Жданая правда

ЖДАНАЯ ПРАВДА

Тагар сидел в лачуге и обшивал кожей новое седло. Работа эта ему всегда была по душе и приступал он к ней только в хорошем настроении, потому как знал, тогда придёт к нему вдохновение и седло получится красивым на вид и ладным, с разными новыми полезными задумками, которых он ждал, прислушиваясь к себе. На улице стоял вечерний слабый зной, а в лачуге тянуло прохладой от смоченного водой земляного пола. С улицы раздавался стук молота, то глухой по раскалённой заготовке, который плавно переходил в более звонкий уже по охлаждённому железу. По этому перестуку, по тому, как он прерывался и слышалось после сипенье меха, а изредка и шипенье охлаждаемой в воде поковки, он понимал, что Терентий куёт подковы. Молот слышался только один и он его мог узнать из тысячи.
– Опять Прохор отлынивает, посапывает где-нибудь в холодке, а Тёрка ему потакает, – подумал он, усмехаясь в ус.
Ему вдруг вспомнилось, как Прошка – племянник жены хозяина, по воле своего дяди, попал к ним. Он был ровесником Терентию и в тот же год, от того мора, остался сиротой. Болезнь только и пожалела со всего их жила его и старого слугу. Земли его отца находились по соседству с хозяйскими и составляли до свадьбы его тётки одно целое. Та часть, которой владел Зубарь, отошла ему, как приданое после женитьбы. Прохор несколько лет прожил у хозяина и, наблюдая там разгульную жизнь дяди, стал постепенно вникать в неё и даже мечтать о ней. Ему не очень нравилось положение робких забитых двоюродных сестёр и их матери, но разгульная жизнь не кровного дяди нравилась. Дядя обитал в отдельном доме, в который вход для его семьи был под запретом. Вместе с ним жили там девки разных возрастов, разбитного характера, исполняющие различные обязанности по хозяйству и попутно служившие тайной утехой для хозяина. Прохор позже рассказывал, из подслушанных разговоров он знал, что тётя догадывалась о всех делах, творимых в этом доме, но будучи безропотной, только молила Бога – о прощении своего мужа и просила, не обрушить гнев на дочерей. Прощка по натуре был настырным мальчонкой, в двенадцать лет в нём уже проявлялся бесёнок, он повадился с разговорами к дядькиным девкам. Особенно ему понравилась весёлая и красивая, с отчаянной игривостью Варька. Он влюбился в неё со взрослым замахом, старался прихватить её за грудь где-нибудь в сенях и настырно, по детски, просил показать, что у неё под подолом. Он не давал ей проходу, та сначала шутила с ним ради забавы, но когда он надоел ей своей сосунковой сопливостью, она его просьбу вдруг взяла и исполнила со злым озорством, задрала подол и потом, повернувшись перед ним остолбенелым, ещё и сзади задрала юбку, и ушла, глядя на него через плечо и, заливаясь звонким смехом. Дядька слышал их разговор и он стал последней каплей, переполнившей его терпение. Он видел, каким дерзким по характеру растёт его племянник. Очень его расстраивало то, что он так и не добился от старого слуги: сохранились ли где бумаги на землю, наследником которой являлся Прохор. Не ведал Зубарь, что Прохор знает, где припрятаны те бумаги, закрученные в берестяной туес, промазанный по швам воском. Старый мудрый слуга именем отца и матери заклинал Прохора, не говорить ничего о тех бумагах, да и он сам, подрастая, всё больше понимал, что те бумаги могут стать запросто причиной его нечаянной гибели. Зубарь и так без законного права, по родственному, пользовал те земли и чтобы выросший племянник не удумал их вернуть, решил его отправить в помощь табунщику. Там он в степи одичает и забудет о своём наследстве, цену которого, как думал Зубарь, не понимает пока.
