Альманах Двойной тариф вып. 10 электронная версия

Перед вами – уже десятый выпуск Альманаха, его прозаическая часть.
• Поэтическая версия опубликована на стихире. Привожу ссылку.

http://www.stihi.ru/2017/05/23/9816

Задумав его, мы с Алиной Дольской, даже не предполагали, что
доживем до юбилейного номера. До того мы издали две совместные
книжки – «Ведьмин грех» и «Пари по Фрейду», обложки оформила
Ирина Дремина. Но это были романы. А рассказы? Они ведь тоже найти своего читателя.

Много прекрасных авторов, и мы решили…. И вышло то, что вышло.
Оригинальный дизайн обложки разработала Ирина Дремина, и он уже стал настоящим брендом. В работе над первым выпуском нас поддержала Вера Мосова. Впоследствии в состав редколлегии вошла Алла Изрина.

Свое название альманах получил по рассказу Алины Дольской, опубликованном в первом номере. В нем были произведения всего шести авторов. Но со временем их число росло, и расширялась география. Наши авторы представляют регионы России, ближнее и дальнее зарубежье.

Наряду с членами творческих союзов – СП России, Российского СП, межрегионального СП России, СП Ленинградской области и СПб,… участники и руководители ЛИТО, переводчиков, представлены произведения авторов, для которых проза и поэзия стали не только хобби.
Многие авторы стали лауреатами творческих конкурсов, в апреле этого года Изабелла Кроткова стала лауреатом всероссийского конкурса имени В.Г.Короленко (рассказ «Младшая сестра Бога»). Впрочем, у неё это не первая заслуженная награда – "Досчитай до десяти" занял первое место на международном конкурсе "Ковдория. Большой финал" в номинации "Полнолуние".
Эльфрида Бервальд стала лауреатом 2 премии международного конкурса "Золотое сердце».
Наши искренние поздравления лауреатам.
Список лауреатов можно продолжать, и хотелось бы рассказать о каждом, но тогда для произведений не останется места. Шутка, конечно.
Но самой большой наградой является отзывы и интерес читателей. И хорошо, что наши авторы публикуются не только в Альманахе, но и в других изданиях, участвуют в совершенно неожиданных проектах. А Мария Наклейщикова стала председателем Ставропольского отделения Международного союза поэтов.

***

На прозе или стихире, а также других литературных сайтах можно найти произведения всех авторов альманаха, достаточно обратиться к поисковику. И никто не будет разочарован. Читайте, и пишите отзывы и рецензии.

***

Альманах – не журнал, и поэтому периодичность выхода не регламентируется. Все зависит от количества и качества представленных материалов.

В этом номере представлены рассказы Алины Дольской, Михаила Боярова Александра Бутузова, Алины Даниловой, Германа Лёна, Амалии Фархадовой, Тэн Томилиной, Валерия Железнова, Никиты Залётова, Михай, Тамары Залесской, очерк Бориса Готмана про Норвежский Сталхейм.

***
Алина Дольская (Брянск)

Девочка по вызову

Душный переполненный зал расчётного центра. Кондиционер не работает, на улице жара. Кассир-оператор виновато разводит руками:

– Извините, сбой в программе. Временно прекращаю принимать платежи. Придётся подождать.

По очереди проносится недовольный ропот. Несколько человек нервно покидают помещение. Кто-то лениво тянется к стеллажу с журналами. Пожилая женщина с одышкой усаживается на стул, обмахиваясь газетой.

У кого-то звонит телефон. Через минуту в конце очереди раздаётся бодрый женский голос. (Как мне показалось, слишком бодрый и звонкий). По первым произнесённым фразам становится понятно, это надолго. Сейчас придётся ещё выслушивать глупую болтовню какой-нибудь куколки Барби.

– Да, Лида-а! Ли-идочка! Нет, не выезжала. Тут такая очередь! Хотела заплатить за квартиру. Да не хочу я через терминал, боюсь сломать ногти. Как какие!? Ты ещё не знаешь? Я же сделала себе акриловые ногти. Такие длинные, овальной формы. Какого цвета? Разумеется, под естественный оттенок. Это что-то! Краасоота!

Я почему-то представила себе Эллочку-людоедочку и мысленно передразнила: «Красота! Блеск! Жуть!». Милая прелестница продолжала невинно щебетать, напрягая акриловыми ногтями толпу присутствующих.

– Правда, Изольде не понравилось. Что ты? Ты же знаешь Изольду. Вечно брюзжит. Я сейчас для них потерянный человек. Как почему? Мы же по субботам ходим с девочками в баню. И какая из меня теперь парильщица? Мои ногти и веник?! Ха!! Нет, бассейн по четвергам.

Когда же ты заткнёшься вместе со своими ногтями, своей Лидочкой и своей Изольдой?

– Сколько стоят? Неважно, сколько стоят. Конечно, дорого. Кто денег дал? Димка! Димочка! Он же меня обожает! Подлиза ещё тот! Очередной презент. Да-а... Разве я не заслужила?

Толпа начала тихо постанывать, отпуская в сторону невидимой собеседницы смешки и колкости. Обожаемая Димкой болтушка, не обращая на нас внимания и поглощённая увлекательной беседой, капризно повысила голос:

– А я что, за просто так им девочкой по вызову нанималась? Раз в неделю? До ночи?

Все резко замолчали. Спинным мозгом я почувствовала, как стоящие позади люди притихли, и стали с любопытством оглядываться на порочную щебетунью.
– Я же по воскресеньям с внуками сижу. Они меня вызывают, я всё бросаю и мухой к ним! Всё лето на даче. «Мы боимся за твоё здоровье, мамочка»… (насмешливым тоном, видимо, подражая Димке).

Ещё и на грядках успеваю чего-нибудь покопать. Там у меня такие цветы! Ты видела мои цветы? Это же чудо! Вот Димка и нашёл способ оторвать меня от земли. Записал меня в салон красоты к знакомой маникюрше. Они считают, что физические нагрузки мне вредны.

Я напряглась. С внуками?

– Да, Лидочка, ты права. Димка у меня жалостливый. Это потому, что младший. Не то, что Генка. Да, который теперь в Москве в академии преподаёт. Он ведь сам недавно дедом стал. Говорит, я тебе, мама, своих внуков не доверю. Ты их ещё курить научишь и матом ругаться. Ой... ой... ой! Напугал! Подумаешь, жалось какая! Можно подумать, мне прямо делать нечего, только с правнуками возиться. Сами все вокруг меня вечно вьются, как пчёлы вокруг своей королевы. Стоит из дома на полдня уехать, телефон разрывается. Вот и сейчас, прости, вторая линия…

Я оглянулась. Очередь неестественно разворачивалась в обратную сторону.

– А что здоровье, Лидочка?! В мои-то годы? Ну, какое там здоровье? Поберечь себя? Да некогда мне врачам деньги носить. Я их лучше в карты проиграю. Да, преферанс у нас по пятницам. У меня дома. И Иван Егорович стал на рюмочку чая заглядывать. Ну, ты же знаешь Ивана Егоровича. Какой красавец! Кстати, овдовел недавно…

В зале воцарилась гробовая тишина. Стоящие люди уже давно без стеснения оглядывались, рассматривая любительницу преферанса.

– Нет, не стыдно. Мне уже всё можно. Да что вы всю жизнь всё меня воспитываете?! Говорят, Бог каждую минуту смотрит на нас. Жить надо так, чтоб Ему было интересно…

Последними словами, которые она произнесла, были: «Вот я и пытаюсь». Но очередь, с восхищением пропуская её вперёд, (кассир-оператор начала работать) расступилась и дружно громко зааплодировала.
ЕЙ! ВЕЛИКОЙ ЖЕНЩИНЕ!
НАСТОЯЩЕЙ КОРОЛЕВЕ!


Михаил Бояров, Алина Дольская

Муха

Мухе очень хотелось быть большой злой собакой. Маленький хилый щенок старательно открывал пасть, когда Петрович протягивал к нему руку и пытался тявкать. Но вместо звуков розовое горло с белыми острыми зубками издавало странное жужжание.

– Да больная собачонка-то, того и гляди Богу душу отдаст, – тяжело вздыхал Василий Васильевич, наблюдая, как Петрович, обмакивая в молоко кусочки хлеба, пытался её кормить.

– Единственная из всего помёта и осталась. Кто-то избавиться от щенков хотел. Вывез на окраину города на погибель. Видишь, как отощала. Мне про неё рабочие рассказали. Начали котлован рыть под строительство базы, нашли в кустах, не то облезлого крысёныша, не то хилого зайчонка.

Муха силилась глотать размокшие куски, но быстро устав, виновато опускала голову на лапы и сразу же засыпала. Петрович бережно укладывал её на старый свитер, относил к выступу возле крыльца своей сторожки.

– Ничего, стройка – дело долгое. Я её быстро на ноги поставлю. Всё мне по ночам веселее будет.

– Может, ещё и гавкать научишь, – скептически хмыкнул Василий Васильевич, подзывая рукой бригадира.

– Гавкать каждая собака умеет. А вот моя Муха – жужжит. Это тебе не шухры-мухры…
– Да подохнет твой крысёныш, – недоверчиво оскалился подошедший Сергей, прикуривая сигарету.

– Не подохнет! Поправится. Это ж волкодав вылитый,– гордо выпалил старик, стукнув себя кулаком в грудь, и сам рассмеялся внезапному хвастовству.

Муха, действительно, начала поправляться и вскоре превратилась в посредственную дворовую собачонку, настолько внешне некрасивую, что не могла ничего вызывать, кроме жалости и сострадания. Единственным её отличием от других беспородных дворняг, шныряющих мимо в поисках еды, была привычка всегда находиться на своём месте.

Когда жизнь на стройке закипела, рабочие стали сверять по ней часы. Ровно в восемь утра собака встречала их у ворот. В час дня устраивалась недалеко от старой перевёрнутой бочки, вокруг которой обычно собирались все на обед. В пять вечера её наблюдательным пунктом становилось местечко на выходе.

– Муха, голос! – посмеивались молодые ребята в спецовках, насыпая ей принесённые из дома объедки.

Муха послушно поднимала морду и начинала жужжать, повиливая хвостом.

– Стрекоза прямо! – одобрительно трепал её кто-нибудь по отрастающей шёрстке.

– Да шмель вылитый…

– А может у неё там моторчик? – присаживались на корточки строители. Начинали тормошить и гладить Муху, пытающуюся лизать всех поочерёдно, и отпускали, только увидев Петровича.

– А ну не баловать мне животное!

– Петрович! Да ты никак решил из неё сторожевую овчарку сделать?
– А то! С моими больными ногами и плохим зрением, такая смышленая собачка просто находка. Что мы её всем миром не прокормим?

– Да не вопрос, Петрович! Ей, подлизе, каждый что-нибудь из дому несёт.

Муха быстро набирала вес. Никто толком не мог определить её породу, но то, что она обладала характером и умом, стало заметно сразу. Собака легко научилась узнавать своих, о приближении чужих сообщала заранее нудным и тихим рычанием.

Усаживаясь поодаль обедающих людей, демонстративно отворачивалась в сторону, всем своим видом показывая презрение к вкусно пахнущим кускам. Когда в её сторону летели обрезки колбасы, нехотя поворачивалась, осторожно нюхала воздух, словно размышляя, стоит ли связываться и лениво заглатывала лакомство. Не теряя достоинства, как настоящая леди.

– Прямо одолжение делает…

– Вот именно, – самодовольно ухмылялся Петрович под восторженные возгласы мужиков, – она у меня девушка воспитанная, не смотрите, что дворняга безродная. Я ей уже и будку рядом со сторожкой смастерил. Первую зиму вместе и перезимуем.

– О приданном заботишься! Папаша! – наперебой отпуская сальные шутки, ржали мужики, – гляди, принесёт тебе по весне потомство, дедом станешь!

– А что? Муха у меня красавица. Вон глазки, какие умные. А шерсть со временем нарастёт, были бы кожа да кости.
На удивление всем собака прекрасно поддавалась дрессировке. И Петрович, давно изучивший её повадки, уже через год мог по праву гордиться своей любимицей. Открывая в непогоду дверь сторожки, он громко звал:
– Муха! Склады!!
Собака быстро выбегала из будки, независимо от того, лил ли проливной дождь или шёл мокрый снег, и бежала вдоль забора всей базы, тщательно принюхиваясь и прислушиваясь.

– Что там? Спокойно? – всматривался в непроглядную темень сторож, ожидая собаку. Она появлялась через пять-семь минут и преданно виляла хвостом.

– Порядок, значит. А теперь контейнер, Муха! Контейнер!

Муха снова убегала прочь, на этот раз ей предстояло проверить огромный железный шкаф, не представляющей лично для неё никакого интереса. Что могло быть интересного в железке, в который не могли прощемиться даже полевые мыши?

– Тихо там, Муха? – собака виляла хвостом. Если бы Петрович мог видеть в темноте, то обязательно бы заметил,– Муха улыбалась. Контейнер! Нашёл, о чём беспокоиться.

– Ты мне не хихикай! – пытался сохранить назидательный тон Петрович,– знаю я, что он надёжно заперт. А у соседей вон болгаркой гаражные ворота вскрыли, да. И машину-то угнали. А у нас там материальные ценности, сама понимаешь. На службе мы!

Муха понимала, опускала к земле морду и прикрывала лапами. Недавно построенная база, на территории которой её нашли полумертвым подкидышем, занималась оптовой торговлей бытовой химии. Запах стиральных порошков и прочей ерунды Муха не любила.

– Ладно, знаю, знаю, а баки проверишь?

Муха отворачивалась в сторону, всем видом показывая, что не слышит команды.

– Ты мне под дурочку не коси! Муха! Проверь баки! Баки!

Собака обречённо плелась в сторону баков с пищевыми и промышленными отходами и, приподнимаясь на задние лапы, принюхивалась. Ощутив еле заметное колебание воздуха, она напрягалась, шерсть на спине вставала дыбом. Муха принимала охотничью стойку и, зарычав, замирала в ожидании Петровича.
– Что, опять котёнка приблудного учуяла? – накинув брезентовый плащ, Петрович на всякий случай направлялся к бакам, – смотри, вон на дереве два зелёных огонька горят. Чего меня звала бестолку? Безобидный котёнок… забыла, какой сама была?
И, ругнувшись, плёлся в свою сторожку. И это нормально? Рыжий комок лохматой шерсти, повадившийся лазить в их бак, не представляла для Петровича никакой угрозы, в то время как она, Муха ненавидела его лютой ненавистью с тех пор, как они впервые стали из-за него ругаться.
Петрович упорно не хотел реагировать на эту рыжую тварь и был недоволен, когда Муха предупреждала о её присутствии.

Этому надо было положить конец. С наступлением ночи Муха стала укладываться недалеко от контейнера, поджидая ночного воришку. И, услышав мягкое царапанье, безошибочно точно определяла, с какой стороны бака он пытался забраться на кучу мусора и объедков.

Несколько раз ей удавалось броситься на него и даже схватить зубами за хвост, но котёнок благополучно пролезал в щель между двумя бетонными плитами, и, оказавшись в безопасности, занимал оборону.

Щель в заборе не позволяла Мухе выбраться наружу. Она могла просунуть в неё только нос. Котёнок, с другой стороны, сразу начинал бить по нему лапой. Всё происходило в полной тишине, без единого звука.

Посрамлённая Муха несколько раз застревала в ненавистной щели, а потом ухитрилась сделать подкоп. Благо эту щель за контейнерами никто не мог увидеть снаружи. Через неделю Муха вырыла такую огромную дыру, в которую могла уже пролезать, не задевая собственных ушей.

Наконец ей представилась возможность беспрепятственно попадать на нейтральную территорию в дачный посёлок. Но глупый котёнок и не собирался убегать. Он снова принялся колошматить Муху по носу. А когда обалдевшая собака попыталась пробежаться по близлежащим окрестностям, увязался вслед за ней. Как увязываются в многодетной семье младшие за старшими братьями.

Так у Мухи появился новый друг. Вернее, подруга, пушистая рыжая кошечка. Красавица.

Больше всего на свете Муха любила сыр. Однажды, ранним утром, почуяв запах лошади, чужих людей и опасности, собака стала так отчаянно бросаться на ворота и рычать, что расцарапала в кровь лапы. Из-за забора в её сторону полетел увесистый кусок ароматной колбасы.

Она не притронулась к угощенью и бросилась к сторожке, в которой крепко спал Петрович. Непрошенные гости несли в себе угрозу. В воздухе пахло бедой. Один из трёх стоящих за воротами начал осторожно взламывать замок. Муха снова бросилась к сторожке и, отчаявшись разбудить сторожа, прыгнула с размаху на окно.

Задребезжавшие от удара сильных лап стёкла сделали своё дело. Петрович включил свет и, кряхтя, вышел на крыльцо. Утром она стала героем дня. Петрович с гордостью рассказывал, как они с Мухой спугнули приехавших цыган.

Он сам видел спешно отъезжающую телегу, нагруженную железками и разным скарбом.

– Да очень-то они испугались тебя и твоей моськи, – горячо обсуждали новость рабочие, – дали бы тебе по голове и собачонку придушили двумя пальцами.

– Как пить, дали бы, – подставлял стакан под заслуженные сто грамм Петрович, – только я сразу понял, в чём дело, и, выйдя на крыльцо, стал в милицию звонить. Громко, чтоб слышали.

– Вот это правильно!

– Ай да Муха!

– А правду говорят, гостей твоих ночных перехватили? Они попались в аккурат выехавшему навстречу наряду полиции? И было на телеге разного добра наворованного?
– А то! Чёсом работали, видно, заезжие. Начали с соседних дач и сюда поживиться завернули.

– А не они ли сторожа из ларька на въезде долбанули? Товар-то весь выгребли…

– А кто знает? Там разберутся…

– Да если бы не Муха…

– Это точно.

– Муха! Умница!

– Я вам говорил, Муха – не просто дворняга. В ней породы больше, чем у какой-нибудь элитной чистокровки. Мы с ней разговариваем иногда. Она мне отвечает. Умора-а…

– Ты бы пил меньше, Петрович!

– Нет, не словами, конечно. Я просто понимаю, что она думает. А иногда она хихикает надо мной.

– Хихикает? – напряглись мужики, обступая его.

– Это когда ей меня обмануть удаётся. Повадилась ночью за территорию базы бегать, под утро возвращается довольная, и хихикает, что я мол, её отсутствия не заметил.

– Всё, баста! Не наливать старику больше.

В тот день Мухе купили огромный кусок сыра. И прежде чем куснуть ароматный жёлтый бок в дырках, она долго его лизала, блаженно прикрывая глаза. А наблюдавший за ней Петрович довольно улыбался в седые усы. Жизнь хороша!

