Я есть Любовь!

От автора:

Десять лет детства. Десять лет учебы. Десять лет он блистал на сцене. И тридцать лет безумия. Так говорили про него. После этого великого танцора осталось всего два десятка фотографий и несколько красивых легенд. Его называли «Восьмым чудом света», «Повелителем воздуха» и «Богом танца». Но я хотел в этом рассказе показать не великого танцора, а человека, который умел любить.

 Мы с моими редакторами перелопатили много материалов. Прочитали воспоминания современников и дневники самого героя. Многие факты в них разнятся. Много неясностей в истории жизни. Я набрался смелости и заполнил пробелы своей фантазией. А из его дневника взял те мысли и факты, которые мне были удобны для написания данного рассказа, и попытался донести его слог и его голос…

========== Пролог ==========

Я вижу свое будущее словно сквозь стекло, покрытое морозным узором. За ним серые тени и черные силуэты. Их полощет ветром. Они машут руками, как тряпичные куклы. Они зовут меня. Я не могу противиться этому зову.

Я не боюсь смерти. Не боюсь смерти физической, но смерть духовная пугает меня. Я боюсь забыть, поэтому я рисую. Я рисую танец, образы, движения. Я рисую свою жизнь. Свое прошлое.

Оно яркое и пестрое, как декорации к сказочному спектаклю. Оно ясное и чистое. Я вижу его, словно это было вчера.

Всю жизнь… Всю свою жизнь я искал любовь. Я бежал. Я пытался поймать ее как жар-птицу. Но как только я находил ее, вместо чудо-птицы в моих руках оказывалась простая тряпица.

Я боялся людей. Они пугали меня алчностью и жестокостью. Они не понимали меня. Они думали головой, но не чувствовали меня. Я всегда был для них куклой. Им так нравилось управлять мной. Меня использовали и не понимали, что я живу только в танце и прячусь в мире своих грез.

Бог есть любовь. Я есть Бог. Я есть любовь.

========== Глава 1 ==========

Перед моими глазами всплывают картины. Калейдоскоп лиц, запахов, ощущений. Это память играет со мной. Она забавляется с моими воспоминаниями, как котенок с клубком. Она разматывает тонкие разноцветные нитки, переплетая их в узоры. Иногда в моей голове проявляются картины былого, которые я не должен помнить. Но я чувствую…

Я помню день своего рождения. Почти весна. Солнечное морозное утро. Сугробы снега блестят россыпью драгоценных камней. Отец. Молодой, веселый. Он идет по улице своей танцующей походкой. Он щурит глаза и улыбается встречной молодухе. Девице нравится стройный черноволосый мужчина. У него такие красивые раскосые глаза и тонкие усики над пухлой губой. Но она проходит мимо, делая равнодушный вид. Не пристало приличной дивчине заглядываться на мужчин! Но… он так хорош! И молодуха оборачивается вслед отцу и улыбается.

По расчищенной от снега дороге на санях провозят чучело, набитое соломой. Это дородная баба в широком сарафане. Ее лицо размалевано красками, а на голове повязана цветастая косынка. Из-под косынки свисает желтая коса, сплетенная из пакли. Чучело смешно машет тряпичными руками, когда сани подпрыгивают на колдобинах.

На рыночной площади многолюдно. Пахнет топленым маслом. На прилавках лежат аккуратные стопки блинов. В крынках рядом с ними – густая сметана и мед.

Отец подхватывает один блин и сворачивает его трубочкой. Макнув его в сметану, он откусывает сразу половину. Его усы пачкаются, и он облизывает их, улыбаясь чернобровой цыганке в пестром платке. Седой цыган, идущий рядом с ней, недовольно хмурится и дергает спутницу за рукав тулупа. Та вырывает руку, игриво подмигивает отцу и, гордо подняв голову, проходит мимо.

