночной царицы, то бишь Луны, поспешили обратно в пакет и втянулись в раму картины никем не замеченные…
***
— Слышь, барин, вредить, оно, мы, конечно, будем всем, кому сможем, но на ребенка соседского у меня рука не поднимется. Делай со мной что хошь, не могу. Я у тебя в дядьках с твоего рождения, на руках тебя тетешкал, а этот соседский мальчонка очень на тебя на маленького похож.
— Да понимаю я, Игнат. На детей и у меня рука не поднимется. Хоть они и дети большевиков. Но ведь дети. А помнишь, Игнат, княжну Елену? Я почему-то в последнее время часто ее вспоминаю.
— Как не помнить. Красивая барышня, и любила тебя. Да и ты ее любил. Зря не уехал ты тогда, перед революцией, в Европу. Глядишь, и жизнь по-другому бы сложилась, и детки бы у вас народились. А я бы их нянчил, вот как тебя когда-то.
— Странно это, Игнат, что меня вдруг на воспоминания потянуло. Столько лет не вспоминал, а тут вдруг… Наверное, если бы мы с тобой могли видеть сны, то снилась бы мне княжна каждую ночь. Мы ведь с ней только всего пару раз поцеловались за все время. Война проклятая и проклятые большевики!
— А смотри-ка, барин, как эти нехристи отстроились. Москву-то не узнать. И конки не видать, и автомобилев всяких понаделали. А дома-то, дома! Видал ты когда-нибудь такие высокие дома, чтобы прямо небо подпирали? Я уж про еропланы не говорю. Так стаями и шастают по небу. И ведь не бомбят, как в давешнюю войну немец, чтоб ему, окаянному, ни дна, ни покрышки, а людей катают туда-сюда. А в Европе-то и того пуще, пожалуй, всего понапридумывали. Нет, зря ты не поехал в Европу.
— Да куда б я поехал, Игнат? Родители мои уже совсем состарились к тому времени, на ладан дышали. Они бы такого путешествия не выдержали. Да и денег — кот наплакал. Именьице маленькое, пара деревень да хуторок. Тем более, что отец никогда извергом не слыл, и с крестьян по три шкуры не драл. Сам вспомни, все жили, как могли. Конечно, графа-то мужик кормил, да и сам сыт был. Не шиковали, но и не голодали, как в иных местах. У той же княжны Елены, к примеру, люди разве что не с голоду помирали, а папенька ее обеды заморские на дом выписывал.
— А как думаешь, барин, при царе-то батюшке смогли бы мы так отстроиться, как нынче большевики?
— А почему нет? Может, лучше бы отстроились. Даже наверняка, что лучше. Ведь перед первой-то войной с немцами Россия сильна была. И зачем мы только в ту проклятущую войну ввязались? Но все равно, пережили бы и ее. И хозяйство бы возродили. Русский человек все бы сумел поправить.
— Ага. Вот они, крепкие, и расколошматили все, что могли. Как только сдюжили, что до нынешних дней не вымерли? Полстраны в лагерях да войнах положили большевички треклятые. И что ты там ни говори, а потомки все равно измельчали. Нравы распутные, ни Бога, ни черта не боятся. Возьми хоть эту девку-блудницу с полюбовником. Он хоть и офицер, да попал к фитюльке под каблук. Разве ж это мужик? Срам один. Вот ты, женись ты на княжне, разве бы позволил ей собой вертеть в разные стороны?
— Ну, я бы, может, и не позволил, да люди-то разные. Думаешь, в наше время женщины мужиками не вертели? Знавал я парочку таких мужей, которые без указа жены чихнуть боялись. А наша-то фитюлька, между прочим, не такая уж распутная. Как полюбовник уехал, так больше ни с кем ничего себе не позволяет.
— Ну это пока случай не представился. Не верю я в ее благонравность. Да нам, барин, если честно, какая разница? Нам надобно ее со свету сжить, пусть она хоть брыльянтовая.
— Между прочим, я, кажется, придумал, как это сделать. Скоро зима, а зимой люди болеют гораздо чаще. Это я тебе как врач говорю. Сколько бы лет не прошло, а сия закономерность не меняется. Простужаются, застужаются, обмораживаются, инфлюэнца, опять же, ближе к зиме размах набирает. Помнишь, как от инфлюэнцы люди мерли? Вот мы поближе к Рождеству и устроим нашей фитюльке это зловредное заболевание.
— Да где ж мы его возьмем? Или у тебя клистир в кармане с этой инфлюэнцой припрятан?
— Конечно, нет. Но мы внушим ей мысль, чтобы она побольше шастала там, где эту заразу подхватить можно.
— Ну, внушить, это мы запросто…
Г Л А В А  5.
Пока я доклеивала, Бегемот позвонил Рыжему и Процу, и где-то через пару часов они приехали. На передвижку ушел весь день и часть вечера. Чтобы ножки шкафов не царапали паркет, практичный Егорыч подкладывал под них сырые картофелины.
Потом мужики отправились в магазин, а мы с Валькой и Стелкой быстренько вымыли полы, постелили ковры, пропылесосили их, вытерли пыль и повесили новые шторы. Разбирать бардак в шкафах и тумбочках не пришлось. Несмотря на постоянные ныряния в койку, мы с Васькой умудрились-таки разгрести мои авгиевы конюшни и устроить звездный час помойки. Так что теперь, когда мебель стояла на новых местах, нам ничего больше делать не осталось, и мы вспомнили про картину. И пришли в ужас.
Небольшая прямоугольная картинка, вместе с рамой имеющая размеры 25 на 40 см, не вписывалась никуда! Мы носились с ней, как крыловская мартышка с очками, но, как в басне — очки не действовали никак, так и картине не находилось места. За этим хлопотным занятием нас застали вернувшиеся из магазина представители сильного пола и тоже приняли деятельное участие в дизайнерских поисках. Увы. И в мужских руках заколдованная картинка не захотела найти себе приюта ни на одной из стен.
— Юль, а может быть, Мух ее купил, попытался пристроить, и у него тоже ничего не вышло? — озадачилась Стелка. — Потому он ее за шкаф и засунул. Ты ему еще не звонила?
— Нет. Не до него как-то было.
— А ты позвони.
— Потом. Сейчас слишком много народу, шум, гам. Вот останусь одна, тогда позвоню. Или завтра днем.
— Знаешь, ты без меня этого не делай. Давай завтра? Я прогуляю свою свору, зайду к тебе, ну мы и побеспокоим Муха. Тем более, что он посчитал мою книжку по истории Франции своей, и уволок ее под шумок. Так что я к нему тоже имею разговорчик задушевный.
— Девчонки, стол накрыт! — возвестил Бегемот.
На сей раз в стульях недостатка не ощущалось, Валька об этом позаботилась и Леха принес из их квартиры посадочные места в необходимом количестве. Раздался звонок в дверь, и появилась Маринка. Таким образом, все, кроме Васьки, присутствовали. Маринка быстренько пробежалась по квартире, оценивая результаты моих трудов, и вернулась в кухню.
«Обмывание» обновленной квартиры продолжалось до позднего вечера, сопровождаясь радостными воплями, смехом, песнями и собачьими скачками. Собак привел Стелкин папенька, призывая блудную дочь к порядку — ночной выгул барбосок ее прерогатива. Барышня чертыхнулась, но отправилась на прогулку. Вскоре потянулись домой и мальчишки. Проц сказал, что к концу недели завезет комп и стол под него. Вот и славно.
На следующий день Стелка в очередной раз зашла ко мне с собаками. И тут случилась странная вещь. Проинспектировав квартиру на предмет поиска неожиданных игрушек, барбоски как по команде остановились около шкафа, на который я положила картину, сели на куцые хвосты и сначала залаяли, а потом начали «концерт» в два голоса. Буська тоненько скулила, а Баська подвывала мощным контральто.
Мы переполошились.
— Что у тебя на шкафу? — громко спросила Стелка, перекрикивая собачий дуэт.
— Ничего, — удивилась я, а потом вспомнила, — кажется, я положила туда картину.
— Снимай. Для чистоты эксперимента.
Ага. Легко сказать. Собаки оккупировали шкаф и совершенно не хотели двигаться с места. Видя такое дело, Стелка залезла в холодильник, отрезала кусок колбасы, разделила его пополам и встала в дверях комнаты, как статуя Свободы. Через несколько секунд до барбосок дополз колбасный запах, они принюхались, прекратили выть и прыгнули за добычей. Хорошо, что Стелка догадалась развести руки в стороны, иначе, не знаю, чем бы все кончилось.
Я сдернула картину со шкафа. Собаки тут же повернулись ко мне и попытались разодрать картину зубами. Все добродушие с них как ветром сдуло. Пасти оскалились, шерсть встала дыбом, вместо приветливых мордашек появился злой звериный оскал. Я едва успела зашвырнуть злополучное произведение искусства обратно.
Стелка стояла с разинутым ртом и выпученными глазами. Да и я была ошеломлена не на шутку.
— Уводи собак и возвращайся, — только и смогла выдавить из себя я.
Минут через двадцать Стелка вернулась. Я уже сняла картину обратно и снова пристально ее разглядывала. Подруга с ходу стала обнюхивать полотно.
— Слабый запах кошатины, — констатировала она.
Нюхачка Стелка непревзойденная. Я иногда терялась в догадках — у кого нюх лучше, у нее или у собак. И не могла прийти к однозначному решению.
— Но на кошек не воют, — возразила я. — Воют на покойников.
— А может в квартире, где она раньше находилась, кто-нибудь умер?
— Может быть. Только все равно с картиной что-то не так. Не знаю я — что, но неладно, это точно. Помнишь, я рассказывала тебе о своих страхах, когда мне казалось, что за мной кто-то наблюдает? Потом мы с Рыжим полы помыли, и все как будто поутихло. Неспроста это. Я тогда все списывала на внезапно свалившееся одиночество, Володька выдвинул версию, что это оставшийся после Муха эмоциональный фон, но собаки не соврут, сама знаешь. Значит, уже тогда все дело было в картине. Просто мы как-то тормозили ее влияние уборкой, ремонтом, хорошими эмоциями.
— Выброси ты ее к черту.
— Ну уж нет. Теперь тем более надо докопаться, кто это нам с Мухом такой подарочек сделал. И кстати, не позвонить ли ему? Мы ж собирались. Только я не скажу ему про собачью реакцию. Если будет знать, вспугнет дарителя. И тогда мы уже никогда и ничего не выясним про эту сволочь. Как ты думаешь?
— Конечно, не говори. Лучше наоборот, изобрази полную дубиноголовость, как будто крайне заинтересована поблагодарить за такой замечательный подарок. Мол, ты картинку на стенку повесила и теперь любуешься, а кому спасибо сказать — не знаешь.
Я набрала номер телефона и услышала знакомый голос. Аристарх Николаевич Мухин-с пребывали в благодушном настроении и разговаривали вежливо. И на том спасибо!
— Привет, Мух!
— Привет! — в голосе прозвучало некое снисхождение. Ну и хрен с тобой, пернатый друг. Снисходи, коль желается. Нам это «фиолетово».
— У меня вот какой вопрос. Я тут мебель слегка подвинула и обнаружила за бельевым шкафом картину, завернутую в газету годичной давности. Пейзаж, масло, 25 на 40, автор неизвестен, но не прошлый век, наш современник. Рама простая, похоже, что дуб. Твоя?
— Нееет. — Снисхождение сменилось откровенным удивлением.
— А ты про нее что-нибудь знаешь? Ну, кто принес? Может быть, забыл кто-то?
— Я в первый раз слышу про эту мазню. Да и зачем бы мне прятать ее за шкафом? Я бы на стенку повесил, если картина того стоила.
— Понятно. Значит так. Газета от декабря прошлого года. Начиная с этого времени надо вспомнить, кто у нас бывал. Вовчик и компания, Васька, Стелка, Маринка и Валька с Егорычем ее не опознали. И, заметь, абсолютно искренне. Если кто-то хотел нам с тобой сюрприз сделать, то интересно бы знать — кто именно. Я ее на стенку повесила, любуюсь летней природой родного края. Ну и хочу поблагодарить дарителя. Мне картинка очень нравится, да и всем остальным тоже.
— Меня, если честно, это мало волнует, но если хочешь, я поспрашиваю, кого смогу, — к Муху опять вернулся снисходительный тон. Ладно, не будем дразнить гусей, оставим гадости до лучших времен.
— Да уж, сделай милость, поспрашивай. И вообще, знаешь, ты хорошо сделал, что ушел. Может быть, через какое-то время мы сможем встречаться как старые добрые друзья. Жизнь она долгая. Никогда не угадаешь, что может понадобиться.
— Ладно, пусть пройдет время. На дружеские отношения я вполне согласен, но тоже — попозже. Слишком уж мы осточертели друг другу. Если сейчас встретимся, можем окончательно все испортить, а жизнь, как ты здраво заметила, действительно долгая.
— Да, вот что еще. (Тут я резко тормознула, потому что чуть не брякнула про свинью, которую Мух подложил Ваське.) Стелка хочет тебя кое о чем спросить, — я передала трубку подруге.
— Привет, Мух!
— Здорово!
— Ты нечаянно прихватил с собой мою книжку по истории Франции.
— Извини, Стелик, это случайность. Я исправлюсь. Когда тебе ее привезти?
— Возьми завтра на работу. Я буду в ваших краях, забегу. Если сам уйдешь, Ренатке оставь.
— Договорились. — Мух повесил трубку.
Стелка закурила и уставилась на меня. Я ждала, что она скажет. Но она молчала. Молчащая Стелка — явление необычное, даже уникальное. Поэтому я прониклась моментом.
— Стелик, что случилось?
— Ты когда разговаривала с Мухом, ничего не слышала? — заговорщически спросила она.
— А что я должна была слышать? Твое сопение или как Валька с Лехой отношения выясняют?
— Да нет, в трубке!
— В трубке присутствовал только Мух без всяких посторонних звуков.
— А я вот слышала нежный девичий голосочек, сюсюкающий. Очень похоже, что Ренаткин.
— Да что ты говоришь!
— Угу. Сейчас попробую воспроизвести. «Мушанька, пойдем кушать, макарончики остывают…»
— Свято место пусто не бывает. Жена в отставке, любовница на подушке. А ты уверена, что это Рената?
— Не совсем. Но очень похоже. Слышно-то было плохо. Видимо Мух трубку прикрывал. Я ведь неспроста сказала, что завтра к ним забегу. Меня, как я только этот голосок услышала, любопытство обуяло. Все-таки у меня музыкальный слух, не могла я ошибиться в тембре.
За чаем я рассказа Стелке о том, что Мух подложил Ваське какую-то свинью. Но я так и не выяснила какую именно.
— Дохлый номер, — прокомментировала подруга полученную информацию. — Пока сам не расколется, его даже наркотик правды не возьмет.
— Но об этом знают мальчишки, — возразила я.
— Тоже будут молчать, как партизаны. Мужское братство и прочая хреновина. Они ж еще из коротких штанишек не выросли. Мужская дружба, честь и все остальное в том же духе. Тем более, Большой Брат Базилио доверил им такую страшную тайну. Да они от гордости, небось, лопались, что он с ними вообще на подобные темы откровенничает.
— Да уж. Я знаю только, что это случилось где-то после нашей свадьбы, а узнал он, что в этом Мух виноват, лишь этой осенью. И то совершенно случайно.
— Нюхом чую, что без этой крали тут не обошлось. Мух-то дурак доверчивый почти везде, а эта стерва хитра, как не знаю даже кто. Откуда она, кстати?
— Не помню. Откуда-то из глубинки. Вернее, сначала родилась и жила где-то в Казахстане, потом семья перебралась в европейскую часть России.
— Она казашка?
— Нет. Татарка.
— Да, эти умные.
— Сама же сказала, что она не умная, а хитрая.
— Один черт. Касаемо этой особи, что не скажи — все в яблочко. Хотя, ума у нее действительно не много, зато хитрости хватит на дюжину.
Стелка налила еще чаю, разделила пополам оставшийся кусок торта и положила свою долю на блюдечко из-под чашки.
— Значит, она квартиру снимает, а платят им негусто, судя по тому сколько получал Мух.
— Да, постоянной прописки у нее нет, только регистрация. А зарплата? Мух получал намного меньше. Ты ведь его знаешь. Это он барышням мог мозги втирать, а путешествуют по миру не только представительницы дамского полу, — хмыкнула я. — А наша краля аспирантка, три языка, как минимум, знает, и Мух сотоварищи у нее под началом, между прочим.
— Все равно, снимать квартиру — дорого, и сколько бы эта швабра не зарабатывала, часть денег, где-то порядка двадцати тысяч, каждый месяц нужно отдать. Или окажешься на улице.
— Неужели так дорого?
— Это средняя цена. Но я не об этом. В том, что вы с Мухом разошлись, несомненно, есть ее заслуга. А если я ошибаюсь, то, вот-те крест (Стелка перекрестилась), я съем свою праздничную шляпу вместе с бантом и брошкой! Ведь все просто. Парень москвич, и у него своя личная законная комната. Веселый, обаятельный, красивый. Чем не партия? Но вот незадача, влюбился и женился. Такая добыча мимо рук прошла! Квартира — раз, постоянная, причем московская, а не какая-нибудь кукуевская, прописка — два. Ну и прочие чудеса тоже уплыли, как капитан в далекую Антарктиду.
— Ты это серьезно, Стелик?
— Да ты сама подумай. Кому выгодно, чтобы вы разошлись?
— Ваське. Он в меня влюбился после того, как мы познакомились. Правда, то, что влюбился, осознал около года назад, но все равно ведь, факт налицо.
— Дура ты, подруга дорогая. Васька никогда бы не стал разбивать семью. Не тот человек.
— Да. Это я, не подумавши, брякнула. Тем более, что он с сентября у нас не появлялся, и с Мухом не общался категорически под любыми предлогами. Мух даже жаловался, что, мол, Заславский совсем пропал.
— Вот и смотри, что получается. В Москве наша швабра уже столько лет, а все никак не пристроится. Долго она прикидывала, как быть, видимо у других мужиков-москвичей у нее тоже облом случился. Ну и решила — последний шанс. Что уж она придумала, не знаю, но все у нее склеилось.
— Слушай, а может, она и до меня с ним пыталась роман крутить? Я-то не спрашивала, мне ни к чему было.
— Скорее всего, она его и накручивала против тебя. Сначала потихоньку, потом все активнее. Вы ведь последние полгода любовью вообще не занимались. А Мух отнюдь не монах.
— Да, видимо все так и есть. Мух не монах, а на старые дрожжи… Старая любовь не ржавеет, да и искать никого не надо, сама девушка на шею вешается. Ведь не кикимора, одевается со вкусом, держать себя умеет, аспирантка опять же. Ну и в пень их, Стел. Это уже меня не касается. У меня Васька есть.
— Расскажи мне про него, — попросила Стелка.
И я рассказала все, как и Маришику. Стелка сидела с мечтательной физиономией, курила, улыбалась и ни разу не употребила столь любезную ее душе ненормативную лексику.
— Здорово! — выдохнула она, наконец. — И когда мой Ванька из Европы вернется? Вот ведь жизнь — жена здесь парится, муж в Европах языком мелет. Ну, вот скажи, почему я с ним в его долгосрочную командировку не поехала, и мы теперь только в отпусках и видимся? Подумаешь, контракт на три года… ну попереводила бы там что-нибудь, а не тут. Там хотя бы в нормальной валюте платят, а не в «деревянных» рубликах. Нет, брошу все к свиньям, и к Ваньке!
— А Баську и Буську куда денешь?
— С собой возьму. Поездом можно, кажется. Надо только документы на них всякие оформить, прививки сделать и все прочее. И пусть мои работодатели дуру себе ищут, которая за гроши будет переводить им реплики иностранных партнеров про коровий навоз, и горбатиться над литературным изложением инструкций по выращиванию брюссельской капусты в условиях облагороженной помойки.
— Ну и когда собралась?
— Да я давно собираюсь, все никак не получается. То маменька ногу сломала, то папулька в больницу загремел. Не брошу же я их.
Я опять вспомнила про собачий концерт, решительно встала и принесла листок бумаги и ручку.
— Что ты хочешь делать? — поинтересовалась Стелка.
— Мы совсем забыли про картину. Надо попробовать вспомнить, кто у нас в доме появлялся за последний год. Список составить, вычеркнуть тех, кто не замешан в этом деле, ну и выяснить все до конца.
— Ренатку поставь под номером один — посоветовала подруга.
Я подумала и согласилась.
— А как же получилось, что мои барбоски раньше картину не учуяли? — вдруг озадачилась Стелка.
— Действительно, — протянула я задумчиво, а потом начала вспоминать. — Наверное потому, что ты с ними в последний год почти и не приходила. А если и заглядывала, то вы больше в дверях топтались или на кухне сидели. Мух-то терпеть не мог, когда собаки по комнате шастали, вот мы и закрывали дверь в комнату. Может, они что и чуяли, но не так явно, а может быть картина, извлеченная из-за шкафа, только теперь начала проявлять себя в полном объеме. Или на фоне общей нервозности, что в последнее время присутствовала у нас с Мухом, не различали. Черт его знает. Пожалуй, отправлю-ка я ее обратно на балкон. Там ей пока что самое место.
***
— Ох, и зловредные псины, барин! Так бы и удавил!
— И не говори, Игнат! И я бы удавил, или потравил бы чем.
— Что делать-то будем?
— А что тут сделаешь? Животные нас и видят, и чуют. И близко не подпустят, хотя, собаки нам навредить не могут. Вот с котами сложнее, да на наше счастье нет у хозяйки кошек.
— А ну как заведет?
— А заведет, тогда и думать будем. Не забывай, время-то все ближе к инфлюэнце подкатывает. Работу на совесть сделаем, и жизнь ей как следует попортим. Изведем так, что сама на тот свет захочет.
— А почему б на нее сразу шкаф не уронить, или там, рану какую смертельную учинить, ну, чтобы не тянуть?
— На смерть от нашей руки заказа не было — изводить — да, а убивать — это как пойдет… Бабка-то что колдовала?
— Мучения, нескончаемые.
- То-то и оно… И потом, Игнат, как оно с нашим проклятием-то будет согласоваться? Не усугубим ли мы его? Нам же выбраться надо, а не наоборот. А вот если самоубьется — туда ей и дорога. И мы окажемся ни при чем! Так что Юлии Александровне вскорости ни до чего будет.
— Эк ты ее уважительно величаешь, уж не влюбился ли часом?
— Не дури, Игнат. Я, даже если бы совсем из ума выжил и влюбился, то все равно, как ты помнишь, ничего личного. Влюбился! Да я за всю жизнь только княжну Елену и любил.
— А как же сестренка милосердная в госпитале, в тринадцатом годе? Аль забыл? Постелька-то мало что не разваливалась от ваших «медицинских» опытов?
— Ну, так на тот брак отец все равно бы благословения не дал, поскольку та сестра милосердия из мещан была родом. Да и убила ее пуля шальная вскорости после наших «опытов», если ты тоже не забыл?
— А раньше, в студенческие твои годы? Дворяночка обедневшая, библиотекарша университетская, первая твоя женщина?
— А у библиотекарши, между прочим, муж имелся.
— Экий ты кобель, барин! Я-то вот только со своей Матреной, а больше ни с кем ни-ни.
— Да? А стряпуха полковая, значит, не в счет? Молчи уж, праведник.
— Откуда ты знаешь?!!
— Слухом земля полнится.
— Да я!.. Да мне… Да ни одна живая душа нас не видала! Ни разу!
— Выходит, видала. Ладно, Игнат, это дело прошлое. Давай лучше на город поглядим. Может потом, в другой жизни, будет, что вспомнить. А заодно разведаем, много ли людей уже инфлюэнцу подхватить успело. Это для нас сейчас самое главное.
— Думаю, барин, инфлюэнца эту фитюльку сломает. Она же хилая, тощая, ни кожи, ни рожи, в чем только душа держится в большевичке этой?
— Вот и посмотрим — в чем. Хотя, если быть объективными, у Юлии Александровны, Игнат, есть на что посмотреть. Взять вот, к примеру…
— Нет, барин, ты все-таки кобель. То-то ты на ее «опыты» с полюбовником заглядывался. Было б у тебя на тот момент тело, так слюной бы изошел, ну и еще кое-чем. И в кого ты такой уродился? Разве что ненароком по недосмотру в Бобика. Тот, сколько его помню, только тем и занимался, что всех деревенских Жучек наяривал.
— Ты, Игнат, болтай, да знай меру! А то не посмотрю, что мы с тобой тел не имеем, и на тебя, пустобреха, управу найду!
— Ну… Я… Ты, это, барин, зла не держи… я, это не подумавши брякнул. Вырвалось случайно. Со всяким бывает. Мужики ж мы с тобой, хоть и бестелесные. А мужик, он коли настоящий… В общем, не серчай, барин. А то накажи, дурака старого.
— В другой раз накажу, не посмотрю, что ты меня вырастил. Так что впредь тебе наука — держи язык за зубами, и не болтай попусту.
— Как прикажешь, барин, как прикажешь. Я все понимаю… Эх, ну почему ж ты все-таки в Европу не уехал? ...
  Г Л А В А  6.
Знаменитый сыщик Шерлок Холмс, легендарный комиссар Мегрэ и известный адвокат Перри Мейсон сидели в третьесортной забегаловке, гордо именующей себя «Пиццерия», недалеко от туристической фирмы «Голубые дали», и пили «Тархун».
(В роли английского криминалиста выступал Проц, и «кликуху» ему присудили за дотошность и остроту соображалки, проявляемых при сборке и разборке всяческих механизмов, а также за отличную учебу в институте. Его французским коллегой, естественно, стал Бегемот, поскольку комплекцию имел схожую, вследствие коей был степенен и нетороплив. Валерка даже приглядел в театральном магазине бутафорские усы, чтобы соответствовать образу. Двум сыщикам полагались еще курительные трубки, и это тоже входило в ближайшие планы. Амплуа же адвоката, по мнению друзей, подходило Рыжему, как «родное». Журналисты и адвокаты язык имеют крайне «подвешенный», ибо сие есть хлеб их.)
 На улице моросил мелкий дождь, и единственный, кто этому радовался — оконные стекла кафешки, которые кроме дождя никто отродясь не мыл. Пиццу в этом богоугодном заведении без ущерба для здоровья могли есть только дворовые собаки, но у хвостатых единственной разменной наличностью были блохи, а за такую валюту много не купишь. Люди поумнее приобретали лишь герметично запечатанные напитки, к производству коих «Пиццерия» отношения не имела.
Троица заговорщиков сидела молча, пристально наблюдая сквозь мутные окна за дверями дома, в котором помещалась туристическая фирма. Слежку решили организовать после того, как Стелка, разговаривая по телефону с Мухом, заподозрила, что тот от Юльки ушел не сам, а ему в этом помогла Рената, поспешившая занять Юлькино место. А еще и картина непонятная вплыла, будь она неладна.
Дело явно было нечисто. Муха ребята перестали уважать после приснопамятной «свиньи», которую он подложил Ваське, а Ренату, не сговариваясь, терпеть не могли с самого первого дня знакомства. Великие сыщики и знаменитый адвокат прекрасно понимали, что Мух, знай он о последствиях вышеупомянутой «свиньи», тут же сдал бы назад, предупредил бы Ваську и извинился, мол, хотел пошутить и все такое. Мух — инфантильный разгильдяй, но не подлец. А вот насчет Ренаты все оказалось ясно с самого начала: хищница, хитрая стерва и вообще такая сволочь, что пробу ставить некуда. Только вот с доказательствами не густо. Муха не жалко. Сам дурак. Раньше надо было думать. Слава богу, не маленький.
А вот за Юльку добры-молодцы могли если не убить, то хорошо покалечить. И пусть сейчас она с Васькой, все равно с ней поступили несправедливо. Со всем пылом юношеского максимализма заговорщики решили воздать злу по заслугам, но Большому брату Базилио о последних событиях с картиной постановили не докладывать, понимая, что Васька просто поднимет их на смех за неимением доказательств.
Первое Оперативное Совещание состоялось вчера. Для конспирации выбрали имена, которые у всех на слуху. Даже, если кто и услышит, всерьез не подумает, что ребята обмениваются секретной информацией. С транспортом же намечались проблемы. Истекала последняя неделя до очередного техосмотра машины, а без оного появление на улицах города чревато штрафами.
— Когда ты пройдешь Т.О.? — спросил Володька — Перри Мейсон.
— Не раньше Нового года. Денег нет. Только когда получу стипуху. И у родителей сейчас голяк. Матушку «упаковывали», что называется, под завязку, так как все пришло в негодность: и дубленку моль сожрала, и сапоги зимние развалились. А батя еще только-только заменил у Опеля трамблер, тоже немало долларов выложил.
— Но нам же может понадобиться машина, — Шерлок Холмс — Петька в досаде прикурил сигарету не с той стороны, чертыхнулся и прикурил другую как надо.
— Эврика! — воскликнул Мейсон. — Егорыч!
— Катафалк?! — ахнули знаменитые сыщики.
— А почему нет? Ни у кого даже подозрений не возникнет. Тем более, там окна занавешены, нас никто не увидит.
— Зато увидят Леху.
— Ну и что? Он по всей Москве покойников развозит.
— Ага, с доставкой на дом. Мол, ваш заказ прибыл в срок, получите в лучшем виде, распишитесь, где галочка, с вас три рубля, — фыркнул Холмс.
— Я хотел сказать, что, так или иначе, но больницы и морги по всему городу понатыканы и Егорыч не связан конкретным маршрутом. Откуда вызов приходит, туда и катится, — оправдывался Перри.
— Но ведь у Лехи катафалк не свой собственный, он же на нем посменно работает, — внес рациональное зерно комиссар Мегрэ — Валерка.
— Ерунда, — отмахнулся знаменитый адвокат, — пришел в парк, попросил у дежурного свободный автобус, поставил пузырь — и нет проблем.
— А что мы ему скажем? — поинтересовался комиссар.
— Да как есть, так и скажем, — ответил Холмс. — Не маленький, поди. И Юльку как родную любит. Неужто откажет?
— Не откажет. Только Вальке — ни слова. И Маринке со Стелкой.
— Ну и Юльке, естественно. Это мужское дело. Женщинам нечего мешаться. А то вообразят из себя Мату Хари в четырех экземплярах, без нравоучений шагу ступить не дадут.
— И Ваське надо сказать, что мы образумились, за учебу взялись.
— Мужики, а ведь Егорычу надо тоже псевдоним придумать.
Трое юных розыскников замолчали.
— Идея! — снова выступил с предложением Перри Мейсон. — У Егорыча в наличии имеется средство передвижения, можно сказать большой боевой конь. А кто у нас на коне, да еще и железном, то бишь в латах? А в латах у нас рыцари. Следовательно, назовем Леху доблестным рыцарем Айвенго. Ему понравится.
Представив Леху в доспехах верхом на катафалке, мальчишки покатились со смеху, но идею приняли.
Не отлагая дела в долгий ящик, Мегрэ позвонил Егорычу.
— Привет, Леха!
— Привет, Валер!
— Леш, тут такое дело. Мог бы ты в выходной покопаться со мной в моей «пятерке»? Техосмотр на носу и вообще, что-то мне там в движке не нравится.
— Да эта… ну, в смысле, не вопрос. Вот завтра и послезавтра отработаю, а там и выходные. В самый раз, эта… покопаемся, значит.
— А я как раз послезавтра зачет сдам и тоже свободен пару дней. Я тебе тогда позвоню с утречка через два денька.
— Конечно, эта… звони. Сделаем все как надо. В лучшем виде, эта… будет.
— Тогда пока.
— Пока.
Комиссар Мегрэ удовлетворенно хмыкнул.
— Вот и все. Доблестный рыцарь Айвенго у нас в кармане.
В кафе прибавилось посетителей, но сыщики и адвокат сидели у самого окна, и панораму обзора им никто не загораживал. Дождь все также моросил, отмывая стекло от пыли, и видимость становилась все лучше. Газированная вода уже закончилась и Холмс дернулся было купить еще одну бутылку, но тут двери дома, где помещалась туристическая фирма, распахнулись, и «сладкая парочка» Мух и Рената в обнимку вышли на улицу, направляясь к автобусной остановке.
— Сидим смирно, — почему-то шепотом пробормотал Перри Мейсон. — Неизвестно, куда они собрались. Нам нельзя «светиться».
— Согласен, — подтвердил комиссар и Шерлок Холмс тоже кивнул.
— Нам надо бы их сфотографировать, что ли. Ну, как они обнимаются, — предложил Мегрэ.
— А еще лучше, как занимаются любовью, — фыркнул Перри.
— Да нет, я серьезно. Следственный компромат должен наличествовать.
— А я бы с удовольствием забрался в компьютер к этой дамочке, — мечтательно протянул Холмс. — В Муховом компе искать нечего — служебные программы, документы, пара стратегий и стрелялка, ну может еще из он-лайн игр что-нибудь себе загрузил. А вот у Ренаты помимо того же обязательного набора непременно что-нибудь найдется. Барышня она тщеславная, известности и признания заслуг жаждущая, а значит, есть у нее какие-никакие личные документики, сие подтверждающие. И даже если они запаролены, взломать — никакая проблема.
— А можно взломать ее почтовый ящик? — поинтересовался Перри Мейсон.
— Не вопрос. Есть способы. У нее ведь день рождения скоро. Вышлем ей красочную открыточку, в которую зашьем определенную программку. Открывает поздравление — ломается ящик. Делов-то, — хмыкнул Холмс. — Тем более, что адрес у меня есть.
— А это хорошая мысль, — обрадовался комиссар Мегрэ. — В почте-то наверняка отыщется что-нибудь интересное.
— Есть еще программка, позволяющая знать, что происходит на другом компе, но об этом надо пошушукаться с сисадмином данной фирмы, — вспомнил Холмс.
— А ведь ты вроде бы с ним знаком или я что-то путаю? — спросил Перри Мейсон.
— Был знаком, даже телефон его у меня где-то записан. Но это только в том случае, если он там еще работает.
— Ладно, мужики, погнали. Парочка уехала на свежеподанном автобусе, да и нам пора. Нет смысла торчать здесь до вечера, — подвел итоги комиссар Мегрэ.
Ребята вышли из «Пиццерии» и направились к серенькой «пятерке», припаркованной в соседнем переулке.
— А заснять их, между прочим, можно, — встрепенулся Вовка. — Я тут вспомнил про одного дружка, он во ВГИКе учится на кинооператора и подрабатывает на киностудии. Так вот. У этого моего дружка до черта всякой портативной аппаратуры для съемки. Он вообще фанат скрытых камер и прочего барахла. Надо только придумать, как и где такую вот камеру установить. Кстати, мы и его вполне можем подключить к нашему делу. Человек он надежный, увлеченный и к тому же студент, как и мы. А студенческое братство, сами знаете — это великая сила.
Все согласились.
— А кликуха у него какая? — поинтересовался Холмс.
— Снегирь. Фамилия — Снегирев, зовут Костя, иногда кличут Костлявым, за чрезмерную худобу при довольно высоком росте.
— Нет. Снегирь нам не подойдет. Это пусть он для своих Снегирем будет, да и Костлявым тоже, а для нас надо как-то по-другому.
— А если — Шико?
— Шут?
— Ну да. Он ведь умнейший мужик был и проныра тот еще. А какой папарацци не проныра? Это ж — хлеб их. К тому же и внешность под описание господина Дюма подходит.
— Годится, — одобрили комиссар и Холмс. — Давай вызванивай этого Шико.
— Значит так, господа сыщики, — Валерка тормознул на светофоре, — собираемся у меня через два дня всей командой. Родители как раз к родственникам в Калугу на выходные намылились, так что я буду один. Кому какие мысли в голову придут, запишите на листочке, чтоб не позабылись. Завтра готовимся к зачетам, коллоквиумам и прочим курсовым, послезавтра сдаем, а потом проводим военный совет. Нам бы уложиться, пока Васька в Питере, а то ведь пронюхает и Юльке расскажет.
— Надо для Васьки легенду сочинить — чем мы таким занимаемся. На случай, если все-таки узнает. Подумайте об этом тоже, — подал Вовка здравую мысль.
 …Великий Военный Совет состоялся днем. Для торжественного мероприятия заблаговременно были заготовлены пивные кружки, бутерброды с колбасой, две трехлитровых бутылки «Клинского» и сигареты. Новые члены команды внесли свою лепту обрезками соленой рыбы в вакуумной упаковке, пакетиками с сушеными кальмарами и здоровенным лещом. Обстановка создалась рабочая и располагала к конструктивным предложениям.
Новоявленные адепты выслушали со вниманием историю про «свинью», подложенную Большому Брату Базилио, про подозрения, что дело с Мухом и Ренатой нечисто и про предполагаемые действия, обозначенные кодовым названием «мстя», взятого из жаргонного выражения «Я мстю. И мстя моя ужасна!», и дружно выразили свое схожее во всех деталях мнение словами, каковые в сугубо мужской компании за брань не считаются. Два великих сыщика и знаменитый адвокат поддержали дискуссию, воспользовавшись теми же образными оборотами речи.
 Снегирь сразу согласился на Шико и заявил, что «погоняло» классное, и он внедрит его в круг своих знакомых. А то все Снегирь и Снегирь, никакой тебе романтики, ибо какая романтика может быть у красногрудой пичужки? Смех один. А тут простор для фантазии и геройских подвигов. Насчет геройских подвигов Шико поддержал доблестный рыцарь Айвенго, он же Егорыч. Но тут вышла непредвиденная заминка.
— А какой герб был эта… ну, у настоящего Айвенго? — поинтересовался новоиспеченный рыцарь и треснул лещом по столу. Кружки с пивом жалобно звякнули, но устояли.
— А черт его знает, не помню, — отозвался Перри Мейсон. — Ну, меч какой-нибудь, ветка дубовая или там роза. А может быть родовой замок?
— На фига тебе его герб? — встрял Шико. — Мало ли что те или иные символы значили тогда, в наше время значение вполне могло поменяться. Если тебе так уж необходим знак отличия, придумай сам.
— А это идея! — воспарял духом Леха-Айвенго. — Ага.. эта… символы, значит? Вот, например, две макаронины будут обозначать дорогу, ибо как я есть шофер и мне эта… без дороги никак. Веселенькие такие макарончики в этих, как эта… в завитушках, а посередине наш боевой эта… конь.
Все живо представили себе витые дорожки, напоминающие серпантин в горах и ритуальный автобус посередине, с бешеной скоростью несущийся черт знает куда. Повисла немая пауза, но окрыленный фантазией рыцарь ее не заметил.
— А впереди, значитца, эта… архангел с боевым мечом наперевес и щитом на боку, и энтим самым мечом, следственно, дорогу указывает, к этому, как его, эта… к светлому будущему. Ну, навроде дорожного указателя. Мол, правильно едете мужики, и все эта…такое. А сзади враги эта… поверженные, в смысле, подавленные колесами железного боевого коня. Ну и эта… девицу можно еще полуприкрытую, в цветочках на голове, ну как эта…богиня греческая. Как же ее? Афро… детка, что ли? Нет. Афродетка, она эта… черная должна быть, потому как Афро это значитца Африка, а там все эта… черные. Значит Арфадетка.
— Афродита, — выдавил Шико, стараясь сохранить серьезную мину. Все остальные тоже боялись обидеть Леху, а потому героическими усилиями сдерживали хохот. Ибо к словесному портрету автобуса добавились нарисованные Егорычем новые авангардистские детали.
 — Я его эта… на своем автобусе нарисую, и сменщик против не будет, я и для него эта… что-нибудь сочиню. Классный у нас будет автобус! Правда, я эта… рисовать не умею. Но такая ерунда не может эта… остановить доблестного рыцаря Айвенго! Зато я умею чертить!
— Егорыч, опомнись! Какой герб может быть на катафалке?
— А что, не может? — тут же расстроился рыцарь.
— Ну, подумай сам. Катафалк, покойник в гробу при всех регалиях, родственники безутешные, венки, цветочки, ленточки траурные, водка, огурцы и… герб! Веселенький такой, гламурненький. Да тебя с работы выгонят, — попытался охладить пыл Егорыча Шерлок Холмс.
— Так чё ж делать-то, эта…? — совсем сник Леха. — А может быть пусть он, эта, будет небольшой, в смысле, маленький? Ну мы эта… со сменщиком на «торпеде» , на панели, то есть, в кабине его присобачим. Там его покойнички эта… не увидят, а родственникам усопшего и вовсе не до того будет.
Было ясно, что герб засел в мозги рыцаря крепко, и если не навсегда, то надолго. И сам оттуда не вылезет.
— Короче, мужики, — задумчиво проронил Шико. — Нужна прослушка, это как минимум. В квартиру к вашему Муху нам путь заказан. Можно, конечно, прилепить к нему «жучок» куда-нибудь на куртку, но ведь в комнату, где он с этой мамзелью обретается, Мух куртку не понесет.
— Идея! — Шерлок Холмс хлопнул себя по коленке. — «Жучка» можно засунуть в телефон. Это же элементарно. Приходит Шико, потому что его там никто в лицо не знает, под предлогом проверки телефонов. Проверяет все аппараты и прикрепляет внутри телефона чип. А на работе у них я смогу обеспечить это элементарно. Зайду к Муху за каким-нибудь диском, мол, не забывал ли я у тебя, друг любезный, одну «прогу» ? Дальше — дело техники.
— Но мне понадобится какое-нибудь удостоверение. Надо узнать, как выглядят «ксивы» у работников телефонного узла, — внес Шико здравое замечание.
— Ерунда, — откликнулся знаменитый адвокат. — Корочка обычная, а под куртку, которая будет нараспашку, на шею повесить бейдж на веревочке с мордой лица и соответствующими надписями. Мол, телефонный узел такой-то, мастер Иванов.
— Точно, — поддержал комиссар Мегрэ. — Вряд ли маменька Муха каждый день общается с мастерами с телефонных узлов. Но на всякий случай, прилепим бороду и усы и так сфотографируем.
— Вопрос второй. Для того, чтобы прослушивать, надо находиться где-нибудь поблизости, — продолжал рассуждать Шико. — Допустим, на работе, можно сидеть в каком-то соседнем помещении. А вот дома — это проблема.
— Дык, в моем автобусе можно рядом с домом обретаться, — внес предложение доблестный рыцарь Айвенго. — Или эта… в комиссаровой «пятерке». Для таких целей «пятерку» можно перекрасить. Все равно она давно уже просит, чтобы ее подновили.
— Денег нет, — мрачно заметил Валерка-Мегрэ.
— Фигня война, — Айвенго снова треснул лещем по столу. — У меня от покраски нашей проданной машины осталось еще достаточно горючего, в смысле, эта…
— Ну, да, нитрокраски, — понял комиссар. — Какого цвета?
— Белого и серебристого. Для зимы эта… в самый раз, ну, для маскировки под местность. Снег — белый, машина серебристо-белая, если эта… не под фонарем парковаться, не отсвечивает. Два дня и все готово. Покрасим у нас на базе. Там яма удобная и все прочее. Я мужикам нашим эта… пару пузырей отвалю, они твою старушку как родную выкрасят. Свои ж люди-то.
— Только потом надо будет новый цвет машины зарегистрировать, — согласился воспрявший духом Валерка, но потом сразу сник. — Правда тоже в копеечку вылетит.
— На такое дело и скинуться со стипух можно. Верно я говорю, мужики? — внес предложение Холмс.
—- Святое дело! — команда юных мстителей единодушно поддержала великого сыщика.
— Я тоже помогу, — не отстал от молодого поколения доблестный рыцарь.
— На каком этаже живет ваш Мух?
— На втором.
— Годится. Видеокамеру ставить не имеет смысла. Во-первых, это технически сложнее, а во-вторых, надо постоянно менять кассеты, а сие стремно. Нам и без этого забав хватит, — внес предложение Шико.
Все согласились.
— Теперь вот что, — Холмс-Петька разлил по кружкам и стаканам оставшееся пиво, в то время как доблестный рыцарь лихорадочно чистил леща. — Надо решить, когда начинаем операцию.
— На подготовку нам много времени не понадобится, — Перри Мейсон обвел всех ясным взором. — Но надо разделаться с сессией. Есть предложение поднапрячься и сдать ее досрочно. Причину для деканата каждый придумает сам. Не получится, придумаем сообща.
Все кроме Лехи почесали затылки, прикидывая, насколько удачна авантюра с экзаменами. В конце концов сошлись, что если постараться, дней за десять можно уложиться. При таком раскладе за две недели до Нового года сессия будет сдана. Останется еще уйма времени на слежку — чуть ли не до февраля. Правда, к Новому году из Питера прибывает Васька, но там они уж точно что-нибудь придумают. А может быть, и доказательства раздобудут!
— Мужики, есть еще одна проблема, морща лоб, раздумчиво сказал комиссар Мегрэ. — Нам нужна «крыша». Причем, желательно, официальная.
— Ты о чем? — не понял Холмс.
— Нелегальная прослушка — подсудное дело. Если что  — нам несдобровать.
Компания резко приуныла. Валерка, конечно, был абсолютно прав. И как они раньше об этом не подумали?
— Эврика! — Шико озарил присутствующих радостной улыбкой. — У меня ведь одноклассник, Ванька Мордвинов, в школе ФСБ учится, или не знаю, как она там точно называется. Штирлиц его кликуха. Он класса с пятого мечтал шпионов ловить, все книжки на эту тему прочитал, все фильмы пересмотрел.
Вы бы его видели в то время! У нас как-то в биологическом кабинете пропали сразу микроскоп и скелет. Ванька преисполнился важностью задачи и вместо того, чтобы учиться, целыми днями за всеми следил, разговоры подслушивал, где только мог, бегал с какими-то линейками, что-то измерял, в тетрадке разные схемы чертил, чуть было не дошел до того, чтобы отпечатки пальцев у всех снять. Ему тогда объяснили, что отпечатков в кабинете биологии до черта лысого и вряд ли злоумышленники об этом не позаботились. Он на какое-то время приуныл, а потом снова в книжки по дедукции зарылся. Микроскоп, конечно, не нашли, зато скелет обнаружился в чулане уборщицы в тот же вечер. Представляете, открывает старушка дверцу, а там скелет во всей красе, да еще с картофелиной в зубах. Бабульку чуть удар не хватил.
Но неудача в школе Штирлица не остановила. После этого случая ему, как по заказу, на глаза попалось объявление на столбе, что, мол, пропала собака. Ну, знаете, как обычно пишут. Ванька подбил пацанов во дворе, и разыскали они эту псину. С тех пор еще несколько лет гордые своей миссией ребятки отлавливали пропавших кошек, собак, черепашек, хомячков и прочую гораздую на побеги живность. Они тогда уже мечтали создать детективное агентство, да по молодости лет им это было недоступно.
Окончив школу, поступил Ванька учиться по любезному его сердцу шпионскому профилю. Парень он замороченный, двинутый на своей профессии, но сговориться с ним можно. Он за такое мероприятие когтями и зубами ухватится. Тем паче, что за правое дело. Он всегда был идейным, а тут самая, что ни на есть благородная цель — вывести падлу на чистую воду. Да к тому же наконец сбудется детская мечта. Кто этим может похвастаться? Я и сам тогда к нему примкнул бы, да неинтересно мне было кобелей по дворам разыскивать. Вот если что посерьезнее, то и я бы не устоял. В общем, я к нему сегодня забегу и отзвонюсь. Так что на следующее совещание ждите подкрепление.
— Есть возражения? — спросил Перри Мейсон, оглядывая заговорщиков. (Возражений не последовало). — Ну, тогда, заметано, мужики. Сдаем сессию, собираемся снова, обговариваем детали и — по коням!
На том Великий Военный Совет и закончился.
Г Л А В А  7.
Мой приятель Гошка вот уже полгода работал менеджером по связям с производством в большой торговой компании в Волгограде. Служебная судьба носила его в разные места от Астрахани до Архангельска, и от Калининграда до Новосибирска. В этот раз у Гошки образовались дела в Москве и Мурманске. Он свалился ко мне под вечер четверга, уставший от дороги, но довольный жизнью, сообщив прямо с порога, что у него месяц назад родился сын. Мальчика назвали Антошкой, и, значит, получается Антон Георгиевич. Замечательнее имени нет во всем белом свете! Ну, кто бы сомневался? Я поздравила молодого папашку и стала кормить его ужином.
По жизни Гошка был совершенно нормальным человеком, но многие его не понимали. Дело в том, что парня крепко свернуло на экстрасенсорику. Сам он никаких безумных чудес не творил, заклинаний не читал, духов не вызывал, но научился снимать руками боль и делать массаж, что, совмещенное одно с другим, давало потрясающие результаты. Одержимость экстрасенсорикой преследовала Гошку уже несколько лет. В этот раз он гордо заявил о том, что умеет обращаться с маятником и биолокационной рамкой. Судьба мне его послала что ли?
Я показала Гошке картину и рассказала все, что произошло у меня за последнее время. Гошка воодушевился и уставился на произведение искусства, вооружившись рамкой и маятником.
Я смотрела во все глаза. Рамка двигалась, маятник крутился, Гошка сосредоточенно сопел. Наконец он поставил диагноз.
— Юлька, с картиной действительно что-то не так. Что-то на ней есть черное, но я все-таки не специалист. Тебе надо искать экстрасенса или колдуна. Они точно скажут. И выбрасывать ее нельзя. Эту заразу необходимо обезвредить. Иначе неизвестно, сколько горя она может еще принести.
— А если ее просто сжечь?
— Информация не сгорает. Во всяком случае, в простом огне. Огонь должен быть заговоренный, дрова определенного сорта и тоже заговоренные. Я не знаю таких заговоров. И лучше, если костерчик будет гореть в магическом круге или пентаграмме какой. И время там специально подбирается по астрологическим параметрам. В общем, надо искать специалиста. Их же в Москве много. Вон сколько разных фирм на эту тему пооткрывалось. Ты купи газету или влезь в интернет, и обзвони сии компании. Узнай — сколько стоит, на чем они специализируются. Поспрашивай знакомых, может быть, тебе кого порекомендуют.
— А мне могут сказать — откуда пришла картина?
— Не знаю. Зависит от силы колдуна. Сильный вычислит, а слабый — вряд ли. Но это все равно не стопроцентная гарантия. Бывает так, что заказчик прячется за цепочкой исполнителей.
— Значит, не случайно мы с Мухом разошлись. И есть подозрение — кому это понадобилось.
— Не забивай себе голову. Вот ты сейчас начнешь подозревать человека, а потом окажется, что он не при чем. Магия — дело тонкое. А вот когда порчу с картины снимут, у заказчика и исполнителей начнется «веселье». Они получат сполна за все свои пакости. Все им вернется. Потому что добро возвращается, но зло возвращается всегда! Закон!
— Я поняла, Гош. Ладно. Завтра мне как раз должны новый компьютер привезти вместе со столом, я обзвоню ребят, соберу всех, кого смогу. И мы коллективно подумаем, как с этим быть.
— Правильно. Я тоже поприсутствую. Поезд у меня в субботу вечером, а завтра пятница. Так что все склеивается в лучшем виде.
На вечер пятницы вызвали всю честную компанию. Муха я пока решила не информировать. Опять же из соображений — не вспугнуть неизвестного дарителя.
Однако вышло так, что большого сборища не вышло. Томка сдавала в производство журнал, Володька ей помогал по случаю болезни нескольких сотрудников, Стелку унесло на какую-то презентацию переводить реплики иностранных граждан, у Маринки случилась срочная и очень сложная операция, которую она не могла перепоручить никому из своих подчиненных. Тем не менее, тетушка ангажировала вместо себя Лелика. Я немного побаивалась, как он впишется в наш круг сумасшедших, но Маринка меня успокоила, мол, во-первых: такой эмоциональной компании не помешает хотя бы один спокойный, как столб, человек, а, во-вторых: Лелик в отличие от всех нас умеет мыслить логически, в шахматы играет не хуже гроссмейстера, просчитывая ситуацию на сто ходов вперед, ибо такова его специальность — математик, как-никак.
Леха с Валентиной посовещались и в пятницу днем отправили малолетнего Витька к бабушке, в соседний дом.
Ребенок не протестовал. У бабушки он мог спокойно закончить важную работу по созданию боевых доспехов (из толстого картона и пластиковых пятилитровых бутылок из-под воды) для себя и лучшего друга Ваньки Лопухова. Ванька уже сделал две сабли и один кинжал, и сейчас трудился над вторым. Закончить надо было обязательно, потому что на новогодний праздник в школе друзья решили прийти в костюмах паладинов из одной потрясающей компьютерной игры. Паладины — это вам не зайчики и мишки. Это сразу всем ясно — идут настоящие мужчины!
Пока Валерка с Лехой собирали компьютерный стол, а Проц возился с компьютером, мы с Гошкой соорудили кучу бутербродов, заварили чай и намололи кофе. Прибывший вскорости Леонид Иванович приклеился к Петьке и они на время вообще выпали из общей реальности, обсуждая какие-то заумные для остальной публики программы и алгоритмы. Оторвать их от заоблачных высей и вернуть на грешную землю удалось приехавшей с работы и уставшей, как черт, Валентине — баланс за год это вам не хрен собачий.
— Лелик, — рявкнула она. — Кончайте базар. Если вам так уж невмоготу, устрой Петруху к себе в институт, и обсуждайте там свою математику сколько душе угодно. А мы собрались не за этим.
Реплика произвела на математика и программиста должное впечатление: оба разом почувствовали под ногами твердь земную.
— Валечка, ты умница, именно так я и сделаю. Мы это с вами, молодой человек, попозже обсудим. Это замечательная идея.
— Да, конечно, — согласился обалдевший Проц, никак не ожидавший в обозримом будущем такого карьерного скачка. — Я абсолютно не возражаю.
Валентина сварила себе кофе, остальные предпочли чай. Бутерброды ходко шли в дело — огромное блюдо пустело на глазах. Егорыч внес свою лепту в гастрономическую программу и приволок земляничное варенье, а великий математик неожиданно вспомнил, что в прихожей на тумбочке под его курткой ждет не дождется быть представленным почтенной публике свежайший торт.
Спустя еще полчаса на кухне не осталось никого неудовлетворенного желудочно, зато клубы табачного дыма легко и непринужденно удерживали под потолком стаю резвящихся топоров. Пришлось открывать окно. Топоры нестройной шеренгой потянулись к выходу в плотно задрапированное неопрятными облаками вечернее небо.
Леонид Иванович, пыхтя трубкой, как комиссар Мегрэ, принес из коридора объемный портфель, порылся в нем, достал блокнот и ручку, и попросил рассказать ему все с самого начала.
— Моя жена, как правило, ничего мне подробно не объясняет, полагая, что мне достаточно нескольких фактов, чтобы я сам выстроил концепцию. Но в данном алгоритме у меня не хватает нескольких составляющих, чтобы определиться с константами и переменными.
Почтенная публика уронила челюсти, пытаясь соотнести научную тираду с происходящими в моем доме событиями. Быстрее всех опомнился Проц.
— Юлька, не обращай внимания на терминологию профессора, просто расскажи всю историю с того момента, как вы с Мухом начали собачиться.
Я неуверенно кивнула и начала излагать события, стараясь воздерживаться от эмоциональных оценок, справедливо опасаясь, что научные мозги Лелика от моих экспансивных эпитетов завернутся куда-нибудь невтудыть. Дядюшка слушал молча, изредка делая пометки в блокноте. Когда я закончила, он некоторое время что-то бормотал себе под нос, рисовал какие-то цепочки формул, чертил квадратики и кружочки, соединял их стрелочками, и, наконец, сказал:
— В общем и целом мне все ясно. А вас, Георгий, я бы попросил еще раз продемонстрировать свой эксперимент с биолокационными приборами.
Гошка, сияющий, как начищенный медный таз от оказанного профессором доверия, вскочил, достал свои причиндалы, и мы все отправились в комнату, где на подоконнике лицом к зрителям стояла злополучная картина. Рамка и маятник не подвели и крутились и дергались, как в прошлый раз. Все присутствующие, кроме Лелика и меня (я-то все уже видела, а профессору не впервой) с благоговением наблюдали за священнодействием.
— Так-так, — удовлетворенно произнес Леонид Иванович. — А теперь усложним задачу.
Он снова распахнул свой необъятный портфель, вытащив какие-то приборчики с проводами, зажимами и клеммами. Сообразительный Петька тут же притащил удлинитель для розеток, за что был вознагражден удовлетворительным кивком, и принялся помогать. К делу приобщился и Егорыч, а оставшиеся граждане, включая меня, стояли столбами и молча взирали на происходящее. Рамку и маятник присоединили к приборчикам, и эксперимент возобновился. Лелик скрупулезно записывал новые данные в тот же блокнот. Наконец все закончилось. Напоследок картину проверили еще и дозиметром. После чего все вернулись в кухню.
Лелик начал зачитывать результаты.
— Во-первых, и это радует, радиационный фон не превышает допустимого.
— Лелик, — перебила я его, — дальше пожалуйста, по-русски, как для идиотов, не знающих, что такое табуретка. Иначе никто кроме тебя и твоего будущего коллеги Петруччио, не поймет ни бельмеса.
— Хорошо, Мышь, как скажешь. Собственно, Мариночка меня об этом предупреждала. Идем дальше. Наиболее активной зоной воздействия является рама. Сама картина тоже излучает некоторые нехарактерные для подобных объектов флюиды, что в совокупности с рамой вызывает достаточно сильные колебания биологического и электромагнитного полей. Из чего следует, что на данный объект было совершено некое сильное воздействие энергоинформационного характера. Для жизни физического тела человека это воздействие не опасно, если не стоять очень долго слишком близко. Это то, что касается картины.
Теперь о проблеме в целом. Я допускаю, что картина была привезена в квартиру с определенной целью — разбить конкретную семью, поскольку не помешала тебе, племянница, сойтись с другим человеком. Следовательно, задача решается следующим образом — найти того, кому это выгодно. Насколько я успел понять из твоего рассказа, Мышь, никому из присутствующих, равно как и моей жене и Стелле, а также Владимиру и Тамаре, все это абсолютно ни к чему. Ну и за Василия Заславского я тоже могу поручиться. Не тот он человек, чтобы играть в подобные игры. А твои подозрения насчет девушки по имени Рената… Попробуй проверить. Хотя, за руку ведь ее никто не поймал (при этих словах Петька, Бегемот и Егорыч незаметно переглянулись), так что и доказать, пожалуй, пока ты ничего не сможешь. Скорее всего, тебе придется воспользоваться советом твоего друга Георгия и поискать специалиста, занимающегося биоэнергоинформационным воздействием. Или, как его еще называют, экстрасенса. Денег я тебе на это дам, да и, пожалуй, сам с тобой к нему схожу. И последнее. Сейчас мы с Георгием проверим всю квартиру и найдем место для хранения этой картины, чтобы она не влияла на твое эмоциональное здоровье, потому что, забыл тебе сказать, волны, излучаемые картиной, негативно воздействуют на нервную систему, вызывая эмоциональные срывы, депрессии и прочие неприятные реакции. Я, надеюсь, никого не утомил столь длинным объяснением? Все понятно? Или нужно что-то объяснить?
Господи, если он и с Маринкой так разговаривает, то как она до сих пор не свихнулась? Но вслух я, естественно, этого не сказала. Тут встрял Леха.
— А может, эта… коньячку? Ну, за успех нашего безнадежного дела?
Лелик оживился.
— Батенька! Да что ж вы раньше-то молчали? Конечно, коньячку. Святой напиток!
Ну, Лехе не надо повторять дважды. Валентина не успела даже рта раскрыть, как Егорыч вихрем унесся в соседнюю квартиру и так же оперативно вернулся, неся непочатую пузатую бутылку «Севана», пару лимонов и коробку шоколадных конфет.
— Юлька, доставай рюмки! — бодро воскликнул Леха.
Бегемот горестно вздохнул.
— Не грусти, Валер, — успокоил его Егорыч. — Пятьдесят грамм эта… для водителя не помеха. Больше эта… я тебе и сам не налью. А пятьдесят — это пустяки. С твоими-то габаритами.
Валерка заметно повеселел.
Между тем картину все с той же злополучной газетой завернули в кусок самых светлых обоев, запихали в серебристый полиэтиленовый пакет из-под материнской платы, заклеили его скотчем и засунули на антресоли.
Коньячку приняли все, кроме меня. Однако, чтобы не отбиваться от компании, я допила остатки «Изабеллы», которую мы с Васькой купили перед его отъездом, но до конца не осилили.
 Егорыч выспрашивал у Лелика какие-то подробности произведенных замеров, Лелик объяснял. Петька высказывал предположения о волновых воздействиях на неодушевленные объекты, Лелик отвлекался на Петькины реплики.
Бегемот расспрашивал Гошку о профессии экстрасенсов и подумывал — не сменить ли ему квалификацию, пока не поздно. Гошка соглашался с правильностью выбора и обещал поддержать неофита.
А мы с Валькой обсуждали баланс и какую плитку лучше всего положить в моей ванной.
Короче, беседа текла задушевная, увлекательная и приятная во всех отношениях.
Где-то к часу ночи позвонила Маринка и потребовала «свое сокровище» домой. Бегемот вызвался подвезти Лелика, и трое гостей уехали.
А после тетушки прорезался Васька из Питера. Я коротко изложила ему последние новости — только факты, без эмоций, однако о картине не упомянула. Не знаю, что меня удержало, но тогда я об этом не задумывалась. Он сказал, что все понял, и обещал перезвонить в следующие выходные, догадавшись, что я пребываю в большой компании и на личные разговоры не настроена.
Еще через некоторое время Лешка с Валькой отправились к себе, а мы с Гошкой легли спать, он на кухне, а я в комнате.
***
— Ой, барин, куда это они замыслили нашу картину унести?
— По всему видать, Игнат, что к колдуну какому-то. Может быть, это наш шанс вырваться, наконец, на свободу?
— Даже не верится. Давай-ка не будем загадывать. Как говаривал мой батя: «Надейся на лучшее, готовься к худшему».
— Мудрый был у тебя отец.
— А то. А ты обратил внимание, барин, на эти странные ящики? Как бишь они называются? Один, вроде, телехизор, а другой… Сразу и не выговоришь, компутыр, что ли?