Прошка, по приезду на становище, сначала пытался вести себя по хозяйски, ничего не делал и только изъявлял желания. На третий день Тагар за столом, при Терентии, пояснил ему, что у них заведено так, что все вместе добывают себе на хлеб какой-либо работой, а кто не хочет работать, тот и за стол не садится. Прошка взбрыкнул нравом, сказал, что ему всякий цыган не указ. Тагар только усмехнулся и, поднятым пальцем остановив, было прорвавшееся возмущение Терентия, твёрдо сказал, что будет так и по другому не бывать. После обеда у них с Терентием видимо завязался разговор о том же и Терентий, не вытерпев пренебрежения к своему названному отцу, легко повалил Прохора наземь и, уткнув лицом в землю, пригрозил, заставить землю есть, если тот не станет с почтением относиться к Тагару. При этом он со сдержанной горячностью, с волнением в голосе, коротко рассказал, что Тагар друг его отца и их в своё время знала вся дальняя округа, что он спас его и стал ему отцом. Прошка быстро понял, что вместо земли лучше есть еду за столом, пообещал вести себя исправно. Да и схожесть их судеб тронула его детскую душу. Тагар слышал этот разговор и подумал, что все передряги начальные перемелются и из муки той замесится доброе тесто, из которого и выпечется крепкая дружба, а может быть и братство. Так и получилось спустя годы. Прохор сам напросился к нему в названные сыновья и стал называть отцом и Тагар не усматривал в этом никакой кривизны души. Парни действительно стали братьями, с искренней любовью и уважением относились к своему названному отцу. Умели они делать все работы, уходили часто одни в степь с табуном. Терентий любил ковать, а вот Прохору не очень нравилось это дело и он частенько отпрашивался у брата и просто бездельничал, уповая на то, что у него от чада заболела голова. Братья росли разными, но Тагар их любил вровень: скупо по мужски и парни без обид воспринимали и понимали его отцовскую любовь, не чувствуя обделённости и напрочь порой забывая своё сиротство. Тагар благодарил Бога за сыновей и не потому, что они остались сиротами, а потому что Бог свёл их в одну семью.
Его мысли прервала вбежавшая в лачугу Таша. Она зыркнула на него глазами и тревожно уркнула. Тагар понял, что она причуяла людей. Он вышел из лачуги и направился вслед за ней на пригорок. Медленно его взгляду открывалась, начиная от горизонта, лежащая степь и, ещё не открывшись до ближнего края, явила ему вдалеке повозку запряжённую парой коней. Тагар сразу распознал цыганскую кибитку и по мелькнувшему цветастому пятну понял, что погоняет коней цыганка. Сердце его тревожно заныло, он, успокаивая, погладил Ташу и вернулся в лачугу. Скоро подъехала и кибитка, найти их лачугу, даже не увидев вначале, легко можно по стуку молота. Он узнал голос Рады остановившей коней и, подавив волнение, вышел. Увидел, как чуть располневшая Рада, цветущая красотой зрелой женщины, в опрятном цыганском наряде, говорившем о жизни в достатке, такая же гибкая и лёгкая спрыгнула на землю и направилась к нему, устремив свой жгучий взгляд в его глаза. Она тихо сказала «здравствуй Тагар», в голосе её слышалась: и радость встречи, и горечь их прежней разлуки, и большая тревога с волнением.
– Здравствуй, Рада! Здравствуй, рома! – ответил он и добавил, покачивая головой, – Столько лет я не говорил этого слова – рома.
Она раскраснелась. Из кибитки вылезли двое молодых цыган, видно, что погодки и возрастом постарше его сыновей. Она обернулась на них и сказала, – Это мои сыновья.
Тагар кивнул и, разведя коротко в круг руками, сказал, – Прошу гостями дорогими быть.
Рада взглянула на переставшего ковать и смотрящего в их сторону Терентия, спросила, – А это кто у тебя?
– Сын мой, Терентий.
Она, пристально глядя на Терентия, с трепетом сказала, – Сталь, булат – нетрожь его, пуля – не царапай, злые люди – мимо проходите прочь! Бог, храни его и пошли удачи! – и чуть помолчав, добавила с волнением, – Это сбудется, это от сердца моего и вдруг. Только этим могу осветить нашу встречу с тобой, Тагар, – и снова помедлив, тихо спросила, – Мать у него есть?