Лавка бакалейщика. На полках мешки с мукой и сахаром. В кадушках соленья и жир. Отец коротко кивает хозяину и просит три фунта муки. Бакалейщик долго ищет под прилавком совок и, не найдя, громко кричит:

– Химка! Куды совок дела?

В зал выходит рыжеволосая девица.

– Тату, вы сами его давеча в мешке забыли, – говорит она и смущенно краснеет. Уж больно красив покупатель. И смотрит на нее так тепло и ласково, что сердце в груди тает.

– Гарна дивчина! – говорит мой отец, провожая взглядом девушку. – Небось, от женихов отбоя нет?

Бакалейщик говорит ему что-то о никчемных и нищих женишках, но мой отец не слушает. Он смотрит на дверь, за которую ушла красавица.

Отец выходит из лавки с пакетом муки. Еще Стасику нужно купить игрушку. Для этого придется идти через всю площадь к лавке кукольника. Там много разного. Эх, если бы не гастроли и вечные переезды, можно было бы взять сыну лошадку-качалку. Отец покупает деревянную игрушку и кладет в карман пальто. Уж больно ему понравилось, как мужик и медведь рубят бревно.

В самом центре площади аттракционы. Линялый купол карусели, под которым по кругу скачут деревянные лошадки. Потрескавшиеся скрипучие качели. Ледяная горка. Балаганы с музыкой. Высокий столб, на верхушке которого за веревку привязана серебряная рюмка.

Возле последнего аттракциона отец останавливается и с усмешкой смотрит на парня. Бедолага в третий раз пытается подпрыгнуть и достать рюмку. Рядом с ним румяная пышная девица. Она улыбается и подзадоривает своего кавалера воздушными поцелуями.

– Подержи-ка, Мефодьич! – говорит отец старику в длинном тулупе и меховой шапке, сует ему в руки покупки и подходит к шесту.

Бросив монетку в корзину, отец плюет на руки, потирает их и…

Прыжок! Длинные стройные ноги отталкиваются от земли. Тело стрелой взмывает вверх и на секунду зависает в воздухе. Отец срывает с веревки рюмку. Зрители аплодируют и расходятся. Приз получен. Аттракцион закрыт.

– Нашли с кем тягаться, – смеется Мефодьич, отдавая отцу пакет с мукой. – Ты ж у нас танцор, Фома. Вот и прыгаешь, как кузнечик.


Снова улица, залитая солнечным светом. По появляющимся близ домов проталинам весело барабанит капель. Стайка воробьев громко чирикает, купаясь в небольшой лужице.

Отец подходит к покосившимся воротам. Их доски торчат вверх, как гнилые зубы еврея-заемщика. По небольшому двору бегают чумазые дети. На них огромные ватники и валенки. Эта одежда делает их похожими на карликов из цирка. Они гоняют по двору, пропахшему помоями и нечистотами, сваленный из старых тряпок мячик.

Отец легко подпрыгивает и бьет мяч ногой. Тот летит через весь двор точно в двери сарая. Оттуда выходит недовольный дед Козьма с охапкой поленьев и громко матерится на ребятню.

– Эля! Я дома! – кричит отец с порога, снимая сапоги.

– Не кричи, Томаш, – отвечает ему мать по-польски. – Стасик только уснул, – она целует отца в щеку, подозрительно принюхиваясь.

Отец не обращает на нее внимания. Он снимает с себя длинное пальто и идет в комнату. Двухлетний Стасик мирно спит в колыбели. Отец кладет ему на подушку игрушку и целует в лоб.

– Как там наша девочка? – спрашивает он маму, заходя на кухню. Он гладит ее по большому круглому животу. Мама только качает головой. Старая повитуха уже не раз говорила, что будет мальчик. Отец не верит бабке. Он хочет дочку и твердо в этом уверен.