— Телевизор и компьютер. Ну, телевизор это, как я понял, такой домашний синематограф. Помнишь, мы с тобой как-то в Москве в синематограф ходили? Там еще актриса такая была известная. Как же ее звали? Вспомнил — Вера Холодная. А теперь такой синематограф в каждом доме. Люди ведь за эти годы успели много чего напридумывать. А компьютер, это тот же телевизор, вернее, как я опять же понял, почти телевизор с приспособленной к нему пишущей машинкой. Зачем это надо — не знаю. Но им, похоже, нравится.
— Если б не видел своими глазами, барин, ни в жисть не поверил бы, что такое возможно.
— «Есть много друг, Горацио, на свете, что неподвластно нашим мудрецам» .
— Как это ты меня назвал? Горацией?
— Горацио. Это не я тебя так назвал, это цитата из трагедии английского драматурга Вильяма Шекспира. Просто к слову пришлось.
— Ну, если к слову… Ох, барин, хоть и мудрый был мой батя, а помечтать страсть как хочется, что все скоро закончится. Пусть даже мы работу не до конца сделали, а свобода важнее.
— Еще как важнее! Будем надеяться, что близок конец нашим мучениям.
— И мы с тобой тогда в рай попадем, да, барин?
— Не знаю, Игнат. Может и попадем. Мы ж не больше других грешили, а нас все-таки тот дед отмолил. Пусть и ушли без исповеди, да молитва, она все снимает. Кроме проклятия, к сожалению. Ну а в рай или нет? Есть ли он, рай-то этот?
— Конечно, есть, как же не быть. И рай, и ад.
— Это, Игнат, в конечном счете, все люди придумали, а вот когда попадем туда, то и узнаем наверняка. Что-то мы с тобой за все время обитания в церкви ни ангелов, ни чертей не видали. А, кстати, по другой ветке нашей веры еще и чистилище существует.
— Да ведь у нас, барин, это самое чистилище и получилось, коли сразу никуда не попали и никто за нами не пришел. Значит, мы тут с тобой зачищаемся… Ох, барин…
— Что, Игнат?
— Как же это мы с тобой для рая зачищаемся, если подрядились людей изводить? За все года только что деда с внуками от немца прикрыли. А все остальное время…
— Так мы ж не сами это придумали, Игнат. Нас же заставили. И никуда мы от этого деться не можем. Это тоже должно на высшем суде учитываться. Тем более, что хоть и не по своей воле, а против себя мы не пошли, работу навязанную нам честно исполняли, сколько было сил.
— Так-то оно так, барин… Ну да Бог даст…
Г Л А В А  8.
— Завтра мы с вами будем разбирать стратегию и тактику сражения на Курской дуге. Сегодня все свободны.
Курсанты засобирались, потянулись к выходу из аудитории, кто-то подошел, задал вопросы, Заславский ответил, складывая конспекты и учебники в дипломат. На сегодня работа закончилась.
Над Питером повисли седые тучи, из которых на землю сыпался снег с дождем. Шесть часов вечера, но на улице темно как ночью. В Москве в это время еще сумерки. Если точнее, поздние сумерки.
Васька, предварительно созвонившись, ехал к Коню, Мишке Каневскому, другу детства, который последние двенадцать лет жил в северной столице и работал в частном сыскном агентстве. В Москве Мишка закончил школу милиции, в Питере — юридический факультет, а до всех этих учебных заведений, как и Васька, учился играть на скрипке и также ненавидел ее. Как ни странно, именно поручительство Коня сыграло решающую роль в тех неприятностях, куда Васька вляпался с подачи Муха. И, опять же, именно Конь отговорил друга не связываться с Аристархом, когда стало ясно — «откуда дровишки».
— Мух, конечно, та еще штучка, всегда таким был по большому счету, я еще в пансионате это понял, где мы с тобой с ним и познакомились, просто до этого случая он проявить себя с «лучшей» стороны в твой адрес не удосужился. Хотя, надо отдать ему должное, с ним было весело. Сессия позади, юг, море и три сорвиголовушки — ты, я и Аристарх — гроза местных девчонок. Хорошее было время!
Ну а в нынешней, то есть трехгодичной давности, ситуации ему ведь просто подурачиться хотелось, разыграть тебя, зная, что ты авантюрист по натуре. Но если б ведал этот придурок, к каким последствиям приведет данный розыгрыш, он бы не стал так шутить. Просто совпало. Ну и прокуратуре подарок неожиданный вышел. Накрыть подпольный бордель вот так с кондачка — это дорогого стоит.
— Ты забываешь, что менты прибыли сразу, как я туда вошел. Значит, знали.
— Так те менты местные, это потом прокуратура лапу наложила. И сдается мне, что у самого набольшего хозяина не один такой приют для страждущих телесных отдохновений. Иначе районная милиция так бы и закрыла дело. Повязала бы всех, кого могла, девок по домам отправила, ну и все. Я к такому выводу сам пришел, следак из прокуратуры, майор Пичугин, мне ничего не сказал, хотя я спрашивал. Мол, на тот случай, если и у нас в Питере хвостики обнаружатся.
Вот такой разговор. И крыть нечем. Прав Конь. С Муха взятки гладки. Сам дурак, господин Заславский, ну и получил по полной.
Васька ехал к Мишке, прихватив по дороге коньячку и свининки. Коньяк, он, конечно, не под свинину, ясный перец, но Каневский живет один, заботиться о нем некому, потому привередничать не станет. Ну а гарнир какой-никакой у Мишки найдется. Хоть та же китайская лапша быстрого приготовления. Коньяк под плотную закуску на мыслительный процесс влияет положительно. Можно, конечно, было бы и водки, но Васька боялся нарваться на суррогат. А в коньяке он разбирался.
Когда Заславский добрался до Васильевского острова, начался сумасшедший снегопад. Пушистые крупные хлопья, подгоняемые ветром, облепляли одежду, летели в лицо, садились на ресницы, таяли на щеках, тонкими струйками воды стекали по скулам. В гулком подъезде Васька долго отряхивался, сбивал снег, налипший на шинель. Не преподаватель военной академии, а дед Мороз какой-то. И ведь не наденешь дубленку — в командировке, на службе. Извольте майор Заславский выглядеть по ранжиру. Слава богу, меховые ботинки, точь-в-точь, как казенные.
В холостяцкой квартире бывшего адвоката, а ныне частного сыщика Каневского царил холостяцкий же бардак. Пожалуй, единственное место, которое Мишка содержал в порядке — это кабинет. Ну, оно и понятно. Работа обязывает.
***
С женой Конь разошелся еще в прошлом году — не выдержала Катька ритма жизни супруга и уехала к маме в Саратов. С тех пор Мишка с головой ушел в нелегкие свои трудовые будни, изредка позволяя себе встречаться с хорошенькой секретаршей из соседнего офиса. Первый этаж дома, в котором сыскное агентство «Кондор» арендовало помещение, занимало еще несколько фирм. В маленькой десятиметровой комнатушке сыскарей стояло четыре стола, за которыми помещались трое частных детективов и делопроизводитель, она же бухгалтер.
Дела у «Кондора» шли средненько, но коллектив подобрался дружный, задора хватало и, несмотря на не очень высокие заработки, ребята не разбегались по более престижным конторам. Идея создания агентства пришла в голову однокурснику Каневского, бывшему следователю по особо важным делам, Димке Сандальскому, по прозвищу Сандаль, который несколько лет трудился в прокуратуре уездного города …ска. Димка работал истово, но с начальством не поладил, плюнул на все и подался обратно в Питер.
Володька Сизов, он же Сизарь, третий великий сыщик «Кондора», ушел из ментуры и начал спиваться. Димка нашел его в одной занюханной кафешке, разговорился с парнем за кружкой пива и предложил работу. Сизарь, оценив идею, мигом протрезвел, спросил, когда приступать, а заодно порекомендовал в бухгалтеры и делопроизводительницы родную тетушку, оттрубившую бухгалтером на фабрике лет десять и уволенную по сокращению штата. Вот так и сложилась фирма «Кондор», существующая уже около пяти лет.
***
Ужин приготовили быстро, коньяк согрелся и просил употребить его по назначению, в чем, естественно, ему не отказали.
— Давай-ка вспомним про «свинью», которую тебе Мух подложил. Подробно и с самого начала. У меня тут, похоже, нечто подобное образовалось, уж больно почерк похож, — поделился Мишка своими сыщицкими печалями.
— Ну, давай, — согласился Васька. — Значит, так.
Три года назад я на Интернет-форуме познакомился с девушкой. Звали ее Лапуля 90-60-90. Имя заинтриговало, а писала девчонка интересно, эрудицию проявляла в военной истории. Говорила, что закончила исторический факультет. Ну, меня и зацепило. Стали переписываться с ней по электронной почте, отправлять друг другу длинные письма. Она сообщила, что работает учителем истории, но школу не назвала, хотя и упоминала, что в Москве.
Через какое-то время от нее поступила информация, что она переехала на новую квартиру, телефона там нет, и потому теперь вынуждена пользоваться только Интернет-кафе. Я спросил ее мобильный телефон. Она ответила, что нечаянно разбила аппарат при переезде, а на свою зарплату и мамину пенсию нынешние модели не купишь. Я предложил отдать ей свой старый аппарат, которым не пользуюсь. Она долго отказывалась, но я настаивал, и она согласилась. При переписке я так и звал ее — Лапуля, хотя на самом деле, как она мне сказала, ее зовут Вера. Однако это имя ей не нравится, поэтому пусть будет Лапуля. Я не возражал.
Я предложил встретиться. Хотя бы для того, чтобы отдать ей телефонный аппарат. Она дала мне адрес и согласилась увидеться в ближайшую пятницу, часов в семь. Как раз начинались школьные каникулы, и она была свободна.
Ну а дальше получилось следующее. Я, как дурак, с букетом цветов, конфетами и шампанским явился по указанному адресу. Дверь мне открыла вульгарно накрашенная женщина лет сорока в строгом офисном костюме. Я немного растерялся и спросил, дома ли Вера. «Конечно, молодой человек, проходите пожалуйста, Верочка сейчас освободится» — ответила она. Ну, я и зашел. Идиот!
Тетка подхватила меня под руку, помогла раздеться и поволокла в кухню. Я уселся в мягкое кресло и удивился, что на кухне у скромной учительницы и ее мамы-пенсионерки дорогие мягкие кресла и диван, кухонной мебели почти нет, но ничего еще не заподозрил. Мало ли как эта семья жила раньше. Между тем тетка, видимо, нажала на какую-то кнопку, и в комнате раздался звон колокольчика. Сразу после этого оттуда вышла полуобнаженная девица.
— Верочка, — обратилась к ней тетка, — к тебе гости.
Девица заулыбалась, понесла какую-то чушь и, забрав у меня цветы и шампанское, отдала накрашенной бабе. Сама же, обняв меня за шею, умостилась на моих на коленях.
Тут раздался звонок в дверь, и в квартиру ввалились менты. Что они именно менты, я понял несколько позже, им хватило ума прийти в штатском. Их оказалось пять человек. Тетка засуетилась, из комнат повыбегали почти раздетые девчонки. И тут мужики предъявили свои служебные удостоверения. В самой дальней комнате отдыхал некий бизнесмен в компании двух голых девиц, там его и застукали за исполнением обязанностей «отдыхающего».
Вера и в самом деле оказалась учительницей истории, правда бывшей, из Ростова. Как ты понимаешь, никакие переговоры со мной по электронной почте она не вела никогда. Сюда ее пригласила якобы работать гувернанткой некая попутчица в поезде. Часть девчонок тоже попалась на эту же удочку. Ну а здесь, как водится, паспорта отобрали, пригрозили, что в лучшем случае они останутся калеками и кое-кому из строптивых это продемонстрировали. Остальные смирились.
Тетка, встретившая меня, оказалась кем-то вроде надзирательницы. Во всех помещениях, где девочки обслуживали клиентов, стояли скрытые камеры, не только снимавшие изображение, но и записывавшие звук. А внутри кухонных полок помещались экраны, где можно было и посмотреть и послушать все, что происходило в квартире.
Как менты подгадали время, когда нет охранников сего богоугодного заведения, я не знаю. А так парочка мордоворотов, меняясь сменами, присутствовала постоянно. Все это мне успела в суматохе шепнуть Вера.
Ну и начала меня ментура проверять по всем статьям: кто я, откуда, как попал в этот притон. А тут и прокуратура вмешалась. Не помогли даже послужные положительные характеристики, пока батя, завкафедрой наш, генерал NN, лично в прокуратуру не приехал и с тронной речью в защиту нерадивого меня не выступил. А уж у себя в кабинете он волю дал, я думал, убьет самолично, но он только матерной тирадой на два часа по времени ограничился. Хотя, мне и этого за глаза хватило.
Ну, а потом, в этом году, в начале осени, подвозил я парнишку. И рассказал он мне с его точки зрения прикольную историю. Мол, однажды в Интернет-кафе видел, как парень переписывается с другим парнем, а «ник» у него Лапуля 90-60-90. Он сначала решил, что этот Лапуля — «голубой», и потому пригляделся повнимательней, и даже, для проверки подозрения, попросил у парня закурить. Лапуля не отказал, завязалась короткая беседа, правда они друг другу не представились, и Лапуля сказал, что ему по кайфу так развлекаться. Дескать, они с одной девчонкой это придумали. Иногда они вместе сочиняют письма, иногда по отдельности.
Я поинтересовался, где это Интернет-кафе находится и оказалось, что в том же доме, где и туристическая фирма «Голубые дали». А в этой фирме работает Мух. Я попросил своего коллегу наведаться в это кафе, он там рядом живет. Ну, и подтвердилась информация. «Срисовал» коллега Аристарха. В том числе и по характерному жесту. Помнишь, увлекаясь, Мух начинает прищелкивать пальцами левой руки?
— Помню. И опять всплывает девушка. Смотри. Девушка предлагает попутчицам в поезде работу гувернанток и заманивает их в бордель. Девушку же упоминает сам Мух тому мальчишке в Интернет-кафе, — подвел итог Мишка. — Ох, правы французы, когда говорят — «сherchez la femme» — ищите женщину.
— Мне тоже все это подозрительно. Эх, жалко, что твое агентство не в Москве. Вы бы живо вывели эту девицу на чистую воду. Хотя… Мух общителен, как дворняжка. У него знакомых баб до черта лысого.
— Не торопи события, парень. Всему свое время. Девица и впрямь непростая, да обломается она. Не таких обламывало.
— А я еще подозреваю, что мои ребята меня не послушаются и влезут в эту историю. Им, видишь ли, лавры великого Шерлока Холмса покоя не дают. Что-то они там, похоже, задумали исследовать на предмет Муха. Черт, а я здесь. И не вырваться до Нового года. Я еще их тогда, не иначе, как сдуру, предостерег, рассказал — во что вляпался, чтобы, значит, на удочку Муха не попались. А теперь вон как все закрутилось.
— Ну не дураки же они совсем. В криминал не полезут. В крайнем случае, их менты остановят, чтоб не совались, куда не надо. Если следствие не закрыто, а я полагаю, что такое может быть, то все, кто в этом деле завязан, находятся под наблюдением. Так что их остановят, если слишком далеко зайдут. А пока пусть поиграют в сыщиков. Все лучше, чем по дискотекам шататься, да дурь курить и «колеса» глотать.
— Ну насчет наркоты — это не про них. Пива могут попить, могут и чего покрепче, если дома находятся, а в остальном ребята серьезные. Правда, романтики, мать их!
— Не гоношись, Базилио. Все пучком. Можно подумать, сам молодым не был.
— А что у тебя тут образовалось? Почему почерк на ту «свинью» похожий?
— А вот, видишь ли, друг дорогой, у нас тоже кто-то по электричкам промышляет, девок молодых с пути истинного сбивает. Обратилась к нам мать одной такой дурочки, — и Мишка начал рассказывать не менее захватывающую, но очень похожую историю.
— Да уж, — отозвался Васька. — Выходит, до хозяина набольшего еще не добрались.
— Выходит, что так, — согласился Конь. — Мы это дело вместе с ментами крутили. Уговорили мамашу официальное заявление написать в ментовку. Вовка Сизов в свое бывшее отделение отвел. Повезло тетке, что она как раз в том районе живет, где он когда-то работал. А так хрен бы нам дали в это ввязаться. Накрыли мы совместно парочку притонов, в одном еще и наркота обнаружилась. Но и они, коллеги бывшие Сизаря, тоже понимают, что это лишь верхушка айсберга.
Мы предложили свою добровольную помощь, если что где всплывет. Тут вроде еще один адресок засветился, но там, похоже, даже ментам не прорваться. Дом элитный, охрана, консьержки, камеры слежения, вход по пропускам. Единственный путь — завязать знакомство с кем-нибудь из жильцов, а там — по обстоятельствам. Ладно, ну их, сам знаешь куда. Расскажи-ка ты мне лучше о своих планах на будущее. Ты и впрямь жениться собрался?
— Я-то — да, а вот девушка моя пока в раздумьях, — Васька удрученно вздохнул и принялся изливать душу.
Г Л А В А  9.
Я вышла на работу. Не то, чтобы я туда рвалась, но сидеть целыми днями дома без дела скучно. Иван Сергеевич сдержал слово, молчал как партизан, и теперь уже от меня мои сослуживцы узнали причину моего долгого отсутствия. Муха они осудили безоговорочно, а про Ваську я пока не трепалась. Не понятно еще, чем все кончится, чего зря языками молоть.
 Присланную мной из командировки макулатуру успели занести в реестры, половину отдали на реставрацию. Разбухшие от влаги, запылившиеся, засиженные птицами и погрызенные мышами книги не могли быть поставлены на полки. Реставрационный отдел выл, но деваться им все равно некуда. Потому как среди древних фолиантов обнаружились издания XVIII века. Можно сказать, случайно затесались, неизвестно каким чудом завалялись в груде тряпья на чердаке ветхой деревенской избушки.
Хозяйка, древняя бабулька, только рукой махнула, мол, ищи ежели найдешь, какие-то книжки, кажется, еще валяются за сундуком у самой стенки. Когда я ей их показала, она даже удивилась. «Ну и на кой ляд они мне сдались, деточка? Забирай, может, кому сгодятся. А мне с ними возиться недосуг. В нашей-то деревне они уж точно без надобностев. Разве что на растопку. Раньше-то, до революции, здесь усадьба стояла графская. Теперь в ней клуб и сельсовет помещаются. Богато барин жил, книг у него, говорят, цельный дом был. Ну а после, известное дело, графа в кутузку, дом в пользу новой власти. А книги, какие от экстраприации той остались, народ на растопку растащил. Не пропадать же добру. Я их по молодости просмотрела, да и бросила. Кабы там что про любовь, а то все какие-то формулы математические да физические. Энто дед мой еще приволок. Говорил, что больно горят хорошо, потому как из натуральных материалов сделаны. Только нас дровами бог не обидел. Леса-то вон какие, коли с умом, и лес сохраним, и на протопку хватит». Когда я поинтересовалась, много ли она таких книг в печке сгноила, старушка сказала, что не помнит. Может десяток, а может и больше.
Вот так, господа хорошие, и добываются раритетные издания, когда по бездорожью в забытые богом и людьми деревеньки на кривой кобыле добираешься. А чаще всего они пропадают в печках. Летом-то разыскивать лучше. Впрочем, в слякоть и снег мы никуда не ездили. Редко когда. А летом в таких местах — благодать одна.
Я уткнулась в компьютер. В мои обязанности, помимо всего прочего, входило составлять подробные аннотации к книгам, включая описания каждого раздела, если это не художественная литература. И заносить все это на наш сайт. Ожидавшие ознакомления фолианты грудами высились на моем столе. Но я не жаловалась. За время моего отсутствия наши программисты подправили кое-что, и работа ускорилась. Не надо было теперь из-за каждой ошибки к ним бегать. Сама справлялась.
Компьютером у нас в отделе кроме меня и коллег-девчонок владел еще и Тургенич. Но лучше б не владел! Есть люди, совершенно несовместимые с некоторыми механизмами, делающие одни и те же ошибки, сколько им не объясняй. Компьютер — умная и злорадная машина — измывался над Тургеничем как мог. Наши же компьютерщики на меня молились. Потому что, если у деда что-то случалось, а случалось оно с частотой раз в десять минут, я в состоянии была ему помочь. А вот когда я по каким-то причинам отсутствовала, со всеми своими бедами он неизменно шел в компьютерный отдел.
— Иван Сергеевич, что вы сейчас сделали, на какую клавишу нажали? — вопрос был всегда один и тот же.
— Ой, не знаю… Я куда-то нечаянно ткнул, а оно вот… — следовал такой же неизменный ответ.
Работать с разными программами и разбираться во внутренностях компьютера меня научил Проц. Нет, собрать комп самостоятельно я, пожалуй, не могла, но на продвинутого пользователя Петькиными молитвами тянула. Мух временами злился, когда я вечера напролет зависала у Проца, осваивая очередную программу. И решил, что отомстил мне за эти отлучки тем, что пошел учиться на дизайнера и после окончания курсов сам пропадал у друзей, овладевая новыми знаниями. Не знаю, как ему, а мне Петькины уроки пригодились. «Не в тот ты институт пошла, детка!» — постоянно пенял Тургенич, с восхищением глядя, как я исправляю то, что он в очередной раз натворил. Я же поминала про себя Петруччио самыми добрыми и благодарными словами.
Я проглядывала электронную почту, когда зазвонил мобильник. Гошка сообщал, что через час будет у меня. Пришлось срываться с работы. Тургенич, впрочем, не возражал, потому как на сегодня он свой план компьютерных ЧП уже выполнил и даже перевыполнил. Забежав по дороге в магазин, я умудрилась попасть домой за пять минут до прихода гостя.
Гошка ввалился ко мне уставший, но сияющий, как медный таз.
— Юлька, я нашел, чем тебе помочь! — заявил он с порога.
— Да? И чем?
— Я нашел тебе экстрасенса. Причем московского.
— Давай-ка сначала поужинаем, а потом ты все расскажешь по порядку.
Похоже, Гошка даже не чувствовал вкуса еды, так его захватил рассказ.
— Представляешь, Мышь, мы с ним в одном купе оказались. А случайностей не бывает! Ну я ему и рассказал про картину. Классный мужик, знающий! Можешь мне поверить. У меня еще есть три дня, которые я могу провести в Москве, надо тут в парочку мест съездить по работе. Но я ведь не целый день буду там торчать. Так что созвонимся с этим мужиком и сходим к нему.
— Сколько это будет стоить?
— Консультация предварительная — двадцать баксов, работа — двести. Оплата — по результату.
— А как я узнаю, что результат положительный?
— Ну, он тебе все скажет. В крайнем случае, сунем картину Стелкиным собакам под нос.
— Да. Это наверняка. Баська с Буськой не соврут, даже если ваши с Леликом приборы откажут. Он, кстати, тоже хотел поприсутствовать.
— Вряд ли его пустят. Лев Борисыч сказал, что такие вещи в присутствии посторонних не делаются. Чтобы не ставить на них дополнительную защиту и не расходовать энергию зря. Он даже мне отказал, хотя я просился. Объяснил тем, что квалификация у меня слишком низкая, а потому и защитное поле слабовато. А хватануть всякой дряни я могу до черта лысого. Потому что чувствительность повышена, а сил мало. Но он заверил, что у меня есть данные и чтобы я не бросал это, а занимался. И обещал, что даст список литературы.
— Ладно. Звони своему волшебнику.
Гошка договорился на послезавтра на шесть вечера. Опять с работы отпрашиваться. Ну, да ладно. Это будет пятница, впереди выходные, дед не будет возражать. Особенно, если объясню — в чем дело. Лелик, кстати, так и так не смог бы поехать по причине присутствия на какой-то научной конференции в Чкаловске.
Вот и вышло, что ко Льву Борисычу мы отправились с Гошкой.
Экстасенс принимал не в офисе, а на дому. И дом его находился у черта на рогах, где-то в районе Планерной. От метро мы еще несколько остановок тряслись в переполненном автобусе, потом некоторое время блуждали, разыскивая нужный дом. И чем ближе мы подходили, тем сильнее я начинала волноваться. Злополучная картина, завернутая все в ту же газету, болталась в руке, норовя углами рамы разодрать целлофановый пакет.
Льву Борисычу было лет сорок. Очень высокий, довольно плотный, гладко выбритый, в джинсах и свободной рубашке навыпуск, скрывающей небольшое брюшко. И лысый, как бильярдный шар.
В большой трехкомнатной квартире, обставленной со вкусом, одна из комнат являлась его рабочим кабинетом. В комнате стоял письменный стол, два глубоких мягких кресла и софа. Одну стену занимали книжные полки и стеллажи, на которых помещался музыкальный центр, огромное количество книг, а также всевозможные колдовские штучки — шары из разных камней, пирамидки, иконы, свечи, курительные палочки и баночки с эфирными маслами. На полу лежал толстый мягкий ковер, а на других стенах и под люстрой висели разнообразные колокольчики. Одним словом, если колдун и хотел производить впечатление на своих пациентов, то это ему вполне удавалось.
Хозяин уселся за стол, а нас с Гошкой усадил в кресла. И начал расспрашивать так, как будто ничего не знал. Я рассказывала, а сама исподтишка изучала загадочного дяденьку. Держался он ровно, с достоинством, порой шутил. В заключение сказал:
— Юля, картину вы оставите мне, на ней сильная порча. Но порча есть и на вас. Самое ближайшее благоприятное по звездам время для снятия этой дряни — воскресенье. Пять часов вечера. Вы приедете ко мне, дорогу теперь знаете. Поскольку вы не крещеная, то нам придется провести некий обряд, заменяющий крещение. Возьмите с собой чистую рубашку или кофту и нижнее белье. Я приготовлю для вас специальную воду, вы ею оботретесь и наденете все чистое. И узнайте в церкви, когда вас могут окрестить. Потому что я должен рассчитать силу защитного поля, которую вам передаст приготовленная мною вода. Картина же полежит у меня пару недель. Я окружу ее ментальным барьером, и он не даст злу вырваться наружу. А после того, как вы примете обряд крещения, и таким образом разорвете с ней связь, я сниму порчу. Вы согласны?
— Да, конечно. Значит в воскресенье, в пять часов.
— И приезжайте одна. Я вас потом провожу, чтобы не страшно было возвращаться.
— А что можно есть и пить? — спросил Гошка.
— Сильно не наедаться, мясного и жирного не есть, спиртного не употреблять, а в воскресенье только очень легкий завтрак. Воды же, в смысле чая или сока, можно пить сколько угодно. Здесь ограничений нет.
— А вы сможете сказать, кто это оказался такой доброжелательный?
— Не знаю. Насколько я понял, над ней потрудилось несколько человек. И на «старые дрожжи», наложили новую информацию. К вам этот «подарочек» принесла молодая женщина. Точнее пока не скажу. А первоисточник надо искать много лет назад. К вам он отношения не имеет, но старые дрожжи есть старые дрожжи. И, пожалуй, что, не в Москве, а, скорее всего, в Сибири.
— Где?!!
— А что тут удивительного? Бывали случаи, когда подобные предметы попадали к нам даже из Африки. Так что в вашем случае — это еще цветочки. Наше это, российское колдовство. С Вуду справиться куда сложнее. Один я бы не взялся. Только с коллегами.
— А что такое Вуду?
— Вуду? Это африканский шаманизм. Очень сильная вещь.
На этой содержательной ноте мы распрощались.
***
— Не будет нам толку от этого колдуна, Игнат. Не сумел он определить откуда мы взялись.
— Погоди отчаиваться, барин. Бабка-то, что нам работенку удружила, как раз из Сибири и есть. Ну, попутал маленько, с каждым может случиться. А уж в этом доме она, старуха то есть, до нас нипочем не доберется.
— Может, ты и прав. Поглядим. Да только что-то нет у меня веры этому колдуну. Не освободит он нас. Зря мы надеемся.
— Да что ты, барин. Ты ж только глянь, тут от колдовства аж воздух дрожит. Не чета энтот ворожей той бабке. Все сладится, вот увидишь.
***
— Ну, как тебе экстрасенс? — спросил Гошка, когда мы вышли на улицу и зашагали к остановке автобуса.
— Серьезный мужик. Похоже, дело свое знает. Неужели в воскресенье я избавлюсь от этой заразы? Даже не верится.
— Ну, частично ты уже от нее избавилась. Картина-то у него осталась.
— Что не может не радовать.
Время до визита к экстрасенсу пролетело незаметно, правда в церковь я так и не попала, как-то забыла о ней, и вспомнила только в самый последний момент. Ничего, попрошу зарядить эту самую волшебную воду на месяц, за это время и окреститься успею.
 Бегемот настаивал, что он меня отвезет.
— Ты не получил квиточек о прохождении техосмотра, Валер, — отговаривалась я.
— Плевать. Если правил не нарушать и ехать окольными путями, никто не остановит. Ну, в крайнем случае, штраф заплачу.
— Но я должна приехать одна.
— А я в машине посижу и подожду тебя.
Я подумала, и согласилась.
К волшебнику меня сопровождала вся троица — Валерка за рулем, Проц и Вовка — группа поддержки.
— Мы Ваське обещали, что в его отсутствие с тобой ничего плохого не произойдет! — гордо заявил Рыжий.
— А если мне люстра на голову упадет, когда я одна буду? Что вы тогда сделаете?
— А мы, дежурство установим, — невозмутимо ответил Проц. — Какая разница, где к экзаменам готовиться.
— И на работу меня будете сопровождать?
— И забирать с работы, — подтвердил Бегемот.
— Ну все, привет коту Ваське, — сопротивление мое подавили, можно сказать, в зародыше.
— Большой Брат Базилио этого бы не одобрил, в смысле привета. Он ему без надобности. Поскольку, сдается, что на «привет» ты заменила некое нецензурное слово, — с видом профессора, защитившего докторскую диссертацию по происхождению русской брани, выдал Рыжий.
Вот и поговори с охламонами!
Мальчишки остались в машине, а я, прихватив пакет с чистыми вещами, отправилась к экстрасенсу.
В кабинете Льва Борисыча горели свечи, звучала тихая спокойная музыка. Сам хозяин был сегодня какой-то другой. Нет, одежда на нем осталась прежней — джинсы и рубашка — но что-то явно изменилось. Смотрел он на меня как-то очень уж проникновенно, говорил мягко, с полуулыбкой. Впрочем, не разбираюсь я в ритуалах снятия порчи. Видимо, так предусматривалось правилами, чтобы пациенты не волновались.
— Юленька, вы должны знать, что вид порчи, наложенной на вас, называется: «венец безбрачия». Ваш бывший муж этому не подвержен. Сила воздействия заведомо распределилась так, чтобы вызвать у него лишь раздражение по отношению к вам. А вы по задумке наложившего порчу должны были бы никогда больше не выйти замуж.
Опаньки. Может быть, потому и отказала я Ваське? Ну уж нет. Своей судьбой я буду распоряжаться самостоятельно. И плевать на всякие там порчи, тем паче, что ее сейчас все равно снимут.
 — Воздействие производилось на репродуктивные органы, — продолжал между тем Лев Борисыч, — щитовидку и гипофиз. За что отвечают первые, думаю, объяснять не надо, гипофиз контролирует репродукцию и интуицию, а щитовидка — эмоции. Как видите, все сходится. Если учесть, что с деторождением у вас проблемы, хотя это тоже решаемо, то после наложения порчи шансы иметь детей вообще свелись к нулю. Порчу накладывала старая бездетная женщина, достаточно сильная колдунья. Живет где-то в глубинке, в европейской части России. И это на сегодняшний день вся информация о ней, которая мне открылась. Кстати и «старые дрожжи» все-таки тоже из нашей средней полосы, так что географически старушка и рама, если так можно выразиться, совпали. Возможно, бабка раньше где-то в Сибири обреталась, потому мне и показалось поначалу, что доски издалека приехали. Вот и все, что я хотел сказать, прежде, чем мы начнем.
Сейчас вы встанете на середину комнаты, прямо под колокольчики, что висят на люстре, закроете глаза и расслабитесь. Тело может потяжелеть, голова слегка закружиться, вам может захотеться смеяться, плакать, кричать, броситься к кому-нибудь на шею. Это нормально. Все реагируют по-разному. Ну, прошу на сцену, — экстрасенс улыбнулся.
Я улыбнулась в ответ и пристроилась под колокольчиками. Глаза закрылись сами, как будто жили отдельной от всего остального тела жизнью. Лев Борисыч стоял сзади меня и, похоже, делал какие-то пассы руками, держа в каждой по зажженной свече. Музыка зазвучала немножко громче. Тело действительно потяжелело, будто свинцом налилось, и вместе с тем меня начало слегка качать в разные стороны. Экстрасенс что-то шептал, но слов было не разобрать. Постепенно тяжесть уходила и я перестала ее чувствовать, а тело становилось легким, как пушинка, мне хотелось взлететь и кружиться в теплых потоках воздуха. А потом я вообще перестала что-либо соображать, потому что совершенно неожиданно во мне проснулось дикое вожделение ко всем мужикам вообще, и ко Льву Борисычу в частности.
— Пойдем, малышка, только глаза не открывай, я проведу тебя в ванную, чтобы обтереть заговоренной водой, — ласково и чувственно прошептал Лев Борисыч, нежно взял меня за руку, и как безмозглую и покорную игрушку на веревочке повлек за собой.
***
— А ты, Игнат, говорил, что я кобель. Какое там — я, да даже наш Бобик этому колдуну в подметки не годится.
— Да кто ж мог знать, барин? Ведь колдует-то он сильно, была бы кожа, мурашки бы побежали, ей-богу. Ты не переживай, пусть себе резвится с девкой, главное, чтобы нас освободил. А от нее не убудет. Слыхал, небось, что с детками у нее проблема. Прям, как у моей Матрены. Так что ей одним мужиком больше, одним меньше, нам без разницы.
— Нет, Игнат, неправильно это. Он ведь хозяйку нашу на блуд хитрым колдовством заманил. Не по своей воле она за ним пошла.
— Ну и что? Нам-то какое дело? Коли мужик без этого не могет, так и хрен с ним. Мужик все-таки. Ты погоди, сейчас они там, ну, того-этого, а потом он и для нас все справит.
***
— Раздевайся, Юленька. Я помогу.
Я начала расстегивать пуговицы на блузке, пытаясь не показать своего вожделения, но вдруг нечаянно за что-то задела и непроизвольно открыла глаза. В ванной тоже горели свечи, пахло эфирными маслами или благовониями (не разбираюсь я в этом). От воды в джакузи поднимался пар. Оказалось, я коснулась Льва Борисыча. Он стоял передо мной абсолютно голый и на сто процентов готовый к любовной игре. Капельки смегмы тихонько сползали вниз по задранному в небо мужскому естеству, поблескивая в неровном свете свечей, как и капельки пота на лысине.
Увидев, что я открыла глаза, Лев Борисыч крепко взял меня за плечи и притянул к себе.
— Иди ко мне, девочка, — прохрипел он, припадая мокрыми губами к моей шее, — иди скорей, маленькая, осталось последнее действие, и порча будет снята навсегда.
И в этот момент я, если так можно выразиться, резко протрезвела. Уж и не знаю — почему. Что-то выбило мое тело из колеи вожделения и вернуло к действительности. С макушки до пяток меня сотрясло дикое физическое отвращение.
— Да пошел ты… — в выражениях я не стеснялась.
Со всей дури саданув коленкой по мужскому достоинству и за счет такого нехитрого но эффективного действия освободившись из потных наглых объятий, я легонько подтолкнула Льва Борисыча в джакузи, где он благополучно и приводнился, не переставая завывать, как раненый игуанодон. Однако сочувствия к козлине у меня не родилось. Не раздумывая, я пулей вылетела из ванной, в одну руку, забежав в кабинет, схватила картину, в другую — куртку и сумку, висевшие на вешалке в прихожей, запрыгнула в сапоги и выскочила из квартиры. Кажется, на все ушло не больше минуты. Какого черта мне понадобилось забирать окаянную картину, я в запарке не поняла, а потом уже поздно было возвращать ее обратно. Что поделаешь, дура, она и в Африке дура!
— Козел! — рявкнула я в захлопнувшуюся с грохотом металлическую дверь и помчалась вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.
Увидев меня, мальчишки переполошились не на шутку.
— Домой, быстро! — выдохнула я.
Бегемот, по инерции, подчинился без слов и рванул почему-то задним ходом, чуть не воткнулся в сугроб багажником, утопив в снегу бампер, потом сообразил, что погорячился, и «пятерка» понеслась по дворам, взвизгивая тормозами на поворотах. Вылетев на оживленную трассу, Валерка выровнял скорость и пошел в потоке. До этого момента в машине царила гробовая тишина, нарушаемая только шуршанием куртки, которую я судорожно пыталась натянуть, трясясь на заднем сидении от бешенства и отвращения одновременно. Левый рукав блузки почему-то закатался чуть ли не до плеча. Вытащив руку, я поняла, что пуговица на манжете не застегнута. Вернее, она просто отсутствовала. Черт, ведь собиралась ее пришить покрепче и забыла. Теперь придется менять все — запасных у меня не осталось. Понятно, что это не добавило мне радостных эмоций.
— Что случилось, Юлька? — спросил Володька, помогая мне управиться с курткой и с незастегнутым рукавом блузки, обнимая за плечи и прижимая к себе. — Почему ты так трясешься?
Я, опять же в запарке, чуть было не вырвалась из дружеских объятий, памятуя недавний порыв Льва Борисыча.
— Мышонок, маленький мой, все хорошо, — в голосе Рыжика звучали одновременно Васькины и Томкины интонации.
Это меня доконало. Я разревелась. Рыжий шептал мне на ухо что-то ласковое, гладил по плечам и по лицу, целовал в макушку. Через какое-то время я обрела способность говорить. Проц сунул мне прикуренную сигарету, я несколько раз судорожно затянулась и поведала миру свою печальную повесть.
— И пуговицу вот где-то потеряла, а запасные все кончились, — подвела я итог событиям сегодняшнего дня.
— Пусть потеря пуговицы будет твоей самой большой бедой в этой жизни, — фыркнул Петька. — Нашла о чем горевать. Чертов колдун, чтоб ему пусто было!.. — далее последовал совсем непечатный текст, дружно поддержанный всеми.
Бегемот открыл окно, потому что от сигаретного дыма у всех начали слезиться глаза. Ненормативная лексика вырвалась из салона машины и понеслась над заснеженной Москвой, подгоняемая ветром. Поток ее не прекращался до самого моего дома.
Когда страсти немного улеглись, я, заваривая очередную порцию чая, наконец, пришла к твердому убеждению.
— Все, мужики. Больше никаких экстрасенсов, колдунов, волшебников, церковников, сектантов и прочей хрени. Гори оно все огнем. Пусть картинка валяется на антресолях, завернутая в пакет из-под материнской платы. Рано или поздно объявится та стерва, что мне ее подсунула. И тогда я надену эту порченную дрянь стерве на голову и спущу эту суку с лестницы. И пусть она шею себе сломает, сволочь драная.
— А мы поможем, — хохотнул Бегемот.
— И представим все, как несчастный случай, — поддакнул Проц.
— Мол, девушка нечаянно оступилась, мы хотели помочь, да она так резво летела вниз, что не успели, — Рыжий присоединился к мужикам.
— Значит, на том и порешили, — подвела я итог и направилась в ванную принять душ, чтобы смыть с себя остатки пережитого потрясения.
Пока я плескалась, на кухне прошло короткое конструктивное совещание.
— Пора нам приступать к активным действиям, мужики, — тихо сказал Проц.
— Да. Нам во что бы то ни стало надо раздобыть доказательства, что картину подбросила Рената, — поддержал Вовка. — Больше некому.
— Это, господа сыщики, пожалуй, самое сложное. Но искать все равно придется, — согласился Бегемот.
— Тогда собираем команду в ближайшее время, только надо подгадать, чтобы наш рыцарь не работал.
— Он выходной во вторник и в среду, — вспомнил Валерка. — Мы хотели масло поменять в машине. А курсовой у меня в пятницу. Прочие лекции не в счет.
— У меня в среду зачет, — сообщил Проц.
— И у меня тоже, — присоединился Володька.
— Значит, либо в среду вечером, либо во вторник, — Валерка в раздумье почесал переносицу.
— Лучше в среду после института. Зачеты сданы, ничего не давит на психику, а у тебя будет еще четверг на подготовку. Ну и понедельник со вторником, — Рыжий, глядя на Бегемота, тоже машинально почесал переносицу.
— Мужики, а почему бы нам не придумать систему условных знаков? Иногда ведь очень нужно на что-то обратить внимание товарища, а вокруг куча народу, — озарила Проца идея. — Вот, например, согласие можно обозначать почесыванием переносицы, а несогласие подергиванием мочки уха. Ну и так далее.
— И превратимся из сыщиков в масонскую ложу, — фыркнул Рыжий. — Но, кроме шуток, идея классная. Я — за.
Двое оставшихся сыщиков демонстративно заскребли носы.
— Заметано, мужики!
— Что это у вас заметано? — спросила я, выходя из ванной. — Какую каверзу еще придумали?
Лучше всех меня дурить всегда получалось у Проца. Я и на этот раз ничего не заподозрила, когда он с невинной улыбкой младенца выдал программу на гора:
— Как сдаем сессию, устраиваем грандиозный праздник, на который приглашаются все желающие.
— А когда вы ее сдаете?
— В конце января последний экзамен. Где-то в двадцатых числах.
Я неожиданно вспомнила, как весело бывало у нас в доме, когда собиралась большая компания. Последний такой праздник состоялся перед Новым Годом, в Мухов день рождения, 20 декабря. Ему исполнялось тридцать лет. Юбилей, можно сказать. Мы заготовили кучу маленьких призов, придумали разные шарады и игры, мальчишки сочинили целый капустник, который разыграли в лицах, сопровождая действо смешными песенками. Муха завалили подарками и цветами. Васька преподнес ему огромный тюк, перевязанный лентами, и заставил развязать. Под первым слоем бумаги оказался такой же второй, под вторым третий. Короче, когда Мух добрался до подарка (карманных часов на цепочке), вокруг него скопились горы макулатуры и штук двадцать разноцветных ленточек. Тогда собралось человек пятнадцать гостей. Праздновали у Валентины с Лехой, а у нас раздевались.
— Ребята, а вы помните прошлогодний день рождения Муха?
Мальчишки ненадолго замолчали.
— Ты хочешь сказать, что картину подбросили именно тогда? — спросил Проц.
— Лучшего времени не найти, — согласился Рыжий. — Куча народу, суматоха, гулянка и все такое прочее. Никто ни за кем не следил. Да и зачем?
— И никто не мешал этой стерве подсунуть свой подарочек — резюмировал Бегемот.
— Если тебе этот экстрасенсный хмырь не соврал, то в дело замешана женщина. И это более вероятно, потому как логично. Зачем мужику вязаться в подобные расклады? — Проц налил себе еще чаю. — Молодая женщина, что интересно. И, заметьте, что все мы почему-то думаем о Ренате.
— Но и мужика нельзя исключать. Просто, на всякий случай, чтобы не пропустить виновника, — заметил Бегемот. — И экстрасенсы, бывает, ошибаются. Непогрешим только всевышний. Да и это, при желании, можно оспорить, если с умом подойти.
— А может быть, их вообще было двое, причем в разных вариантах. Пока мы не знаем наверняка, нельзя сбрасывать со счетов никого. Да и вариантов-то всего три: две бабы, баба и мужик, два мужика, — рассуждал вслух Вовка. — Хотя нет. Два мужика — это перебор.
— Слушайте, — вспомнила я. — Мы же со Стелкой список составляли, тех, кто у меня за этот год побывал. Сейчас принесу, и мы его скорректируем общими усилиями. Да и вот еще что. Ежели кто дорожит моей дружбой, попрошу учесть следующее. Большой Брат Базилио ни сном ни духом не должен знать обо всем, что завертелось вокруг картины, и о моем сегодняшнем походе к лысому козлу тем более. Объясняю на пальцах. Васька мне не муж. И клятв верности я ему не давала. Тем не менее, если какой-то придурок решил попробовать меня соблазнить, то это не та история, которую наш любезный Базиль воспримет адекватно. А про картину? Васька слишком серьезный мужик и во всю эту чертовщину не поверит, а нас поднимет на смех. Вопросы есть?
Вопросов не последовало. Ребята молча, не сговариваясь, зажмурили глаза, заткнули уши и сжали губы, что в нашей компании расшифровывалось, как: «ничего не слышу, ничего не вижу и не знаю, ничего никому не скажу».
…Лев Борисыч сидел на диване и курил. Ушибленное место все еще болело, но боль постепенно отпускала, сдаваясь под двойной порцией баралгина. Хотелось коньяку, но экстрасенс знал, что после приема таблеток употреблять спиртное нельзя. Чертова девка! Ночью возвращается жена из длительной командировки, а он ничего не может. И ведь не объяснишь причину. Вероника сразу подаст на развод. А тогда прощай квартира, машина, налаженный бизнес, клиентура. В славном городе …ске, откуда Лев Борисыч был родом, от неизвестных экстрасенсов непросвещенный народ шарахался как черт от ладана. А просвещенный предпочитал ездить в Москву или к знакомым бабкам в округе. И потому обзавестись клиентурой в родном городе, где его в новом качестве никто не знает, — гиблое дело.
Экстрасенсорикой Лев увлекся в Москве, уже будучи женатым на молодой бизнес-леди. Постепенно пошел в гору, оставив работу в заштатной юридической конторе.
Неожиданно Лев Борисыч вспомнил о чудодейственном средстве под названием «Виагра». Настроение сразу улучшилось. Он перестал проклинать дурную девку, и задумался о работе, которую не довел до конца. И схватился за голову. Телефона девчонки он не знал: определитель номера не сработал, и предупредить ее Лев Борисыч не мог. А предупреждать было о чем.
Вследствие незаконченной работы, барышня приобрела повышенную астральную чувствительность, ее энергетическая оболочка зияла незаштопанными дырами, куда могло ввинтиться все, что угодно, а картина может активизироваться в любой момент, и тогда последствия непредсказуемы — от недоразумений и полтергейста до летального исхода. Самой страшной действительно являлась рама. Похоже, на этих деревяшках на самом деле кого-то убили, и перед этим было произнесено проклятие, ну а пролитая кровь, естественно, требовала отмщения. Так или иначе, рама впитала четкий след насильственной смерти, в силу своей энергетической структуры (дуб все-таки), сохраняя информацию десятилетиями. А сверху добавилась ворожба.
Взгляд экстрасенса, бесцельно блуждая по комнате, скользнул по ковру. На мягком ворсе что-то поблескивало. Кряхтя, Лев Борисыч нагнулся и поднял маленькую перламутровую пуговку. Повертел в руках и облегченно вздохнул. Пуговка не человек, но через нее он сможет защитить девушку хотя бы от летального исхода, который нельзя исключать. Забыв про личные амбиции и переживания, Лев Борисыч взялся за дело. Он был неисправимым бабником и время от времени по обоюдному согласию пользовался услугами своих пациенток, но работу, тем не менее, всегда доводил до конца. Поместив пуговку на тумбочку у окна, он создал вокруг нее защитное поле и произнес наговор от смерти. Теперь, если что-то страшное и произойдет, то пуговка рассыплется в пыль, приняв удар на себя, а девушка останется жива.
***
— Проклятая девка! Ну что б ей маленько потерпеть? Так нет, скакнула как коза и все испортила! Ты, барин, как хочешь, а теперь у нас точно есть повод извести ее! Личный, так сказать, антерес. Это ж надо — такое важное дело сорвала, ну прямо под корень!
— Вот чувствовал я, Игнат, что не заладится с этим колдуном, а ты все меня отговаривал. Ан, прав-то я оказался. А девку совсем изведем. Дай только срок. Теперь это и в самом деле наш кровный интерес. Может, мы с тобой где и просчитались, но чтоб настолько! Нет, это чья-то злая воля. Ну и до этого вольщика мы тоже доберемся. Никто не уйдет живым!
— Ой, барин, ну-ка прислушайся, может мне показалось?
— Что?
— Не знаю, а только кто-то то ли ворожит, то ли колдует, чтобы девку проклятую защитить.
— Нет, пожалуй, тебе не показалось. Это, Игнат, колдун кобелячий. Ну да мы его все равно одолеем. Не сможет он нам помешать. А вот инфлюэнца зато очень поможет. Мы сейчас с тобой начнем ускорять ее приход в этот дом.
— Сложновато, барин, в этой-то обертке. Ишь, чего придумали, студенты окаянные. И где токо такую бумагу-то раздобыли?
— Где раздобыли, не знаю, но, ты, Игнат, не волнуйся, способ есть из нее ненадолго выбираться. Я тебе сейчас покажу. А больше нам пока и не требуется. Надо силы поберечь, чтобы охранное колдовство того кобеля развеять.
— А выбраться и впрямь просто, барин. А что ж это было-то? Такие… маленькие, светят и мельтешат?
— Это, Игнат атомы и молекулы, из них все в мире состоит.
— И мы с тобой тоже, барин?
— И мы с тобой… хотя… ну раньше-то точно состояли, пока живы были.
 — Как это я сам не додумался?
— Знаний тебе не хватило, Игнат. А я припомнил кое-что из университетского курса, вот и сообразил.
— Да, барин, наука — великая сила. А ничего там в твоей науке нет такого, что бы нам помогло от охранного колдовства побыстрее избавиться?
— Может и есть, Игнат. Ты помолчи пока, а я повспоминаю. Хоть и много воды утекло, почитай, целый век с хвостиком, а не может такого быть, чтобы ничего не нашлось. Наука, как ты правильно сказал, — великая сила!
  Г Л А В А 10.
Уже вторые выходные подряд Леха корпел над рисунком герба доблестного рыцаря Айвенго. Активное участие в творческом процессе принимало юное дарование на почве живописи — Витек. (Свой личный герб Витек уже сделал, и чертежный лист формата А3 теперь красовался над его письменным столом рядом с календарем, расписанием уроков и картой мира.)
Девять предыдущих эскизов, изготовленных Лехой самостоятельно, были забракованы за недостаточной точностью отображения идеи, и сейчас отец и сын совместно трудились над десятым вариантом. Папа помогал себе пивом с сухариками, а Витек — (по причине малолетства) — томатным соком с бабушкиными пирожками. Иными словами, работа кипела.
Лучше всего получались макаронины в завитушках, изображающие дорогу на фоне бескрайнего поля с овсами. Небо и солнце тоже соответствовали задуманному. Несколько кривокособокий автобус опять же гляделся весьма недурно, потому что Витек, озаренный папиной творческой фантазией и одобренный им же безоговорочно, стилизовал колеса автобуса в лошадиные ноги на роликовых коньках. Правда, получалось, что ноги-колеса то ли взбрыкивают, то ли разъезжаются в разные стороны и совершенно непропорциональны по отношению друг к другу, но на такие мелочи творцы внимания не обращали, потому что в гербе главное — идея. В энциклопедии доисторических животных после долгих прикидок выбрали цвет коня-автобуса — зеленовато-коричневый, как у грозного тиранозавра, что замечательно сочеталось с буйно зеленеющими овсами, особенно после того, как Витек уже по собственной инициативе пририсовал рыцарскому скакуну ярко-оранжевые гриву и хвост.
По большому счету, после всех модернизаций автобус скорее напоминал авангардистскую лошадь с окнами и дверями на туловище, нежели механическое транспортное средство. Однако Леха был доволен. Десятый эскиз имел все шансы на удачу! Оранжевый хвост на крупе, помещавшийся строго в центре прорисованной там дверцы и похожий на праздничную метлу дворника, весело и гордо развевался по ветру. Спереди, на голове лошади, олицетворяющей стилизованную ростру , светились два ярко-голубых глаза с длинными загнутыми кверху ресницами. Вследствие того, что глаза получились разного размера, создавалось впечатление, что лошадь задорно подмигивает. Витек высказал пожелание, что лошадка непременно должна улыбаться, Леха согласился, и ей пририсовали немножко кривоватую улыбку, зато, что называется, от уха до уха.
Останки врагов, раздавленные колесами боевого коня, скорее походили на кучки непонятной субстанции, но Витек заявил, что так им, врагам, и надо, и в следующий раз не будут лезть на рожон. Отец с гордостью посмотрел на сына. Мои гены, вынес он безапелляционное заключение.
Дальше же начинались трудности. Необходимо было изобразить архангела со щитом и мечом, а также некую полуприкрытую греческую девицу, в смысле богиню, имя которой Леха опять позабыл. Нужных справочников, чтобы посмотреть, как все это рисуется, в доме не оказалось. Леха взгрустнул, в расстроенных чувствах принял пива, и тут его озарило.
 — Витек! Богиню нарисуем с маминой фотографии, где мы на пляже в Египте, а архангела ты будешь рисовать, эта… с меня! Погоди, я сейчас, — и Леха, недолго думая, принялся переодеваться в архангельский наряд.
Малолетний Витек, никогда в глаза не видевший архангелов, но веривший в папу беззаветно, пришел в неописуемый восторг. Леха, разоблачившись до семейных трусов, кои решил прикрыть банным полотенцем с изображением райских птиц, обвязал пушистое полотнище вокруг бедер, почему-то нервно подпрыгивая на одной ноге. Оказалось, что вторая угодила в густую мыльную лужу на полу в ванной, но вытираться было некогда. Не теряя даром времени, новоявленный архангел тут же нацепил на себя вместо рубашки свою рабочую жилетку со множеством необходимых и полезных карманов и сильно расходящуюся между пуговицами на брюхе, из-за чего в образовавшиеся отверстия тут же полезла густая растительность, в изобилии оное же брюхо и покрывавшая.
Утерев трудовой пот, Леха глотнул еще пивка, хрумкнул сухариком и нахлобучил на лысеющую голову воронку веселенького голубого цвета, через которую обычно заливал бензин, натянул на ноги длинные шерстяные носки, призванные служить стилизованными архангельскими сапогами, в процессе чего чуть не поскользнулся мыльной пяткой на паласе, а в руки вместо щита и меча приспособил большую крышку от кастрюли и внушительный разделочный нож.
Носки, правда, оказались с дырками — одной на большом пальце, другой на все той же мыльной пятке, воронка отвратительно воняла то ли бензином, то ли еще чем, карманы у жилетки оттопыривались. Неожиданно Леха подумал, что носки — это не серьезно, и полез на антресоли за резиновыми сапогами. Однако долгие поиски ни к чему не привели — сапоги как сквозь землю провалились. Зато нашлись старые валенки с калошами. Этот вариант показался доблестному рыцарю Айвенго даже удачнее, и он, недолго думая, натянул их на ноги.
Во всем этом наряде папа больше напоминал Железного Дровосека из сказки про Изумрудный город, вырвавшегося из специальной масляной бани и сломя голову помчавшегося на войну с Урфином Джусом. Но такие мелочи не имели для Витька никакого значения.
 — Рисуй, Витек! — скомандовал новоиспеченный и экипированный по полной программе архангел, и юный художник начал творить.
Через полчаса изображение архангела было готово. Леха долго смотрел на рисунок и мучительно вспоминал, что они упустили. Вроде бы все на месте: и воронка в виде шлема, и жилетка с карманами, олицетворяющая латы, сквозь которую художественно-правдиво проступало волосатое брюхо, и полотенце, и серые деревенские валенки с блестящими черными калошами, не говоря уже о крышке от кастрюли и ноже, но чего-то явно недоставало. Пока Леха переодевался обратно в тренировочный костюм, так и забыв снять дырявые носки, мысль его лихорадочно работала.
Витек тем временем положил перед собой фотографию мамы на знойном пляже под пальмой и принялся увековечивать Валентину для истории. Валентина после родов стала дамой достаточно плотной, но юный Витек и богинь тоже никогда не видел. Поэтому он изобразил маму такой, какой ее запечатлел фотограф — пышнотелая улыбающаяся загорелая женщина в открытом купальнике и игривой панамке, с пляжной сумкой на согнутой правой руке и с полуочищенным и надкушенным бананом — в левой, на фоне раскидистой пальмы. Кусок южного плода явно подразумевался за оттопыренной щекой.
Пока сын трудился, Леха, приняв для бодрости и ускорения мыслительного процесса еще пивка, наконец, вспомнил, что не так с архангелом.
 — Витек, у архангела должны быть крылья!
 — Какие, пап? Как у орла или как у гуся? А может, как у птеродактиля?
 — Как у лебедя, сынок. Белые, большие и пушистые.
Лебедей Витек этим летом видел в зоопарке, и поэтому проблем не возникло. Правда, крылья почему-то получились как-то неожиданно на уровне того места, где у Лехи когда-то помещалась талия, и больше прикрывали архангелу задницу, чем спину, но в таком важном деле, как создание гербов, не до мелочей. Архангел гордо парил над зеленеющими овсами, воздев меч к веснушчатому улыбающемуся солнцу. Из-под автомобильной воронки-шлема на голове во все стороны торчали редкие Лехины лохмы. Колористику ребенок воспроизвел, что называется, с натуры, но даже расплывшиеся райские птицы на банном полотенце картину не портили.
Мама так вообще смотрелась просто замечательно. Особенно хорошо вышел красный купальник, и мама выглядела в нем даже прекраснее, чем на фотографии! Но лучше всего, конечно, получился банан, как в надкушенном виде, так и за маминой щекой. Раскидистая пальма торчала из овсов на сей раз раскуроченной метлой, что означало по замыслу Витька шелестящую листву под легким летним ветерком.
 — Теперь надо придумать и написать девиз. У всякого уважающего себя рыцаря, эта, на гербе всегда красовался девиз, ну за что он, значит, был готов любому морду начистить с пристрастием.
 — А с пристрастием — это как? — поинтересовался сын доблестного рыцаря Айвенго.
 — А это значит добросовестно, — ответствовал рыцарь. — Впрочем, девиз — дело серьезное. На скорую руку не придумывается. Тут надобно поразмыслить.
Витек всецело поддержал папу, однако вместо того, чтобы размышлять, утомленные творческим процессом создатели герба отправились на кухню ужинать.
Валентина все еще трудилась над годовым отчетом и по этой причине приходила поздно. В те дни, когда Леха был выходной, с Витьком сидел он, а когда работал, то бабушка. На работу доблестный рыцарь Айвенго выходил послезавтра и радовался, что на сочинение девиза у него есть еще один день. В том, что сын ему поможет, он не сомневался. Прежде чем улечься спать, Леха написал на бумажке, которую положил рядом с созданным гербом, приблизительные наброски девиза.
Текст гласил: «Дарогу асилит едущий». Слово «едущий» было зачеркнуто и рядом приписано и тоже зачеркнуто «ездок», и после значилось «ездец». Все это венчалось тремя восклицательными знаками. Ниже в столбик помещались рифмы к слову «ездец»: «швец», «жнец», «игрец», «падлец», «канец» и последней в столбике стояла одинокая буква «п» с обильным многоточием. Под рифмами наличествовала еще одна строчка: «Врагам наступет …!!!». Далее следовали вопросы: «Как завут каня Кутузова? И каня Айвенго? Аликсандр Макидонский, Юлий Цезарь, Напалион?»
Полностью удовлетворенный сегодняшним днем, Леха прикончил пиво, тщательно растер тряпкой по полу в ванной остатки густой мыльной лужи, которая никак не желала высыхать после того, как папа учил сына стирать носки желеобразным моющим средством для посуды. С гордостью оглядев плоды своих трудов, доблестный рыцарь прошел в детскую, поправил сползшее на пол одеяло на кровати юного художника, тихонько чмокнул сладко спящего отпрыска в макушку и сам отправился спать, утомленный с непривычки бурным творческим процессом и довольный нынешним днем до чрезвычайности. В последнюю минуту Леха вспомнил о сменщике, и набрал номер телефона.
 — Слышь, Петрович! Я тут эта, нам герб придумал. Мы его на «торпеду» присобачим.
 — Какой герб, Леха? — заинтересовался идеей Петрович.
 — Ну, вроде как, мы шоферы, рыцари дороги, и эта, наш автобус как будто боевой рыцарский конь. И кому какое дело, что наша контора другому поприщу посвящена. Главное, что мы рыцари, и потому с честью выполняем свою работу. А она у нас нужная и важная.
 — Ну, Леха, ты голова! — восхитился сменщик.
 — Ну и имя я себе придумал рыцарское — Айвенго. И ты, эта, тоже, давай придумывай. И будем мы по всему рыцарский экипаж, — Леха скромно умолчал о том, что доблестным рыцарем его нарекли господа сыщики. — Я хотел сначала, эта, на капоте герб прилепить, или сбоку у двери, но потом подумал и решил, что нас могут не понять в дирекции.
 — Эт-точно, никакой у них фантазии, — поддержал Петрович. — Слышь, Леха, я про рыцарей ничего не помню, вот только про д’Артаньяна и его компанию.
 — А что, дельная мысль. У них союз был — о-го-го! Не хуже рыцарского. Д’Артаньян, он даже до маршала дослужился.
 — Тогда я буду д’Артаньяном, ладно?
 — Заметано. Ты там с «торпеды» картинки девиц поснимай, чтобы герб поместился.
 — Знамо дело. Серьезный герб и девицы — это ж нас засмеют, — согласился Петрович.
 — Ну ладно, бывай тогда.
 — Бывай!
Вернувшаяся поздно вечером с работы жена доблестного рыцаря, увидев на столе в гостиной рисунок герба, долго не могла произнести ни слова. Слова просто застряли у нее в горле. Понимая, что не может больше сдерживаться, иначе лопнет от смеха, Валентина подхватила геральдический шедевр с черновиком девиза и бросилась к Юльке. Спустя минуту, в соседней квартире раздался оглушительный хохот. Однако, спавшие сном праведников творческие личности — Леха и Витек — его не услышали. На всякий случай, отсмеявшись, Валентина с Юлькой сфотографировали и отсканировали картинку и подписи к ней, справедливо рассудив, что мадам История не простит им равнодушия к гениальным творениям современников.
 На следующий день Леха красным фломастером написал поверху картинки одобренный Витьком девиз: «Дорогу осилит ездец!!! Врагам наступит…».
 — Пап, а что врагам наступит? — спросил Витек, любуясь стройным чертежным шрифтом надписи.
 — Знаешь, сынок, я пока не определился. Или конец, или п…, — Леха поперхнулся и мгновенно поправился, — крандец, что обозначает то же самое, только еще круче. Это я с Петровичем решу.
 — Пкрандец! Здорово! — восхитился Витек. — Я ребятам скажу, им понравится.
Леха снова поперхнулся.