– Нет,– так же тихо ответил Тагар и добавил, – Он названный сын и дороже родного потому, что родных у меня нет детей.
Она со скорбной жалостью взглянула на него и громко на русском языке, с гортанным оттенком, сказала сыновьям, – Идите, помогите Терентию ковать. Ребята направились к Терентию, а она, устремив на Тагара свои красивые глаза, тихо сказала, – У меня к тебе разговор, позови меня в твой дом.
Тагар отступил в сторону и жестом пригласил её пройти. Войдя в лачугу и даже не осмотревшись, она сразу стала говорить.
 – Тагар, я привезла тебе правду о гибели Чардера. Я знаю, она очень жданая для тебя и ещё ты не знаешь, какая она горькая и для тебя и для меня. Я скажу её чуть позже. Я спешила к тебе целых два года, подождём давай ещё немного. Я скажу: что не могла долго оттаять от нашей разлуки и от жажды той правды. Потом время чуть сгладило всё, родители настаивали на моей свадьбе и я выбрала себе в мужья Мануша потому, что он ваш с Чардером друг и потому, что поняла, он тоже любит меня. У нас родились дети – двое сыновей. Жили мы в достатке, хорошо всё было, только мор испортил нам цыганскую кочевую жизнь, год мы простояли в глухих горах, куда увёл вовремя табор мудрый Баро. Еле выжили, а те кто не вытерпел того стояния и выехал к людям, те умерли и не оставили следа, а мы выжили. Сначала кончились все припасы, хоть мы и экономили их, потом постепенно мы съели всех своих коней, и хорошо, что в горах было много диких коз и наши мужчины научились охотиться на них. Потом вышли из гор, стали потихоньку покупать коней, многие брошенные и почти одичавшие прибились к нам сами, а некоторых приходилось ловить с трудом. Постепенно табор встал на колёса, кибитки, оставленные в горах, мы забрали и стали снова кочевать. После рождения второго сына ко мне вдруг пришло прозрение, видимо, потому что я всё время помнила гибель Чардера и думала о тебе. Я вдруг поняла, что поступила неправильно тогда: я не хотела, чтобы проклятье пало на наших будущих детей, но ведь я верила, что ты не виновен, а после поняла, что Бог тоже знает о твоей невиновности, значит нашим детям не грозила опасность. Я поняла, что приняла решение, не подумав о Боге, мне было горько от этого и от того, что я тебя обрекла на страдания. Видимо, я не так сильно любила тебя и не достойна была твоей любви. Всё время я просила у Бога прощения за это и просила, чтобы он смягчил твоё сердце, чтобы оно не страдало, чтобы в нём не было обиды на меня и чтобы не болела от нашёй любви твоя душа.
Два года назад Мануш заболел и перед смертью позвал меня, попросил прощенья и признался, что это он убил Чардера. Всё из-за любви ко мне. Он заранее предугадал, как всё получится. А я жила с ним и ничего не знала! Он просил, чтобы я тебя нашла и выпросила у тебя прощение не для него, а для наших сыновей, на которых может пасть проклятие матери Чардера. Он сказал, что пока он был жив, он готов был ко всему, он измучил себя своей тайной, а перед смертью понял, что пострадать могут наши дети.
Рада упала перед Тагаром на колени и сказала, – Тагар, прости его не ради него, а ради моих детей, они ни в чём не виноваты и прости меня за то, что так всё получилось из-за меня и прости тоже ради моих детей. 
Тагар поднл её с колен и, усадив на топчан, тихо сказал, – Я прощаю его, Рада. И ради ваших детей, и ради тебя, и во спасение его души, пусть она упокоится с миром. Тебя я тоже прощаю, раз ты просишь прощения, и благодарю за любовь к тебе, которая согревала меня. Мне было только нужно, чтобы ты уверилась в том, что я чист перед Богом, людьми и родителями Чардера. Они хоть узнали эту правду?