Маленькая кухня погружена в полумрак. Окно выходит в стену сарая, поэтому на кухне всегда горит керосиновая лампа. Мама месит тесто, добавляя в горку муки воду. Ее любимый Томаш просил вареники. Ей не нравится имя, которым его называют здесь. Фома… звучит по-мужицки – тяжело и грубо. Томаш… Именно Томаша она полюбила и только так называла всегда. Страстный молодой кавалер пригрозил ей, что убьет себя или ее, если она ему откажет. И она согласилась выйти замуж за него…

Отец сидит на кровати и стучит деревянной игрушкой. Медведь и мужик громко рубят топорами бревно. Стасик испуганно смотрит. Его губы начинают дрожать, глаза наливаются слезами, и он громко вопит, заглушая стук.

– Томаш! Ты пугаешь его, – говорит мама. Она стоит на пороге комнаты. Ее лицо перепачкано мукой, а в глазах веселье. В ее глазах всегда были эти капельки смеха, даже когда она грустила.

– Он должен почувствовать ритм, – отвечает отец. – Он мой сын, а значит, будущий танцор.

– Иди-ка лучше помоги вареники лепить, – говорит мама. – Рюмочка очень кстати пришлась. Точно по размеру.


Стасик сидит на стуле и мнет в руках кусок теста. Отец нарезает рюмкой кружки. Мама катает скалкой тонкие листы.

Я вижу эти картины откуда-то сверху. Вокруг меня облака и синее небо. Оно качает меня, словно на волнах. Мне хорошо и спокойно.

Вдруг мама замирает и хватается за живот.

– Томаш! Началось! – шепчет она.

И тут меня кидает вниз. Секунда, и я оказываюсь в темноте и боли. Мне страшно. Темнота вокруг меня сжимается толчками, и я чувствую, как трещат мои кости. Темнота давит и душит меня. Я хочу кричать, но она заползает мне в рот, и я… умираю…

Нет, это была не смерть. Это было рождение. Я помню, как первый вздох разрезал ножами мои легкие. Помню яркий свет лампы. Помню сильные руки повитухи. Помню кровавые простыни. Помню лицо матери, уставшее и счастливое. Помню улыбку отца и его слова: «Сын? И ладно! Главное – здоровый!».

Я кричу от боли и страха. Я захлебываюсь от ужаса и тут… Я вижу ангела. Он подходит ко мне, целует в лоб и кладет палец на мои губы. В нем есть кусочек неба. Есть благодать, спокойствие и любовь. Я улыбаюсь ему в ответ, затихаю и засыпаю…

========== Глава 2 ==========

Я открываю глаза. Реальность окутывает меня белым дымом. Она заползает в мои легкие и затапливает их страхом. Мне трудно дышать. Я устал от бесцветья. Я привык к ярким краскам декораций, блесткам мишуры. Я привык к шуму зала. К шелесту вечерних платьев. К какофонии оркестра, настраивающего инструменты. Занавес… И я танцую.

– Ну-с, молодой человек! Как мы сегодня?

Мне нравится доктор Френкель. Он меня понимает и не осуждает. Он знает, что я только притворяюсь безумным. И он притворяется, что лечит меня. Я отвечаю ему, что хочу танцевать, а он улыбается и говорит:

– Это прекрасно! Если у человека есть желания, значит, он жив.

Я жив, но я не могу танцевать. Мое тело ослабло. Я с трудом встаю с кровати и могу дойти лишь до туалетной комнаты. Я спрашиваю доктора Френкеля, чем мы сегодня займемся. Мне нравится общаться с ним. Мы играем. Он задает мне вопросы, а я на них отвечаю.

– Я читал ваши стихи, дорогой мой, – говорит Френкель. Я спрашиваю, понравилось ли ему. – В них слишком много… эм… любви, – отвечает он.

Я удивлен. Он умный человек, но не понимает, что много любви не бывает. Я говорю, что мои стихи не нужно понимать. Их нужно чувствовать, а он слишком много думает. От этого чувства притупляются.