 — Нет, Витек, ребятам не говори. И вообще никому не говори. Это такое специальное очень взрослое мужское слово. Вот когда ты подрастешь, я сам тебе скажу, что теперь ты уже можешь его произносить.
 — А почему? — Витек был заинтригован не на шутку.
 — А потому что, сынок… Ну, эта… Ну вот представь. Если тебе сейчас дадут гирю в сто килограммов, ты же эта… ее не поднимешь. Ты поднимешь только в десять и то с трудом. Так и с некоторыми словами.
 — А ты поднимешь сто килограмм?
 — Я-то уже подниму. Ну, ты мне обещаешь?
 — Хорошо, пап. Эх, вырасти бы поскорее, — вздохнул мальчик, про себя подумав, что слово «пкрандец» он никому не скажет, только самому близкому и надежному другу Ваньке Лопухову под большим секретом и возьмет с того страшную клятву молчания. Зато у них будет общая взрослая мужская тайна, как у настоящих паладинов! — Пап, меня Ванька звал на компьютере поиграть. Можно я пойду? Я уроки уже сделал.
 — Конечно иди, Витек. Я за тобой зайду через пару часов. — Леха отпустил сына и вздохнул с облегчением. Вот ведь, чуть не научил пацана ругательным словам. Валентина тогда бы точно прибила, и никакие рыцарские регалии не спасли бы.
Когда за сыном захлопнулась дверь, Леха удручено вздохнул. Пива хотелось просто смертельно. Но завтра на работу, и потому горячительных напитков употреблять никак нельзя. Чтобы поднять себе настроение и отвлечься от любимого напитка, Леха прошествовал в комнату и снова залюбовался гербом. Что и говорить, герб удался на славу! И девиз — самое что то!
Потом Лехин взгляд упал на фотографию Валентины. И вдруг что-то в ней Егорыча насторожило. Он вгляделся повнимательней, пытаясь разобраться — что не так. Нет, Валечка, безусловно, хороша! Лучше всех! Тогда что? Что? О! Вот оно! Боковой план. Самый краешек. В волнении Леха разыскал большую лупу и вперился в карточку. Так и есть! Смуглый парень из местных и белобрысая девчонка. Нет, они были абсолютно незнакомые. Но вот поза, в которой они стояли, прилепившись друг к другу, что-то смутно напоминала, какую-то другую фотографию. Девчонка стояла к парню боком, очень интимно прижавшись бедром к рельефно выступающему под плавками мужскому естеству.
 — Где-то ведь я видел что-то очень похожее, — мучался Леха. — Эх, не надо было вчераськи пивка принимать!
Ситуация не вспоминалась и доблестный рыцарь, полностью разочаровавшись в своих математических мозгах, решил действовать по наитию. Он пошел бродить по квартире, пытаясь вспомнить свое состояние на тот момент, когда же он видел подобную картинку. На глаза попался альбом с фотографиями и Леха абсолютно бездумно стал его перелистывать. А через минуту от неожиданности чуть не сел на пол мимо стула.
 — Эврика! Нашел! — заорал он от восторга. — День рожденья!
Доблестный рыцарь Айвенго легкомысленно скакал на одной ножке вокруг стола, смеялся, размахивал руками и повторял как заведенный: «Я нашел, я нашел, я нашел…». Когда же радость первооткрывателя северного полюса, Америки, тунгусского метеорита и легендарной Атлантиды вместе взятых немного поутихла, Егорыч бросился к телефону и позвонил сыщикам. Дома он застал только Бегемота.
 — Слышь, Валер, я тут герб свой создал. Вернее, эта, его Витек по большей части рисовал, а я развивал идею. И даже девиз придумал. Вот… — и Леха прочитал Бегемоту девиз доблестного рыцаря уже без «купюр».
Бегемот откровенно заржал.
 — Это ты, Леха верно подметил, насчет того, что врагам наступит. Одобряю! Кстати, мы активно сдаем сессию, а Шико сговорился со Штирлицем. Тот тоже решил не отстать и включился в досрочную сдачу экзаменов. И еще появилась новая информация. Всю эту гадость затеяла Рената, больше просто некому, и получается, что Юльку надо подстраховывать по всем статьям. Ну и с этой стервой как-то необходимо определиться.
 — Во-во! И у меня, Валер, эта… фотография! — выдохнул Леха свое открытие. — Тоже, значит, информация. Я тут вспомнил, где Мух с Ренатой застолбились, эта, в смысле, засветились.
 — Где?! — Валерка аж охрип.
 — На дне рождения этого засранца.
 — В какой момент?
 — Ну после эта, расковыривания Васькиных бумажек, вы все кинулись фотографироваться, а я вас, эта, щелкал.
 — Ну, помню, — в голосе Валерки слышалось, что он пытается воспроизвести в памяти события в мельчайших подробностях. — Мы тогда пожелали все вместе в кадр уместиться и уронили стул, чуть стекло в книжном шкафу не разбили.
 — Вот и я про то же. Там, эта, несколько разных фоток получилось, ну, чтобы, значит, все на карточки попали. И мы все время перестраивались и пересаживались.
 — Да, было такое, — подтвердил Бегемот.
 — А на одной фотке обнаружилось, что Мух, эта, стоит впритык приплюснувшись к этой падле, так, слегка боком, и все его мужское хозяйство, значитца, аккурат втиснуто ей прямо в левое полупопие. И падла не успела, эта, картинку на роже зарихтовать, и видно, на энтой роже, что это ни ей, ни ему — не впервой.
 — … … — литературных слов у Валерки не нашлось.
 — А потом, когда я Муху пленку и фотографии отдавал, он, эта, сделал вид, что ничего такого особенного не увидел. Только я-то заметил, как он, значит, вроде небрежно, сунул ее в самый низ стопки, ну, карточек. Зуб, эта, даю, Юлька ту фотку в глаза не видела.
 — А ты его не спрашивал поподробнее, что это он так засмущался?
 — Дык, не получилось. Тогда ведь сразу же Валюшка с работы усталая пришла, я, эта, ужин греть стал, потом Новый Год, потом мы в деревню поехали, дядька двоюродный кабанчика забил, потом у нас бабулька померла, а за ней, эта, свояк в больницу попал. И как-то зашпаклевалось все одно другим.
 — Ох, жалко-то как! — вздохнул Валерка. — Ну ничего, не все на ихней улице праздник, ужо и на нашей будет. Ты, вот что, Леха. Ты давай подгадывай, мы через недельку уже от учебы свободные будем, и сразу встречаемся. Пора все окончательно обсудить и переходить к активным действиям.
 — Конечно, Валер. Я как эта, как штык буду! Надо же падаль какая, так бы и придушил сволочугу, эта, всеми своими руками! Ладно, до встречи, — доблестный рыцарь бросил телефоную трубку на рычаг и не услышал, как Бегемот, хмыкнув, спросил: «А сколько у тебя всего рук, Леха?»
Г Л А В А  11.
Я успокоилась после похода к экстрасенсу. Тем более, вскорости после этого эпохального мероприятия позвонил Васька. Их майорское сиятельство сообщили, что со следующей недели ему не удастся мне позвонить, поскольку его по служебным делам черти уносят в область, зато за счет этого он вернется на пять дней раньше, чем предполагал. Я ужасно обрадовалась и ответила, что жду его с нетерпением. После чего Васька наговорил мне кучу нежных глупостей и свернул разговор. Очень вовремя! Потому как от его придыхания меня начало колотить в приступе страсти, да и его, скорее всего, тоже. Чтобы унять любовный пыл, я углубилась в «ролевуху»  и уже через пять минут с головой ушла в виртуальный сюжет. В мрачном замке куча монстров со всех сторон атаковала мой отряд, но мы стойко держались и потихоньку обезвреживали противника. К тому же приходилось постоянно сверяться с описанием прохождения игры. До любви ли тут! «Ролевуху» мне приволок, естественно, Проц, объяснил, что и как делать, и все свободное время я теперь проводила за компьютером.
Полностью всю подноготную о своем походе к экстрасенсу я рассказала только Маришику и Стелке. Обе высказались непечатно и поддержали меня в отказе от дальнейших поисков заступников от нечистой силы. Поинтересовались, что я наговорила Заславскому. Я ответила, что ничего, почему-то воздержалась. Мое поведение в отношении Васьки было признано правильным. Мол, не жена пока еще, чтобы во всем отчитываться.
Незаметно подкатила очередная суббота. Я решила наконец-то оторваться от компьютера и помотаться по магазинам, чтобы купить подарки к Новому году. Нагруженная пакетами, я вышла из ГУМа на заснеженную улицу.
 Ретушируя зимние сумерки, на Москву крупными хлопьями падал пушистый снег, без разбору кутая все подряд в мягкое белое покрывало: деревья, людей и машины, крыши домов и тротуары. Машины буксовали, преодолевая снежные заносы, водители чертыхались на все лады, а я тихо, нога за ногу, брела к Детскому Миру, чтобы приглядеть для юного Витька что-нибудь смешное и пушистое. Какого-нибудь зайца или медвежонка, или что-нибудь, чему ребенок, несомненно, будет рад.
Выйдя из подземного перехода, я уже было повернулась к дверям магазина, как вдруг на углу Детского Мира и улицы Рождественки мое внимание привлек радостный и звонкий крик: «Папа! Смотли какая машина!». Я оглянулась на малыша и приросла к заснеженному тротуару, пакеты чуть не вывалились у меня из рук, челюсть отвисла, а сердце сжало ледяными тисками. Мальчонка лет трех, вырвавшись от молодой женщины, указывал на снегоуборочный комбайн и дергал за руку… ВАСЬКУ!!!
Женщина смеялась и что-то говорила, Васька подхватил ребенка на руки и понес к машине. Малыш обнял его за шею и так же громко кричал: «Папа, это снегоубилалка! Как в книжке!» На негнущихся ногах я прошла несколько шагов по направлению к ним, не отдавая себе отчета, зачем я это делаю. Мелькнула робкая мысль — а вдруг я ошиблась? Ну, мало ли похожих людей? Но тут женщина забрала малыша и посадила в машину на заднее сиденье, после чего они с Васькой сели вперед, и до боли знакомая «Ауди» покатила куда-то в центр, петляя по переулкам. Чтобы разглядеть номер машины, времени у меня было более, чем достаточно. Последняя надежда, что я обозналась, гулко рухнула в бездонную пропасть.
Как я доехала домой и не растеряла ничего по дороге, я не помнила. Я позвонила Стелке и, кажется, оторвала ее от срочной и важной работы. Но мне было все равно. Через пять минут подруга уже поила меня водкой, крыла, не стесняясь в выражениях, всех мужиков подряд, включая и своего мужа Ваньку, совершенно ни в чем не виноватого. Еще через полчаса примчались Маринка с Томкой, а за ними и Валентина. И, естественно, никому не пришло в голову задуматься, почему Валька явилась ко мне по тревоге в домашнем халате и тапках, но с рабочим «кейсом» и увесистым старинным половником. Видимо, так уж устроен этот сложный и неблагодарный мир, что в экстренных случаях мы по привычке в хватаем в руки самое важное.
Я ревела, размазывая слезы и сопли, отказывалась пьянеть и слушать, что мне пытались втолковать подруги. Мой мир рухнул, разбился вдребезги на мелкие кусочки, я не хотела ничего, в том числе и жить. Я чувствовала себя подло преданной, оплеванной, смешанной с дерьмом по самые уши. Жизнь моя была погублена окончательно и бесповоротно, вера в хорошее безжалостно втоптана в грязь самым близким человеком.
Ближе к ночи водка, (всего-то 200 граммов — больше я пить отказалась) взяла свое и я наконец заснула, сидя на стуле.
Подруги меня раздели, отволокли в кровать, укрыли одеялом и удалились на кухню материться и держать совет. Из мужского состава нашей компании в курс дела ввели только Лелика, и Маринка заявила, что если он проболтается хоть таракану, то она с ним разведется. Перепуганный таким тетушкиным решением Лелик обещал молчать, как сто рыб и сто партизан вместе взятых и соединенных воедино. Витьку Валентина еще утром отвела к бабушке, чтобы навести порядок в квартире, Леха пропадал на работе, ремонтируя сломавшегося в очередной раз «боевого коня» и предупредил, что появится не раньше вечера в воскресенье. Мальчишкам, естественно, никто ничего не сказал, Томка наврала мужу и сыну, что я попросила помочь в деле, где мужская сила абсолютно без надобности. Но в подробности не вдавалась, намекнув, что это, мол, сюрприз к Новому Году. Да уж! Действительно сюрприз!!! Так что тайна была соблюдена. Только никому от этого не стало легче.
 — Поскольку никто из нас не может до конца поверить, что Базилио мог так подло обойтись с Юлькой, нам остается только одно — проверить, — резюмировала Маринка, прихлебывая крепчайший кофе.
 — Бумагу и ручку! — провозгласила Томка, роясь в сумке и извлекая свой ярко-розовый супергламурный органайзер (марку журнала надо поддерживать!), который в обиходе при «своих» именовала не иначе, как «склерозник». Маринка с Валентиной поддержали инициативу и достали такие же — правда, совсем не гламурного экстерьера — записные книжки, каковые, исходя из профессий, величали, соответственно, «история болезни» и «гроссбух». Стелка сказала, что она и так все запомнит, потому что знание иностранного языка развивает память, хотя дома у нее тоже на всякий случай имеется записная книжка под названием «словоблудие толмача». На нее посмотрели с доброй завистью. Валентина долго пыталась пристроить половник, то на стол, то на колени, но, наконец, не придумав ничего лучшего, просто зажала его под мышкой. Очередной «Военный Совет в Филях»: дубль два, вариант улучшенный, поскольку чисто женский, можно было считать открытым.
 — Значит так. Я на машине, следовательно, завтра смотаюсь к Ваське домой прямо с утра, часам к девяти, — кинула Маринка первый шар.
 — Если ты застанешь его дома, ты знаешь что ему сказать, — согласилась Валентина. — А если нет?
 — Марин, я поеду с тобой, — Томка отодвинула пустую чашку из-под кофе подальше от себя, освобождая место, и положила «склерозник» на столешницу. — Для поддержки и вообще.
 — Я останусь с Юлькой, — решила Стелка. — Только с барбосками разберусь.
 — С Юлькой останусь я, а ты прогуляешь собак и присоединишься ко мне, — предложила Валентина.
 — Согласна. А вы сразу же звоните на мобильник, как только что-то прояснится, — кивнула Стелка. — Но Валюха правильно поставила вопрос. Что делать, если его не окажется дома? — Томка сделала пометку в записной книжке. — Когда у него день рождения?
 — В июле, кажется, — неуверенно ответила Валентина.
 — 31 июля, — подтвердила Маринка, заглянув куда-то в начало «истории болезни», 19… то ли 68-й, то ли 69-й год рождения. Ну и накарябала — сама не разберу. В общем, для верности — с 1968 по 1970 год.
 — Итак, что мы знаем? — кивнула Томка. — Фамилию, имя, отчество, дату рождения с приблизительным годом и домашний адрес.
 — И место работы.
 — Там нам ничего не скажут. Даже и пытаться не стоит.
 — А где живут его родители? — спросила Валентина.
 — А черт его знает, — в один голос ответили Томка и Маринка.
 — Но мысль хорошая. Можно попробовать через Мосгорсправку, — внесла инициативу Стелка.
 — Забудь. Это тебе при советской власти там адреса давали, — урезонила ее Томка. — Нет, здесь надо через кого-то своего.
 — Ладно. Найдем мы его родителей, а дальше что? Заявимся и претензии выскажем? Они-то тут при чем? — Валентина оторвалась от «гроссбуха».
 — Претензий высказывать не будем, — Маринка тоже оторвалась от «истории болезни». — Придумаем что-нибудь, чтобы вывести на разговор. В конце концов, я — врач, могу ходить по домам с целью профилактических прививок от гриппа. Для пенсионеров — бесплатно. Дурь, конечно, но как преподнести…
 — А я, как журналист, могу проводить опрос на какую-нибудь тему среди жильцов дома, — подхватила Томка.
— Ага, какого цвета, по мнению дорогих сограждан, должны быть бантики на панталончиках у Барби? — фыркнула Стелка. — Какой опрос к свиньям, Томыч? Скажи спасибо, если милицию не вызовут дорогие жильцы.
— Ну… тогда попробую изобразить медсестру при докторе, — согласилась Томка. — Нам санитарию в школе на уроках начальной военной подготовки преподавали.
 — А я попробую поговорить с нашим начальником охраны на предмет адреса. Он давно у нас работает, отставной полковник, серьезный мужик. Расскажу ему все, как есть, может, что и присоветует. Все же он с ментами связан, может быть получится пробить по компьютеру адрес родителей, — Валентина сделала пометку в гроссбухе.
 — А что с Юлькой будем делать? — спросила Стелка. — Опять водкой поить?
 — Водки хватит. Заварим чай с травками прямо сейчас, к утру как раз настоится. Ей с утра плохо будет, похмельный, так сказать, синдром. Пить захочется, а тут и наш чаек с лимончиком, — Маринка полезла в шкафчик. — Вот пустырник и мята. Очень хорошо. Смешиваем один к одному и столько же заварки. Что тут у нас? Ага. Зеленый чай с жасмином. Замечательно. Жасмин тоже не помешает.
 — Значит, все решили? — Валентина захлопнула «гроссбух».
 — Решили. Стелка к восьми утра погуляет с собаками и придет. Маринка останется здесь, а ты положишь меня спать у себя. Подъем в полвосьмого. — Томка тоже закрыла «склерозник».
 — Тогда расходимся. Завтра много дел, надо хоть немного отдохнуть, — подвела итог Маринка.
 — Подождите, — вспомнила Стелка. — обещайте только не ржать как лошади, я обязательно должна показать вам Лехин герб. Просто для поднятия тонуса и морального настроя. И чтобы привнести в наше дело боевой задор.
Валентина сразу тихонько захихикала, памятуя, что Юльку будить нельзя, сложилась пополам и уткнулась носом в поварешку. Вот и ей приспособление нашлось. Томыч с Маринкой, заинтригованные донельзя Валькиной реакцией, отправились в комнату. Стелка пощелкала мышкой компьютера. Подруги несколько секунд глядели, затаив дыхание, после чего пулей вылетели на кухню и зашлись в приступе беззвучного хохота.
 — Валь, это что было? — через какое-то время с трудом выдохнула Томка.
 — Ребята придумали Лехе «погоняло» Доблестный рыцарь Айвенго, — кое-как хрюкнула сквозь смех Валька. — А это его герб! И девиз!
После этих слов примерно полчаса на кухне не слышалось ничего, кроме тихих всхрюкиваний, всхлипываний, взвизгиваний и шмыганья носов.
 — Что-то они там затеяли, конспираторы хреновы, и мой дурень с ними, — отдышавшись, выдала свою догадку Валентина. — Твоего, Томыч, кличут Перри Мейсон, Бегемота — комиссаром Мегрэ, Петруху — Шерлоком Холмсом. А еще у них в команде шут Шико и Штирлиц.
 — Это банда, а не команда, — фыркнула Томка.
 — Пусть тешатся, — милостиво разрешила Маринка. — В дурное дело наши мальчишки не полезут, не так воспитаны. А поиграть в сыщиков…
 — Но моего-то, дурака старого куда несет? — не унималась Валька. — В детстве не наигрался?
 — Да когда ему играть, если он всю свою жизнь лишь одним и был занят — на тебя смотрел, — резонно заметила Стелка. — Тут, знаешь ли, не до игр.
 — И то, правда, Валь, пусть их, развлекаются. А Леха заодно за ними присмотрит, — постаралась утешить подругу Томка. — Все, девочки, посмеялись, пора и спать.
 — Только чур, Стелка никому никаких картинок не показывала, а я ничего не говорила, — предупредила Валентина.
Все согласились, что лучше за действиями сыщиков наблюдать издалека и не вмешиваться. Глядишь, еще чем порадуют.
***
 — Смотри-ка барин, а дело-то с полюбовником разладилось. Ишь, как девка окаянная убивается. Посмотреть и то приятно.
 — Да, Игнат, работает наша сила. А сосед ее правильный девиз составил. Нам его надо на вооружение взять. И пусть большевикам всех мастей и расцветок наступит именно то, что этот мужик пожелал. Все-таки русский человек, если приложит, так уж приложит.
 — Ага, не забалуешься. Вот он, энтот самый, и наступил.
 — Да нет, Игнат, еще не совсем наступил, но уже подбирается.
 — Это ты про инфлюэнцу?
 — И про нее тоже. Недолго уж осталось. Скоро наша барышня заболеет, а на почве душевных переживаний резкое ухудшение физического состояния гарантировано.
***             
…Дома Васьки не оказалось. В квартире на нетерпеливый звонок отозвалась только гулкая тишина. Да и вообще создавалось впечатление, что квартиранта уже очень давно здесь не было. Коврик около двери, покрытый легким налетом пыли, лежал ровно. Если бы вчера сюда кто-нибудь приезжал, после снегопада на коврике остались бы разводы от растаявшего снега. Машины на платной стоянке около дома, где Васька постоянно оставлял свою «Ауди» тоже не нашлось, а спрашивать у сторожа Маринка с Томычем не рискнули. Он и так смотрел на них очень подозрительно. Оставался один путь — искать адрес родителей майора Заславского. Валентина сказала, что спросит у своего охранника и о Ваське, ведь должны же в компьютере быть сведения о семейном положении. На что Маринка возразила, что он может быть и не женат официально…
Ничего этого я не знала. Я спала, как убитая, и просыпаться мне не хотелось. Когда же я наконец продрала глаза, то увидела рядом с кроватью журнальный столик, на котором стоял термос с чаем. Рядом помещалась горка пирожков с яблоками. Валентина постаралась, поняла я. На блюдечке глянцево поблескивал нарезанный кружочками лимон. Валентина со Стелкой сидели за моим компьютером и тихонько обсуждали все ту же «ролевуху». Похоже, дела у них шли не лучшим образом.
Чувствовала я себя скверно. Голова болела, пижамка пропиталась потом, от слабости дрожали руки, и ужасно хотелось пить. Я чуть не разгрохала термос, но девчонки вовремя у меня его отобрали и налили мне чаю с лимоном. Трясущимися руками я поднесла чашку ко рту и сделала несколько глотков. Не обращая внимания на мгновенно выступившую испарину, я допила чай до дна, поставила чашку на столик и откинулась на подушки. И только в этот момент вспомнила все. Слезы медленно покатились у меня из глаз, я шмыгнула носом и отвернулась к стенке.
 — Ты поспи еще, Мышь, — спокойно сказала Валька. — Мы со Стеликом тут будем. Никак у нас не получается пройти этот квест с привидениями.
 — Даже по описанию. Ну не блинство? — Стелка лихорадочно листала журнал. — Какие-то блинские д;хи вышибают с трех ударов.
 — Уровень у ваших героев какой? — машинально поинтересовалась я, хлюпая носом.
 — Седьмой, — с гордостью отозвалась Валентина.
 — Да туда раньше двадцать пятого и соваться не стоит, — все так же машинально напутствовала я девчонок. Мне бы их заботы. — Маринка с Томычем где?
 — Дома уже. Мы тут, Юль…
-………..!!!!! … Чтоб вы сгорели! — гаркнула Стелка в компьютер, прерывая Валентину. — Юльк, ты глянь, что делают!
Подруга одним движением резко развернула ко мне монитор, и я увидела кучу привидений разных мастей и лича со скелетной мордой. Д;хи махали тонкими лапками, а лич радостно улыбался. Героям при этом жизни оставалось на один вздох.
 — Выходи по автосохранению, блин! — неожиданно для себя рявкнула я на Стелика.
Стелка послушно щелкнула мышкой. Герои были спасены.
 — А ты далеко ушла, Юль? — спросила Валентина.
 — Потом, ладно? Налейте мне лучше еще чаю. И лимона побольше, — я снова ощутила неодолимую жажду. Вместо заказанной одной я выпила целых две чашки и почувствовала, что, во всяком случае, телу стало легче. И что мне снова хочется спать. Мысли о случившейся со мной любовной трагедии как-то очень вяло ворочались в голове, и я незаметно для себя уснула, оставив девчонок сражаться с монстрами, как бог на душу положит.
***
 — Нет, ты видел, барин, ты видел?
 — Кого, Игнат?
 — Ну во что они играют? Там же всяка разна нечисть как живая нарисована и энтот со скелетной улыбающейся мордой?
 — А, ты об игрушке? Ну да, видел. Интересно. Будь моя воля, сам бы поиграл. Куда лучше, чем карты.
 — Да я о другом, барин. Я вот о чем подумал. Мы-то с тобой друг дружку видим как при жизни. Но мы ж не страхолюдины, хоть и мертвые. А тут такое кино нарисовано, что даже не знаю, что и думать.
 — А может быть живые люди нас так и видят? Или просто бесформенными тенями, как эти летающие в тряпках привидения. Я полагаю, что истинный наш облик даже колдунам разглядеть не дано.
 — Ну, так это меняет дело. Это значит, мы еще и попугать девчонку сможем. Ах, как хорошо!
 — Погоди, Игнат, потом поговорим. Мне, знаешь ли, действительно интересно за этой игрушкой наблюдать. Жаль у нас таких не было. Может быть, и войны бы не случилось, и революции, если бы к таким играм у всех доступ был. Вот тебе экран, сиди перед ним и воюй сколько душе угодно. А людей не трогай.
 — Да, тут ты прав, барин. Сами бы жили, и другим жить давали. Но ведь не случилось. Наука твоя до таких игр только нынче додумалась. И вправду жалко. Знаешь, я бы тоже поиграл. Похоже теперь все на этих занятиях повязаны, и не важно сколько тебе лет. Ой, гляди, а это кто? Неужто Змеи-Горынычи? Да много-то как! Одни летают, другие пехом!
 — Это Игнат, драконы и гигантские ящеры. Ох, побьют они сейчас героев! А ну бегите, пока не поздно, мать вашу!
 — Эк тебя проняло, барин… Ой, да что же вы делаете, кого лупить собрались?
 — Вижу, Игнат, и тебя проняло.
 — И не говори, барин, вот ведь игра какая заразная, что не оторвешься.
 — Ну так давай смотреть дальше будем… Эх, тело бы мне!..
***
Когда я проснулась в следующий раз, за компьютером сидела одна Стелка. Она с гордостью сообщила мне, что герои уже достигли пятнадцатого уровня, и кого она умудрилась раздолбить, пока я дрыхла. Валентина ушла домой готовить и заниматься уборкой. Голова у меня прошла, но слабость все еще имела место быть, как и испарина. Стелка налила мне очередную чашку чая и заставила съесть пирожок. Пирожок проскочил «на ура», и за ним неожиданно последовали еще три штуки. Стелка смотрела на меня глазами умиляющейся бабушки. Мол, как замечательно дитятко кушает. А потом она рассказала мне, что предприняли девчонки, пока я валялась в отключке.
Легче от ее известий мне не стало, но то ли слезы кончились, то ли неведомые силы сжалились надо мной, однако реветь я больше не могла. Больно, обидно, но надо как-то жить дальше. Говорят, что время лечит. Проверим. Почему-то вспомнилась пьеса Бернарда Шоу «Дом, где разбиваются сердца». Великий драматург устами своих героев говорил о том, что можно жить и с разбитым сердцем. Горько. Сложно. Но можно. И тут я вдруг как будто услышала Льва Борисыча, рассказывавшего про «венец безбрачия» и о том, что даже если картину выбросить, информационная программа, наложенная на меня, все равно останется, пока порча не будет снята.
 — Стелик, я убью эту стерву!
 — Какую? — не поняла Стелка.
 — Ренату.
 — Послушай, если Васька и, вправду, женат, то он женат уже несколько лет и Рената в данном случае ни при чем. Она конечно, стерва, но давай подождем до того момента, пока все не выяснится до конца. Какая-то здесь неувязка.
 — Что, не можешь поверить, что мужики могут быть прекрасными актерами? Еще как могут. И не разубеждай меня. Ни одному из них больше не поверю. Никогда в жизни. Лучше одной, чем постоянная игра на граблях. Поле чудес имени меня любимой, густо засеянное граблями, звонко лупящими меня же по лбу. Грабельное аллегро модерато для отдельно взятой идиотки.
 — Ну почему же только для тебя? Вон Рыжий постоянно на этом поле промышляет, и ничего. Нравится, наверное.
 — Так он еще молодой. У него есть шанс вырасти и поумнеть.
 — А ты старая, да?
 — Да.
 — Дура ты. Подумаешь, один раз ошиблась. Маринка вон три раза замуж выходила и ошибалась. А ты еще только раз.
 — Все равно.
 — Ну как хочешь. Кстати, мальчишкам мы пока ничего не говорили. И решили, что перебьются. Нужно будет, узнают в свое время. А то у них головы горячие, как бы дров не наломали. Маринка Лелику разводом пригрозила, если проболтается, Леха со вчерашнего утра дома не был — ремонтируется, а Томка своим набрехала, что вы с ней над каким-то сюрпризом для малолетнего Витька трудитесь. Она сегодня для отвода глаз шерсти накупила, мол, вчера вы выкройку придумали, а она теперь вязать будет. Так что никто ничего не знает. Поэтому, веди себя соответственно. Это-то хоть ты мне можешь обещать?
 — Молчание до гробовой доски, — вздохнула я. — Ладно. Обещаю. Только, Стел, ты не оставляй меня, ладно? Мне одной сейчас совсем никак.
 — Куда я денусь? Хочешь, барбосок к тебе переведем. А что? Переводами я могу и у тебя заниматься, собак вместе выгуливать будем. Маменька с папенькой сейчас в хорошей форме. На какое-то время их можно и без присмотра оставить. Все. Заметано. Переселяюсь. Попросим у Валентины кушетку из гостиной.
 — Зачем у Валентины просить? С кухни принесем.
 — И то правда. Ну, ты давай, приводи себя в порядок, а я пошла собираться. Через полчаса мы придем. И будет нас четыре славных девчонки — Баська, Буська, ты и я.
 — Двое в квартире, не считая собак.
Стелка с барбосками появилась через час, нагруженная, как ишак.
— Представляешь, мне даже причину переезда выдумывать не пришлось, — отдуваясь, заявила Стелка. — К нам родственников целая куча приехала из Тьму-Засранска. Неделю будут здесь околачиваться, шляться по магазинам и развлекать моих родителей. Ну, а поскольку им надо где-то помещаться, то я на это время поселюсь у тебя. Все очень обрадовались. Особенно, когда я барбосок забрала. Баська с Буськой почему-то не полюбили мужа моей тетушки и постоянно на него рычали. Тихо, интеллигентно, но рычали.
 — Наверное, он собак боится, а они это чувствуют.
 — Скорее всего, — согласилась Стелка, отстегивая поводки и копошась в своих баулах. — Милейший человек, мухи не обидит, но, видимо, действительно, боится собак.
 — Зато я их обожаю, — заявила я, подвергаясь облизыванию с двух сторон и отвечая на приветствие барбосок. — Ну и зачем я мылась? Собачьи языки лучше всяких мочалок и шампуней!
Тем временем Стелка распаковала барбосьи кормушки и установила их на кухне рядом с раковиной. Жизнерадостные псины отвлеклись от умывания меня и заинтересованно посмотрели на хозяйку. Ничего не оставалось делать, как насыпать им немного корма и налить воды. Пока они лопали, мы перетащили кушетку с кухни в комнату, придвинули ее вплотную к софе и связали ножки спальной мебели друг с другом, чтобы наша импровизированная кроватка не разъезжалась.
 — Баська с Буськой будут спать с нами, — констатировала Стелка. Дома, как ты знаешь, у них есть собственная большая теплая лежанка, но не тащить же ее сюда. А здесь места хватит и нам, и им. (От Стелки я знала, что собаки, у которых нет подшерстка, зимой мерзнут и вообще обожают селиться на чем-нибудь мягком — на диванах, кроватях и так далее.)
 С появлением новых жильцов в квартире сразу стало тесновато и немножко суматошно. Но где-то через час собаки разобрались в ситуации, перестали носиться и, уткнувшись друг в друга носами, уснули, свернувшись калачиками на кровати. Стелка облегченно вздохнула и уселась за перевод какого-то английского журнала. Пальцы ее стучали по клавиатуре с бешеной скоростью. А я по примеру барбосок снова завалилась в постель.
Видимо, Лев Борисыч что-то успел сделать с картиной, потому что Баська и Буська о ней даже не вспомнили. А может быть, мы так плотно ее укутали, что ничего из нее не просачивалось. (Как выяснилось, восторги мои были преждевременными, но об этом тогда еще никто не догадывался.)
От картины мысли опять переметнулись к Ваське. Ну почему?!! …
Говорят, счастливы дураки и сущеглупые, ибо их царствие небесное. Не помню дословно, но что-то в этом роде. Ну, так я, как есть, самая первостатейная дура. И где же счастье? Нетути. То ли корова языком слизала, то ли шальным ветром сдуло. «Держать лицо» я умела. Если захочу, ни один черт не догадается, что у меня в душе творится, только вот не легче от этого совсем.
Почему девчонки считают, что здесь какая-то неувязка? Чушь все это. А может быть, потому он никому надолго не отдавал предпочтения, что уже давно женат? Посторонние женщины — для развлечения, для ублажения собственных амбиций, а жена и ребенок — для карьерного роста. У военных ведь штамп в паспорте имеет значение. Значит, господин Заславский-с не только карьерист, но еще и неисправимый бабник.
А может быть, жена его не удовлетворяет, вот он и шляется направо и налево, пока молодой. Неделю там, неделю здесь, неделю с женой. А может, она вообще в другом городе живет или тоже постоянно в разъездах? Скинули ребенка к бабушке и шуруют по просторам родины. Но ведь он хотел приехать на Новый Год? Видимо, что-то у них там с супругой переигралось. Нет, лучше уж сейчас все узнать, чем годами быть безмозглой козой на веревке!
Ведь правильно я хотела ему сказать после нашей первой ночи, — давай все забудем. Забыла, как же, идиотка! А все потому, что кретинская мечта о прекрасном принце никак не выветривается из головы. Хотя, казалось бы, давно пора поумнеть. Откуда берется эта дурь? Из книжек. Хороших, добрых детских книжек, где все заканчивается happy еnd-ом.
***
История возникновения моего личного принца, если кому интересно, такова. «Сначала было слово» — утверждает Библия. Ну а поскольку сказки состоят из слов, как и почему-то вообще вся литература, то сначала были сказки, а в них прекрасные принцессы и царевны, которых спасали от всяческих невзгод прекрасные принцы, царевичи, королевичи и прочие мужественные герои.
Читать я научилась рано, и уже с пяти лет не мучила маму с папой, заставляя по тысячному разу мусолить мне одно и то же осточертевшее им чтиво. Где-то в этом юном возрасте, под впечатлением прочитанного, у меня, как и у многих моих сверстниц (за мужеский пол не скажу — ибо не знаю чего они себе там выдумывали), начала формироваться стойкая мечта и не менее стойкое убеждение, что прекрасные принцы существуют. И один из них, причем самый лучший, предназначен именно мне. О том, что другие девчонки тоже мечтали о самом лучшем из лучших, я, конечно, догадывалась, но была убеждена, что самый-самый несмотря ни на что достанется исключительно моей скромной персоне.
Правда, Золушкой я тоже себя не видела. Золушкой в том смысле, что никому не известной барышней, обреченной всю жизнь мыть грязную посуду. Может быть, поэтому я до сих пор ненавижу домашнее хозяйство? Кстати, в те младые годы я не задумывалась о такой простой вещи — если все мечтают о принцах, и каждая мечтающая уверена, что он достанется именно ей, то где их, прекрасных, столько взять, чтобы на всех хватило? Но в юном возрасте о сухих статистических данных, естественно не думают, ибо не имеют ни малейшего представления о том, что они существуют. Ладно, едем дальше.
Утвердившись во мнении, что самый-самый прекрасный — это точно мой, я начала пристально оглядываться по сторонам. Очень скоро я поняла, что сам он ко мне не придет, потому что спасать меня вроде бы не от чего, все со мной в порядке. Дети соображают очень быстро. Если он сам не придет, то, значит, найти его должна я. Ну и начала изыскания. Однако, по никому неизвестной причине, искала я его исключительно не там, где он мог находиться, что никоим образом не умаляло моего пыла. Если бы взрослые были бы столь же упорны и настырны, как дети, мы бы уже давно летали отдыхать не в Майями, а куда-нибудь на Кассиопею. Иными словами, я рыла носом землю и поисков не оставляла ни на минуту.
Прекрасного принца, нарисованного в моем взбудораженном сказками еще несформировавшемся сознании, я, естественно, обожала. Да и как его не обожать, ежели он красив, как бог, и даже еще красивше. (Много позже я прочитала у И.Хмелевской мечты героини книги об идеальном блондине, и поняла, что такая идиотка я не одна на свете, потому как мои тогдашние грезы практически полностью совпали с ее описанием. Поэтому извините, если повторюсь. Это не плагиат, а совпадение идеалов.) Так вот. Мой прекрасный принц в моем тогдашнем понимании помимо прекрасности обладал всеми мыслимыми положительными качествами, ну и, как само собой разумеющееся, любил меня до беспамятства. Невзирая на все мои недостатки, хотя тогда я искренне считала, что у меня их просто нет. Сама для себя я была верхом совершенства во всех отношениях. И даже наказания за двойки, как и двойки сами по себе, ничуть не влияли на мое самомнение.
Прекрасные принцы, попадавшиеся мне на пути в школьные годы, окраса и экстерьера были разного. И любила я их беззаветно. Но они почему-то меня не любили, или из скромности делали вид, что не любят, а на самом деле все-таки отвечали взаимностью. Так я тогда думала. И тешила себя надеждой, что это они просто из застенчивости не проявляют ко мне должных чувств. А на самом деле, если еще не прониклись до конца, то уж в самом скором времени обязательно оценят меня по достоинству. И я давала им время, стараясь проявить себя с самой выгодной стороны.
Я из кожи вон лезла, чтобы поразить их своей начитанностью, что на самом деле только усугубляло бездонную пропасть между нами, ибо большой тягой к чтению, как я теперь понимаю, мои принцы не отличались и считали меня книжной занудой. Я, конечно, кокетничала сверх всякой меры, строила глазки и лукаво улыбалась. Результатом стало то, что они начали гораздо чаще дергать меня за волосы и публично говорить в мой адрес всякую чушь. Но я, конечно, великодушно их прощала. Я-то понимала, что это все от застенчивости, что мальчикам вообще трудно решиться выразить свои истинные чувства открыто. Класса до девятого так все и было.
О том, что между мужчиной и женщиной бывает что-то таинственное и непонятное посерьезнее поцелуев, я узнала из «Трех мушкетеров», кои попали ко мне в возрасте 10 лет, по беспечному недосмотру родителей. Все дальнейшие школьные годы эта книжка оставалась для меня настольной. Правда, я никак не могла сделать выбор между Атосом и Арамисом. У д’Артаньяна имелась Констанция, и на него я не претендовала. У Портоса тоже наличествовала пассия, к тому же Портос был толстым. Так что к образу прекрасного принца добавились самые лучшие черты Арамиса и Атоса.
Тем не менее, больше чем о поцелуях, в том возрасте мы и не мечтали, да и, честно говоря, абсолютно не знали — что же делать после того, как поцелуемся. Поцелуй был, таким образом, пределом мечтаний, символизировал любовь вечную и нерушимую как скала. Дальше объятий и поцелуев эротические фантазии того времени у нас не шли. Это был потолок желаний, и после сама собой начиналась счастливая совместная жизнь.
К тому моменту, как в школьной программе появилась ботаника, а потом зоология и анатомия, мы волей-неволей задумались, что дети все-таки на свет появляются не в результате поцелуев и даже догадывались, что нужно для того, чтобы это случилось, но как оно все происходит — оставалось тайной за семью печатями, а инстинкты продолжения рода, естественно, молчали, ибо не имели не только практики, но и теории.
В девятом классе образ прекрасного принца успел обогатиться персонажами русской и зарубежной классической литературы (советского Павки Корчагина не возникло ни одного!), включая героев Мопассана, Золя, Цвейга, конечно же, юного Вертера (куда ж без оного!) и капитана Артура Грея. Образ разросся и стал несколько расплывчатым, хотя и оставался не менее прекрасным, и, как ни странно, непременно связанный с корабликом под алыми парусами. Хотя совершенно непонятно и до сих пор для меня загадка, почему прекрасный принц обязательно должен был за мной приплыть, а не приехать на белом «Мерседесе» или, в крайнем случае, на кривой кобыле, она же — богатырский скакун, обделенный в детстве витаминами. Зато это позволяло охотиться на принца, расширив круг поисков.
Период выпускных экзаменов доукомплектовал самого-самого «Блеском и нищетой куртизанок» и «Озорными рассказами» Бальзака, а также настоящим романом в письмах с неким Ромео, проживавшим на другом конце Москвы, и, что характерно, мы с ним ни разу не встречались, как и положено по жанру. Впрочем, переписки хватало за глаза для того, чтобы породить кучу безумных мечтаний. Почтальоном этого романа стала моя бывшая одноклассница, с которой я проучилась вместе с четвертого по восьмой класс.
Конечно же, мы с моим почтовым принцем любили друг друга как никто другой, да и вообще Такой Великой Любви еще не бывало на свете. Что не мешало, тем не менее, нам обоим крутить несерьезные романы на стороне в ожидании того момента, когда же жизнь нас, наконец, соединит. В этом я тогда была уверена на двести процентов.
Однако мадам Жизни эта идея почему-то не понравилась, и в результате самый прекрасный принц моей жизни уплыл куда-то на сторону под неизвестными парусами. Казалось бы, это печальное событие должно было меня чему-то научить. Отнюдь. Именно оно укрепило меня в мысли, что принцы существуют в действительности. И я, как показывает горькая практика, до сих пор спотыкаюсь об эти романтические грабли, укращая собственный лоб гламурненьким орнаментом из  шишек.
Ну а потом, уже после школы, в один прекрасный момент я узнала, что бывает после поцелуев. И поняла, что у меня появились новые возможности в поисках принца. И, как и следовало ожидать, я начала искать его не менее упорно, чем до этого. Но редкие представители расы принцев, попадавшиеся мне на пути, почему-то очень быстро кончались, лопались как мыльные пузыри, с них волшебным образом смывались яркие краски и облезала бутафорская мишура. И оставались просто люди, у которых обнаруживались привычные людские недостатки.
В большинстве случаев мадам Жизнь, нимало не заботясь о моих трепетных чувствах, разводила нас в разные стороны, и принц доставался кому-то другому. Зато я, чертыхаясь на все лады, не собирала по всему дому его грязные носки! И он так и оставался в моей памяти прекрасным, незамутненным и непорочным, как библейское зачатие. Господи, ну что тут скажешь? Дура — она и в Африке дура!
У Стелки тоже была подобная мечта. Это мы выяснили практически с самого начала нашего знакомства. Проспорив неделю, чей принц лучше, мы нашли удивительный компромисс и единогласно приняли решение, что наши принцы братья-близнецы. Все остальные — рангом гораздо ниже, и нашим красавцам в подметки не годятся. Это сблизило нас окончательно. Родители наши, естественно, о таких смелых мечтах своих дочерей не знали, но Маринка, конечно же, была в курсе. Она не критиковала двух романтических дур, справедливо полагая, что повзрослеем — поумнеем.
Стелка поумнела гораздо раньше меня, когда в институте познакомилась со своим будущим мужем Иваном Борисовым. Ванька оказался совершенно не похожим на мой идеал, но Стелка убедительно мне доказала, что дело не во внешности.
А потом в моей жизни появился Мух. До идеального принца он, конечно, не дотягивал, но я легкомысленно смирилась с его несовершенством, понимая уже тогда, что мечты мечтами, а жизнь все равно внесет свои коррективы даже в самую простенькую фантазию. А потом совершенно неожиданно возникли господин Заславский-с, и оказалось, что этот паразит самым лучшим образом походит на так долго лелеемый мною образ. Вот оно, сбылось наконец-то! Ага, размечталась! Ну и получила, естественно, хм… … ну да, скажем культурно, «боевых пряников», за свои дурацкие мечты. Неужели я так никогда и не повзрослею?
***
 Блин, надо разозлиться. Злость мне всегда помогала. А в такой ситуации лучше злости лекарства не найти. За злостью, как правило, приходила самоирония, и ситуация потихоньку становилась подконтрольной. Только вот сил на злость не было по причине безумной жалости. Я чувствовала себя прямо по Достоевскому — униженной и оскорбленной. Хорошо, что Стелка согласилась пожить у меня с барбосками.
 — Стел, отвлекись на минуту!
 — So, it was…  А? Чего, Юль?
 — Стелик, мне чтобы жить дальше, надо разозлиться, а у меня нет сил.
 — Ты подождешь еще часок? Я закончу статью, и мы придумаем что-нибудь, ладно?
 — Угу, — согласилась я, и подруга снова уткнулась в компьютер.
 Вот и славно, трам-пам-пам. Фантазия у Стелки, как я уже говорила, необузданная. Лучшего придумщика в моей ситуации не сыскать.
Пока подруга работала, я заставила себя встать и подойти к шкафу. Надо подумать, что завтра надеть на работу. На улице заметно похолодало, значит, извлечем на свет божий утепленные брюки. Не лыжные, конечно, но из плотной толстой шерстяной ткани, и на подкладке. На верхней полке обнаружился пушистый зеленый свитер с воротником-стойкой. С темно-серыми штанами будет сочетаться идеально.
Стелка уложилась значительно быстрее, чем обещала, потянулась, как кошка и удовлетворенно муркнула.
 — Все. Ну, давай выкладывай, на кого ты решила разозлиться?
 — На себя, естественно. На других — толку нет. Им от моей злости ни тепло, ни холодно.
 — Ну, это проще простого. За что будем себя бичевать?
 — За дурь, за безграничное доверие к мужеску полу, за…
 — А дурь-то в чем проявилась?
 — Да в том же вышеупомянутом доверии.
 — Ага. Ладно. Погнали.
И мы, как не раз уже бывало, начали разыгрывать импровизированную сцену из «Собаки на сене» — «Если вы на женщин слишком падки, в прелестях ищите недостатки…» В нашем случае особы прекрасного пола, естественно, заменились мужиками. В результате через час воплей, соплей и ненормативной лексики вырисовалась следующая картина происшедшего, и выработался гибкий план действий.
Первое: все мужики сволочи и совершенно нечего носить!
Второе: все мужики не только сволочи, но еще и козлы (даже самые хорошие, замечательные, золотые, бриллиантовые — нужное подчеркнуть), и в до отказа забитом шкафу нет ни одной приличной шмотки!
Третье: Если умная и красивая женщина ведет себя как последняя идиотка, значит надо немедленно:
а) посылать всех без исключения мужиков по хорошо известному им адресу;
б) обновлять гардероб (включая последнюю майку и заколку для волос);
в) перекрашивать волосы в ярко-фиолетовый цвет с зелеными «перышками» и
г) мотать на Канары, а еще лучше на необитаемый остров (потому что умная и красивая женщина не пропадет даже среди мартышек и крокодилов!).
Примечание. Если нет Канар и необитаемого острова ни в проекте, ни в природе, срочно найти им не менее продуктивную замену. Например, кружок кройки и шитья, вязания и макраме, кулинарные курсы приготовления экзотических блюд, прыжки с парашютом в условиях цунами и т.д. — все вместе и по отдельности (преодоление трудностей в любом случае обеспечено на сто процентов).
Четвертое: Несмотря ни на что, считать себя самой умной и красивой женщиной земного шара, что бы по этому поводу не думало остальное человечество.
Конечно, сильно легче мне от этого не стало. Но у меня появилась реальная возможность хотя бы держать себя в руках, не напрягаясь и не комплексуя, что кто-нибудь догадается о моей личной драме. В конце нашего со Стелкой диспута, я даже начала улыбаться. Кривенько так, немного жалобно, но все-таки улыбаться. Значит, теперь пускай на меня работает время, которое все лечит. Рано или поздно я смогу со смехом рассказать об этой истории кому-нибудь из знакомых. Но не сейчас. Разбитое сердце еще не склеилось, а только-только согласилось на эту процедуру. Впрочем, и это уже был прогресс.
О том, что я скажу Заславскому, если нечаянно столкнусь с ним нос к носу, я пока не думала. А вот на телефонные звонки, если такие воспоследуют, отвечать не буду однозначно. Умерла, так умерла.
***
— Ты гляди, барин, вот ведь девки наглые. Ни в грош нас, мужиков, не ставят.
 — Это они хорохорятся, Игнат. Куда они без мужиков денутся? Мужик — он всему голова. Как сказал, так и будет. А что уж там бабы себе удумают, мужика не волнует. Сам знаешь «Баба — что мешок. Что положишь, то и несет» . А коли любовник к ней задом повернулся… Так у него, оказывается, жена и ребенок… Наша Юлечка еще получается и дура, раз не догадалась раньше о таком финте со стороны зазнобы. А потому на душе-то у нее кошки скребут. Плохо ей, даже невооруженным глазом видно, что плохо.
 — Ну и слава богу, барин. Чем ей хуже, тем нам лучше. Скорее бы уже инфлюэнца, а там и до погоста недалече.
Г Л А В А  12.
Поезд, увозивший Ренату в тихий городок Касимов, набирал скорость. Москва осталась позади. Мерный перестук колес и легкое покачивание убаюкивали. На какое-то время можно было расслабиться и вздохнуть свободно. Поздняя осень — не самое горячее время для железнодорожников, и потому в купе, где ехала Рената, у нее оказалась всего одна попутчица, женщина пенсионного возраста, назвавшаяся Агриппиной Васильевной. Как водится, разговорились и выяснили, что Агриппина едет домой. Рената сказала, что в Касимове у нее живут родители и младшая сестра. Обсудили погоду, цены на вещи и продукты, категорически сошлись на том, что все мужики — сволочи. И вдруг попутчица неожиданно сказала:
 — А ты хорошо держишься, дочка!
Рената вздрогнула и испуганно уставилась на старушку. Неужели ее подослали проверяющей?
 — Да не бойся ты меня, девонька, — Агриппина Васильевна полезла в дорожную сумку и вытащила кулон на длинной и тонкой серебряной цепочке, завязанной на несколько узелков по всей длине. Кулон представлял собой странного вида серебряную плетенку, суженную книзу в небольшую иглу.
Девушка, замерев, наблюдала за манипуляциями Агриппины. Между тем, та подняла цепочку над столом, пошептала что-то себе под нос и сказала:
 — Положи руки на стол, ладошками вверх, хочу убедиться, что не ошиблась.
Рената молча повиновалась. Кулон над ее ладонями начал раскачиваться и кружиться. «А может, не проверяющая?» — мелькнула мысль.
 — Не подосланная я за тобой, Ренаточка, — подтвердила Агриппина, как будто прочитав мысли девушки. — Не подосланная, а знахарка, ведунья, или колдунья — по-разному люди называют. И вижу, дочка, что вляпалась ты в скверную историю. Но этому горю мы потихоньку сможем помочь. Не за один раз, чтобы подозрений не вызвать, а постепенно. Слишком сильно тебя повязали. А все из-за глупости твоей и наивности. Видать, бог мне тебя послал, чтобы помогла я тебе. Дочку вот свою не уберегла, а ты на нее сильно похожа. Судьба, значит.
 — А что с ней случилось? — Рената, наконец, обрела голос. Страх потихоньку отступал.
 — Давняя это история, — вздохнула Агриппина. — Восемнадцати годков я ее схоронила. Аленушка моя, такая была умница, такая красавица… Руки на себя наложила. Не пережила позора, что возлюбленный ее обрюхатил, да и бросил. Женился, подлец, на Аленушкиной лучшей подруге, стерве конопатой. Тогда ведь время такое было: мать-одиночка считалась распутницей. А жили мы в Сибири, в небольшом городке, где все друг друга знают. Ну и наглоталась она снотворного. Уж где только взяла? Я со смены пришла, на фабрике ткацкой я работала, а она уже холодная. Да… Пока к соседям кинулась за помощью, пока до больницы довезли… В общем, откачать не успели. И она, и ребенок погибли. Отца Аленушкиного я еще раньше схоронила, сгорел от рака в одночасье.
Старушка утерла набежавшие слезы.
 — А что же милиция?
 — Да что милиция? Она ведь записку оставила в кармане платья, что, мол, никого не виню. Записку-то в больнице и обнаружили. А я поняла, что больше не могу там оставаться. Продала квартиру, вещи, взяла землицы с могилок Аленушки, мужа и матери с отцом, в узелки завязала, да и поехала к сестрице старшей, что в Касимове жила. И ее тоже уж десять годков, как похоронила. А тогда уж и землю с могилок, что с собой привезла, рядом с гробом в яму положила. Так что теперь, считай, все в одном месте.
Я когда до сестры приехала, совсем ничего делать не могла, все из рук валилось. Поглядела на меня сестрица и отвезла к нашей дальней родственнице в деревушку под Касимовым. А родственница наша была ведунья. Ей это по женской линии досталось, и так из поколения в поколение переходило. Несколько лет я у нее прожила безвыездно, а потом постоянно наведывалась и в отпуск, и по праздникам. И передала она мне свои знания и силу ведовскую. Лет уж двадцать тому будет. И стала я тоже потихоньку людям помогать. Кому от болезни травки, кому еще чего другого. Ты обо мне у людей можешь спросить. Касимов — он ведь тоже городок небольшой.
 — А как вы во мне что-то плохое увидели, ну, то, что со мной произошло? — Рената уже совершенно не боялась попутчицы.
 — Ну, дочка, учиться этому долго, так сразу и не объяснишь. А увидела я вокруг тебя мелкую сетку, черную да колючую. Крепко связана сетка, не вырвешься так просто. Потому я и говорю, что не сразу она исчезнет. Надо сначала ниточку найти, за которую потянуть можно, а там и распутаем тенета твои. Ну и ты помочь мне должна. Расскажи-ка подробно, что с тобой приключилось. Ниточки-то, они ведь просто так только из клубка шерсти торчат, а человеческие судьбы — не шерсть. Тут оно все гораздо тоньше закручено.
И Рената рассказала.
 — Я, Агриппина Васильевна, родилась в Казахстане и прожила там вместе с семьей до 16 лет. Четвертая дочка я у мамы с папой. В детстве я ничем выдающимся не отличалась. Как все мои сестры сначала ходила в детский сад, а потом в русскоязычную школу. Мне очень нравились литература и иностранный язык. В школе я изучала английский, а общаясь с подружкой-немкой, что жила по соседству, незаметно выучила и немецкий. Конечно, я понимала, что моему произношению далеко до эталона, ведь Караганда, это вам не Оксфорд и не Берлин, чтобы оттачивать языковые знания, но читала и переводила я свободно, да и разговаривала почти также легко, как на русском или казахском. Моя мать работала учительницей младших классов, а отец — художником-оформителем в районном доме культуры и кинотеатре. На жизнь, в принципе, хватало, но никаких излишеств мы себе позволить не могли. Новых вещей мне почти не покупали, я постоянно донашивала одежду старших сестер. Мне до сих пор иногда снится кукла, которую одноклассница принесла однажды в школу — это было просто чудо, с золотыми кудряшками, в невозможно красивом кружевном платьице… У меня никогда в жизни не было таких кукол, да и быть не могло. Я тогда уже понимала, как угнетает меня бедность… Но с выбором будущей профессии у меня вопросов не возникало. Я твердо решила ехать в Москву, поступать в институт иностранных языков.
Когда мне исполнилось 16 лет, родная сестра матери умерла, завещав свой дом единственной родственнице. Так и получилось, что мы переехали в Касимов. Две моих старших сестры вышли замуж еще в Караганде и в Россию не поехали. У родителей не возникло проблем с трудоустройством. Папа был неплохим художником, а в школах всегда не хватало учителей. Зато на нас с моей сестрой Гулькой теперь легла забота по ведению домашнего хозяйства. Частный деревянный дом, окруженный небольшим участком земли, требовал гораздо больше времени и сил, чем карагандинская квартира. В земле я никогда не любила копаться, и потому желание уехать в Москву у меня еще больше окрепло. Гулька же, наоборот, с удовольствием возилась на огороде, занималась стряпней и покидать родителей не собиралась. Тем более, что за ней вовсю начал ухлестывать соседский парень, и сестрица отвечала ему полной взаимностью. Я смотрела на этот колхозный романчик с презрением и говорила себе, что если и выйду замуж, то только в Москве и только за какого-нибудь богатенького красавчика, с которым обязательно познакомлюсь в институте. Я так устала от нищеты, от донашивания чужих вещей, что ни о чем другом и думать не могла. Москва — институт — богатый муж.
Только вот до института я не доехала. Хотя и попала в Москву, как того желала. Мне досталась очень словоохотливая попутчица в поезде. Одета она была так, как мне и не снилось. И она уговорила меня устроиться на работу гувернанткой.
 — Я, дорогуша, сама несколько лет проработала у богатых людей, и мужа своего нынешнего там встретила. Ты подумай, тебе ведь надо будет где-то жить, а квартиру снимать в Москве очень дорого. Вдруг не поступишь с первого раза в институт? А тут тебе все будут рады — два языка в совершенстве, скромность, вежливость. Да такую гувернантку с руками оторвут. И получать будешь хорошо, и забот не очень много, и крыша над головой. А там, глядишь, и жених какой подвернется из окружения хозяев. Ты девушка красивая, а мужики на красоту первым делом клюют, — заливалась соловьем улыбающаяся женщина.
Я прикинула все перспективы такой работы и согласилась, а Ольга Ивановна, так звали эту роскошно одетую женщину, вызвалась прямо с вокзала проводить меня в фирму, занимающуюся наймом гувернанток и даже дать рекомендацию.
 — Ты ведь в столице ни разу не была, заблудишься еще, а мне по пути, я там рядом живу, и они меня хорошо знают. Я к ним недавно свою племянницу устроила. Тебе там будут рады, вот увидишь.
В Москве у меня не было ни знакомых, ни родственников. Я собиралась сразу же поехать в институт, сдать документы в приемную комиссию и получить общежитие. А если не получится с общагой, то пойти в какое-нибудь бюро по сдаче жилья в наем, полагая, что на первое время трехсот долларов, накопленных родителями на мою поездку, хватит, а там, глядишь, устроюсь еще и на какую-нибудь работу, и все будет нормально. В общем, я тогда посчитала, что сама судьба послала мне Ольгу Ивановну, которая всю дорогу рассказывала о выгодах профессии гувернантки, о том, что только благодаря этому нашла мужа, и теперь довольна жизнью.
 — Давай занесем твои вещи ко мне и пойдем в ту фирму, — предложила она.
Я очень смутилась, мне показалось неудобным стеснять эту замечательную женщину, но она, не слушая, уже тащила меня к подъезду благоустроенного дома.
Ольга Ивановна открыла кодовый замок ключом, приветливо поздоровалась с консьержкой, спросила как здоровье ее сменщицы и направилась к своей квартире, которая находилась здесь же, на первом этаже. Мощная железная дверь, за ней дубовая, обитая светлой дорогой кожей. А дальше…
Дальше начался кошмар. Я, как глупая курица, угодила в подпольный бордель . (На этом месте Агриппина Васильевна вздрогнула, ахнула и схватилась за сердце.) Замечательная Ольга Ивановна оказалась надзирательницей. Холодной, жестокой и наглой. Документы, деньги и вещи у меня отобрали сразу. И пригрозили — попробую сбежать, — найдут и живьем закопают, и родителям несдобровать: адрес-то в паспорте указан. Все помещения в квартире находились под постоянным прослушиванием и просмотром. В ней, сменяясь, круглосуточно дежурили охранники, пользующиеся услугами девушек бесплатно. В течение недели именно охранники и стали моими первыми клиентами, учившими меня хитростям и тонкостям древнейшей женской профессии. За обучением наблюдала Мадам, как здесь все звали любезную Ольгу Ивановну. Квартиры принадлежали Мадам и ее сестре, консьержке и одновременно старшей по подъезду. Так что все у них было, как говорится, схвачено.
Чтобы меня не начали искать дома, Мадам время от времени диктовала мне письма родителям, о том, что, мол, учусь в институте, но на каникулы не приеду, потому что или плохо сдала сессию, или подвернулась хорошая денежная практика, и так далее. Письма из дома приходили на подставной адрес, где я якобы снимала квартиру вместе с сокурсницами. Этот кошмар продолжался около двух лет. Не знаю, как я сумела не подсесть на наркотики, но держалась чудом, понимая, что еще немного и просто покончу с собой, как одна девушка, умершая от передозировки.
Однажды мама написала, что Гулька скоро выходит замуж, и они с отцом приедут в Москву, чтобы купить молодым подарки. Замужество сестры стало для меня избавлением от ежедневного обслуживания клиентов. Мадам долго думала, как быть, и нашла выход.
 — Значит так, подруга, — жестко сказала она. — Больше ты здесь жить не будешь. Я поселю тебя по тому адресу, на который приходят письма, и ты станешь мне их приносить. В институт на вечернее отделение тебя устроят, чтобы не вызывать подозрений. Учиться будешь на «отлично». Устроишься работать в какую-нибудь туристическую фирму, на твое усмотрение. С твоим знанием языков это не проблема. Опять же, за счет знания языков, тебя будут отправлять открывать новые маршруты за границу. За границей будешь искать нам российских девочек и клиентов. Язык у тебя подвешен. Также время от времени будешь ездить в недалекие поездки и тоже уговаривать дур, какой была сама, устроиться на работу гувернантками. Родителям ври что хочешь, но зачетку не показывай. Квартиру я пока оплачу, потом, устроившись на работу, будешь делать это сама, по квитанциям. Деньги за квартиру, одежду и прочий хлам вернешь с первой зарплаты. Все поняла?
Я отчаянно закивала.
 — И смотри у меня! У нас везде есть свои люди! Не вздумай улизнуть, если жить хочешь.
Мама с папой пробыли в Москве несколько дней. Все это время я была счастлива. И, конечно же, не только приезду родителей. Про сокурсниц, которые  якобы  живут вместе со мной, я сказала что одна из них уехала домой, потому что  завалила сессию и ее отчислили, а вторая вышла замуж. Ну и еще, что я собираюсь переводиться на вечернее отделение,  и подыскиваю работу, чтобы  оплачивать квартиру. Родители одобрили такое решение. Ну, а я… Я наконец-то стала относительно свободна. Туристическая фирма «Голубые дали» с удовольствием приняла на работу студентку института иностранных языков.