– Да, они тоже дождались её, и только они одни узнали её в таборе и вскоре унесли с собой в могилу. Я упросила их не рассказывать людям эту правду ради моих сыновей, теперь мы остались с тобой вдвоем с этой правдой.
По щекам Рады текли обильные слёзы, она плакала тихо, ни разу не всхлипнув и не выронив стона плача.
Тагар попросил её не плакать, сказал, что теперь всё будет хорошо, попросил верить, что его прощение искренне и поблагодарил её за правду, которую он, наконец, дождался и сожалел о том, что правда эта особенно горька для неё. Он налил ей  воды и, выпив, она немного успокоилась и, чуть погодя, стала говорить.
– Я после смерти Мануша заболела, лежала неделю без памяти в горячке. Люди думали, что я от горя заболела и помру, а я от него и заболела, только никто не знал от какого горя та болезнь. Но Бог меня пожалел, видимо ради детей, и после выздоровления дал мне дар заговоров, помнишь – у меня бабушка имела такой дар и говорила, что я тоже им буду обладать. Я гадала и предсказывала судьбы людям, заговаривала болезни, отводила от людей дурные напасти. Много приносила денег в табор для других семей и жила с детьми в достатке. Там, в той стороне, куда уходит солнце, слава о моём даре сильно крепка и я еле уговорила Баро, чтобы табор откочевал сюда, хотела увидеть тебя, принести тебе правду и вымолить у тебя прощение. Спасибо тебе, Тагар, за твою милость. Я знаю, что ты до сих пор любишь меня, но прости меня, Тагар, я не смогу стать твоей женой потому, что твоя любовь свята, а я своим грехом не достойна твоей любви, хотя я тоже люблю тебя. Ко мне пришёл дар от бабушки и мне теперь нельзя быть чьей-либо женой потому, что этот дар можно поменять только на несчастья в новой семейной жизни. Такое пророчество. Такая видно судьба у нашей с тобой любви, я не знаю от кого она ниспослана, но знаю, что на неё нельзя теперь роптать, я знаю это от дара своего и прошу тебя не жалеть ни о чём, иначе может случиться несчастье с тобой. Я прошу, не оставляй меня на этом свете наедине с этой правдой. С этой правдой нам по одному не выжить и троим тоже – это я поняла от своего дара только сейчас, – и вдруг запнувшись, она свела в задумчивости брови и тихо проговорила, как будто только сама себе, – Не могу понять, что мне мешает говорить? На последних словах, я почувствовала. Не могу понять. Волнуюсь очень… Нет, не могу.
Склонившись в изнеможении, она помолчала и, вскинув голову, будто отбросив что-то, тихо сказала, подымаясь, – Я видела крест, там могила Чардера. Сходим к нему. Не знаю, как я смогу выпросить прощения у его невинной души?
Они вышли, в лачуге всё стихло. Тут и молот начал потихоньку стучать. Прохор только теперь осмелился пошевелиться и расправить затёкшее тело.
Он давно оборудовал себе лежанку между крышей и потолком лачуги и часто там полеживал в холодке и иногда ненадолго засыпал. Сегодня он стал невольным слушателем разговора отца с женщиной. Он знал эту женщину, но никогда не видел, отец как-то рассказал им с Тёром свою историю. Ему стало неловко от того, что он подслушал их разговор. Он потихоньку спустился на землю, выглянул из-за угла и увидел, как Тёр разговаривает с сыновьями Рады, подойдя к другому углу, он увидел отца и Раду, уходящих в сторону могилы. Он, выдерживая направление, чтобы его не увидели ни те ни другие, быстро спустился к реке, разделся и вошёл в воду. Прохладная вода сбила его волнение.
Тагар и Рада молча подошли к могиле Чардера и он сказал, когда они перекрестились и чуть постояли молча.