Ночью Муха снова бегала к баку с пищевыми отходами. Перекормленная и заласканная с утра собака улеглась подле бака, поджидая кошку. С некоторых пор между ними завязалась что-то похожее на соседские отношения. Ночные прогулки по соседним окрестностям сделали их друзьями. Мухе было любопытно наблюдать, как кошка рылась в баке, аккуратно выбирая из целлофановых пакетов объедки, а потом уходила по сукам разросшегося дуба.

Конечно, кошка не могла не знать о событиях минувшей ночи. Об этом знали все. Но рыжая шёрстка безразлично взирала на собаку, не предпринимала никаких попыток хоть как-то выразить своё восхищение и не найдя ничего вкусного, спрыгнув на землю, направилась к Мухиной будке. Собака жалобно заскулила.

И это называлось благодарностью за геройский поступок? Опустить морду в чужую миску? И позариться на наградной сыр?! Зачем такие друзья? Зачем?!

Со временем Рыжая обнаглела до такой степени, что повадилась постоянно прикармливаться Мухиной едой. Чувствуя её приближение, Муха недовольно рычала, не высовывая морду из будки. Впрочем, не очень громко, опасаясь, что Петрович услышит и снова начнёт её ругать. И случилось самое худшее.

Как-то раз, когда шёл проливной дождь, выйдя на крыльцо сторожки, Петрович увидел кошку. Собака невольно навострила уши, ожидая трагической развязки и переживая за Рыжую. Но старик весело прищурился.

– Так вот кто по нашим бакам лазит по ночам. Ты смотри, какая пушистая. Прямо лиса Алиса. Да она ещё котёнок. Иди ко мне, я тебе молочка налью. Не бойся, Алиска… иди ко мне, кис-кис-кис, – издал он губам несколько странных звуков. Кошка, пугливо озираясь, и прижимаясь к земле, медленно пошла к человеку.

Алиска?! Муха не знала, что такое лиса и что такое котёнок. Но то, с какой нежностью хозяин произнёс это слово, вызвало у неё беспричинную грусть.

Вскоре Алиска стала полноправной хозяйкой сторожки. Муха боялась, что Алиска, допущенная туда, куда собаке вход был строго запрещён, припомнит ей старые обиды. Но кошка, несмотря на то, что Петрович кормил её, по-прежнему доверчиво подходила днём к собачьей миске, пока Муха была на привязи, и словно дожидаясь, пока собаку спустят с цепи, ложилась рядом, всем свои видом выражая поддержку и сочувствие.
Иногда они по-прежнему начинали играть. Рыжая, приподнимаясь на задние лапы, начинала долбить Муху по носу. Та, рыча, убегала в будку. Алиска бросалась за ней, начиналась потасовка и возня. Муха не выдерживала натиска и сдавалась.

Если по каким-то причинам Петрович долго не появлялся на работе, Алиска бесцеремонно зализала ночью к Мухе и, свернувшись клубком у неё под боком, засыпала. А может, это и есть счастье?

– Да ты никак Алиску тоже прилюбила? – посмеивался Петрович, наблюдая, как Муха спокойно позволяет кошке вытворять чёрт знает что.

Алиска бесцеремонно влезала на голову спящей собаке, кусала её за уши, вгрызалась в собачий ошейник, и вдруг, сменив игривое настроение на серьёзное, принималась усердно вылизывать ей морду.

– Петрович! Ну, ты, мать твою, Куклачёв прямо! Да где ж такое видано? Чтоб собака с кошкой жили под одной крышей? – удивлялись мужики.

– А что им делить? Они ведь не люди, которые за кусок друг другу горло перегрызут. Да и росли, считай, вместе. Муха-то сначала на Алиску порыкивала. А теперь вон видишь, скучает по ней. Если шельма рыжая по свои кошачьим делам долго где бегает, та уже скулит.

– Да ладно, заливать-то…

– А ты сам посмотри, – разгорячился Петрович, повернулся в сторону будки, где днём отсыпалась Муха, лениво наблюдая за снующими по территории базы людьми, и нарочно громко позвал:

– Алиска! Кис…кис…где наша девочка…

Муха навострила уши, вздрогнула, оживилась, радостно подскочила, вылетела из будки и уставилась на открытые ворота, единственное место, в которое просматривалась чужая территория, куда часто убегала гулять Алиска.

Стала рваться с цепи, оглядывалась на Петровича: хозяин, опусти! там, мол, Алиска.

– Прямо кино, – в задумчивости замолкали мужики.

– А вот волнуется она так, только если Алиска где-то недалеко. Да вон рыжий хвост в кустах мелькает. За стрекозами охотится. Щас если начну Муху громко звать, точно прибежит.

– Ага. За стрекозами охотится, как же. Там кот чёрный чей-то жирный, с соседней дачи к ней ходить повадился. Кувыркается с ним твоя Алиска.

Петрович потушил сигарету, вмял бычок в старую консервную банку.

– Нет, рано ей ещё.

– Ра-ано-о,– передразнил настырный собеседник, – прямо спрашивать тебя будет. Природа своё возьмёт, и поминай, как звали. Все они, сучки такие. Пригреешь их, приютишь, накормишь, а они…

Старик резко повернулся в сторону бросившего хлёсткую фразу.

– Да ладно, Петрович! Набычился сразу! Ты вот подумай, что делать с ними станешь, когда съезжать придётся. Базу-то говорят, продавать придётся. И нас всех метлой отсюда. Благоверная твоя тебя на порог с ними не пустит.

– А что мужики, плохо так всё? – подался вперёд старик.

– Сказывали, хозяин базы разорился. А место это кто-то хочет занять под коттеджный посёлок.

– Да не разорился. Это под него копать стали, чтоб землю освободил, – зло выругавшись, добавил кто-то, – у них сейчас это запросто.

– Хрен редьки не слаще. Попрут нас отсюда.

– Ты бы кормить животных перестал, может сами уйдут.

– Да как это? – нахохлился Петрович, – как не кормить? Что я фашист, что ли?

– Смотри Петрович, потом ещё хуже будет.

Через некоторое время Алиска действительно пропала. Петровичу передали, её видели возле старого магазина. Кто-то сказал, кошка прижилась на заброшенной даче и стала толстой и сытой. Возможно, ей действительно было пора производить собственное потомство. Но старик опасался, что она могла погибнуть под колёсами приезжающих сюда машин. И был уверен, случись такое, ребята никогда бы не сказали ему, а стали бы убеждать, что с ней всё хорошо. Муха тосковала по кошке. Она продолжала ждать и встречать Алиску, хотя хозяин с некоторых пор перестал называть её имя. Он вынес из сторожки кошачью посуду, Алискину подстилку и понуро отнёс к тому самому баку с отходами, где она когда-то впервые увидела приблудного котёнка. В тот день Муха впервые сорвалась с цепи, и, не обращая внимания на окрики Петровича, бросилась за ворота.

Муха рыскала по всем закоулкам гаражей, оббежала соседние дачи, обыскала мусорную свалку и заброшенные дома. Алиски нигде не было. Но Муха точно знала, Алиска где-то рядом, с минуты на минуту из-за угла появится рыжий пушистый хвост. А потом и она сама…кубарем, вприпрыжку бросится к будке, и к своей миске. Разве семья, это не то, где тебя всегда ждут?

Муха перестала прикасаться к своей еде. На тот случай, если бы Алиска вернулась. Но она не возвращалась. Она не пришла даже когда выпал первый снег.


Иногда старик и собака вместе сидели возле ворот и подолгу смотрели на дорогу.

– Где теперь наша Алиска? – спрашивал Петрович.

Муха тихо скулила, на всякий случай поднимала голову, прислушиваясь. Ей хотелось сказать, что Алиска жива и обязательно вернётся, но, похоже, старик ей не верил. И теперь, спуская Муху с цепи на ночь, не усаживался на крыльцо, как раньше, чтобы понаблюдать за их проделками. Он всё чаще отворачивался, когда собака, встав на передние лапы, заглядывала ему в глаза, пытаясь лизнуть щеку. Муха понимала, что видимо, сделала что-то не то, раз хозяин так печален. Но чувствуя его тревогу и грусть, начинала грустить вместе с ним.

– Эх, Муха, умница ты моя, прости старика, прости, сильно виноват я перед тобой, – вздыхал Петрович, – ничем помочь тебе не смогу. Верой и правдой ты прослужила мне несколько лет, а вот, поди, расстаться придётся. Базу нашу за долги продают.

А новый хозяин наймёт другую охрану, говорят, по всему периметру будут видеокамеры. И наблюдать за всем будет по компьютеру один человек. А мы с тобой тут совсем не нужны.

Муха поднимала голову, жалобно скулила.

– Ты прости меня, прости, взять с собой не могу, сами с Ильиничной всю жизнь в хрущёвке ютимся, да дети взрослые с нами. Ну, куда мне ещё собаку?

Муха виляла хвостом, выражая согласие со словами, значения которых не понимала.

– Вот ребят просил помочь пристроить тебя в хорошие руки. Да дела никому нет. Сами теперь новую работу ищут, – старик жалобно заглядывал Мухе в глаза, пытаясь прочесть в них прощение за свои несуществующие грехи, – кто б мог подумать, Муха, что за эту территорию такие войны разгорятся? Говорят, до суда дело дошло. Старый хозяин съезжать не хочет, а новый уже технику сюда сгоняет.
Петрович снял ошейник, погладил Муху и очень медленно, так, чтоб она видела, понёс ошейник к баку с отходами. Собака заволновалась. Она помнила, что вещи, выкинутые Петровичем в этот ящик, обозначают какую-то утрату или потерю.
– Ты не приходи сюда больше, – он вытер тыльной стороной ладони морщинистое лицо и распахнув ворота настежь, крикнул, – иди… иди… нельзя здесь больше. Новый хозяин велел всё убрать, и собаку, и будку. Сторожку мою тоже через неделю под ковш.
Растерявшаяся Муха юлила у старика под ногами, пытаясь играть с ним, но когда он выкрикнул:
– Алиска! Где наша Алиса? – бросилась по привычке в сторону дороги, пытаясь рассмотреть рыжий торчащий хвост, а когда оглянулась, ворота были плотно закрыты. Несколько часов Муха жалобно скулила, скреблась лапами, просилась к Петровичу. А рано утром, когда выезжающая с базы газель остановилась, быстро юркнула в проём между машиной и воротами, но стоящий рядом Петрович впервые замахнулся на неё и пнул ногой.
– Нельзя сюда! Прочь! Пшла-а…– и хватаясь за сердце, заплакал.
– Ладно, старик, подожди, – успокоил выпрыгнувший из кабинки водитель, – заберу твою Муху с собой. У меня родственники в деревне, в соседней области. Как разу туда еду. Он приоткрыл дверь, достал из пакета свёрток, развернул, кинул в салон машины и, повернувшись к забившейся под колёса собаке, крикнул:
– Сыр! Муха, там сыр…
Зная человека в лицо, и привыкшая к тому, что командировочные часто привозили ей лакомства, собака доверчиво запрыгнула в салон, принюхиваясь к полу, а найдя заветный жёлтый кусок с дырками, принялась жадно его облизывать.
Дверь резко захлопнулась. Оказавшись запертой, Муха прислушалась и вдруг заволновалась.
– Да успокойся, Петрович, – донеслось откуда-то с улицы, – нельзя в городе её оставить, она всё равно будет сюда возвращаться. Пока её будка здесь. И ты.
Петрович сидел на крыльце сторожки. Шмыгал носом, вытирал мокрые глаза, щурился на солнце, мял в дрожащих руках сигарету.
– Я Муху ударил… ударил…
– Умная собака нигде не пропадёт… ну что ты, в самом деле, сердце рвёшь? У моих Муха не приживётся, так может к дачным пристроиться. Она же ещё молодая собака. Нельзя вам здесь оставаться. Приедут ночью какие-нибудь отморозки, подпалят всё на фиг, и разбираться никто не станет. Шёл бы ты и сам домой от греха подальше.

– Не могу, мне ещё два дня сторожить. Прости, Муха… прости…

– Вот упёртый! Ладно, дед, поехал я. Муха голос твой услышала, рвётся в салоне, боюсь, коробки с товаром мне порвёт.

Водитель ловко запрыгнул в кабину, мягко нажал на газ. Газель тронулась с места. Старик махнул рукой, отвернулся. Потом неожиданно приподнялся, рванулся было в сторону отъезжающей машины, в которой бесновалась Муха, но сник, устало опустился на порог.

– Муха... умница моя… прости старика… прости. …

Весь следующий день, Муха, оказавшись запертой в машине, тихо скулила. В салоне стояло поставленное для неё ведро с чистой водой, а в коробке была насыпана собачья еда. Под вечер машина остановилась. Приоткрыв дверь, водитель дружелюбно сказал:

– Приехали, красавица. Выпрыгивай скорее, осматривай свои новые владения.

Муха спрыгнула, несколько минут постояла, затравленно озираясь, потом стремглав бросилась к соседним кустам.

– Ты уж извини, что в дороге тебя не выгуливал. Боялся, что назад рванёшь. Да стой же ты! Муха! Муха!!! Куда! Назад! Ко мне!! Вот чёртова собака!

Муха очень долго бежала. Она бежала так долго, что почувствовала боль в подушечках лап. Она остановилась только однажды, под утро, чтоб попить воды в придорожном ручье. Вода была прохладной и вкусной. Утолив жажду, она ощутила голод. Но вдоль трассы были только поля и перелески, а свернуть на просёлочную дорогу, чтоб поискать еды, она не могла.

Если бы Муха могла размышлять, она спросила бы себя, стоит ли ей так спешить туда, откуда её увезли? И надо ли возвращаться в то место, из которого её выгнали? Но Муха не умела размышлять. Она совершенно точно знала, что должна вернуться, потому что там остались старик и Алиска.

Свернувшись калачиком, собака заснула и проспала до полудня. Как только солнце начало припекать, она снова бросилась в путь. Следующий участок дороги оказался сложным. Это была трасса, по которой проносились машины. Муха бежала по обочине, прижимаясь к самому краю. Иногда ей попадались выброшенные из окон машин куски хлеба. Муха останавливалась, грызла чёрствые засохшие корки и продолжала путь.

Ближе к вечеру она ощутила знакомый запах. Этот запах она узнала бы из тысячи. Так пахло место на окраине города, где размещались гаражи и склады. Наконец её лапы коснулись дроги, на которую они иногда выбегали с Алиской. Муха резко остановилась, втянула чёрным носом воздух, заскулила, прижала к голове уши. В воздухе пахло гарью. Откуда-то издалека в небо поднимался чёрный дым. Небо горело. Муха видела отблески пламени. Огонь бушевал над тем местом, где был её собачий дом. Звериный инстинкт запрещал ей двигаться дальше. Она задрала голову вверх и протяжно завыла.

…Петрович, передвигая ватные ноги, пытался ползти вдоль забора. Тяжёлая голова гудела, а дышать становилось труднее. Ильинична всегда говорила, что ему нельзя пить. Он и не пил много. А сегодня, в последний рабочий день, не удержался, расчётные получил, и с ребятами распрощался.

Даже ключи от всех помещений мастеру отдал, чтоб тот вернул хозяину при встрече. Посидели они с мужиками хорошо, вокруг той самой перевёрнутой бочки. Петрович помнил, что когда все стали собираться домой, он в сторожку пошёл, чтоб свои вещи забрать, да по привычки прикорнул на стареньком диване. И провалился в глубокий сон.

Вероятно, водители, собирающиеся домой и находящиеся в подпитии, попросту забыли о Петровиче. Заговорились, ударились в воспоминания, как это часто бывает. Нет человека, может, ушёл раньше времени из-за стола, с кем не бывает. А проверить сторожку никому и в голову не пришло. Закрыли все двери и ворота, как полагается, да и уехали всей гурьбой на вызванном маршрутном такси.

Заснувший в сторожке Петрович не мог видеть подъехавшую поздно вечером машину, из которой вылезли двое подростков с канистрами. Они обошли базу, подёргали увесистый надёжный замок на воротах, облили бензином забор и подожгли. Поднявшийся ветер в несколько секунд раздул пламя и погнал на собачью будку и деревянную постройку.

Проснувшийся от удушья старик с перепугу даже не сообразил, что надо позвонить по телефону. Выбежал на улицу и оторопел. Он находился в огненном кольце. Кричать и звать на помощь – бесполезно. Сухая трава начала гореть под ногами. Старик от отчаяния заплакал. Он упал на колени, закрыл голову руками и запричитал. В ту же секунду его лица коснулся влажный собачий язык. Муха, тяжело дыша и широко открыв пасть, стоя рядом и вздрагивая от треска горящих брёвен, жалась к человеку.

– Муха!? Ты как тут? Зачем? – Петрович, не вставая, прижал собаку к себе, – пропали мы Муха, пропали, заперты ворота… через минуту-другую всё полыхнёт… не выбраться!

Собака оскалилась и зарычала, вырываясь.

– О, запах учуяла, – пьяно размазывая слёзы по щекам, выкрикнул Петрович, – ты, Муха, прямо как Ильинична моя, алкоголь за версту чуешь и нос воротишь. Ой, пропали мы, Муха…

Муха рыча, стала хватать Старика за рукав, и, упираясь лапами в землю, тащить в сторону контейнера, ещё не охваченного огнём. Петрович с трудом поднялся, поддаваясь её натиску.

– Ты никак про ошейник свой вспомнила? Муха! Да подожди ты! Сгорим ведь заживо… не до ошейника твоего…

Собака вырвалась и, запрыгнув на бак, быстро юркнула в подкоп между забором.
– Муха! Муха… – озираясь, позвал Петрович, вглядываясь в темноту, расцвеченную всполохами огня, – где ты? Муха-а!
За пылающим забором раздался громкий собачий лай. Через минуту собака снова появилась на верху контейнера и зарычала на Петровича.
– Я понял, Муха… ты выбралась… только как я.
Собака снова спрыгнула на землю и начала хватать старика за штанину, требуя предпринять хоть какие-то действия.

Петрович увидел стоящее рядом колесо, подставил к контейнеру, взобрался на него и осторожно слез вслед за юркнувшей вниз собакой. Обнаруженный им лаз оказался маловат, но это была единственная возможность. Старик схватил кусок обрезанной доски и стал рыть сухую землю. Муха, пролезшая в него первой, разрывала лаз своими когтями с другой стороны.

Через некоторое время Петрович, перепачканный сажей, расцарапавший в кровь руки и разорвавший рубаху, был на свободе. Несколько минут он, упав ничком на землю, пытался отдышаться, потом, не в силах подняться на ноги, стал ползти вперёд. К баку уже подобралось пламя и в лаз, который они благополучно покинули, заглядывали алчные огненные языки.

Когда Петрович добрался до безопасного места, и сел, прислонившись спиной к дереву, Муха снова лизнула его по щеке, и послушно улеглась рядом.

– Так вот значит, как вы с Алиской выбирались? Через лаз под забором? – усмехнулся в усы старик, положил голову на собачий загривок, потрепал её, погладил.