На работе я открыла для себя Интернет. Проработав полгода, я была уже на хорошем счету, и меня стали отправлять в командировки. Я, конечно же, оставалась подконтрольной, и Мадам проверяла каждый мой шаг. Я никому не могла рассказать о своей беде, и вы — первая, перед кем я открылась (Агриппина Васильевна молча кивала, вытирая слезы). Однако потихоньку у меня начал складываться пока еще смутный, но план, как покончить с Мадам раз и навсегда. Сначала надо закончить институт, а после него, желательно, и аспирантуру. Документы Мадам мне отдала. Значит, надо постараться выйти замуж и сменить фамилию. Это как минимум. В конце концов, Ольге Ивановне можно объяснить этот шаг, как играющий в сторону еще большей конспирации, на случай, если квартира «засветится». А выйдя замуж, можно прописаться к мужу, и значит, пустые стены без хозяев могут послужить алиби. Мол, живу у законного супруга, ни про какую квартиру знать не знаю. Надо только не лопухнуться в выборе спутника жизни. Он должен быть дураком и обожать меня, как богиню. Хорошо бы он еще был с деньгами, но это уж как получится.
Приехав из очередной командировки, я обнаружила в фирме нового сотрудника. Им оказался очень симпатичный молодой человек со странным именем Аристарх. Я решила, что можно попробовать начать претворять свои планы в жизнь и стала потихоньку его обольщать. Впрочем, он особенно не сопротивлялся и против занятий любовью ничего не имел. С остальным оказалось сложнее. О женитьбе он не заикался, и впечатления, что он рвется под венец, не производил. Однако я решила не давить на парня, а потихоньку подводить его к мысли о браке. И все было бы хорошо, но этот идиот неожиданно влюбился в самую простую невзрачную девицу и помчался с ней в ЗАГС. Мне же он сказал:
 — Я тебе за все благодарен, мне с тобой классно, но Юльку я люблю. Я не скажу ей о наших отношениях, но, сама понимаешь, на два фронта я метаться не могу. Если ты не возражаешь, мы останемся друзьями, тем более, что нам все равно вместе работать.
Я была в ярости. Какая-то журналисточка, ни кожи, ни рожи, ни особого ума, а сумела увести у меня парня, который мне, между прочим, очень нравился! Но я ничем не выдала своего состояния, школа Мадам не прошла даром, и, легкомысленно кивнув, согласилась. Никто не знал, чего мне это стоило! Аристарх, которого теперь с легкой руки наглой девицы все звали Мухом, и Юлька устроили помолвку и позвали всех своих друзей, чтобы познакомить их перед свадьбой. И здесь со мной произошел неожиданный казус. Я влюбилась. Влюбилась с первого взгляда в друга Муха, Василия Заславского.
Заславский был настолько красив, что у меня голова закружилась. Я никогда не видела таких мужчин. И все было при нем. Военный, учится в аспирантуре, квартира, машина. Я тут же перестала беситься по поводу женитьбы Муха, полностью переключившись на Васю. Мы пару раз встретились, посидели в кафе, поболтали о том, о сем, но потом, так и не дойдя до более нежных отношений, Вася очень корректно «вильнул в сторону», и я в очередной раз осталась с носом. А еще я твердо уверилась в том, что для этого красавца крайне важно, чтобы его девушка была коренной москвичкой! А остальные, что, не люди?! Он, конечно, мне ничем не намекнул, что дело в моей прописке, но ведь и я не дура. Да и потом, позже, была возможность убедиться, что важно для таких мужиков, как Заславский. Ублюдки они, эти «золотые» мальчики.
 — Ты права, деточка! — подтвердила Агриппина. — Я тоже таких знаю. Ну, да отольются им слезки наши!
 — И вот тут-то во мне проснулась ненависть, — зло продолжила Рената. — Я возненавидела Юльку, виня ее во всех моих несчастьях. Ведь если бы Аристарх не встретил эту серую Мышь, я, могла бы уломать его и выйти за него замуж. Если бы Аристарх и серая Мышь не устроили помолвку, я бы никогда не встретила Заславского, не влюбилась и не чувствовала бы себя выброшенной на помойку разбитой тарелкой. Во всем виновата эта тварь! Все планы рухнули из-за нее. Я разделаюсь с ней, решила я. Тогда Аристарх вернется ко мне. Вернется, поскольку деваться ему будет некуда. Где он еще найдет такую изощренную любовницу? Мужики эти вещи очень хорошо помнят. И Заславскому отомщу!
 — Ой, дочка! И тебе тоже дрянная девчонка дорогу перебежала, как и моей Аленушке! — всхлипнула Агриппина Васильевна. — И мужики гнилые попались. Особенно этот военный. Ну, ничего, мы и на них управу найдем. А ты рассказывай, рассказывай. Вижу, наболело у тебя на душе-то, бедная ты моя. Выплесни боль, оно, глядишь, сердцу-то и полегчает.
 Рената тоже шмыгнула носом и, смахнув злые слезы, продолжила:
 — Я всерьез начала разрабатывать планы мести. Первое и самое простое оказалось — отомстить Заславскому. Я, поймав его на форуме по военной истории, начала с ним оживленную переписку, естественно, под вымышленным именем. Почувствовав, что Василий заинтересовался, назначила ему свидание у Мадам. И за полчаса до встречи позвонила в милицию из автомата, очень быстро протараторив в трубку, что по такому-то адресу находится подпольный бордель. Как там повернулось дело, я, естественно, не знала, но, перестраховываясь, с форума быстренько ушла. С Василием тоже больше не переписывалась, оборвав все связи. И затаилась, продолжая делать вид, что ничего не произошло.
Агриппина Васильевна жестом остановила Ренату и попросила помолчать. Потом взялась за свой маятник. Маятник покачался и покружился.
 — Ну, дочка, тут ты справилась хорошо. Было ему лихо. Так что, считай, что отомстила красавцу сполна.
 — Вот здорово! — обрадовалась девушка и злорадно улыбнулась. — Так ему и надо. Будет знать, что и на него найдется управа.
Ну, так вот. Через какое-то время ко мне в ту квартиру, куда меня поселила Мадам, явился некий гражданин в роскошном костюме, совершенно гнусный тип, и представился Виталием Давидовичем Позленталем. Похотливо улыбаясь, он наказал мне называть его Виталиком, хотя именно Виталиком он был по меньшей мере лет тридцать назад, если это вообще его настоящее имя, не говоря уже о фамилии и отчестве. Про себя я сразу окрестила его козлом. Он сказал мне, что Ольга Ивановна передала ему свои дела и уехала за границу, так что теперь я поступаю в его подчинение, что и доказал, подонок, заставив меня продемонстрировать все, чему я научилась, пока обслуживала клиентов. Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться.
Задания от гражданина Позленталя поступали гораздо реже, чем от Мадам, и я даже начала понемногу успокаиваться, несмотря на то, что старый козел каждый раз обязательно требовал любовных утех.
Завербованных девушек я передавала Виталику на вокзале. Он встречал меня явно на служебной машине, хотя никакого шофера в этих случаях не наблюдалось. Скорее всего, у козлины существовала какая-то официальная фирма, для прикрытия его гнусных делишек. Где-нибудь в центре города я высаживалась из машины под предлогом срочного дела, а новоиспеченные будущие гувернантки ехали дальше, проникнувшись к тому времени полным доверием к веселому и корректному водителю. Куда их доставляли потом, я не знала, а старый козел информацией не делился. Из чего я сделала однозначный вывод — подпольных публичных домов в Москве очень много. Иногда я мечтала выслать ментов по этим адресам, вот только бы эти адреса каким-нибудь образом попали мне в руки, хотя прекрасно понимала, что это нереально.
 У меня забрезжила еще одна мысль. Пока я учусь, никуда особо не рыпаться не буду, а потом, после аспирантуры, можно попробовать поискать себе мужа за кордоном. Чем я хуже тех же молодых богатых дурочек, которые, знакомясь с иностранцами на всяких там Гаваях, выскакивают за фирмачей замуж? А ведь я еще и четыре языка знаю, не считая русского и казахского! Я сейчас факультативно учу французский, и это, кстати, оценило мое туристическое начальство, прибавив мне зарплату. Платят в фирме не очень много, но сотрудников с таким языковым багажом руководство поощряет.
Муха же я решила все-таки придержать на всякий случай. Надо только сделать так, чтобы он ушел от жены. Я прикидывалась исключительно преданным другом, вовлекала его в разные веселые авантюры, и вообще всячески старалась, чтобы ему со мной было легко и интересно. Несколько раз мы съездили вместе на открытие новых туристических маршрутов, где я умудрилась и про Мадам не забыть, да так, что Мух ничего не заподозрил, и напомнить ему о себе, как о женщине. Между прочим, сопротивлялся Мух не долго. Правда, он настоял на том, что в Москве мы снова перейдем в разряд друзей. Я не возражала. Мне нужно было, чтобы он помнил обо мне, а после наших совместных поездок именно этого я и добилась. Я поддерживала все его идеи, хвалила рассказы, одалживала небольшие суммы денег, вовлекла его в переписку по Интернету, и порой мы вместе сочиняли письма Заславскому и другим молодым людям, охочим до виртуальных знакомств. Мух, правда, не знал, что под псевдонимом Tigr скрывается его друг. Я же, попав на военно-исторический форум раньше, чем посвятила в это дело Муха, успела увидеть фотографию Заславского рядом с псевдонимом, которую он вскоре заменил картинкой с изображением тигра.
 — А что ты будешь делать, когда эти парни станут настаивать на встрече? — спросил меня однажды Мух.
 — Да все очень просто. Попрошу выслать фотографию. Если парень мне понравится, встречусь, посмотрю каков он в жизни. Если не понравится, назначу ему свидание по любому вымышленному адресу и быстренько слиняю с форума. Сам ведь знаешь, таких форумов в Интернете пруд пруди. Найдем, где развлечься.
Я не сказала Муху, что не просила фотографию у Заславского. Наоборот, я показала ему одного из претендентов на свидание, причем выбрала самого страшного. А чуть позже сообщила, что обещала встретиться с ним по адресу, где находится какая-то фирма, мол, просто наткнулась в Интернете на адрес, разве что только придумала подъезд и квартиру. Мух поверил сразу же, забава ему очень понравилась, и мы продолжали развлекаться в том же духе. Он даже стал время от времени убегать от своей Мыши, под предлогом обучения дизайну. Я поняла, что дело потихоньку сдвигается с мертвой точки! Он даже говорил, что такая тренировка — письма от женского лица — помогает ему при написании рассказов.
 С Юлькой было сложнее. Как напакостить ей, я пока не знала. Тем более, что серая Мышь довольно долго работала журналисткой и продолжала поддерживать контакт с бывшими коллегами, а соваться в это осиное гнездо, при моей-то подпольной деятельности, я побаивалась. Но помимо ненависти, во мне проснулись еще жгучая зависть и страшная обида. Почему какой-то девчонке все дано? Своя квартира, прекрасная работа, Мух вот, опять же, в ней души не чает. Но уже одно то, что барышня теперь ходит с развесистыми рогами, заставляла меня иногда злорадствовать. Не все этой выскочке!
 — Что ты теперь намерена делать, дочка?
 — Я намерена продолжать атаку на Муха. Он изначально был мой и должен быть им по любому.
 — А вот тут я вполне могу тебе помочь, Ренаточка! — Агриппина Васильевна оживилась. — Найди какую-нибудь вещь, которую незаметно подбросишь ему в дом. У тебя есть возможность бывать у него в гостях?
 — Конечно. У него, кстати, в декабре день рождения. А там вся компания соберется.
 — Вот и славно, детонька. Я через неделю опять поеду в Москву. В этот раз я сглупила, взяла с собой мало денег. А там, получу пенсию, и приеду. Я нашла один замечательный магазинчик, где можно прикупить много нужного для моей знахарской профессии.
 — А вы можете у меня остановиться, если вам негде, — предложила Рената. — Если кто явится с проверкой, я выдам вас за свою троюродную бабушку. Выговор-то у вас не московский, так что проблем не возникнет.
 — Ой, как хорошо, милая. Мне и, вправду, в Москве остановиться негде. Нонешнюю-то ночь на вокзале провела. До сих пор все кости болят от спанья на скамейке. А ты к тому времени вещичку раздобудь. Я ее заговорю, а там, глядишь, и расстанется твой Аристарх с женой. Ну а кроме, как к тебе, ему и деваться будет некуда. Ты ведь его уже приручила. Вот и будет нам с тобой радость. Аленушке не помогла, так хоть на твоей свадьбе погуляю, деточка! Ты мне дай маленькую прядку своих волос. Они понадобятся, чтобы начать снимать с тебя ту страшную черную сетку.
Рената не задумываясь, вытащила из сумки зеркальце и маникюрные ножницы. Поискала место, где можно выстричь прядку, так чтобы не было заметно, щелкнула ножницами и отдала Агриппине волосы. Агриппина аккуратно завернула их в чистый носовой платок и убрала в карман. На вокзале они расстались очень тепло, сговорившись, когда снова увидятся.
 — Многого же я тебе, бабушка, не рассказала, — хищно ухмыльнулась самой себе Рената, когда Агриппина скрылась из виду. — И никогда не расскажу. Отблагодарю обязательно, а если все сладится, то и из этой чертовой страны увезу. Но как я стала такой, какая есть, тебе, Агриппина, знать ни к чему, а сама ты до этого вряд ли докопаешься. Да и смысл вываливать всю подноготную про давнюю любовь к МГИМО-шному аспиранту, красавцу Евгению? Его-то уж точно в бордель не пошлешь, суку! Руки мои коротки. А как было бы славно и Женечку в это же дерьмо окунуть, как Заславского!..
Рената представила, сколько «радости» огреб бы ее бывший возлюбленный «золотой» мальчик в подобной ситуации и досадливо сплюнула под себе ноги. Коротки руки…
А еще вспомнилось… Нет, вот об этом Агриппине… Нет, не сейчас, попозже, когда полностью войдет в доверие, если войдет. Рената попыталась отмахнуться от воспоминаний, но память услужливо напомнила давний случай во всех подробностях…
***
 — Ренатка, помоги! Никак, в вену не попаду! — руки Кристины тряслись, шприц выскальзывал из непослушных пальцев. — Иначе не смогу работать вечером!
Кристинку клиенты любили больше всех. Она была неутомима и не отказывала никогда, что бы клиенты не требовали, какие бы изощренные, в том числе садистские фантазии не взбредали им в головы.
Половина девчонок в борделе сидела «на игле», и это даже поощрялось Мадам. Откуда та  доставала  наркоту, никто не знал, но, по всей вероятности, канал с наркодиллерами был давний и вполне надежный, потому что зелье в борделе не переводилось. Глядя на мучения товарок по несчастью, Рената дала себе зарок — что бы там ни было, но она никогда не подсядет на наркотики. Никогда! Разве что только сразу на «передоз». И вообще, она сильная, она умная, она придумает, как ей выбраться из этого ада. Шла всего лишь вторая неделя ее пребывания в «приюте любви», и надежды на избавление еще не пропали.
 — Ренатка! — голос подружки срывался на хрип.
До этого Ренате никогда не приходилось делать уколы, но все когда-нибудь происходит впервые. Колоть было страшно, вен почти не было, но Ренате все-таки удалось поймать одну из них. Приказав рукам не трястись, она плавно надавила на поршень. Кристина почти сразу перестала дрожать, расслабилась и обмякла в кровати.
 — Прости меня, — прошептала она, закрывая глаза.
Рената вышла из комнаты и пошла готовить еду, сегодня была ее очередь дежурить по кухне до прихода клиентов.
Кристину обнаружил охранник. Тело уже успело остыть. И тогда случилось самое страшное. Для нее, для Ренаты. Все происходящее в борделе, как обычно записывалось на видео. Об этом Рената не подумала, да и откуда ей было знать, что Кристина сознательно увеличила себе дозу наркотика. Девчонки кололись каждый день, это была обычная практика. Рената запоздало вспомнила последние слова Кристины: «Прости меня!» и только теперь до нее окончательно дошел смысл этой просьбы.
 «Аллах всемогущий! Что же я наделала?!» — ужаснулась Рената. — «Ведь это я ее убила! Своими руками! И этому есть доказательства на пленке. Меня засудят!».
Но ее не засудили. Дражайшая Ольга Ивановна, ехидно ухмыляясь, заявила, что такого компромата у нее давно на руках не было. И теперь милая Ренаточка будет беспрекословно исполнять абсолютно все, что потребуют, потому что в противном случае ей одна дорога — в тюрьму. А там хорошенькие хрупкие девочки долго не живут.
И это была катастрофа, конец всем надеждам. С таким видео на руках у мучителей, за свою жизнь Рената не дала бы ни копейки, попробуй она хоть на шаг отойти от приказаний Раз ей, Ренате, некуда деваться, то надо приспосабливаться. А там, она попробует разыскать видео-файл в компьютере борделя и уничтожить его. Мысль о то, что попади это видео в прокуратуру, и замечательная Ольга Ивановна сотоварищи сами отправились бы на нары, в голову девушке не пришла.
Когда же, наконец, случай представился, то оказалось, что у того видео давно уже существует копия, и, возможно, не одна. Об этом ей открыто заявил господин Позленталь, пришедший сообщить, что дела Ольги Ивановны перешли к нему. Прежде чем заставить Ренату себя ублажать, Виталик включил ноутбук и прокрутил именно эту запись. И еще во время ублажения заботился о том, чтобы экран ноутбука был у Ренаты перед глазами постоянно. Мол, помни, девка, что ты на крючке, и крючок этот прочный…
***
Уезжая от родителей, Рената прихватила с собой несколько картин отца. Увидев их, она сразу подумала, что именно картину принесет Муху в дом и спрячет между торцом бельевого шкафа и стеной. Шкаф был большим и тяжелым, и, похоже, передвигать его никто не собирался. Однако в довольно широкий зазор, как это обычно бывает, успело уже нападать всякого хлама, на который давно никто не обращал внимания. И даже если картину и обнаружат, — не велика беда. Летний пейзажик средней полосы не вызовет никаких плохих мыслей. Посмеются и на стенку повесят.
Агриппина, увидев будущий подарочек для Муха, на минуту нахмурилась. Рама была страшная. От нее веяло насильственной смертью. Но она не стала пугать девушку, что напоминала ей дочку Аленушку, и решила, что так даже лучше — быстрее и сильнее подействует приворотное заклинание.
Дальше все оказалось проще простого. Вместе с цветами, шампанским и тортом Рената захватила и свой особый «подарок». Воспользовавшись всеобщей суматохой, быстро засунула заговоренную картину за шкаф в квартире юбиляра, забросала все тем же хламом, что лежал там изначально, постаравшись лишь положить все так, как будто никто его не трогал, и снова присоединилась к компании.
Ну и начались «чудеса». Мух с Юлькой начали страшно ругаться по самым незначительным поводам. Естественно, что все это время рядом с несчастным, непонятым и оскорбленным в самых лучших чувствах Мухом была именно она, Рената. Она подставила дружеское плечо, стала жилеткой, в которую Мух изливал гнев, горе и обиды. Она вела очень тонкую игру. Всячески поддерживая Аристарха, Рената ни разу не заикнулась о том, чтобы тот бросил жену. Наоборот, говорила о Юльке только хорошее. Этот ход ей подсказала Агриппина.
 — Будешь ругать жену, он начнет искать в ней положительные качества. Это, голубка моя, человеческая психология. Так что, будь умнее, детка. Хвали его супругу, заступайся за нее, но не забывай и его поддерживать. Довольно скоро он не найдет в своей жене ни одного светлого пятнышка. Нынешние мужики — они создания примитивные. Баба тебя еще, может быть, и раскусила бы, да и то не сразу, а здесь дело верное. Ты, главное, зацепись.
 — А как быть с заграничными кавалерами? Мух ведь просечет.
 — А ты не торопись. И будь похитрее. На заграницу работай, только когда никого рядом нет. Да и не забывай: сначала — московская прописка, а потом уже и заграница. Иностранцы не дураки. Девочка из села Кукуева им не нужна. Пусть даже и красавица. Для них престиж важен. А тут москвичка, аспирантка, четыре языка свободно. Совсем другой коленкор. А еще, если хочешь, сделаем так, чтобы твоя обидчица и дальше мучалась, чтобы ничего у нее не получалось, удача из рук выскальзывала.
 — А почему бы и нет? У меня вон несколько лет коту под хвост вылетело, вся жизнь поломалась, пусть и ей достанется! Три года улыбалась этому придурку, а он чуть что — к жене бежал…
 — А теперь ты будешь душу радовать ее мучениями. Можно, конечно, и совсем в могилу ее свести…
 — Ну, не знаю… пусть будет, как будет. Есть же высший суд, вот он и разберется. Если она не жилец — то туда ей и дорога. Никто не заплачет!
* * *
Агриппина оказалась права. Не прошло и года, как Мух, уйдя от Юльки, почти сразу предложил Ренате переехать к нему. Рената перевезла свои немногочисленные вещи и книги в квартиру Аристарха, написала родителям, что поменяла адрес, и что все расскажет подробно при встрече, А пока просит их в Москву не приезжать, так как у нее очень много работы и ей к тому же надо обустроиться на новом месте.
Своему бордельному работодателю Рената сказала, что собирается официально стать москвичкой, фиктивно выйти замуж и сменить фамилию. Виталик, как ни странно, эту идею поддержал, но потребовал, чтобы раз в неделю она являлась в оставленную квартиру и проверяла — все ли там в порядке. Он же с ней будет поддерживать связь по электронной почте. Рената в душе вздохнула с облегчением, но мерзкий мужик, нахваливая ее за верное конспиративное решение, на прощанье в очередной раз решил напомнить ей, что она в полной его власти и заставил обслужить себя. Естественно, что отказать Рената не могла, а когда он, наконец, ушел, долго и с остервенением отмывалась в ванной от потных, липких, омерзительных Виталиковых прикосновений. Ренату просто трясло от отвращения, когда она вспоминала обрюзгшее тело, наглые руки, маленькие сальные глазки и слюнявый рот старого и наглого козла. Какая жалость, что ей о нем практически ничего не известно. Вот кого бы она сдала ментам с чувством глубокого удовлетворения, как выражаются газетчики в официальных хрониках. Нет, с чувством превеликого счастья и безграничного ликования, что эта гнида больше не увидит в своей жизни ничего, кроме неба в клеточку. Но, к сожалению, Рената пока еще крепко сидела на крючке у бордельной мафии.
Ладно, в конце концов, решила она. Потерпим. Тем слаще будет победа, когда я, наконец, вырвусь из этой мерзкой страны и заживу как нормальный человек где-нибудь в Европе с молодым и богатым мужем. И Агриппину пристрою. Нечего ей здесь прозябать. Тем более, что колдунья действительно потихоньку снимала с нее черную сетку невезения. О видео Виталик больше не упоминал, и Рената подумывала о том, чтобы нанять частного детектива и выкрасть наконец страшную улику против себя. Агриппина обещала посодействовать и этому. Вот бы удалось! Пока же как-то незаметно, но командировки по вылавливанию живого товара становились все реже. Если раньше она ездила каждые две недели, то теперь один раз в полтора-два месяца. И это не могло не радовать. Что и говорить, именно Агриппину ей сам бог послал. Замечательная старушка. А как быстро все схватывает — прямо на лету. В общем, план на ближайшие несколько лет теперь таков: богатый муж за границей и Агриппина в качестве больной родственницы, которой требуется лечение в нормальных клиниках, а не в бывших «совковых».
Г Л А В А  13.
В ту же субботу, когда Юлька повстречала в городе Ваську с женой и ребенком, Петька Санин, он же Шерлок Холмс, взломал электронные адреса Ренаты. Это не составило труда. Гораздо больше времени потребовалось на то, чтобы прочесать бессчетное количество форумов, где можно познакомиться с особами прекрасного пола. Ник-нэйм свой Рената так и не поменяла — ведь на него «клевало» большое число претендентов на знакомство. По здравому размышлению, Проц решил не обращаться за помощью к сисадмину фирмы «Голубые дали» во избежание утечки информации. Да и если это бы вдруг вскрылось, парню было бы не до смеха. В лучшем случае, потерял бы работу, в худшем — пошел бы под суд.
Проц отправил Ренате послание с открыткой, на которой написал: «Самой обаятельной и привлекательной девушке», представившись администратором форума знакомств. Здесь он ничем не рисковал. Адреса знакомящихся были в свободном доступе.
Открыв открытку с объяснением в любви и трогательной картинкой, Рената даже не вспомнила, отчего когда-то началась Троянская война, если верить великому Гомеру. О споре трех богинь, она, конечно, знала, но в тот момент не подумала. Да и кому не хочется получать такие вот признания?
 Послания на два других адреса были выполнены в том же духе, естественно, от разных адресатов. В одном, написанном по-английски, отправитель прозывался Джоном Гордоном Смитом из Филадельфии, а в другом — Евгением Кайлановым, владельцем некоего холдинга. В общем, как и рассчитывал Петька, тщеславие победило. Когда же ближе к ночи в воскресенье Проц наконец дорвался до желанной информации, то долго сидел в задумчивости, почесывая, по обыкновению, мочку уха.
Больше всего его насторожили странные письма с указанием расписания поездов и стоимости билетов. Получалось, что Рената периодически ненадолго ездила в разные города. А вот что она там делала? Вряд ли фирма «Голубые дали» открывала новые туристические маршруты в захолустье. Нет, конечно, и там можно было найти что-нибудь интересное для туристов, но, насколько Петька знал, фирма специализировалась исключительно на заграничных вояжах. А в провинциальные российские города Рената каталась чуть ли не с момента устройства на работу. Что-то здесь не сходилось.
Еще Петькино внимание привлекла переписка с зарубежными адресатами на английском, немецком и французском языках. С английским Проц был на «ты» и поэтому сразу отделил служебные письма от личных. А личные письма оказались весьма и весьма занимательными. Из них следовало, что Рената активно ищет себе мужа-иностранца.
Из всей компании немецким владел только Заславский, и поэтому эту корреспонденцию Петька выделил в отдельную папку. Французский худо-бедно знал Рыжий. Озаренный неожиданной идеей, Проц набрал телефон Штирлица.
 — Слышь, Штирлиц! У меня тут проблемка образовалась. Ты в своем институте какие языки учишь?
 — Английский, немецкий, латынь факультативно. Ну, чтобы потом легче было романские освоить.
 — И как у тебя с немецким?
 — Да не очень, но что-то могу. А в чем дело? — заинтересовался Штирлиц.
 — Да тут кое-какая заморочка на немецком. А никто из нас ни бум-бум.
 — Переслать можешь?
 — Легко.
 — Тогда не вопрос. Это как-то связано с нашим делом?
 — Ну да.
 — Тогда тем более высылай.
 — Ага, пока.
Положив трубку, Проц снова влез в Интернет и отправил Штирлицу папку с письмами на немецком языке. То же самое проделал с французской корреспонденцией, но уже в адрес Вовки. Удовлетворенный, он перезвонил Рыжему.
 — Значится, так, Мейсон. Я тебе скинул французскую текстовку, обнаруженную у этой курвы. Там было еще и на немецком, но на наше счастье товарищ Штирлиц знаком с данным наречием. Поэтому он тоже получит посылку. Из аглицкого же эпистолярия вытекает следующее. Девушка активно ищет хахалей за кордоном. Муху, надо полагать, она виртуозно пудрит мозги, но это его, Мухово, собачье дело. Просвещать его на сей предмет я не намерен.
 — Ох, и ни хренаськи себе! — высказался Вовка — Перри Мейсон. — Вот это поворотец. Значит, семью разбила, мужика увела и его же вознамерилась продинамить. Ай да стерва!
 — Вот я и говорю. Да, тут еще какие-то письмена странные засветились. Расписание поездов и деньги на билеты. Маршруты по бескрайнему российскому глухоманью. Чаще всего попадается город Касимов, но там, кажется, живут ее родители. А вот остальные населенные пункты пока не понятно куда инсталлировать. Ладно, короче. В следующую субботу встречаемся. Я уже почти собрал нашу умную машинку. Осталось впаять пару-тройку конденсаторов.
 — Тогда покеда.
 — Сам такой, — хмыкнул Проц и отсоединился, после чего снова уткнулся в загадочный список и задумался.
По всему выходило, что Ренату кто-то посылал в эти города. Конечно, нельзя исключать, что у нее родственники были по всей России, но зачем тогда эти письма? Если бы она ездила туда по собственному желанию, то вряд ли стала бы писать сама себе записки на память и подписываться «В.». Не настолько же она склеротичка. Значит, этот «В» реально существующее лицо, и Рената, стало быть, работает еще на кого-то. Ничего предосудительного в этом, конечно, не наблюдалось. Лимитчица, пытающаяся заработать лишнюю копейку на жизнь. Но что-то все равно настораживало. Сквозила в этом какая-то непонятная тайна.
 — «Спинным мозгом чувствую — блондинка!» — пробормотал себе под нос Петька крылатую фразу из популярной юморески, и тут же хлопнул себя по лбу. — Вот оно!
Если бы эти поездки были легальными, Рената о них бы говорила, но за все время их знакомства никто никогда не слышал о том, что у девчонки существовала еще одна работа. Значит, она ее скрывает. А если скрывает, соответственно, это «пахнет керосином». Начисто позабыв про завтрашний зачет, Петька вооружился календарем и стал сличать с ним даты поездок. Через час получилась очень интересная картина.
Все вояжи Ренаты приходились либо на выходные дни, либо на период сессии, либо на студенческие каникулы. Причем, занимали они не более полутора суток. То есть часов двенадцать-пятнадцать в одну сторону. Сначала она путешествовала довольно часто. В последнее же время поездки стали гораздо реже. С чем это связано, Проц определить не смог, но и не сильно заморачивался. Гораздо интереснее ему казалась цель поездок. Спекуляция, наркотики? В общем, вывод напрашивался сам собой — электронную почту поганой курвы надо держать под неусыпным контролем, а для этого… Тут взгляд Шерлока Холмса упал на стопку конспектов. Петька тяжело вздохнул, отрываясь от занимательного расследования, и с грустью раскрыл тетрадь. Зачет, как ни крути, сдавать надо.
Неделя, заполненная курсовыми, зачетами и экзаменами пролетела для юных сыщиков быстрее курьерского поезда, хотя с не меньшим шумом и свистом. Но зато учеба на время осталась позади. И теперь, обладая неограниченным количеством свободного времени, молодые люди могли полностью посвятить себя расследованию непонятных вещей, связанных с Ренатой. На сей раз, поскольку компания разрослась и обсуждения могли вызвать подозрения у родителей сыщиков и Валентины, решили встретиться в гараже у Бегемота. Там, конечно, холодно, но несколько термосов с горячим кофе и бутерброды с колбасой и сыром обещали скрасить совещание и не дать замерзнуть. Для начала обеспечили себе алиби — накупили елочных игрушек, за которыми, якобы, и отправились. Можно было бы купить и елки, но до нового года оставалось еще порядочно времени и не имело смысла так задолго приобретать зеленых красавиц, поскольку уже через неделю они бы осыпались, так и не дождавшись праздника.
Рацию Проц и Вовка уже опробовали, и выяснили, что максимально она берет в радиусе пятисот метров, помехи почти не чувствуются, и батареек хватает надолго. Насколько точно — проверить не удалось, но это и не важно. Батарейки всегда можно заменить прямо по ходу прослушки.
 Тексты с французского и немецкого из почты Ренаты перевели, и все письма, как выяснилось, содержали приблизительно одно и то же. Правда, в последнее время активней всего Рената переписывалась с неким бельгийцем французского происхождения Жаком Ренолье. Бельгиец, на вкус сыщиков, был весьма дурен собой, но у Ренаты, видимо, имели место другие предпочтения, если учитывать, что все ее адресаты, опять же на мужской вкус, красотой не блистали. Зато у месье Жака наличествовала солидная скотоводческая ферма-фирма, поставляющая продукцию в сопредельные страны. Так, во всяком случае, он о себе рассказывал. Девушку он искал скромную, готовую стать хорошей матерью и верной женой, любящей природу, джаз и шансон, и имеющую габариты 90х60х90. Избранница должна быть нрава веселого и не склочного, уметь ходить на лыжах и на яхте, плавать и играть в большой теннис. Естественно, она не должна никогда до этого быть замужем и вообще, наличие невинности приветствовалось выше всех остальных достоинств.
Насчет невинности мужская компания очень долго хихикала и сошлась на том, что данной претендентке на должность хозяйки свинофермы придется сделать несколько пластических операций, чтобы восстановить девственность. В том, что одной будет мало, они не сомневались.
 — А может, ну, написать этому свиноделу письмо с разоблачением? — предложил доблестный рыцарь Айвенго, прихлебывая горячий кофе из пластикового стаканчика.
 — Рано, — возразил Штирлиц. — Напишем, когда поймем, что дело катится к свадьбе. А пока не стоит ее настораживать, тем более, что претендентов достаточно.
 — Дык, надо всем написать, — не унимался рыцарь.
 — Всем напишем. Но постепенно. Чтобы отваливались по одному, — успокоил Айвенгу Перри Мейсон. — Хотя желающих жениться от этого не убавится. Эти отпадут, других найдет.
 — Это сейчас не главное, — вернул всех к действительности Петька-Шерлок Холмс. — У нас на повестке дня прослушка. А почту я беру на себя, в смысле, как только будут поступать письма, сразу же будем их забирать и смотреть, как развиваются события.
 — Знаете, мужики, я тут подумал, — Штирлиц подлил себе кофе и взял с тарелки бутерброд. — Нам, чтобы иметь хоть какое-нибудь прикрытие, надо организовать частное сыскное агентство. Все подобные конторы, ясный пень, балансируют на грани закона и беззакония, но тогда все ж какая-никакая, а видимость закона сохранится.
 — Говорил же я вам, что это не человек, а… а… Черт, даже не знаю как выразить свое восхищение! — воскликнул Шико.
Присутствующие единогласно согласились с тем, что, действительно, даже черт не знает, как выразить восторг, и выразили кто как умел. В результате бедного Штирлица чуть не излупили дружескими похлопываниями по плечам и спине, не задушили в объятиях и не повалили на землю. Несчастный еле вырвался, но видно было, что он нисколько не обижен бурными проявлениями признательности.
 — Но на это нужны деньги, — неожиданно сказал комиссар Мегрэ.
Восторги тут же как ветром сдуло. Заговорщики понуро переглянулись и замолчали.
 — Да, деньги нужны, — подтвердил Штирлиц. — Форма организации — ПБОЮЛ, регистрация, уставной фонд, печать. Юридические документы я сделаю, это не проблема.
 — А можно в уставной фонд записать стоимость компьютера? — спросил Шерлок Холмс.
 — Можно, — авторитетно согласился Штирлиц. Остается печать и регистрация.
 — Я, эта, в понедельник, значит, премию должен получить, — вспомнил доблестный рыцарь. — Всю отдать не смогу, но часть вполне может, эта, в дело пойти.
 — У меня приятель давно уже просит студийные наушники, а мне тут, по случаю, еще одни такие же обломились, — раздумчиво произнес Шико.
 — Прекрасно, — резюмировал Штирлиц. — Этого должно хватить. Значит, вы и будете главными вкладчиками. Поскольку организовываться мы будем перед самым Новым Годом, то и отчетов о деятельности с нас пока никто не потребует. А там, разберемся с проблемой, да и закроем лавочку. Юридический адрес я впишу свой, домашний. Это не имеет значения. Офис нам не нужен. Так что отделаемся малой кровью и постараемся соблюсти закон. Я за пару дней подготовлю документацию, а вы давайте собирайте деньги. Самое позднее в среду мы должны сдать весь пакет документов и иметь на руках все необходимое. У моего сокурсника матушка работает в нотариальной конторе, я у нее все уточню. Может быть, там и зарегистрируемся.
На этом совещание и закончилось. Собрав окурки и пластиковую посуду в полиэтиленовый пакет, компания покинула гараж и, воодушевленная предстоящими подвигами, разбежалась по домам. Вернее, по домам разбежались Штирлиц, Шико и доблестный рыцарь Айвенго, а великие сыщики и знаменитый адвокат отправились в гости к Юльке, поглядеть, как она уживается со Стелкой и барбосками, да и просто на разведку — все ли в порядке в датском королевстве.
В датском королевстве оказалось все в порядке, а в качестве новости мальчишкам вывели на монитор рисунок рыцарского герба. Правда, перед показом с юных сыщиков взяли страшную клятву молчания и обещание вести себя тихо. И вовремя! Потому что, глянув на картинку, мальчишкам пришлось зажимать себе рты руками и рыдать от смеха молча, чтобы не привлечь внимания автора, находящегося аккурат в соседней квартире.
Иными словами, день удался на славу.
Г Л А В А  14.
Частное сыскное агентство «Синтез-М» зарегистрировать быстро не удалось. На всю процедуру по закону требовалось полтора месяца. Так что ребята решили действовать на свой страх и риск. Что обозначало в названии слово «синтез» было понятно — объединение всего, а вот под «М» подразумевалось многое: мужская компания и мужская дружба, молодежь и молодое поколение, мужество и максимум качества работы, и еще куча других понятий все сплошь положительных и благородных.
До нового года оставалось меньше двух недель, когда в один прекрасный будний день, в квартиру Муха позвонил бородатый человек.
 — Кто там? — раздался из-за двери обеспокоенный голос.
 — Я с телефонной станции. Не бойтесь. Моя фамилия Журавлев. Наладчик я. На линии сильные помехи из-за разрыва кабеля. Вот мы и ходим, проверяем все аппараты и телефонную проводку.
Дверь приотворилась на цепочку и в проеме показалась миловидная пожилая женщина. Мужчина распахнул куртку, и показал бейдж со своей фотографией, фамилией и реквизитами телефонного узла. Тут же, недолго думая, полез в боковой карман куртки и достал удостоверение, раскрыв его. В удостоверении значилось то же самое, что и на бейдже. Тщательно сличив два документа, женщина пустила телефонного мастера в квартиру.
Мастер аккуратно вытер ноги о коврик и попросил показать ему телефонные аппараты и розетки.
 — Да вы не бойтесь, все будет нормально, — улыбчиво заверял мужчина. — Сначала проверим все контакты в розетках, потом внутри аппаратов. Ох, а телефон-то у вас не работает.
 — Как же это? Я вот только полчаса как звонила в поликлинику, — удивилась женщина.
 — Ну так я ж и говорю — обрывы на линии. Лучше же сейчас исправить, чем в Новый Год без телефона остаться, правда? — снова улыбнулся мастер.
 — Конечно, — охотно согласилась женщина.
В этот момент телефон как-то странно звякнул, помолчал и зазвонил с новой силой. Мастер снял трубку и протянул ее хозяйке, знаками показывая, чтобы она говорила недолго.
 — Алё, Клава? Я тебе попозже перезвоню. Ко мне тут мастер пришел телефонный, сейчас он все проверит, и потом мы поговорим… Что? Да все нормально. Пока.
 — Вот видите. А только что не работал, — мастер быстро раскрутил аппарат, потыкал отверточкой в контакты, от чего та замигала красным. — Так, тут все нормально.
Хозяйка ходила за мастером по пятам, слушая, как он объясняет ей телефонную электрику. Конечно, она ничего из объяснений не поняла, потому что по образованию была экономистом, и хотя когда-то в школе и учила физику, но это происходило так давно, что и вообще, можно сказать, неправда.
 — А скажите, ваши соседи сверху сейчас дома? Потому что мне надо проверить всю линию по вашему стояку, — спросил телефонный мастер, упаковывая в чемоданчик свои инструменты.
Женщина задумалась.
 — Знаете, Володя, — имя было четко написано на карточке, что болталась у мастера на груди, — если кто и дома, так, все больше по другой стороне. Вот на первом этаже Марья Ивановна, она тоже пенсионерка, и она точно дома. А выше? Боюсь, что все будут только вечером.
 — Понятно, — ответил Володя. — Значится так. Если в течение дня опять будут сбои, не расстраивайтесь. Бригада работает, сегодня все починим. А к соседке вашей снизу я заходил, да она, видать, в магазин пошла.
 — Ой, как же это я забыла. Она сегодня с внуком в Детский Мир уехала. Так что тоже будет только к вечеру.
 — Ну, ничего. Проверю в распределительном щитке. Не в первой. Разрешите, я от вас позвоню.
 — Конечно, конечно, — согласилась женщина.
 — Семьдесят пятая? В шестой квартире на объекте сто восемьдесят два все в норме. Сейчас прозвоню стояк… Да. Хорошо. Отбой. — Телефонист положил трубку и направился к двери. — До свидания.
 — До свидания, — хозяйка закрыла за ним дверь, подумала о том, какой вежливый мастер и совсем не нахальный, и не пьяный, но тут телефон снова зазвонил, и женщина, переключившись на занимательный разговор с Клавой о способах засолки капусты, начисто забыла о телефонном мастере.
О том, что никаких помех не было в помине, она и не догадалась. Да и откуда ей знать, что их устроил великий электронный гений Петр Санин как раз на то время, пока загримированный Шико изображал мастера и, улучив момент, ловко воткнул в один из аппаратов маленький «жучок».
Шико для конспирации обошел все пять этажей подъезда, покопался в распределительных щитках, побормотал себе под нос, что, мол, все в порядке, и вышел на улицу. Проц, уже сидевший в машине с Бегемотом, скомандовал:
 — Поехали.
Старенькая «пятерка» вынырнула из двора на проспект и направилась в сторону метро. Через некоторое время в машину сел телефонист.
 — Порядок, — сказал Шико. — Ох и натерпелся же я страху, однако. Еле-еле заставил себя не трястись. Мать у вашего Муха, конечно, славная женщина, но все равно…
 — Не дрейфь. У нас же скоро будет официальная «крыша». Отбрешемся, в случае чего. Да и кто догадается, что телефонный мастер, обошедший весь подъезд, мог поставить прослушку. Скорее уж подумают, что наводчик. А поскольку грабить у Муха нечего, то и это в голову не придет, — успокоил мнимого мастера Бегемот.
 — Нам теперь другое важно, — Проц переключил внимание ребят. — Время мы выбрали удачное, ребятни во дворе нет, кто в детском саду, кто в школе. Значит, вечером нам надо здесь где-нибудь замаскироваться. Лучше всего за сквериком. Там узкая дорожка, фонарь далеко и до дома метров двести всего. Плюс этаж, итого, для ровного счету, двести пятьдесят. Даже если мы, в случае чего, немножко вперед проедем, никто на нас внимания не обратит.
 — Во сколько слушать будем?
 — Не раньше восьми и где-нибудь до одиннадцати.
 — А вот катафалк туда не поставишь, — раздумчиво протянул Бегемот. — Как увидят, сразу переполошатся. Кстати, что у нас с деньгами? Я имею в виду не карманные расходы, а бензин. Пока-то бак полный, но ведь горючее имеет свойство кончаться. А просить деньги у бати постоянно я не могу. Как бы не насторожился.
 — Надо у Штирлица спросить. Что-то там оставалось. Он еще сказал — на технические нужды, — вспомнил Шико.
 — Ладно, давайте по домам, — подвел итог Петька. — А вечером первая бригада на прослушку. Черт, хорошо бы где-нибудь там квартирку снять, вообще бы проблем бы не было. Слушай хоть круглые сутки.
 — Мечтатель! — фыркнул Бегемот. — С твоей фантазией книжки писать, а не сыщиком работать.
Шико тоже посмеялся и, попрощавшись с коллегами, направился к метро. Свой камуфляж он уже успел снять, и теперь куртка, парик, борода и удостоверения валялись на заднем сиденье машины, которая спокойно шла в потоке по направлению к дому Петьки и Бегемота.
Вечером чуть все не рухнуло на корню. Не успели Бегемот, Штирлиц и Вовка приступить к выполнению боевого задания, как на территорию двора вырулила патрульная милицейская машина. Менты, заметив «пятерку» в таком месте, где местные автомобилисты никогда не парковались, заинтересовались подозрительным транспортом. Дело спас Штирлиц. Предъявив свой паспорт и студенческий билет, чем, несомненно, вызвал уважение у стражей порядка, он начал спокойно объяснять ситуацию.
 — Я вам как мужик мужикам скажу, — степенно начал он. — Одна курва увела у одной нашей подружки мужа. Что эта стерва выделывала, не передать. Роман писать можно. А он слабак оказался по бабской части. Да и редкий мужик устоит, когда… — тут Штирлиц пустился в интимные подробности времяпрепровождения соблазненного мужа в компании курвы, на что менты, слушая, согласно цокали языками. — А подружка наша — женщина порядочная, на такие фортели не способна. Так что сами понимаете, кто тут выиграл. Ну, вот мы и решили их немного «попасти», чтобы разобраться — насколько все серьезно. Они ж даже на улице не стесняются, целуются у всех на виду, руками, там, друг друга оглаживают. Подруга наша решила на развод подать, но ей свидетели на суде будут нужны, чтоб уж наверняка. Вот мы и подрядились. Эта стервь, кстати, еще двум мужикам мозги пудрит. Мы тут ее случайно и с ними «срисовать» сумели, просто мимо проезжали и остановились воды купить. Она с ними по веселым клубам со стриптизом шастала, вся из себя такая фифа разряженная и размалеванная. А с этим нет. Те-то — наши братья кавказские, денег куры не клюют, а у блудного мужа денег мало, зато прописка московская. Чуете, чем пахнет? Да и в самом деле, мужики, ну, вот, скажем, если бы вам ваши подруги так изменять вздумали, что бы вы сделали?
 — Да я бы свою Машку!.. — не выдержал один из ментов.
 — Ну, а я о чем говорю? — поддержал Штирлиц праведный гнев служителя порядка. — … это и …!
 — Ладно, следите парни, ради такого дела не жалко, — разрешил наконец старший. — Но чтоб все тихо было.
 — Да нам и самим «светиться» не след, не мальчики, понимаем, — заверил Штирлиц.
Менты одобрительно покивали и удалились, записав на всякий случай все необходимые данные. Ребята не возражали. Штирлиц наконец забрался в машину и несколько минут «выпускал пар» — матерился так, что Вовка, как человек близкий в силу будущей профессии к различным языковым конструкциям, даже достал блокнотик и законспектировал несколько выражений.
Тут у подъезда появилась искомая парочка.
 — Приготовились! — скомандовал Штирлиц.
Три часа дежурства ничего интересного не дали. Рената и Мух ворковали, как голубки и ни о чем серьезном и интересном не говорили. Лишь, когда ребята уже собирались отправляться восвояси, прозвучала одна фраза.
 — Знаешь, Мушенька, я думаю, что мне перед Новым Годом нужно съездить к родителям. На пару деньков. А то я давно у них не была.
 — А вот это к нам! — прошептал Штирлиц.
 — И когда ты собираешься, солнышко? — удивленно спросил Мух.
 — Да в выходные перед самыми праздниками. В пятницу вечером уеду, а в понедельник утром прямо на работу вернусь. Ты же знаешь, я частенько так раньше делала. А теперь, когда мы с тобой, я о них совсем забыла.
 — Хочешь, поедем вместе?
 — Зачем тратить деньги, они нам на Новый год понадобятся. Мы же собирались в джаз-клуб, не помню, как он называется.
 — Ну, тогда, действительно, поезжай одна. Я про клуб как-то позабыл. Ты права, лучше поэкономим. Ты уже купила билеты?
 — Нет еще. Черт, совсем забыла, что скоро праздники новогодние и билетов может не оказаться. Это ж тебе не на заказ через фирму. Ну, тогда, наверное, и не поеду в этот раз, отобью телеграмму, а там, смотаюсь уже в новом году. Посмотрим, может, в этом случае как раз вместе и поедем.
 — Дети, вас завтра во сколько будить?
 — На полчаса пораньше, мам. У нас сейчас жуткая суматоха, сама понимаешь, праздники и все такое…
Последующий разговор ничего нового не принес и, судя по звукам, парочка собралась ложиться спать.
 — Поехали, Валер, — сказал Вовка. — Больше здесь сегодня ловить нечего.
Начало следующей недели прослушки ничего интригующего не выявило, и ребята решили вообще снять «жучок» под каким-нибудь благовидным предлогом. Зато кончились деньги на бензин и взять их пока было негде. А в четверг рано утром Петька перехватил послание по электронной почте.
Неизвестный «В» прислал Ренате информацию о поезде с Киевского вокзала, следующего по маршруту: Москва — Каменец-Подольский и далее по просторам сопредельной Украины. Там же указывалась стоимость билетов до Брянска и обратно.
А не проследить ли за барышней, подумалось Шерлоку Холмсу. Те же Штирлиц и Шико, которых эта курва в глаза никогда не видела, вполне могли бы понаблюдать, что она будет делать на вокзале. Ведь она наверняка поедет за билетами. Вокзал — самое идеальное место для слежки. Если ты не профессионал, то засечь «хвост» не сможешь. Если она вдруг пойдет в камеру хранения, то можно купить билеты на пригородные поезда и проследить, что она там будет делать. Но обо всем лучше позаботиться заранее. Только бы Егорыч, доблестный рыцарь, был выходной! Мысли о Лехе заставили Петьку фыркнуть: тут же вспомнились герб и девиз.
Егорыч оказался дома и немедленно согласился доставить сыщиков на вокзал. Штирлиц и Шико, видевшие барышню вблизи только на фотографиях, командировались в фирму «Голубые дали» и организовывали «хвост» прямо от работы. Остальные подтягивались на катафалке и парковались около ближайших к вокзалу домов на Бережковской набережной. Связь между собой — по мобильным телефонам. Можно было бы, конечно, тривиально поехать на метро и Егорыча не беспокоить, но, посовещавшись, ребята решили, что Леха обидится: сначала позвали, а потом забыли, а он столько трудов положил, создавая герб, и вообще постоянно рвался в бой. Тем более, что смешное и никому, кроме Лехи, не нужное создание герба в редультате принесло хоть и недоказуемую, но полезную информацию, компрометирующую Ренату и Муха. Сыщикам то и дело приходилось сдерживать доблестного рыцаря, не на шутку проникшегося общей идеей. Так что к консенсусу пришли без проблем — пусть участвует и чувствует себя важным и нужным в деле обезвреживания Юлькиных недругов.
Леха развернул бурную деятельность, и как только сменщик прибыл на базу, под большим секретом посвятил его в план вечерних мероприятий. Впрочем, посвящать пришлось также диспетчеров и механиков. Всем рассказали ту же самую историю, что выслушали менты в исполнении Штирлица. Правда, в Лехином изложении история украсилась еще более захватывающими подробностями, что произвело на слушателей неизгладимое впечатление. Рабочий люд категорически осудил курву. Все, кто к этому времени освободился от работы, пожелали участвовать в акции, и теперь уже Лехе стоило большого труда отговорить мужиков от скоропалительных действий. С собой Егорыч взял только одного из механиков, которого знал как самого рассудительного и спокойного, уверенный, что этот дров не наломает. Остальным обещали держать их в курсе дела и в качестве успокоительного вручили горячительные напитки, кои взбудораженные и возмущенные Лехины коллеги тут же и употребили, а катафалк в срочном порядке переделали под автобус «Техпомощь». Убрали с окон шторы и задрапировали их картоном. Соответствующую надпись поместили над лобовым стеклом и сбоку от двери.
Пока маскировали автобус, история ненавязчиво успела облететь всю автобазу, обрастя дополнительными поясняющими колоритными деталями, и было вынесено решение: юным сыщикам всячески помогать, курву извести под корень и для острастки припугнуть жен, чтобы вели себя достойно, как и положено порядочным женщинам. Последнее, конечно, не значило, что все жены являлись развратницами и стервами, но на всякий случай не помешает — гласил общий вердикт. Несколько человек добровольно предложили использовать в случае надобности их личные транспортные средства, и благодарный за поддержку Леха обещал по мере надобности звонить новоиспеченным помощникам.
Когда великие сыщики и знаменитый адвокат прибыли на автобазу, все было готово. Времени оставалось немного и команда, дополнительно укомплектованная механиком, помчалась к Киевскому вокзалу.
Андрей, так звался механик, ребятам понравился. Он сразу предложил использовать его машину, уже буквально после Нового Года.
 — Кузовщину надо поправить, — объяснил он. — Мне тут один пьяный «крендель» крыло снес подчистую. Но что самое смешное, когда он потом, разобравшись с дорожной службой, вперед меня рванул, я чуть сам на него не наехал от неожиданности. Сначала не понял в чем дело, а когда до меня дошло, я чуть в обморок не упал. У него сзади номер был прикручен вверх ногами!
 — Хорош гусь! — высказал Бегемот общее мнение, когда все отсмеялись.
 — Да, на дороге чего только не встретишь! Я пятнадцать лет за рулем, всякого насмотрелся, — согласился Андрей.
Но оказалось, что еще не всякого.
Рассекая снегопад, катафалк несся с бешеной скоростью. Ребята еще не опаздывали, но все равно решили, что чем скорее прибудут на место, тем лучше. Однако Леха нечаянно пропустил нужный поворот, пришлось выруливать, что называется, огородами. В результате сыщиков вынесло к магазину «Перекресток» на Коломенской. Тут Проц неожиданно вспомнил, что надо бы прикупить батарейки для фотоаппарата, а Егорыч настаивал на хлебе насущном, мол, кофе у него есть, а вот к нему не мешало бы бутербродиков.
Катафалк пристроили на автостоянке и двинулись пополнять запасы. Несмотря на толчею, времени это отняло немного и уже минут через двадцать друзья вышли из магазина, став счастливыми обладателями комплекта батареек, хлеба и Докторской колбасы, а сладкоежка Бегемот любовно прижимал к груди пакетик с конфетами и шоколадку «Аленка».
Однако на автостоянке начались непредвиденные трудности, сопровождаемые песенкой Олега Газманова «…Мои мысли, мои скакуны…» громко и задорно несущейся над заснеженной Москвой из какого-то шального репродуктора. Ребята приросли к тротуару. Впрочем, приросли не только они, а целая толпа зевак и несчастных автолюбителей, имевших неосторожность поставить своих железных коней на треклятую парковку. Потому что, видимо, раззадорившись газмановским призывом, два бесшабашных скакуна, неведомым образом отвязавшись от заборчика, галопировали между замерших машин. При ближайшем рассмотрении оказалось, что скакуны разнополые, и что удивленной публике представлено реалити-шоу ухаживания кавалера за прекрасной дамой, в том варианте, как это бывает у копытных.
 — Они, эта, что же… — начал Леха.
 — Да то самое и есть, — подтвердил Проц. — Любовь, у них, видать.
 — И ведь счет им не выставишь, если машины покоцают, — протянул Вовка.
 — Им не выставишь, зато коневодческому хозяйству, что неподалеку находится, — вполне, — авторитетно заявил Андрей. — А в первую голову нерадивым хозяевам, что так плохо следят за своими питомцами.
 — Дык, они, может, замерзли, ну и решили эта… — снова высказался Леха.
 — Ага, не догоню, так согреюсь, — фыркнул Бегемот. — Ой, глядите!..
Именно в этот момент лошадки решили согреться на полную катушку. По всему выходило, что музыка им понравилась и вдохновила на дальнейшие подвиги. Прекрасная дама, она же кобыла, сочла ухаживания кавалера, он же жеребец, вполне достойными ее особы, и решила, что пора разрешить ему представить доказательства пылкой любви, подтвержденные делом. Как по заказу, газмановский «Эскадрон» сменился популярным рыночным шлягером, и над автостоянкой полились трепетные звуки:
…Ты скажи, ты скажи
Чо те надо, чо те надо,
Может дам, может дам, что ты хошь…
Радостно повинуясь музыкальному призыву к действию, лошадки приступили к процессу согревания по всем правилам, включая и получение удовольствия и, не стесняясь публики, ничтоже сумняшеся, на виду у всего честного народа занялись процессом, способствующим появлению потомства.
Народ тихо замер и стоял, не шевелясь, как изваяния, а вернее, одна большая скульптурная группа, обильно присыпаемая падающим с неба снежком, проклиная, по всей вероятности, ту минуту, когда ей, группе, пришла в голову мысль припарковаться на этой стоянке. А также и предыдущую мысль, подвигнувшую съездить в этот треклятый магазин. Потому что никто не знал, куда в следующую секунду опустятся копыта лошадей — на землю или на железных коней. И ведь не кошки — лошади! Не разнимешь так просто.
К тому же, процесс размножения сам по себе вещь довольно интимная с точки зрения людей, и нормальные гомо-сапиенсы не привыкли вмешиваться в столь деликатную сферу жизни ближних своих. Но у лошадок было другое мнение. Даже не подозревая, что шокируют изумленную публику, они со всей страстью отдавались «священнодействию». Зрителям ничего не оставалось, как только комментировать происходящее.
Завязались оживленные научные дискуссии, каждый считал знатоком в данной области именно себя и авторитетно отстаивал свое мнение, обильно приправленное ненормативной лексикой. Не подрались наблюдатели только потому, что боялись пропустить демонстрацию наглядных аргументов, подкреплявших индивидуальные неоспоримые доказательства каждого участника полемики.
 Однако, как известно, занятия по продолжению рода у животных занимают достаточно мало времени. Тут подоспели и хозяева с авоськами, поймали своих четвероногих друзей, вскочили в седла и ускакали восвояси, легкомысленно проигнорировав тот факт, что их милые подопечные чуть не довели до инфаркта некоторое количество автомобилистов. Хотя пережившие этот спектакль, ясное дело, проинформировали их о своих впечатлениях.
 — Вот это цирк! — выдохнул Вовка.
 — И, заметь, совершенно бесплатно, — подхватил Проц.
 — Такого я еще не видел, — признался Андрей. — А уж, казалось бы…
 — Интересно, было ли запланировано спаривание именно этой пары? — высказал сомнение Бегемот. — Вот будет заводчикам сюрприз!
 — Кошек, занимающихся этим, видел, собак видел, даже кроликов видел, а вот лошадей в первый раз, — поделился опытом Володька.
 — А людей? — съязвил Проц.
 — А это — великая военная тайна, — Рыжий показал другу язык.
Леха, сосредоточенный на дороге пуще прежнего, и боясь свернуть не туда, в дискуссии участия не принимал. Зато все обратили внимание на красочный герб, прилепленный скотчем на приборной панели.
 — Егорыч, чтой-то у тебя за картинка такая интересная? — поинтересовался Лехин сослуживец.
Про герб доблестный рыцарь мог говорить сколько угодно, не отвлекаясь от маршрута.
 — Ну, эта, герб наш. Коль уж я состою при этих достойных молодых людях шофером, то и все у меня должно соответствовать. Герб, он ведь, эта, выражение идеи нашей дружбы, во-первых, а во-вторых, должен отражать то, чем я занимаюсь.
 — А начальство видело?
 — А какое им дело, что мы на торпеды лепим? Вон, у большинства бабы голые, да кошки всякие с цветочками. У нас ведь тоже были, эта, красотки, но Петрович мою идею поддержал, и мы теперь с ним как есть рыцарский экипаж. Картинки с девицами мы убрали, а герб прилепили. Даже, эта, ощущение за баранкой другое совсем стало.
 — А девиз? — не унимался Андрей.
 — Девиз я сам сочинил, и Петрович одобрил безоговорочно. А что?
 — Да, классный девиз! — согласился механик, стараясь сдержать смех. — Ты — поэт, Леха!
 — А чо? Я могу иногда чего-нибудь сочинить. Вот, на Новый Год надо будет что-нибудь придумать. И Витек, сын, в смысле, меня поддержит. Это ведь он рисовал. Талант!
 Андрей поспешил сменить тему.
 — Где это мы уже?
 — Да на набережную выезжаем, — сориентировался Бегемот. — Только что Штирлиц звонил — девушка направляется в сторону Киевской. Муха отправила домой под каким-то предлогом.
 — Давайте определимся, что делать мне? — спросил Андрей.
 — А ты пойдешь вместе с нами. Мы попытаемся попасться ей на глаза, даже поговорим, если получится. Пусть она занервничает, и, следственно, начнет делать ошибки. А ты на нее посмотришь и пристроишься где-нибудь в сторонке, — объяснил Вовка.
 — Мы же будем изображать, что, либо кого-нибудь встречаем, либо тоже берем билеты, скажем, в Киев, собираясь провести там Новый Год. Народу сейчас у касс много, все куда-нибудь на праздники сматываются, так что мы не вызовем подозрений. Тем более, что сессию мы сдали, — дополнил Холмс.
 — А еще она может там с кем-нибудь встретиться. Тогда тебе передадим ее, а Штирлиц и Шико отправятся за этим неизвестным, — подвел итоги Бегемот.
 — Хорошо. Согласен. Тем более, что мобильник у меня тоже есть. Так что я всегда смогу вам позвонить.
Минут через двадцать автобус «Техпомощь» аккуратно запарковался недалеко от Киевского вокзала. Леха, чтобы скоротать время, решил проверить и поменять лампочки в фарах и, вооружившись инструментами, не спеша, принялся за дело. А сыщики и их добровольный помощник побежали к кассам дальнего следования. На всякий случай приобрели билеты на пригородную электричку до станции Москва-Сортировочная, чтобы без помех проскочить в камеру хранения.
Около касс колготился народ и над головами плыл несмолкаемый и привычный гул голосов. Люди сновали с поклажей, громко разговаривали дети, мелькали «цыганки-молдаванки» с дорогостоящими рецептами счастья на все случаи бытия, время от времени слышались объявления о прибытии и отправлении составов… Иными словами, вокзал жил своей всегдашней жизнью.
Рената появилась минут через пятнадцать после того, как ребята устроились у расписания поездов.
 — Видишь вон ту кралю в серой дубленочке? — тихо спросил Проц у Андрея.
 — С красной сумкой и в красных сапожках? — тут же отозвался механик.
 — Она самая, — подтвердил Володька. — Все. Отделяйся от нас, но будь поблизости. А мы сейчас пойдем пощекочем девочке нервишки.
 — Понял, — коротко отозвался Андрей и так профессионально начал делать вид, что не знаком с ребятами, как будто всю жизнь пробыл на оперативной работе.
 — Вот это класс! — восхищенно цокнул языком Бегемот, оценив маскировку добровольного помощника.
Остальные молча согласились.
Рената между тем пристроилась к одной из очередей. Мальчишки подождали, пока за ней встанут три человека, и двинулись к соседней кассе, громко обсуждая, сразу ли брать билеты до Киева или лучше забронировать.