– Сегодня можете отдохнуть, – улыбается мне доктор. – Если пожелаете, то вам принесут еще бумаги и карандаш. И вы будете снова писать свои стихи.

Я рад этому. Только стихов я больше писать не буду. Я буду снова рисовать балет. Он у меня в душе. Я чувствую его и постараюсь нарисовать так, чтобы другие потом поняли мои чувства.

Ко мне приходит медицинская сестра и дает таблетку. Я знаю, для чего меня кормят таблетками. Они хотят, чтобы я не чувствовал, а думал. Как все. Но их таблетки бесполезны. Они просто пробуждают мою память, и она снова начинает плести узоры моей судьбы…

***

Первые годы моей жизни... Наверное, там не случалось ничего такого, что мне нужно было бы помнить. Мама рассказывала, как увезла меня в Варшаву и крестила в костеле. Мне почему-то не понравилась борода священника, и я протянул руку и дернул за нее. Ксендз дотронулся пальцами до моей щеки, и я поднял крик. Я кричал, чтобы он не смел больше трогать меня. Увы… Этого я не помню.

Мама рассказывала, как из-за гастролей их труппы мы постоянно кочевали по разным городам. Стасик родился в Тифлисе, я – в Киеве, Броня – в Минске. Жили то в гостиницах, то на съемных квартирах.

Помню зимний вечер. На улице мороз, и в гостиничном номере холодно. За окном темно. Комнату освещает только керосиновая лампа. Репетицию сегодня отменили, и мама дома, с нами. Она сидит на большой кровати. На ее плечах теплая пуховая шаль, а в руках книга. Справа от нее маленькая Броня. Она положила голову на колени мамы и спит. Слева сидим мы со Стасиком. Мы до подбородка укрыты теплым одеялом. При дыхании из наших ртов идет пар.

Я раскрываюсь, спрыгиваю с высокой кровати на пол и ныряю под нее в поисках ночного горшка.

– Дорогой, не простудись, – говорит мне мама.

Я отвечаю, что мне не холодно, а сам ставлю ноги на пятки. Я чувствую, как от пола по ним понимается холод.

Я снова забираюсь на кровать и укутываюсь в одеяло. Мои ноги чуть касаются Стасика. Тот вздрагивает и бьет меня рукой по лицу. Я тоже хочу его ударить, но он старше и умнее меня, поэтому успевает увернуться. Мама говорит, что Стасик сильно болен и скоро я буду умнее его.

– Мальчики, успокойтесь! Броню разбудите, – говорит нам мама. – Давайте я лучше вам дальше расскажу.

Она переворачивает страницу книги, и мы начинаем с интересом разглядывать картинку.

– Что за урод, – фыркает Стасик.

Человек, изображенный на картинке, не кажется мне уродом. Я с интересом разглядываю его лицо. У него странные черные глаза, а рот не то улыбается, не то злится. И эти маленькие рожки, и ноги с копытцами.

– Это фавн, – говорит мама. – Маленький лесной божок. Спутник Диониса, всегда окружен лесными нимфами.

Я смотрю на его руки и вдруг вижу в них короткую палочку. Я спрашиваю у мамы, что у него в руке.

– Это свирель. Однажды Фавн повстречал нимфу Сивириль и влюбился в нее. Но нимфа испугалась фавна и стала убегать от него по лесу. Фавн начал догонять ее… – но в этот момент маму перебивает Стасик.

– Зачем он за ней бежал?

– Чтобы любить, – отвечает мама и грустно улыбается. – Фавн стал нагонять Сивириль. Она подбежала к лесному озеру, кинулась в него и утонула. Богиня любви Афродита пожалела бедную нимфу и превратила ее в камыш. Фавн долго бродил по берегу озера и звал нимфу. Так и не дождавшись ответа, он срезал стебель камыша и сделал дудочку. Сивириль-свирель. И с тех пор он играет на ней и слышит голос нимфы.

У меня сжимается сердце от этой истории. Глаза щиплет, и я начинаю плакать.