– Чардер, Рада принесла тебе правду – и, подумав, добавил, – А может ты её и знал всё это время вместе с ним, а теперь мы знаем её с Радой и мне достаточно этого, – пошёл в сторону, чтобы оставить Раду одну.
Рада долго стояла на коленях, потом поднялась и стала кое-что поправлять на могиле. Тагар подошёл к ней. Она показала на круг из мелких камешков, выложенный на могиле и сказала – Я сосчитала их, Тагар, их два десять и три. Это столько лет ты ждал правды и вздохнув молвила, – Бедные мои мальчики, столько я вам горя принесла. Простите меня, – и снова тихо заплакала.
 Тагар тронул её за плёчо со словами: полно Рада терзать себя, пошли в дом. Всё сбылось, как сбылось и ничего не поправишь. Слава Богу, что мы узнали правду и она не терзает нас больше своей неизвестностью.
Они уже подходили к лачуге и Рада сказала – Мы ведь только вдвоём знаем всё, а люди табора не знают. Тебя это не волнует.
– Люди в таборе за это время забыли всё. Про это помнили только мы.
– Баро понял, почему я его уговорила откочевать сюда. Он знает, что я поехала к тебе и люди табора узнали от местных, что ты остался в этих краях табунщиком. Рассказывают про тебя небылицы и в таборе старики вспомнили нашу историю.
– В таборе скажешь, что я не виновен в гибели Чардера и больше ничего не говори.
– Спасибо, Тагар, что берёшь груз неизвестности на себя.
–Пустое это Рада в сравнение с тем, что сегодня случилось…
Они уже почти подошли к лачуге, когда увидели Прохора, поднимающегося от реки. Волосы на голове у него были мокрыми.
Рада удивлённо посмотрела на Тагара и он, улыбнувшись, сказал, – Это мой второй названный сын Прохор.
– Они братья? – спросила Рада
– Теперь уже, да, – ответил он, тихо добавив, – По названному отцу.
Она с задумчивой тревогой спросила, – А где он был?...
Тагар, не заметив её тревоги, весело ответил, – Бездельничал, видишь: один сын работает, а другой, по его потаканию, на речке прохлаждается.
Они вместе с Прохором подошли к ребятам, ковавшим в три молота.
– Ну, сошлись кузнецы. Звону на всю степь, – повеселевшим голосом сказала она, и тихо добавила, – Это мой старший Чардер, а это младший Тагар, – приложив платок к глазам. И отняв его, быстро повернувшись к, с удивлённым лицом стоящему Прохору, добавила, – Тебя зовут Прохор, а тебя Терентий, – и она снова перевела взгляд в сторону кузнецов и тихо молвила, – А меня Радой зовут. Вот мы теперь и узнали все друг друга.
Тагар, услышав имена сыновей Рады, тоже чуть не открыл рот, но спохватившись, весело предложил, – Ну а теперь и к столу просим гостей дорогих!
– Спасибо, Тагар, нам надо спешить, я обещала Баро, вернуться сегодня засветло.
– Жаль – коротко ответил он и добавил, – Давайте, Терентий с Прохором проводят вас верхом до села.
– Ну что ты, Тагар, так сомневаешься в моих молодцах. Если бы тебе в их годы предложили такое, – и все дружно засмеялись, а он, смущаясь, поймал себя на мысли, что вдруг начал думать по стариковски и, взглянув на лежащую на наковальне ещё красную поковку, в которой прутья были перевиты в тугой жгут, подумал, – Как всё в этой жизни закручивается и сковывается одно к одному.
Они быстро, с большой сердечностью, простились и кибитка тронулась в путь.
Тагар стоял на взгорке и смотрел вслед. На руках он держал собачонку и, поглаживая ее, шептал, – Как всё закручено в этой жизни. Снова мы, Таша, с тобой остались вдвоём из всего табора… Мы, Чардер… и Правда.