 — А я бы в Каменец-Подольский съездил. Потрясающе красивый город. Меня давно туда однокурсник зовет, — мечтательно протянул Бегемот, когда компания прошла мимо Ренаты, не обращая на нее никакого внимания.
 — А давай сначала в Каменец, а на обратном пути в Киев. Сессию мы сдали, стипуху получили, гуляй — не хочу! — поддержал друга Вовка, прибавив обертонов.
 — А другу позвоним и скажем, что планы несколько изменились, — тут же откликнулся Проц. — Ну-ка Валер, дуй к расписанию. Узнай, когда там поезд, стоимость билета и сколько туда шкандыбать?
 — Ага. А мы пока посчитаем наличность, — напутствовал друга Рыжий хлопком по плечу.
Рената заметила друзей сразу, и теперь, услышав их разговор, резко побледнела. В этот момент Андрей сделал ребятам незаметный знак, и они обернулись, якобы провожая Бегемота глазами, и увидели Ренату.
 — Ой, ты глянь, Проц, какие люди и без конвоя! — радостно заверещал Вовка. — Привет, Ренатка!
 — Привет! — подхватил Проц. — Ты что тут делаешь? Куда собралась? Может, вместе поедем?
Рената непроизвольно дернулась, как от удара, но тут же постаралась взять себя в руки.
 — Да я к тетке должна съездить на денек, забрать у нее кое-какие вещи. Тетка старая, сама приехать в Москву не может, а мне позарез надо. Я у нее летом была, да все тащить не хотела. А там у них шмотье гораздо дешевле. Доллары в пересчете на гривны и рубли… сами понимаете разницу. Я себе летом потрясающую дубленку прикупила, шапку песцовую и сапоги на натуральном меху чуть ли не ручной работы. В Москве же такого днем с огнем не сыщешь, а если сыщешь, то за такую цену, что денег только на пуговицу и хватит, — нервно улыбаясь, тараторила Рената, не догадываясь, что если к ней приглядеться повнимательней, то сразу будет видно — брешет девушка, ей-богу брешет, и к гадалке не ходи.
Вернувшийся Бегемот напустил на себя досаду.
 — Не хватит нам даже до Киева, ребята, — с грустью бросил он. — Разве что до Брянска, а что мы в этой дыре забыли?
 — А почему бы не съездить в Брянск? Я там тоже никогда не был, — радостно откликнулся Проц.
 — И в самом деле? — подхватил Вовка.
 — Не все ли равно, куда ехать с целью мир посмотреть и себя показать? Старинный русский город. Партизанский опять же, — разглагольствовал Проц.
 — Я там могу фактуру на статью набрать, ну эту, партизанскую, — увлекся Вовка перспективой.
 — Не хочу я в Брянск, — гнул свое Бегемот. — Давайте дома останемся.
 — И вправду, ребята, оставайтесь в Москве. Бывала я в Брянске, дыра-дырой, на весь город один дом культуры и два клуба. Где вы там развлекаться будете? — поддержала Рената Валерку. В Брянске она никогда не была, но надо же как-то спасать положение. Только попутчиков ей не хватало!
 — Ну, это меняет дело, — неожиданно легко согласился Проц. — Остаемся в Москве. А за материалом, Рыжий, можешь в Крюково съездить, тоже места боевой славы.
 — Уговорили, — согласился Вовка. — Ну, что, пойдем тогда?
 — Пока, Рената!
 — С наступающим!
 — И вас также. Пока! — Рената искренне улыбнулась и, когда ребята отошли, вздохнула с облегчением. Однако, оглянувшись, через несколько минут, увидела, что они никуда не ушли, а стоят в стороне и о чем-то оживленно спорят. Беспокойство проснулось в ней с новой силой. Она прекрасно знала, что мальчишки могут переиграть все в считанные минуты.
Тут подошла ее очередь, и она быстро взяла билеты на завтрашний вечер до Брянска и обратно, после чего постаралась незаметно исчезнуть. Теперь надо было зайти в камеры хранения, взять из ячейки деньги, а потом там же выслушать инструктаж от Виталика. Когда он писал ей и, будто бы, опечатавшись, ставил в тексте две точки вместо одной — означало, что он явится на вокзал. А сегодня он позвонил ей на работу и уточнил время. 20.30. Что этому паразиту понадобилось ей сообщить на сей раз, Рената не знала. Но ничего хорошего не ждала.
До назначенной встречи оставалось пятнадцать минут. Неожиданно краем глаза она заметила очень красивую пару: мужчина и женщина, роскошно одетые, счастливые, возбужденно что-то обсуждающие. «И полупальто, как у Женьки…»
***
С Евгением Рената познакомилась на студенческой вечеринке: группа отмечала Татьянин день. Собрались почти все, а ближе к концу пришел он, Женька. Хозяин квартиры, тихонько переговорив с пришедшим о чем-то интересующем обоих, сделал широкий жест, представил знакомого и предложил ему присоединиться к общему веселью. Женька не очень вписывался в компанию, явно скучал и, похоже, искал вежливый повод уйти… до тех пор, пока в коридоре не столкнулся с ней, Ренатой, выходящей из кухни…
Уже через неделю она чувствовала себя его девушкой — девушкой молодого аспиранта МГИМО. Евгений водил ее по ресторанам, сорил деньгами, дарил дорогие безделушки. Она была счастлива: после всей бордельной грязи ей казалось, что вот, наконец-то повезло, наконец-то встретился достойный человек.
Но однажды все это рухнуло. На дне рождения приятеля Женьки она случайно услышала разговор, почему-то на немецком. В институте Рената учила английский, латынь и факультативно французский. О том, что она знает немецкий, она вспоминала редко, поскольку общаться на этом языке в Москве ей было не с кем. В институте, конечно, учили разные языки, но Рената предпочла заняться тем, что знала хуже и что не знала совсем. Вот ведь не предполагала, что пригодится, зло и как-то безнадежно подумала она, вспомнив карагандинских соседей-немцев…
 — У Натальи закончилась стажировка в Лондоне? Когда она прилетает? — деловито спросил хозяин дома.
 — Завтра — ответил Женька.
 — И сразу свадьба?
 — Да, в субботу… Уже не отвертишься — ресторан заказан, кольца куплены, приглашения разосланы… — тихонько и радостно засмеялся завтрашний жених и муж, и подмигнул другу.
 — А меня чего не пригласил?
 — Кто же знал, что ты в Москве будешь, да еще и ко дню рождения… Так что, приглашаю.
…У нее подкосились ноги, к глазам подступили слезы, но школа Мадам не прошла даром — Рената быстро взяла себя в руки и, накинув пальто, подошла к говорящим. Потом на чистейшем немецком языке, разбавленном качественной русской бранью, высказала любимому Женечке все, что она о нем думает. После чего покинула квартиру, громко хлопнув дверью…
Женька появился через два месяца, долго извинялся, объясняя, что брак его исключительно карьерный, что он никак не может ее забыть и умолял остаться его любовницей.
У Ренаты было время подумать. В студенческой группе она чувствовала себя изгоем, несмотря на блестящую учебу: у нее не было роскошных вещей, ее родители не работали в МИДе, а главное — она была провинциалкой. Это было клеймом и служило поводом для завуалированных насмешек. Предложение Женьки меняло все. Пусть не жена, пусть содержанка, но кто знает, как сложится дальше… И она согласилась.
А дальше началась роскошная жизнь — рестораны, приемы, престижные выставки, премьеры — и везде Женечка представлял ее как свою ассистентку-переводчицу, хотя конечно же, ни для кого не было секретом, кем она являлась на самом деле. Однако выяснилось, что эта роль уважаема, никому не было дела до того, кто она и откуда. Рената чувствовала себя спокойной и уверенной, и даже задания и опека Мадам ее уже не так тяготили.
Но и это продолжалось недолго. В один прекрасный день Женька исчез, а вместо него явился Влад, закадычный друг-приятель, и сказал, что любимый Женечка срочно вылетел в Штаты подменить серьезно заболевшего сотрудника посольства. Ей тогда даже в голову не пришло, что аспирант МГИМО вряд ли может быть прямо вот так сразу востребован не где-нибудь в Судане, а сразу в Америке. Влад галантно предложил скрасить ей этот печальный вечер, потом другой, третий…
В общем-то, жизнь Ренаты никак не изменилась. Только рядом теперь был не Женька, а Анатолий, Иван, Сергей... Она же по-прежнему оставалась «ассистенткой-переводчицей». В конце-концов ей это надоело — да, можно так жить, это удобно и приятно, и от жизни надо брать все, но почему бы не попробовать взять еще больше? Роль «ассистентки» хороша, пока ты молодая, но молодость и красота не вечны.
Очередному покровителю Рената решила сказать, что беременна, и что избавляться от ребенка не будет. Она рассчитывала, что нынешний «папик», недавно разведшийся с женой, сделает ей предложение. И чем черт не шутит — может, увезет из этой страны, куда-нибудь подальше от Мадам.
Однако номер не прошел, и все получилось совсем не так, как она ожидала. Перспектива стать отцом не заинтересовала папика, и он тут же исчез с ее горизонта, а вместе с ним и остальные сотоварищи. Когда Рената попыталась его разыскать, ей напрямую объяснили, что на таких не женятся и попросили больше не беспокоить.
И тогда она окончательно поняла, что надо не просить, надо брать. Просто приходить и брать, не мучаясь угрызениями совести. И окончательно же утвердилась в мысли, что в этой стране ей делать определенно нечего.
Тут-то и подвернулся Мух. Он был идеальной «стартовой площадкой». Рената нацелилась на иностранца, а для этого нужна была постоянная московская прописка, престижная работа после окончания аспирантуры и защиты диссертации, и, как само собой разумеющееся, муж-подкаблучник, который сделает все, что она захочет. Она не торопилась — Мух не горел желанием жениться, но у нее было время чтобы привязать его к себе намертво. Появление Юльки обрушило и эти планы, но она не сдалась и в конце-концов добилась своего — до желанного брака оставалось всего ничего…
***
 Рената торопилась и не видела, как ничем не примечательный человек среднего роста в поношенной темной куртке и джинсах, небрежно насвистывая себе под нос, двинулся за ней следом. Он о чем-то спросил у двух молодых парней, шедших в ту же сторону, поблагодарил и пошел своей дорогой. Штирлица и Шико Андрею показали ребята, когда, уходя с вокзала, подошли к ним, тоже, якобы, что-то спросить.
 — Мужики, вон там, в уголочке, Андрюха. Запомните его. Он пойдет с вами, но сам по себе, — тихо проговорил Бегемот. — Мы будем ждать вас или его, или всех вместе у входа на перрон пригородных поездов, у самого крайнего к улице турникета. Там сориентируетесь. Кралю, думается, провожать не надо, скорее всего она поедет к Муху. А вот если к ней кто на свидание придет, то стоит проследить.
Около автоматических камер хранения тоже толкался народ, но Виталика Рената увидела сразу. Забрав из ячейки конверт с деньгами, она даже не обернулась, когда какой-то мужчина спросил из-за спины:
 — У вас тут освободилось?
 — Да, можете занимать, — бросила она и быстрым шагом направилась к Виталику.
 — Тащите вещи, ячейка 21, — сказал кому-то мужчина в мобильный телефон, но Рената его уже не слышала.
Мужчина достал записную книжку и ручку, и, делая вид, что выставляет код, переписал предыдущий. Этой камерой под номером 21 Рената пользовалась постоянно, и код соответственно набирала один и тот же. На других вокзалах камера хранения была с тем же номером, а код сдвигался на единицу, на две, на три и так далее. За то время, пока Рената путешествовала по заданию Мадам и Виталика, она давно уже выучила все коды наизусть. Но обычно она подкручивала рычажки, сбивая предыдущие настройки. Сегодня, взбудораженная и выбитая из колеи неожиданной встречей с Муховыми приятелями, она даже не вспомнила о мерах предосторожности.
 — Значит так, радость моя, — тихо заговорил Виталик без приветствий. — У нас потери. Двоих пришлось закопать. Передоз. А одна дура на пятом месяце. Пока все процедуры, пока оклемается, сама понимаешь. В общем, с тебя нынче две штуки вместо одной обычной. Не привезешь, не посмотрю на всю твою конспирацию, определю на их место, будешь вкалывать по двойной норме. Усекла?
 — Да, — Рената кивнула.
 — Все, пошли отсюда, и улыбайся, мать твою... На нас уже оглядываются.
Рената постаралась изобразить безмятежную улыбку. Виталик тоже заулыбался, но лишь одними губами. Глаза его смотрели холодно и жестко. Они протолкались через зал ожидания и вышли на улицу. Обнялись как старые добрые друзья и попрощались. Виталик направился к «Крайслеру», а Рената в метро.
Еще через десять минут на место сбора пришли Андрей, Штирлиц и Шико.
 — Знаете что, мужики, — сказал, закуривая, Андрей. — Краля ваша с криминалом связана. Этот ее «бойфренд» оч-чень не простая штучка.
 — С чего ты взял? — поинтересовался Штирлиц.
 — Пошли к Лехе, в катафалке расскажу, — улыбнулся Андрей. — Да давайте в темпе, не май месяц на дворе, вон ветер какой резкий поднялся.
Леха встретил ребят термосом с кофе и бутербродами, и компания набросилась на еду.
 — Ну а теперь рассказываю, — Андрей стряхнул пепел с сигареты в пустой пластиковый стаканчик из-под кофе. — Дед мой, мужики, сначала в подпольщиках состоял, потом партизанил, а войну закончил в Вене в составе разведроты. Его после в органы звали, да он не пошел, мол, в моторах копаться ему сподручнее и привычнее, чем ворье ловить, и около болтов и гаечных ключей он на самом что ни на есть своем месте. Вот и получается, что я потомственный механик, как дед и отец.
А вот рассказывал и показывал мне дед много, пока жив был. По лесу учил ходить, чтобы ни одна ветка под ногами не хрустнула, зверя выслеживать, повадки примечать и следы. В общем, учил уму-разуму, как сам это понимал. Да и я уже к сорока годкам много чего в жизни повидал и попробовал на зуб. Служил в десанте, например. Но это к слову, как говорится, а теперь о деле.
Так вот. Ваша краля — шавка, шестерка, девочка на побегушках. Зато хмырь, с которым она встречалась, тертый калач. Не один год на нарах успел попариться. Есть у него в движениях и в мимике что-то неуловимое такое, что опытному человеку только видно. И этот опытный человек с полпинка определит — побывал «товаришч» на зоне в качестве бесплатной рабочей силы.
 Если вы обратили внимание, стоял он к ней боком, зато глазами так и шнырял по залу. Боюсь, что он вас «срисовал», так что больше вы к ней не суйтесь, ежели она опять к нему на свиданку попрется. Сам этот дяденька был собран, как пружина, и, опять же, если вы обратили внимание, держал он ее за локоть одной рукой, а вторая рука — как будто немного согнута и кисть слегка спрятана в рукаве. Зуб даю, он там «заточку» держал. Уж больно характерный жест.
Он, хмырь, конечно, неплохо маскируется под нового русского, «Крайслер» — тачка солидная, одежка фирменная, не скажу от кого из ведущих модельеров, но не Дорогомиловском рынке куплена, это уж не ходи к гадалке. И знаете что, девочка ваша, спору нет, стерва и все такое, да только жалко мне ее стало, как я этого мужика увидел. Сидит она у него на крючке плотно. Не знаю, чем проштрафилась, что в такие ежовые рукавицы угодила, а просто так ее не отпустят.
 — Да знаешь ли ты, что эта девочка для нашего друга сделала?! — возмущенно воскликнул Проц. — Она ему свидание назначила по вымышленному адресу, а там подпольный бордель оказался. И в тот же день туда менты нагрянули. Он потом долго не мог отмыться.
 — А кто решил, что по вымышленному? — спросил Андрей.
 — Да так мы все тогда и решили, потому что нет доказательств, что она это сделала нарочно, — развел руками Бегемот.
 — А вот мне почему-то кажется, что случайностей не бывает, — гнул свое Андрей. — Я бы и согласился с вами, да после сегодняшней встречи с мужичком этим никак не могу, хоть ты тресни. Не просто так она туда вашего друга отправила. Не удивлюсь, если и ментов сама вызвала.
После этого наступило гробовое молчание. Но не надолго.
 — Блин! Как же это мы не дотумкали, идиоты? — взорвался Володька. — Куда смотрели наши глаза? Кретины, ослы, мать твою! И Базилио хорош! Уж он-то мог догадаться.
 — Не кипятись. Ему, полагаю, не до догадок было, сами говорите, что отмываться долго пришлось. Тут у кого хочешь крышу снесет, — заступился Андрей.
 — Тебе, Андрюха, может, ее и жалко, но мы к ней жалости не испытываем, и Ваську с Юлькой ей не простим! — заявил Вовка.
 — Да я и не призываю вас прощать, — замахал руками Андрей. — Я же о другом сейчас. За что она так невзлюбила ваших друзей?
 — А черт ее знает. Никто ей ничего плохого не делал, — Проц пожал плечами. — Ну не нравилась она нам с самого начала, так мало ли кто кому не нравится. Что, сразу и гадости человеку подстраивать?
 — А давайте разберемся, — не отставал Андрей. — Чем не нравилась?
 — Да хрен поймешь, — Бегемот рубанул рукой воздух. — Чувствовалось в ней что-то сволочное, ставила себя слишком высоко. Вот, вроде простые слова говорит, а все равно с подковыркой получается. Мы, в конце концов, решили, что манера у нее такая — язвить на каждом шагу, и перестали внимание обращать. Кто ж знал, что все так повернется…
 — Вы сказали, что она из Касимова?
 — Ну да. А раньше, кажется, где-то в Средней Азии жила, — вспомнил Вовка.
 — Значит, постоянной московской прописки у нее нет? — продолжал допытываться Андрей.
 — Может и есть, мы в ее паспорт не заглядывали, — ответил Бегемот и закурил.
 — А как у нее обстояло дело с поклонниками, когда вы познакомились? Ведь она с виду очень даже симпатичная. И лицо, и фигурка, и шарм такой восточный. Любителей подобных куколок вполне достаточно.
 — А ведь она вроде бы с Васькой несколько раз встречалась! — вспомнил Проц. — Базилио у нас красавец, на него девчонки пачками вешаются.
 — Ну, вот, уже теплее, — хмыкнул Андрей. — Смотрите какая картинка вырисовывается. Не москвичка, мужик красивый ее не оценил, а она, видать, очень старалась. Вот и решила отомстить. А с Мухом с вашим, у нее, похоже и до Юльки что-то было. Но тут парень влюбился. А ее — побоку. Ну, она и устроила ему отворот от жены. Пусть не сама, пусть помогли, но своего в результате добилась. Теперь охмуряет сослуживца и в ус не дует. Есть там любовь или нет, это для таких барышень дело десятое.
А то, что завела шашни с заграничным товарищем, так там тоже не дураки. Девочка не имеющая недостатков и отвечающая всем требованиям, но без законной и постоянной прописки в крупном городе, типа Москвы или Питера, к примеру, им в жены даже за деньги не нужна, в смысле, если за нее еще и приплатят. Вот в качестве прислуги — пожалуйста, возьмут с удовольствием. И не забудьте, наличие денег на счете у будущей невесты всяко приветствуется. Есть возражения по данному пункту?
Возражений не последовало.
 — Что будем делать, господа сыщики? — спросил Штирлиц. — Оставить мы этого так не можем, а влезть глубоко нам даже под нашей будущей вывеской не дадут. Не факт, что прокуратура уже закрыла дело. И мы не знаем, известно ли там про эту стерву или нет.
 — Ты, это, Андрюха, на работе про такой оборот дела не говори, — попросил Бегемот. — Расскажи, что выследили, как с любовником еще одним встретилась, ну и сели они в машину и уехали. И мы будем выслеживать дальше. Если дело, действительно «пахнет керосином», то чем меньше народу о нем знает, тем лучше.
 — Да мы с Андрюхой будем, эта, молчать, как рыбы об лед. Чай, не мальчики, — включился, наконец, в разговор Егорыч.
 — Знаете, — подал голос Шико. — Мужик пусть сам по себе, а эту кралю мы все равно из поля зрения не выпустим. Мало ли кого она еще в бордель отправит и ментов позовет.
 — Правильно, — поддержали ребята. — Слежку снимать нельзя.
 — Только, похоже, она полностью на меня ложится, — протянул Проц. — Ведь у Муха и на людях, на работе, она ведет себя как обычная девчонка, даже и не заподозришь, что во что-то замешана. А вот ее контакты в Интернете — это как раз по моей части. Через эти-то контакты мы и «засветили» ее «работодателя» с уголовным прошлым.
 — Ну и на меня всегда можете рассчитывать, — вклинился Андрей. — Не зря я служил в десанте, а дед мой в разведке. Гены — великая штука. Жена поймет, она у меня умница, ну а дочка в институте учится, ей не до папкиных детективов.
 — А прозвище у тебя какое-нибудь есть? — поинтересовался Володька.
 — Прозвище? Всю жизнь Бугром кличут, Бугров моя фамилия.
 — Нет, это не пойдет. Пусть ты будешь Бугор для всех, а для нас надо что-то другое. Мы же конспирируемся. Представляешь, как это будет выглядеть со стороны, если я, к примеру, позвоню, чтобы передать информацию: «Бугор просил передать…» — разъяснил Штирлиц.
 — Да уж! Все менты в округе точно в гончих превратятся, — согласился Андрей. — Тогда пусть будет… Юстас.
 — Юстас — Алексу. — фыркнул Шико. — А что? Клево!
 — Только, Андрюх, зарплату за это мы платить тебе не сможем. У нас агентство будет для прикрытия, и все мы там будем числиться как добровольные помощники на общественных началах, — вздохнул Проц.
 — Зарплаты мне и своей как-нибудь хватит, — улыбнулся Андрей. — А в хорошем деле можно и бесплатно поучаствовать.
 — Ну что, расходимся, мужики? — предложил Бегемот. — Леха, тебе в помощь сколько человек надо? Ну, чтобы автобус обратно в нужный вид привести?
 — Меня одного достаточно, — заверил Андрей. — Нам с ним не впервой вместе работать и живу я там рядом, так что все одно — по пути. Да и коллеги помогут. Голову даю на отсечение, что там до сих пор куча любопытных пасется, ждет продолжения истории.
 — Тогда мы пошли, — за всех сказал Володька. — До связи.
Ребята попрощались и двинулись к метро, а доблестный рыцарь Айвенго и резидент советской разведки товарищ Юстас отправились на автобазу.
Домой мальчишки возвращались понурые. Юстас разложил ситуацию по полочкам, но легче от того, что они теперь знали причину поступков Ренаты, не стало. Проклятую девку хотелось отравить, придушить, утопить, зарезать, бросить под поезд и КАМАЗ одновременно. Но руки у них коротки — это понимали все. И доказательств — ноль. А все их домыслы и умозаключения можно легко и непринужденно использовать в качестве туалетной бумаги.
 — Прослушку надо снимать — подвел неутешительный итог Проц. — Дома у Муха она будет тише воды и ниже травы.
 — А как? — спросил Шико. — Опять мне являться к ним под видом телефониста?
 — Придумал! — воскликнул Вовка. — Надо сорваться к Муху в гости, нечаянно грохнуть телефон, раскрутить его и незаметно вытащить «жучок». Давайте в субботу так и сделаем. Мол, мы были рядом, решили забежать к товарищу. Этой крали не будет. Возьмем пивка для отвода глаз. Мух пьянеет быстро, мы тоже «опьянеем», а пьяный человек вполне может нечаянно смахнуть аппарат на пол.
 — Давайте! — поддержал Бегемот. — Тем более, мы очень давно не виделись с товарищем Аристархом.
 — Это правильно, — поддержал друзей Штирлиц. — Если вы все это проделаете, он точно ничего не заподозрит. А у нас одной головной болью меньше.
 — А мы со Штирлицем можем встретить ее в понедельник утром на вокзале и посмотреть, как будут развиваться события. Очень уж интересно, за каким чертом она в Брянск потащилась. Может, этот дядя крутой ее встречать будет, может быть, она ему что-нибудь передаст. Я камеру прихвачу, попробую заснять. Сегодня было опасно, этот хмырь все время ко мне лицом стоял. А в понедельник, глядишь, получится. Вот вам и компроматик. Да еще какой! А следить в толпе, которая повалит из поезда, легче легкого. Даже если и «срисовал» нас дядя, мы попробуем держаться поближе к блюстителям порядка. Мы-то его рожу тоже зазубрили. Ну и совсем уж для маскировки поснимаем архитектурный ансамбль Киевского вокзала. Никто не придерется.
 — Кстати, а когда Базилио возвращается? — спросил неожиданно Володька.
 — Да должен уже приехать, но у него не отвечает ни один телефон, я звонил сегодня, — ответил Проц.
 — Ну, нам чем дольше его не будет в Москве, тем лучше, — выразил надежду Бегемот. — Мало ли какие его служебные дела задержали? Он ведь у нас человек подневольный. Да и к Юльке все равно Маринка никого не пускает. Девочка наша грипп подхватила где-то. Так что не думаю, что у Васьки есть шансы там оказаться, пока тетя доктор не разрешит.
 — Ладно, мужики, мы обо всем договорились. Разбегаемся. Вам в одну сторону, а нам в другую, — Штирлиц и Шико пожали руки коллегам-сыщикам. — До связи.
 — Пока!
И поезда метрополитена унесли будущих частных детективов агентства «Синтез М» в разные стороны.
Г Л А В А  15.
Катафалк, не чтобы очень быстро, но все же несся по заснеженной Москве, весело поигрывая фарами. Леха, сосредоточившись на дороге, не замечал, что Андрей кусает губы и досадливо хмурится.
 — А ведь я этого хмыря где-то видел, — наконец бросил Андрей. — Только никак не могу вспомнить.
 — Почему ты так решил? — насторожился Леха.
 — Да жест у него такой характерный — подбородок потирает четырьмя пальцами, а мизинец в сторону отставлен. Он когда в свою машину садился, я внимание обратил.
 — А машина не знакома?
 — Нет. Хотя постой. Машина нет, а вот цвет… темно-бордовый, но не приглушенный, а яркий. Редкий цвет. Хотя, конечно, встречается, но обычно его глушат перламутровой краской. А этот — как напоказ.
 — А ты, эта, попробуй как я. Я, когда чего забуду, ну, положил что-нибудь куда-то и не помню, я начинаю думать, эта, в чем я тогда был, что ел, ну, голова, может, там, болела. Ну и вспоминаю. По этой, как ее? По инсинуации, что ли?
 — По ассоциации.
 — Во, точно. Слово я это запамятовал.
Андрей задумался и начал покусывать ноготь на указательном пальце.
 — Вспомнил, — воскликнул он. — Это было незадолго до того, как я в больницу попал.
 — Когда это ты попал в больницу? — удивился Леха.
 — Аппендицит мне удаляли. Это еще на прошлой работе случилось, сейчас прикину, да… лет уже пять назад. Провалялся полтора месяца, потом еще три месяца работать не мог, пока швы не срослись полностью. Так вот, это произошло летом,я как раз только к работе приступил. Приехал этот хмырь болотный к нам на сервис машину починить. «Мерин»  у него тогда был. А цвет такой же. Одет он тоже с иголочки, весь такой «навороченный», пальцы веером, понту на версту. Мы тогда с мужиками постарались поскорей ему все сделать, лишь бы свалил.
 Я попробую туда, на «сервис», подъехать, в бухгалтерии покопаться. Он ведь оплачивал по безналу. Бухгалтер наш, Георгий Иваныч, долго матерился, что-то там не так получилось. Мы-то свою работу сделали, а он еще недели две валандался, пока все документы правильно оформили. Я с Иванычем в хороших отношениях был. Думаю, не откажет.
 — Ну, а ежели он, Иваныч-то, уже не работает?
 — Ничего, найдем концы.
«Концы» отыскались легко. Машину ремонтировал директор риэлторской фирмы, занимающейся подмосковсной недвижимостью, Поцкинталь Виталий Иосифович. Как выяснилось, фирма существовала до сих пор, и, похоже, процветала. Офис солидный, охрана как на подбор, глазок на массивной двери, замки кодовые, вход по записи. Ну и «Крайслер» с теми же номерами на стоянке рядышком красовался.
По телефону Андрей решил это не обсуждать, но встретиться с сыщиками удалось только после Нового года. Егорыч, конечно, был в курсе с самого начала и ломал голову над тем, как незаметно, но ощутимо досадить риэлторской фирме, но пока так ничего и не придумал.
Из ребят самыми свободными оказались Проц, Штирлиц и Шико. Остальные завязли в домашних делах. Встретились днем в небольшой кафешке, заказали зеленого чаю. Посетителей практически отсутствовали — во время новогодних каникул народ предпочитал выползать в злачные места ближе к вечеру, отсыпаясь после бурно и весело проведенных ночей.
 — Нам даже ничего не потребовалось делать, — рассказывал Проц. — Оказывается, Мух буквально накануне купил себе новый телефонный аппарат, навороченный, с таким с дисплеем, хоть кино смотри. Сказал, что давно мечтал поменять старый, а тут как раз перед Новым годом им премию выдали.
 Но вы бы видели Рыжего! Вот артист! Наплел жутко трогательную историю, что разбил мамочкин телефон, перекушав пива, а стипухи на покрытие ущерба не хватает. Ну и выпросил у Муха старый аппарат. Мух никогда не был жадным и мелочным, тут не придерешься, полез на антресоли, достал телефон, матушка даже помогла упаковать, веревочкой перевязала. В общем, все рыдали от умиления.
И, знаете, что я вам скажу? Эта стерва присушила его намертво. Он, конечно, впрямую не говорил, но даже невооруженным глазом видно, что наш Аристарх в очередной раз собирается жениться. Короче, посидели мы часа три и свалили, унося нашу прослушку в пакетике из-под нового аппарата.
Да, мы ему еще на всякий случай рассказали, что хотели попутешествовать, поехали за билетами, да денег не хватило, зато встретили у касс Ренату. О том, куда она едет, решили промолчать, чтобы не спугнуть эту заразу. Мух — парень в некоторых вещах простой как валенок, непременно бы спросил у возлюбленной, куда это она собралась ехать с Киевского вокзала, если надо с Казанского. Кстати, пока мы в гостях сидели, ее имени не упоминалось вообще. Видать Мух матушку предупредил, что мы все друг друга знаем.
 — А может быть, и зря не сказали, — задумчиво протянул Андрей. — Начала бы нервничать, ошибки делать.
 — А тут бы ее и пристукнул тот милый дяденька, — тут же возразил Штирлиц. — Да, мы ее прозевали. Когда чухнулись, оказалось, что поезд из Брянска пришел вечером в воскресенье. А мы ее караулили в понедельник утром.
 — Может, и к лучшему, — успокоил Юстас. — С этим дядей лучше в открытые игры не играть. Нам нужно подумать, как на него ментов навести или прокуратуру. Надо, чтобы он где-нибудь в своей подпольной деятельности засветился. Фирма у него легальная солидная, там не подобраться. Но время у нас есть.
 — Ох, — вспомнил Проц. — Надо Лехе какое-нибудь дело поручить. А то он вроде как совсем не причем. А ведь в герб столько сил вложено.
 — Ага! И в девиз, — фыркнул Андрей. — Слушайте, кажется, я придумал. Пусть будет летописцем, и все наши одиночные наблюдения записывает и сводит в единую картину.
 — А ты знаешь, как он пишет? У него же по русскому языку всю жизнь — кол пишем, минус два в уме, — открыл Петька страшную тайну своего друга.
 — Да пусть пишет, как хочет, — не согласился Андрей. — Зато у него мозги математические. Он нашу информацию выстроит как никто. А писать мы ему поручим слово в слово, как услышит. Даже если где и напишет по-своему, мы-то все равно будем в курсе дела и всегда поправить сможем, в смысле, каждый — свой эпизод.
 — А это мысль! — поддержал Штирлиц.
 — И пусть придумает, как эти записи прятать от посторонних, — поддержал Шико. — Тоже, между прочим, занятие.
Егорыч очень воодушевился поручением, осознал его важность и необходимость, заверил, что не подведет, и по этому случаю купил себе новый сотовый телефон. Собственно, Леха давно собирался обзавестись приличной «мобилой», да как-то все руки не доходили. Валентина неожиданно для Лехи поддержала мужа, и они вместе выбрали модель аппарата и тариф.
А еще Леха понял, что настало время осваивать компьютер, и вместе с Витьком зачастил к Процу. В конце концов, Петька собрал доблестному рыцарю средненький комп из б/у-шных запчастей, но настоял, чтобы монитор Егорыч приобрел новый. Валентина, которой компьютера на работе было больше, чем достаточно, дома к нему не подходила. Петька научил Леху «запароливать» файлы, и теперь Егорыч все свободное время корпел над историей будущего сыскного агентства, а также аккуратно вносил всю информацию, поступающую от новоявленных сыщиков в отдельный документ. И был счастлив. Для конспирации Леха положил рядом с компьютером несколько разных книг. Из них он тоже заносил часть текстов в документы, маскируясь, что учится работать с клавиатурой и осваивает текстовый редактор. И так увлекался, что порой забывал удалять ненужное, но внимания на это не обращал. Он-то знал, что здесь важно, а что — нет.
Леха завел несколько документов. В один он записывал общую историю будущего сыскного агентства, в другой — все, что связано с Юлькой, в третий — сообщения от сыщиков о Ренате, и в четвертый — о хмыре. Имелись еще пустые, резервные, на всякий случай. Каждый файл предваряла надпись: «Саставлино доблисным рыцарем Айвенго». Когда данных накопится достаточно, Леха планировал свести их все вместе, чтобы получился один стройный алгоритм. Тут его математические способности были как нельзя более кстати. Анализировать и выстраивать информацию он действительно умел.
Малолетний Витек играл в квесты и стратегии, а также учил с помощью умной машины английский язык. Правда, вследствие юного возраста, долго сидеть за компьютером ему не разрешали, но сын доблестного рыцаря не отчаивался. Он безоговорочно верил, что чем быстрее он будет расти, тем скорее ему увеличат время, проводимое за компьютером, потому что твердо решил стать великим программистом и придумать такую программу, которая позволила бы соединить в одно целое стиральную машину, пылесос, миксер и проигрыватель. И чтобы всем этим можно было управлять, нажав всего одну клавишу. А папа поможет ему это сконструировать, потому что у папы в гараже такое огромное количество всяких запчастей, что можно собрать даже звездолет, чтобы, например, слетать в гости к марсианам, конечно, если знать, как это делается. Но ведь папа-то знает! О том, что программы, позволяющее с компьютера управлять бытовой техникой, уже существуют, Витек, конечно, слышал. Но он все равно придумает гораздо лучше. В этом будущий великий программист не сомневался ни минуты.
Г Л А В А  16.
В качестве подарка к Новому году наше дорогое начальство решило провести инвентаризацию. Мероприятие сие традиционно завершало год не только у нас, но и во многих других конторах. В частности, Леликов институт тоже инвентаризировался. Правда, физики и математики, прокорпев полдня над алгоритмом решения проблемы, исхитрились-таки его создать, в результате чего огромному институту хватило рабочей недели, чтобы пересчитать все, начиная от компьютеров и шкафов до дырок на половых тряпках уборщиц. Ну, на то они и ученые. А точные науки — это вам не хрен собачий.
Мы же мучились уже вторую неделю и концы с концами никак не хотели сходиться. Неизвестно куда подевалось несколько раритетных изданий, и все клялись и божились, что в глаза их не видели, зато обнаружились некие фолианты, совершенно отсутствующие во всех предыдущих инвентарных книгах и также никому не принадлежащие. Никаких следов и опознавательных знаков фолианты не имели. Не наблюдалось на них ни печатей, ни прочих библиотечных пометок. По времени книжки относились к эпохе войны с Наполеоном, текст, естественно на французском, и изданы они были в славном городе Париже. Три небольших книжонки в кожаных переплетах с золотым тиснением и пожелтевшими от времени страницами заперли в директорский сейф. Взять на баланс столь дорогие раритеты мы не имели права, отдавать кому ни попадя, тем более. И пока начальство ломало голову как бы поизящнее присовокупить  находку к библиотечному фонду, уставшие от всей этой тягомотины сотрудники срывали зло друг на друге, отчего ошибались гораздо чаще, чем следовало бы. Вернее, ошибаться вообще не следовало, но в обстановке общей нервозности ошибки и промахи, увы, неизбежны. Инвентаризации не виделось конца и края, и мы уже мрачно шутили, что и новый год встретим над чертовыми гроссбухами, а не над тарелками с салатами.
Сумасшедший дом на работе для меня пришелся очень кстати. Мне некогда было думать о своих бедах, я приползала домой часам к девяти вечера, что-то съедала, не чувствуя вкуса, выгуливала вместе со Стелкой барбосок и сваливалась спать.
Поиски, организованные моими подругами, не приносили пока никаких результатов. Васькины родители как сквозь землю провалились, прихватив с собой сыночка с семьей. Валентина сказала, что переговорила со своим начальником охраны, и тот взялся помочь, но предупредил, что это дело долгое, а потом свалился с жесточайшим гриппом. Девчонки ходили хмурые. Маринка с Томычем периодически наведывались к Ваське на квартиру, неизменно упираясь носом в нетронутый хозяйскими подошвами коврик у двери.
Я вяло выслушивала их отчеты, но информация не пробивалась в мозги, под завязку забитые инвентаризацией, поскольку одна из дорогостоящих пропаж числилась по нашему отделу. Тургенич спал с лица и дергался при каждом громком звуке, подружки-коллеги по очереди бегали в аптеку за сердечными каплями, и лишь компьютерщики, как всегда, жили своей собственной жизнью и выглядели единственными нормальными людьми во всей нашей свихнувшейся библиотеке. Я иногда забегала к ним на чашечку кофе, когда становилось совсем уж невмоготу, и, наслушавшись их специфического сленга, который действовал на меня как заряд бодрости, с новыми силами устремлялась в отдел.
Вся эта свистопляска привела к тому, что перед самым Новым Годом меня свалил грипп. Стелку и собак срочно эвакуировали домой, хотя подруга и верещала, что этим гриппом она уже болела. Но ее, конечно же, слушать не стали. А ко мне переехала Маринка, которая по долгу службы уже сделала себе, как она выразилась, прививку от всех гриппов сразу. Так что в новогоднюю ночь вместо шампанского я пила микстуры и чаи с медом, заедая их лекарствами. Ко мне, естественно, никого не пускали, да и не было у меня сил на общение с друзьями. Порой даже по телефону.
***
 — Ох, Игнат, и далеко же пошла медицина! Грипп лечится как обыкновенный прыщ.
 — Какой гриб, барин?
 — Да не гриб, а грипп. Инфлюэнца теперь так называется. Где-то мы с тобой просчитались, Игнат.
 — Надо было на нее тиф наслать, барин!
 — Да откуда ж ему теперь взяться? Извели его, Игнат, как и многие другие болезни, которые в наше время смертельными были.
 — А чего осталось?
 — Язва сибирская осталась, рак, туберкулез, да вот еще какой-то СПИД прибавился. Но он только у тех, кто себя не сдерживает и спит с кем ни попадя. И еще через уколы передается, когда одной иглой колют всех подряд. В наше время только морфий был да кокаин, а теперь напридумывали дурману столько, что я и не запомнил. Превитин какой-то, героин, экстази. Что за дрянь?
 — Язва, барин, это в самый раз, ну и рака с беркулезом можно добавить для верности. А этот, который аспид, нашей девке не грозит. Похоже, она себя блюдет. С тех пор, как полюбовника нет, нет и никого другого. Как насчет язвы и прочего? Смогем?
 — Нет, Игнат, не смогем, как ты выражаешься. Язва — единичные случаи, эпидемии нет, рак он развивается долго, годы нужны, ну и условия, чтобы он начал развиваться. А туберкулез? От него теперь прививки делают. Так что и не знаю, как нам тут быть.
 — Какие такие прививки? Это что-то новенькое.
 — Это, Игнат, когда вводят человеку… ну, как тебе поточнее объяснить, чтобы ты понял?... Ну, вот как, к примеру, от глотка водки пьяным не будешь, а организм распознает водку и начинает ей сопротивляться и выводить наружу.
 — Это, барин, смотря какой глоток и какой организм! Помнишь штабс-капитана Тюленева? У него и один глоток мог быть с ведро, и организм совсем даже не сопротивлялся. Тут, барин, что русскому в радость, то немцу — смерть. Но я понял, про что ты толкуешь.
 — Это сопротивление организма иммунитет называется. В общем, после малой дозы человек вырабатывает постоянное сопротивление болезни и больше не болеет. Эх, если б в наше время от тифа такое придумали, сколько бы народу сохранить удалось! А Тюленин… Да уж, умел пить штабс-капитан. Даже завидки берут. Только нам теперь, Игнат, надо изобретать новую порчу. Может ее как Анну Каренину под поезд бросить?
 — А кто такая Анна Каренина? Небось, княгиня какая?
 — Это героиня романа писателя Толстого. Я тебе расскажу потом. Очень поучительная история. Хотя, хозяйку под поезд — это нам слабо. А вот под какой автомобиль, это можно попробовать, подтолкнуть. Чтоб все натурально — расстроенная девка, не увидела машину, а мы — опять же ни при чем.
 — Главное, чтобы наверняка, барин.
***
Перед самым Новым Годом позвонил Тургенич и сообщил, что книжки нашлись, и теперь я могу болеть спокойно сколько моей душе будет угодно. Тут же поправился, мол, он хотел сказать, чтобы я не нервничала и приводила себя в порядок столько, сколько потребуется, и что все равно библиотека не будет работать чуть ли не десять дней, а то и две недели января. Инвентаризация наконец-то закончилась, поэтому он поздравляет меня с Новым Годом и желает всяческих благ, а также передает привет от девочек. Можно подумать, что если бы эта чертова перепись не закончилась, новый год бы не наступил. Но у нашего шефа всегда так — все в одну кучу.
Как выяснилось, книжки нашлись под лестницей в подвале. Обнаружили их уборщица и сантехник. Что там они делали вдвоем, Тургенич не уточнил, но прозвучало это очень двусмысленно. Я похихикала, передала поздравления от себя своим коллегам и положила трубку. Щадя мои нервы, шеф не стал мне рассказывать о пришедшей начальству анонимке, где сообщалось, что я незаконным путем вымогаю у жителей раритетные издания и наживаюсь на этом, перепродавая самое ценное в антикварные магазины. Тургенич, как всегда, принял удар на себя, встал, так сказать, грудью на пулемет, закрыл амбразуру, как Александр Матросов, но имя мое отстоял.
Иногда в душу тихонько вползала тайная надежда, что Васька все-таки позвонит, если не приедет, но от него не было ни слуху, ни духу. Факт отсутствия Большого брата Базилио встревожил мальчишек, тем более, что все сроки уже вышли, и Заславский по всему должен уже быть в Москве. Они не знали, что думать по этому поводу, но, естественно, молчали, как партизаны, занятые какими-то своими делами. Лишь однажды Вовка небрежно бросил, что, видимо, по неизвестным причинам Васькина командировка затянулась, и прибавил, что никогда не будет военным. Такого же мнения придерживались и остальные приятели.
Наконец грипп пошел на спад, и я начала потихоньку выздоравливать. Ближе к Рождеству Маринка разрешила мне ненадолго выходить из дома, чем тут же воспользовалась Стелка, взяв на себя дополнительную обязанность по выгулу меня в сопровождении барбосок. Поскольку собаки, не имеющие подшерстка, замерзали достаточно быстро, выгуливать их приходилось несколько раз в день. Ну а я, заменяющая себе подшерсток длинным пуховиком, сапожками и меховой шапочкой, нуждалась в свежем воздухе, так что в общей сложности на выгул меня и собак в день приходилось от полутора до двух часов. Как ни странно, эти прогулки помогли мне встать на ноги гораздо быстрее, чем я предполагала, и к моменту открытия библиотеки я, как ни в чем не бывало, вышла на работу.
Васька так и не звонил, зато прорезался Мух. Начав с официальной части, то есть с поздравлений, он спросил меня — не хочу ли я с ним развестись?
 — А ты уже жениться собрался?
 — Не знаю, но, похоже, все к тому идет, — скромно ответил он.
 — И кто же твоя избранница, если не секрет? — поинтересовалась я.
 — Ты ее не знаешь — ответил он быстро, постаравшись придать своему голосу исключительную правдивость.
Я не стала настаивать, хмыкнув про себя: «Ну-ну…», и также легко проворковала:
 — Почему бы и нет?
 — Видишь ли, моя девушка ждет ребенка, и я, как честный человек…
 — Поздравляю, честный человек! Ты что же, совсем ее не любишь? — опешила я.
 — Ну почему же? — смутился он. — Она мне очень нравится. И потом, я уже перестал надеяться, что когда-нибудь смогу стать отцом, а тут… вот…
 — Да ладно тебе, что ты оправдываешься? Дело житейское. Кого ты хочешь?
 — Мы хотим мааа-альчика, — радостно проблеял Мух.
 — Ну, дай бог вам кучу мальчиков. Во вторник после работы встретимся у ЗАГСа. Сможешь?
 — Конечно, Мышь! Знаешь, все-таки ты классная девчонка. Жаль, что у нас с тобой все так получилось. Но…
 — Не надо, Мух. Я не переживаю. Честно. Я, знаешь ли, тоже подумываю завести одну интрижку, так что все в норме, — я постаралась придать своему голосу озорство и многозначительность.
 — Правда, Мышь? Вот здорово! Ну, я тогда желаю тебе всяческих успехов. А если он окажется сволочью, ты только скажи, я ему рыло начищу!
Вот уж никак не ожидала такого великодушия! Как говорит в подобных случаях нынешняя молодежь: «Тупой олень… но благородный!».
 — Расслабься, Мух. Я сама справлюсь, — я захихикала и чуть не прибавила упомянутую молодежную поговорку — очень уж просилась. — Ладно, во вторник в половине седьмого вечера у ЗАГСа. Нет. Давай лучше часов в пять. На всякий случай. Кто их знает, как они сейчас работают. Все. Пока.
 — Договорились. До встречи!
Вот так. Мы, оказывается, хотим мальчика. Я позвонила Стелке и в срочном порядке потребовала прогулки, даже не сообразив, что вполне можно встретиться и дома. Распознав по моему тону, что что-то произошло, подруга оказалась на улице раньше меня. Она так торопилась, что забыла надеть шарф, вместо меховой шапки голову ее украшала легкая зеленая косынка в крупный белый горох, а на ногах оригинально контрастировали с рыжей дубленкой и несезонным головным убором мужские зимние сапоги сорок второго размера при Стелкином тридцать пятом. Но Стелка, казалось, даже не замечала этого.
 — Что случилось? — спросила подруга, дрожа от страха и нетерпения одновременно. Холода она точно не ощущала, хотя было порядка пятнадцати градусов мороза.
 — Успокойся, — ответила я так же быстро, — мне только что звонил Мух.
Стелка облегченно выдохнула такое количество воздуха, что ей мог бы позавидовать паровоз, случись он в этот момент на нашей тихой улочке. После этого взгляд ее упал на батюшкины сапоги.
 — Блин, Юлька! Ты меня так перепугала, что я даже не поняла, во что обулась.
 — Ты и шапку заменила на косынку.
Стелка схватилась руками за голову и высказалась весьма непечатно. Я быстренько пересказала ей разговор с Мухом.
 — Как интересно-о-о, — протянула она. — Значит, эта курва ждет ребенка. Быстро же они все устроили. Слушай, а может быть, ты не дашь ему развода?
 — Да на кой черт он мне сдался, этот «честный» человек? Да и доказательств у нас все равно пока нету конкретных, что это Рената подбросила картину. Слово ведь к делу не пришьешь.
 — Ты что, больше не хочешь спустить ее с лестницы? — удивилась подруга.
 — Можно подумать, что эта дрянь специально ко мне явится. Вот, мол, я, пришла, чтобы сломать себе шею. Извольте осуществить задуманное, — я досадливо поморщилась. — К тому же она теперь беременная. А ни в чем не повинного ребенка я убивать не хочу.
 — Да, ситуация, — согласилась Стелка. — Слушай, а может быть это тоже — «лапша»?
 — Все может быть. Поживем, увидим. Вот если это окажется лапшой, тогда и думать будем, как ее достать. А пока у нас прав нету. Она ребенком прикрылась.
 — А этот дурак счастлив, чтоб его… — и Стелка сказала что именно. — И как ты только с ним три года прожила и не поняла, что он кретин?
 — Любовь зла, — развела я руками, и опять вспомнив поговорку, прибавила, — Аристарх Николаевич Мухин очень умело маскировались, скрывая свою козлиную натуру под маской благородного оленя.
Тут Стелка наконец почувствовала, что активно сыплющийся с неба снежок беспрепятственно проникает за короткие голенища сапог и, оседая на щиколотках, превращается в воду, тонкими струйками стекающую к пяткам. За сим последовала еще одна непечатная тирада, и мы поспешили расстаться, чтобы подруга не озверела и не промочила ноги окончательно. Свистнув Баську и Буську, она поскакала домой, рискуя потерять на ходу злополучную обувь.
Вечером о беременности Ренаты знал весь наш женсовет. По тому, как подруги скрежетали зубами, было ясно, что только присутствие других членов семьи сдерживает образные и недвусмысленные выражения, несовместные с прекрасными дамами. Сенсационную новость, как впоследствии выяснилось, нечаянно подслушал Володька, о чем не преминул сообщить мужской части нашей компании. Но что по этому поводу говорили мужики, мы так и не узнали, поскольку те делали вид, что они ну абсолютно «не в курсах».
Я настолько привыкла не показывать никому, что происходит у меня в душе, что Мух не заподозрил ровным счетом ничего. Мы мило пощебетали в ЗАГСе, не расстроились, что нас разведут только в апреле, поржали от души над пунктом анкеты, которую пришлось заполнять, — «образование начальное и ниже» — и разбежались по домам. На прощанье даже чмокнули друг друга как пионеры на утреннике, легко и невинно.
А на следующий день я опоздала на работу. Правда, я позвонила и предупредила Тургенича, но угодила я в очень «веселенькую» ситуацию.
До нашей библиотеки от метро надо идти около 15 минут или проехать пару коротких остановок на троллейбусе. Время у меня было, на улице стояла безветренная погода, и с неба мягко падал легкий пушистый снег. Я решила пройтись пешком. Из небольшого дворика на улицу мне навстречу шел старичок. Вдруг неожиданно он споткнулся и стал медленно заваливаться на снег, судорожно шаря правой рукой за пазухой, а левой пытался балансировать, чтобы удержать равновесие или за что-нибудь схватиться. Я замерла как вкопанная, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Как на грех в этот ранний час улочка была бела и пустынна, как начисто вылизанное блюдце из-под мороженого, и только из ближайшей подворотни нетвердой походкой ковылял местный алкаш, прижимая к груди початую бутылку водки.
Я замахала ему рукой и закричала:
 — Эй, мужик! Иди сюда скорее, тут человеку плохо!
Алкаш, блажено улыбаясь, направился ко мне, но я уже вышла из ступора и бежала к деду, оглядываясь на пьянчужку и постоянно подзывая его жестами.
Дед лежал на спине и, кажется, не дышал. Светлые голубые глаза смотрели в небо. Правая рука так и не попала за пазуху и покоилась на груди, старческие узловатые пальцы были скрючены. Что ж ты там искал, дедушка, у себя за пазухой? Валидол? Нитроглицерин? Я дотронулась до яремной вены. Пульс еле прощупывался, можно сказать, практически отсутствовал. Я расстегнула пальто и распахнула его. Мать честная! Старенький засаленный пиджачок украшали два ряда орденов и медалей. Я нагнулась поближе к лицу старика, и неожиданно мне в нос ударил резкий запах ацетона. Тут и алкаш наконец доковылял до нас.
 — Степаныч! Мать твою, Степаныч! — завопил алкаш. — Ты что же это, а? Помирать вздумал? Не помирай, Степаныч! Не надо!
Не слушая причитаний, я шарила по карманам деда Степаныча. Где-то у него должен быть шприц с инсулином. У старика был диабет, и в данный момент дедушка находился в диабетической коме. То ли он сегодня забыл сделать себе укол, то ли с утра чувствовал себя хорошо и решил, что инъекция не обязательна, но так или иначе организм его подвел. Об этой симптоматике как-то рассказывала Маринка, когда вспоминала, как она сдавала зачеты и завалила один из них, потому что про этот проклятый диабет забыла прочитать. По закону подлости он ей и достался, а так как отвечала она последняя, то подсказать ей было уже некому.
Шприц я обнаружила во внутреннем кармане пиджака.
 — Слышь, как тебя? — обратилась я к алкашу.
 — Федя, — тут же отозвался он.
 — Слышь, Федя, надо Степанычу укол сделать. Давай-ка помоги мне его на бок повернуть, да брюки с него снять. Кстати, водку-то не разлей. Пригодится.
Федя ревниво посмотрел на бутылку, со всей возможной аккуратностью отнес ее шагов на пять в сторону и укрепил в сугробе. Потом все так же нетвердо подошел к деду и неожиданно ловко помог мне оголить старичку бедро.
 — Водку давай! — скомандовала я.
Федя вздрогнул и посмотрел на меня жалостливыми глазами, рот его начал плаксиво кривиться.
 — Спирта-то у меня нет, а дезинфекция нужна. Ну, живо! — рявкнула я на алкаша, разыскивая в сумке чистый носовой платок.
Федя дрожащей рукой протянул мне бутылку, по щекам мужика медленно ползли слезы.
 — Не фига реветь. Степаныча тебе, что, не жалко? Помрет ведь, потом себе век не простишь! — говорила я, наливая водку на ткань.
Уколы меня Маринка научила ставить еще лет десять тому назад, поэтому проблем не возникло, руки автоматически все сделали сами.
 — Все. Давай помогай одевать деда. Простудится еще.
Мы с Федей в четыре руки натянули на старика брюки, запахнули пальто, и я достала мобильник. За спиной резко взвизгнули тормоза.
 — Юлька! — заорал выскочивший из машины Бегемот. — Что случилось Юлька? С тобой все в порядке?
 — Со мной все хорошо, а вот у дедушки диабетическая кома.
 — Скорую вызвала?
 — Вот собираюсь, раньше некогда было, инсулин ему колола. Федя, как деда зовут?
 — Степаныч, — ответил Федя, снова обретший свое сокровище на спирту.
 — Имя, фамилия у него есть? Живет он с кем?
 — Дык, есть конечно. Только его все Степанычем кличут. А имя не помню. То ли Петр, то ли Василий. Ну, а живет он один. Сын у него за границей работает. Вот только на прошлой неделе уехал. Приезжал, значит, батю навестить.
Пришлось опять шарить по карманам. Дед оказался Кириллом Степановичем Горбуновым. Тем временем Бегемот дозвонился до скорой и со знанием дела что-то сказал телефонистке. Пока мы ждали врачей, Федя успел прикончить водку и детскими изумленными глазами смотрел на бутылку, не понимая, куда же огненная жидкость исчезла.
 — Как ты здесь оказался? — спросила я Бегемота.
 — Да меня отец попросил тетке, бабке моей, значит, двоюродной, мелочь всякую отвезти. Она тут недалеко живет. Еду, гляжу — ты с каким-то мужиком возишься. Ты поедешь с дедом в больницу?
 — Поеду. Поехали вместе, а? Ты меня потом на работу подбросишь, а сам — к тетке?
 — Не возражаю, — легко согласился Валерка.
«Скорая» подоспела на удивление быстро. Шофер и Бегемот погрузили деда на носилки и отнесли в машину. По дороге Валерка что-то втолковывал врачу на тарабарском медицинском языке, но врач, конечно, в отличие от меня, все прекрасно понимал и отвечал на том же диалекте. Я так заворожено их слушала, что не сразу осознала, что кто-то дергает меня за рукав.
 — Юль, ты, это, пособи, а? Водка-то куда-то подевалась, а душа у меня горит, за Степаныча, значит, — Федя жалостливо смотрел на меня мутными глазами и горестно вздыхал, распространяя вокруг себя перегарный аромат. — Я ведь тебе помог Степаныча спасать.
Не хотелось мне давать алкашу денег, но понимала, что не отвяжется. Нашарила в кармане несколько скомканных бумажек, машинально подсчитав, что на пиво в аккурат хватит, и сунула мужику. Федя расцвел блаженной улыбкой и, недолго думая, заковылял куда-то вглубь двора. Видимо, где-то там у него был шанс согреть душу чем-то горячительным. А мы с Бегемотом сели в его старенькую «пятерку» и двинулись следом за скорой.
В этот же день на меня пришли очередные анонимки, аж две штуки, приблизительно такого же содержания, только отправленные из других городов. Самое поганое, что города указывались именно те, где я уже успела побывать. На сей раз начальство вызвало на ковер меня и Тургенича. Взбешенная, я потребовала вызвать милицию и предъявить им писульки. Пусть они заводят дело, пусть проверяют все мои контакты, пусть, наконец, попробуют определить авторов этих пасквилей. А я со своей стороны обращусь к коллегам-журналистам и попрошу провести параллельно независимое журналистское расследование. Видимо, мысль об обращении в прессу была внезапным приступом гениальности, послужив главным аргументом в мою пользу. Начальство заставило себя задуматься. И думало оно, наконец-то, в правильном направлении.
 — Скажите, Юля, кому вы насолили? Может быть, кто-то мстит вам за что-то? — спросил директор.
Я пожала плечами. Никому я не солила. Так уж вышло, что в последнее время все солят именно мне.
 — Если честно, то я не знаю. Вроде бы никому ничего плохого не делала. Но вот если все эти писульки отдать на экспертизу? Судебным экспертам по почерку. Или кто там этим занимается? Наши-то вряд ли справятся, — предложила я.
 — Давайте сначала нашим, — предложил Тургенич. — Что-то ведь и они смогут сказать.
 — А кто знал о местах командировок? — опять спросил директор.
 — Да многие знали. Родители, родственники, муж, друзья.
 — Н-да, круг поисков неограничен, — вздохнул мой шеф. — Так что давайте начнем все-таки с почерка. А там, есть у меня один знакомец, на крайний случай. Не хотелось бы к нему обращаться, но раз такое дело…
Вот такой сюрприз. Мало мне личных заморочек, так еще и анонимки приплелись. Ей-богу, беда не приходит одна. И какой же из богов меня так любит, чтоб ему ни дна, ни покрышки, ни рая на небесах, ни сковородки в преисподней!
К концу рабочего дня наши эксперты вынесли вердикт — все письма написаны одним и тем же человеком. Причем, писал правша, но левой рукой. Скорее всего, женщина. И предложили отдать почерковедам-психологам. Такого в моем «арсенале» не наблюдалось. Не было и у Тургенича. Поэтому мы решили положить анонимки в сейф до того момента, пока какая-нибудь оказия не приведет нас к специалисту в данной области. А потом шеф признался, что это не первые писульки, просто несколько предыдущих он совершенно случайно сумел перехватить. Как ему это удалось — осталось для меня тайной, признаваться он не захотел.
Я долго крутила в голове внезапно свалившуюся информацию об анонимщице. И ничего не могла поделать с мыслью, что автор писем все та же Рената. Непонятно было, как она умудрялась отправлять письма из разных городов, ведь по ним не проходил ни один из туристических маршрутов «Голубых далей». Но мало ли у нее знакомых? Может быть, часть из них — именно иногородние? Договориться, наплести какую-нибудь историю — пара пустяков. Во всяком случае, о моих командировках в эти города она могла знать от Муха. Только ведь она своего добилась. Господин Аристарх Николаевич пригрели ее на своей богатырской груди.
При этой мысли я невольно фыркнула. Ну что за идиотские выражения «пригреть на своей груди» или «пригреть у себя на груди»? Как будто можно кого-то прислонить к чужой груди и при этом одновременно самолично греть. Прямо беда какая-то с этими притяжательными местоимениями. Но ведь говорим же, не задумываясь. Впрочем, вернемся к сути.
Мух сейчас в ее полном распоряжении. Чего ж теперь-то мне мстить? Натура что ли такая? Ладно. Хрен с ними, с письмами. Начальство успокоилось, репутация моя не пострадала. Пусть барышня тешится, если больше заняться нечем. Сколько веревочке не виться… Не может быть такого, чтобы в конце концов не получила она по заслугам. Ребенка только жалко, если он действительно уже существует.
Вечером я позвонила в больницу и узнала, что Кирилл Степанович пришел в себя, и его из реанимации перевели в обычную палату. Потом проконсультировалась у Маришика, что можно принести деду, и в ответ услышала, что завтра она поедет вместе со мной. Это очень облегчало дело. С Маринкой меня пустят куда угодно. Да и врач врачу скажет гораздо больше, чем простой посетительнице, далекой от медицины.
Так и получилось, что теперь ежедневно, одна или с тетушкой, я моталась к Степанычу.
Я уже позвонила его сыну в Австрию, и тот обещал на днях приехать. Спрашивал, как меня отблагодарить, не поверил, когда я сказала, что никак, что у меня тетя медик, и потому я, вдохновленная талантами родственницы, с детства привыкла оказывать первую помощь всему нуждающемуся человечеству, и не считаю сие за подвиг. Саша, так звали сына, в мои альтруистские наклонности не поверил, и заявил, что сам подумает, чем меня осчастливить. Пусть думает. Не возбраняется. Жизнь человека дороже любых подарков. Видать, давно уже за границей обретается, привык все на деньги мерить. Там, небось, чихнуть бесплатно нельзя.
Дед потихоньку поправлялся. А в тот злополучный день он шел в школу на торжественную линейку, посвященную какой-то битве в Великой Отечественной войне. Какой — я забыла. Я спросила про Федю.
 — Вот ведь горюшко, — вздохнул старик. — И мужик-то безотказный, и руки золотые, да сгубила его водка. Поначалу с ним все больше чекушками расплачивались. Ну, сама понимаешь, как это бывает. Приходят, просят что-нибудь сделать, говорят, мол, не обижу, ну а потом бутылку и суют. А он слаб по этой части оказался. Жена сынишку забрала и ушла, не выдержала. Он после этого вроде поменьше пить стал, а уж как мать похоронил, снова с катушек сорвался. И ведь он смирный, никогда не буянит, разве что песни орет, пока не уснет. Но что самое удивительное, руки до сих пор верные. В каком бы состоянии не был, а все сделает, как надо.
 — Я и то удивилась. Бутылку держал, руки дрожали, а как тебя переворачивать стал, куда что подевалось, как будто всю жизнь только этим и занимался.