– Дорогой, что ты? – испуганно спрашивает меня мама. – Тебе жалко Сивириль?

Нет, мне не жалко нимфу. Мне жаль фавна. Он хотел любви. Он просто любил, а его не поняли. Его обманули и вместо любви дали дудку.

– Дурак! – смеется Стасик. Он часто глупо смеется и дерется. Мама говорит, что это из-за болезни, и просит, чтобы я не обижался.

Я не обижаюсь на Стасика. Я люблю его, хотя он со мной и не играет. Он часами сидит на стуле и гремит деревянной игрушкой, подаренной отцом. Меня раздражает этот звук, но я обещал маме быть добрым к братцу.

Броня не такая, как Стасик. Она добрая и улыбается мне приветливо. Правда, играть с ней я пока не могу. Она слишком мала. Поэтому я тоже ей просто улыбаюсь.

Не знаю, сколько проходит времени. Может, день, а может, и год. Помню сверкающий снег. Дорогу, идущую между высоких сугробов. Мороз щиплет мне щеки и нос. Я сижу на салазках позади Стасика. На нем огромная шуба и шапка. Из-за этого, я почти ничего не вижу впереди. Только хрустящие шаги отца по снегу и сугробы по бокам.

Большая горка, залитая водой. Отец заходит мне за спину и толкает салазки вниз.

Мне страшно. Я цепляюсь за шубу братца и утыкаюсь в нее носом. Ветер рвет с моей головы шапку. Салазки подпрыгивают на неровностях, пытаясь меня скинуть. Я слышу только шипение полозьев по льду и громкий смех Стасика. Он отпускает веревку и поднимает вверх ноги. Салазки спотыкаются об ледяной нарост, и я вылетаю из них вместе с хохочущим братцем.

– Ты чего орешь, как оглашенный? – спрашивает меня отец, подбегая. – Убился?

Я отвечаю, что не хотел кататься с горки. Что мне это не нравится. Что Стасик не держался и я упал вместе с ним. Отец отряхивает мою шубу от снега и вытирает мокрые от слез щеки.

– Матери только не говорите, что вы упали, – говорит он и снова сажает нас на санки. Только теперь я сижу спереди.

Так ехать мне больше нравится. Я вижу дорогу, вижу отца, тянущего салазки, вижу, как искрится на солнце снег. Мое лицо обжигает холод. Я забываю про падение и улыбаюсь солнцу, снегу и морозу. Я люблю все это. Люблю зиму. Люблю мороз. Люблю снег. Люблю отца. И даже Стасика люблю, хотя он толкает меня кулаком в спину и смеется.

Дома нас ждет горячий бульон с клецками, хлеб с хрустящей корочкой и мама… Она так ласково улыбается мне, растирая замерзшие щеки руками. В ее глазах капельки смеха. Я очень их люблю. И маму я тоже люблю.

========== Глава 3 ==========

И снова меня окружает реальность. Она проникает в мою в душу и роняет в нее семечко тревоги. Теперь оно медленно прорастает, заполняя меня внутри.

– Вы чем-то обеспокоены сегодня, друг мой? – спрашивает меня Френкель.

Я не обеспокоен. Просто моя душа пуста без любви. Мне нужно любить! Необходимо, как воздух!

– Возможно, посещение дочери вам поможет? – хитро улыбается доктор Френкель и кричит в открытую дверь: – Ромола, можете вести Киру. Мы готовы.

Моя девочка! Я так люблю ее! Я помню, как впервые взял ее на руки, и в моей душе в тот момент родилась еще одна любовь. Кира всегда понимала меня, даже когда еще не умела говорить. Я люблю ее. Она меня чувствует.

