Наташа

     Как я ездила на сборище секты ...Помню смутно... Сейчас включу проявитель: чем больше думаешь о событии, тем больше всплывает деталей.  Середина девяностых – точно.

     Точно помню, что машина у меня была - самая первая, красная девятка.  Помню, что инициатором акции была Наташа (она всегда была готова броситься кому-то на помощь).

  Предыстория: Наташа рассказала, что у хорошей знакомой  заманили дочь-старшеклассницу в тоталитарную секту. Что ничего не помогает, хотя дочь ещё из дома не ушла.   Узнали с трудом место следующего собрания секты, где будут набирать в неё  новых рабов.

    Я не могла не откликнуться: меня просили обеспечить две посильные для меня вещи: отвезти всех участников операции куда-то на окраину, в район Кантемировской, - для меня экзотично, как Рио-де-Жанейро.  Вторая задача, из-за которой меня и привлекли: у меня был диктофон. Я должна была записать ход сессии, чтобы был хоть какой-то материал: ведь надо было  отбить дочь через правоохранителей.

     В переполненной девятке мы прибыли к школьному зданию. В зале на нас никто не обращал внимания. Я исправно включила диктофон. Мать одурманенной девчонки пыталась орать обличающие вопросы. Её просто никто не слушал. Мы ушли подавленные. Я спросила, нужна ли и поможет ли моя запись. - "Конечно..." - убито ответила несчастная  мама.  Осталось лишь предложить остаться на связи, если потребуется помощь.
   
    Наташа… Она была спонтанным человеком, потому реагировала бурно на любую возникшую проблему и генерировала иногда неожиданные решения (не утверждаю, что результативные), но упорно добиваться - было не её жанром.  Поэтому калейдоскоп проблем окружал её постоянно, ежеминутно меняясь.

   Встреча наша в этой жизни (уверена, что она уже в мире ином) была смешной и странной.  Тот революционный 1991 год я провела  на новой работе, в заводском окружении с проходной, вертушкой в достаточно недоброжелательном окружении конкурирующих дам.  Мой  "международный отдел", как они пожелали называться,  был эквивалентом отсидки в колонии общего режима.  Вырвавшиеся  из-за железного занавеса простые люди с большими деньгами считали, что теперь они – господа.   В уродском “международном отделе”, где только и перекладывали бумаги, нужен был только один переводчик – им была я. Остальные были нахлебниками.

    Борьба за лучшую шконку, за главенство в камере среди дамочек в отделе была неприкрытой: бывшая учительница английского языка во вспомогательной школе,  спортсменка-велосипедистка  без знания языков, кроме мата,  с дипломом Института физкультуры,  крестьянка со средним специальным образованием - таковы были мои коллеги, неизвестно что делавшие в этой мрачной конторе. Работы для них действительно не было: совместное предприятие только что образовалось, и их набрали "на всякий случай" - авось дело найдётся. 

    Начальником над нами была заводская номенклатурная дама с широким лицом, малообразованная, с чеканной речью но тонким знанием номенклатурных интриг.   Это знание заставляло её с почтением обращаться ко мне по имени и отчеству  и подозревать в запредельно высоких связях: для нее я была ангелом,  спустившимся в их мрачный мир со сверкающих вершин Внешторга, да к тому же посажена была в эту каморку самими итальянцами! Им и в голову не могло прийти, какими были истинные мотивы происходящего.  Это идиотское видение мира в виде  костюмного сериала вечно будет жить, как бактериальная инфекция, плодя дамские романы.
   
     Простых людей  я люблю, коль скоро они и впрямь просты.  Не могу сказать, что я рассчитывала на тюремное братство в этой суровой среде, но и бритв в зубах не приветствовала.  Отшить могла, а дошло бы до дела – и пришить.  Кто есть кто -  удалось без труда расставить по местам, но мрачности антуража не убавилось. 

     Не удивительно поэтому, что  объявление у проходной об аэробике  показалось миражом в пустыне.  Нестыковка реальностей. Видение оказалось не сном, потому мрачным ноябрьским вечером я оказалась в недрах заводских корпусов, в какой-то небольшой комнате с полом, прикрытым линолеумом, где энергичная девушка возмущённо объясняла группе людей, что кто-то мне неизвестный был совершенно неправ, и призывала всех в свидетели.  Войдя, я немедленно стала одной из тех, кому она задавала вопрос:

- Ну ведь правда же так нельзя? Они же сами сказали, что по вторникам!  Мы же не просили именно вторник! Правда?" - обратилась она непосредственно ко мне. 