 — Дак и я о том же. Только все равно, пропал человек. Я-то вот и до диабета практически не пил. Ну не считая того, что на фронте, да на праздник за Победу рюмку-другую. Да вот еще в экспедициях бывало, чтоб не замерзнуть. Я геолог по профессии, дочка. А уж после, как болезнь эта приключилась, так разве что капли сердечные на спирту. Ну и те ведь водой разбавляешь.
 — Может, тебе почитать чего принести, а дедуль? — дедом я его стала сразу называть, как-то само собой получилось, но он не возражал.
 — Почитать? Это можно. Принеси мне, если есть у тебя, Паустовского. У меня дома полное собрание его сочинений есть, я часто перечитываю. Хорошо он пишет, — оживился Степаныч.
 — Паустовского у меня, кажется, нет. А вот Гоголя могу принести. Или Толстого. А еще лучше Джерома «Трое в лодке, не считая собаки». Очень смешная книжка, — я вдруг подумала, что деду совсем не повредит немного посмеяться.
 — Ну давай Гоголя и этого, не считая собаки. Я его, признаться, не читал, но раз ты рекомендуешь…
 — Рекомендую, дедуль, очень рекомендую. Мне когда грустно, я постоянно его читаю, так плохое настроение как рукой снимает.
 — А чего тебе грустить, дочка? Ты вон молодая, красивая, живи да радуйся.
И в этот момент я почему-то не смогла «удержать лицо». Все мои переживания вылезли наружу, как ни старалась их скрыть.
 — Эй, Юленька, деточка, что это с тобой? Никак плакать собралась? Ну-ка расскажи деду, что с тобой приключилось. Я много на свете повидал, вдруг чего присоветую.
Так и вышло, что рассказала я все Родиону Степановичу без утайки. Чтобы нас никто не подслушал, мы с ним в холл вышли и уселись на дальнюю банкеточку. Дед ни разу меня не перебил, а когда я закончила, долго молчал. Потом поскреб небритую щеку и твердо сказал:
 — Вот что, дочка. Дело с тобой приключилось не простое. Сама ты нипочем не справишься. Но я тебе помогу. Ты меня с того света вытащила, значит, теперь мой черед для тебя постараться. Мы с тобой по весне поедем к одной бабульке. Бабулька непростая.
Когда-то она меня, безнадежного, с поля боя вынесла и выходила. Врачи отказались, рукой махнули, а она не бросила. Что уж она делала, не знаю, а только бинтует меня, лекарство дает, а сама что-то все шепчет, приговаривает, да гладит по голове. Два месяца шептала, а на третий я ходить начал. Не только меня, многих она на ноги поставила, а перед самым концом войны, в январе 45-го, ее снарядом зацепило. Веришь, мы чуть ли не всем взводом ее до госпиталя под огнем тащили, и командир наш даже глазом не моргнул, что с поля боя ушли. Рявкнул только: «Мать вашу так и растак, не донесете, сам вас порешу!» Она и его в свое время с того света вернула. Вот такая бабулька.
Жизнь с ней сурово обошлась. У нее в тридцать седьмом отца в лагеря угнали. Потому за всю войну ни одной награды она не получила, а после и сама десять лет отсидела. Но выдержала. Живет в Подмосковье. Мужа в прошлом году схоронила, а детей у нее не было — все женское здоровье в лагерях загубила. Я к ней на майские праздники каждый год приезжаю. Бывает, что кто и из однополчан заглянет. Да только мало уже нас осталось. Но я непременно езжу. Вот и тебя с собой возьму. А так мы с ней постоянно переписываемся. Особенно часто стали письма писать, как я жену несколько лет назад похоронил, а потом и она одна осталась. Так-то вот.
Поверила я деду. Правду говорят, что случайностей не бывает. Видать, не просто так я тогда пешком на работу пошла. Судьба.
На следующий день я принесла ему Гоголя и Джерома. Ну и почитала немножко для затравки. Джерома дед сразу оценил. Меня домой спровадил, а сам читать принялся. А вечером позвонил, хихикал, благодарил и попросил еще чего-нибудь в этом же роде притащить.
А еще через два дня Саша из Австрии приехал. Встретились мы с ним у дела в палате. Дед, видать, ему про меня все уши уже прожужжал, так что когда я пришла, то даже растерялась. Здоровенный сорокалетний мужик брякнулся передо мной на колени и давай руки мне целовать. Целует и плачет, ни слова сказать не может. Все, что я смогла, так это застыть с разинутым ртом и глазами хлопать.
 — Проси, что хочешь, — вымолвил он, наконец, отплакавшись.
 — Да не надо мне ничего, — в очередной раз отмахнулась я. — Вон поправляется дедуля, и слава богу. Чего еще-то?
 — Нет, я должен тебя отблагодарить.
 — Ну, тогда давай луну с неба. На меньшее не соглашусь.
 — Какую луну? — не понял мужик.
 — Настоящую, — фыркнула я.
Тут до него, наконец, дошло, что я дурака валяю, а когда в растерянности на деда оглянулся, то увидел, что тот разве что не давится от смеха.
 — Нет, Юль, я так не могу. Ты моего отца с того света вернула.
 — Вот заладил! Вчера я его вернула, завтра, может, он меня вернет. Ты бы лучше костюм ему приличный купил. А то ведь стыдно сказать, вся грудь в орденах, а костюм старый.
 — Да есть у него костюмы. Все у него есть. Только он упрямый. Говорит, куда первые ордена повесил, там пусть и все остальные будут.
 — И правда, дочка, — вступил дед, — чего ж все костюмы-то дырявить. Не экономно это.
 — Вот видишь, какой у меня батя, — развел руками Саша. — Но ты все-таки скажи, чего тебе хочется.
 — Счастья мне хочется, Саш, простого человеческого счастья. Есть у тебя такой подарок для меня?
 — Я жену свою люблю и дочку, но если ты скажешь… Они поймут… Нет, правда, хочешь, женюсь на тебе…
Вот кретин! И за что же ты меня так любишь, Господи? Один рыло моему несуществующему хахалю обещал начистить, другой законную жену оставить! Нет, свихнусь я с ними, оленями тупыми, но благородными!
 — Не будь здесь твоего отца, просветила бы я тебя без купюр, что я по этому поводу думаю. Ну, на кой черт ты мне сдался, да еще за счет твоей семьи? Ты сам-то понял, что сказал?
 — Сашка, прекрати ерунду пороть. Мы с Юлечкой уже обо всем договорились. Я сам с ней рассчитаюсь.
 — О, я придумал, — воскликнул вдруг Саша. — Слушай, я тебе машину куплю. И летом сам пригоню. Что тут от Австрии ехать? Всего ничего.
Я задумалась. Черт, а ведь и вправду неплохо было бы.
 — Ладно, если тебе так неймется, и деньги девать некуда, покупай. Но чтоб ни отец, ни семья твоя от этой покупки финансово не пострадали. Только с этим условием.
 — Не пострадают, не пострадают, не волнуйся, — обрадовался Саша. — Бать, ты, как, одобряешь?
 — Отчего ж не одобрить. Девочка Юля серьезная, лихачить не будет. Наконец-то тебе, Шурик, хоть одна дельная мысль в голову пришла. Я уж и не надеялся, — засмеялся дед.
Дело кончилось тем, что еще какое-то время поболтав с ними, вывалила я старику на тумбочку книжки и, отговорившись неотложностью одного дела, поспешила сбежать, пока этому сумасшедшему больше ничего в голову не пришло на предмет благодарности. Как показали события этого вечера, и тут я не соврала. Потому, что дело у меня и впрямь организовалось. Да какое! Около своего подъезда я чуть не рухнула в ближайший сугроб, потому что ноги вдруг перестали меня держать. Я смотрела и не верила своим глазам. Я не верила уже вообще ничему. Потому что у моего подъезда мирно и тихо, никого не трогая, припорошенная снежком, стояла машина. ВАСЬКИНА!!!
***
— Опоздали мы, Игнат, совсем чуть-чуть опоздали. А как бы славно бросить хозяйку под машину к любовнику!
 — Да ты глянь, барин! Кто-то нашу черную неудачу с него снял! Ведь не должен был он выжить. А так, кожа да кости, но живой!
 — Это он после госпиталя, Игнат.
 — После госпиталя? Неужто опять война с немцем?
 — Да дался тебе этот немец. Ну, какая война? В прорубь он свалился. Воспаление легких заработал. Чуть на тот свет не отправился. А нашу порчу там с него и сняли. И где он только ведьму нашел?
 — Видать, не перевелись еще ведьмы-то, не всех большевики извели под корень. Токо, барин, нам от этого не легче. Все у нас с тобой кувырком.
 — Да, как-то у нас ничего не получается, Игнат. Ведь вроде все делаем правильно. Что же мы не учитываем, а?
 — А может у современных большевиков энтот самый мунитет сильный?
 — Иммунитет на порчу?
 — Ну да. Может им от порчи прививки делают. Мы ж не знаем. А вот рождается ребенок и ему тут же — раз-з-з, и мунитет.
 — Но ведь до этого получалось? Ведь прогнали же мы хозяйкиного мужа.
 — Так то нам задание было дадено — перво-наперво прогнать, потом изводить, а потом — как придется. Может бабка чего не так насуропила, или колдун кобелячий, вот оно и не срастается… пока.
 — Бабка вряд ли. А вот колдун мог. Скорее всего.
 — А вот еще, барин, что я думаю. Мы же черную неудачу наложили на полюбовника.
 — Ну?
 — Неудача девке передалась. А вдруг и нам отдача пошла?
 — Так что ж ты предлагаешь, сдаться? Отдача, конечно, могла прийти, но ведь, Игнат, мы ж никогда никому не сдавались. Значит, и тут не поддадимся.
 — А как?
 — А пугать будем, доводить до разрыва сердца. Это-то мы можем. Вот и займемся через какое-то время. Пусть отдача от прошлой нашей работы развеется. А там мы покажем хозяюшке, где раки зимуют.
 — Точно, барин. Будем все портить дома. И хозяйку, и мебель. Это-то у нас хорошо получится.
Г Л А В А  17.
Стелка, к счастью, оказалась дома. Глянув на мою перекошенную физиономию, она сразу поняла — у нас очередное ЧП.
 — Что? — шепотом спросила она, когда собаки дали нам, наконец, остаться одним.
 — Васька! — выдохнула я. — Машина стоит у подъезда.
 — !!!… — высказалась подруга, после чего выхватила у меня из сумки мобильный и позвонила Маришику.
 — Я не могу туда пойти! — заскулила я. — Я его убью! Я боюсь! Я не знаю, что мне делать!
Пока я причитала, Стелка озвучила Маринке ситуацию и мое настроение. Потом кивнула и отключилась.
 — Посиди у меня немного. Сейчас все прояснится, — утешила она.
Какое там! Меня колотило, как в лихорадке. Мысли путались в голове, руки тряслись, холодный пот тек по спине. В общем, настоящая истерика.
Через десять минут перезвонила Маринка.
 — Заславский сейчас уедет. Можешь спокойно идти домой. Я послала его подальше от твоего имени и сказала, все, что о нем думаю, — спокойный голос тетушки постепенно доходил до моего помутившегося сознания. — Больше он тебя не потревожит. Или я что-то сделала не так?
 — Да нет, все правильно, — с трудом сквозь клацающие зубы выдавила я.
— Вот и прекрасно. Чайную ложку валерьянки или сто грамм горячительного. На выбор. Приеду домой, позвоню. У меня сегодня сложная операция, поэтому раньше девяти вечера не освобожусь, — и Маринка повесила трубку.
Я просидела у Стелки весь вечер. Около девяти мы вместе вывели собак, а потом поднялись ко мне. Следы пребывания Васьки обнаружились в мусорном ведре — смятая пачка из-под сигарет и окурки. В воздухе витал слабый запах лосьона после бритья, который я так любила. Стелка молча открыла форточку и поспешила закурить. Я вздохнула и присоединилась. О своей встрече с глупым, но благородным «оленем» из Австрии я уже успела ей рассказать на улице, и теперь подруга заливалась соловьем, как это здорово, что у меня появится машина. Можно будет ездить на шашлыки вместе с барбосками, да и вообще куда угодно. В завершение темы она обещала раздобыть мне диск с правилами дорожного движения.
Маринка позвонила в десять вечера.
 — Как там у вас дела? — устало спросила она. — Чем занимаетесь?
 — Стелка вынашивает грандиозные планы на предмет эксплуатации моей будущей машины, — печально ответила я.
 — Какой машины? — не поняла Маринка.
Пришлось и ей рассказать о встрече со щедрым благодарным олен… сыном.
 — О, как! Замечательно! — Маринка пришла в восторг. — Значит, я теперь буду учить тебя водить. Будет машина или нет — бабка надвое гадала, а навык не помешает. Вот только снег сойдет и займемся. А про Заславского пока не думай. Все утрясется. Время должно пройти. Я так полагаю, что у тебя сейчас на мужиков смотреть нет никакого желания, и не призываю вышибать клин клином. Живи, как живется. А там видно будет.
 — Что ты ему сказала?
 — Мои пациенты были в восторге. Они никак не ожидали, что такая представительная дама способна изъясняться столь изысканным языком.
 — Ты что, даже не материлась?
 — Наоборот. Литературными остались только знаки препинания, — фыркнула Маринка.
 — О! — захихикала я.
 — Ладно, Мышь. Я устала как черт. Созвонимся.
 — Пока.
 — Интересно, а как случилось, что его никто не видел? — спросила неожиданно Стелка. — Ни Валька, ни Лешка, ни Витюшка?
 — А может, он днем пришел. Мы ведь не знаем. А спрашивать у соседей по дому я не буду. Не хватало только еще и их посвящать в свои дела. И вообще, не о чем мне с ним разговаривать. И о нем тоже. Короче, сняли тему.
 — Мне посидеть у тебя? Хочешь, я ночевать останусь? Или вообще опять на какое-то время перееду? По-моему, мы не плохо уживались здесь вместе с хвостатыми?
 — Оставайся. В смысле переезжай. Давай сходим за Баськой и Буськой, прогуляем их а потом я покажу тебе, что ли, как пройти тот сложный уровень игры, где вы застряли.
Полночи мы со Стелкой отбивались от наседающих компьютерных монстров всех мастей, предварительно возродив наше «королевское» ложе, то есть сдвинув по-новой диванчик с кухни с тем, что в комнате. Когда же за нами осталась достойная и безоговорочная победа, мы улеглись спать, потеснив барбосок, вольготно расположившихся на наших подушках.
Стелка уже засыпала, когда я вдруг увидела ползущие по стене черные тени. Собаки глухо зарычали. Подруга мгновенно проснулась и с не меньшим ужасом, чем и я, уставилась на это необъяснимое явление. Мороз прошел по коже, руки сразу же стали влажными. Собаки прекратили рычать и яростно залаяли. Нам даже в голову не пришло зажечь свет. Ступор напал. Тени, которых вспугнули животные, мгновенно растаяли. И только после этого мы смогли заговорить.
 — Что это было? — трясясь, спросила Стелка.
 — Не знаю, — ответила я ей в тон, и тоже дрожа всем телом.
Собаки кинулись нас облизывать и утешать, ужасно гордые собой. Нет, это была великолепная идея — оставить подругу у себя. Увидь я все это в одиночестве, со мной точно инфаркт бы случился.
 — Пойдем покурим, — предложила я.
На все еще дрожащих ногах мы поползли в кухню.
 — Где у тебя свечи? — Стелка полезла в ящик стола.
 — На полке, рядом с вазочкой.
 — Давай-ка зажжем. И обойдем с ними всю квартиру. Ты молитву какую-нибудь помнишь?
 — Не-а. Не то что не помню, а даже ни одной не знаю.
 — Серость!
 — Ага. А ты помнишь?
 — Помню, только на латыни. Впрочем, нечисти все равно, как к ней обращаются. Главное, что она это понимает, — авторитетно заявила подруга.
Мы докурили, зажгли свечи и отправились в обход по всем помещениям, включая туалет, под мелодичное камлание Стелки. Для верности обошли квартиру три раза.
— Бог любит троицу, — решила новоявленная экзорцистка. — Хуже не будет.
Собаки, естественно, участвовали в нашем торжественном шествии, путаясь под ногами и радостно повизгивая.
Под конец Стелка закончила свое бормотание совершенно отчетливым воззванием к божественным силам:
 — Господи, если ты есть, пожалуйста, сделай так, чтобы все эти напасти прекратились, а их автор лопнул и накрылся медным тазом с великим грохотом, и, главное, чтобы об этом, ну о том, как он лопнул и накрылся, узнали все заинтересованные лица!
 — Увидел бы нас кто со стороны, точно решил бы, что умом барышни повредились, — фыркнула я. После пережитого ужаса пошел «отходняк», и меня бил истерический смех.
 — Еще бы! Только посмотрела бы я на этих, которые со стороны, если бы они стали свидетелями того, что нам довелось пережить.
 — Завтра же пойду церковную лавку, куплю там кучу свечей и будем каждую ночь засыпать с живым огнем, — решила я.
 — Слушай, так и до пожара недолго, — испугалась Стелка. — Лучше будем спать по очереди. И собаки покараулят. А почему, кстати, в церковную лавку? Что, в магазине свечи не продаются?
 — Продаются, конечно. Но в лавке свечи лучше. Горят и не текут, и хватает их надольше. Да и запах у них приятнее. А вообще, заведу-ка я кота. Коты против нечисти хорошо помогают.
 — А вот в средние века они наоборот считались прислужниками дьявола.
 — Так то в средние. Тогда народ был необразованный, одним словом — темный. А в кота я верю.
 — Правильно. Завтра ты пойдешь за свечами, а я поеду на птичий рынок и подберу тебе котенка.
 — Нет. Мы подберем его вместе. Я должна понять, что именно этот конкретный кот мой, мы должны это с ним понять одновременно.
 — Тоже верно. Значит так и будет. Сначала свечи, потом кот. И корм, и миска, и отхожее место, и порошок для него, а еще игрушки и корзинка с мягкой подушкой.
 — А Баська с Буськой не сожрут его? — забеспокоилась я.
 — Ты бы знала, как они обожают котят! Взрослых кошек не любят, а котят готовы до смерти зализать. Так что на первых порах они ему вместо мамы в двух экземплярах будут.
За всеми этими событиями приезд Васьки окончательно выветрился у меня из головы. Клин клином все-таки получился. Правда не совсем тот, какой используется в подобных случаях, но нынешний тоже оказался действенным. Мы еще раз ненадолго вывели собак, чтобы субботним утром спать не мешали. И наконец-то уснули. Больше за эту ночь нас никто не побеспокоил. То ли обход со свечами и молитвой возымел действие, то ли еще что, но спали мы сладко и долго.
***
 — Ты гляди, барин, какие грамотные. Молитвы знают.
 — Да не знают они толком ничего, Игнат. А славно мы их напугали. Если б еще не собаки!
 — Да, с собаками промашка вышла. Но все равно, несколько раз еще так покажемся, точно обе окочурятся. И хоть вторая нам без надобностев, да какая разница? Одной большевичкой больше, одной меньше.
 — Надо подгадать, когда собак не будет. А даже если и будут… Ну порычат. Нас-то сожрать они не могут.
 — А ежели и вправду кота заведут?
 — Ежели заведут, значит, будем выжидать удобного случая. С котом нам, Игнат, не справиться.
 — А если договориться?
 — Вряд ли. Кот, Игнат, он условия поставит. А сможем ли мы на них пойти — это еще вопрос. Ладно, пока кота нет, будем пугать. А там поглядим.
***
 — А теперь с самого начала и по порядку, — заявила Маринка, усаживаясь напротив Васьки в кафе, что помещалось во Дворце Молодежи на Комсомольском проспекте, и откуда он нашу компанию неоднократно развозил по домам, — когда это ты успел жениться и обзавестись ребенком? И учти, Юлька тебя видела. Она могла ошибиться в чем угодно, но только не в машине и ее номерах. И какого дьявола ты ей мозги пудрил?
До этого их разговор был еще короче.
 — Немедленно выметайся из квартиры. Через полчаса жду тебя на Фрунзенской, в нашем кафе. И чтобы даже следа твоего пребывания у Юльки не осталось! — приказала Маринка не терпящим возражений тоном.
 — Что случилось, Марин? — Васька не на шутку встревожился.
 — Вот ты мне это и объяснишь. Все. Время пошло.
В кафе Заславский примчался не через полчаса, а через двадцать минут. Маринка пришла без опозданий, но за это время Васька успел выкурить полпачки сигарет. Теперь же он сидел напротив грозной Марины Борисовны, и как школьник хлопал глазами. Потом для него, наконец, дошло.
 — Это был мой брат, Марин. Мы с ним близнецы. Но… тут такое дело… Понимаешь, у него такая работа, что… В общем, даже родители толком не догадываются, чем наш Максим занимается. Официально он — военный дипломат, а что там дальше, даже я спрашивать не берусь. У нас негласная установка, что о его существовании людям, которые не знали нас в детстве и юности, мы не распространяемся. Правда, на работе у меня, естественно, знают о составе моей семьи, но там народ военный, сама понимаешь...
А Юлька… я и хотел ей обо всем рассказать… и все не решался… Да вот еще в Питере… Меня, идиота, занесло на учения. Мне предложили прочитать краткий курс по тактике ведения боев, как говориться, совместить теорию с практикой. А у нас в таких случаях не принято отказываться, как ты понимаешь. Я бы уложился в сроки и вернулся бы, как и обещал, но…
Знаешь, мальчишек ведь ничего никогда не останавливало. И вот, идут учения, а на полигон пробрался пацан, якобы на санках покататься. Я, как не занятый непосредственно в учебных боевых действиях, рванул его от оных действий увести. А он вскочил на свои саночки — и с горки. Да то ли забыл, то ли не рассчитал, но выскочил на лед местного озерца. Лед проломился, мальчишка ухнул в воду, и я следом за ним. Пока бултыхались, пока ребята подоспели…
В общем, если бы нам в детстве не делали прививок от туберкулеза — не выжили бы. Сотовый я свой в той полынье утопил, так что начальство отбило родителям телеграмму, что, мол, ваш сын в госпитале, подхватил простуду, скоро поправится и приедет. Ты медик, тебе не надо объяснять подробности, как и сколько я без сознания валялся.
А Максим в это время приехал в Москву. Я думал, что увидимся с ним на Новый год. Увиделись, …!!! Мать тут же выехала ко мне, сиделкой стала для нас с пацаном. Его родители тоже участвовали в нашем выздоровлении. Мед приносили, молоко козье. Мальчишке девять лет, но уже упрямый. Как только очухался, заявил, что когда вырастет, в моряки пойдет, потому что, мол, боевое крещение уже получил. И ведь пойдет, чертенок…
Ну а я, как только приехал, подал рапорт, с просьбой не посылать меня больше в командировки, мотивируя свое решение пошатнувшимся здоровьем. А потом сразу к Юльке. Думал, перед санаторием пару дней с ней проведу. Даже домой не зашел, только машину в гараже взял и поехал. А тут вон какие дела!
 — Да уж. Дела веселые, — подтвердила Маринка. — Знаешь, ты к ней пока не суйся и не звони. Пусть остынет. Ты не представляешь, что она пережила, когда твоего брата с женой увидела. Да еще и машину. В общем, отправляйся в свой санаторий, лечись, если лекарства какие надо, ты напиши. Найдем. У вас, конечно, дела обстоят лучше, чем в гражданских больницах, но далеко не всегда. Ей я пока сказала, что послала тебя куда подальше от ее имени. Другого ответа она сейчас просто не примет. А там или Максим твой приедет, или фотографии ваши ей покажем. Короче, придумаем что-нибудь. Она тебя по-настоящему любит, не как Муха. Так что кто другой вряд ли сыщется тебе на замену. Тут ты можешь быть спокоен.
 — Спасибо, Марин. Ты сняла камень у меня с души. Я ведь не знал, что и думать, когда ты меня сюда вызвала. Максим вряд ли так скоро приедет, а лекарства он мне уже прислал, так что не беспокойся. Что касается фотографий… Знаешь, я ее к родителям привезу. Это будет лучше всяких там фоток.
 — Да, и мальчишкам тоже не звони. Не ровен час, проболтаются ненароком. Они Юльку не оставляют, заботятся как могут. И вот что еще. Можешь смеяться, можешь не верить, но с той картиной, которую вы за шкафом обнаружили, не все ладно.
Маринка налила себе новую чашку зеленого чая и рассказала Ваське о приключениях с картиной, опуская подробности у экстрасенса. Лишь мимоходом заметила, что волшебник мне не понравился. К ее великому изумлению Заславский воспринял информацию абсолютно серьезно.
 — Я бы до своего купания в проруби, может быть, и не поверил, но мать пацана нас с того света вытащила. Врачи уже не знали, что делать, а она какие-то травки заваривала, да шептала что-то над ними и над нами. Мальчишку-то первого выловили, да организм молодой, никотином не тронутый, а у меня, как мать рассказывала, в один прекрасный момент, когда все думали, что кризис уже миновал, сердце возьми, да остановись. Что уж тетка эта там на до мной сотворила, мать толком рассказать не смогла, не до того ей было, а эта женщина не растерялась, зашептала что-то яростно и запустила мой «мотор». С тех пор дело быстро пошло на поправку. Так что, верю я в такие вещи теперь, хотя всю жизнь считал это шарлатанством.
Я тебе тоже кое-что расскажу, но пусть оно между нами останется. Мальчишки, правда, знают, но они молчат, как я понял. Просто тут все к одному сходится. И получается, что все не так просто, как может показаться с первого взгляда.
Васька пересел поближе к Маринке и тихонько начал рассказывать, в какую историю он попал из-за Муха, и, судя по всему, из-за Ренаты.
 — Не хренаськи себе! — выдохнула Маринка. — Вот ведь сволочи какие. Ну да сколько веревочке не виться, а конец сыщется.
 — Скорее бы сыскался, — согласился Васька.
 — А Юлька тут тоже отличилась, — вспомнила Маринка. — Деда, ветерана, спасла от диабетической комы. Теперь в больницу к нему бегает, ухаживает. Дед классный. И что-то он ей такое там пообещал. Вроде как, по весне, собирается тащить ее к своей однополчанке. Та — тоже ведунья, я так поняла. И деда того, и многих его товарищей, тоже вот как тебя та женщина, с того света вытащила. Врачом она была у них в роте, ну и санитаркой, по обстоятельствам, а лечила заговорами. Тогда ведь все всё делали, кто что мог. С медикаментами-то в войну, сам знаешь… много чего не хватало.
Кстати, на вот тебе — Маринка порылась в сумке и вытащила Юлькину фотографию.
 — Марин, можно я тебе звонить буду из санатория? Ну… узнавать как дела, как Юлька и все остальные…
 — Звони, конечно. Только если я вдруг буду величать тебя какой-нибудь Машенькой или Танечкой, знай, что я у Юльки и говорить свободно не могу.
 — Не маленький, догадаюсь, — Васька широко улыбнулся.
 — Уж вы, мужики, догадаетесь, — фыркнула Маринка. — Ладно. Пора разбегаться. У меня завтра дежурство, а Юльке я набрехала, что нынче вечером оперирую. Так что она не знает, что я с тобой встречаюсь. Устала я. День сегодня с утра выдался суматошный, да и завтра не легче. Пациентов моих как на грех «прорвало». Десять человек записались на завтрашний прием.
 — Тебя подвезти?
 — Нет, я на машине. Да, телефон мне свой новый скажи.
 — Записывай.
***
 — Пора мебель рушить, Игнат.
 — Давай, барин, чтобы побольше грохоту было.
 — Полка в ванной подойдет в самый раз. Ее когда соседский мужик устанавливал, от шума аж стекла дрожали.
 — Но ведь он, барин, привертел ее надежно.
 — Зато и эффект будет замечательный. Вдруг хозяйку удар от испуга хватит?
 — А что? Это — дело. Ну, взялись!
***
Осуществить намеченные планы нам со Стелкой не удалось. Наше пробуждение началось с того, что в ванной со стены свалилась полка и разбилась раковина. На мое счастье, Егорыч был выходной и мы припахали его, как говорится, от души. Естественно осколки выгребли сами, высказав собакам все, что мы думаем об их племени в целом и о них в частности, пытаясь выдворить любопытных барбосок из ванной, чтобы они не порезали лапы. Как ни странно, нам это удалось. Леха выволок мешок с мусором на помойку, а потом долго качал головой, разглядывая стену в ванной. Полку эту он вешал сам, и в надежности конструкции сомневаться не приходилось. Здесь же создавалось впечатление, что неизвестный великан варварски выдернул натуго завинченные шурупы вместе дюбелями и даже с кусочками от стеновой панели.
В общем, вместо того, чтобы ехать за котом, мы отправились покупать раковину и новую полку на машине Лехиного друга Андрея. Про церковную лавку и свечи я и думать забыла. Пока мы мотались по магазинам, дома нас ждал еще один сюрприз — перегорели абсолютно все лампочки. Валентина сказала, что перепадов в электросети не наблюдалось. Нас со Стелкой отрядили за лампочками, а Егорыч и Андрюха занялись установкой сантехники. Возни им хватило на целый день и лишь часам к двум ночи все наконец было сделано как надо, проверено и одобрено.
Воскресенье прошло спокойно, но мы так и не выбрались на птичий рынок. Лишь посетили церковную лавку, да в больницу к деду заехали. И при этом как черти умаялись. Погода стояла отвратительная, и с ней не могли справиться ни дворники, ни снегоуборочные машины. Мокрый снег, метель, гололед, грязно-серо-белое месиво под ногами.
 — За котом поедем в следующие выходные, Стел. Протянем как-нибудь недельку. Заодно и присмотрим все необходимые причиндалы.
 — Ага, — согласилась Стелка. — Собственно, в том же зоомагазине, где я хвостатым корм покупаю. Магазин большой, чего там только нет!
Прошлой ночью нам было не до призраков, а вот сегодня мы снова совершили свое камлание, теперь уже с церковными свечами. По квартире поплыл сладковатый, но приятный запах. Собаки подозрительно косились на антресоли, где лежала картина, но не рычали. На балкон что ли ее выбросить? Хотя вряд ли это поможет. Похоже, что по неизвестным нам причинам, порча, заложенная в пасторальный пейзажик, набирала силу.
 Деда, Кирилла Степановича, выписывали из больницы в пятницу. Я поведала ему о последних происшествиях.
 — Насчет кота, это ты правильно, дочка, — утвердил дед мое решение. — Кот, он любую нечисть за версту почует и не даст ей разгуляться. Даже, если всего лишь маленький котенок. И нечисть котов боится. Еще правда, петухов, но петух разгоняет черноту лишь на рассвете, а тебе надо, чтобы круглые сутки покой был. Так что очень верно ты придумала.
 — Собаки тоже помогают, — вставила Стелка.
 — Да, и собаки. Только собаки с нечистью справиться не могут, лишь пугают и отгоняют. А вот коты могут и уничтожить. Правда, тут нужен взрослый кот, в смысле, для уничтожения. И не кастрированный. Кастрированные даже мышей не ловят, ну, вроде, как инстинкт к дичи теряют.
 — Это что ж получается? — фыркнула я. — У зверей часть мозгов в репродуктивных органах расположена?
 — Не знаю, что и ответить, — серьезно возразил дед. — Видать, расположена. Ведь у зверей все на инстинктах построено. А продолжение рода — первейший. Ну и чтобы род продолжить, да потомство прокормить, нужен и охотничий инстинкт. А коли нет способа род продолжать, то и охотиться не надо. Можно на подножном корму прожить. Потому кастрированные животные, если их в дикую природу отпустить — не выживают. Так что ты об этом подумай.
 — Сейчас, Кирилл Степаныч, — авторитетно заявила Стелка, — кучу всяких таблеток и уколов напридумывали, чтобы не кастрировать животных, а на время подавлять в них первородный инстинкт. Мои-то барбоски в брачный период спокойные, так что я этими препаратами их не кормлю, но вот соседка моя кошку свою каждый раз потчует.
 — Да, далеко ушла медицина, — подтвердил дед. — Ладно, вы бегите, девчонки, а вот когда выпишусь, то в гости жду непременно. Там уж мы с вами попируем.
 — Может, дома-то что помочь надо? — забеспокоилась я. — Ну там, убраться, пол помыть?
 — Не надо. Соседка моя, Кузьминична, за квартирой присматривает, цветы поливает. У меня цветов много. Люблю я их. Ежели желаете, по весне отросточками поделюсь. Розы у меня чудо как хороши.
 — Розы? — ахнула я. — Вот здорово! Обязательно позаимствую. Вот это подарок!
 — И я! — тут же подхватила Стелка.
 — Вот и хорошо, деточки, вот и славно, — заулыбался дед. — Ну, бегите, а то поздно уже.
В понедельник ближе к обеду Стелка позвонила мне на работу.
 — Слушай, — затараторила она. — телевизор накрылся. Я включила его, новости посмотреть, он минут пять показывал, а потом что-то зашипело, он задымился и погас. Я поскорей выдернула шнур питания из розетки. Но я ничего с ним не делала, и собаки вели себя спокойно, не носились, спали на кровати.
 — Сначала лампочки, теперь телик. Что дальше? — вздохнула я. — Не переживай, черт с ним. Может быть он от старости, или изначально дефект какой был. Проживу пока без телевизора. Денег-то все равно нет, чтобы новый купить.
 — А может быть это звенья одной цепи? — озадачилась подруга. — Полка, раковина, лампочки, телевизор, а до этого черные тени на стене?
 — Может быть, но тут мы пока бессильны, так что не заморачивайся.
 — Я теперь и днем буду со свечкой квартиру обходить, — решила Стелка. — Ладно, пока.
 — Пока.
Когда я вернулась, в квартире пахло ладаном.
 — Я смоталась в ту лавку и еще ладан купила. На всякий случай. И молитвенник. И еще книжку с заговорами против всяких напастей, — отчиталась подруга о проделанной работе.
 — Книжку тоже в лавке?
 — Нет, книжку на книжном развале. Она прямо как будто сама мне в руки прыгнула. Ну, то есть, я хотела какое-нибудь легкое чтиво приобрести, а сунулась разглядывать, так она первая мне на глаза попалась и никак не отпускала. Я ее всю дорогу штудировала. Короче, нам нужна святая вода, ладан, свечи, три заговора на вызов духов для защиты жилища и жизни. Еще палочки волшебные нужно сделать, нарисовать на полу пентаграмму, заключить ее в круг, и еще что-то, уже не помню.
 — Стелик, а ты не подсела на всю эту чертовщину, а? — я вытаращила глаза от изумления. — Может быть, хотя бы пентаграмму рисовать не будем? А кстати, чем ее рисуют?
 — Можно мелом или углем, можно ножом ритуальным или волшебной палочкой, ее еще жезлом называют. Палочкой-то, кстати, эффективнее всего получается. Только тогда нам нашу кровать на середину комнаты выдвинуть придется. Иначе круг ровным не получится, а это важно, чтобы духи пришли на защиту.
 — Господи, да где ж мы возьмем еще и палочку?
 — Слушай внимательно, не перебивай. В книжке написано, как ее изготавливают. Я тебе сейчас покажу картинку и описание. И еще можно сделать пентакль, для него приводятся рисунки. Пентакли они тоже имеют мощные защитные свойства. Лучше всего их помещать на амулеты и обереги. Блин, тридцать с лишним лет прожила, а до сих пор не знала о таких важных вещах. А ведь это народная мудрость! Веками люди собирали и опробовали ее. Серые мы с тобой, Юлька!
  — А вдруг духи не придут? — засомневалась я, представив себе все предстоящие манипуляции. — Мы ж с тобой не потомственные ведьмы, этому, небось, всю жизнь учиться надо. Боюсь я.
 — Не боись, подруга дорогая, нам, главное, не торопиться и все сделать точно по инструкции. Тогда духам просто деваться будет некуда. Явятся как миленькие и все исполнят.
Н-да, если Стелка чем-то всерьез увлеклась, то остановить ее было не под силу никому. Поэтому я и не стала ее уговаривать бросить это все к чертовой матери, здраво рассудив, что лучше в компании с подругой и ее заморочками, чем с черными тенями один на один.
Поужинав и выгуляв собак, мы уселись на кухне, закурили и Стелка выложила на стол заговорную книжку.
 — Ну и с чего начнем? — поинтересовалась я.
 — С волшебными палочками придется подождать, — горестно вздохнула новоявленная ведьма. — Не по сезону. В лесу сейчас сугробы по самые уши. Чуть-чуть не успели. Лучше всего поздней осенью, когда деревья уже облетели и готовятся к зиме. Тогда, срезая ветку, ты наносишь им меньший ущерб. А еще перед деревом извиниться надо, что срезаешь живое. И попросить, чтобы в веточке сохранилась вся сила, и объяснить — для чего тебе это нужно. Ну и замотать срез, предварительно замазав его чем-нибудь. И еще нужно почувствовать, какую ветку дерево позволит тебе срезать. А для этого надо научиться говорить с деревьями. Это как раз самое простое. Потренироваться говорить с деревом мы и дома можем.
 — Со столом, что ли? — не поняла я. — Или со стулом?
 — Вот бестолковая. У нас на улицах полно деревьев растет. С любым можно.
 — Слава богу, — успокоилась я, представив, как разговариваю с мебелью: «Здравствуйте, уважаемый шкаф! Как ваши дела?»
 — А что ты смеешься? — воскликнула Стелка, увидев на моих губах усмешку. — С вещами тоже можно разговаривать. Здесь, правда, об этом не написано, но я уверена, что можно. Только, наверное, как-нибудь по-другому.
 — Гошки не хватает, — поделилась я внезапно пришедшей в голову мыслью. — Он бы нам многое мог рассказать. Я-то обычно не особо прислушивалась, когда он начинал что-нибудь такое проповедовать. А выходит — зря. Сейчас бы пригодилось.
 — Я тоже не прислушивалась, — покаялась подруга. — Дуры мы с тобой. Когда люди умные вещи говорят, витаем в облаках, вместо того, чтобы на ус мотать.
 — Усов нету. Потому, наверное, и не мотаем. Ладно, в следующий раз будем мотать ну хоть вот на уши.
 — Пентаграмма тоже пока не получится, — подвела итог Стелка. — Но это как раз дело поправимое. Нужна книжка по кабалистике. Чтобы все точно рассчитать и разместить в нужных местах. И еще надо поискать специалиста по ивриту. Там все надписи на иврите сделаны.
 — Мне казалось, что ты знаешь, — удивилась я. — Это ж твой национальный язык.
 — Ничего я не знаю. Могу несколько слов сказать, пару-тройку фраз понять самых простых. А письменного, увы, не разумею, ни идиша, ни иврита.
 — И это не такая уж проблема. Сходим в синагогу, познакомимся с прихожанами, а может и с самим раввином. Женщин туда, конечно, не пускают, но поговорить-то и на крылечке можно. Язык не отвалится. У нас на работе есть спец один, но не хочется его во все это посвящать. Противный он на редкость. Его и терпят-то потому лишь, что специалист хороший, а за человеческие качества давно бы вышвырнули к дьяволу.
 — Не волнуйся, найдем. Я по своим институтским связям пройдусь. Давно, правда, это было, половины народу-то уж точно в Москве нет, но по цепочке, может, кого и выловлю.
 — Хорошо. Ну и что нам из всего этого арсенала остается?
 — Можно попробовать простые заговоры и молитвы скопом. На охрану жизни и жилища, на удачу в делах и в судьбе.
 — Когда будем пробовать? Может быть, их сначала выучить надо?
 — Здравая мысль, — одобрила Стелка. — Ты давай учи молитвы, а я заговоры. По две штуки. Произносить будем одновременно.
 — Одновременно собьемся.
 — Нет, не собьемся, если хорошо выучим. Я думаю, это будет сильным средством. Нечисть если не испугается, то крышу ей точно свернет. Потому как не будет знать, на что в первую очередь реагировать.
 — Ага, — согласилась я. — А потом возьмет и вообще плюнет на все наши потуги и начнет хулиганить пуще прежнего. Просто в отместку.
 — Не должна, — авторитетно заявила подруга. — Слова святые большую силу имеют. Пусть невпопад, а все равно.
 — Ладно, уговорила, — кивнула я. — Давай сюда свой молитвенник. Выучу «Отче наш» и «Богородице, дева, радуйся». Больше мне пока не осилить.
***
— Они думают, что они нас испугали! Ой, не могу, барин! Ой дуры!
 — Зря смеешься, Игнат. Девицы за дело всерьез взялись, книжек умных по магии напокупали, пентаграмму рисовать собираются и духов на защиту вызывать.
 — Ну пока не вызвали, надо добавить им хлопот, чтобы и думать забыли про свои умности. А что такое петраграмма?
 — Пентаграмма, Игнат. Это звезда пятиконечная. Вот ведь время пришло — каких угодно книжек можно достать. Раньше, поди, про такое даже думать боялись, не только что в книжках печатать. А теперь — свобода слова. Но неприятности мы им, конечно, устроим. Наловчились. А свечки и молитвы, да та же святая вода… Ну они ж не знают, что мы крещенные, да по старому русскому обычаю, дореволюционному. Тогда служба правильная служилась, все в Бога верили, а не как сейчас прикидываются. Дух другой был, вера была.
 — Ага. Это ты правильно подметил, барин. Нам нынешние молитвы да свечки, что Бобику — репей на хвосте. Висит, не мешает, хлеба не просит и неудобства никакого.
 — Давай, Игнат, добавим к неприятностям с мебелью еще и шум. Ну, будем ходить, стучать, шуршать, дверями хлопать. Небось, тоже на нервы подействует. Как говорят нынешние люди — пустячок, а приятно.
 — А что? Давай. Я еще и повыть могу.
  ***
Мы, как две студентки перед экзаменом, углубились в запоминание текстов. Время близилось к полуночи, когда я поняла, что больше учить не могу. Судя по физиономии Стелки, она тоже далеко не продвинулась. Не сговариваясь, мы захлопнули книжки и отправились спать, в очередной раз согнав барбосок с наших подушек. Ползали ли по стенам призраки или нет, мы, утомленные священными текстами, так в эту ночь и не узнали. А может быть, мы так пропитались защитными словами, что черные бестии сами побоялись нынче нас тревожить.
К пятнице в нашем активе значилось, что мы:
 — осилили заговоры и молитвы, по четыре штуки тех и других;
 — купили корм и приданое для кота;
 — с помощью большой лупы расшифровали треть букв на двух пентаклях;
 — на радость окрестной детворе и барбоскам истоптали все сугробы, подбираясь к деревьям на предмет задушевного разговора;
— улучив момент, вытащили у дворничихи Пелагеи из метлы хворостину, чтобы тренироваться правильным движениям с волшебной палочкой, пока не сделаем настоящую.
Пассив же, увы, преобладал. Вернее, не пассив, а негатив.
За четыре дня нечисть активизировалась. Не смущаясь лая собак, чем-то гремела, шуршала и стучала, а порой даже ходила где-то, и мы слышали шаги. Приказала долго жить стиральная машина, прорвало краны с горячей водой, да так, что мы чуть не залили нижнюю квартиру, и пришлось полностью менять смесители в ванной и в кухне. Вещи начали теряться, долго не находились, а потом оказывались в самых непредсказуемых местах, куда по здравому размышлению никто не смог бы их положить. Утром в пятницу сломался дверной замок. В общем, назрела необходимость обзавестись котом немедленно, не откладывая до субботы.
Я позвонила Ивану Сергеевичу и отпросилась на один день в счет отпуска. Тургенич, бывший в курсе моих домашних технических неурядиц, не возражал. А мы со Стелкой после завтрака, не откладывая дела в долгий ящик, отправились за котом. Следить за квартирой поручили Егорычу, принимавшему активное участие в устранении постоянных неполадок.
 — Вы, эта, не бойтесь, я тут все проверю, ну, на предмет разрушения! — бодро заявил он.
 — Проверь лучше на предмет сохранности, — попросила я Леху. — Так оно вернее будет.
 — Ну, я это и хотел сказать, — Егорыч не возражал против моей формулировки. — Жду вас с котом. Я ему пока имя придумаю. Настоящее, котовское.
 — Если мы не придумаем раньше, — крикнула я, выскакивая за дверь вслед за Стелкой.
До Птичьего рынка мы не доехали. Кот ждал нас у метро. Мы подошли к пункту обмена валюты, потому что рублей у меня почти не осталось после всех моих незапланированных покупок. И тут я увидела эти глаза. Именно в такой последовательности, сначала кошачьи глаза, потом завернутого в пуховый платок кота, а потом и бабульку, закутанную по самый нос, прижимающую к себе живой пушистый комочек.
 — Доченьки, возьмите котеночка, — запричитала бабулька, — хорошенький такой, ласковый, — но я ее не слышала.
Стелка, едва взглянув на меня, сразу сообразила, что к чему.
 — Возьмем, возьмем, — заверила она старушку.
Не вникая в их разговор, я расстегнула пальто, протянула руки к пушистому свертку и вытащила из него серого полосатого зверька. К моему удивлению, он не замяукал, а сам сразу потянулся ко мне, и тут же раздалось счастливое мурлыканье. Я чмокнула его в нос и сунула за пазуху. Кот свернулся калачиком, продолжая громко мурлыкать. Я застегнула пальто, и, придерживая маленькое пушистое тельце одной рукой, другой полезла в карман и протянула бабульке десять долларов, которые собиралась разменять. Бабулька замахала руками, но тут Стелка авторитетно заявила:
 — Чтобы котенок прижился, и с ним все было хорошо, надо за него заплатить. Примета такая. Да и небольшая прибавка к пенсии не помешает.
Бабулька что-то залепетала в ответ, но я ее уже не слушала, предоставив подруге роль оратора. Стелка довольно долго благодарила старушку, так что когда та все-таки собралась уходить, вздохнула с облегчением.
 — Никогда не думала, что от красноречия можно устать, — фыркнула она. — Как ты его назовешь?
 — Тузик.
 — Почему Тузик?
 — Не знаю. Это первое, что в голову пришло, а значит, самое верное.
 — А если он окажется девочкой, мы ведь даже не спросили кто он?
 — Значит будет Тузя.
 — Ну, тебе видней, — согласилась Стелка. — Впрочем, моих Баську и Буську я тоже никогда не называла Барбарой и Брунгильдой. Кстати, бабулька его уже несколько дней пыталась продать. Ни к кому в руки не шел, не только царапался, но и кусался до крови.
 — Значит, это, действительно, мой кот и больше ничей, — согласилась я, и обратилась к Тузику, — Ты доволен, малыш?
Кот заворочался, из-под воротника высунулась маленькая мордашка, и шершавый как терка язык прошелся по моему подбородку.
 — Тузик! — позвала Стелка.
Малыш высунулся вместе с передними лапами, серьезно посмотрел на Стелку зелеными глазищами и сказал: «Мрррр-мя!». Подруга удовлетворенно ответила: «Мррррр!». После чего кот снова скрылся у меня за пазухой.
Несмотря на то, что Стелка заверяла меня насчет собак на предмет их отношения к маленьким котятам, я все же волновалась. На всякий случай я пропустила ее вперед и попросила ухватить барбосок за ошейники. А через пару минут сама вошла в квартиру. Собаки сидели на кухне, в ошейники мертвой хваткой вцепился Егорыч, Стелка страховала эту скульптурную группу, держа в руках собачьи поводки. При нашем появлении раздалась жесткая команда: «Фу!».
Надо было как-то вписываться в ситуацию. Я вздохнула, вытащила кота из-за пазухи, и опустила на пол в коридоре. Малыш, глядя на собак, принюхался, задрал хвост и гордо прошествовал к виляющим огрызками хвостов Баське и Буське. Остановившись в метре от них, он с достоинством уселся, внимательно посмотрел на собак и авторитетно заявил: «Мрррр-мя!». Получалось, что он их нисколько не боится. Я, если честно, стояла с открытым ртом, наблюдая за происходящим, и все прикидывала — случайно ли мне достался именно этот кот? Что-то во всем этом явно мистическое присутствовало.
Видя такое дело, Стелка решилась отпустить собак и Леха разжал руки. Собаки очень осторожно подошли к коту, все они дружно обнюхались, а потом Баська с Буськой стали вылизывать малыша. Мы все вздохнули с облегчением. Гроза миновала, так и не успев начаться.
Как выяснилось, приучать кота к отхожему месту не пришлось. Видимо, бабулька постаралась заранее. Как только барбоски закончили умывание котенка, он сам нашел лоток с наполнителем, который мы пристроили в туалете. Закончив там свои дела, Тузик деловито исследовал всю квартиру, заглянул в пустые собачьи миски и попросил есть. Поскольку собаки никогда не отказывались от еды — сколько ни дай, мы положили кошачью еду в мисочку и поставили ее на стол, где обычно готовили. Баське и Буське, горестно наблюдавшим за приемом пищи без их участия, пришлось смириться с тем, что в жизни случаются страшные трагедии. Кот тем временем вылизал миску, попил немножко воды и довольно ловко соскочил на пол, где принялся умываться. Оскорбленные до глубины души собаки страдальчески вздохнули и улеглись около батареи. Спустя несколько минут малыш устроился между ними и сладко заснул.
Мы наконец-то перевели дух.
 — Я придумал ему несколько имен, — заявил Леха. — Бонифаций, Маркиз, Сигизмунд и Мефодий.
 — Он отзывается на Тузика, — пресекла Лехин поток сознания Стелка.
 — Как на Тузика? Он ведь кот, а не собака! — не понял Егорыч.
 — Да так уж вышло, — не сдавалась подруга. — Тузик и все тут.
При упоминании своей клички кот открыл один глаз, муркнул, перевернулся на спину и снова уснул.
 — Вот так, Леш, — засмеялась я. — Ты скажи лучше, все ли в порядке? Нигде больше ничего не обрушилось?
 — Все как монолит, — отрапортовал Егорыч. — Замок я тебе поменял, ключи в прихожей, эта, висят на гвоздике у зеркала.
***
 — Все, Игнат. Кончились наши дела. Это такой кот, с которым не договоришься.
 — И как же мы теперь, барин?
 — Снова ждать будем. Другого выхода нет. Ждать, осматриваться и думать.
 — Ох, барин, домой-то как хочется. Ведь так уже близко подобрались!
 — Увы, Игнат. Близок локоток, да не укусишь. Но не отчаивайся. Будет и на нашей улице праздник. Пусть не нынче. Ан все равно будет!
 — Поскорее бы барин. Мочи уже нет.
***
С появлением Тузика, который действительно оказался котом, а не кошкой, бытовые неприятности в квартире закончились. Это, конечно, не решало проблемы с картиной, но, так или иначе приходилось ждать до того момента, когда Кирилл Степаныч сможет отвести меня к своей фронтовой подруге.
Стелка переехала обратно к себе, на время забыв про пентаграммы и молитвы, а кот потихоньку привыкал к тому, что его хозяйка пять дней в неделю шляется неизвестно где. Спал он, в основном, в корзинке, которую долго гонял по квартире, пока наконец не нашел для нее самого с его точки зрения правильного места — рядом с изголовьем моей кровати. Иногда, когда у меня что-нибудь болело, он забирался ко мне в постель и укладывался на больное место. В результате я перестала страдать головными болями и простудами.
К моим друзьям мужского пола кот относился с прохладцей, зато барышень обожал. Самой любимой, конечно, была Стелка. Ее приближение он чувствовал еще, когда подруга только входила в подъезд, и несся к двери, требуя ее открыть. Ну и, естественно, если Стелка приходила с собаками, в квартире начинался маленький ураган, сопровождаемый восторженным повизгиванием, мурлыканьем и полетом игрушек.
Никаких сюрпризов жизнь пока мне не подкидывала, все как-то вошло в обычную колею. Про визит Заславского я старалась не думать, постепенно привыкая к мысли, что жизнь умнее нас, и если оно так случилось, то и к лучшему. Мужчины на моем горизонте не появлялись, а если кто-то делал попытки там засветиться, то это ни к чему не приводило. Потому что я невольно сравнивала их с Васькой, ужасно злилась, осознавая это, но ничего поделать с собой не могла и отметала претендентов в кавалеры.
В конце концов, я решила, что должно пройти время, чтобы образ этого паразита выветрился у меня из головы. А сколько времени потребуется, не важно. Сколько надо, столько и подожду. Спешить некуда. Может быть, как раз до той поры, пока я не съезжу со Степанычем к его однополчанке. А там весна, обновление мыслей и чувств, свежая зелень деревьев, соловьи и сирень. Тем более, что февраль заканчивался и март был не за горами. Однако мы предполагаем, а судьба располагает.
Накануне 8-го марта Маринка уговорила меня съездить к ее знакомым, присмотреть будущую невесту для Тузика.
 — Знаешь, кастрировать такого кота жалко, поить успокоительными микстурами можно и потом, а для здоровья ему будет полезно пару раз выступить в роли обольстителя, — авторитетно заявила она. — Тем более, что мне все равно надо заехать к этим людям по делу. Ну, и заодно посмотрим на их Маркизу. Она такой же масти, как и Тузик. Только без белых носочков на лапках.
 — Ладно, — согласилась я, привыкшая безраздельно доверять тетушке. — Раз ты так говоришь, значит, разбираешься не только в кариесе, но и в котах.
Знала бы я, что меня ждет! Но я, естественно, ничего не знала и позволила себе быть покорной, как коза на веревке. Никаких предчувствий у меня не было, ни в какой глубине души ничего не екнуло. Да и не могла я ожидать, что надежная, как скала, тетушка, образец честности и неподкупности, способна на такое свинство! Вот и верь после этого людям!
Г Л А В А  18.
Просмотр электронной почты Ренаты показывал, что роман с фермером идет полным ходом. В одном из писем она сообщала, что в конце марта — начале апреля собирается выехать по служебным делам в Бельгию или Голландию и предлагала повидаться. Кандидат в женихи ответил восторженным согласием. Сейчас же, на исходе февраля, проклятая авантюристка намеревалась отправиться в очередной вояж по просторам родины. На сей раз Юстас и Штирлиц сумели выяснить, что конечным пунктом назначения был город Кострома. Билеты Рената сразу взяла туда и обратно. Что она наплела Муху, ребят больше не волновало. Зато теперь сыщики знали время прибытия Ренаты в Москву, и решили не пропустить это событие во что бы то ни стало. Тем более, что накануне с Бегемотом произошла странная история.
Валерка отвозил на Ярославский вокзал своих знакомых, а на обратном пути, увидев женщину в одежде железнодорожницы, с тяжеленной сумкой, решил подвезти ее до дома. Чем-то она ему приглянулась. Ехать нужно было в Троицк. Бегемот не стал заламывать цену, взял только деньги за бензин. Женщина, которую звали Мария Федоровна, оказалась проводницей. Валерка полез в бардачок за атласом автодорог, но нечаянно сделал неловкое движение, и атлас упал под ноги к пассажирке. Из него вывалилось несколько фотографий. Мария Федоровна подняла атлас и снимки и вдруг неожиданно сказала:
 — А эту девушку я пару раз видела. Внешность у нее заметная и одевается она стильно. Она однажды в моем вагоне ехала, а второй раз в соседнем.
 — Мария Федоровна! — воскликнул Бегемот. — А вы…
 — Ой, зови просто Машей, я так больше привыкла, и не надо выкать. Мне всего-то тридцать пять лет. Так это твоя девушка?
 — Нет. — Бегемот лихорадочно прикидывал, как поступить. Рассказать все или полуправду? Мария Федоровна, в смысле, Маша, могла оказаться полезной. — Тут, Маш, понимаешь, какое дело…
Всю дорогу до Троицка Валерка рассказывал своей пассажирке историю о Ренате.
 — Ох и стерва! — восклицала Маша и это было самым приличным из эпитетов, которыми проводница наградила авантюристку. — Ну, и что вы собираетесь делать?
 — Ну, пока что в планах — расстроить ее заграничные шуры-муры, — ответил Валерка. — А там дальше поглядим. Мы ее уже три месяца «пасем». За это время она ездила только один раз, но вскорости собирается снова. На этот раз в Кострому.
 — А когда?
Валерка назвал число.
 — Вагон помнишь?
 — Нет. Но это можно узнать. Погоди, — Бегемот притормозил на обочине и позвонил Штирлицу. — Туда — пятый, а оттуда — третий.
 — Отлично. Будут тебе сведения. Ради такого дела, помогу. Только надо какую-нибудь историю придумать, послащавее и поглупее. Ну, чтобы девчонки наши клюнули и глаз с нее не спускали.
 — Не силен я по таким историям, — вздохнул Бегемот. — Володьку бы сюда, он бы враз насочинял, журналист, как никак.
 — Не грусти, сейчас сами сообразим.
Общими усилиями они сочинили примерно следующее.
К Маше обратилась ее знакомая. Сын этой знакомой, скажем, Ваня, полюбил девушку, скажем, Зину. Зина долго пудрила ему мозги, дело почти дошло уже до свадьбы, но вертихвостку прельстил богатый предприниматель то ли из Костромы, то ли из Ярославля, у которого и денег куча, и фирма с миллионными оборотами. Предпринимателю, понятное дело, нужно перебраться поближе к Москве, девчонке — деньги. Ваня же случайно узнал, что она часто ездит к этому хлыщу. И бросил бы девчонку, но вот влюбился так, что хоть в омут головой. Первая женщина и все такое. Хотя по жизни он мальчишка серьезный, институт заканчивает, собирается работать инженером-конструктором машин для сельского хозяйства. В общем, со всех сторон положительный молодой человек. Но окаянная любовь все карты перепутала, и парень в отчаянии решил выследить соперника и силой отобрать у него свою зазнобу. Вот и попросила мать Вани разузнать у кого-нибудь в этих городах об этом предпринимателе. Ну и фотографии девчонки тайком от сына унесла и размножила, на тот случай, если кто эту девицу увидит и выяснит, в какой город она ездила, чтобы, значит, за сыном уследить. А то ведь наделает глупостей, а матери рядом не будет.
 — И ты думаешь, на такую дурь клюнут? — засомневался Бегемот. — Здесь же все белыми нитками шито.
 — Еще как клюнут. Главное, чувств побольше напустить. Ну а потом можно будет сказать, что Ваня встретил хорошую девочку, тоже очень серьезную, которая учится на зоотехника, и все у них теперь замечательно. Ты не бойся, у нас девчонки жалостливые, почти у всех дети растут. Так что нашу историю скушают и добавки попросят.
Встречать Ренату из Костромы отправились Штирлиц, Юстас и Шико. Поезд прибывал в Москву вечером. На освещенном перроне сновали люди, носильщики катили тележки, из палаток неслась музыка, одна мелодия перекрывала другую. Ребята пристроились у большого табло с расписанием поездов, пристально и в то же время рассеянно поглядывая по сторонам. Наконец поезд прибыл, и толпа людей устремились в метро и на привокзальную площадь. Рената вышла из вагона в сопровождении двух девушек. Со стороны они выглядели как закадычные подруги, смеялись, что-то увлеченно рассказывали друг другу. Стараясь не очень отставать, сыщики двинулись следом.
На площади Рената уверенно двинулась в сторону припаркованных на платной стоянке машин, убежденно уговаривая девчонок воспользоваться такси или частником, потому что вскладчину будет не так дорого, а в метро сейчас толчея, духота и вообще, пока купишь билеты — сто лет пройдет. Из черного «Вольво» неожиданно вышел мужчина средних лет и приветливо обратился к девушкам, предлагая подвезти. Безупречные манеры и дорогая одежда произвели на провинциалок приятное впечатление, и они спокойно сели в машину. Сыщики напряглись. Мужик оказался тот же самый. Делая вид, что фотографирует площадь, Шико успел заснять мужика, машину и садящихся в нее девушек. Догонять «Вольво» сыщики не стали — слишком далеко от вокзала запарковались, и пока бы добрались, пока вырулили на трассу, искать можно было бы только ветра в поле. Но и увиденного было выше крыши.
 — Так вот чем занимается эта стерва! — Штирлиц зло сплюнул под ноги.
 — Поставляет в бордели живой товар! — закончил Шико. — Черт, ну почему мы к ним не пристали, не уговорили девчонок провести вечер с нами. Идиоты!
 — Я бы не делал таких категоричных выводов сразу. Она запросто может быть наркокурьером или нелегальное золото, к примеру, возить. А девочки вполне могут быть соучастницами. Но в следующий раз будем умнее и не допустим, чтобы Рената довела их до машины, — постарался охладить  горячие головы Андрей. — Если будут активно отказываться от нашего общества, значит, они заодно. Если — нет, то ваша догадка верна. Это все проверять надо. Зато у нас есть фотографии. В крайнем случае, будет, что предъявить в милиции.
— Да ты сам посуди, Андрей, — горячо возразил Штирлиц. — Ваську-то она именно в бордель отправила. А откуда у нее  именно что точный адресок? О таких вещах объявлений на столбах не вешают, да и клиенты предпочитают помалкивать или меж собой потихоньку  говорить без  ненужных свидетелей. И уголовник этот не иначе как всем делом заправляет, такие, как он, в шестерках не бегают. Ну или он  один из верхушки. Да и ник ее — Лапуля с габаритами — тоже на бордель мысли наводит.  Уж не оттуда ли она сама  взялась в недалеком прошлом? А  там что-то  придумала или обстоятельства в ее пользу сложились и  получила повышение в этой мафии. Сама клиентов уже не принимает, а живой товар поставляет. Во всяком случае сейчас, когда она с Мухом хороводится, не принимает, а до ее работы в «Голубых далях» мы о ее жизни ничего не знаем, и тут может быть все, что угодно.
 — Погоди, а ее аспирантура? Ведь  до этого надо и институт закончить, — задумчиво почесал нос Шико.
 — Значит, обстоятельства сложились так, что ее прямо с койки в институт засунули, ну или параллельно с койкой, одно другому  не мешает. А иначе чего бы она так рвалась замуж за иностранных граждан, кстати. Видать решила с коючка сорваться у этого мужика, или, наоборот,  за кордоном филиал организовывают, и переводчик понадобился, а она несколькими языками свободно владеет, — настаивал на своем Штирлиц.
 — А ведь ты прав, парень, это я как-то не подумал, — согласился товарищ Юстас.
 — Удавил бы эту гадину! — воскликнул Штирлиц, когда сыщики садились в машину Юстаса.
 — И мужика в придачу, — подхватил Шико.