Кира стоит рядом с матерью и смотрит на меня. В ее глазах страх. Я знаю почему. Это Эмилия! Она не понимает меня и не любит. Это она нашептывает своей внучке разные гадости про меня. Это она сказала Кире, что я опасен. Кира ребенок, поэтому верит. Эмилия всегда дарит Кире подарки. Она думает, что это и есть любовь. У меня никогда не было денег, и я не дарил Кире подарков. Я просто любил. И она это понимала.

Я зову ее к себе. Я маню ее руками, но она лишь отходит дальше и прячется за спину матери. Я начинаю злиться. Нет, не на Киру. На Эмилию. Это она виновата в том, моя дочь боится меня. Я хватаю с тумбы чашку и кидаю ее об стену.

– Ромола! Уведите девочку, – говорит моей жене Френкель и зовет медсестру. Мне делают укол, и доктор укладывает меня на подушки. – Скажите мне, что вас так взволновало? – спрашивает он. Я пытаюсь объяснить ему, но лекарство начинает действовать, и я снова погружаюсь в воспоминания…

***

Я почти не помню молодого отца. Тогда он мало бывал с нами и много работал. Но те редкие минуты, когда он был рядом, остались со мной.

Солнечный осенний день. На деревьях разноцветные звездочки листьев. Небо такое яркое, что больно глазам. Мы гуляем по улице города. Я не помню названия. Таких городов на нашем пути было очень много. Отец идет, чуть подпрыгивая при каждом шаге. Мне нравится его походка. Мне кажется, что он танцует. Отец держит нас со Стасиком за руки и улыбается осени.

На площади многолюдно. Мимо проходят парочки, мамаши с детьми и праздные зеваки. На лотках лежат пирожки, леденцы на палочках и игрушки. Откуда-то доносится веселая музыка. Кружится карусель, и взлетают вверх качели.

Посреди площади огромный шатер. Цирк-шапито! Перед ним играет оркестр. Три клоуна. Один клоун смешно надувая губы, дует в трубу. Другой растягивает в руках маленькую гармонику. К ней привязан красный воздушный шарик. Третий клоун изо всех сил бьет в барабан, и на его голове при этом весело подпрыгивает шапочка.

Клоуны меня пугают, и я тяну отца в сторону. Там, на другом краю поля, расположился небольшой балаган. До начала представления в цирке еще есть время, и отец ведет нас к уличному театру.

Перед миниатюрной сценой, закрытой пыльным занавесом, факир. На нем высокий голубой тюрбан и темно-синий плащ, расшитый серебряными звездами. Факир играет на дудке возле корзины. Из нее торчит змеиная голова. Она качается в такт музыке и тихо шипит.

Вперед выходит красивая девушка, тоже в голубом, и начинает исполнять танец, жонглируя кинжалами. Мне нравится представление. Но я с любопытством поглядываю на занавес. Мне очень интересно, что же там. Я совсем близко от него и слышу шепот за ним.

– А теперь, уважаемая публика, – громко говорит факир, – разрешите представить вам небольшой спектакль. И в главной роли перед вами выступит всеобщий любимец – Петрушка!

Барабанная дробь, и занавес открывается. Я не очень понял сюжета пьесы. Помню только, что мне до слез было жаль носатого уродца, которого факир назвал Петрушкой. Его все били и пинали. Его никто не понимал и не любил. Я знал, почему он так несчастен. Он не мог быть собой. К его рукам и ногам были привязаны нити. Им управляют, а он может только громко кричать тоненьким дрожащим голоском.


Прохладный летний день. Мы всей семьей идем к реке. Мама держит меня за руку, но мне неудобно так идти. Она постоянно дергает меня, потому, что пытается удержать Стасика. Стасик вырывается и что-то зло кричит ей. Ему очень плохо последнее время. Мне его жалко. Я не обижаюсь на него, если он меня бьет. Ему просто плохо, и он злится от этого. Я понимаю его и стараюсь с ним быть ласковым.

Отец идет впереди и несет на загривке Броню. Броня уже большая и может идти сама, но ей нравится ехать на отце. Она оглядывается на меня и смеется. У нее такой голосок, словно колокольчик. Ей невозможно не улыбаться.