     Это было так убедительно, что я согласилась, и, похоже, тем самым завоевала расположение.   Дальше начался сеанс аэробики, на который я, собственно, и явилась.  Наташа, - это была она, - преподала нам класс, завершавшийся парой балетных элементов: стойка в арабеске  и  простейшее вращение.  Приобщение к вечному купило меня сходу.  Мечта моя с детства, танец, балет…  Это растрогало.
 
     С Наташей мы разговорились и подружились: она была единственным живым человеком в радиусе десяти километров.  Не знаю почему мы как-то поехали домой на трамвае (обычно на работу я ездила на своей красной девятке - возможно, она была в ремонте).
Билет в трамвае Наташа не брала: никогда вообще.  Мое движение взять ей билет тоже пресекла.  Пришёл контролёр.  В этой мизансцене я разом поняла  нашу расстановку сил: социальная пропасть, разные способы приспособления к жизни в мегаполисе. 

     Но симпатия не зависела от этой разницы.  Наташа с жаром рассказала мне о гениальном Дерябине, который изобрёл панацею Виватон. Вскоре на моей фирме, расположенной на территории завода, стали делать почти бесплатные процедуры: массаж с Виватоном, вонявшим нашатырем. Это была льгота от хозяев фирмы. Делали массаж в рабочее время.  То было время, когда отсутствие интернета ещё не позволяло  впаривать толпам одну панацею за другой.   Наташа,  вхожая к Дерябину,  предложила мне достать еще более концентрированный Виватон для лечения любых болячек.  Цена была необременительной, - я купила.  В панацею я не верила, но в дискуссии не видела смысла: Наташе жилось хуже, чем мне. 

     Она умела делать косметический массаж, и мы договорились: после работы она приходила ко мне в каморку над проходной, гасила свет, зажигала свечу, я ложилась на фанерный письменный стол, и она делала очень добросовестный и бережный массаж лица, получая скромную плату, устраивавшую нас обеих.
   
     Потом житейские передряги развели нас, но уже будучи в свободном полёте и живя случайными заработками , я второй раз встретилась с Наташей: она позвонила узнать, как жизнь.

     Несколько занятий аэробикой дома, которые она предложила совершенно бесплатно, по-дружески, кончились для меня травмой плюсны, а массаж меня перестал вдохновлять. Я видела, что её катастрофа продолжает быть страшней моей, хотя она намного моложе и перспектива в жизни у нее еще есть, а у меня – уже нет. 

     Я предложила давать ей уроки английского, чтобы потом выдать замуж куда-нибудь в благополучную страну.  В спокойном будущем России я очень сомневалась в середине девяностых.  У Наташи еще могли быть дети.
 
     Мы занимались больше года.  Она оказалась гениально способна. Вскоре мы уже гуляли по Берёзовой роще возле моего дома и она очень прилично рассказывала мне содержание прочитанной книги по-английски.  Наташа была прилежной ученицей, но когда изредка делала ошибки, я била её по голове толстым синим карандашом (как и всех других учеников в те времена).  Она всегда потом припоминала мне тот карандаш, который я храню до сих пор, - не то с благодарностью, не то с безнадежностью, - ведь знания не сделали её счастливой.
 
     Потом я сделала Наташе красивое портфолио и напечатала её анкету в газетах.  Она была фотогенична и снимать ее было несложно. Потом ей написал приятный парень, англичанин Стивен, они переписывались, и он приехал в Москву.
   
     Случился удивительный сабантуй: итальянцы из моей смешанной меховой фирмы были в тот момент в Москве,  Я рассказала им историю Наташи и ожидание Стивена.  Они искренне переживали за неё и желали счастливой развязки. Все мы должны были встретиться у меня дома, чтобы пойти потом вечером в город. Так все и произошло. Мы весело перезнакомились, поболтали, а потом поехали на Старый Арбат, где   Наташа со Стивеном пошли гулять в одну сторону, а мы с итальянцами – в другую, где и осели за ужином.
    Все было отлично поначалу: он был приятный парень, работящий, легкий в общении, с растущей карьерой. Ему пора было обзаводиться семьей. Оказалось, что у нас с ним день рождения совпадает - 2 сентября. Я даже посчитала это хорошим знаком. Подарок Стивена, - деревянная свернувшаяся клубком кошка, - и сейчас каждое утро встречает меня на кухне,  и рука тянется погладить её.

     Я не смогла понять, что случилось между ними: после трогательной нежности, стихов, которые Стивен писал Наташе, он приехал снова, но она не приняла его.  Рухнули наши планы: мы собирались с ней ехать в Англию в гости к Стивену.  Могу лишь повторить: она была живая. Кармен - свободна!  И мысли не было об устройстве жизни, тихой гавани. 
 