 — Нет, ребята, я уже говорил вам, что мужик нам не по зубам. Оставим его правоохранительным органам. Рано или поздно на него выйдут. Кстати, ваш Базилио еще не появился?
 — Пока нет, — сказал Шико, закуривая. — Но с ним мы еще ни разу не виделись. Ребята обещали нас познакомить, когда он приедет в Москву. Они объяснили, что у него бывают длительные командировки. Он военный. Вернее, преподает в военной академии. Что, почитай, одно и то же.
 — Скорее бы он приехал, — вздохнул Юстас. — Чует мое сердце, что нам с ним придется о многом поговорить.
 — Знаешь, ребята скрывают от него нашу деятельность, — вспомнил Штирлиц. — Потому что в это дело замешана Юлька. А у Базилио с Юлькой отношения. И чтобы ее не беспокоить, но уберечь от неприятностей, они молчат. Глупо, конечно, но так уж у них получилось и не нам нарушать их договор.
 — Хорошо, я постараюсь убедить их в обратном, — согласился Андрей. — Шико, когда ты сделаешь фотографии?
 — Завтра по электронной почте разошлю. Все будет в лучшем виде. У меня сегодня компьютер без интернета, провайдера меняю как раз завтра с утра.
 — Отлично. Значит, как только мы все их получим, надо встречаться. Позвоните нашему рыцарю, и пусть занесет в свой кондуит то, что мы сегодня узнали. Я не смогу, у меня сегодня гости, а при большом скоплении народа не стоит афишировать шпионские страсти. Кстати, по этой же причине я вас подброшу только до Павелецкой, а там вы сами. Согласны?
 — Не вопрос, Андрюх. Гости — дело святое, — улыбнулись мальчишки.
А еще через несколько дней получил известия Бегемот. И предположения о борделе напрашивались сами собой, что, конечно, не исключало и других темных дел. Маша позвонила ему и попросила приехать на вокзал, чтобы поговорить там. Когда Валерка подошел к месту встречи у того же табло, где сыщики караулили Ренату, проводница рассказала следующее.
 — В общем, вычислили эту стерву сразу. Я же тебе говорила, что девчонки проникнутся, а ты не верил. И они пришли к выводу, что она аферистка та еще. В Костроме им, естественно, следить за ней было некогда, но вот на обратном пути Светка, проводница того вагона, где ехала наша мнимая Зина, подслушала ее разговор с двумя девчонками. Зина, которую звали Рената — значит, падла не скрывает своего имени — горячо уговаривала своих спутниц определиться в гувернантки в богатые дома и обещала протекцию. Девчонки уши развесили, глядя на Зину-Ренату, потому как она им плела, что сама так начинала, а теперь удачно вышла замуж за своего бывшего хозяина и ни в чем нужды не знает.
Светка хотела предупредить глупых девчонок, что здесь дело нечисто, но у нее случая не выпало. Но она обо всем рассказала нашим, и все сошлись на том, что Рената мошенница прожженная, пробу ставить негде. И даже решили, что если она у кого в поезде еще раз появится, глядеть в оба и обязательно найти способ, предупредить наивных дурочек, чтоб не верили и не связывались. А того хозяина, про которого эта курва пела, они как раз с придуманным нами бизнесменом и связали.
 — Жаль, что у твоей Светки не получилось. Считай, пропали те девчонки. Их прямо с вокзала на машине увезли. Тот самый мужик. Все равно, спасибо, Маш. Если что, я позвоню. И ты звони.
 — А у тебя самого девчонка есть? — неожиданно спросила Маша.
 — Да ничего серьезного, — смутился Валерка. — Некогда мне. У меня институт медицинский, да вот еще и эта история. Какие уж тут девушки?
 — Знаешь, Валер, хороший ты парень. Была б моложе… Я, это… Я хочу тебя со своей младшей сестренкой познакомить. Она у меня неправильная какая-то, не ходит никуда, даже со своими из училища не общается. И все за книжками сидит или с сынишкой моим возится. Муж мне и то говорит, что надо девчонку от книг оторвать, а то в учении все на свете пропустит. Она тоже решила по медицинской части пойти, да в институт не поступила, провалилась на последнем экзамене. Может быть, у тебя получится ее как-то растормошить. Так-то она девчонка симпатичная, но уж больно замороченная на своей медицине. Как смотришь?
 — Ну, не знаю, вдруг у меня не получится, — еще больше смутился Бегемот.
 — А вот, давай, я из рейса вернусь, а ты к нам в гости приедешь. Адрес знаешь.
 — Ладно, Маш, ежели опять чего с этой курвой не произойдет, приеду.
 — Вот и хорошо. Ну, я побегу, мне еще вагон перед рейсом принимать, постели стелить и все такое.
 — Пока! — Валерка помахал рукой проводнице, убегавшей в сторону запасных путей. Потом прокрутил в голове последнюю часть разговора, и сам себе сказал: «А почему бы и нет?».
Общий сбор состоялся у объявившегося после долгого отсутствия Базилио. Андрей и Васька понравились друг другу, даже еще не обменявшись рукопожатием, а просто взглянув глаза в глаза. И всем присутствующим одновременно вдруг стало ясно, что шутки кончились. И еще — если кому и быть руководителями агентства «Синтез М», так именно Заславскому и Бугрову, вместе или по отдельности.
 — Так я и знал, что вы во что-нибудь ввяжетесь, — были первые слова Васьки, когда все расселись.
 — Мы не просто ввязались, мы сыскное агентство организовали и даже уже зарегистрировали, — с гордостью ответил Вовка — Перри Мейсон.
 — Ну что за детский сад! Вас ни на минуту нельзя оставить без присмотра, — сокрушенно вздохнул Базилио.
 — Ну, не все так плохо, Вась, — улыбнулся Андрей. — Ты лучше послушай, что удалось раскопать.
 — А Леху мы определили в летописцы, так что у нас все теперь записано и сохранено, — встрял Бегемот. — А его катафалк, не просто автобус, а железный конь, который уже выезжал на боевое задание. Наш доблестный рыцарь Айвенго даже герб себе придумал. И девиз.
Доблестный рыцарь тут же озвучил гордый девиз, и Васька с трудом удержался от смеха, зная, что Леха может обидеться. А потом ребята наперебой стали рассказывать о последних событиях. Васька в свою очередь рассказал о питерских приключениях.
 — Вот что, бравые сыщики, я полагаю, сделать надо следующее, — раздумчиво подвел итог Заславский. — Необходимо дождаться, когда Рената в очередной раз поедет за живым товаром и сообщить обо всем тому следователю, который вел мое дело. За самодеятельность, вас, конечно, по головке не погладят, но и не накажут, я думаю. Обматерят от души не по-детски, предупредят об ответственности, предложат заниматься поиском пропавших мартовских котов, но, тем не менее, информация им пригодится.
— А еще надо написать иностранному фермеру о том, какая его девушка замечательная и чем занимается, — непреклонно заявил Проц.
 — Это — сколько угодно, — отмахнулся Васька. — Причем, сделать это можно как раз в тот момент, когда она будет в самолете, если вам так нравится отслеживать ее заграничных женихов. Толку от этого мало — один сорвется с крючка, другого подцепит. Впрочем, недолго ей бегать осталось. Как только наши сведения поступят в прокуратуру, за ней установят профессиональную слежку, ну а дальше — механика ясная.
— Я думаю, что в прокуратуре знать не должны о том, что, во-первых, взломана электронная почта, а во-вторых — о прослушке. Все сведения вы получали лишь путем наблюдения и случайных совпадений, — закуривая, протянул Андрей. — Историю можно начать с картины. Над вами, конечно, посмеются, но если давить на сверхъестественные силы, то сочтут скорее романтичными юнцами, слегка съехавшими на почве экстрасенсорики, чем сознательными нарушителями закона. Потому как наша слежка — тоже подпадает под статью. Конечно, здесь учтут важность сведений и сильно придираться не будут, но береженого бог бережет.
А агентство вы открыли, чтобы заниматься расследованием преступлений на почве колдовства. Это тоже сыграет свою роль в утверждении вас юными романтиками. Плюс также будет в том, что вы, как законопослушные граждане не смогли пройти мимо совершающихся преступлений и явились с этим в органы правопорядка.
 — Правильно, — подхватил Шико. — А если бы явились с одними только байками, нас бы никто слушать не стал. А мы сначала собрали доказательства. Это ж логично.
 — Да. Историю надо отработать и зазубрить, чтобы не было расхождений, — согласился Бегемот.
 — Прекрасно. Так и поступим. Время есть. А теперь позвольте закончить наше совещание, потому что я только сегодня приехал из санатория, мне надо навестить родителей, а потом… Ну, в общем, вы понимаете, — Васька смущенно улыбнулся.
 — По машинам, господа сыщики! — поддержал Заславского Андрей. — И помните, у каждого есть домашнее задание — придумать историю. Потом соберемся и отшлифуем плод коллективного творчества.
Г Л А В А  19.
Мы вошли в подъезд и поднялись на пятый этаж. Дверь нам открыла пожилая женщина в стильном спортивном костюме.
 — Заходите, девочки, заходите, — улыбнулась она и засуетилась, разыскивая для нас тапочки.
Из ближней комнаты выглянула любопытная кошачья мордашка.
 — Маркиза, познакомься, — обратилась хозяйка к кошке.
Маркиза величаво прошествовала к нам, понюхала, потерлась мордой о наши ноги и замурлыкала.
 — Антоша, ставь чайник! — распорядилась хозяйка. — А вы проходите в комнату. Сейчас будем чай пить. Я и пирог испекла.
Из дальней комнаты в кухню вышел пожилой мужчина, и мы услышали шум наливаемой в чайник воды.
 — Ольга Филипповна! Ну зачем столько хлопот? — замахала руками Маринка.
 — А как же! — улыбнулась Ольга Филипповна. — За чайком и разговор лучше течет. А ты, как я понимаю, Юля? — обратилась она ко мне.
Я кивнула. Тут ко мне опять подошла Маркиза, поставила мне на коленку передние лапки и потянулась вверх. Я подхватила плутовку на руки, и она, уютно свернувшись, замурлыкала.
 — О как! — воскликнул хозяин, глядя на нашу с кошкой идиллию. — Я, между прочим, на Маркизе проверяю людей, приходящих в этот дом. В большинстве случаев она ко всем хорошо относится, а вот чтобы сразу на руки — это редко. Меня, Юля, Антон Петрович зовут.
В коридоре свет был приглушенный, зато в комнате, при ярком освещении, у меня наконец появилась возможность разглядеть хозяев. Антон Петрович оказался высокого роста, подтянутый, сухопарый, что выгодно подчеркивали спортивная куртка и брюки. На изрезанном морщинами волевом лице особо выделялись совершенно мальчишеские веселые глаза. Его жена была ему под стать. Такая же подтянутая, моложавая, с живыми, озорными глазами и не сходящей с лица улыбкой. В молодости она, без сомнения, была красавицей и до сих пор не утратила следы былой красоты.
Пока хозяева накрывали на стол, я огляделась. Комната большая, светлая, обставлена добротной мебелью, все — на своих местах. Я как-то сразу почувствовала себя как дома. Странно. Давненько со мной такого не случалось. На стене над письменным столом висели семейные фотографии. Два совершенно одинаковых мальчонки в матросках серьезно смотрели в объектив, и различить их получалось только по тому, что один держал в руках машинку, а другой — самолетик. Что-то знакомое почудилось мне в этих детях. Но я никак не могла вспомнить.
 — А это наши сыновья, — улыбнулась Ольга Филипповна. — Они у нас близнецы. Я когда их родила, сразу Антону и сказала, что, мол, все, хватит. Свою норму выполнила. И долг тоже. Обеспечила его сразу двумя наследниками и продолжателями рода. Он был так счастлив, что безоговорочно согласился. Хотя я, если честно, тогда хотела девочку. Но, что уж получилось.
 — Красивые. А сколько им сейчас?
 — Да уж взрослые, за тридцать перевалило, — ответил за жену Антон Петрович. — Давайте садиться. Чай уже поспел.
Пирог оказался восхитительным, я не успела оглянуться, как на моей тарелке появился третий кусок. Пока мы чаевничали, разговор неспешно крутился вокруг кошачьего племени, я рассказывала о Стелкиных собаках и о том, как они приняли Тузика. Тем не менее, меня никак и не оставляло беспокойное чувство, что очень важно вспомнить, почему дети на фотографии показались мне знакомыми. Я поддерживала беседу и одновременно ломала голову над этой загадкой. В какой-то момент я неожиданно заметила в хозяевах тоже что-то неуловимо знакомое, встречавшееся мне уже совсем недавно. Что это со мной сегодня? Прямо какой-то мистический вариант d;j; vu , ей-богу. Маринка спросила, где нам можно покурить.
 — А на кухне. У нас там все курят. Только форточку откройте, — напутствовала нас хозяйка.
Мы вышли на кухню, и к нам присоединился Антон Петрович. И тут, по тому, как он прикуривал и держал сигарету, я, наконец, поняла, кого мне напоминает эта супружеская пара. Видимо, я сильно изменилась в лице, потому что хозяин неожиданно поднялся со стула, отвесил мне церемонный строгий поклон и спокойно сказал:
 — Вижу, ты догадалась. Ну, что ж, разреши представиться. Антон Петрович Заславский, полковник пограничной службы в отставке, отец двух сыновей-близнецов Василия и Максима. И прости за весь этот цирк с, так сказать, переодеваниями. Это Ольга с твоей тетушкой придумали. Я же был против, но… В общем, видела ты перед Новым Годом Максима. А непутевый Васька в это время валялся в питерском госпитале с острой пневмонией и… — он хотел что-то еще добавить, но лишь махнул рукой.
 — Прости, Мышь. Я сама не так давно об этом узнала, — виновато потупилась Маринка. — Он сегодня должен приехать из санатория, где долечивался после госпиталя.
Они говорили что-то еще, но я их не слышала. Ноги стали ватными, и я плюхнулась на маленький диванчик. Меня колотило, разрывало на части бешенство, направленное на этих циркачей, сволочей и обманщиков, и безудержное счастье. Значит, это был брат-близнец! Ну почему подлец Васька мне никогда не говорил о своем брате?! Почему этот мерзавец вообще ни о чем не говорил?! Все вокруг в курсе дела, лишь я, как глупая корова на лугу, ничего не замечала! Но это же означает, что у него нет никакой жены и ребенка, что он свободен и… наверное… меня… все-таки… любит… Или не любит?.. Или любит?..
Неизвестно откуда у меня в руке оказалась рюмка с коньяком, который я машинально выпила. Коньяк подействовал, меня перестало трясти, но теперь я пребывала в полной растерянности, и все равно не слышала и не видела ничего вокруг. Дурацкая парочка глаголов «любит — не любит» терзала мне душу и мешала соображать здраво. Айсберг, в который я упрятала свое глупое сердце два с лишним месяца назад, стремительно таял, и холодная пустота вокруг него исчезала.
Неужели все?! И не надо больше бежать от себя, не находя покоя, каждый день, час, миг, бежать, сломя голову в неизвестность, бежать и бояться остановиться, потому что тогда случится непоправимое, страшное, конечное??? … Кажется, у меня по лицу текли слезы, но я этого не чувствовала.
Не знаю, сколько это продолжалось, но очнулась я оттого, что стоявший передо мной на коленях Васька, обнимал меня, целовал и шептал всякие глупости. Как и когда он появился, я тоже прозевала, и с удивлением обнаружила, что и я его обнимаю. Нет, даже не обнимаю, а вцепилась мертвой хваткой в его свитер и боюсь отпустить.
На кухне никого, кроме нас, не было.
 — Мышонок, я идиот, дурак, кретин, мне нет прощения. Я должен, нет, обязан был тебе сказать про Макса, я хотел это сделать в Новый Год, но все обернулось просто чудовищно. Я думал притащить тебя сюда и познакомить со всей семьей. Но загремел в госпиталь. И только мысль о тебе помогла мне выжить. Я постоянно думал о тебе, понимал, что виноват, но судьба оказалась против меня.
 — Почему же ты не попросил родителей позвонить мне? Я бы приехала в этот твой гребаный госпиталь.
 — Мне было слишком плохо, я мог умереть, а потом выглядел так, что... Я боялся тебя испугать. Мать предлагала известить тебя, но я запретил ей. Я должен был все сделать сам. Лучше бы я ее послушался…
 — Ты действительно первостатейный кретин, Заславский! Тебя надо в книгу рекордов Гиннеса за кретинизм поместить, и во веки веков рекорд твой никто не побьет! Неужели ты думал, что меня волнует твой внешний вид? Я же не с рожей твоей жить собиралась, а с человеком!
 — Ты… собиралась… Ты собиралась со мной жить?! Ты собиралась стать моей женой?!
 — Собиралась…
 — А… сейчас?!
 — За такие фортели я бы, будь моя воля, удавила бы тебя собственными руками. Но я, кажется, все-таки… собираюсь… стать… твоей… женой.
 — Мышонок, удави меня, утопи, но только будь ей!
 — Ты хоть сам-то понял, что сказал?
 — Я понял. Я все понял! Ты меня удавишь, утопишь и выйдешь за меня замуж! Господи, неужели это правда?!
 — Пожалуй, я тебя все-таки удавлю.
 — Давай. Прямо сейчас.
Но, естественно, удавить его у меня не получилось, скорее это удалось ему, потому что, ошалев от счастья, он стиснул меня в объятиях с такой силой, что мне даже дышать трудно стало.
 — Мышь, я люблю… я люблю… я люблю тебя!
По Васькиному лицу текли слезы, он смеялся и смахивал их, и они снова текли. Только сейчас я сумела разглядеть огромные черные круги под глазами, и как он осунулся и похудел. Боже мой, неужели он и вправду мог умереть в этом чертовом Питере?!
 — Ты действительно чуть не умер? — содрогаясь, спросила я.
 — Действительно, — радостно ответил он. — Но ведь не умер. Потому что у меня есть ты!
В общем, наш разговор скорее напоминал диалог двух сумасшедших. Кто бы нас со стороны послушал, немедленно вызвал бы перевозку из психушки. Но может быть, так и бывает, когда ко всеобщему счастью вдруг разрешаются роковые недоразумения?
Мы привели в порядок физиономии и пошли в комнату.
 — Свадьба будет летом! — заявил с порога Васька. Между прочим, мог бы и меня спросить, паразит этакий. Но, похоже, он уже все прикинул по срокам — время, оставшееся до моего развода, потом два месяца ожидания нашей очереди вступить в брак.
В гостях мы пробыли до самого позднего вечера, на столе появились жареная курица, сыр, колбаса, домашние заготовки и клюквенная настойка. Разговор незаметно перекинулся на медицинские темы, Маринка расспрашивала Ваську о лечении в санатории, одобрительно кивала, давала советы. А под конец поведала очередную «сагу» о Лелике, под названием «Лелик и доктора».
***
В детстве и юности Лелик был довольно болезненным ребенком, да и во взрослом возрасте отменным здоровьем не отличался. Правда, с годами болеть он стал значительно реже, но все равно раз в два-три месяца «вылетал» на краткосрочный больничный. «Любимыми» болезнями Лелика являлись простуда, грипп и ангина. Остальные недуги, к счастью, обходили его стороной. Но и с этими проблем хватало.
Главным врачом и специалистом по всем болезням для Лелика была, естественно, Маринка. Началось все с того первого случая, когда неопытный водитель велосипеда закопался физиономией в крапиву. Уверовав в Маринку как в Медицинского Господа Бога — все три слова исключительно с большой буквы — и в истину в последней медицинской инстанции, Лелик вел себя следующим образом.
Подхватив какую-нибудь простуду, парень укладывался дома и вызывал врача. Врач приходил, ставил диагноз и выписывал лекарство. Потом Лелик звонил Маринке. Обычно к моменту прихода ЛЮБИМОГО доктора все таблетки, капли и микстуры уже стояли на тумбочке возле кровати тяжело, прямо-таки смертельно, больного пациента.
Маринка приходила со стетоскопом, оставшимся от дедушки, обязательно мыла руки (как врачу и положено), потом садилась на стул у кровати Лелика и начинала расспросы. Анамнез большим разнообразием не отличался: продуло у окна, забыл шарф, одноклассники заразили. Симптоматика же была величиной постоянной, можно сказать, самой что ни на есть константной константой: «Мариночка, я наверное, уже совсем умираю!!!», будь то при температуре 37,1 или 38,5. При этом смертельно больной Лелик начинал задыхаться, хлюпать носом и закатывать глаза, ведь ртутный столбик термометра преодолел последний допустимый рубеж — коварную красную черту на отметке 37!!! А значит, повод для умирания имел место быть во всей своей смертельной красе, независимо ни от чего.
О том, что до прихода Маринки несчастный доходяга носился по квартире как электровеник, наводя порядок в своей комнате, пять раз мыл уши и шею и чистил зубы, перестилал постельное белье и переодевался во все чистое, чуть ли не отглаженное, независимо от времени года высовывался из окна с угрозой вылета с пятого этажа, высматривая, не идет ли любимый доктор, естественно, речи не было. Возможно, что к тому моменту, когда наконец-то раздавался долгожданный звонок в дверь, Лелик действительно уже был без сил, но родители скромно умалчивали о бурной деятельности любимого чада, поскольку оное никаких разумных доводов не слышало по определению и не желало лежать в постели, как ему полагалось по больничному сценарию.
 — Что у тебя болит? — важно спрашивала Маринка.
Лелик тяжко вздыхал, кровать представлялась ему смертным одром, а Маринка — ангелом небесным, снисходящим до умирающего. И начиналась «песня» про симптомы всех известных Лелику болезней с выставлением диагнозов и изложением умозаключений — почему именно к таким выводам этот «нежилец» пришел. Все это очень сильно напоминало повесть «Трое в лодке, не считая собаки», и если бы несчастный страждущий хоть что-нибудь слышал о таком недуге, как родильная горячка, то в отличие от автора повести, он бы и ее у себя обнаружил.
Маринка спокойно выслушивала эту «сагу» «о рыцаре Ланцелоте», перебирая выписанные лекарства и вчитываясь в рецепты. Потом считала пульс на руке самолично приговорившего себя к смерти парня, совала ему под мышку градусник, просила высунуть язык и смотрела горло, щупала лоб и лимфатические узлы под подбородком и на шее. Лелик переносил это почти стоически, разве что время от времени жалобно стонал, не забывая закатывать глаза.
А дальше начиналось самое страшное. Маринка просила Лелика задрать майку, чтобы послушать легкие. Бедный парень не знал куда себя девать от стеснения. Он готов был провалиться сквозь землю (не взирая на препятствие в виде четырех нижних этажей и подвала) прямо с кроватью (она же — смертный одр). Он натягивал одеяло до подбородка и вообще пытался запеленаться в него как в кокон, проявляя при этом настырность буйнопомешанного и силу, которой позавидовал бы Геркулес.
Тогда Маринка бесчувственно изрекала:
 — Как хочешь. Значит, тогда я пойду, — вставала со стула и направлялась к двери.
 — Мариночка!!! — экспрессивным драматическим фальцетом блеял Лелик. — Я… я… согласен.
После чего очень медленно, совершенно пунцовый пациент, крепко зажмурившись, опускал одеяло до пояса (и ни на миллиметр ниже!), задирал майку и замирал.
 — Лелик, дыши!!! Дыши я тебе сказала!!! — рявкала Маринка.
Не смея ослушаться, Лелик начинал судорожно дышать, пока Маринка пыталась уловить в груди стеснительного парня хрипы и шумы. Наконец экзекуция заканчивалась, и было видно невооруженным глазом, что больному сильно полегчало: дыхание его постепенно выравнивалось, поскольку спасительный пододеяльник снова находился у подбородка.
 — В общем, Лелик, капли капаешь в нос (не перепутай!) по мере надобности. Микстуру и таблетки в рот три раза в день, глотать обязательно!. И через три дня можешь идти выписываться как абсолютно здоровый человек, — выдавала Маринка ценные указания, если речь шла о простуде. В более серьезных случаях срок устанавливался в пять дней. Как ни странно, но повинуясь своей медицинской богине, Лелик умудрялся полностью выздоравливать именно в указанные сроки, не приобретая в качестве бесплатного приложения никаких осложнений, как то частенько бывает после гриппа и ангины.
С годами Лелик перестал быть таким стеснительным и даже почти не краснел, позволяя Маринке себя обследовать. Но сама схема вызова Маришика на дом и всех последующих процедур оставалась незыблемой как скала вплоть до того момента, пока Маринка не согласилась выйти за него замуж. После бракосочетания изменения претерпело только наличие одеяла при осмотре смертельно больного. Теперь оно было не нужно. Тем не менее, рефрен «Мариночка, я, наверное, уже совсем умираю!!!» и по сей день звучит каждый раз уже при первых признаках простуды и температуре 37,1.
 — Тебе повезло, Мышь, — сказала тетушка, когда мы отсмеялись. — Твой будущий муж умеет слушать докторов. Во всяком случае, песню «Юлечка, я, наверное, уже совсем умираю!!!» он тебе петь не будет.
 — Это уж точно, — поддержал Маринку Антон Петрович. — Он даже в школу с температурой убегал, стоило матери зазеваться, лишь бы не пропустить любимые историю и литературу.
Я с уважением поглядела на будущего мужа, и на всякий случай положила ему на тарелку еще один кусок курицы. Пусть набирается сил, а то вон какой худющий, скелет и тот обидится, если их сравнить. Васька как ни в чем не бывало с упоением обглодал куриную ножку и потянулся за сыром и колбасой.
В конце концов, мы распрощались с Васькиными родителями и отправились по домам, нагруженные под завязку всевозможными домашними солениями и до кучи — остатками пирога. Маринка поехала выяснять, совсем уже умер подхвативший насморк Лелик, или еще есть (один из десяти тысяч!!!) шанс на выздоровление, а мы с Васькой сначала заскочили к нему за одеждой и прочими причиндалами, а потом в рекордное время вышли на финишную прямую, то есть — к моему дому, поскольку кот у меня был конечно самостоятельный, но оставлять его голодным на сутки я, естественно, не могла.
Впереди нас ждали выходные, что само по себе приятно, а уж если вы находитесь в обществе любимого человека, то и... продолжать, я думаю, не нужно.
И что самое интересное, Тузик принял Ваську так же, как меня приняла Маркиза.
Г Л А В А  20.
Рассказ о Ренате меня просто потряс. Такие страшные вещи мне даже в голову прийти не могли. Так и получилось, что половину нашего свободного времени мы угробили на изложение и обсуждение последних событий. От всего услышанного друг от друга восторги нашей долгожданной встречи слегка поубавились. Слишком уж давила ситуация.
 — В следующие выходные уточним «легенду» одну на всех и отдельно с вариациями для каждого. А потом я пойду в прокуратуру, — твердо заявил Васька.
 — Рано, — возразила я. — Сначала надо дождаться, когда она в очередной раз соберется в путешествие. Ох, совсем забыла тебе сказать. Мух проболтался, что его девушка ждет ребенка.
 — …! — рявкнул Васька. — Только этого не хватало. А ты уверена?
 — Я не ее гинеколог. Может — да, а может — и нет. Она ведь соврет — недорого возьмет. А там, скажет, мол, выкидыш и все такое.
 — Как бы это проверить?
 — Не знаю. Но об этом тоже надо сообщить в прокуратуре. Они найдут способ.
 — Да уж, они найдут, — фыркнул любимый мужчина. Я тоже представила себе эту сцену и захихикала. — Хотя сказать надо, конечно. Кроме шуток, это несколько меняет дело.
 — Может и меняет, — не стала спорить я.
 — Ладно, ну их к свиньям, все эти заморочки, — неожиданно сменил тему Васька. — Мне кажется, что мы и так потеряли на разговоры слишком много времени. Пора заняться делом.
 — Пора, — опять согласилась я. — Надо помыть посуду, сходить в магазин, приготовить поесть. Все будем делать вместе или разделим обязанности?
 — Эти дела подождут, есть нечто более важное, — заявил этот красавец, и я оглянуться не успела, как мы оказались… вы правильно догадались, конечно же, в постели…
 — И вообще, уходи-ка ты со своей работы, — предложил Васька на следующий день уже поздно вечером. — Моей зарплаты вполне хватит на двоих. Займись лучше чем-нибудь на дому, если не можешь прожить без зарабатывания хлеба насущного. Проживет твоя библиотека без тебя.
 — Ох! Даже не знаю, что и сказать, — я просто опешила от такого заявления.
 — А ничего не говори. Просто напиши заявление об увольнении. Тургенич тебя поймет. Я даже сам с ним поговорю. Маменька моя с нашего с Максом рождения дома сидит, и ничего. А ты, вон, компьютер освоила, так можно и в Интернете что-нибудь интересное подыскать. Сайт какой-нибудь вести или что-то в этом роде. Или журналистикой занимайся внештатно. К тому же у меня еще месяц свободного времени на амбулаторное лечение — не выдержал в санатории один, без тебя, хотя Маринка была против. Ты не сердись на нее, что она все это время молчала, ну с того момента, как я месяц назад у тебя появился. Она у тебя классная! А еще я подал рапорт, чтобы меня больше не посылали в командировки. Если откажут, то тогда нам придется туда ездить вместе. Больше я тебя одну не оставлю.
Я подумала, представила себе свою жизнь без постоянного хождения на «службу», без ежедневного вставания ни свет, ни заря… А что, если попробовать? Ну что я теряю? Командировки выматывающие, грошовую зарплату? Коллектив — да, хороший у нас коллектив, и Тургенич умница. Ну так с сослуживцами можно общаться и дома, в гости к себе приглашать, или к ним ездить. И еще статьи писать захотелось, носиться по различным пресс-конференциям, с коллегами общаться. Так захотелось, аж руки зачесались.
 — Хорошо, Вась. Уйду. Опять журналистикой займусь. Ну и в Интернете что-нибудь поищем, так, чтобы для души.
 — Вот и ладушки. А я, знаешь, вот что еще подумал. Рядом с твоей и Лешкиной практически пустует двухкомнатная квартира. Хозяева то ее сдают, то она стоит бесхозная. Я поговорю с ними и предложу поменяться. У меня все-таки жилплощадь в пределах Садового Кольца, считай, практически в центре города, да и около метро к тому же. Метраж, правда, меньше, все-таки смежные комнаты, ну да центр и метро это уравнивают. Если надумают сдавать, так гораздо больше денег получат. А мы с тобой потом, после свадьбы, пойдем в разные инстанции и попросим разрешения наши квартиры объединить, чтобы никаких придирок не было. Прорубим дверь в стене, и будет у нас все замечательно. А заодно и отсек наш перекроем железной дверью. Леха, я знаю, давно собирался это сделать, да из-за ваших соседей никак не мог.
 — Две квартиры — это здорово. А главное, из-за сортира драться не придется, если обоим одновременно приспичит! — хихикнула я.
 — Между прочим, актуально! — Васька сделал вил, что относится к проблеме серьезно. Ага, так я и поверила. А потому не преминула подпустить «шпильку»:
 — Особенно, если канализацию прорвет. Хоть в одной квартире, да будут нормальные условия. А поскольку я — не Лелик, то разрешить подобную проблему быстро и без особых хлопот мне не под силу.
 — А Лелик что, подрабатывал ассенизатором? — фыркнул Васька.
 — Ой, ты же не знаешь. Это еще при «совке» случилось, — фыркнула я в ответ. — Это просто гениальная история. Еще одна «сага» о Лелике, называется «Лелик и решение проблем». Достоверные источники информации: красочный рассказ Лелика Маринке и бабушки у подъезда, у коих Маринка поинтересовалась откуда в воздухе такое «неземное благоухание». В общем, слушай.
Лелик, он ведь, как тебе известно, человек обстоятельный, методичный, все доводит до конца. А на профессорской должности он пребывал еще до брака с Маришиком. Как Лелик болеет, ты уже слышал. А тут то ли он уже успел получить от Маринки ценные указания и, сбив температуру, сидел работал, то ли отпуск у него случился. Короче, уже не помню, какая оказия заставила его пребывать дома безвылазно.
Жил в те поры Лелик в «хрущевке», на пятом этаже. И вот случился непредвиденный засор в канализации, и ее прорвало. Лелик, увлеченный своими научными трудами и вычислениями, не обращал на сей казус внимания, пока казус не поднялся до пятого этажа и не явил себя молодому профессору во всей красе.
Знаешь, что сделал этот потрясающий мужик? Ты даже не догадываешься. Для начала законопослушный Лелик позвонил в ЖЭК. Вежливо представился, что, мол, он такой-то — такой-то, научный сотрудник института Академии Наук, профессор, награжденный такими-то грамотами, в общем перечислил все свои регалии и заслуги перед родиной. И все это очень вежливо и обстоятельно. На другом конце провода, естественно, обалдели, пытаясь въехать, что за сумасшедший им звонит. Но тут Лелик перешел, наконец, к сути проблемы и заявил, что неисправность канализации мешает ему работать, ну и как само собой разумеющееся, попросил убрать все это безобразие. В ЖЭКе Лелика, конечно же, поняли, но, несмотря на его вступительную «тронную речь, и, заверив, по обыкновению, что меры принимаются», не прониклись важностью момента, Ну и как это у нас водится, заявление о принятых мерах прозвучало как послыл по известному адресу. Профессорские мозги моментально распознали интонацию ответа, и Лелик начал сердиться. Бедолаги комунальщики не знали на кого они нарвались, видимо все осталные жильцы подъезда, звонившие туда же по этому поводу, не обладали Леликовой дотошностью.
Следующим шагом Лелик позвонил в организацию, отстоящую от ЖЭКа на ступеньку выше. «Тронная речь» повторилась от начала до конца без отклонений даже на запятую. Ответ последовал тоже без изменений. Лелик, не отступая от выбранной стратегии и тактики ни на полшага, стал звонить все выше и выше по инстанциям, не забывая про «вступительное слово» от буквы до буквы. Инстанций оказалось много, служащих и того больше, но ответы по сути и форме разнообразием от самого первого не отличались.
Но Лелик — человек железной дисциплины, наука приучила его решать проблемы последовательно и не сдаваться, пока не будет получен нужный результат.
Где-то то ли в первом, то ли во втором часу ночи Лелик добрался туда, где выше был только господь бог, а именно — в Приемную ЦК КПСС. Снова представившись по всей форме, изложил суть проблемы, перечислив организации, в которые он уже обращался и что там ему сказали, а также «до кучи», сообщил когда его приняли в партию, номера комсомольского и партийного билетов, какие поручения он за это время выполнил и какие благодарности получил, после чего на всякий случай стал перечислять количество членских взносов за отчетный период. На взносах его вежливо прервали, попросили назвать адрес и номер телефона, обещали разобраться и перезвонить.
После этого Лелик, как ни в чем не бывало, вернулся к прерванным научным вычислениям. Он бы, может быть, и господу богу позвонил, но, к сожалению, телефонов небесной канцелярии в справочниках по понятным причинам не значилось.
Еще через час маленький тихий дворик Лелика огласился воем сирен, визгом тормозов, лязгом и скрежетом, буханьем и чавканьем, а также великим, могучим, правдивым и свободным  словоизвержением, что для всякого русского человека несомненно является поддержкой и опорой, особенно, когда без купюр. Если бы Лелик удосужился оторваться от работы и выглянуть в окно, он бы с удивлением обнаружил, что двор и прилегающие улочки запрудили несколько ассенизаторских машин, милицейские машины с мигалками, парочка пожарных машин и одна черная «Волга».
Однако от работы Лелика все-таки оторвали. В дверь раздался вежливый звонок. На пороге стоял какой-то гражданин в строгом черном костюме и при галстуке, представившийся товарищем проверяющим из ЦК партии. За его широкой спиной в тусклом свете подъездной лампочки маячили еще две или три фигуры, вероятно тоже проверяющие, только рангом пониже. Гражданин лично удостоверился, что с санузлом Лелика все уже в относительном порядке, заверил, что через час даже запаха не останется, не говоря уже об источнике «фимиама». После чего, не иначе как сдуру, поинтересовался проблемой, требующей столь упорного научного труда.
Лелик, радостно блестя глазами, с воодушевлением стал сыпать специфической терминологией и формулами вычислений. Через минуту у проверяющего начало темнеть в глазах и засвербело в ушах, он почувствовал себя инопланетянином, не знающим местного земного наречия, попытался объясниться знаками, которые, увлеченный рассказом Лелик, воспринял как жесты одобрения и увеличил глубину изложения материала. У слушающего этот увлекательный рассказ мелькнула запоздалая мысль, что учителя были абсолютно правы, выставляя ему по математике честно заслуженную двойку, потому что логические рассуждения профессора оказались ему абсолютно недоступны и вызывали непреодолимое желание бежать из квартиры Лелика к чертовой бабушке, а если возможно, то и гораздо дальше. В этот момент Лелик чихнул. Проверяющий воспользовался случаем прервать содержательный разговор, с чувством пожал профессору руку, пожелал крепкого здоровья и успехов в работе, и удалился в сопровождении непредставившихся граждан.
Лестничным пролетом ниже он наконец-то пришел в себя, поглядел на подчиненных и, употребив по назначению все тот же могучий и свободный, подробно и красочно объяснил им «политику партии». Подчиненных как ветром сдуло, и через минут пять лязг, скрежет и чавканье усилились. Из окон окрестных домов повысовывались заинтересованные процессом жильцы, внося несказанное разнообразие и утонченность в воспетый классиком язык.
К утру авария была ликвидирована, и лишь застоявшийся в знойном летнем воздухе аромат канализации напоминал о ночном происшествии.
К концу моего рассказа Васька даже ржать не мог, только икал и всхрюкивал, размазывая по щекам текущие из глаз слезы. Когда же он, наконец, отдышался и успокоился, то дал мне страшную клятву, что в случае подобной проблемы не посрамит Почетное Звание Родственника Великого Лелика и доберется если не до господа бога, то лично до президента.
Я же представила себе, как можно будет использовать вариант нашей увеличившейся жилплощади, и подумала, что с Егорычем и Валентиной мы давно уже живем, как одна семья. После чего неожиданно вспомнила Лехин шедевр.
 — Слушай, ты же до сих пор не видел герб доблестного рыцаря Айвенго!
 — А у тебя он откуда? — удивился Васька.
 — А мне его Валентина притащила, когда художник, утомленный творческим процессом уснул. Я картинку отсканировала. Правда, Леха не знает, что у меня хранится это творение великого мастера, и может обидеться, что мы без спросу влезли в святая святых его души. Но я должна тебе это показать!
 — Судя по девизу, который он озвучил, там должен быть шедевр!
 — Еще какой! — я уже не могла удержаться от смеха, щелкая мышкой и разыскивая нужный файл. — Рисовал Витек под чутким папиным руководством. Вот, смотри!
Я думала, что Васька на сегодня уже исчерпал запас смеха, но он опять заржал так, что я испугалась, как бы не задохнулся ненароком.
 — Ой, не могу, — наконец прохрипел он. — За такое я готов простить всю их самодеятельность. Он ведь теперь летописец. Представляешь, что он там об их совместных мероприятиях понаписал!
 — Представляю. Хотя хотелось бы взглянуть. Впрочем, доблестный рыцарь и здесь нас не разочарует.
 — Не сомневаюсь. Но если ты хочешь рассказать или показать мне что-нибудь еще в этом же роде, то умоляю, отложи это хотя бы до завтра. Боюсь, что в противном случае, я полностью оправдаю идиому «умереть со смеху».
Я поклялась, что больше ничего смешного у меня в запасе нет. С тем мы и уснули, осененные хвостом Тузика, развалившегося поверху наших подушек.
***
 — Ой, не могу, Игнат, сейчас прямо лопну от смеха.
 — А чего ты смешного углядел, барин?
 — А ты рассказ про этого Лелика слушал?
 — Ну слушал. И что там такого? Какая-то канализация, какой-то хлыщ с бантом.
 — Ты не понял, Игнат. Канализация — это теперь так придумали. Короче, все, что в сортире оставляешь, смывается водой и уходит куда-то по трубам. Видать, на какую-то переработку. Ну, вот мы в деревне компост делали для огородов, собирали коровьи лепешки, и все это шло на удобрение земли. А теперь большевики придумали то же самое, но как-то по-другому. Не важно. Короче, когда трубы засоряются, все что в сортире находится, начинает по этажам подниматься. И до этого самого Лелика оно доплыло. А он не будь дурак, дозвонился до самого главного большевика, ну до нынешнего Ленина. Ну и прислужники Ленина к Лелику приехали и все это убирали. Вот молодец мужик! Нет, я его уважаю.
 — Это получается, ежели б у меня содержание сортирной ямы из берегов вышло, а я бы пожаловался царю-батюшке, и его министры приехали мой нужник чистить, да?
 — Ну, по сути так и выходит.
 — Ох, барин, тогда и вправду смешно. Хотел бы я посмотреть на этих министров царевых в моем сортире. Вся деревня бы сбежалась!
 — Сбежалась бы. Да только я почему-то думаю, что до царя тебя бы не допустили, а как услышали бы, что ты задумал, то самой почетной наградой была бы тебе показательная смертная казнь у Зимнего Дворца. Да, измельчал народ, Игнат, если по сортирным делам можно в Кремль дозвониться.
 — А может, наоборот, вырос? Впрочем, барин, ты грамотный, тебе виднее.
***
На следующий день Васька, как и обещал, переговорил с Тургеничем, и мне дали возможность уйти с отработкой всего в три дня. Правда, эти дни вымотали меня до предела, так как пришлось подбивать все «хвосты» и учить девчонок заниматься моим неблагодарным компьютерным учетом поступающей литературы. Но все когда-нибудь кончается.
Васька был счастлив, что я теперь свободна как ветер и могу все свое время посвящать исключительно ему. Впрочем, я не возражала, но поставила условие, что Степаныча мы не бросим.
 — Конечно, не бросим, — согласился Васька. — Давай-ка, купим чего-нибудь вкусного и поедем к старику в гости.
Так мы и сделали.
Кирилл Степанович долго не мог прийти в себя, после того, как услышал всю нашу историю целиком.
 — Прокуратура прокуратурой, а к Василисе съездить надо. Вот подсохнет немного, и поедем. Нельзя тянуть с этим делом, — категорически заявил дед. — Еще неизвестно, сумеют ли прищучить эту компанию. У них ведь верхушка может быть ой как высоко, куда прокуратуре просто ход заказан. Дойдет до верхов и сварганят приказ — закрыть дело. Ну а вам с этой историей заканчивать надо, вы молодые, у вас жизнь впереди. Я Василисе-то Сергевне отпишу всенепременно, чтобы, значит, в курсе была. Может, она за это время чего и удумает правильного.
На том и порешили.
В выходные у нас собралась большая компания великих сыщиков, и мы все вместе шлифовали «легенду» для прокуратуры. Не приехал только Андрей по случаю какого-то домашнего аврала. Леха свой подробный отчет нам не показал, важно заявив, что его, эта, значит, надо еще доукомплектовать, доработать, а вот краткий вариант он принес и отдал мне флэшку. Я вставила ее в компьютер и уже собралась открыть файл, когда Егорыча осенила новая гениальная идея.
 — Я, эта, вот чего подумал. Тебя, Вась, ребята кличут Базилио. А это несерьезно. Ты ж военный, а кличка какого-то кота. Так не годится.
Я сразу припомнила совещание по случаю начала моей новой жизни. «А мозги и у нас, серых рыцарей, имеются» — хихикал тогда Васька. Ох! Неужто Лехе именно это пришло в голову? Тут словно черт дернул меня за язык, и я озвучила ту ноябрьскую ситуацию и дословно процитировала любимого мужчину. Васька сделал вид, что возмутился и погрозил мне кулаком. Только я, конечно, ничуть не испугалась, нежно глядя в глаза серого рыцаря, где бешеным аллюром скакали веселые искорки. Все остальные, кроме Лехи, захохотали.
 — Ну эта, вот, да! — воодушевленно подхватил Егорыч. — Ты по всему выходишь — рыцарь. Я тут кино смотрел и подумал, что один мужик там прямо как с тебя списан. Ну не по внешности, конечно, а по сути. Ланцелотом зовут. И значитца, будет у нас в команде, эта еще один рыцарь! А можно и всех остальных, тоже, эта, рыцарями засобачить! А что? Прямо Орден получится, как эта, Тефлонский.
— Тефтонский, Леш, — поправил Рыжий.
— А ну-ка, Леха, притормози, — встряла я. — Это что ж у тебя получается? Если Васька — Ланцелот, то я — королева Джиневра, а Мух — Артур?!
 — Ты, конечное дело, королева, но вот твой муж бывший… Нет, он не король. Он… он… хрен он с горы, вот кто! И мало ли чего там когда-то было. Мы свою историю пишем, эта, по-своему. Так что предлагаю переименовать Базилио в Ланцелота! — Егорыч победно оглядел присутствующих. — А мы с Витьком ему герб сделаем. Ну а девиз пусть сам придумает. У каждого должен быть свой.
Присутствующий народ как-то смутился и начал прятать глаза. Васька же (вот что значит военная выучка!) сохранял спокойствие и попытался отговориться. Какое там! Егорыч уперся как баран в новые ворота.
 — А можно я не буду королевой? — пискнула я, пытаясь сдержать хохот, рвущийся наружу с мощностью и скоростью воды, прорвавшей плотину. — Ну, раз мы пишем новую историю? Можно я буду просто прекрасной дамой?
Леха с моей трактовкой согласился, прекрасную даму принял безоговорочно, и сообщил, что у него уже есть кое-какие соображения на предмет рисунка. Васька, смирившись, сказал, что девиз он себе придумает или возьмет какой-нибудь из уже известных.
Тут позвонила Валентина и попросила вернуть Егорыча на некоторое время в родные пенаты по причине забарахлившего миксера. Мы пообещали Лехе, что все самое важное мы ему скажем, и он со спокойной совестью отправился домой. А я щелкнула мышкой, и. не успев даже ничего сказать, задохнулась от хохота. Через некоторое время, кое-как взяв себя в руки, но все равно прерываясь и хрюкая от смеха, я, автоматически исправляя в тексте орфографические ошибки, прочла собравшимся Лехин шедевр, попросив их смеяться как можно тише:
«Рената подсунула Юльке испорченную картину, два стакана муки, три яйца, стакан сахару и теплое молоко, после чего у Юльки с Мухом начался раскардаш, руки на ширине плеч, ноги вдоль тела, и они побежали друг от друга взбивать яйца до образования густой пены. Мух добежал к Ренате вернуть шпиндель в исходное положение, а Васька к Юльке чтобы вентиль не сорвало и он был в рабочем состоянии до окончания срока гарантии.
 А раньше Рената и Мух под прикрытием, добавив 2-3 капли керосина, отправили Ваську в бордель, находящийся в кишечнике коровы. А туда нагрянула милиция почистить и смазать корпус, и у Васьки были трудности при сборке челночного устройства. А у Юльки получился ремонт, удаление накипи и приклеивание отставших филенок, и всякие ужасы из-за картины и постепенного добавления мыльного раствора. Поэтому Юлька завела кота, насос, маховик, форсунку, задний мост и домкрат, и безобразия стали налаживаться, смешивая 2 части спирта и 1 часть воды.
Но потом бравые сыщики Шерлок Холмс, Перри Мейсон, комиссар Мегрэ, множество активно размножающихся микробов, Шико, Штирлиц, Юстас и доблестный рыцарь Айвенго три раза в день натощак проследили за Ренатой и хмырем, чистотой мойки, санузлов и подсобных принадлежностей, и все, что узнали, отнесли в прокуратуру, включая матрацы, горшки с цветами, мешки с мусором, вычищенные от пыли и паутины.
И теперь сыщики, тараканы, клопы, пауки и прочие вредные насекомые, молодцы, Юлька женится на Ваське и использует скипидар, а наглые личности Рената и хмырь вырезают из картона рейки и приклеивают ленточки под капотом у милиции».
Вдоволь отсмеявшись, мы приняли общее решение — вынести Лехе благодарность за великий труд.
 — Между прочим, Егорыч не так уж и неправ, — неожиданно высказал Рыжий, пришедшую ему мысль. — Ведь ты, Вась, военный, а, значит, к рыцарям имеешь некоторое отношение. Ты спас мальчишку из проруби, следовательно, совершил подвиг, как рыцарю по штату и положено. И знаете, ребятки, мне погоняло Ланцелот нравится.
 — В общем-то неплохо, — согласился еще один новоиспеченный рыцарь, — только вот на хрена мне герб?
 — Ну, у нашего Егорыча теперь такой пунктик. Подсел он на гербы, — хмыкнул Бегемот. — Дай ему волю, он всем нам их наштампует. Ребенку-то рисовать рыцарские регалии — радость и счастье, тем паче компьютерные игрушки так и пестрят рыцарями всех мастей и расцветок.
 — Не скажи, — возразил Проц. — Знаешь сколько взрослых дядей и тетей играют в рыцарские бои? По-настоящему, с оружием, доспехами и прочей хренью. У них и уставы свои есть, и полигоны.
 — Хорошо, что нас доблестный Айвенго сейчас не слышит! — заметил Шико. — Ребята, я вас заклинаю сохранять сию сакральную информацию в строжайшем секрете! Во избежание потери ценного члена коллектива.
 — Это точно, — подтвердил Штирлиц. — Уйдет от нас рыцарь в «ролевуху», если прознает, только мы его и видели.
 — От Валентины не уйдешь, — хихикнула я. — Она, если надо, устроит своему сокровищу бои почище рыцарских.
 — А кстати, Вась, — опять озадачился Вовка. — А ты помнишь, какой девиз был у Ланцелота?
Васька, а с ним и все присутствующие, задумались.
 — Кажется, «Не казаться, а быть», — наконец сказал новый Ланцелот. — Или что-то в этом роде. По рыцарским девизам я не очень силен. Все, что приходит на ум, это: "Иду своей дорогой", "Другим не стану", "Я осилю", "Я не король и не князь, я граф де Куси", «Делай, что должно, и будь, что будет». Хотя, конечно, их было намного больше. Помню, например, гербовый девиз Аракчеева, присвоенный ему Павлом I: «Предан без лести».
Вот что касается геральдики, то здесь я знаю побольше. Мальчишками мы этим очень интересовались, ну и в военном училище тоже. Могу кое-то рассказать.
 — Расскажи! Давай! — почти хором отозвались присутствующие.
 — Информация у меня, правда, очень урезанная, поскольку с тех пор прошло довольно много времени, но вот какая была картинка.
Слово «герб» есть во многих языках и обозначает — наследник, наследство. Как правило, на гербах символически изображалось упоминание о каком-то важном событии в истории рода. К примеру, победил граф такой-то заклятого врага, или спас какую-нибудь именитую персону, или на войне отличился.
Герб может быть малым, средним или большим. Малый герб состоит только из щита с гербом. Средний герб изображается в сопровождении шлема с навершием и намёта. Большой герб включает в себя все геральдические атрибуты — шлем и нашлемник, намёт, щитодержателей, мантию, корону и девиз.
Символов было до черта лысого. Леопард — храбрость, отвага. Орел — власть, господство и вместе с тем великодушие и прозорливость. Единорог — чистота, непорочность. Дуб — крепость, сила. Солнце — свет, богатство, изобилие. Лев — сила, мужество, благородство, великодушие.
Имели значение и цвета. Голубой, как безоблачное небо, обозначал красоту и величие. Ярко-зеленый — изобилие, красный — мужество и храбрость.
Рисунки гербов со щитов постепенно перемещались на ворота, кареты, гобелены и ковры . Думаю, сколько форм щитов существует, вам рассказывать не надо.
Ну а сегодня люди рисуют гербы как бог на душу положит. Знатоков этой области истории не очень много, поэтому геральдика сейчас не в моде. Но кто знает, что будет лет через сто?
 — Слушайте, а, кроме шуток, может быть и нашему сыскному агентству какой-нибудь герб изобрети? — озадачился Шико. — Не в стиле доблестного Айвенго, а нормальный, по науке?
 — А что? — загорелся Вовка. — В этом есть своя сермяжная правда. И заманчивая идея. Если, действительно, по науке. Я вот тут, пока ты, Вась, рассказывал, вспомнил — мы ведь краешком это тоже проходили. Я, пожалуй, подойду к нашему преподу, поинтересуюсь. А заодно какой-нибудь курсовик напишу на эту тему в счет будущих заслуг. Или статью. Ролевики с руками оторвут. А гонорар внесу в кассу нашего агентства. Как считаете, мужики?
 — Одобрям-с, — поддержал Бегемот. — Если еще и деньги на этом заработаешь, то агентству они всяко пригодятся. Надо бы подумать, как и остальным внести свою лепту.
 — В рыцари вы меня произвели, но уж простите, никакой лепты я вносить пока не буду, — засмеялся Васька. — У сэра Ланцелота сейчас задача — прикрыть вас, оболтусов, от домогательств прокуратуры. Вот еще с Андрюхой посоветуюсь, и пойду вываливать в сие богоугодное заведение нашу коллективную легенду.
…В общем, смех смехом, гербы гербами, но всем было ясно, что игры кончились.
Г Л А В А  21.
Весна летела нам навстречу или мы летели навстречу весне, сказать трудно. Я не замечала дней. К известию, что я решила сменить мужа, мои родители отнеслись благосклонно. Впрочем, хотела бы я посмотреть на того, кто после директив Маришика сильно сопротивлялся бы неизбежному. Ну а когда мы Васькой перезнакомили наших мам и пап между собой, то они про нас, кажется, совсем позабыли, настолько им понравилась компания друг друга. Мы же таким образом избавились от опеки и ценных советов со стороны старшего поколения.
Настал день, когда мы с Мухом развелись.
 — Как чувствует себя будущая мама? — невинно поинтересовалась я у теперь уже официально бывшего супруга, выйдя из ЗАГСа на улицу.
 — Знаешь, у нее случился выкидыш. Но мы не теряем надежды. Врачи говорят, что сказалась напряженная работа и учеба, переутомление и все такое, — грустно ответил Мух.
 — Не переживай, — успокоила я. — Это сплошь и рядом бывает. В следующий раз положишь ее на сохранение и через девять месяцев станешь счастливым отцом.
 — Тебя проводить?
 — Не надо. Сейчас кто-нибудь из ребят подъедет — Васька или Валерка, они там сами как-то определяются, у кого времени нынче больше. У меня грандиозные планы — засмеялась я и помахала Муху рукой, устремляясь к лихо затормозившей около ЗАГСа старенькой «Ауди».
Васька тоже помахал Муху, и мы отправились домой претворять в жизнь упомянутые планы, но бывшим мужьям об этом знать не полагалось.
 — У Ренаты выкидыш. А, вернее, просто не было никакой беременности, все — сплошной треп — поделилась я свежими новостями. — Мух, дурак, так ничего и не понял.
 — Это его трудности, — отмахнулся Васька. — Проц звонил. Барышня снова намылилась в путешествие.
 — У нее же вроде бы, командировка за границу должна быть со дня на день.
 — Одно другому не мешает. Вернется из-за кордона, поедет по просторам родины. Билеты-то за рубеж она брала открыто, даты известны, а по возвращении как раз с корабля на бал отправится. День в день.
 — А послание господину фермеру заготовили?
 — Ага. Такого понарассказывали, хоть роман пиши. Ему понравится. А уж ей и подавно. Вкратце — у девушки несколько паспортов, в этих паспортах значатся два реально существующих мужа, и ни с одним она не разведена. Информацию предоставил обманутый любовник. И что главное — когда здесь за ней начнется слежка, ей и в голову не придет, что все эти события взаимосвязаны.
 — Скромненько и со вкусом, — фыркнула я. — Кстати, ты когда планируешь наведаться в прокуратуру?
 — Думаю, что завтра. Главное, выловить того следователя. Сегодня его не оказалось на месте. Я на всякий случай оставил номер своего мобильного, может быть, сам перезвонит.
Следователь Пичугин действительно перезвонил сам ближе к вечеру. Недолго думая, Васька пригласил его к нам в гости для, так сказать, приватной беседы, объяснив, что сведения, которые он хочет сообщить, в официальном заявлении не напишешь — слишком расплывчаты, а посоветоваться очень хочется, во-первых, и, во-вторых, как честный человек, молчать он тоже не может.
Фамилия для господина Пичугина была явно маловата. Росту он оказался высокого, в плечах широк. Добротный костюм только подчеркивал богатырскую фигуру Николая Ивановича.
Мы уселись на кухне за накрытым столом, и беседа потекла. Васька излагал всю историю с самого начала, стараясь не вдаваться в ненужные подробности, как будто лекцию своим студентам читал. В последний момент они с Андреем решили, что ребят упоминать не будут и перекроили «легенду» заново. Следователь слушал молча, время от времени делая пометки в еженедельнике.
 — По голове бы настучать твоему осведомителю, — наконец изрек он. — Да простить придется. Может быть, все-таки назовешь фамилию?
— Нет, Коль. Слово чести дал. А у нас в семье с этим строго. Слово дал — крепись! Вся семья по мужской линии — потомственные военные. Пра-пра и еще сколько-то там пра— дед у Кутузова служил. С него все и началось.
— Так ты, выходит, дворянин? — присвистнул Николай.
— Да вроде того, — Васька пожал плечами. — Так что не взыщи. Не сдам я тебе своего человека. Главное ведь — есть зацепка. А откуда взялась — какая разница? Ну, вычислил ты сам с помощью дедукции, ну мелькнуло что-то перед глазами. Разве не бывает?
— Бывает, конечно, — неохотно согласился следователь. — Эх, нам бы таких, как этот твой человек. Вот ведь шустрик! Везде-то он успел! Далеко пойдет.
 — А ты себя вспомни, — парировал Васька. (На «ты» решили перейти сразу, все же обстановка домашняя, возраст близкий, профессии военные, да и беседа приватная.) — Тоже, небось, куда ни попадя нос совал. Иначе сейчас бы в прокуратуре не служил.
 — Эт-точно. Только, ребята, по секрету вам скажу — шансов мало. Вылавливаем мелкую рыбешку, а крупную — руки коротки. За девочкой этой резвой, конечно, присмотрим, машину и хозяина определим, особенно если он на зоне парился. Попробуем контакты его нынешние прощупать и в прошлом покопаться. Может, что и выгорит.
— Я, если еще что узнаю, сразу тебе позвоню, — заверил Васька. — А кстати, не знаешь ли ты некоего Андрея Петровича Бугрова?
— Знал одного. Служили вместе. А что?
— В десанте?
— В десанте… — Николай удивленно уставился на Ваську. — А ты что, тоже…
— А вот, получается, что у нас с тобой общий друг имеется. Он когда твою фамилию услышал, очень заинтересовался и попросил у тебя уточнить, если сложится, помнишь ли ты его.
— У него еще дед в партизанах был, — припомнил следователь.
— Точно. Есть такое дело, — подтвердил Васька.
— Ох, неужели Андрюха? А откуда…
— Да тут все просто. Юлин сосед и Андрюха вместе работают. Они дружат, а я дружу с соседом… А где дружат двое порознь, рано или поздно и третий вливается в компанию, — улыбнулся мой любимый мужчина и, воспользовавшись тем, что я как раз остановилась у его стула, сграбастал меня в охапку и усалил к себе на колени.
— Дай телефон Андрея, Вась! — взмолился Николай.
Васька пощелкал клавиатурой мобильника и продиктовал номер. В общем, часа через полтора к нам подтянулся Андрюха. Ну а дальше, как водится в таких случаях, пошли воспоминания, разговоры, пересуды, байки, в рюмки полились горячительные напитки.
Андрюха держался молодцом и даже бровью не повел, когда Васька мимоходом сообщил, что обратиться с новой информацией по старому делу к Пичугину ему посоветовал именно Андрей. Так что вперемежку с воспоминаниями о прошлых армейских делах мы еще раз обсудили сложившуюся ситуацию. Кончилось тем, что далеко за полночь изрядно захмелевшего бывшего рядового Николая Пичугина бывший комвзвода Андрей Бугров повез домой.
Мальчишки очень расстроились, что им теперь нельзя ничего разведывать, пока Вовке не пришла в голову светлая идея.
 — Я думаю, что мы вполне можем заниматься сыском, ну, на предмет расследования магических преступлений… — воспрял он духом.
 — Фрая начитался? — хмыкнул Шико.
 — А почему бы и нет? — поддержал друга Бегемот. — У нас, конечно не Ехо, мятежных магистров нет, но сколько вот таких зачарованных предметов может по Москве валяться…
 — Правильно, — Процу идея тоже пришлась по вкусу. — Книг по эзотерике сейчас чертова куча продается. Организуем сами себе ликбез, хуже-то от этого нам не будет.
 — Ага, — фыркнул Шико. — если крыши не свернет, можно вывеску менять — детективное агентство на магическое.
 — Ерунда, ребята, — снова вступил Вовка. — Не свернет. Крыши у нас крепкие, а если относится ко всему волшебному со здоровой долей юмора, то, глядишь, и толк нарисуется.
 — И, эта, надо познать себя самого, а потом мир, — Егорыч полностью одобрил новое направление деятельности.
 — Тут Стелка разных книжек уже накупила, — вспомнила я. — Пока я кота не завела, она намеревалась даже какие-то пентаграммы рисовать для защиты. Вы ее в компанию возьмите.
 — А что? Дельная мысль! Стелик — голова! — одобрил Бегемот. — И собаки могут пригодиться.
Мы с Васькой и Андрюхой помалкивали, давая возможность господам сыщикам утвердиться в новой ипостаси. Новое направление агентства обсуждалось долго, пока, наконец, не пришла Валентина и не увела свое сокровище в лоно семьи. Только тут ребята опомнились и тоже засобирались по домам. Как показали дальнейшее события, эзотерика захватила их с головой и чуть не помешала учебе. Но господа сыщики справились и с этой проблемой.
Я нашла себе работу в газете, устроившись внештатным корреспондентом, и теперь периодически бегала по интервью, «прессухам» , концертам и спектаклям. На развлекательные мероприятия меня сопровождал любимый мужчина, активно приобщаясь к светской жизни.
В общем, все потихоньку налаживалась, Тузик рос не по дням, а по часам, проклятая картинка затаилась, но все равно мы с нетерпением ждали того момента, когда можно будет поехать к Василисе Сергеевне.
***
Прилетев в Бельгию, в Брюссельском аэропорту Рената получила SMS-сообщение, в переводе с английского звучавшее следующим образом: «Извини, дорогая, встретиться не могу. Как честный человек я вынужден жениться на другой. Свадьба сегодня».