Берег реки. К небольшому дикому пляжу ведет протоптанная кем-то дорожка. Пахнет тиной и протухшей водой. Отец достает из сумки большую старую занавеску и кидает ее на траву. Броня тут же прыгает на нее и лезет в сумку за едой.

– Пусть наши девочки устроят нам маленький пикник, а мы пока поплаваем! – говорит отец нам с братцем.

– Томаш, милый… Сегодня вовсе не жарко. Мальчики могут простудиться, – тихо возражает ему мама.

– Что ты понимаешь в мужском воспитании, – злится отец.

Он часто повышает голос на маму. Я это слышу, хотя она при этом прикрывает дверь. Она просит его думать о детях. Не о ней, а именно о детях. А он кричит на нее и грозится выброситься в окно, если она снова вздумает ревновать. Я не понимаю его. Не понимаю, что значит ревность. Я знаю одно: если любишь, то должен любить.

Я молча раздеваюсь до исподнего. Ветер холодит мою кожу, и она покрывается мелкими мурашками. Я со страхом смотрю на темную мутную воду. Она тоже покрыта мурашками, как и мое тело. Ей тоже холодно и страшно.

Сначала отец заводит в воду Стасика. Тот закатывает истерику. Он трясется и орет. От его криков вода начинает волноваться. Ей не нравится Стасик, и она на несколько минут накрывает его с головой, когда он падает.

– Томаш! Не надо! – кричит ему с берега мама. – Стасику нужно дать лекарства. Ты его напугал!

– Ладно. Забирай его, – говорит отец и ведет братца к берегу. – Ну-с, – говорит он мне. – Ты готов?

Я не успеваю ему ответить. Он подхватывает меня подмышки и резко кидает вперед. Я с головой ухожу под воду. Она окутывает меня, словно одеяло. Она вовсе не холодная. Она хочет, чтобы я остался с ней, поэтому не пускает меня наверх.

– Греби руками и бей по воде ногами! – слышу я голос отца через пелену воды.

– Томаш! – испуганно кричит мама. – Он так утонет!

– Он так научится плавать, женщина! – отвечает отец.

Я неподвижно лежу под водой. Она приятная и теплая, только дышать я в ней не могу. Мне не хватает воздуха, и я начинаю биться, пытаясь выбраться наверх. Я выныриваю на поверхность и плыву.

– Ладно, достаточно на первый раз! – сильные руки отца вытаскивают меня из воды.

Я говорю ему, что мне понравилось под водой и если бы там был воздух, то я стал бы там жить.

– Дурак! – обрывает меня отец и тащит за руку к берегу.

Отец оставил мне мало воспоминаний о себе. Но от него в наследство мне досталась одна ценность. Его прыжок!

========== Глава 4 ==========

Мое тело ослабло. Мне кажется, что воздух пропитан свинцом. Он не дает мне двигаться. Это болезнь. Я знаю. Зато мой слух стал более чутким, и я слышу через закрытую дверь, о чем говорит Френкель с моей женой.

– Это шизофрения, моя дорогая, – говорит доктор.

– Вы в этом уверены? – в голосе моей жены беспокойство.

– Я полностью согласен с диагнозом профессора Блейлера, – Френкель говорит тихо и вкрадчиво, но я его слышу.

– Господи! Я знала… Я чувствовала это! – она плачет. Я слышу, как капают ее слезы.

Дверь открывается. Доктор Френкель садится на мою кровать. Я делаю вид, что сплю. Не хочу сегодня разговаривать. Он берет мою руку и считает пульс.

– Я знаю, что вы не спите, – говорит он мне. – Может, вы поздороваетесь со мной?

Я открываю глаза и качаю головой.

– Ваца, дорогой. Я так волнуюсь, – говорит жена. Я чувствую, что она врет. Ей все равно. Ей давно все равно. Она любит меня. Но любит головой. У нее нет чувств ко мне. Только мысли.