Услышав знакомое имя, Муха встрепенулась, стала всматриваться вдаль.

– Будет, будет. Не придёт. Не жди. А ты что ж, гавкать умеешь? За забором гавкала? Да? А чего раньше-то молчала?

Муха устало положила голову на колени к старику и прикрыла глаза. Если бы она умела говорить, то ответила бы, что гавкать у неё раньше не было необходимости. А ждать тех, кого любишь, надо всегда. Даже если нет надежды. Но Муха не умела говорить. Она умела только любить. Той преданной бескорыстной любовью, на которую способны только наши братья меньшие. Они действительно будут любить нас ни за что. Даже если мы перестанем их кормить или будем выгонять из дома.

– Ладно, Муха. Отдышался я немного. Пора домой. Пойдём, что ли. Ты Ильиничну-то мою не бойся. Она кончено, сначала крику поднимет! А потом остынет, я же знаю. Как-нибудь поместимся. Ошейник тебе новый куплю. Домой, Муха, домой.

Муха не знала, что такое «домой». Ей казалось, что это понятие связано с человеком. Что дом, это – то пространство, которое находится рядом с Хозяином. Но то, с каким теплом старик произнёс это слово, заставило собачье сердце встрепенуться. Муха вскочила, завиляла хвостом, и от нетерпения стала юлить на одном месте. Потом неожиданно замерла, и, всматриваясь в темноту, страшно заволновалась.

– Ты что там увидела? Что, Муха? – Петрович посмотрел в сторону. Из полумрака на дороге, слабо освещённой фонарём, блеснули два огонька. А через секунду в луче от прожектора мелькнул рыжий хвост. К ним бежала Алиска, останавливаясь и тревожно оглядывающаяся назад.
Три чёрных котёнка, неуверенно перебирая лапами, как пушистые шары, катились рядом.

Муха заюлила у ног хозяина, стала облизывать его руку. Что же ты мол, хозяин, я же говорила, что она жива, что она вернётся. Петрович оглянулся на Муху.

– Да говорила, говорила… кошка ближе не подойдёт, огня побоится. И дым вон лавиной валит. Пойдём что ли навстречу.

Муха была так счастлива, что пританцовывая, путалась в собственных лапах. Хозяин, мы же возьмём Алиску с собой? Возьмём, правда?

– Да возьмём. Куда ж я от вас денусь!
Петрович поймал себя на мысли, что снова вступил в диалог с собакой. Допился до белок, что ли? И до разговаривающих собак? И на всякий случай, снова пристально посмотрел на Муху. Мало ли что. Муха оскалилась. На собачьей морде появилось подобие улыбки.
– Опять хихикаешь? Ты мне это брось! – наклонился, потрепал её по лохматому загривку, погладил, и, не удержавшись, заплакал, сгрёб в охапку. – Ну, пойдём, Муха домой. Домой, Муха! Домой.



Александр Бутузов (Люберцы)

Золото, алмазы и метла...

Я сидел на скамейке в парке и наслаждался первыми теплыми лучами весеннего солнца. Я жмурился, крутил под солнцем головой и легкая дымка недавно проявившейся зелени деревьев приятно радовала глаз. Народу было мало, всё больше мамаш с колясками, да один малыш в песочнице недалеко от меня. Впервые я обратил внимание на малыша, когда он насыпал совочком песок в щели брёвен, из которых была сделана песочница. Через некоторое время из одной из щелей бодро и высоко вылетали блестящие камешки, грани которых ярко блестели на солнце, и падали обратно в песочницу, зарываясь в песок.

Малышу явно нравился этот фейерверк и он, смеясь, вновь повторял свои действия. Заинтересовавшись, я поймал несколько камешков и с удивлением увидел, что они прозрачны, а грани отполированы так, будто бриллианты. На солнце грани переливались радугой и были потрясающе красивы.

«Интересно», – подумал я, достал из кармана несколько мелких монет и бросил в щель бревна, как это делал малыш. На этот раз пришлось ждать довольно долго, но вот из щели что-то вылетело, и я еле успел подставить шапку. В шапке лежали кружочки, явно похожие на золотые монеты древнего изготовления.

Малыш обиженно посмотрел на взрослого, перехватившего его забаву, скуксился и пошел из песочницы, а я ошарашено смотрел в шапку. Потом для проверки возможностей щели, бросил туда сотенку, а через некоторое время получил обратно листок с несколькими строчками, рукописно написанных латиницей. Немного зная язык, я с удивлением прочитал что-то явно похожее на стихи Данте. В запале я достал ручку, вырвал листок из записной книжки и тоже бросил в щель. На что надеялся, что получу обратно целую «Божественную комедию»?

А в это время:

– Доброе утро, Angel! Что, много сегодня работы?

– Доброе утро, Отец! Да, сегодня что-то многовато мусора. Вот, казалось бы, только все вымел, как он опять появляется, даже и не знаю откуда. Правда, ветер стал сильнее, видимо, скоро погода переменится.

– Ты хорошо работаешь, Angel, метла у тебя прям золотая, да и руки как у волшебника, вон какая красота на наших дорожках, никогда в Раю ещё не было так чисто. Думаю, надо тебе выписать награду. Хочешь в отпуск?

– Хочу. Пусти на Землю.

– Да там же, прости Господи, бардак, такой беспорядок!

– А я метлу с собой возьму, думаю, пригодится.

– Ладно, договорились. Ну, успехов тебе.

– Спасибо! И вам не скучать!

Полулинза исполнения желаний

Небо прочертила яркая полоса, и затем раздался негромкий хлопок.

Выйдя на крыльцо своего дачного дома, он увидел над ближайшим лесом дымок и подумал, что это совсем близко и можно сходить туда и полюбопытствовать, что там такое упало. Пока он раздумывал, из леса вышла рыжая лисица. Он замер и стал наблюдать. По повадкам зверя он понял, что это самец, а по втянутым бокам, что достаточно голодный. Подойти ближе к нему он не решился, но лис тоже тут же заметил его, оскалился и бросился в его сторону. «Уж не сумасшедший ли?» – промелькнуло у него в голове, и он поспешно скрылся в доме. Лис на бешеной скорости подскочил к двери и бросился на неё, клацая клыками и скребя когтями по древесине.

Человек в ужасе смотрел, как сквозь дверь просачивается сначала морда, а потом и тело зверя. «Этого не может быть, – подумалось ему, – это конец, даже ружья или какой-либо железяки под рукой нет, простым поленом не отбиться».

Просочившийся сквозь запертую дверь зверь, вдруг мягко опал на пол и стал на глазах меняться. Ходуном ходила шерсть, дёргались лапы, воздух вокруг тела мерцал и сгущался. И вот перед изумлённым человеком лежал уже совсем другой зверь, вернее, зверёныш. Когда он осторожно подошёл к нему, зверёк поднял мордочку и жалобно мяукнул. Это действительно лежал котёнок! Он протянул к нему руку, и котёнок нежно лизнул его в палец. Он взял его под передние лапы и приподнял. На него смотрели смышленые глаза премилого и красивого котёнка.

«Вот это чудеса, – подумалось ему, – вот такого я хотел бы здесь завести, чтоб было с кем по-старчески поворчать на жизнь. Пойду, покажу соседям».

У соседей котёнка сразу взяла на руки дочка хозяина, но пока, девочка, отвернувшись от зверька, говорила с родителями, он плавно изменил форму и, когда девочка вновь взглянула на него, то это уже был маленький пушистый щенок. Он медленно приподнял мордочку, моргнул умилённо глазками и лизнул своим шершавым и влажным язычком щёку девочки.

«Ой, – удивилась она, вытирая щёку, – а я думала, что это котёнок. Какой хорошенький, такого щеночка я и просила у родителей. Пойду, покажу ребятам во дворе».

Во дворе почти никого не было, только торчал тот, которого девочка вовсе не хотела видеть. Он тут же подбежал и дернул её за рукав.

«А ну, покажи, чего там у тебя!», – подбрасывая в руке приличный булыжник, потребовал он, и голос его не предвещал ничего хорошего. Схватив щенка за шиворот, он резко бросил его от себя подальше. Видимо, это и спасло его от укуса того существа, в которое на лету стал превращаться щенок. Это было такое страшное и непонятное существо, что ошарашенный мальчишка сразу понял, что надо бежать. Но перед тем как сбежать, он успел бросить в него камень. Камень попал существу в бок, но как бы провалился или всосался внутрь его тела.

И вот уже не стало ни щенка, ни страшного существа, а на дороге лежал корявый светящийся красным булыжник. Плача, девочка подобрала камень, прижала к груди и сквозь слёзы прошептала: «Я знаю, ты подарок от неба, ты тот, кто воплощает желания, у добрых ты – добрый, у злых – злой, но прошу, не умирай, я тебя больше никому не отдам…».

«Прости, – пронеслось у неё в голове, – ты очень хорошая, но я, видимо, слишком рано прилетел, здесь так мало доброты, что мне трудно дышится. Я улетаю, но ты не забывай меня, думай обо мне, я тебе буду присылать свою энергию добра и любви, и всё у тебя будет хорошо. А теперь опусти меня на землю и отойди в сторону».

Положив камень, она с горечью стала наблюдать за изменениями. Камень вытянулся стрелой, побелел, как мамина стальная кастрюля, и медленно стал подниматься в воздух. Потом всё быстрее и быстрее, и вот в небе уже видна только яркая огненная полоса.

«Прощай, мой щеночек! Я верю, что, когда ты научишься воплощать мечты только хороших людей, мы ещё встретимся!» – девочка махала и махала ручкой, слёзы капали и капали, но в душе у неё уже поселилась тихая спокойная радость.

 
Игорь Михайлов (Санкт-Петербург)

Ухо

Среди ночи Люся заорала. Она выскочила из постели, бегая по комнате, прикрывала рукой ухо и кричала:
; Ухо, ухо, ухо!

; Что ухо? ; не понял муж.

; Там, там, там! ; в истерике кричал Люся, ; болит!

Митяй заглянул в ухо и обомлел – там сидел таракан.

; Сейчас я его, ; только и смог сообщить Митяй.

; Кого его? ; орала Люся с вытаращенными глазами.

; Ты только не дергайся, ; успокаивал Митяй и взял карандаш.

Муж тыкал карандашом в таракана, но тот залезал ещё глубже. А Люся дрожала и плакала. Муж позвонил в скорую.

; Мы к тараканам не выезжаем, ; и тут же посоветовали, ; вы капните в ухо подсолнечным маслом.

; Чем капнуть? ; волновался Митяй.

; Пипеткой с подсолнечным маслом.

Митяй бросил трубку.

; Где твои пипетки?

; Там! ; показала Люся, плача.

У Митяя дрожали руки – он не смог совладать с пипеткой, поэтому из горлышка обильно залил подсолнечным маслом таракана в ухе, но тот не вылезал. Тогда Митяй начал тыкать таракана пипеткой. И вдруг таракан, как пробка, вылетел из уха. Он лежал на полу, словно мочёный финик. И вдруг финик пополз, оставляя след на крашеном полу.

; Ушёл, ; сообщил Митяй.

Люся промокнула ваткой уши и несколько дней подряд повязывала на голову платок, ложась спать.

Место

Володя попал под сокращение штатов. Он остался без работы, но недолго привыкал к своему новому состоянию. Взяв все дипломы, он пошел в жилищную контору. Его радушно встретил начальник.

; Проходите. Присаживайтесь, – предложил он и тут же поинтересовался. ; Какой вопрос?

Володя присел.

; Хочу работать электриком.

; Рабочие нам всегда нужны, тем более специалисты, – обнадежил начальник, – а образование у вас есть.

; Всю жизнь электриком работаю.

Володя протянул дипломы. Начальник взял верхний.

; Профессиональное училище. Электрик-монтер,; и похвалил,; это хорошо.

; Я даже в армии по специальности служил, – радуясь, уточнил Володя.

Начальник раскрыл следующий диплом и удивился.

; Вы ещё техник-электрик?

; Работа обязывала. В аэропорту на самолётах работал.

Начальник открыл другой.

; Инженер-электрик. Когда успели?

; Вечерний закончил. Без отрыва.

; А допуск на тысячу вольт у вас есть?

; Чего нет – того нет, – признался Володя.

; Нам нужны специалисты только с допуском, ; уточнил начальник. ; Поэтому вас принять не можем.

Володя ушел. Поступил на курсы монтеров и получил необходимый допуск. С ним он вновь обратился в контору. Тот же начальник снова, перекладывая документы, сообщил:

; Вижу – допуск есть, но у вас слишком высокое образование. Для нашего профиля не годитесь.

Володя ушел, закончил курсы охранников, и теперь работает сторожем у ворот со шлагбаумом.
 
.
 Кефир

Валерка решил заняться голоданием. О прожитом дне он наговаривал в кинокамеру.

; Прошел первый день голодания. Видимых изменений нет. Кефир стоит в холодильнике.

; Прошел второй день. Не пью и не ем. Под глазами появились темные круги. Кефир стоит в холодильнике.

; Ничего не ем и не пью три дня. Мои руки посинели. Это из организма выходят металлы. Кефир стоит в холодильнике.

На записи появляется женщина и сообщает:

; Мой муж на пятый день неожиданно поднялся с дивана и спросил: «Где кефир? Я избранный!»

После этого появился Валерка с подробностями:

; Не знаю, сколько прошло после голодания, но на пятый день я заметил на подоконнике очень маленькую летающую тарелку. Оттуда вышли очень маленькие инопланетяне и сказали: «Ты отголодал своё и стал избранным. Иди, пей кефир». Теперь я избранный, и пью кефир!

За кадром раздается голос жены:

; Валера, у нас муравьи завелись, по окну ползают.

***
Алина Данилова (Санкт-Петербург)

Здесь и там

Здесь – шёлковые простыни и женщина, что всегда смеётся. Та, что радуется моему визиту даже в три часа ночи.

Там – недовольное лицо – оттого, что слишком поздно вернулся.

Здесь… Кофе с горчинкой и пенкой – с запахом корицы.

И нежный взгляд. И ласковые руки.

Она обнимает меня, прижимая к твёрдой груди, шепчет-шепчет….
Дует в макушку, приговаривая магические слова.

Там – надо пацанам опять покупать чего-то.

Деньги-деньги.

Наверное. Или мне так кажется?

Здесь…

Там…
Здесь – утренний кофе и задыхалистый дух яичницы с беконом.
Вкусная зубная паста. Топот маленьких ног по паркету, теплые ладошки на глазах: Папа?!

Здесь – мягкий плед на уютном диване, шумный мокрый нос собаки, что с утра толкается в бок: Пойдём же гулять!!!

И надо, непременно, всех мальчишек подкидывать к потолку!

Здесь…

Там…

Глаза той, что не спит никогда. Когда бы не открыл свои, – сразу вот это: Я хочу… тоже.

Семью. И ребёнка!

Только рыжий её кот понимает всё, толкая толстой лапой.

Там! Мне всё прощают. И ждут.

Здесь – на меня смотрят, всё понимая.

И тоже прощают! И тоже ждут.

Там и здесь.

Здесь и там.

Любят.

И ждут.

Там…
И здесь!



***

Герман Лён (Минск)

Пациент доктора Гаше



Ты можешь отстраняться от страданий мира, это тебе разрешено и соответствует твоей природе, но, как раз, быть может, это отстранение и есть то единственное страдание, которого ты мог бы избежать.
 Франц Кафка

Ш. пристально смотрел на картину Ван Гога «Портрет доктора Гаше» над своим рабочим столом. Многое казалось ему несовершенным с точки зрения техники исполнения. Грубые мазки намеренно лишали глаз очарования созерцанием, отпугивали неподготовленного зрителя, не давая возможности домыслить нечто и заглянуть за полотно. Форма и содержание, реальный облик и внутренний несмолкаемый монолог – конфликт, который не даёт спокойно жить, толкает человека на многолетний мучительный труд в поиске истины. Самые стойкие и одержимые рано или поздно рисуют себе «доктора Гаше», с боязнью смотрят на него в конце своего путешествия, зная, что там ничего нет, кроме «Чёрного квадрата» Малевича. Такое новое понимание своего одиночества толкает умников дальше. Теперь эти немногие хотят быть экзистенциалистами, воинами абсурда, потому что это звучит впечатляюще. Баррикады тщеславия в огненных мартенах их души выливают из стали эмоций высококачественные несокрушимые идеи всеобщего благополучия. Мораль ещё не сформирована, но они на верном пути собственного безумия, потому что такого рода мысли и отличают их от серого и неуклюжего мира, который они собираются изменить в свою пользу. Такая траектория мысли не может не восхищать их зрителя, он верит своему оратору и не верит одновременно, потому что форма и содержание всегда жили в разных измерениях, в разных комнатах, спали в разных постелях. Всё начинается в постели, в ней же и заканчивается. «Публичное одиночество» – основной закон существования на театральной сцене раздвигает воображение пытливого ума и находит воплощение в реальной жизни, где тебя видят все, а ты не видишь никого.

Ш. испугался собственных мыслей и отвёл взгляд от холодной картины, где был изображён последний психиатр Гаше, который так и не помог уйти художнику от суицида. Ш. попытался найти объяснение слову «последний» и попал в тупик. Теперь ему показалось, что люди всю свою жизнь поют одну песню, играют одну пьесу и любят одного человека. Странная мысль, но она давала слабую трезвую надежду на то, чтобы хоть что-то сформулировать внятно. Одна любовь? В этом определённо что-то есть. Какая именно? Первая, вторая, последняя? Сразу зазвучали слова из песни Манфреда Мэнна «Ангел у твоих ворот», где припев ведёт счёт: 56, 57, 58, а следующая твоя любовь!

Ш. прослушал за свою взрослую жизнь тысячи альбомов, а когда у него кто-то спросил однажды про один-единственный альбом, который ему бы разрешили взять с собой на Луну, то он без колебания ответил – «Энжел Стэйшен» и сразу испугался собственного признания. За него ответило подсознание, которое хранило в памяти самое дорогое и единственное воспоминание о единственной любви. Смысл музыки воспроизводил палитру чувств, где главным мотивом было потрясение, когда он впервые попал в удивительный мир прекрасной женщины. Этот мир и стал для него той единственной любовью, где всё до сих пор на своих местах, а все остальные попытки что-то изменить во власти воспоминаний лишь жалкая сублимация любви. Сила и монументальность яркого мира женщины, которая разрешила ему зайти в него, выдержали многие попытки быть сброшенной с трона очередными конкурентками. Не смогла ни одна из них даже приблизиться к Королеве, тем более, попытаться с ней конкурировать. Зерно упало в плодородную почву и выросло сообразно тем понятиям, которые были заложены изначально.