***
 — Знаешь, барин, сдается мне, не в ту мы с тобой кашу влезли. Я вот все время тут слушал, да хилым умишком своим прикидывал к носу, что почем. И получилось у меня, что потомки-то большевиков совсем другие. Ну, вот как наши, то есть хозяйкины друзья.
 Они, барин, вовсе не похожие на тех, что нас когда-то убили. Смотри, как за человеческую правду стоят, и друг за дружку держатся. Да и вспомни, как этот Василий про честь офицерскую говорил. Он ведь, выходит, действительно дворянин, как ты тогда верно учуял, да еще и потомственный, вроде тебя. Гербы, опять же, дело правильное и серьезное. Дуракам такое в голову не придет. Мальчишки эти молоденькие, они ж за хозяйку готовы в огонь и в воду. Значится, для них честь женская не пустые слова. Ну, навроде того, как ты в шестнадцатом годе за княжну Елену на дуэли решил драться с ротмистром.
И пришел я к выводу, что зря мы их изничтожить старались. Да и жизнь у них нынче другая, технологиев напридумывали, удобств всяких.
 — Так ты теперь, гад, отказываешься от нашей затеи? Большевикам сочувствуешь, гнида? Ну не ждал я от тебя такого!
 — Да ты погодь, барин, серчать. Ты ж вникни. Я ни от чего не отказываюсь, просто пока ты внешнюю обстановку разведывал, я внутрь глянул. Нам ведь надо ринтироваться в проблеме со всех сторон, чтобы нос всегда был по ветру. Просто выходит, что не все они плохие. Нам-то как на грех хорошие достались. Может, потому и срывается у нас все, в смысле полного убиения.
Ведь и девчонка оказалась правильная, налево не шастала, как маркитантка последняя, и полюбовник возвернулся. Кто ж знал, что у него брат-близнец имеется? И даже пусть у них промеж собой нынче любовь такая развратная. Теперь, наверное, у всех так. А иначе откуда б они о таком непотребстве узнали. Меняется все, барин. И мы должны меняться и к обстановке приспосабливаться.
 — Да, Игнат, сразил ты меня наповал. Философ-провидец, мать твою. Меняться, говоришь? Ладно, допустим, поменяемся. И что дальше?
 — А дальше будем способствовать девчонке, чтобы она нашла такого колдуна, который нас вызволит. Ты вот слышал, небось, что она к кому-то в деревню собирается и нашу картину с собой берет?
 — Думаешь, в городе не помогли, так в деревне справятся?
 — А почему нет? В глубинке-то иной раз такие самородки сыскиваются, что только диву даешься.
 — А кота с собой они берут?
 — Нет, барин, не берут. Тузика дома оставляют у соседского ребятенка.
 — Так это наш шанс Игнат! Может, вот тут-то все и получится. Устроим им какое-нибудь столкновение. Водителя от дороги отвлечем, или еще как… Я видел, как два автомобиля столкнулись. Ты как раз стучал и шуршал, а я на дорогу глядел. Сшиблись лоб в лоб, железо — всмятку, людишки — на тот свет. Давай, Игнат. Другого шанса может не быть.
 — Давай, барин, но только на обратном пути. Коли нам в деревне не помогут, то тогда со всем нашим удовольствием. А то вдруг шанс счастливый упустим?
 — Да что ты уцепился за эту деревню?
 — Да чуется мне барин, что нас там избавление ждет.
 — Тебе и в прошлый раз чуялось, а в результате — шиш с маслом вышел.
 — Нет, тут по-другому чуется. Ну, ты сам-то глянь. Аль заело чухалку?
 — Погоди, погоди… А ведь ты прав, Игнат. Тут явно что-то другое. Только вот что — никак не разберу.
 — Вот и со мной та же песня. И ты, того, барин, не серчай на девчонку-то. Время пока еще есть. Разберись. Может, мы правильного человека все это время мытарили. А она, вишь, избавление для нас искала.
 — Да, уел ты меня, Игнат. Кругом твоя правда. И как это я сам не заметил?
 — Дык ты все больше по сторонам разведывал, а я туточки в корень зрел, вот и разобрался раньше. Знаешь, мне даже жаль, что не можем мы с тобой сейчас жить. Эвон какое благолепие кругом. И сортир тебе теплый, с канализацией, и ванная… и любовь, ну которая похабство энто. Может, оно не просто так, а? Может, люди до такого додумались, чтобы им слаще любиться было?
 — Попробовать решил, Игнат?
 — Не знаю, может и попробовал бы, ну и Матрену уговорил, кабы жива была. А не согласилась — пригрозил бы и врезал пару разов. Не сильно, конечно, а так, для ума. Они-то, вон, знай, изгаляются и силового убеждения не требуется. Все полюбовно. И на автомобиле страсть как хочется проехаться. Не в мешке с картиной, а чтобы самому порулить. Автомобили-то дюже какие красивые стали. Не то, что в наше время.
 — А я вот в самолете полетал бы. Посмотрел на землю с высоты. Признаюсь тебе, и мне хочется в мирное время пожить. В этом нынешнем мире. Только ведь не дано нам этого.
 — Не печалься, барин. Зато мы хоть одним глазком увидели, как теперича люди живут. А представляешь, что через сто лет будет, или даже через двести?
 — Нет, Игнат, не представляю. Фантазии не хватает. Но, наверное, чем дальше, тем лучше будет. Ладно. Помечтали. А теперь давай вернемся к нашим делам. Так и быть. Не будем девчонку трогать. Посмотрим, что в деревне произойдет… Только вот дворянин потомственный… О чести красно говорил и вроде бы даже себя соблюдал, а все-таки большевикам продался. Не сходится тут что-то.
— Дык что же тут сойтись должно? Он ведь при потомственных большевиках родился. И не знал ничего окромя энтого вокруг себя. Как же ему было по-другому? Не случись революции проклятой, был бы честным справным офицером.
— Ох, Игнат, и тут тоже твоя правда. Он, конечно, не прост, ой как не прост, но честь… Да, видать это все-таки у некоторых не вытравляется никаким большевизмом… Принимаю.
Г Л А В А  22.
В деревню к бабушке-ведунье мы отправились на майские праздники. Стелка охотно согласилась приглядеть за Тузиком, вследствие чего в очередной раз перебралась в мою квартиру вместе с собаками, и Витюшка вызвался ей во всем, что касается кота, помогать. А поскольку Тузик воспринимал мальчишку как товарища по играм, то никто ничего не имел против такой опеки над котом, и прежде всего сам хвостатый.
Сколько нам понадобится времени — мы не знали, но рассчитывали управиться дня за три. Злополучную картину положили в багажник.
Почти сразу же, после выезда из города, накрылась система охлаждения, хотя перед отъездом Васька с Лехой и Андреем проверили всю машину, что называется, до последнего винтика. Спасло то, что это случилось недалеко от автосервиса.
Я молчала «в тряпочку», сообразив, что это происки треклятой картины. Все, что я могла сделать, это, вцепившись мертвой хваткой в ручку двери, тупо смотреть на дорогу и бормотать молитвы и заговоры, которые мы со Стелкой выучили во времена полтергейста в моей квартире. Вот ведь не думала, что пригодится. В какой-то момент мне почудилось, будто кто-то меня окликает и просит читать молитвы не останавливаясь, пока на место не прибудем. Телепатия, что ли? Может это Васька с дедом мысленно меня подбадривают? Ну да, сами-то ни одной не знают, а я вот умудрилась просветиться на этот счет. Ладно, буду читать, вдруг поможет?
Наверное, именно это нас и спасло, потому что, пока мы доехали до Василисы Сергеевны, трижды чуть не попали в аварию. Причем каждая грозила нам категорической отправкой в мир иной. Дважды на нас со встречной полосы с бешеной скоростью неслись тяжело груженые грузовики типа КАМАЗа, а под конец мы чуть не слетели в очень глубокий кювет, уступая дорогу неизвестно откуда взявшемуся у нас за спиной «Мерседесу», тоже, можно сказать, не разбирая дороги, летевшему черт знает куда.
***
 — Тормози его, барин! Тормози эту автомобилю чертову! Мать твою, какая махина! Я ж дорогу только на пять вершков увеличить смог!
 — Да торможу я его, торможу. Проскочим… Уф! И откуда только взялся?
 — Да ты что ж, не чуешь, что наше проклятие проклятущее из-под контроля вышло? Как токо мы с тобой решили, что вредить не будем, тут оно и разыгралось. Вроде не мы им командуем, а оно нами.
 — Точно, Игнат. Так и есть. Получается, что когда бабка та вредная ворожила, произошла, как бы тебе сказать… цепная реакция. Усугубилось наше проклятие.
 — Какая-какая реакция? Это как наш Бобик — цепной пес?
 — Нет, Игнат, это — когда одно событие цепляется за другое, ну, вроде бы вот, пример тебе — представь, что проклятие наше — это река, вода в ней — бабкино задание, а наше неповиновение — плотина. Вспомни, что бывает, когда река плотину сносит? Вот и с нашим проклятием так же вышло.
 — Так смыть же может все к такой-то матери… Бороться надоть!
 — Ну, так мы с ним поборемся. Тут нам и карты в руки. Сдюжим, не сомневайся. Ты, главное, за дорогой смотри и увеличивай ее по мере сил. А я уж как-нибудь постараюсь нас от автомобилей уберечь.
 — Ой, гляди, барин, еще один вражина наперерез прет!
 — Вижу. Давай, Игнат, наращивай дорогу! Сейчас я его, гада, тормозну, мало не покажется… Уфф!.. Ну и тяжелый же! Был бы человеком, кишки себе точно порвал бы, а так, только силы уходят, как вода сквозь пальцы.
 — Слышишь, барин? Девочка-то молитвы читает. А они нам силу возвращают. Вот ведь умница!
 — Юля, Юлечка! Читай, девочка, не останавливайся! Читай, милая!
 — Похоже, барин, она нас слышит. Нет, правда слышит, вот-те крест. Неужто ведьма? Как же это мы проглядели?
 — Может и ведьма, да необученная. Ничего толком о ведовстве не знает. Деда-то вот спасла, который с ней едет. Да только там медицина сработала, а не ведьмовское чутье.
 — Не скажи, барин. То-то и оно, что чутье. Иначе бы другой дорогой пошла, а дед так и помер бы.
 — Смотри, Игнат, какой-то хлыщ нас догоняет. Дорогу, Игнат, скорее дорогу!
 — Да когда ж они кончатся, барин, эти дьяволы?.. Ух, насилу проскочили. И куда их токо несет?
 — Это не их несет. Это наше проклятие нам ходу не дает, замк; да препятствия ставит. Может, не полностью мы его отработали? Только я ему больше не поддамся. Не знаю как ты, Игнат, а я чую, что родные места совсем близко. И бабульку, к которой нас везут, тоже чую. Крепкая бабулька, правильная. Прав ты был на сей раз, когда меня уговаривал. У такой все может получиться.
 — Слышь, барин, а матерятся-то как! Нам такое и не снилось. Надо ж как за цельный век насобачились. И почему так выходит, что если русскому человеку Бог не помогает, так он с помощью такой-то матери все одно справляется?
 — Потому что — русский. Мы, Игнат, умеем, ну, чтобы тебе понятней было…в общем, мы слова лучше всех изобретаем. Из одного слова делаем несколько. Другие народы тоже так делают, но у нас вариантов получается намного больше. Вот, взять к примеру, слово «род». А от него — народ, родина, родня, родить, родной и так далее. То же и с матерщиной. От одного слова столько можно напридумывать… Ни один иноземец не поймет. А ведь еще надо интонацию учитывать. В одном случае выражение … … … будет обозначать, что все хорошо, а в другом — хуже некуда.
 — Ох, барин, да вон же наш лес! И хуторок твой. Вон, на взгорке, видишь?
 — Вижу, Игнат. Сколько лет прошло!.. Тьфу ты, а это что еще за напасть?
 — Да, кажись, автомобиля сломалась.
 — Ну да, колесо прокололи. Но главное, что мы уже добрались до места! И все живы и здоровы.
***
Реакция у Васьки оказалась просто молниеносной. Как он успевал удерживать нас на дороге во время этих катаклизмов, осталось для меня загадкой, зато я очень обогатила запас ненормативной лексики, коим, не стесняясь, делились со мной Кирилл Степаныч и любимый мужчина, когда нам удавалось избегнуть очередного дорожно-транспортного происшествия с летальным исходом для участников.
Перед самой деревней, когда нам, ползущим по традиционной колдобистой российской дороге со скоростью 10 километров в час, грозило лишь лобовое столкновение с лошадью, запряженной в телегу, спустило переднее колесо. При ближайшем рассмотрении оказалось, что оно напоролось на острую железяку, любовно припорошенную дорожной пылью.
Дом Василисы стоял немного на отшибе, и к нему вела не грунтовка, а поросшая травой лужайка. Да и сама деревенька была какой-то небольшой. Два десятка домишек да продуктовая лавка, в которой вместе с продуктами продавались и прочие товары на все случаи жизни. Дед вызвался отвести меня к своей однополчанке, а потом, вернуться, чтобы помочь Ваське поменять колесо. Я вытащила из багажника картину, и мы со Степанычем двинулись к дому.
 — Истинная российская глубинка, — комментировал дед. — Продукты привозят раз в неделю, народ живет своим хозяйством. Зато вокруг красотища — луга, лес, речка, а в лесу озеро.
 — Как же ты сюда добираешься? — спросила я.
 — От станции автобус ходит, а там еще пять километров пешком. По хорошей погоде — одно удовольствие лесочком пройтись. Электричество у них есть, колодцы в каждом дворе, русские печки в домах. Ты, небось, не знаешь, что такое настоящая русская печка.
 — Теоретически знаю.
 — То-то и оно, что теоретически. Это, дочка, великая сила, когда живое тепло в доме. Совсем другой дух. Если б не мой диабет, плюнул бы на Москву и сюда перебрался. Василиса хоть и знахарка отменная, да против диабета она ничего не может. А так, всю деревню лечит.
 — Только, похоже, деревня свой век доживает, вместе с жителями.
 — Так-то оно так. Молодежь вся, за исключением хозяев магазина, поразъехалась, а старики к своей земле привыкли. Их вроде бы даже переселять собирались в райцентр, а деревню снести и продать землю под, как теперь говорят, элитную застройку. Да старики уперлись, мол, пока мы живы, не бывать этому. Даже заступников каких-то нашли в обществе охраны природы или как там оно теперь называется. Здесь ведь в лесах, можно сказать, зона заповедная, всякого зверья водится много. А если построить для новых русских жилье, так не то что зверья, насекомых не останется.
 — Тогда надо заповедник здесь сделать.
 — Вот об этом и хлопочут. Деревушка ведь заповеднику не помеха. Что такое — пятнадцать-двадцать домов? Путь тут лучше ученые живут. Для них и строить-то ничего не придется. Местные жители их с радостью к себе пустят.
Мы подошли к дому, осевшему от времени, но все еще крепкому и ухоженному. На аккуратных грядках уже пробились морковка, петрушка и укроп, дальше виднелся парник, и свежая зелень листьев на кустах и деревьях радовала глаз. К дому была пристроена просторная застекленная веранда. Из нее нам навстречу, поспешно вытирая руки о фартук, вышла сухонькая старушка в спортивном костюме. Голову ее венчала толстая коса, закрученная наподобие венка, на носу красовались большие очки.
 — Кирюша, голубчик ты мой! — радостно воскликнула она, расцеловавшись с дедом. — Кого это ты мне привез?
 — Вот, Васенька, познакомься. Это Юлечка, о которой я тебе писал. А вон там, у дороги ее жених Василий. Колесо в машине прокололось, мы его сейчас заменим и подъедем.
 — Ах, ты батюшки, — всплеснула руками Василиса Сергеевна. — Говорила же Петровичу: «Убери ты эту железяку, еще напорется кто!», да он, леший, все обещает, и ни черта не делает. Ну, ты иди, Кира, помоги моему тезке, а мы тут с девушкой пока сообразим, что к чему.
 — Мы там, Вася, продукты привезли, гостинцы всякие. Вы пока чайку поставьте, а тут и мы подоспеем, — выдал ценные указания дед, направляясь к калитке.
 — Иди уж, без тебя разберемся, — засмеялась Василиса. — Ты, Юлечка, картину привезла? Да, чую, вот она, окаянная. Давай-ка ее сюда.
Я протянула пакет. Бабулька подхватила его и быстро понесла куда-то за дом. Я стояла столбом, не зная, идти за ней или чем-нибудь заняться. Из затруднения меня вывела хозяйка.
 — Ну, вот и все. Я ее в специальное место положила, там не забалуешься. А ночью мы ее и вовсе обезвредим. Ты знаешь, какая сегодня ночь?
 — Нет, не знаю. А что, особенная?
 — Еще какая особенная. Ночь с 30 апреля на 1 мая ведьмовской считается. Нечисть на Лысую гору собирается на свой ежегодный весенний шабаш. Ну и нам самое время будет поворожить немножко. В эту ночь нам сама земля помогать будет. Правильное время вы выбрали.
 — А что, в другое время могло бы не получиться?
 — Да получилось бы, только сил приложить гораздо больше пришлось. Самое лучшее время для всевозможных таинств — языческие праздники.
 — А вы — язычница, да? — я проникалась к старушке все большем доверием.
 — Можно и так сказать, — лукаво улыбнулась Василиса, увлекая меня в дом. — Бабушка моя, хоть и крещеная — тогда ведь все еще крещеные были, — а все народные праздники соблюдала и меня приучила. Нынешний называла — Венец весны. Потому что к этому времени в нашей полосе уже и снег сходил, и листва появлялась, и птицы прилетали. Это праздник ожившей силы, проснувшейся природы, когда весна владенья свои начинает к лету готовить.
 — А весеннее равноденствие?
 — К равноденствию природа только-только пробуждается, а в силу еще не вошла.
 — А нечисть тут при чем?
 — Дак, нечисть, она тоже к природе относится. Всякие лешие да русалки, водяные с кикиморами.
 — И ведьмы?
 — Ведьм раньше ведуньями называли. От слова «ведать», т.е. знать. А уж к нечистой силе их после принятия христианства причислили. Впрочем, это рассказ долгий. Успеем еще поговорить. Давай-ка лучше самовар поставим. У меня тут шишечки сосновые припасены. Небось такого чая и не пробовала?
 — Пробовала. Я когда в командировки ездила, часто приходилось по деревням да селам путешествовать. Не по подмосковным, а по разным российским губерниям. Так что хозяева угощали. И каждый говорил, что такого я больше нигде не отведаю, — засмеялась я.
 — А и правы они были. У каждого самовар свой и способ чай заваривать тоже. Ты вот лучше расскажи мне, как это ты деда-то углядела? Он, мне, конечно, писал, да ведь мужики так устроены, что нужного половину пропустят и не заметят. Потому что для них и для нас важное самое — оно разное. Такими их, мужиков, природа создала, что все больше вперед глядят, им по сторонам оглядываться некогда. Степаныч, уж на что, геолог, тайгу исходил, да где только не шастал, а все одно до конца не научился мелочи замечать. А в мелочах-то, порой, самое главное и кроется.
Я согласилась с Василисой и рассказала, как спасала Кирилла Степановича. Она кивала, переспрашивала, всплескивала руками.
 — Вот ведь непутевый! — в конце концов, вынесла старушка вердикт. — Но ему хоть кол на голове теши, как чуть лучше себя почувствует, так уже считает, что выздоровел. Сколько раз ему объясняла, что с диабетом не шутят. Ну ладно. Свою-то историю вы мне потом расскажете, хоть я в общих чертах уже знаю.
 — Василиса Сергеевна, — начала я, но она меня перебила.
 — Зови бабушкой и не выкай. Отвыкла я от такого обращения, а меняться уже поздно, — подмигнула мне Василиса, а потом неожиданно обняла и поцеловала. — Ты ж мне во внучки годишься. Степаныча вон дедом зовешь. Вот и будем мы тебе названые дед да бабка. Ну, так о чем спросить хотела?
 — Мы, когда ехали, чуть было трижды в аварию не попали, и колесо вон прокололось. Я всю дорогу молитвы да заговоры твердила, как заведенная, но думаю, если б не Васька, не его реакция, ни из одного катаклизма живыми не вышли бы. Это все картина?
 — Ох, дочка, круто же тебя кто-то невзлюбил. Конечно, она, окаянная. Не хотела, значит, пускать, дорогу перекрывала, замки; ставила. Чуяла, видать, что пакостям ее конец наступает. Хорошо, что сказала. Мужики-то об этом и не заикнутся, решат, что, мол, на дороге все бывает. А если и скажут, то вскользь, как будто так и надо. Ладно, и это учтем. Мы сейчас поедим, вы немного отдохнете, а потом я их заставлю дров наколоть, да баньку истопить. Ночью, как с лихоманкой этой разберемся, я вас с тезкой моим, с наговорами отпарю, да и сама отмоюсь. Ну и машину окропим, чтобы информацию с нее смыть негативную.
 — Мне, бабуль, париться нельзя, у меня не все ладно с гинекологией, — испугалась я.
 — Да? — Василиса смешно вздернула бровь. — Ну, сейчас поглядим.
После чего ее маленькие руки взметнулись к моей голове и начали медленно опускаться вниз.
 — Ох, врачи нынешние, головы им поотрывать не жалко, — поставила она диагноз. — Небось, сказали, что деток у тебя не будет? Ну, так брехня это. Будет у вас сын. Не сейчас. Лет через пять-семь. Просто организм твой еще не созрел. Так бывает. Мужу своему пока об этом не говори, пусть ему сюрприз будет, когда все случится.
 — Боюсь, не утерплю, проболтаюсь.
 — Ну, тогда скажи, когда порча будет снята, мол, тебе кажется, что и дети у вас будут, и будут именно тогда, когда этому придет время. Но то, что будут — это обязательно. Ой, гляди-ка, приехали. Вот и хорошо. И мы с тобой обо всем важном пошептались, и они о своем, мужском, наговорились, и чай как раз поспел.
За едой, да за разговорами время пролетело незаметно. Васька со Степанычем накололи дров, натаскали воды и натопили баньку. К Василисе наведались сельчане. О том, что к лекарке приехал однополчанин, да еще и молодых гостей привез, знала уже, конечно, вся деревня. Об истинной причине приезда мы и словом не обмолвились, зато много раз и во всех подробностях было рассказано, как я спасала деда от смерти.
К ночи гости разошлись по домам и скоро в деревне погасли огоньки. Привыкшие вставать с петухами местные жители полуночничать не любили.
 — Пойдем теперь, дочка. Наше время настало, — сказала Василиса. — И ты, Васятка, тоже иди с нами. Вас обоих касается.
Мы вышли из дома через заднюю дверь и по узкой дорожке направились в глубину сада. Круглая, как куриный желток рыжеватая лунища висела низко над горизонтом, звезды щедро усыпали далекое черное небо.
 — Хороша ночь! — удовлетворенно хмыкнула бабулька. — Как по заказу.
На небольшом участке сада не росло ничего, кроме травы. Кряжистые яблони опоясывали его со всех сторон. В центре этой полянки камешками был выложен большой круг, внутри которого так же камешками обозначался круг поменьше. В самом центре располагалось маленькое углубление, а в нем, на самом дне, угадывалась ровная каменная плита, поверх которой лежала злополучная картина, освобожденная от пакетов и бумаги. «Обезвреженную» упаковку сожгли в печке несколько часов назад. Василиса поставила нас внутри первого круга, зажгла длинные свечи и вручила нам по одной.
 — Что бы не случилось, что бы не увидели, стойте смирно и молчите. Если знаете молитвы, можете проговаривать их про себя. Не знаете — как умеете, просите землю, воду, огонь и воздух помочь вам избавиться от порчи. Но, повторяю, ни шороха, ни звука.
Мы заворожено кивнули. Василиса вошла в малый круг и тихонечко монотонно запела. Слов было не разобрать. Она обходила картину по часовой стрелке три раза, каждый раз выставляя около нее по углам по одной зажженной свече. Отблески огня бросали на картину достаточно света, чтобы мы видели, как что-то черное зашевелилось, заметалось на ее поверхности, но вырваться не могло, и лишь в бессильной ярости тыкалось в невидимую преграду.
Василиса подняла руки к небу, призывая в помощники все стихии, и между ее ладоней образовалось туманное облачко. Облачко, сначала почти прозрачное, густело и уплотнялось. В какой-то момент Василиса уверенным движением направила его вниз, на колышущуюся над картиной черноту. Раздался тихий и жуткий заунывный вой, но тут знахарка громко заговорила:
 — К тебе обращаюсь, наславшая порчу:
 За долами долгими, за морями широкими, за лесами дремучими, да за горными кручами, есть остров далекий, Буяном зовущийся, есть остров широкий с камнем Алатырь.
Под камень упрячу я твои думы тяжелые, те думы тяжелые, что о женщине, Юлией нареченной и невольно переданные нареченному Василием. Под камень запрячу я мысли проклятые, те мысли проклятые, что о судьбе Юлии и Василия. Под камнем тяжелым все то, что Юлии и Василию желаешь. Под дубом кручинным все беды, что ты насылаешь. Несчастья, печали и слезы и боль, под камнем Алатырь, что на острове Буяне. Цепями заковано, словами привязано. Навеки упрятано, Юлии и Василия не касается.
А Змий, что за камнем Алатырь прячется, тебе возвращает несчастия насланные. Все, что Юлии и Василию желаешь, тебе возвращает. И что насылаешь — тебе возвращает. И Змий тот тебе не так возвращает, а трижды помножив. И думы тяжелые, и слезы горючие. Словами все связано. Корнями оплетено. Навеки упрятано. И быть по сему.
После этих не очень складных слов картина задымилась, потом вспыхнула каким-то неестественным зеленым огнем и раздался хлопок. Сноп искр взметнулся вверх и рассыпался по земле внутри малого круга, едва не задев знахарку. Василиса сняла со спины небольшую котомку, высыпала в углубление специально заготовленные ветки ясеня, осины и березы и подожгла их. Вскоре небольшой костер весело запылал, разгоняя ночной мрак. И в этот костер каким-то неведомым образом с меня и Васьки потянулось что-то черное, неосязаемое, похожее на паутину, а с души уходил липкий страх, прятавшийся где-то в самой ее глубине.
Мы с Васькой стояли, как изваяния, боясь пошевелиться. Свечки у нас в руках успели сгореть на две трети, ноги затекли, тело одеревенело, но нам даже в голову не пришло пошевелиться, пока это не будет разрешено. О наших эмоциях вообще можно было поэму писать, жаль никакого поэта рядом не случилось.
Костер начал догорать, и Василиса снова что-то зашептала-запела себе под нос, снова начала ходить кругами, время от времени выкрикивая какие-то непонятные слова. На горизонте начало тихонечко светлеть. Василиса опять вскинула руки к небу и поблагодарила воду, землю, воздух и огонь, поклонилась в пояс на все четыре стороны. Потом достала из той же котомки бутылку с водой и залила практически потухший костер.
 — Вот и все, дети. Пойдемте теперь. С утра угольки прожарятся на солнышке, и начнется обратная реакция. Вся дрянь, которую на вас наслали, вернется тем, кто это сделал. А нас ждут водные процедуры. И надо успеть к рассвету, чтобы первые лучи солнца упали на нас уже чистых.
И тут я в изумлении вытаращила глаза, наблюдая, как из потухшего костра скользнули ввысь, потянувшись в сторону леса, две легкие белые тени, повисели какое-то время в воздухе и растаяли в предрассветных сумерках.
                ***
 — Наконец-то мы свободны, Игнат!
 — Благодать-то какая, барин! Так легко, как в жизни никогда не было. А ты не верил, что все получится.
 — Верить-то не верил, а все равно надеялся. Давай на поместье поглядим, прежде чем уйдем совсем. Попрощаемся.
 — Да глядеть-то не на что. Вон руины одни. Ну да все равно, хоть с землей, а попрощаться надо. Озеро-то никуда не делось. Заросло правда. А лес так еще пуще раздался.
 — Да, Игнат, увидеть-то больше не придется.
 — Ночь-то, барин, ночь-то нынче! Ну, прямо сказочная! Вот уж не удивлюсь, коли ведьму верхом на метле увижу.
 — Да, ночь хороша. Самая правильная ночь для нашего избавления. А ведьму ты, Игнат, не увидишь. Это все бабьи сказки, что ведьмы на метлах летают. Ведьмы, как видишь, в избах живут, на наше с тобой счастье. Хорошо, что у девочки сил хватило проклятию сопротивляться. А то бы не видать нам с тобой свободы.
 — Надо бы бабульку отблагодарить. Великое дело она для нас сделала.
 — Мы ее уже отблагодарили, Игнат. Мы ей ученицу привезли, будет кому дар передать. С даром-то, сам знаешь, все непросто. Мучаются старики, вроде нас с тобой, уйти не могут, дар не пускает. Дар, он должен на земле жить. Людям помогать.
 — Той-то дуре, что нас спервоначалу колдовала, не больно-то помог. Вся сила во зло ушла.
 — Каждому, Игнат, по делам его. Как говорится, и аз воздам. Мы вот свое отслужили, а иначе бы нас вряд ли кто освободил. Так что прощаю я их всех, и сам прошу прощенья, если вольно или невольно обидел.
 — И я тоже, барин. Вот здесь, на родной земле, где родился и вырос, прощаю и прошу простить. И бог им судья, а не мы.
 — Вот ведь какая странная история. Нет бы нам раньше догадаться, понять, что проклятие снимается искуплением грехов.
 — Да разве ж мы были виноваты, барин?
 — Были, хоть и без вины виноватые. Время такое застали, что брат на брата и сын на отца… А задуматься об этом — на потом оставляли, вот и поплатились.
 — Это что же получается? Что нас, таких неискупленных, еще много по всей России-матушке?
 — Получается, что так, Игнат. И когда им как нам даруется прощение, одному Богу известно.
 — А ведь мы с тобой, барин, ни перед кем ни перед смертью, ни в посмертии не исповедовались. Да и прощения тоже ни у кого не просили, ну, может, окромя друг дружки.
 — Видать, что-то зачлось нам, Игнат. Дед с внуками, от немца спасенный, девочку вот эту и спутников ее от смерти уберегли. Ну, может, еще что по мелочи за столько-то лет набежало. А может, нам еще только предстоит держать ответ.
 — А я и молитвы-то подзабывать стал, барин. Ни одной до конца не помню. Знаешь, выходит, дело не в молитвах, что люди сложили, а в истинном покаянии, когда сам ошибку признаешь и исправлять начинаешь. Ты только подумай, какой путь мы с тобой прошли — от ненависти-то нашей до нынешнего просветления! Кому сказать — не поверят!
 — Да уж, нелегкая вышла у нас дорожка... А прощение, оно даруется свыше. Спросишь — кем? Думаю, что сейчас как раз и узнаем. Легко простить, если кто-то тебе нечаянно на ногу наступил и извинился. А в нашем случае… Сколько же всего должно было случиться, чтобы к нам понимание пришло, чтобы мы изменились и научились прощать.
Пора нам, Игнат. Солнце вон уже показалось. В хорошую пору уходим.
 — В чистую пору, барин, по первому лучу…
                ***
 — Бабуль, а что это было? — спросила я, заинтригованная по самые уши.
 — Да ничего особенного. Очистились и освободились две неприкаянные души, много лет томившиеся в этих досках совсем не по своей воле. Ты мне лучше расскажи, что ты вообще за все время обряда видела. А потом я подробно объясню.
Я начала рассказывать, и тут выяснилось, что Васька углядел гораздо меньше, чем я, а воя и вовсе не слышал. Василиса долго молчала, что-то прикидывая. Потом облегченно вздохнула:
 — Значит, это судьба. Никому не могла я свой дар передать, пока тебя не встретила.
Я перепугалась. Только этого мне и не хватало. Васька понял мое смятение, успокаивающе обнял меня, однако поддержал бабульку.
 — За все в этой жизни приходится платить, Мышонок. Значит, такова твоя плата. И моя тоже, раз у меня жена оказалась ведьма. Может, оно и к лучшему. Зато в следующий раз уж точно не прозеваем такую напасть. Ты, главное, на метле научись летать правильно, чтобы гаишники не штрафовали.
 — Умеешь ты утешить, — буркнула я.
 — Я тоже поначалу боялась, — улыбнулась Василиса, — когда моя бабушка свой дар мне передавала. А потом, ничего, привыкла. Попрактиковаться только под ее началом не успела как следует, война началась. Ты дочка, приезжай ко мне время от времени. Я тебя многому научу — как травы правильно собирать, да какие им слова говорить, как оберегаться от зла всякого, как делать нужные вещи в правильное время. У тебя в роду ведуний не было?
 — Не знаю, — я растерялась. — Мы всегда в городе жили, и родители, и бабушки с дедушками.
 — Ну, где жить — это не важно. Значит, имелся у тебя в роду кто-то. Может давно, и память об этом уже стерлась, а вот тебе через поколения и передалось. У нас вот, например, только от бабки к внучке переходило. Всяко бывает. Ну ладно, дети. Давайте раздевайтесь. Сейчас мыться будем.
 — И мне тоже… — Васька смущенно опустил глаза.
 — Совсем раздевайся, сынок. И нечего тут Версаль разводить. Раньше на Руси всей семьей в одной кадушке плескались. Нет ничего стыдного в человеческом теле. Да и не забывай, я все-таки врачом всю жизнь проработала, а врачей не стесняются. А уж на фронте такого навидалась, что и врагу не пожелаешь.
Странно, но Васька как-то сразу смирился и уже не краснел, даже когда бабулька перед ним в чем мать родила щеголяла. Парила она нас долго, приговаривала что-то себе под нос, отварами поливала. Потом и себя окатила какой-то водой, остро пахнувшей луговыми цветами.
Спать мы улеглись на теплой печке, уже после того, как несколько минут постояли под солнечными лучами, зябко поеживаясь на весеннем утреннем холодке. А перед этим знахарка что-то проговорила над Васькиной машиной и всю ее обрызгала заговоренной водой.
На хозяйстве до полудня распоряжался Степаныч. Потом встала и Василиса, а мы с Васькой проспали чуть ли не до обеда. Вечером нам было рассказано, в чем же заключалась порча.
И, конечно же, мы не знали, что пока мы ехали в деревню, в комнате у экстрасенса Льва Борисыча на столике в окружении амулетов маленькая пуговичка сморщилась и рассыпалась в пепел. И произошло это на глазах у хозяина. Ошарашенный, он долго что-то колдовал, но полученный результат его удовлетворил, и он успокоился.
Василиса, тем не менее, подтвердила информацию экстрасенса о том, что главная опасность заключалась в раме.
 — Рама сработана из досок, на которых убивали. Эти доски помнили очень много смертей. Да и как не помнить, если информацию в них силой вколачивали. А две последних смерти, видать, еще и кровью скреплены. Как уж они попали к художнику, сказать не могу. Может быть дом, где все эти казни происходили, разрушили, да не все сожгли, может еще как. Он ведь мог и не знать. Увидел хорошие доски, дуб ведь долго сохраняется, взял да и сделал из них раму. А на картину уже поверх был отворот наложен. Делала его колдунья не потомственная, а выученная, но грамотно, комар носа не подточит. Да что-то она там перемудрила, ну и полезла из рамы чертовщина. Хотя, скорее всего, знала, что делала. Решила, что так надежней будет. Эта картинка окаянная, ведь и убить могла. Только, похоже, что тот экстрасенс, все же поработал и какой-никакой, а оберег поставил. И хранил тебя этот оберег до самой вчерашней ночи.
 — Ой, вспомнила! — Я вдруг действительно вспомнила всю сцену у Льва Борисыча. — Я когда от него убегала, пуговицу от блузки потеряла. Значит, он ее нашел.
 — Правильно, дочка. Он ее нашел и подстраховался на совесть. Ведь и к нему вернуться могло, если работа не доделана. Мастерство свое он знает. Тут не прибавить, не отнять. И силушка есть. Ну, а что неприязнь у тебя возникла, так это часто бывает, да и была эта неприязнь к мужчинам ведьмой крепко заложена. Главное дело — на твое счастье тебе попался профессионал. А то бы и не знаю, что случилось.
Когда же мы с ней ненадолго остались одни, Василиса шепнула:
 — Правильно сделала, что удрала от этого Борисыча. Порчу бы он снял, да вот попала бы ты к нему в зависимость. Такие ритуалы сильно привязывают к человеку. Ох уж эти мужики! Да Васильку-то подробностей не рассказывай. А то прибьет этого экстрасенса ненароком.
 — Что ты, бабуль! Уж если тогда не рассказала, то сейчас тем более.
 — И еще запомни. Всегда должна быть у женщины какая-нибудь своя тайна. Не постыдная, а просто женская, или вот хотя бы такая, как дар твой ведовской. Чтобы муж всю жизнь пытался эту загадку разгадать. Ее иногда еще изюминкой называют. В этом нет ничего плохого. Просто так уж они, мужики, устроены, что как только тайны кончаются, они сразу на сторону смотреть начинают. Правда, за Василька не скажу, что он гулять станет, но так вам жить будет интересней. Он у тебя чересчур серьезный, а твоя тайна даст ему возможность на жизнь шире смотреть и на достигнутом не успокаиваться. Он просто подсознательно будет чувствовать, что есть еще что-то непознанное, но жутко интересное.
 — Я запомню, — согласилась я.
 — Знаешь, дочка, повезло тебе.
 — В чем?
 — Красивые мужики редко порядочными бывают. Обычно они бабами избалованы до такой степени, что любую гадость сделать — раз плюнуть. Я вот в молодости за одного красавца годами лагерей заплатила. И не только я.
 — Ты расскажешь об этом, или тебе не хочется прошлое ворошить?
Василиса задумалась, помрачнела, но потом решилась.
 — Расскажу. И не потому, что приятно, а в жизни всякое бывает, надо, чтобы ты знала на будущее и не совершила моей ошибки. Или подругу какую свою предостерегла. И хотя время нынче другое, но подлости, как видишь, хватает и сейчас.
Случилось это в самом конце войны, в марте 1945 года. Прибился к нашему госпиталю один немец. Назовем его Ганс. Объяснил, что попал под бомбежку, что вся семья погибла еще месяц назад, тоже в бомбежке, а вот он случайно выжил. Рассказал также, что участвовал в Сопротивлении, но их группу поймали, отправили в лагерь, но он и двое его товарищей чудом умудрились сбежать, а еще, что учился до войны на хирурга.
Наши эту информацию, конечно, проверили, насколько можно, попытались разыскать его друзей, но получили ответ, что те тоже погибли под обрушившимся домом вместе с Гансовой семьей. В общем, назначили Ганса помощником санитара. К нам в те времена многие приходили в поисках работы и кормежки. А после одного случая Ганса иногда допускали и к операциям, когда он, сделав невозможное, спас жизнь командиру роты. Наши только руками развели, они-то на ротном крест поставили.
Так или иначе, а немец у нас обжился. Вежливый такой, обходительный, а уж красавец… я таких в жизни больше не встречала. Ясное дело, что все мы, девчонки, повлюблялись в него. Но он выбрал меня, как я тогда думала. Потом-то оказалось, что не только я была такая доверчивая дура.
А в один прекрасный день выяснилось, что Ганс вовсе не Ганс — бедная овечка, а самый что ни на есть ярый фашист, служивший в концлагере. И что поручили ему внедриться к нам, закрепиться, зарекомендовать себя с наилучшей стороны, а потом всячески вредить. Его, конечно, расстреляли, а нас, дур влюбленных, в лагеря. Там у меня выкидыш случился на четвертом месяце. Не выжил Гансов сын. Я сама чуть на тот свет не отправилась, уже одной ногой в могиле стояла, когда бабушкин наговор вспомнила. В общем, жизнь свою спасла, а вот детей с той поры у меня уже быть не могло. Я тебя, дочка, этому наговору научу.
 — А Степаныча ты тоже этим наговором вытащила?
 — Этим. Он много сил отнимает, после него несколько дней в себя приходишь. А в лагере-то мне тогда и вовсе две недели потребовалось. Уже хотели меня закопать, да подруги отмолили меня у лагерного начальства, сказали, что я врач от бога и много жизней спасла на фронте.
Ну а как я в себя приходить начала, случился гнойный аппендицит у одного охранника. Вызвали меня, а я еле на ногах стою, голова кружится, круги перед глазами пляшут. Но ведь не поспоришь.
Не знаю как, но прооперировала я того мужика, да наговором закрепила. Разве что брюшину зашить до конца не успела, в обморок рухнула. Тут, к счастью, хирург из района приехал, видит, с охранником все уже в порядке, а я рядом на полу без сознания. Он операцию завершил, да меня в чувство привел. И долго потом дивился, как это я с минимальным набором инструментов умудрилась все правильно сделать. А чего дивиться? На войне всякое бывало, научились подсобными средствами обходиться, в случае чего. На фронте, особенно если всю войну прошел, и санитар мог стать врачом самого широкого профиля. Война, будь она проклята, крепко учит, а я ведь хирургом хотела быть, да сразу с учебной скамьи, с последнего курса института на фронт попала. Так я ему и сказала.
Короче, мой пациент довольно быстро поправился, а меня на работу в санчасть определили. Это они с хирургом тем выхлопотали. Я ведь, почитай, его от смерти спасла не только заговором. Когда разрезала, гляжу, мать честная! Перитонит в самом разгаре. Еще немного и — каюк. Ну а потом, подруг моих, тех самых, дур влюбленных, тоже потихоньку удалось к себе перетащить. Так вместе до амнистии и дожили… Только на сегодняшний день из нас из всех я одна осталась. Девчонки-то мои уж померли. Никто из них после лагерей больше двадцати лет не прожил…
 — А здесь ты как оказалась? Это твоя родная деревня?
 — Нет, дочка. Мою деревню немцы разбомбили. Под Смоленском она была. Я туда ездила после лагерей. Ничего там не осталось. Поле ровное. Ни родных, ни знакомых. Кое-кто из односельчан прибился в соседние деревушки, у кого-то там дальние родственники жили. А у меня — никого. Мать, дедушку и бабушку первой же бомбой накрыло, как мне выжившие рассказали, а отца еще в 37-м в лагеря угнали. Он был начальником наших мастерских, где трактора ремонтировали, а тут когда чистки пошли, за товарища своего, Федора, вступился. Вместе и сгинули на лесоповале.
Ну вот, посмотрела я на то место, где раньше наш дом стоял, и поняла, что не смогу я там жить. Даже в округе. Поплакала и поехала в Смоленск на попутном грузовике. А шофером однополчанин оказался. Узнал меня, обрадовался. Пока до города добрались, оба почувствовали, что, видать, судьба нас свела. Привез он меня сюда, к матери с отцом, тут мы с ним и поженились. Из Смоленска он  уехал, и стали мы всей семьей жить. В любой деревне шофер нужен. А в своей, тем более.
 С тех пор тут и живу, сельчан лечу, как могу. После лагерей-то на работу не так просто устроиться оказалось. А врачу, как ни крути, всегда занятие найдется. Ко мне из окрестных деревень до сих пор приезжают. Чего только не приходится делать. И болячки лечить, и роды принимать, а порой не только у людей. Я потом еще ветеринарные курсы прошла и мужа туда затащила. Матвей-то умницей был, быстро научился мне помогать. Люди любили его. Только схоронила я в прошлом году своего Матюшу…
 Они со Степанычем, кстати, еще на фронте друзьями закадычными были, где один, там обязательно и другой... Был у них еще один товарищ, да не дожил всего месяц до конца войны, пуля, она ведь дура… Мало нас осталось уже. Мы вот с Кириллом, да еще трое из всей нашей роты… За последние десять лет многие ушли… Для нас 9 мая не день Победы, а день скорби. Потому и приезжает Степаныч ко мне уже много лет к 1-му мая, а не к 9-му… Ну и хватит воспоминаний, дочка, — Василиса утерла слезинки, что сами собой катились по ее щекам.
 Я тоже шмыгнула носом и смахнула слезы. Это сколько ж ей лет-то получается? Восемьдесят, никак не меньше! А выглядит намного моложе, да и энергии, ей, похоже, не занимать. Никогда бы не поверила, что ей больше пятидесяти, несмотря на морщинки и седые волосы. А ведь за спиной не только война, а еще и лагеря! Или у них в семье все долгожители? Но об этом я спрашивать уже не стала. Надо будет, сама расскажет. Достаточно мы сегодня наплакались.
Оставшиеся дни пролетели как одна минута. Мы перезнакомились со всеми жителями деревни, которые, чтобы побаловать горожан, приносили нам то молока, то яиц, то варенья, то меду. Я уже не боялась, что мне придется еще и ведовству учиться, и наговор, что жизнь сохраняет, выучила и не заметила как. Очень легко и тепло жилось мне у Василисы. Даже уезжать не хотелось. Но у деда кончался инсулин, а Ваське надо было выходить на работу. Да и не оставил бы меня сейчас любимый мужчина, хотя мысль погостить в деревне уже не раз приходила мне в голову.
Обратная дорога оказалась легкой, и мы даже удивились, куда из нашей жизни подевались несколько часов, которые мы провели в машине, добираясь до Москвы.
А в конце недели позвонил Мух и напросился в гости, взволнованно сообщив, что должен поделиться со мной страшными событиями, потому что они могут коснуться и меня. Мне совершенно не хотелось его видеть, но я понимала, что он все равно не успокоится. Лучше уж сразу поставить все точки над «и».
Тузик встретил Аристарха спокойно, молча поглядел на него, задрал хвост трубой и удалился в комнату. Не успел мой бывший муж разуться, как в замке повернулся ключ и вошел Заславский. Кажется, это Муха добило окончательно. Если, войдя в квартиру, он еще пытался хорохориться, то теперь совсем сник, осознав, что в обратную сторону уже ничего не отыграть.
Я, как ни в чем не бывало, накрыла на стол и пригласила мужчин к ужину. Разговор поначалу не клеился. Наконец Васька не выдержал.
 — Ладно, Мух. Давай, колись.
 — Мою девушку арестовали, — брякнул Мух. — И вообще, это такая дикая история! Меня тоже к следователю вызывали.
 — К Пичугину? — уточнила я.
 — А ты откуда знаешь?
 — От верблюда. И девушку твою зовут Рената Магдасырова.
 — А теперь послушай с чего эта история началась, сукин ты сын, — рявкнул Васька. — Три года назад я получил послание от Лапули 90х60х90, которая назначила мне свидание… Угадай где?
 — Не знаю… — испуганно проблеял Мух.
 — В подпольном борделе. И, заметь, почти сразу же туда нагрянули менты… А прошлой осенью я случайно узнал, кто под этим псевдонимом развлекается!
 — Господи! — Мух не знал, куда глаза девать. — Но я, клянусь чем хочешь, о тебе ничего не знал. Рената говорила, что она выдумывает адреса. А о тебе вообще ни словом не обмолвилась.
В общем, рассказали мы Аристарху всю эту историю. А потом его пришлось водкой поить, потому что у него началась самая настоящая истерика. Он то и дело падал на колени, просил прощения, размазывая сопли и слезы.
 — Скажи спасибо, что тебя это не задело, как меня, — в конце концов разрешил Васька. — И вообще, давай, собирайся. Отвезем тебя домой. Я и так устал нынче смертельно, и с тобой возиться не намерен.
Мы оделись, помогли Муху попасть руками в рукава куртки и кое-как доволокли его до машины. По дороге Аристарха совсем развезло и нам еще пришлось тащить его до квартиры и сдавать на руки мамочке.
 — Он вам завтра все расскажет, — попрощалась я с бывшей свекровью.
 — Для него эта история уроком будет, — напутствовал Муха Васька, обращаясь к ней же.
Бывшая свекровь позвонила на следующий день, долго ахала, причитала и попросила не бросать ее нерадивое, но любимое чадо, поддержать и укрепить духом. Ну вот, еще и с Мухом возиться. Впрочем, меня выручили господа сыщики. По старой дружбе они обещали привести Аристарха в норму и держать его от нас с Васькой на расстоянии не меньшем, чем 100 километров.
А еще через несколько дней к нам на огонек заявился господин Пичугин в сопровождении Андрея Бугрова и поведал некоторые подробности.
Ренату начали «пасти» сразу после нашего рассказа. Когда та собралась в очередное путешествие по просторам России, к ней на обратном пути набилась в попутчицы одна из работниц прокуратуры. Рената к этому моменту уже успела познакомиться с еще одной девушкой и уговаривала ее наняться в гувернантки. В результате, вместо одной жертвы, Рената заполучила двух. На вокзале девушки сели в машину к обходительному мужчине, который повез их по названному Ренатой адресу. Где-то на полпути Рената, поговорив с кем-то по телефону, расстроилась, и попросила высадить ее у ближайшего метро, сославшись на срочный вызов на работу.
Машина покатила дальше. В назначенном месте она остановилась, дверь распахнули два здоровых мужика в камуфляже и ничего не понимающих девушек потащили в подъезд, втолкнули в квартиру и объявили, собственно, куда они попали и чем им теперь предстоит заниматься. А еще через пару минут дверь в уютное пристанище страждущих мужчин бесшумно открыли милиционеры.
Честь поимки охранника принадлежала мыши. Мужик сдался добровольно и был несказанно счастлив вовсе не потому, что боялся мышей. Конечно же, он их не боялся. Но так уж сложилось, что в то самое время, когда милиция входила в квартиру, бдительный страж пребывал в сортире. Как он умудрился не заметить мышь, он, естественно, в дальнейшем рассказать не смог даже под гипнозом. Эта информация стерлась у мужика начисто.
Спасение утопающих, по известной поговорке, дело рук самих утопающих. «Но правил нет без исключений…», утверждал А.С.Пушкин и был абсолютно прав.
Бедная полевка отчаянно боролась за жизнь в акватории унитаза и уже не надеялась выбраться на свет божий, но мышиный бог внял мольбам своего блудного чада и ниспослал ей спасительную «соломинку». Мышь воспряла духом и, не раздумывая, из последних сил вцепилась в «божий дар» и лапами, и… зубами…
Дверь туалета вынесло вместе с замком и петлями, а вылетевший оттуда охранник орал так, что на несколько мгновений уши заложило всем присутствующим. Что и говорить, какой мужик ожидает, что по время интимного процесса справления нужды в самую сокровенную часть тела может мертвой хваткой вцепиться мышь и на оной же части повиснуть …
Полевка, быстренько разобравшись, что водная стихия ей больше не грозит, но угрозу швабры или веника никто отменить не удосужился, разжала зубы, оттолкнулась лапками, соскочила на пол и была такова, унося с собой небольшой кусочек человеческой кожи, застрявший в зубах.
Дальнейшая процедура «зачистки» не составила большого труда благодаря эффекту неожиданности, устроенного маленьким зверьком. Оперативники без хлопот «приняли под крылышко» всю компанию, в том числе и того самого хмыря, который, засмотревшись на новеньких жриц любви, решил попользоваться услугами одной из них прямо сразу же, как только девушек завели в квартиру. Так со спущенными штанами милиция его и застала.
 Ренату же взяли прямо у входа в метро. Она даже не сопротивлялась. Как потом удалось узнать, отследив принятый ею телефонный звонок, Ренате сообщили о смерти некоей Агриппины Касаткиной, жительницы города Касимова. Женщина скончалась от обширного инфаркта. Поскольку работница прокуратуры записала все разговоры на диктофон, спрятанный под одеждой, организаторам подпольных увеселительных заведений ничего не остается, как давать показания.
 — Кстати, в ходе допросов засветился и питерский след, — отсмеявшись вместе с нами над доблестной мышью, сообщил под конец Пичугин. — Так что, Вась, дай-ка адресочек своего друга. И вообще, кажется, на сей раз мы выловили в мутной воде довольно крупную рыбку.
 — Сколько веревочке не виться, а конец-то будет, — подытожил Андрей.
 Но тут наш содержательный разговор прервался. Постучавшись для порядка в дверь, в квартиру ввалился Егорыч. В руках у него наблюдалась не всегдашняя бутылка пива, а большой рулон ватмана. Поздоровавшись со всеми сразу, Леха, сияя как медный таз, торжественно выдал:
 — Мышь, я вот тут вам с Васькой подарок принес. Ну эта, к свадьбе, значитца. Мы с Витьком постарались. Поскольку не мог же я эта, коллеге рыцарю не сделать герб, — вид у Лехи был как у заправского экскурсовода. — Мы долго думали, что на нем, эта, должно быть и решили, что, во-первых, рыцарю положен конь. И рыцарь с конем могут пройти где угодно и победить всех подряд, и оснастка у них обязана соответствовать заданиям.
А во-вторых, прекрасная дама тоже, эта, ну, как и положено рыцарской даме, вырисовывается, значит, эта, как боевая подруга. А раз боевая, то и у нее все должно способствовать боевому духу. Но и о семье она не может забывать, поэтому с собой в поход она берет, эта, подручные средства.
И девиз у нас получился, ну как словно верный рыцарь обращается к своей рыцарше. В общем, вот! — и Егорыч развернул ватман, чтобы мы смогли проникнуться и восхититься.
Крутой заснеженный склон горы резко перетекал, а вернее сказать, просто обрывался на зеленых альпийских лугах. На вершине, как гордый орел на обломке скалы, подпирая тремя башками бездонное голубое небо, сидел Змей Горыныч. Две лапы Змея чесали макушки, соответственно, на двух головах. Третья голова свесилась вниз и смотрела на изображенное ниже.
(Все мы, не сговариваясь, почувствовали себя Горынычем, поскольку посмотреть и вправду было на что, и почесать макушку тоже очень хотелось!)
Частично облаченный в броню боевой конь стоял на… четырех лыжах! Передние ноги рыцарского скакуна юный художник-авангардист Витек Свиридов облачил в рыцарские же железные сапоги, задние — в кроссовки. Голову коняшки украшала то ли мушкетерская шляпа, то ли сомбреро с пером. Надо полагать, сей аксессуар защищал от немилосердно палящего солнца.
Сбоку, прямо к броне были приторочены запасные комплекты разнокалиберных лыж в количестве четырех штук и три ласты. Если учесть, что суммарно количество ног рыцаря и коня равнялось шести, то, по всей вероятности, остальные ласты висели с другой, отвернутой от зрителя, стороны, и сколько их там было, оставалось только догадываться. Оттуда же, торча над крупом наподобие связанных в пучок жердей от плетня, являли себя миру две хоккейных клюшки и три лыжные палки.
К хвосту лошадки был прицеплен веселенький оранжевый парашют, еще не успевший опуститься на землю и зависший над клюшками и палками.
Гордый рыцарь сэр Ланцелот запрятался в доспехи по самые уши, даже забрало было опущено, и на поверхности железа ничего человеческого не наблюдалось. Нигде, кроме ног. Ноги от коленок задрапировались в драные на пятках и пальцах носки. Носки получились разной длины и несколько отличались друг от друга по цвету и рисунку.
Видимо, благородный рыцарь так трепетно заботился о своем «немеханическом транспортном средстве», что отдал бедному четвероногому другу сапоги. И это правильно, поскольку рыцарь-то чаще всего ездит на спине коня, а конь топает ножками по камушкам.
Полубосые ноги рыцаря радостно выглядывали из лыжных креплений, а к поясу сэра Ланцелота был привязан еще один парашют, только желтый в крупный зеленый горох. Причем, парашют получился очень сильно раздутым, и создавалось впечатление, что рыцарь все еще хочет идти, а парашют отчаянно сопротивляется этому действу, и в результате Ланцелот упорно пробуксовывает на одном месте. (А вы спрашиваете — как у нас овраги получаются? Так вот и получаются, и никакие природные заморочки тут ни при чем, а все окаянные рыцари виноваты.)
За спиной сэра Ланцелота болтался огромный боевой меч, притороченный к рыцарю таким образом, что при ходьбе неизбежно лупил своего хозяина по кумполу. А еще, чтобы обозначить температуру воздуха и некоторое оледенение местности, и дать понять зрителям всю серьезность положения, кое-где на боевых доспехах искателя приключений красовались внушительные сосульки. Отсюда следует безапелляционный вывод — славные подвиги, это вам не хрен собачий.
На заснеженном склоне, кстати сказать, наличествовал и тормозной путь, оставленный рыцарем и конем. Походил он скорее на взрытую трактором траншею, чем на лыжню, по бокам от которой где вертикально, а где — несколько под углом, выглядывали из снега разной степени поломанности три лыжи. А еще чуть ниже скучала одинокая то ли забытая по рассеянности, то ли потерянная бессердечными хозяевами ласта.
 Бедный Змей Горыныч! Наверное, за всю его многовековую жизнь никто его так не озадачивал. Тут не только башку, тут что угодно чесать будешь, но ни к какому разумному выводу не придешь, сколько не чешись.
Почто сэра Ланцелота и его доблестного скакуна понесло на вершину горы да еще и к трехголовому змею, понять было совершенно невозможно, но видимо, подвиги не выбирают. Какой даден, такой и исполняешь, независимо от местоположения, климатических, географических и прочих условий.
Завершала композицию прекрасная дама, она же боевая подруга. На место встречи с любимым она прибыла на… танке! Хорошо, что хоть не на линкоре! Облачена юная леди оказалась в «косуху», краги, кожаные штаны, высокие сапоги со шпорами и мордами драконов, черный шлем викинга… в общем, самый крутой рокер «облез» бы от зависти при виде такого «прикида».
За спиной у девушки болтался лук и колчан со стрелами. Зачем это боевое снаряжение при наличии танка, Витек с Лехой, видимо, не задумались, а просто посчитали, что на всякий случай извечные эльфийские атрибуты не помешают. В правой руке барышни грозно смотрел в небо боевой… дуршлаг.
Танк был под завязку оснащен кастрюлями и сковородками и они стройными рядами висели на броне. На дуле болталось две авоськи. В одной из них соседствовали: батон колбасы (кое-где надкушенный), две буханки хлеба, кочан капусты, пучок морковки и неощипанная курица. В другой скромно и мирно расположились… базука, автомат Калашникова и лента патронов.
На башне танка, опершись на пушистый хвост, (как человек — нога на ногу, а в данном случае — лапа на лапу), сидел в лихо свернутой козырьком набок бейсболке кот Тузик с гирляндой сосисок на шее. В передних лапах кот держал кулинарную книгу, которую с интересом читал, вероятно, философски полагая, что все — преходяще, музыка — вечна, но сосиски — они и в Африке сосиски, и отдельно от котов существовать не могут, какого бы мнения на этот счет не придерживались бестолковые люди.
За всем этим великолепием мы не сразу разглядели обязательный по жанру букет цветов. Букет кокетливо свисал из зубов боевого коня. При этом конь лукаво косился на прекрасную даму, как бы намекая, мол, не заберешь, схарчу, поскольку при таком неугомонном хозяине витаминами хрен разживешься, а они для здоровья полезны, об этом даже лошади знают.
Внизу картины-герба, на травке змеилась веселенькая орденская ленточка и четким чертежным шрифтом ярко-красными буквами красовался девиз доблестного рыцаря сэра Ланцелота: «Ты, единственная!!!, сто;ишь моего благоговенья!!!». Написано это было без грамматических ошибок. Видимо создатели герба сверились со словарем на предмет «правильнописания», чтобы оное не хромало как у Винни-Пуха.
Что и говорить, слова у нас нашлись далеко не сразу, и случилось это минут через десять. Причем, первые возгласы, получились откровенно непечатными. Правда, мы попытались высказать их с восторженными интонациями и радостными улыбками. Смеяться мы не могли и отлично это понимали. Леха, видя такое бурное проявление наших эмоций, справедливо заключил, что герб не оставил нас равнодушными, и тихо просиял от счастья. Блин! Покажите мне того, кто смог бы в данных обстоятельствах вести себя безучастно, как телеграфный столб!
Хуже всех пришлось Коле Пичугину. Мало того, что он слышал «образную» речь Егорыча впервые, он ведь и предыдущего Лехиного «шедевра» не видел, и потому оказался самым неподготовленным. Сделав вид, что ему что-то попало в глаз, он чуть ли не ускоренным строевым шагом рванул в ванную, включил воду и наконец-то дал волю чувствам.
Чтобы как-то уйти от темы шедевра, творцу рыцарского герба налили коньяку и рассказали последние новости в деле Ренаты.
Доблестный рыцарь, не моргнув глазом, проглотил коньяк, закусил лимоном и искренне заверил, что и в дальнейшем на него все могут рассчитывать, и, эта, полностью положиться, а уж он и дальше будет помогать в благородных делах и стоять на страже оных от, эта, всяких посягательств.
 — Слушай, Коль, а статью о бордельной мафии можно написать? — поинтересовалась я.
 — Пока не надо, — испугался Пичугин. — Вот закончится все, тогда и пиши сколько угодно.
 — Нет, — раздумала я. — Статью я писать не буду. Я книжку напишу. Надо же когда-то за крупную форму браться, а тут такой повод. К тому же в книжке не обязательно все излагать, как было на самом деле. Многое можно опустить, многое подать под другим углом. Главное, чтобы ситуация получилась правдоподобная. А остальное — не важно.
 — А что важно? — прищурившись, спросил любимый мужчина.
 — А важно то, что за все в жизни надо платить и за счастье тоже, и, не случись этой истории, мы с тобой никогда бы не были вместе!
 — Горько! — завопил Андрей, и Пичугин с Егорычем присоединились.
 — «Горько!» будете на свадьбе кричать, — смутилась я.
 — Еще как будем, — согласился товарищ Юстас. — А сейчас пусть будет генеральная репетиция.
Заславский тоже почему-то смутился, но эти паразиты, несмотря на все наши протесты, вынудили нас таки прорепетировать.
…Однако, как пишут в книжках, это совсем уже другая история…




ЭПИЛОГ

Церквушку на краю деревни отстроили заново, обновили иконостас, возобновили службы.
Идя к заутрене 1 мая, молодой священник с удивлением обнаружил, что небольшой холмик на подворье у самой ограды покрылся луговыми цветами. Вокруг церкви еще мать-и-мачеха не отцвела и только-только проклюнулись одуванчики. А тут белые с желтыми горошками сердцевинок ромашки, раскрывшись, тянули к солнцу тонкие лепестки, и покачивались под ветром изящные колокольчики.
Священник перекрестился и прочел благодарственную молитву. А потом вспомнил рассказы стариков. Значит, произошло что-то хорошее, решил он, и снова посмотрел на холмик. И то ли почудилось, то ли вправду услышал в шелесте травы неизвестно кем произнесенное благословение и напутствие: «Мир вам, люди. Отныне и навсегда…».