     Летом я начала учить её играть в теннис: поделилась юбочкой, которых у меня была уйма, дала ракетку, и мы поехали на Каширку, где Наташа нашла бесплатный заводской корт.  Она смешно бегала по площадке, нося ракетку, как букет роз. Это было больше похоже на балет, но было клево!   Завод каких-то важных металлов на Каширке давал в то время Наташе работу: она вела аэробику.  Где-то  в тех краях она и нашла жениха…
 
     Однажды она позвонила, сообщила, что выходит замуж, и пригласила меня на свадьбу в кафе на Каширке.  Хотя я была рада за Наташу, в глубине души точило сомнение, что эта история кончится благополучно.  Жениха я никогда вблизи не видела.  Думаю, что случись это, смогла бы с первого  взгляда диагностировать их будущую жизнь.
Там, на свадьбе, я впервые увидела караоке и даже пропела в него "Non ho l'etа", когда гости стали пьяными и перестали обращать внимание: петь я тогда совсем не умела, это лишь оставалось несбыточной мечтой.  Публика на празднике была симпатичной, что вообще-то странно для свадеб…
 
     Классический брак с квартирой, бытом и родственниками продержался контрольное время, чтобы выяснить, что потомства не будет, несмотря на тяжёлое лечение, которое переносила Наташа. Затем он распался, оставив ее свободной, бездомной.  Пристроившись где-то инструктором аэробики, она  поступила на тот факультет ИНЯЗа, где я реанимировала французский, а ещё раньше - мой папа английский.  Она окончила его блестяще, написав великолепный диплом и сдав на отлично экзамены.  Об этом я узнала уже пост фактум, потому что на какое-то время пути наши вновь разошлись.
 
  А в третий раз они пересеклись, когда я запускала новую фирму.  Положение моё было отчаянным: искать людей приходилось из воздуха: в то время хэд-хантинг не был развит.  В результате на фиме оказалась куча  знакомых - подружек, в том числе Наташа.

  Социальные различия сразу же создали два неравных лагеря: дамочки из номенклатурных кругов и неудавшиеся артистки - против безродной Наташи.  Позднее я узнала, что они доводили её до слез, заставляя убегать на бульвар и плакать на скамейке.

  В отличие от номенклатурных, Наташа была работящей: носилась с бумагами по инстанциям и была готова к любой работе... Но были и у неё особенности: однажды поутру мой серьезный соучредитель призвал меня в кабинет, чтобы задать вопрос: "А кто это, собственно, - эта Наташа?" Оказалось, что накануне вечером она привела на фирму, где уже никого не было, кроме охранников, кавказского мужичка и устроила ему показ мод, демонстрируя на себе нашу коллекцию.    Мне Наташа объяснила потом, что когда несла документы в инстанцию, на улице этот человек подошёл к ней и сказал, что он сам из "инстанций", а она, чтобы сделать добро фирме, завязала с ним контакт, потому что он может помочь в чем угодно.  Копаться в истории я не стала: попросила не контачить с незнакомыми.

  Соучредитель мой тоже не настаивал на увольнении, но предупреждение сделал. Далее события разворачивались драматично: номенклатура и артистки только чесали языки, работать не собирались, мирных увещеваний не слушали, а когда я поставила вопрос ребром, просто встали и молча ушли. Объединяли их изначально одинаковые свойства: лень, тупость и спесь. То, что их уход был непорядочным, поскольку они числились моими подружками, им даже в девичьи головки не пришло: они считали, что их задача - щебетать и украшать собой интерьер. 
 
     Фирма вновь опустела, как в день открытия. Осталась одна Наташа.  Только она из всех знакомых проявила порядочность, не только безотказностью, но и моральной поддержкой, изобретательностью и тем, что привела новые ценные кадры.  Она продержалась несколько месяцев, но ушла тоже, не вынеся давления.  То что приходилось преодолевать мне, рикошетом сказывалось и на ней.

     Мы успели отметить с ней в пустом офисе моё пятидесятилетие, на которое я последний раз в жизни, перед тем как растолстеть, смогла надеть роскошную юбку-клёш,  которую придумала и сшила ещё в тридцать лет.  За несколько дней до этого Наташа утром сообщила мне о гибели Дианы.  А прямо накануне моего скромного юбилея, когда в кассе фирмы не осталось ни копейки, мы загрузили доверху мою красную девятку и поехали в Люберецкий район  на выездную торговлю. Это спасло фирму: назад мы вернулись с выручкой и протянули ещё немного до следующей невероятной истории.  Но Наташа ушла, а я зло бросила ей вслед: "Ты такая же, как они!"   
   
     Хотя это было несправедливо. Она была другая.  И спустя время она появилась в четвертый раз.  Спустя  лет пять.  Только по прошествии времени я могу сказать, что  три человека из тех, на кого я опиралась при существовании фирмы, были присланы Наташей.  Их отличала от прочих порядочность и человечность.  В то время, в суете, я не успевала заметить этого.
 