Воспоминания несли Ш. к маленькому уютному домику в глубине узкой улицы частного сектора на окраине города, где прошла его юная жизнь. Сливы цвета «Дип Пёпл», фортепиано со звуками «К Элизе», первые поцелуи взрослой женщины, её пьянящий запах – всё это превратило детский мир Ш. в точку отсчёта взрослой жизни. Первые уроки музыки плавно перешли в первые уроки любви. Мир смешался во что-то магическое и необъяснимое, не найденная логика превратила мир Ш. в сплошной карнавал эмоций и впечатлений. Голодный животный мир Ш. бросился в сладкую изнурительную борьбу с желаниями своей принцессы, всё материальное исчезло безропотно и панически. Многие сложные вопросы были временно изолированы. Не могло быть иначе. Когда пыл угас, тогда сложные вопросы вернулись и разрушили то, что никогда не принадлежало Ш., и не могло принадлежать ему одному ввиду своей исключительной законченности. Он мог только прикоснуться к части величественной сущности своей возлюбленной, не более того, потому что ей было мало одной наивной любви. Сила её гения требовала величину равную по значению, а такой не было, поэтому ей пришлось складывать из множества то, что Природа намеренно не предоставила в одном человеке. Понять такую сложную формулу любви было недоступно Ш. в том возрасте. Сейчас такая формулировка выглядит вполне убедительной.

Ш. много раз представлял встречу с женщиной, которая положила начало его длинному и увлекательному путешествию в мире несовершенства идей, мнений, эмоций и рухнувших надежд. В трудные минуты жизни он вспоминал свою Королеву и мысленно просил у неё защиты. Её несокрушимая вера в могущество жизни, в силу человеческого духа, в собственную исключительность, неудержимый авантюризм, вера в талант и торжество холодного разума, нежность и сладострастие любви – всё это придавало силы и служило ярким примером необходимым для многогранного существования. Вся её творческая жизнь была борьбой за чистоту стиля настоящего художника. Немногие могли вникнуть в метафоры её праздных идей. Испуганные и наивные ученики лениво кивали в ответ её устремлениям, которые она сама иногда не понимала. Такое бывает, в искусстве такое происходит на каждом углу. Импровизации подсознания заставляют людей делать гениальные вещи без анализа, спонтанно и хаотично. Задача критиков расставлять всё на свои места. В процессе жизни Ш. одни лозунги сменяли другие, пока не был сформулирован главный закон – «Этот мир принадлежит тебе!».

Когда Ш. осмыслил гениальную простоту фразы, тогда мир действительно преклонил колени перед такими наивными гипотезами. Да, наивными, скажете Вы. Это от того, что Вам такое недоступно, потому что Вы слишком трусливы, чтобы отстраниться от страданий мира, точнее, от Вашего узенького мирка, в котором всеобщая импотенция стала законом жизни. Моя Королева царила в своей империи полноценно и многогранно. Она от Природы была лишена обычных плебейских наклонностей в виде тупого жертвоприношения к ценностям семейной жизни, фарисейства и трепета перед карьерой, алчности материального изобилия – моя Королева плевала на это. Она иронично и широко распахивала меха баяна, как свою душу, в которую смотрели все и ничего вменяемого не чувствовали, потому что этот мир принадлежал ей, а всё вышеперечисленное с широко открытыми глазами по умолчанию её обслуживало ввиду убогости своей умственной конструкции. Ш. лишь теперь понимал агонию её душевного одиночества, где выходом оставалось лишь буйство физическое и извращённое. Бунт духа превратился в месть тупой физике Природы. В расход шли самые одарённые девственники, самые легкоранимые, самые благодарные. Она знала, как создать историю. Королева объявила войну Природе, насмехаясь над её совершенством. Ей сходила с рук такая анархия, что лишний раз подчёркивало её гениальность.

Сплав её талантов не мог остаться в тени ленивого тупого окружения, где всё уже рождено мёртвым и беспомощным. Ш. так и не встретил в своей жизни женщины умнее и масштабнее своей Евы. Но Природа – великая лицемерка. Она зорко следит за своими созданиями и играет с ними в неравную игру. Ева не была лишена печали жизни и платила за свою яркую неудержимую натуру по всем законом гармонии счастья. «Публичное одиночество» – это придумано генетикой. Можно ещё добавить – всё, что с нами происходит – это генетика. Можно склонить свой разум в сторону фатализма и опустить руки, но можно ничего не склонять, потому что такая философия присуща обычным людям. Не думаю, что великие надежды оставили в покое жизнь моей замечательной Евы. Если я даже когда-нибудь спрошу у неё об этом, то услышу в ответ лишь очередную хитроумную метафору.

Вот с такими мыслями Ш. стоял перед дверью квартиры Евы в тёмном подъезде и размышлял о предназначении кнопки звонка в изменившийся мир своей далёкой возлюбленной. Он стоял и напряжённо мыслил во мраке потёртого жизнью подъезда – может оставить всё как есть? Глупое, наивное, искажённое в лучшую сторону воспоминание всё же лучше, чем жестокая правда жизни. Ш. вдруг испугался, как мальчик, и сел на шершавую лестницу. Было тихо и печально в этом предбаннике судьбы в ожидании решения, которое уже было давно принято. Ш. медленно встал и положил букет алых роз у порога и бесшумно вышел из аудитории, где не был сдан очень важный экзамен.

Уже на улице, глядя в бесконечность апрельского неба, он вспомнил оптимистичные слова Пруста в противовес грубым намёкам Кафки:

Мир ещё прекрасен.
Ещё есть время наслаждаться
каждым мгновением.
Ещё ничего не кончилось.


***
Амалия Фархадова (Санкт-Петербург)
Театр

Если закрыть глаза, то
Можно снова стать ребенком.

Женщина пятидесяти лет сидела у окна и с грустным, замученным лицом смотрела вдаль.

Она думала о том, что жизнь её почти прошла, но до сих пор в её жизни не было ничего хорошего, одни страдания.

Но, вдруг из той дали, куда она смотрела, прибежало её детство. И она вспомнила, как в раннем детстве она первый раз ходила в театр! Её сердце растаяло и стало таким маленьким и теплым, что ей стало жарко.

«Нельзя унывать! – сказала она. Может, у меня всё впереди! И я ещё буду счастлива!»

Театр её детства вернулся, как только она закрыла глаза.

Жаркий, летний день спускался к вечеру. Нана сидела у окна и ждала любимого дядю. Однако он опаздывал. Нана решила погулять по дому. Дом был очень большой. Считать она не умела, поэтому, проходя очередную комнату, просто, отгибала пальчик.

Нана обошла весь первый этаж. И, не найдя ничего интересного, поползла на второй. Девочка очень долго поднималась, но никак не могла освоить эту высокую лестницу, дойдя до середины, она посмотрела вниз, ей стало страшно; земля была очень далеко. Нана испугалась и заревела, она почему-то вспомнила о матери. Хотя мать её не любила и часто поколачивала.

Однажды мать избила её за то, что она без спроса взяла печенье из вазы. У Наны с головы потекла кровь, а потом ранка загнила. С тех пор у неё часто болела голова, а на месте удара перестали расти волосы. Все дети во дворе смеялись над ней, дразнили её и обзывали девочку лысым чёртом. Нана очень плохо спала, кричала во сне. Ей постоянно снились два чёрта со страшными рожами, которые бежали за ней, кривлялись, а потом загоняли в тёмный чулан. Про страшные сны Нана никому не рассказывала, даже дяде. Она боялась наказания матери. Нана долго всхлипывала, а потом незаметно засыпала.

Ей приснилось очень красивое озеро...

Чашу глубокого изумрудного озера обрамляли высокие, белоснежные горы, на берегу росли роскошные розы и красные маки, вода была тёплая, и Нана опустила туда свои маленькие ножки. Девочка сидела и любовалась дивным пейзажем. Вдруг ей послышался лёгкий шорох. Нана обернулась: перед ней стоял очень красивый человек. Он был облачён в белые одежды, на лице сверкали огромные, изумрудные глаза. Человек улыбался.

– Здравствуй, Нана! Здравствуй, красавица!

Девочка чуть-чуть испугалась, но поздоровалась, а потом спросила:

– Кто ты такой, дядя? Ты такой красивый! Я никогда не видела такого красивого человека.
– Я – твоя жизнь! – ответил человек. – Я – ты! Твоя жизнь всегда будет красивой, если ты очень, очень этого захочешь.

– Моя жизнь? Не может быть! Разве ты не знаешь, как не любит меня мама? У меня даже игрушек нет. Я всегда брошена, играю сама с собой и никто, никто меня не любит.

– Это неправда! Я тебя люблю! Ты очень хорошая девочка, и мама тебя тоже любит, только, по-своему. Она просто очень несчастна, ей ещё хуже, чем тебе.

– Хуже чем мне? Как это?

– Твоя мама очень много работает, чтоб ты не голодала, муж её не любит, иногда бьёт и делает ещё много плохого.

– Да, а почему она не уйдет от мужа?

– Ей некуда идти. Она очень боится своего мужа и не знает, как жить одной.

– А мама будет меня когда-нибудь любить?

– Да, конечно, она очень хочет, чтобы ты была счастлива.

– А счастье – это хорошо?

– Очень хорошо Нана, и ты скоро будешь очень счастлива! Уже завтра...

Через мгновение девочка проснулась.

Её разбудил дядя:

– Нана! Принцесса моя, ты плакала? Почему? Ты испугалась? Бедная моя помпушка, не плачь. Давай доставай свои красные туфельки и бархатное платьице, завтра мы идём в театр.

Нана так обрадовалась, что забыла моментально обо всех страхах. Весь вечер она крутилась у зеркала, примеряя свои туфельки и платье. Утром быстренько встала, сама умылась, причесалась и вскоре, вышагивала с дядей под руку. До театра они шли недолго. Потом пришли к белому зданию с колоннами. У колонн толпились люди и что - то громко обсуждали.

Нана ничего не понимала, и молча, шла за дядей. Войдя в зал, она увидела огромные картины, которые висели на стенах театра. Стулья были бордового цвета, а на полу лежал огромный красивый ковёр. Девочка обомлела от такой красоты, ведь она никогда в жизни не видела такой прекрасной комнаты. Нана то и дело крутила головой, поражённая и счастливая.

Дядя привел её на самый первый ряд, посадил на красивый бархатный стул и сказал:

– Нана, я сейчас уйду, а ты сиди и смотри на сцену. Скоро я там появлюсь.

Через несколько минут свет в комнате начал гаснуть. Нана поежилась, она боялась темноты. Но тут она увидела, как зажглась рампа, открылся занавес, и из глубины сцены вышел её дядя. Он был в смешной одежде и с бородой, что-то говорил, плакал. А потом на сцене появлялись женщины, мужчины и даже дети.

Нана не всё понимала, но ей так это нравилось, что она сидела, открыв рот, и боялась шелохнуться.

Ей было очень хорошо, сказку рассказывали на сцене. «Вот что такое театр! Как это здорово! Теперь я знаю, что такое счастье!» – думала девочка.

Потом все люди встали и начали хлопать. Её дяде подарили много цветов, а он все цветы отдал своей племяннице. Всю дорогу домой Нана пела, плясала, целовала и целовала дядю и постоянно спрашивала его:

– Дядя, можно мне жить с тобой? Можно ты будешь моим папой?

Дядя плакал и отвечал ей:

– Конечно, моя маленькая княжна, ты будешь жить со мной!
…
К сожалению, любимый дядя не успел выполнить её желания. Всего через год он умер.

Но с тех пор девочка больше не боялась ночных снов, она вообще ничего не боялась.

Зерно любви, посаженное в сердце маленькой девочки, стало расти и выросло в большое цветущее дерево. И каждый раз, когда кому-то было страшно или больно, Нана срывала с дерева своего сердца цветок и дарила людям.

***
Тэн Томилина (Москва)
Предупреждение Бога


Серебристая машина неслась на большой скорости. Сидящие в ней люди спешили на вокзал. Поезд отправлялся в Москву через 30 минут.

За рулём автомобиля сидел худощавый мужчина, который был на взводе от нестандартной ситуации, случившейся в Новогодние праздники. Его жена пригласила гостей, которым он был не рад, так как среди них был её бывший. На заднем сиденье его машины сидел я со своей женой, которую нужно было посадить на поезд, она спешила к матери в Москву, чтобы успеть на Рождество. Мы и были теми гостями.

Машина припарковалась возле обочины, напротив вокзала. На заднем сиденье салона находилось детское кресло ребёнка, а потому выходить из машины предстояло через дверь, открывающуюся на проезжую часть. Я сидел возле выхода, потому мне нужно было выйти первому, за мной засобиралась супруга.

Открыв дверцу машины, я замешкался, доставая стоявшую в ногах сумку супруги. Вдруг раздался сильный удар, послышался скрежет металла и звон разбившегося стекла. Проезжающий мимо троллейбус врезался в открытую дверь нашей машины. Осколки битого стекла полетели в лицо, мы едва успели зажмуриться и кое-как прикрыть лица руками.

Авария привлекала местных таксистов, вылавливающих клиентов возле вокзала. Троллейбус притормозил чуть подальше нашего автомобиля, сконфуженный водитель выскочил на улицу. Отряхнувшись от осколков стекла, я вытащил сумку, и мы с женой, словно в тумане, отправились на перрон. На поезд она успела, и когда он тронулся, помахала мне рукой.

Когда я вернулся к месту аварии, там уже стояли полицейские и составляли протокол. Я отошёл от первого шока. Я взглянул на искорёженную дверцу машины, и у меня начался второй шок. Неожиданно я осознал, что на самом деле произошло. Если бы не эта минута, когда я замешкался с сумкой, возможно, я уже лежал бы вместе с этой дверью. Если бы на полминуты позже наклонился к сумке, могло бы оторвать руку. Представив себя с оторванной кистью, я поморщился. Значит, я ещё нужен Богу на этой бренной земле, раз он решил сохранить меня целым и невредимым. Этот случай заставил задуматься, почему Бог всё-таки меня уберёг?

Машину отправили на штраф стоянку до выяснения дел, а мы с перепугавшимся водителем поехали обратно. Там нас ждала его супруга, которой мы тут же поведали о произошедшей аварии возле вокзала. От случившегося нас била мелкая дрожь, поэтому женщина налила нам водки с лимоном, чтобы привести нервы в порядок.

Водка разлилась по пищеводу жаром, и мы стали постепенно приходить в себя. Я подумал о том, что Смерть подошла ко мне слишком близко и обдала своим холодным дыханием, но Бог решил, что я ещё нужен Ему на земле. Поэтому, собравшись с мыслями, решил прокрутить плёнку своей жизни немного назад, чтобы понять, когда настал тот момент, где я сделал что-то не так. Ведь ничего не бывает в жизни случайно.
* * *
Пять лет назад я был женат на женщине, у которой сейчас пребывал в гостях. Её супруг знал о нашем прошлом и неохотно согласился на то, чтобы она пригласила нас с моей женой на Новогодние праздники. Новый год для её супруга был изначально испорчен, а после разбитой машины просто убит. Мысли о том, что я останусь тут без своей половины на Рождество, добивали его окончательно. Он сидел возле своей супруги и, с унылым выражением лица, пил горькую водку. Его супруга, а соответственно моя бывшая, решила отвлечь нас от грустных мыслей, и рассказать интересную историю.

– Вы знаете, кто такие Андрогины?

Мы удивлённо посмотрели на женщину, причем тут Андрогины?

– Андрогины – это мифические существа, – начала она, – которые были двуполыми. Бог разделил их на две части, и разбросал по свету. И теперь каждая половина ищет свою родную когда-то отколотую половинку, чтобы вновь воссоединиться.

Эту легенду я слышал ни один раз. Думаю, что её супруг тоже, хотя его сейчас уже ничего не могло отвлечь от грустных мыслей о разбитой машине. Выпив ещё одну рюмку водки, он совсем скис. А тем временем его супруга продолжала:

– Так вот, эта история не просто миф. Миф является частично правдой по отношению к нашим душам. Бог изначально сотворил людей, которые имели двойную душу. У человека была душа Андрогина. Но со временем человек стал самодовольный и слишком самодостаточный, тогда Бог решил расколоть его душу пополам. Теперь каждый человек на земле находится в вечном поиске. Он ищет половинку своей души. И только тогда он может быть счастлив, когда у него одна душа на двоих. На земле много странников и путешественников, которые ищут человека, с которым у них воссоединится душа. Соединяясь душами, люди становятся одним целым, парой, которая будет существовать вместе при любых обстоятельствах. Это нечто похожее на союз птиц, которые заводят себе пару на всю жизнь.

Рассказав эту примечательную историю, жена повела мужа в комнату, так как он изрядно напился и уже клевал носом. Я остался один, задумавшись. Интересную версию я услышал из уст своей бывшей. Перед глазами всплыла искорёженная дверца машины и осколки стекла в салоне. Интересно, а если бы я погиб, чтобы было с моей душой? Успокоилась бы она, наконец? И тут до меня начало доходить кое-что важное.

Когда-то я был женат на этой женщине, которая была моей первой любовью. Мы прожили вместе пять лет, но потом расстались. Целый год я скитался по разным городам, где находил себе женщин, бросался к ним в объятия, чтобы забыться. Одиночество пожирало меня изнутри, и в какой-то момент я подумал, что мне суждено навсегда оставаться одному. Моя бывшая супруга нашла себе другого человека, и они стали жить вместе. Сейчас, спустя время, я сидел у неё в гостях и смотрел на их счастливую семью. Двухкомнатная квартира, новая машина, работа, приносящая неплохой доход и удовлетворяющая амбиции. У них родился чудесный ребёнок, в свои два годика девочка была просто красавицей.

А со своей нынешней супругой я познакомился случайно. Эта была скромная и красивая женщина, которая влюбилась в меня с первого взгляда. Я решил жениться, чтобы прекратить ад одиночества, который так и продолжался у меня в душе после развода.

После женитьбы моя жизнь изменилась к лучшему. Целомудренная женщина любила меня и заботилась обо мне, давая всевозможные блага для развития. Я устроился на хорошую работу, приобрёл жильё и завёл кошку. Летом мы выезжали в отпуск на море, зимой ходили в театр и кино, осенними вечерами танцевали в клубе. Хорошая, удобная, ничем не омрачённая жизнь, пришла ко мне сама собой.

Однако внутри было что-то не так. В глубине души я чувствовал, что мне чего-то не хватает. Через пять лет меня разыскала бывшая супруга и пригласила на Новогодние праздники с семьёй. Я познакомился с её мужем и дочкой, а она с моей благоверной. Вот тогда и случилась авария. Троллейбус на всей скорости разбомбил и искорежил дверцу автомобиля, за рулем которого сидел супруг моей бывшей жены, а в салоне автомобиля я со своей женой. И какая-то счастливая минута, а может и полминуты спасли мне кисть руки, а может быть жизнь.

Залпом выпив стопку водки, я закусил лимоном. Что это было? Зачем это было?