То, что собачонка была, только потомком той Таши, с которой он тогда остался в степи, для него ничего не значило…
Рада оглядывалась назад, на одинокую фигуру на взгорке, освещённую лучами заходящего солнца. Она украдкой вытирала слёзы и  удивлялась тому, что встреча с Тагаром не принесла ей ожидаемого облегчения. Что-то тревожило её душу, а что – она не могла понять и её дар предвидения не мог помочь ей…
Когда кибитка скрылась, он вернулся к лачуге. Ребята его ждали на ужин, но сказав им, чтобы они ужинали одни, он ушёл на берег реки. Он долго стоял там. Терентий принёс ему бурку, Тагар поблагодарил его, одевать её не стал, хотя стало прохладно – поднимался ветер и надвигалась гроза. Он сел на бурку и Терентий, понимая его желание побыть одному, сказав, – Ты не долго, отец, гроза собирается, – ушёл.
Вскоре пошёл дождь и разразилась настоящая гроза с сильным ветром, близкими молниями и трескучим громом. Ребята думали, что отец сидит в кибитке-кузнице около тёплого горна и думает свои думы. Они понимали, что эта встреча с Радой сильно тронула его. Тагар пришёл на рассвете, ребята спали и не видели, что он в мокрой одежде, которой похоже не замечал, лёг на постель.
Через день у него уже поднялся сильный жар. Парни пользовали его разными снадобьями, натопили жарко печь, но ему не полегчало и он почему-то, радовался своей болезни. Тут подошёл назначенный день, когда он ездил в село к хозяину с докладом о делах и за харчами. Вместо него поехал Терентий и Тагар наказал ему, чтобы он ничего не говорил Раде о его болезни, но раздумывая в дороге, Терентий решил его ослушаться, может первый раз в жизни. Приехав на село, он узнал, что табора уже нет там. Он поговорил с хозяином, забрал уже разложенные по мешкам харчи и сразу тронулся в обратный путь. Отцу становилось всё хуже, он не ел почти ничего, похудел, но веселого блеска в его глазах не убавилось. На десятый день он позвал сыновей и тихо сказал, что когда он помрёт, его нужно похоронить рядом с Чардером, выковать такой же крест и отчеканить на нём надпись «Здесь лежит Тагар, узнавший правду о гибели Чардера». Они его убеждали, не думать о таком, но он остановил их и истребовал с них клятву в том, чтобы ничто в жизни не встало между ними, как двумя братьями по названному отцу и между ними, как двумя друзьями. Умер он тихо во сне.
Сыновья исполнили все его пожелания по похоронам. Горевали сильно и только уход в степь с табуном немного отвлёк их.
Тагар понял, где был Прохор во время их разговора с Радой, когда уже заболел. Догадка эта пришла, когда он, в который уже раз, перебирал в памяти эту встречу. Он проживал её снова и снова и даже в бреду, он жил во время этой встречи. Он заново осмысливал все слова Рады, вспомнил силу дара её бабки. Из всех слов Рады, из его переживаний вышли на первый план только слова «с этой правдой нам по одному не выжить и троим тоже». Когда она это сказала, его не тронули эти слова полным своим смыслом потому, что он думал о Раде. В болезни он понял, что правду ту знают трое: он, Рада и Прохор. Он не хотел, чтобы третьим человеком стала Рада или Прохор. Его радовала болезнь, он понял, что по предсказанию ему выпало уйти из этого мира. Его это устраивало, хоть и была жалость, ему хотелось поженить сыновей и дождаться внуков. Но его пожелания не шли в сравнение с тем, если бы не стало Рады или Прохора. Он был доволен судьбой. Он оставлял сыновей уже взрослыми, умеющими жить правильно по совести, знающими любое дело и способными выстоять в любых жизненных передрягах, он постоянно учил их всему. В бою каждый из них пеший мог легко выстоять против двоих конных, а Терентия наверное и пятерым не одолеть. Ведь ни разу они с Прохором не смогли этого сделать в потешной сече, когда нападали на него. Прохор не так ловок, но троих на удачу, запросто взять мог на себя. Он дал им завет, оберегающий их от того, что ему пришлось испытать. Он был спокоен и только во сне, в бреду, когда он снова с разными изменениями жил той встречей, его мозг вдруг выдал подсказку, что если Прохор, по неведению, кому-либо расскажет про их правду, то знать её будут снова три человека и от того, что он понял, что Прохор не понимает, а может и не помнит слов Рады, особенно вторую их часть «…и троим тоже», его охватил ужас, он стал просыпаться – выходить из бреда, но сердце не выдержало: и того ужаса и того напряжения, с которым он скорей стремился предупредить Прохора об опасности этой правды, чтобы сберечь троих, самых дорогих ему людей… Но глаза он всё таки успел открыть и, проснувшись, его сыновья увидели в них тот блеск, который появился во время болезни…

На девятый день Терентий с Прохором принесли на могилу выкованный ими крест. Сравнили с тем, который стоял на могиле Чардера – совпадение виделось полное и даже буквы надписи выглядели одинаковыми, только новый крест отличался свежей ковкой. Они установили крест вровень с другим и присели на камень.