     Появившаяся Наташа искала работу. Я предложила ей место, но у нас она, попробовав,  работать не смогла.  На предложение поместить её данные в интернет она тоже отказалась.  Пытались искать ей вакансии на разных сайтах, для чего ей нужно было постоянно быть у нас в офисе наготове для собеседования, но она не могла.  Постепенно мы снова потерялись: у неё почти никогда не было постоянного телефона, а сотовые тогда были ещё не у всех.
 
     Вновь мы нашлись, в пятый и последний раз, когда она позвонила ещё год спустя и рассказала, что не смогла найти пристанища в Москве и живёт в заброшенном доме в Лобне. В начале мая мы поехали к ней с одной из общих знакомых, работавших на нашей фирме.  Было солнечно и тепло, даже жарко. Наташа обрадовалась, пригласив нас в дом, предложила свеже сваренного борща.  Сердце сжалось, когда я увидела приколотые к обоям фотографии из её портфолио, которые мы делали вместе... И свою фотографию.

     Ей не удалось выбраться: для любой  работы было необходимо жить в Москве, она скиталась по разным углам, живя на честном слове, благодаря каким-то меценатам.  Потом возможности исчерпались.  Рухнул роман, начался мстительный загул.  Жилья не стало. Прописка у Наташи была именно там, в Лобне, но в соседнем, более приличном доме, где жила её мать и, кажется, брат. Они от неё отреклись и не признавали, поэтому удачей было даже то, что осталась избушка от бабушки, с которой у Наташи было взаимопонимание.  В этой развалюхе по соседству она и поселилась, не общаясь с жестокой родней.

     Ездить из той глуши в Москву без машины - очень проблематично, поэтому о работе и думать было нельзя.  И самое главное, она пожаловалась на незаживающие язвы на ногах и теле.  - "Поехали к врачу", - сказала я. Больно было видеть, как Наташа натянула на голые кровоточащие ноги замшевые сапоги, которые я отдала ей несколько лет назад. - "Больше я ничего не могу надеть", - объяснила она.
  По газете я нашла адрес частной клиники. От кожника-венеролога Наташа вышла с пачкой рецептов. Мы поехали в аптеку, а потом отвезли её домой, пообещав проведать.  Через неделю мы снова приехали - она повеселела, мы забрали её и втроём сходили в кафе недалеко от моего дома, а потом отвезли её домой.
  Тем временем произошёл неприятный телефонный разговор с Равилем.  - "Твоя Наташа - очень нехороший человек", - объявил он.  На просьбу объясниться он сообщил, что она чуть не убила его семью (но, к счастью, та уцелела), потому что заразила его нехорошей болезнью.   
  Обвинительный напор был силён и, к сожалению, произвёл на меня впечатление, хотя спустя десятилетия я задаюсь простым вопросом: "Коль тебе дорога семья, какими судьбами ты вообще оказался с Наташей?"   А поток обвинений все лился и лился, пока я не почувствовала себя тоже виноватой неизвестно в чем: в том, что однажды приехала к ним в дом с Наташей? Так то был открытый молодежный проходной двор, куда кто только не приезжал.  Я и не ведала, что после нашего совместного визита они виделись ещё не раз.
 
     К несчастью, на это повисшее чувство вины неизвестно в чем пришёлся звонок от Наташи, которую я сурово осудила в неприятностях Равиля. 
     - Да кто он такой вообще? У меня таких сотни были, если не тысячи!"- услышала я в ответ, и вероятно, в этом был большой смысл, ускользнувший от меня тогда: таких, как Равиль - тьма, а Наташа - редкостна, необычна, талантлива.  Но в тот момент я была зла на неё примитивной буржуазной злостью. Мы разругались.
 
     Вспоминая о ней с общей знакомой, мы понимали, что она была не жилец - уже изначально.  Её ума и таланта социуму было недостаточно: необходимо соблюдение правил, хождение по струнке, чего не дано вольной натуре.  Свободолюбие её было бесконечно: сорваться с летней работы в Крыму, куда её пристроили, с нудистами в какую-то бухту,  вернуться и загреметь с гепатитом в больницу, закорешаться с губернатором Коми и гулять с ним под окнами у Путина,  приехать избитой и ограбленной откуда-то с Соловков, - таков был диапазон её диалога с жизнью, - и это только то, что я знаю.
 
     Но в ней было желание полёта, безграничный позитив. Он дал ей возможность выучиться,  получить диплом Института культуры,  наработать отличную хореографическую форму, прилично петь и играть на гитаре,  освоить английский в рекордные сроки.  В ней был огонь...  Она не была наркошей, курилкой, пьяницей. Почему же жизнь не была до конца добра с ней, а лишь бросала редкие подарки?