Если человек живёт не в гармонии с собой и не может найти свою утерянную половину души, то Бог посылает ему некоторые испытания, чтобы подтолкнуть к дальнейшему поиску. Человек, пренебрегающий Божественными знаками, рискует оказаться в опасности, которая может привести за собой Смерть. Бог хочет видеть на земле счастливых гармоничных людей, а не осколки разбитых и несчастных творений. Душа человека стремиться быть целостной, чтобы излучать постоянную Любовь.

Наверное, Бог хочет, чтобы мы каждый раз встречали не того человека для того, чтобы, встретив свою любовь, были Ему благодарны.

***

Валерий Железнов (Санкт-Петербург)

Подзык
 
Ты это слово в словаре
  У Даля не найдешь,
  Зато к колодцу на горе
  Наклонишься и пьешь.
Михаил Трещалин «Подзык» 

В нашем городке нет привокзальной площади. Вернее её давно превратили в стоянку автомобилей и небольшой рынок, через который можно выйти на главную улицу короткой дорогой. Но тащиться с большим чемоданом сквозь привокзально-рыночную толчею не хотелось, и я свернул в узкий переулок, ведущий к главной улице кружным путём. Заблудиться я не мог, ведь с малолетства знал тут каждый проулок, а за четверть века моего отсутствия в городке почти ничего не изменилось. Провинция живёт всё так же неспешно, как и в годы моего детства, даже если приметы времени и пытаются внести свои коррективы. Здорово, эх, здорово вновь вернуться домой!

Переулок привычно вывел на перекрёсток, но путь мне преградила траурная процессия, какой уже давно не встретишь в большом городе. В открытом кузове грузовика стоял простой красный гроб, обложенный венками, а за ним двигалась скорбная вереница родственников, друзей и знакомых покойного. Маленький оркестр играл похоронный марш. Я сдёрнул с головы кепку.

– Кого хоронят? – спросил, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Сашка-водолаз помер, – буркнул морщинистый дед из середины процессии.

Кто такой этот Сашка-водолаз я не знал, но, наверное, хороший был мужик, если около сотни человек провожают его в последний путь с оркестром по главной улице.

– Эх, хорош парок! – крякнул я радостно, плюхнувшись распаренной задницей на деревянное сиденье в предбаннике.

– Да уж! – довольно подтвердил раскрасневшийся Мишка, шлёпнув своим толстым задом напротив меня.

– Ну, прям Сандуны, – пошутил я, – хорошую баню построили, а стоит копейки.

– Эх-хе-хе, – с ноткой сожаления протянул старичок слева от нас, – вы, ребятки, в Подзы;ке не бывали. Вот где пар-то был, куда там Сандунам!

– Что за Подзыка? – поинтересовался я.

– Подзы;к, – поправил меня дед, и тут же спросил, – а ты, чей будешь? Мишку-то я вот знаю, а тебя что-то не припомню.

– Да это Ванька Смоляков, – ответил за меня Мишка.

– Николая Петровича сын, что ли? – прищурился дедок, продолжая теребить вяленую плотвичку, – то-то я гадаю, на кого похож. Вернулся, значит?

– А глаз-то у тебя ещё хорош, дядь Сень, – удивился Мишка.

– Да, слава богу, на восьмом десятке и память не подводит, – довольно отозвался наш неожиданный собеседник, – а всё баня.

И тут я его узнал. Это был тот самый морщинистый дед, что ответил мне из похоронной процессии. Только теперь он выглядел довольным и помолодевшим. Посасывал солёную рыбку и допивал бутылку пива. Мы тоже открыли по бутылочке.

– Дядя, Сеня, – наконец вступил в разговор и я, – так расскажите, что же это за Подзык такой?

Последним глотком он осушил свою бутылку и, с чуть заметным сожалением, бросил мимолётный взгляд на мою. Ему, конечно же, хотелось поделиться с нами приятным воспоминанием, но «на сухую», как говорится, не идёт, а вторую, видимо, пенсия не позволяла. Не задумываясь, я протянул ему своё пиво. Он выдержал подобающую паузу, потом с достоинством принял бутылку и начал рассказ:

– Да вы ещё тогда под стол ходили, когда закрыли Подзык. Щас там склад. А баня была, всем баням баня. Бывал я и в Сандунах – богато! Ничего худого не скажу, но пар не то, что у нас в Подзыке был. А всё вода. Баню-то назвали по роднику. Знатный родник бил на горке, вода – не оторваться. Да, не в низине, а вот на горке. Вся заречная сторона оттуда воду брала. На нём наши деды колодец и соорудили. При царе ещё. А потом умные головы под горкой городскую баню изладили. Трубу из колодца проложили. Вода-то самотёком идёт, лей сколько душе угодно, а родник мощный, напор хороший. Город тогда меньше был, на всех хватало. Бабы с малыми детками в одном отделении, мужики с пацанами – в другом. Целыми семьями ходили. И даже у кого свои баньки имелись, за знатным парко;м в Подзык хаживали. Самые ценители за первым паром приходили в Подзык ещё до открытия. Их пускали за двойную плату, и они там такого жару давали! Аж шкура трещала! И я, бывало, на первый пар приходил. А ещё пиво там всегда свежайшее разливное из бочки, лимонад детишкам по двенадцать копеек был. От пивко-то!

Дядя Сеня с удовольствием сделал большой глоток из горлышка и продолжил.

– Строили на века, но всё когда-нибудь ломается. Вот как-то водопровод и стал протекать. Да сильно так! Это уж после войны было. В бане напор снизился, да и вода грязнее стала. Решили мужики починить трубу. А когда взялись, выяснилось, что никакого запора на трубе-то и нет. Надо ж сначала дырку в колодце закрыть, а уж потом трубу менять. Ну, не додумались наши предки отсечной клапан поставить, а скорее и не было у них тогда такого. Вот и стали затылки чесать, как трубу перекрыть. В колодец надо лезть, а там глубина до дырки метра два, да вода страсть холодная, аж зубы ломит. Охотников на такое дело не нашлось. И тут кто-то предложил Саньку позвать, мол, всю войну водолазом прослужил. Он как с войны пришёл, так и запил в тёмную головушку, распоследний алкаш был, ни одна баба за него выходить не соглашалась. Так и жил бобылём, да в заготзерне подсобником работал. Больше-то уж никуда не брали. «Санька, – говорят мужики, – за литр водки нырнёшь?» Тот и согласился. За литр-то ему в радость! Нырнул, вбил деревянный чёп в трубу, да и нажрался на дармовщинку. Мужики трубу поменяли, а как воду-то вновь пустить не знают. Опять же не додумались хоть верёвку какую к чёпу приделать, чтобы выдернуть затычку. Давай Саньку звать, снова литр предлагать. А тот и рад литрушку задарма получить. Нырнул раз, нырнул два. Никак! Разбух деревянный чёп в воде, не вытащишь сразу. На третий раз долго пробыл под водой, но расшатал и вынул затычку. Вытащили его всего синего от холода, зуб на зуб не попадает, пальцы задубели, не гнутся. Давай водкой отпаивать. Водку-то он всю выпил, да только не помогла она, свалился через день с воспалением лёгких. А его с тех пор и прозвали Сашка-водолаз.

– Это тот самый, которого позавчера хоронили? – удивился я, полагая, что на похороны простого забулдыги-алкаша столько народа не придёт. Да ещё и с оркестром!

– Его, его, – подтвердил дед Семён, – уважали его люди очень.
– За то, что в колодец нырял? – спросил я.

– Не-е, – протянул рассказчик, – за колодец он только прозвище получил, а уважение уж после. Когда заболел, положили его в больницу, а там строго, какая пьянка, лечиться надо. Вышел он из запойного угара, отъелся на больничных харчах, похорошел, огляделся. А парень-то он видный был, до войны многие девки по нём сохли, да сломала его война, пьянка сгубила. И тут приглянулась ему медсестричка Сонечка. Ну, шуры-муры, слово за слово. И он ей по сердцу, вроде как, пришёлся, да только побаивалась. Про его запои весь город знал. Он ей – мол, выходи за меня замуж, а она ни в какую. Бросишь, говорит, пить, тогда посмотрим. Никто не верил, что пить перестанет. Даже мать на него рукой махнула. А ведь бросил! Видно, шибко полюбил, а любовь, ребятки, штука сильная. Долго Сонька его испытывала, но сдалась, поженились они. И как подменили мужика. Зарабатывать стал, на машиниста выучился. Четверых детей на ноги поставили. Душа в душу жили, до самой смерти, как в сказке. Софью-то он всего на год и пережил. Шибко убивался, думали, с горя запьёт. Нет! А сердце тоски не вынесло.

– Да-а, – протянул я, – история. Ну, а сам-то Сашка-водолаз в Подзык ходил париться?

– А как же! Знатный был парильщик! Мало кто его пересиживал. Только пива не любил. Ладно. Засиделся я, пойду.

– С лёгким паром, дядь Сень!

***

Никита Залётов (Санкт-Петербург)

Червь

Только администратор успела принести мне чай, как ведущий произносит «пять секунд до эфира», надевает наушники и показывает жестами, что нам пора играть. Я включаю метроном, подложку, отстукиваю четыре раза по хэту и мы начинаем с бодренькой песни «Злость», с которой мы всегда стартуем наши концерты. Пару ударов в бочку я пропускаю – заметив это, Андрей бросает в мою сторону взгляд, полный самых страшных угроз. К этому взгляду я уже давно привык, так что не обращаю на него особого внимания, к тому же я сказал ему, что сегодня я не в самом лучшем состоянии. Пусть бесится.
Так уж получилось, что две последние ночи я не спал – тусил в загородном доме в Жуковке с одной из почитательниц нашего творчества, по совместительству так же являющейся дочерью префекта округа. Сначала мы поехали к её друзьям, там мы пили, курили и нюхали кокос, который довольно быстро закончился, и мы отправились на поиски, чем бы вмазаться, чтобы продолжить веселье. И как назло, кому сколько денег мы ни предлагали, ни у кого ничего дельного не было. В итоге, буквально уже в порыве отчаяния, когда заканчивать банкет было как-то совсем обломно, мы взяли какую-то непонятную байду неизвестного происхождения, и отправились к этой барышне домой, пригласив заодно, чтоб не скучно было, её подругу. Вынюхали по дорожке, потом ещё по одной, и как-то так хорошо она пошла, что я даже не заметил, как прошло двое суток, а мы даже не выходили из дома, и почти не вылезали из кровати, то предаваясь разврату, то залипая в ролики на ютьюбе по нескольку часов, затем снова предаваясь разврату.

То, что сегодня у нас должен быть эфир, как-то совсем вылетело у меня из головы. Сначала меня набрал наш менеджер, но я сбросил трубку, подумав, что с такой кашей в голове я вряд ли скажу ему что-то дельное. Затем начал названивать Андрей, и когда я наконец ответил, он стал орать мне в трубку, что я совсем охренел, где меня черти носят, и почему я ещё не на радио. И тогда я вспомнил – мать вашу, сегодня же мы должны играть концерт в прямом эфире! И не просто сегодня, а буквально через час! Вызвал такси и попросил Андрея, чтоб подключили пока барабаны без меня. Андрей огрызнулся, сказал, что мне ещё припомнит, и посоветовал быть на месте максимум через полчаса, иначе «я сам знаю».

Это «сам знаешь» мы от него стали слышать частенько. И я, и басист, и гитарист – каждому Андрей грозится, что однажды его терпение лопнет, и тогда – или я, или гитарист, или басист, отправимся на свалку истории играть своё никому не нужное дерьмо, а он быстро найдёт нам замену. Так уж получилось, что в последнее время Андрей бесится из-за излишней «расхлябанности» нашего коллектива. Ему не нравится разброд и шатание, хочется регулярных репетиций, хочется развиваться и всё такое. А мы, в его представлении, кучка зазвездившихся ослов, которые уже ничего от жизни не хотят, кроме как почивать на его, Андреевых, лаврах. И наш потолок – быть хэдлайнерами «Нашествия», в который мы однажды упёрлись, и дальше двигаться упорно не хотим.

Может он в чём-то и прав. Но, чёрт возьми, Андрей, мы стали известными всего три года назад! У нас ещё будет уйма времени, чтобы снова двигаться наверх, а пока дай нам немного насладиться моментом, дай почувствовать славу, известность, ведь мы всё это заслужили! Я не хочу сейчас напрягаться, мы делали это больше десяти лет подряд, я хочу пользоваться тем, что даёт нам жизнь – здесь и сейчас.

И постоянно угрожать нам – это знаешь ли, не очень красиво. В конце концов, мы столько пережили вместе, ведь это про нас сказано: «сквозь тернии к звёздам». Мы прошли этот путь вчетвером с самого начала, а это, поверь мне, крайне важно. Мы – группа, как никак.

В общем, пока я ехал в такси, мне резко поплохело – начала кружиться голова, в голову полезли всякие сумасшедшие мысли, по ходу та неведомая дурь начала отпускать и трёхдневное неспаньё дало о себе знать. Когда я вышел из машины, я уже не очень хорошо стоял на ногах. Я понимал, что мне просто необходимо срочно выпить и хоть немного поспать, иначе могу двинуть кони. Но едва заикнувшись об этом Андрею, я конечно, тут же о сказанном сильно пожалел. От такого обилия мата у меня чуть не заложило и без того оглохшие уши, и я только и смог выпалить – «хорошо, ладно!» и побежал за установку. Воткнулся в наушники, попросил администратора принести мне чая или хотя бы просто чего-нибудь попить и попытался немного расслабиться.

И вот мы уже играем. Всё произошло слишком быстро – ещё пять минут назад я сидел в такси, а теперь уже нахожусь совсем в иной реальности, в радиоэфире. Всё, имевшее место быть последние трое суток, остаётся где-то там, за кулисами, в глубинах сознания, которые мне не очень-то и хочется бередить. Моя задача-максимум на данный момент – продержаться ближайшие два часа, выстоять, отстучать всё, что нужно и, желательно, не помереть после этого прямо здесь. Сердце колотится, дай Боже, конечно – расслабиться в таком состоянии, погрузиться в музыку, чрезвычайно сложно.

Но вот первая песня, наконец-то, заканчивается, и я могу перевести дух. Ведущий приветствует нас и всех слушателей радиостанции, коих наверняка, невероятное количество – ведь в эфире сегодня никто иные, как сами… Барабанная дробь… Группа «Парализованные», попрошу любить и жаловать!

– Paralyzed, – поправляет его Андрей, – с этого года мы начинаем экспансию на Запад и теперь зовёмся «Paralyzed». Скоро будет переиздание всех наших альбомов под новым названием.

Мы с музыкантами переглядываемся – похоже, никто не был в курсе этого поворота. Женя, наш басист, одобрительно кивает – мол, неплохо звучит, можно называться и так. До нас с гитаристом доходит смысл несколько больший, и мы лишь посылаем друг другу невербальные сигналы глазами. Потом поговорим об этом, эфир – не место для разборок.

А вообще забавная это штука – эфир. Каждый раз чувствуешь этот момент перехода в иную плоскость, когда надеваешь наушники, и всё, ты уже не в этом мире, а «там», на волнах радиостанции. И мы сидим, казалось бы, в одной комнате, общаемся с ведущим, но не так, как это происходит на кухне или в гримёрке, а совершенно в другом измерении. И ты слышишь в наушниках уже не свой голос, а пропущенный через оцифровщик, и затем через микшерную консоль аудио сигнал. Здесь, в эфире, ты уже не скажешь «я набью тебе морду» или «хрен его знает, я вообще спать хочу». В этом пространстве ты будешь общаться на тему музыки, дальнейших планов и так далее, ведь это твоя роль, а всё происходящее – лишь виртуальный спектакль.

Пока там здрасте, да добрый вечер, отпиваю воды из бутылки, что заботливо приносит мне администратор. Андрей распинается, как ему приятно пусть и не видеть, но чувствовать миллионы поклонников, что прильнули сейчас к телефонам, компьютерам и радиоприёмникам. Затем ведущий представляет нас поимённо – Дрон, гитарист, Женя, бас-гитара и наконец, Глеб, ударные.

– Сегодня, специально из-за вас, – говорит ведущий, – мы подключили новую систему, по которой наши слушатели смогут общаться с вами и задать интересующие их вопросы. Так что, уважаемые радиослушатели, забываем про все эти «смс», отныне только чат на нашем сайте. Все, кто не успел ещё зарегистрироваться, смогут это сделать по ходу программы, не забудьте указать данные кредитной карты. Чуть позже сегодня мы попробуем принять и первые звонки. Итак, у нас уже есть один вопрос от некоего Владимира. Владимир интересуется, что больше всего вас напугало в последнее время? Ничего себе вопрос, неплохо для начала! – улыбается ведущий и смотрит на нас.

Андрей уже пододвигает к себе микрофон, чтобы начать отвечать. А я вспоминаю ролик, который видел по ютьюбу, когда мы тусили в Жуковке. Там были учёные, они скопировали нейронную сеть червя, поместили на микросхему внутрь игрушки из деталей «лего». Игрушка была с колёсами, питалась от батарейки. И спустя какое-то время червь научился управлять игрушкой, объезжать препятствия. Я вспомнил, как смотрел на двигающуюся конструкцию в изумлении – это была уже не игрушка. Это был червь! Живой организм, освоившийся в новом теле, привыкший к колёсам вместо своего червячьего тела. Я не знаю, осознавал ли он, что что-то в его жизни изменилось. Возможно, его трёхсот нейронов не хватило на то, чтобы хоть что-то понять. Но я смотрел на движущуюся игрушку, как заворожённый – живой организм управлял телом из «лего»! И мне было действительно страшно.

Однако я об этом решил промолчать – кто его знает, вдруг это всё наркоманский бред, и обычные люди меня просто не поймут. Подумаешь, нейронная сеть. Подумаешь, управляет игрушкой. К тому же, Андрей уже вовсю разглагольствовал об ужасном случае, когда он вдруг почувствовал, что больше не может написать ни одной песни, как его охватил ужас и пронял холодный пот. А потом он написал песню об этом.

– Странное дело, – дождавшись, когда Андрей закончит, сообщает ведущий, – у нас тут видимо какие-то неполадки с новым сервисом, и больше одного человека к нашему чату не может подключиться. Так что на связи по-прежнему один Владимир. Ну что ж, пока наши специалисты разбираются, в чём дело, у Вас, Владимир, кажется, есть прекрасный шанс пообщаться с группой один на один. Когда ещё такое перепадёт, а? – ведущий весело усмехается в микрофон, при этом яростно жестикулируя в сторону администратора. Девушка-администратор лишь виновато разводит руками.

– То есть нас слушает только один человек? – спрашиваю я.

– Нет, нет, что вы, слушают много! Это просто чат, там какие-то проблемы с сервером, мы их скоро решим, – заверяет нас ведущий, – а так, мы же на радио, программу слушают миллионы, особенно сегодня! Так что не переживайте!