  – Через год кресты станут полностью одинаковыми, – подумал Терентий. Он вспомнил, что именно в этот день отец особенно долго сидел возле могилы друга и после там появлялся ещё один камушек. Он приподнялся, нашел в свежем холмике подходящий камешек и положил его в круг на могиле Чардера. Прохор понял его, он тоже вспомнил этот день и про себя похвалил брата, что тот не упустил этого. Он понимал, что подкосила отца та встреча с Радой, но он не мог сердиться на неё, зная, что значила та правда для него. И тут он понял всё… Понял, что это он виновник смерти отца. Сердце его сжалось. Он схватил Терентия за рукав и со слезами на глазах стал говорить, – Тёр, это я виноват во всём. Я слышал разговор отца с Радой. Она сказала, что Чардера убил их друг Мануш, потому что тоже тайно любил её. Помнишь, отец говорил, что убийство было совершено его ножом и вина пала на него. Потом он стал её мужем. Проклятье матери Чардера могло пасть на сыновей Рады и Мануша. Она просила простить и её и своего мужа ради детей. Он простил. Это была их правда, а я слышал её. Она сказала, что одному с этой правдой не выжить и троим тоже, а я слышал их правду и был третьим. Вот поэтому отца и не стало и ты помнишь, что он как будто радовался своей болезни, он тоже понимал это и радовался, что я и Рада остаёмся жить. Это я виноват! – плечи его вздрагивали.
Терентий обнял его и сказал, – Не плачь. Крепись, брат. Видно правду говорят, что беда не приходит одна. Только ты не вини себя и знай, что тебя никто не осуждает и не осудит, но сейчас ты меня сделал третьим – кто знает эту правду и снова у судьбы выбор, кого забирать из нас троих. Прохор в отчаянии ударил кулаком по камню и разбил руку. По лицу его текли слёзы, он вытирал их рукой и размазывал по лицу кровь. Терентий успокаивал его, но тот не мог остановиться и всё повторял, – Это моя глупость и лень, это моя вина. Прости, Тёр, что так получилось. Я не буду третьим, Я сделаю так, что вас останется двое с Радой.