И я снова ловлю на себе осуждающий взгляд Андрея. «Вот ты идиот», – читаю по глазам.

– Что ж, Владимир, почувствуйте себя журналистом, – предлагает ведущий этому счастливчику, что успел подключиться первым. – Позадавайте каверзных вопросов, как тот ваш, первый. Уверен, эта передача останется навсегда в Вашей памяти! Это уникальный шанс, пользуйтесь им!

Владимир внимает совету ведущего и принимается строчить в чат. Вопросы действительно оказываются весьма заковыристые, типа «разбираетесь ли вы в сортах вина», или «какая религия вам ближе» – отвечая на каждый вопрос, Андрей строит из себя эдакого гения, мол, и в вине он разбирается, и в мировых религиях, а также знает теорему Фуко, историю Китая и всё-всё остальное.

При этом все вопросы, которые озвучивает ведущий, мы наблюдаем на большом настенном экране. Слева от списка вопросов неизменно красуется число «1», по всей видимости, количество людей в чате.

Со временем Владимир немного смелеет и просит сыграть для него песню «Презрение», раз уж он сейчас единственный в чате. «Только пусть барабанщик постарается сильнее, чем в прошлый раз» – появляется в чате на экране, но это сообщение ведущий не озвучивает. Я лишь усмехаюсь, включаю метроном, и мы начинаем играть.

К концу песни я немного сбиваюсь с ритма, но быстро справляюсь с накладкой и заканчиваю уже вместе со всеми.

«Как ты достал, Глеб! Каждый раз эту песню играешь паршиво» – внезапно загорается на экране.

Ведущий, замечая это сообщение от Владимира, оставляет его опять без внимания, показав нам жестами, что, мол, ну его, с такими предъявами. И обращается к радиослушателям со словами, что чат пока не починили, а единственный его участник, Владимир, почему-то затих. И, мол, поэтому мы сейчас просто пообщаемся между собой. Владимир тем временем продолжает писать в чат всякую чушь, в основном адресованную мне, но потом достаётся и Андрею.

«Ты никогда не даёшь ничего сказать остальным участникам, вечно лезешь первый!»

Мы делаем вид, будто ничего не происходит. Андрей продолжает делиться впечатлениями о походе в современный театр, хотя я вижу, что происходящее на экране ему тоже не очень нравится. Мне же вообще хочется высказать этому Владимиру всё, что я думаю по поводу вот таких, как он, советчиков, доморощенных критиков, которые считают, что нам есть хоть какое-то дело до их мнения.

Если бы Владимир был здесь, в это комнате, я бы сорвался и двинул ему в рожу. Но в комнате его с нами нет, а для всех остальных слушателей он и вовсе перестал существовать, так что мы просто придерживаемся легенды, будто наш Владимир внезапно замолчал. Ведь никто не сможет это даже проверить – в чате по-прежнему он один.

«Почему вы меня игнорируете? Я говорю правду».

«А вообще, плевать. Меня достало».

«Каждый раз задаю вам корректные вопросы. А стоило высказать что-то не совсем приятное, как вы меня сразу не замечаете!»

Мы продолжаем общаться между собой. Ну как «мы» – в основном, Андрей и ведущий. Изредка у нас, правда, тоже что-нибудь спрашивают, и мы либо поддакиваем, либо отвечаем что-то односложное. Меня это устраивает – моя голова всё меньше и меньше способна выдать хоть что-то дельное.

В отчаянной попытке привлечь наше внимание Владимир шлёт уже не сообщения, а серии из восклицательных знаков, точек, отдельных букв. Короче, попросту засоряет эфир.

«Ха! Вы вообще не понимаете, что сейчас происходит!», – сквозь информационный мусор, наконец, прорезается хоть что-то осмысленное. «Всё это было уже много раз, я просто запущу всё заново, и вы снова будете мне отвечать».

«Вы делали это уже много раз и будете ещё делать столько, сколько я захочу».

«Это даже не настоящие вы, а просто скопированная нейронная сеть. Я могу вообще выключить вас».

На этих словах что-то ёкает внутри меня, и я чувствую, как внезапно бледнею, а сердце начинает биться ещё быстрей, так быстро, как никогда раньше. Я оглядываюсь на ребят, на ведущего, но они, похоже, уже перестали следить за текстом. Я тыкаю пальцем в экран, пытаюсь заставить их прочитать. Женя и Дрон бегло просматривают написанное Владимиром, после чего Дрон лишь улыбается во весь рот – а затем и Женя вслед за ним. Им это кажется шуткой.

Владимир продолжает писать.

«Вы и не в курсе, но сейчас уже 2028-й год. Пять лет назад в Японии научились копировать нейронную сеть человека и сохранять её в цифровом виде. А уже спустя пару лет я скачал себе эту программку, бесконечное интервью со звездой. Моё собственное, личное интервью. Там на выбор было много разных известных людей, и вы в том числе. Я вас купил за двадцать тысяч. Тогда вы были ещё популярны».

Женя с Дроном переглядываются, тихо хихикая. Андрей продолжает рассказывать о своей жизни, не обращая на нас никакого внимания.

«Два часа назад вы уже сидели в этой студии, и точно так же якобы на радио случились неполадки с сервисом, и в чате был один лишь я. И, между прочим, вы с радостью отвечали на все мои вопросы! Не то, что сейчас! И до вас тут снова были вы, и до того раза ещё тысячу раз, ведь вы моя любимая группа! Мне до сих пор очень нравятся ваши песни!»

Внезапно меня накрывает паранойя. То, что пишет этот странный парень, мне почему-то отнюдь не кажется шуткой, а наоборот, словно открывает потаённую дверь в сознании – туда, куда мне запрещено соваться. Я чувствую нарастающую боль в темечке, и чем больше пытаюсь вникнуть в смысл слов на экране, тем сильнее, пронзительнее становится эта боль.

«Вас скопировали и вернули в прошлое, когда вы были ещё на пике своей славы».

Я снова вспоминаю червя из того ролика. Вот почему он не выходил из моей головы. Вдруг я и есть тот червь, управляющий игрушкой «лего» вместо своего тела? И я как будто чувствую, что со мной что-то не так, но объяснить, что именно не могу. Тот червь, наверное, тоже ощущал что-то подобное – метафизический страх, пронизывающий его чертячью душу, непонятно откуда взявшийся, ведь не было ни боли, ни угрозы. Просто жизнь, но… где?

Весь мир вдруг сжимается до размеров одной комнаты, и я представляю, что так всегда и было, а всё, что связывало меня с реальным миром, воспоминания о проведённом времени в компании двух девиц, поездка в такси, да и вся моя прошлая жизнь – это лишь декорации из папье-маше, фикция. Я как будто провёл в этой комнате всю свою жизнь. Меня охватывает сильное чувство «дежа вю».

«Так что доигрывайте уже свой концерт, а я просто запущу интервью ещё раз».

И что случится, когда передача закончится? Просто пустота, чёрный экран? Потом всё начнётся заново, и я, как ни в чём не бывало, начну играть «Злость», думая, что едва успел приехать к началу эфира. Попрошу чай, залажаю первую песню, затем и вторую. А потом – снова пустота. Я, наверное, даже не успею выйти из студии. Ведь кроме этой комнаты – ничего больше и нет.

С каждой новой мыслью я всё больше впадаю в панику. В какой-то момент я осознаю, что не могу вспомнить ничего, кроме последних трёх суток своей жизни. Я даже забываю, как выглядит мир снаружи. Я закрываю глаза, пытаюсь представить себе хоть что-то за пределами этих стен, но всё тщетно. Тут меня начинает трясти.

– Эй, эй, чувак, что с тобой? – шёпотом спрашивает Женя, дёргая меня за плечо. – Всё нормально? Продержишься до конца эфира? Попей воды, полегчает.

Он думает, что это из-за того, что у меня отходняк, и я не спал.

– Да, да, всё нормально. Получше, – пытаясь успокоить себя и его, так же шёпотом отвечаю я, – слушай, давай уже что-нибудь сыграем, мне нужно отвлечься от плохих мыслей.

Женя подаёт знак ведущему, и тот предлагает Андрею сыграть какую-нибудь песню. Андрей, недовольный тем, что не успел, видимо, рассказать всё, что хотел, поворачивается в нашу сторону с кислой гримасой, морщится ещё больше, глядя на меня.

– Хорошо, – говорит он, – сейчас мы сыграем для вас совершенно новую песню, которую мы ещё ни разу не играли. Она называется «Прощение».

Но перед тем, как начать играть, я подзываю администратора и говорю ей на ухо, чтобы она выключила экран. Администратор кивает, возвращается за свой компьютер и уже спустя пару секунд источник моих волнений гаснет. Я облегчённо вздыхаю.

Музыка на какое-то время отвлекает меня. Я успокаиваюсь, погружаюсь в ритм, пытаюсь поймать грув вместе с бас-гитаристом, отсчитываю про себя – «раз, два, три, четыре, раз, два, три… раз, два, три, четыре, раз два три…». Песня, исполненная впервые…. Которую мы никогда не играли…. Только ни о чём не думать, не надо – мне это незачем. Просто играть. Ведь я просто червь, я не должен думать о том, что там снаружи меня. Реальный мир или микросхемы – для меня не должно быть разницы. Я просто двигаюсь дальше, управляя колёсами своего тела. Просто червь… Червь… Раз, два три, четыре… Раз два три…

– Остановись ты уже!

Я не сразу понимаю, что песня уже, оказывается, давно закончилась, а я всё продолжаю яростно стучать в барабаны, раз за разом повторяя один и тот же рисунок. Уже очнувшись, я всё ещё по инерции доигрываю несколько тактов, когда уже Андрей, потеряв терпение, подбегает ко мне, хватает за руки и орёт:

– Да что с тобой происходит? Ты окончательно башкой тронулся?

А я не могу ему ничего ответить. Хочу что-то сказать, но рот вообще не слушается, руки одеревенели, и я просто замер и сижу, как вкопанный. Смотрю на всех них стеклянным взглядом.

– Я тебя предупреждал! Помнишь?! – в отчаянии уже, наплевав на эфир, принимается кричать на меня Андрей. – Что если испортишь мне передачу, то я…

Как вдруг, заглушая его голос, со всех сторон до нас доносится громогласное:

– Да замолчите вы уже все!

Голос прозвучал так мощно и так неожиданно, что даже ведущий на секунду опешил.

– Кажется, у нас звонок от Владимира, – глядя в свой монитор, произносит он. – Я прошу прощения, звонки также работают в тестовом режиме, и, кажется, мы не откалибровали громкость. Сейчас должно быть потише. Владимир, мы вас слушаем. Почему мы должны замолчать?

– Зачем его вообще слушать? – в недоумении спрашиваю я. – Вы можете отключить этого кретина?

– Сейчас попробуем… – бормочет себе под нос администратор. – Нет…. Что-то у меня не получается. Не могу отключить звонок. Может это какой-то хакер, сумасшедший фанат? – сама с собой продолжает она. – Видимо, придётся переводить обратно всё на «смс» и звонки, пока не доведём до ума…

Из наушников, уже с чуть меньшей громкостью, звучит голос Владимира:

– Почему вы не можете ладить друг с другом?! Неужели так сложно договориться, пойти друг другу навстречу? Андрей, почему ты не даёшь слова никому сказать? Конечно, ты лидер, ты харизматичный, но другим участникам тоже хочется что-то значить в жизни! А ты всё забираешь себе! Ты просто эгоистичный засранец!

Администратор лишь разводит руками.

– Вообще, я не должен говорить этого. Но если уж по-честному, то вы должны знать – ваша группа распалась, и сейчас о ней даже никто не вспоминает! Вы стали никому не нужны! А на твой сольный проект, Андрей, пришло всего сто человек! Так что, может, я вообще ваш последний фанат, и вам не стоит игнорировать меня!

Меня снова начинает трясти, я чувствую, как в груди спирает дыхание.

– А ты, Глеб, – внезапно голос обращается ко мне, – ты даже до сорока не смог дожить, тебя нашли на полу в гостиничном номере. Почему ты не смог вовремя остановиться? Неужели это было настолько сильнее тебя?

После этих слов я тут же сбрасываю с себя наушники, не в силах дальше слушать. Я понимаю, что срочно должен что-то сделать. Либо я прямо сейчас доказываю, что кроме этой комнаты, ещё что-то существует, либо я так и останусь здесь, и, в конце концов, даже не пойму, что всё закончилось. Я вылезаю из-за ударной установки, попутно повалив все стойки, подбегаю к двери и со всей дури дёргаю её на себя.

Моему взору предстаёт длинный коридор. Со всех сторон утыканный дверьми, он простирается чуть ли не до самого горизонта, по крайней мере, в затуманенных глазах рисуется именно такая картина. Не задумываясь, я просто бегу вперёд, без оглядки. Там, впереди, должно быть что-то. Либо же не будет вообще ничего. Сзади меня кто-то кричит, кличет меня, но я даже не пытаюсь разобрать слов.

Вдруг чьё-то тело наваливается на меня сзади. Я падаю, не в силах сопротивляться, и спустя несколько секунд уже оказываюсь в его крепких объятьях. Это тело шепчет:

– Тихо, Глеб. Успокойся, расслабься. Всё будет хорошо…

Это тело – Андрей.

– Отсюда нет выхода, – только и могу выговорить я, – отсюда не выйти.

– Если ты искал выход, то ты его уже пробежал, это была вторая дверь налево.

– Тогда давай выйдем. Мне нужно, мне необходимо увидеть улицу, других людей. Тот фанат, он…

– Это был просто шутник, хакер. Там уже разобрались, сейчас его отключат. В общем, забудь про него. Ты трое суток не спал, и у тебя из-за этого психоз, вот и всё. На, выпей, тебе нужно просто выпить и немного поспать.
Голос его звучит непривычно, нежно.
– Поспишь прямо здесь, на диване, – говорит он и протягивает мне неизвестно откуда взявшуюся бутылку коньяка, – выпей, сразу полегчает. Тебе нужно срочно снять стресс, расслабиться.
– А как же передача? – спрашиваю Андрея, ожидая по привычке, что сейчас он будет меня отчитывать. – Ведь ты говорил, что она для нас важна?
– Да хрен с ней уже… – произносит тихо Андрей и усмехается.
Я делаю пару глотков из бутылки.
– Когда он сказал, что я… – начинаю я, но прерываюсь на полуслове, понимая, что не могу такое выговорить.
Андрей кивает:
– Да меня самого, честно говоря, от всех этих слов передёрнуло. Как я услышал, что мы развалились, и стали никому не нужны, и про тебя потом ещё.… Как-то мне тоже не по себе стало, знаешь. И может, он и прав в чём-то…

Мы молчим где-то с полминуты.
– Ты это.… Прости меня, если что, если бываю грубым. Я ведь для группы стараюсь, просто сильно переживаю за всё, вот и срываюсь на вас. Так нельзя, конечно.

– Да всё нормально, чувак, – отвечаю я, – всё путём, не парься.– И слово вам надо чаще давать сказать. А то я действительно, как эгоистичный засранец себя веду.… Но я это не контролирую, всё как-то само получается, понимаешь?

Я киваю в ответ, отпиваю из бутылки ещё. Мне становится ощутимо легче, и начинает клонить в сон.

– Хорошо, что ты это понял, – уже зевая, говорю я, – пусть и только сейчас…

– Что?

– Да нет, ничего. Забей. Всё круто.

– Конечно, круто, – Андрей смотрит вдаль коридора. – Ведь мы же группа. А с завтрашнего дня я постараюсь исправиться, и тебя мы тоже вытащим. У нас всё будет зашибись.

– Да, – отвечаю я.

И проваливаюсь в темноту.

***

Михай (Минск)
Французская модель семейной жизни

Быстрее уйти из дома, где ей так тяжело. «А может это её вина, что так стало невыносимо находиться с близкими когда-то людьми в одном пространстве? И некого винить в этой сложившейся ситуации», - с сомнением думает она. И, тем не менее, она ждёт, когда внук, наконец, уедет к своим родителям, а муж на выходные – на дачу.

Вечером она опять тихо поужинала в одиночестве, пошла в свою комнату, чтобы не общаться ни с внуком, ни с мужем. Легла в постель, включила ночник и стала читать журнал. Это было её любимое время перед сном.

В журнале был очерк об известной французской актрисе, блиставшей в 40-х годах прошлого столетия. Актриса с третьим мужем, режиссёром, прожила почти полстолетия, но официально они не были расписаны. Она не признавала никаких браков, тесных уз, обещаний и страданий и пришла к принципиальному выводу, что не так ужасен сам брак, как совместная жизнь, быт. Он-то всё и разрушает.

Актрису и режиссёра связывала огромная любовь, которую ничто не смогло омрачить – ни бытовая мелочёвка, ни повседневная скука, ни второстепенные проблемы или споры на тему «кто виноват». Она жила в своей квартире, он – в своей. Виделись каждый день: ходили в театр, ужинали в ресторане, вместе ездили отдыхать к морю. Но в отеле у каждого была своя комната. Она считала, что в этом и был секрет долгой любви. Ведь даже сильно влюблённые люди устают друг от друга, а итог подобной усталости печален. Брак – это постоянная досада, нагромождение недовольств, сожалений, подсчёт недостатков и коллекционирование обид.

Очерк об актрисе настолько впечатлил её, что она решила круто изменить свою жизнь прямо завтра утром. Почти ночь не спала, продумывая, что и как скажет мужу.

Наутро, приняв душ и запив крепким кофе ежедневные таблетки от давления, она решительно вошла в комнату мужа.

– Я хочу с тобой поговорить.

– Ну, – недовольно пробормотал муж, с трудом разлепив веки.

– Так жить дальше невозможно. Я предлагаю тебе два варианта: первый – развестись, второй – гостевой брак, – выпалила она одним духом и застыла, затаив дыхание, в ожидании ответа.

Муж молчал, прикрыв веки. Ей казалось, что он молчал бесконечно. Наконец, он разлепил веки. Её сердце бешено колотилось. С тихой ненавистью он произнёс:

– Я предлагаю свои два варианта: первый – срочно лечить голову, второй – пошла на хер.

В слезах, она пулей выскочила из комнаты и побежала в ванну тихо плакать. Как жить дальше? Что делать? Видимо, французская модель семейной жизни для неё недосягаема.

Она тихо вышла из ванны, тихо пошла на кухню и стала тихо готовить завтрак. Из комнаты мужа раздавался безмятежный храп.

***

Тамара Залесская (Минск)

Антикварная редкость, или Загадочная женская душа


Случайные разговоры, фильмы, книги или журналы порой вызывают в памяти полузабытые, размытые картины прошлого, и ты мысленно прокручиваешь свой собственный фильм – немой или звуковой, радостно цветной или неясный, почти чёрно-белый. Вспоминаются однажды встреченные люди, которые чем-то удивили тебя – много лет назад, – и с которыми больше не довелось увидеться, потому что у них была иная, своя жизнь, не пересекавшаяся с твоей. Обычное дело.
Кто-то вскоре исчезает из твоей памяти, а кто-то цепляется за неё невидимыми крючками и порой напоминает о себе.
Сегодня по каналу «Культура» показывали фильм о строительстве в Петербурге Публичной библиотеки во времена правления Екатерины Второй. Мне была интересна история этого знаменитого здания, нравились его красивые уютные залы, потолки с лепниной, шкафы с книгами. Вспомнилось, как я училась в МГУ и занималась в Ленинской библиотеке в Москве, – давно, в начале 80-х годов...
Это грандиозное сооружение казалось мне строгим и неприветливым – как снаружи, так и внутри. Но именно там хранились редкие книги и журналы, которые мне следовало читать и конспектировать, поэтому я ездила туда из своего общежития, высотного здания на Ленинских горах, – разумеется, на весь день.
Большой читальный зал № 3, знакомый многим москвичам, да и жителям других городов – по фильму «Москва слезам не верит» (его посещала героиня Ирины Муравьёвой, надеясь познакомиться там с приличным молодым человеком), – оказался довольно удобным и не столь мрачным, как другие помещения. Высокие окна, антресоли по всему периметру со столами возле окон, где всегда можно найти свободное место, если не хватило внизу, – было бы только желание работать.

Однако через несколько часов непрерывного общения с очередными источниками знаний ловишь себя на мысли, что «Вестник» какого-то периферийного пединститута не вызывает у тебя ровным счётом никакого интереса, и вообще эта стопка старых книг и журналов – не самое увлекательное чтение.

В главной библиотеке страны, разумеется, есть множество других книг, названия которых вызывают у тебя священный восторг, но их, к моему огромному сожалению, читать совершенно некогда. Я же не могу вместо своих обязательных занятий синтаксисом русского языка изучать здесь альбомы великих художников. Сначала мне нужно проштудировать, по крайней мере, сто пятьдесят научных журналов, сборников статей, диссертаций и монографий...

Однако пора обедать. Не хлебом единым сыт человек, но и этот унылый «Вестник» – отнюдь не духовная пища. Я направилась в столовую, находившуюся здесь же, в подвальном помещении.

Поскольку время было зимнее – где-то между февралём и мартом, – то из овощей в московском общепите использовались только картошка, капуста, свёкла и морковь. То есть в качестве салата читателям предлагался винегрет или так называемый «Витаминный» салат (свежая капуста и морковь со сметаной), на первое – щи из квашеной капусты, на второе – котлета и тушёная капуста, а не нравится – вот вам пюре или макароны. Иногда давали гречку – притом, что в магазинах она уже давно не появлялась.

Всё как везде. Впрочем, здесь меня всегда забавлял избыток капустных блюд. Ленинская библиотека и явный запах кислых щей у лестницы, ведущей в примитивный пищеблок, – это, знаете ли, как-то не сочетается. И вообще, учась в Московском университете, я привыкла к другим интерьерам, почти дворцовым. Наши просторные столовые в Главном здании выглядели как величественные рестораны, а в «профессорской» столовой на втором этаже, отделанной деревянными панелями с резьбой, оплаченные в кассе блюда приносили официантки.

Взяв что-то капустно-витаминное, я увидела свободное место и направилась к столу, за которым сидела пожилая дама. Она вежливо спросила у меня, не появились ли на раздаче вилки, но вилок ещё не было. По правде сказать, я бы не стала бегать за вилкой только для себя: незатейливый алюминиевый прибор может так и не появиться, а вот обед – точно остынет. Поскольку, кроме второго блюда, у нас были то ли щи, то ли суп, мы приступили к еде.

Меня отсутствие вилок совершенно не смущало: в университетских столовых нередко случались перебои с этими скромными предметами сервировки. Студентам ждать некогда, а торопить бедных посудомоек у нас не принято.

Дама же всерьёз возмущалась простотой обслуживания в храме книги и рассказывала, что выросла она в культурной семье, где обедали всегда с белоснежными салфетками, а детей сызмала приучали пользоваться столовыми приборами.

На вид я дала бы ей не меньше восьмидесяти лет. Волосы, разумеется, у неё были седые – тогда женщины её возраста не красились. Одета скромно – во что-то тёмное, как одевались все старушки. Ничем особенным она не выделялась, и сейчас я уже не вспомню ни черт её лица, ни деталей причёски. Кажется, волосы были просто забраны назад, в какую-нибудь «улиточку». Но помню, что держалась дама уверенно и независимо, говорила складно и правильно, как по писаному.

Из её слов я поняла, что она успела пожить до революции, и ей было с чем сравнивать последующую «невыносимую скромность бытия» (здесь, как вы догадались, я перефразирую известного писателя Милана Кундеру, у которого сказано: «невыносимая лёгкость бытия»).

Я сходила на раздачу за вилками, и мне повезло: принесли ещё и чайные ложки, которые раньше мне здесь не встречались. Да и зачем они нужны, если чай дают уже с сахаром, а осевшие на дно кусочки в компоте из сухофруктов никто не ест – они совершенно безвкусные. Но ложечки я всё-таки взяла – для полноты сервировки.

Как вы понимаете, настроение у культурной дамы заметно улучшилось, поскольку есть ложкой второе блюдо (даже такое немудрёное, как котлета с капустой) ей было бы совершенно невыносимо. Очевидно, она никогда не ходила в турпоходы, где вилки не то что не считались предметом первой необходимости – их попросту не брали с собой, а ножами пользовались только дежурные повара.

Дама рассказывала мне о своей прежней жизни, и я понимала, что впитанные ею в раннем детстве правила хорошего тона не выветрились с течением времени. Именно та, дореволюционная жизнь была нормальной и естественной для неё, девушки из благородного семейства, а всё, что происходило потом – лишь вынужденное существование среди малокультурных людей. Они отняли у неё обеспеченное будущее и заставили её стать совершенно незаметной женщиной, не только не сделавшей никакой карьеры, но даже не имевшей определённой профессии – настолько незаметной, почти невидимой приходилось ей быть среди чужих.

Мы поднялись из подземной столовой, и наверху, у каталогов, разговорчивая дама продолжила свой рассказ. Я слушала её с интересом, так что некоторые подробности помню до сих пор.

После революции её семья уехала за границу. Она одна осталась в Москве, потому что не хотела покидать Россию. Может быть, она надеялась, что всё вернётся на круги своя? Или у неё имелись особые причины, чтобы остаться?

Наверное, к тому времени она была вполне взрослой и самостоятельной девушкой; возможно, она где-нибудь трудилась или родственники оставили ей часть ценностей, чтобы она могла как-то существовать. Конечно, ей пришлось трудно: время было голодное, деньги обесценились, а золото, если оно осталось, вряд ли было возможно продать за подходящую цену.

Но дама сказала, что никогда не работала на советскую власть. Означало ли это, что она не делала ничего такого, что противоречило её убеждениям, или её следовало понимать буквально: никогда не состояла на государственной службе? Скорее всего, она боялась, что обнаружится её дворянское происхождение, и потому не высовывалась.

А может, у неё не было никаких шансов найти приличное место, поступить учиться в институт, или она чувствовала, что ей угрожает опасность? Всё-таки скромная, но вполне реальная жизнь дороже маловероятной карьеры. Кто знает, что могло бы случиться, допустим, в 1937 году с советской служащей сомнительного происхождения, к тому же имеющей родственников за границей?

Она вышла замуж – за порядочного человека из народа, который сумел выучиться на инженера и, к счастью, не вызывал подозрения у властей. По службе ему требовалось переводить технические статьи или документы на русский язык, и этими переводами занималась его жена. Вот это и было её основным занятием, помимо домашних дел и воспитания детей. Благодаря помощи жены-дворянки обычный инженер добился успехов и мог нормально обеспечивать свою семью.

Учитывая суровый советский быт, отсутствие холодильников, газа, горячей воды и прочих вещей, облегчающих жизнь домохозяек, эта дама всегда была при деле и в то же время не изменяла своим принципам. Женщины-дворянки, как вы понимаете, раньше вообще не работали, ну разве что наиболее эмансипированные и талантливые или очень бедные.

Я не хочу ничего додумывать в истории этой дамы, я только лишь припоминаю её слова, её выражение лица и доброжелательный тон, которым она говорила со мной, совершенно незнакомым человеком. Почему-то она почувствовала ко мне расположение и доверие, хотя моя заслуга была лишь в том, что я принесла вилку этой пожилой женщине и внимательно выслушала её рассказ.

Мне всегда были интересны люди, родившиеся и жившие в то далёкое время, усвоившие в детстве другие правила жизни, знавшие нечто, непонятное нам и зачастую скрываемое от нас. Такие необычные женщины, как эта дама, одетые не как все, а порой даже во что-то совершенно немыслимое, почти сказочное, иногда встречались поодиночке или парами на улицах Москвы, в музеях, в театрах или на концертах в филармонии.

Я интуитивно понимала, что вижу перед собой отнюдь не состарившуюся работницу «Трёхгорки» и не бывшего преподавателя марксистско-ленинской философии родом из Архангельской губернии. Это были коренные москвички – возможно, дворянского происхождения, помнившие свою дореволюционную молодость и послереволюционный голод, хранившие пожелтевшие кружевные перчатки, старые театральные сумочки, бинокли и программки, картонные фотографии, а может быть, и драгоценные письма родственников, ставших жертвами красного террора и сталинских репрессий или погибших в годы войны.

Эти женщины казались мне нездешними созданиями, занесёнными в советскую действительность с помощью машины времени оттуда, из нереального дореволюционного прошлого, решительно перечёркнутого красным карандашом. Прежняя жизнь осуждалась и отвергалась – за исключением великих научных открытий, отдельных прогрессивных писателей и грозного отряда одержимых борцов за свободу, правду, справедливость, братство, равенство, счастье и так далее – то есть за то, что так и осталось для России острым дефицитом.

Нереальные дамы передвигались мелкими шажками, согнувшись, заметно уменьшившись за долгие годы чуждой им жизни. Но они ещё жили и изо всех увядших сил сопротивлялись притяжению земли, не желая сойти туда, откуда нет возврата. Кто знает, воспарит ли душа и что именно ждёт её на небесах...

А вот музейных старичков, подобных этим старушкам, я почти не встречала. У мужчин было гораздо меньше шансов выжить после революций, беспощадной борьбы большевиков за дело Ленина и нескольких войн.

Тогда, в 80-х годах, в Москве уже началась мода на благородное происхождение и родословные. Пожилая дама с усмешкой сказала, что жена её внука – самого обычного молодого человека – кичится перед своими знакомыми тем, что носит дворянскую фамилию. То есть, какая-то тщеславная девушка примазалась к их знаменитому старинному роду, а сама, естественно, никто и звать её никак.

Какие чувства владели этой дамой? Ревность? Уязвлённое самолюбие? Желание быть особенной по праву рождения и не делиться этим невидимым достоянием с другими?

А ведь та девица и вправду была самозванкой! Причём почти бескорыстной. Разве фамилия её мужа могла бы через шестьдесят лет после утраты его предками реального дворянского статуса (то есть статуса, подтверждённого документами, положением в обществе, наличием недвижимости, капитала и материальных ценностей) придать ей, совершенно постороннему человеку, какой-либо вес или уважение в стране, где всё ещё правила Коммунистическая партия во главе с потерявшим всякий авторитет вождём – старым и больным Брежневым?

Шёл 1982 год, последний год его правления и относительной стабильности нашей жизни, именуемой теперь застоем. Сейчас многим людям старшего поколения кажется, что застой в брежневскую эпоху был более благоприятным для жизни, чем бесконечные преобразования, следовавшие за ним на протяжении тридцати лет. Да и мы, поначалу обнадёженные Перестройкой, вскоре поняли, что это такой же миф, как и обещанный к 1980 году коммунизм.

Впрочем, нечто похожее на коммунизм в том году всё-таки имело место, я могу подтвердить. А было это в Москве, которую уже давно призывали «превратить в образцовый коммунистический город» – и почти превратили, только не навсегда, а на две недели, пока шла Олимпиада-80.

Но это был всего лишь тщательно срежиссированный спектакль, после которого мы вышли в ту же самую жизнь, где жили довольно бедно, но, как теперь вспоминается, с надеждами и красивыми личными планами, пока у нас не произошло что-то вроде продолжительной революции, и отнюдь не в нашу пользу...

А потом и мы как-то привыкли, и жизнь стала сытнее, но и только что! Мы ведь не предприниматели и тем более не хозяева жизни, «вышли мы все из народа», долго шли, но до светлого будущего не дошли, и теперь – увы! – не можем откликнуться на призыв самим ковать своё счастье. Годы, знаете ли, уже не те, чтобы заниматься тяжёлым физическим трудом.

У вас, наверное, возник вполне естественный вопрос: а что же делала эта почтенная дама в Ленинской библиотеке? Пожилые интеллигентные домохозяйки, как правило, читают у себя дома женские романы или смотрят по телевизору старые фильмы.

Что же искала здесь потомственная дворянка преклонного возраста? Ни за что не угадаете! Даже люди с самым богатым воображением, перебрав множество экзотических вариантов, не смогли бы предположить, что в то время она изучала... иностранную литературу о масонах! Представьте себе! Разумеется, на языке оригинала.

Надо сказать, масонов она очень не любила! По-видимому, у неё были определённые претензии к ним. Кажется, она считала их виновниками многих бедствий, выпавших на долю России. Но ведь это не её собственная догадка – наверняка она уже изучила всё, что было написано о масонах на русском языке, прежде чем перейти на западную литературу.

Что касается меня, то я всегда относилась к масонам совершенно равнодушно, поскольку лично никого из них не знала и они мне ничем не угрожали. Я знаю, что в 19-м веке масонство в России было в большой моде, и многие известные люди состояли в масонских ложах. Тогда ведь не было партий, а мужчинам хотелось где-то тусоваться, как сказали бы сейчас их потомки. Что именно масоны делали в России раньше, чем и кому были опасны в 1982 году – в этом я и сейчас не разбираюсь, поскольку так и не удостоила их своим вниманием. Они мне совсем не интересны. Да и не женского ума это дело, как мне кажется.

А вот та почтенная дама думала иначе. Она вкратце изложила мне свои соображения по поводу масонов, но деталей я, к сожалению, не запомнила – поняла только, что пользы нам от них абсолютно никакой нет, а вред может быть немалый. Но ведь в жизни столько всего вредного, что волноваться по каждому поводу – просто не хватит времени.

Однако мне было очень интересно встретиться с такой неординарной личностью. Далеко не каждая женщина-профессор сможет в восемьдесят лет сидеть в читальном зале, чтобы добыть новую информацию для своего научного труда, очередной статьи или с целью обновления лекционного курса. Учёные дамы в таком возрасте уходят на пенсию и перестают заниматься наукой. Мозги, знаете ли, не резиновые...

А эта бабушка без учёных званий мало того что приходила ради идеи – она читала мудрёные книги на иностранных языках! Может, она помогала кому-то из своих родственников переводить статьи, как когда-то в далёком прошлом помогала своему мужу?

Мне кажется, что если бы это был не 1982-й год, а, примеру, 1987-й или 1988-й, то дама с большим интересом читала бы Александра Солженицына, Варлама Шаламова и других запрещённых прежде писателей. Но тогда их книги были доступны лишь немногим – идеологическим работникам, партийным журналистам и, конечно же, всесильным чекистам. Вот они-то могли читать всё, и наиболее просвещённые из них наверняка разделяли мнение авторов.

Однако бдительные товарищи никому об этом не рассказывали, а напротив, усердно разоблачали идеологических противников и вообще вели себя как положено – до последних дней советской власти. Именно так и должны поступать настоящие коммунисты, находящиеся на боевом посту, причём на высокооплачиваемом.

А простой советский интеллигент не имел права читать «антисоветскую» литературу даже в читальном зале, и потому добывал «самиздат», рискуя собственной свободой. Труды о масонах, выходит, не были запрещены, хотя позже мне где-то встречались вполне убедительные факты, подтверждающие, что отечественные масоны участвовали в революции – разумеется, из личных соображений, а, вовсе не имея в виду ничем не обоснованное народное счастье. Да и возможно ли оно в принципе, если задуматься? И как вообще это выглядит, когда счастлив весь народ? Что-то вроде праздничного салюта, когда все улыбаются и кричат «ура»?

В другой раз я увидела эту пожилую даму в очереди на ксерокопирование. Она стояла через несколько человек впереди, держа в руках иностранные книги или журналы – что-то большого формата – с закладками, отмечавшими нужные страницы. Отдав приёмщице книги (тогда ксерокопии делали не сразу), она отошла, не заметив меня, а я всё ещё стояла в очереди и потому не могла присоединиться к разговорчивой старушке.

Собственно, у меня не было никаких вопросов к ней, хотя она показалась мне симпатичной и интересной собеседницей. Но масоны меня точно не интересовали, к тому же в читальном зале у меня была отложена стопка книг, ради которых я сюда и приехала, поэтому продолжать беседы с незнакомой женщиной, так и не назвавшей свою дворянскую фамилию, я не решилась. Может, ей это вовсе не нужно. Разговорилась при случае, но ведь это не повод для знакомства.

Если бы я тогда вела дневник или пробовала что-то писать, я могла бы расспросить её более подробно, и это был бы замечательный материал для повести о незаметной, но гордой женщине, прожившей достойную и независимую жизнь в ту страшную эпоху, когда человек мог погибнуть только из-за того, что родился в дворянской семье.

В то время я даже не предполагала, что когда-то у меня появится свободное время и такое чудо, как компьютер, и я буду сожалеть о том, что случайный разговор тридцатилетней давности был единственным нашим разговором. Мне жаль, что я не знаю никаких подробностей жизни незнакомой, но почему-то запомнившейся мне скромно одетой женщины, которая с гордостью говорила о своём знатном происхождении и с уважением относилась к другим людям. Уж она-то могла догадаться, что я вовсе не из её круга.

И всё же мне захотелось написать об этой женщине. Она и тогда показалась мне антикварной редкостью, а теперь я даже не сомневаюсь в этом. Дама, поверьте мне, была очень приятной. Вот только масонов она не любила, но ведь не она одна...

Возможно, я – единственный человек, который что-либо написал о такой необычной женщине. Рукописи, как известно, не горят, и её судьба, благодаря моим скромным усилиям, запечатлена в этом небольшом рассказе.

Быть может, это стоило сделать, чтобы кто-то из читателей задумался о том, почему некоторые люди остаются на своей родине, несмотря ни на что, хотя по всем показаниям они должны были покинуть её, повинуясь инстинкту самосохранения и спасая свою жизнь.

Возможно, эта история будет кому-то полезна как пример хорошего образования и активной умственной деятельности, позволяющих в преклонном возрасте поддерживать знание иностранных языков и ориентироваться в сложных вопросах истории.