 – Нет, Прош, ты ничего не должен делать. Это не подвластно нам. Тут выбирает Бог…, а может и дьявол. Ты только не терзай себя и знай, что я сейчас стал третьим и если меня не станет, то обиды у меня не будет. Это судьба, пусть сбудется – как сбудется. Помнишь, отец всё время так говорил, когда что-то предвиделось не зависимое от нас. И давай не будем ждать этой судьбы в страхе. Жалко, если не станет Рады, отец так любил её…
Прохор постепенно, стараниями брата, немного успокоился и Тёр увёл его в лачугу…

На сороковой день они сидели у могилы отца. А в это время, далеко на заход солнца, в предгорьях Альп, о которых они несколько раз слышали от того, кого сейчас поминали, цыганский табор подходил к переправе через речку. Нужно было спускаться с высокого откоса к реке по крутому уступу образованному вековой дорогой по склону вниз. Собиралась гроза. Баро, чтобы поднявшаяся вода в реке не остановила табор на высокой безлесной местности, решил скорей переправиться на тот берег, туда, где неподалёку виднелось селение. Он послал с первой кибитки пожилого цыгана, которому доверял, чтобы тот проверил возможность безопасного спуска. Тот вернулся, когда уже дождь начал поливать и сказал, что если поторопиться, то можно успеть. Баро махнул рукой и прокричал назад, что нужно торопиться и опасаться. Табор тронулся. Дождь усиливался, по уступу пошли потоки воды, стекающей с откоса, кони месили, быстро ставшую мягкой, глину дороги. Задние колёса кибиток прорезали глубокие колеи потому, что они были застопорены вставленными в них жердями. По колеям текли вниз бурные ручьи, размывая их. Кибитки Рады ехали последними. Она так настояла после смерти мужа, хотя Баро и все люди из табора долго отговаривали её от этого. Старший сын Рады правил первой кибиткой, а она с младшим сыном ехала в кибитке-кузнице, которую недавно сделали сыновья. Дорога уже испортилась совсем. Баро стоял внизу и поторапливал табор. Кибитки с трети спуска убыстрялись, внизу отворачивали с дороги, останавливались, из кибитки выскакивал цыган, быстро вытаскивал жердь из колёс и уже по бурлящей воде: скорей-скорей, одна за другой, кибитки переезжали через речку на другой берег. Баро видел, что посередине уступа образовалась промоина и вода стекала в неё, размывая уступ. Он видел, что проехать оставалось только двум последним кибиткам. Первая прошла, а вторая попала крайним колесом в промоину потому, что та только что удлинилась из-за обвалившегося края. Кибитку стало задней частью стаскивать вниз с уступа. Рада хлестнула коней, но кибитку занесло уже, кони стояли, удерживали её. Сын Рады соскочил, взял коней под уздцы и тронул их рывком и голосом. Сильные кони рванули, гребень передка отклонился назад и шкворень стал выскальзывать. Сын увидел, что внизу в шкворне не было стопора, у него мелькнула мысль, что видимо мальчишка, который крутился всё время около кузницы и любил играть разными железками, достал его и забыл вставить после. Он хотел крикнуть матери, чтобы она спрыгивала, но кибитка сорвалась с передка. Тяжёлая наковальня с инструментом и поковками, находясь сзади кибитки, перевесили и перевернули кибитку назад под откос. Он видел, как мелькнула, ускоряясь в полёте его мать, бросил коней и соскочил вниз по склону. Кибитка, несколько раз перевернувшись, завалившись на бок, остановилась внизу. Мать лежала посредине склона, омываемая потоками воды. Она не двигалась. Он, скользя на спине, еле успел остановиться около неё и сразу понял, что она не дышит. Взяв её голову, он отклонил её и увидел на виске след удара о камень. Сразу понял, что матери у них не стало.
Рада в последний момент, взнявшись вверх, поняла, что Прохор – сын Тагара слышал их разговор. Он был третьим. Это пришло, как озарение и она с облечением поняла, что так угнетало её после встречи с Тагаром. Она понимала, что пришёл её момент расставания с жизнью и то, что в живых оставался Тагар со своим сыном, её успокоило. Она так много принесла горя близким её людям, что не хотела себе жизни ценой их смерти. Она не знала, что Тагара нет уже в живых, её дар не дал этого знать, она не знала, что от их правды осталось в живых: только её сыновья Чардер и Тагар и его названные сыновья Терентий и Прохор, что только его сыновья знают теперь эту правду. Не знала она, что теперь у той речки две могилы: Чардера и Тагара. Она только успела увидеть, что её младший сын Тагар спускается вниз и от того, что он жив, она улыбнулась, и от того что жив её Тагар, которого она любила и потом ещё раз полюбила, ей стало тепло и свет в её глазах угас… Так надо, – спокойно подумала она и разум её затих…

(4)