Впрочем, следует признаться, что я не ставила перед собой никаких задач. Просто сейчас, перечитав свои заметки, я пытаюсь представить ход мыслей своего уважаемого читателя. Зачем-то же я написала об антикварной даме? Зачем-то же мой читатель это прочёл? О чем-то задумался? А что касается конкретной пользы от моего небольшого рассказа, то я ничего не загадываю. Как сказал поэт Фёдор Тютчев,

Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовётся...

***
Борис Готман (Кфар-Саба, Израиль)

Иллюстрации и начало публикации на прозе здесь:
http://www.proza.ru/2016/10/03/1179
Норвегия. Сталхейм.


В одном из райских уголков суровой Норвегии в 140 километрах от Бергена находится небольшая, но прославленная деревня Сталхейм (Stalheim).

Проспект, который мы получили перед поездкой от нашей компании "Натур", рекомендовал туристам "не отказать себе в удовольствии выпить чашечку кофе с пирожным, любуясь самым красивым пейзажем страны: вид с террасы гостиницы в Сталхейме признан ЮНЕСКО самым красивым в Норвегии, а его окрестности, включая Нейрфьорд, внесены в Список всемирного наследия ЮНЕСКО.

Именно здесь любил останавливаться сам кайзер Вильгельм, а вслед за ним – и вся высшая знать Европы конца XIX века…"

Действительно, и пейзажи, и кофе с пирожными оказались на высоте. На высоте – в полном смысле этого слова: свой снимок долины Naeroy в окружении гор я сделал с террасы гостиницы на головокружительной полукилометровой отметке.

На снимке карты виден и рельеф местности, и близость к этой деревне знаменитого Нейрфьорда – самого узкого фьорда в Норвегии.

Но узнали мы в Сталхейме гораздо больше, чем обещал проспект турфирмы.

Рассказывая об этой деревушке, даже не знаешь, с чего начать.

И начну с перевода песни известного норвежского поэта и писателя Пера Сивле (1857-1904), который нам прочла ещё в автобусе наш норвежский гид:

"Свободна отчизна нашей мечты,
её назову, если спросят:
земля, где хозяева я и ты,
Норвегии имя носит.
А если страны этой
нет пока, её отвоюем
 наверняка!"

Ставшая знаменитой поэма Пера Сивле «Страна нашей мечты» (норв. Vi vil oss et land) вышла в свет в 1894 году.

Это произошло на десять лет раньше, чем Норвегия обрела независимость, и поэтому сразу стала популярной в качестве гимна борцов за отмену неравноправного униатского договора со Швецией.

А ещё через половину столетия, во время нацистской оккупации, песня получила вторую жизнь благодаря бойцам норвежского Сопротивления.

Листовки со словами песни многократно перепечатывались и распространялись по всей Норвегии, вызывая растерянность и ярость гитлеровцев: как же это, норвежцы, гитлеровский идеал арийской расы, не только не разделяют национал-социалистические идеи, но и борются против них и их носителей!

Дошло до позорного для гитлеровцев курьёза: они объявили автора песни в розыск и назначили премию за его голову.

Кто-то из "доброхотов" сообщил в гестапо, что автором является некий Пер Сивле из Сталхейма.

Это вызвало настоящую панику гестаповцев – ведь там, в одноименной гостинице "Сталхейм" останавливались высшие нацистские чины.

Поговаривали, что сам фюрер любит бывать там!

Можно только представить, каким скандалом закончилась попытка нацистов найти в Сталхейме Пера Силве!

Конечно, они выяснили, что поэт действительно родом из Сталхейма, что действие многих его произведений разворачивается в этих местах, но, увы и ах, опергруппа опоздала на полвека!

После упоминания о поэте и писателе Пере Силве, выросшем в деревне Сталхейм, можно коротко рассказать об истории гостиницы "Сталхейм".

Первые строения появились на этом месте в 1647 году при организации нового маршрута почтового ведомства между Осло и Бергеном.

После появления регулярного почтового сообщения по проверенному маршруту поехали и первые путешественники.

В 1750 году для них был построен и оборудован скромный почтовый двор. Именно с этого года официально отсчитывается история гостиницы "Сталхейм".

Окружающие красоты привлекали всё новых и новых путешественников, поэтому в 1855 году был открыт первый настоящий гостиничный корпус на двадцать мест.

Поток любителей местной природы становился всё шире.

Через десять лет были построены корпуса на 160 мест, и гостиница быстро прославилась комфортом, да ещё и прекрасной кухней.

В этом же году в Сталхейме остановился король Норвегии и Швеции Оскар I.

Обычно государи посещают популярные места не столько для того, чтобы освятить их своим величием, сколько для того, чтобы за счёт упоминания собственного имени в сочетании с известным географическим названием повысить собственный, как теперь говорят, рейтинг.

А если нерадивый чиновник неверно подскажет очередное "сакральное" имя, то и отблеск государева света не добавит ему популярности и о нём все быстро забудут, как, например, уже забыли о Корсуне.

Не зря, наверно, забыли. Кстати, интересно, что Корсунь князю Владимиру удалось взять только благодаря предательству скандинава (варяга), служившего прежде Корсунскому князю.

Вот как пишет Википедия: "...иная версия похода на Корсунь излагается в «Житие Владимира особого состава».

Согласно «Житию…», вначале Владимир просил за себя дочь «князя Корсунского града», но тот с презрением отказал язычнику.

Тогда оскорблённый Владимир собрал войско из «варяг, словен, кривичей, болгар с черными людьми» и двинулся покарать обидчика.

Во время осады некий варяг из Корсуни по имени Ждберн (или Ижберн) послал стрелу в лагерь к своим соплеменникам варягам и крикнул: «Донесите стрелу сию князю Владимиру!»

К стреле была привязана записка с сообщением: «Если будешь с силою стоять под городом год, или два, или три, не возьмешь Корсуня.

Корабельники же приходят путём земляным с питием и с кормом во град».

Владимир велел перекопать земляной путь и через 3 месяца взял город.

Далее последовала расправа с жителями города: «А князя корсунского и с княгинею поймал, а дщерь их к себе взял в шатер, а князя и княгиню привязал у шатерной сохи и с дщерию их пред ними беззаконство сотворил. И по трех днях повелел князя и княгиню убить, а дщерь их за боярина Ижберна дал со многим имением, а в Корсуни наместником его поставил…».

Возможно, в этом эпизоде автор Жития хотел подчеркнуть варварство русского князя, который просветлел духом только после крещения, однако в данном случае Владимир скопировал образ своих предыдущих действий по отношению к полоцкому князю Рогволоду и его дочери Рогнеде." (Википедия, Корсунь крымский).

Так что, о предшественнике с такими наклонностями лучше публично не вспоминать... Хотя, как говорится, возможны варианты.

Всегда найдутся фальсификаторы истории, которые cварганят псевдоисторический роман, а ещё лучше сериал, прославляющий насильника, грабителя и убийцу. И эту полову с удовольствием употребят под какую-нибудь плодово-ягодную отраву…

Но в случае с королём Оскаром I всё было, конечно, совершенно не так.

Он, сын наполеоновского маршала Жана Бернадота (затем короля Швеции Карла XIV Юхана) и его жены Дезире Клари, бывшей невесты Наполеона Бонапарта (впоследствии королевы Дезидерии), ещё до вступления в 1844 году на престол был очень популярен благодаря многим своим выдающимся способностям. Поэтому памятный камень в честь его посещения Сталхейма до сих пор стоит на почётном месте в саду гостиницы.

Его сын, король Оскар II во время посещения в 1896 году Сталхейма начертал свою подпись на склоне горы слева от гостиницы. Гора получила его имя, которое по очертаниям этой подписи было высечено в скале.

Позже там же добавили свои подписи первый король независимой Норвегии Олаф и кронпринцесса Марфа.

И что интересно, после получения Норвегией независимости никто не стал закрашивать краской и тем более срубать подпись Оскара II, несмотря на то, что последний шведско-норвежский король яростно противился независимости Норвегии.

О влюблённости в Сталхейм германского кайзера Вильгельма расскажу чуть позже. Как и о нацистском следе в Сталхейме.

Из сказанного выше понятно, что гостиница приобрела имперский ранг.

Под стать этому рангу и её нынешние интерьеры. Подчёркиваю слово нынешние, поскольку гостиница несколько раз горела, причём последний раз – в пятидесятых годах прошлого столетия - она сгорела вместе с несколькими десятками постояльцев.

Об этом печальном событии здесь стараются не вспоминать, и сведения о нём постепенно исчезают даже из интернета.

Вернёмся к интерьерам. Вообще-то на территории гостиницы есть Народный музей, в котором можно увидеть даже первые постройки и обстановку номеров.

Но и на первом этаже недалеко от ресепшен есть несколько небольших залов, в которых выставлены некоторые артефакты. На моём снимке видны образцы холодного оружия. Хотя нам сказали, что это оружие викингов, на самом деле там только один из мечей и два копья могут иметь к ним прямое отношение.

Выставленные там алебарды появились значительно позднее и на несколько веков стали самым страшным оружием.

Именно с её помощью в средние века пехотинцы научились побеждать кавалерию, и в то же время в умелых руках она может стать и просто хорошей дубинкой против хулигана.

Из прочитанного читатель уже знает, что благодаря своему расположению гостиница "Сталхейм" почти с самого своего основания приобрела имперский, так сказать, ранг.

Сказалось, конечно, на вхождение в этот статус и то, что один из любимейших норвежских литераторов Пер Сивл (Per Sivle, 1857 - 1904), выросший на ферме, расположенной всего в нескольких минутах ходьбы от отеля, сделал Сталхейм очень узнаваемым и популярным.

Полюбилось это место и королям Оскару I и Оскару II, а германский император Вильгельм II в течение 25 лет проводил здесь каждое лето, отлучаясь из Сталхейма только для путешествий по фьордам на своей яхте "Гогенцоллерн" ("The Hoenzollern").

К слову, Вильгельм II стал последним императором из династии Гогенцоллернов.

Понятно, что за своим императором в Сталхейм потянулся и его двор – место стало очень престижным.

Во время работ по строительству нового корпуса гостиницы в 1890 году были обнаружены несколько погребальных курганов викингов, что тоже поспособствовало росту известности Сталхейма.

В честь полюбивших эти места королей и императора были установлены памятные камни.

С высотки, на которую в 1895 году подняли камень в честь германского императора, открывается великолепный вид на долину Naeroy и её, высотку, естественно, назвали Wilhelmsh;i.

После захвата Норвегии нацистами Сталхейм не мог не привлечь к себе внимание гитлеровских бонз.

Очень быстро туда началось паломничество высших германских чинов.

В горе под террасой гостиницы были тайно построены несколько железобетонных бункеров, из амбразур которых, как рассказали в музее, бесноватый фюрер во время посещения Сталхейма любил рассматривать долину.

Один из этих бункеров, носящий имя "Лорелея", открыт для посещения, и читатели могут видеть снимки, которые я сделал там.
 
На верхнем снимке видна укреплённая траншея, скрытно ведущая к входу в бункер.

Над входом видна выбитая в камне надпись "Лорелея" – снимок в центре на фоне тёмных бетонных стен бункера.
 
На этом снимке видна амбразура, скорее всего расширенная для удобства туристов, и бетонный стол под крупнокалиберный пулемёт.

А на этом снимке - вид на долину через амбразуру.

Мне кажется, если фюрер и бывал здесь, то не в этом, а в другом бункере. Но имя бункеру дали, скорее всего, по его желанию.

Надо отметить, что "Лорелея" – это название высокой скалы на Рейне, данное ей в честь сказочной золотоволосой русалки с замашками гомеровской сирены.

"Лорелея" является героиней многих германских легенд и литературных произведений.

Одним из самых популярных произведений на эту тему является и сейчас песня "Лорелея" на стихи Генриха Гейне.

После прихода к власти нацистов Гейне из-за его еврейского происхождения был в Третьем Рейхе запрещён, памятники ему разрушены, книги запрещены и сожжены.… За исключением песни «Лорелея», которую продолжали печатать, правда, как народную.

А костры, на которых сжигали книги, подтвердили цитату из трагедии Гейне «Альмансор»:

"Это была лишь прелюдия. Там, где сжигают книги, впоследствии сжигают и людей". ("Das war ein Vorspiel nur, dort, wo man B;cher Verbrennt, verbrennt man auch am Ende Menschen").

Хорошо бы, чтобы эту фразу люди помнили подольше!

В Норвегии мы впервые узнали, что у термина "дети войны" есть ещё один смысл, причём основной и единственный на Западе.

В нашем представлении "дети войны" привычно ассоциируются с узниками нацистских лагерей уничтожения или, в лучшем случае, с малолетними тружениками тыла, с юными партизанами или "сыновьями полка".
Смысл же этого термина здесь, в Норвегии, как и в других западных странах, раскрывает его неофициальный аналог – "дети оккупантов".

В контексте этой заметки "дети войны" – жертвы осуществления в оккупированных гитлеровцами странах нацистского проекта Лебенсборн (нем. Lebensborn) — «Источник жизни».

Лебенсборн был создан в 1935 году по личному указанию рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера в составе Главного управления расы и поселений Третьего Рейха для подготовки молодых "расово чистых" матерей и воспитания арийских младенцев (прежде всего детей членов СС).

Организация финансировалась СС и в соответствии со своей идеологией ставила чёткие условия клиентуре: оба родителя должны были быть здоровыми, арийского происхождения и не иметь судимостей.

По инициативе Гиммлера открывались специальные пансионаты, где солдаты могли зачать "элитное" потомство.

Следует подчеркнуть, что в норвежских женщинах Третий Рейх видел вполне желанных жён для немцев.

Но и матерям-одиночкам, соответствовавшим перечисленным нацистским критериям, Лебенсборн предоставлял возможность рожать детей в специальных приютах - Домах матерей.

После родов дети передавались в Дома детей, так государство заботилось о матери и ребёнке.

Такие Дома были открыты нацистами в ряде стран, в том числе и в Норвегии. В гостинице Сталхейм в 1943 году тоже был организован Дом ребёнка на 100 мест.

Как известно читателям, к Сталхейму нацисты проявили повышенное внимание с первого месяца оккупации Норвегии.

Надо сказать, что с началом войны в Сталхейм ринулись беженцы из Бергена. В гостинице на 160 мест поселилось более 600 человек.

Но уже в конце апреля 1940 года гитлеровцы заняли деревню и захватили гостиницу, изгнав из неё беженцев.

На склонах немцы построили оборонительные сооружения, в том числе железобетонные бункеры, часть которых читатели уже видели на моих фотографиях.

Благодаря выгодному стратегическому расположению немцы могли теперь контролировать всю долину Naeroy со своих новых позиций на плато.

Гостиница Сталхейм вначале использовалась для отдыха высших немецких офицеров. А с 1943 года, как вы уже знаете, отель превратили в приют по проекту Лебенсборн.

По поводу приведения интерьеров в подходящее для детей состояние немцы особо не переживали, просто ножки старинных столов и стульев подрезали до нужной высоты, а стены украсили сценками из сказок братьев Гримм.

Надо сказать, что норвежцы в массе своей относились к "романам" норвежек с захватчиками с большой неприязнью. Тем не менее, в Норвегии от связей с солдатами оккупантов родилось около двенадцати тысяч детей.

После изгнания нацистов неприязнь к "немецким сукам" была перенесена на их детей – "детей войны".

По свидетельствам "детей войны", от них отказывались родные матери, распихивая их по детдомам. Специальные медкомиссии признавали их умственно отсталыми и непригодными к учёбе в обычных школах.

В дальнейшем им было нелегко получить высшее образование и продвинуться по службе.

Выросшие дети войны, пережившие агрессивную неприязнь общества, решили покончить с произволом.

Созданная ими организация "Союз детей войны" добилась в этой борьбе серьёзных успехов.

В 2000 году тогдашний премьер-министр Норвегии официально принес извинения всем "детям оккупантов", пострадавшим в своей стране.

С 2005 года "детям войны" выплачивается компенсация порядка 30 тысяч евро.

Около ста пятидесяти человек решили, что сумма эта выглядит насмешкой, и обратились в Европейский Суд по правам человека с просьбой заставить правительство Норвегии эту компенсацию многократно увеличить. Я прочёл несколько показаний "детей войны" из материалов суда.

Приведу перевод одного из них.

"Я жил в Доме ребёнка в Сталхейме. Когда война закончилась, меня вернули моей матери, которая не хотела меня. Моя мать отдала меня в детский дом. Я сидел в кабинете врача перед шестью врачами, которые подтвердили, что я был умственно отсталым и что я никогда не должен иметь детей. Два сотрудника центра социальной защиты населения принудили меня к оральному сексу, сказав мне, что это обязательная терапия. Мне было тогда пять лет. Потом я работал двенадцать лет в торговом флоте. В 1961 году у меня был нервный срыв. Моя жена оставила меня. Я провел год в психиатрической клинике, где проходят лечение от маниакальной депрессии. Моя мать умерла в 1988 году. Я нашел своего немецкого отца в 1997 году, а в 1998 году он тоже умер.

Мне шестьдесят пять. Я пустой человек…".

У меня, конечно, есть имя и фамилия этого человека, но публиковать их здесь не буду.

А вот о судьбе другого ребёнка войны знают многие.

Сегодня она официально именуется Её Светлость принцесса Анни-Фрид Рёйсс фон Плауэн, а многие читатели наверняка помнят её как звезду легендарной шведской группы "АВВА" Анни-Фрид Люнгстад (Anni-Frid Lyngstad).

Ей, можно сказать, повезло. От нетерпимости общества к "детям оккупантов" её уберегла мать, отправив к бабушке в Швецию.

Став знаменитой, Анни-Фрид разыскала в Германии своего отца.

Правда, и мать она потеряла в раннем детстве, и с отцом отношения впоследствии не сложились, да и вскоре после их встречи он тоже умер.

В интернете можно прочесть и статью Н.Грачёвой об иске детей войны в Страсбургский суд и о целях, которые они этим хотят достичь.

Приведу цитату из статьи Н.Грачёвой:

"Мы бьемся не только за себя, но и за миллионы сегодняшних детей в разных концах света, – заявляют истцы. – От решения суда будет зависеть, например, как будут вести себя Балканские государства по отношению к "детям врагов". Можно привести массу примеров того, что в нынешнем мире дети все ещё становятся заложниками ненависти к их родителям. Особенно страшно, если это происходит на государственном уровне.

"Дети оккупантов" убеждены, что властям стоит преподнести самый суровый урок, дабы искоренить все виды дискриминации подрастающего поколения. По их мнению, всем должно стать ясно, что впредь ни насмешки, ни ущемление прав не пройдут безнаказанно. "Ударив евро" по своему правительству, они создадут прецедент для тысяч других бесправных "терпельцев".

Вот такие "разноцветные" заметки появились после знакомства со сказочно прекрасным местом под названием Сталхейм.