– Не волнуйтесь, дорогая Ромола, – говорит доктор, оттягивая мне веко и заглядывая в глаз. – Все будет хорошо. Я в этом уверен. А теперь вам нужно идти. А мы побеседуем. Правда? – я снова качаю головой. Я не хочу говорить. – Ну же! Не нужно сердиться на меня. Я всего лишь хочу помочь вам справиться с болезнью.

Он ошибается. Я не болен. Я просто притворяюсь больным.

– Расскажите мне, когда вы впервые почувствовали беспокойство? Может, это было в детстве? Или может, что-то вас сильно взволновало, и вы почувствовали себя плохо?

Я не хочу говорить, но его вкрадчивый голос и улыбка действуют на меня успокоительно.

***

Этот город пугает меня. Он слишком величественен и высокомерен. Я кажусь себе маленькой букашкой и боюсь, что город раздавит меня.

Наша семья распадается на глазах. Сначала уходит отец. Мы с Броней плачем и просим маму вернуть его. Но та только качает головой. Он ушел сам, и она ничего не может с этим сделать. Потом Стасику становится совсем плохо. Он то бросается на всех с кулаками, то сидит на полу в нашей спальне и часами смотрит в стену. Потом он перестает говорить, и мама отвозит его в больницу.

– Мама, а скоро Стасик вернется? – спрашивает Броня.

Мы идем по набережной, и я с опаской смотрю на огромные здания. Они похожи на корабли, вросшие в землю. Я боюсь, что они вырвутся на свободу и расплющат меня, маму, сестрицу. Они уже раздавили Стасика. Я не хочу быть таким, как он, и пускать слюни в стену. Я боюсь, что стану, как Стасик. Больным.

– Стасика подлечат, и он вернется домой, – отвечает ей мама. – Сейчас нам нужно держаться вместе. Дядя Станислав обещает устроить Ваца в школу. Он говорит, что он унаследовал талант танцора от меня и от папы.

Дядя Станислав добрый. Он учит меня танцевать. Броню он тоже учит, но она еще слишком мала.

Мне нравится танцевать. Отец тоже учил нас со Стасиком танцам. Однажды на празднике мы танцевали гопак.

– Ваца у нас младше, поэтому будет танцевать казачку, – сказал отец.

Я согласился и надел яркий сарафан и красные сапожки. В них было так удобно танцевать!

Стасик танцевал без охоты. Ему не нравилось заниматься с отцом, и танцевать он тоже не любил. Он нарочно наступал мне на ноги и больно щипался.


Я стою посреди небольшого зала и дрожу. Передо мной на стульях сидят незнакомые люди и смотрят как на карлика из цирка. Я не хочу, чтобы они так смотрели на меня!

Они расспрашивают меня о семье. О том, что я люблю. Просят показать, как я танцую. Но я только стою и молчу. Я не карлик, а они не в цирке.

Потом двое незнакомцев долго крутят мое тело, словно я тряпичная кукла. Мне неприятно. Я не люблю, когда меня трогают. Но я терплю, потому что боюсь.

– Увы… – говорит кто-то из комиссии маме, выводя меня из зала. – Он еще мал для школы. Но вы обязательно приводите его через год. У него есть предрасположенность к балету.


Меня пугает город. Он давит на меня. Он забрал у меня отца и братца. Он состарил маму. Она устроилась в театр и танцует там. Денег платят немного, и их хватает только на еду.

Я донашиваю одежду Стасика. Она ему все равно ни к чему. Я был у него в больнице. У него белые одежды. Они вовсе не красивые и ему не идут. Из-за этого белого цвета лицо Стасика кажется блеклым и неживым.

Он не говорит со мной, но понимает меня. И я его понимаю. Он тут один, и ему страшно. Ему нравится, когда я прихожу и говорю с ним. Он делает вид, что не слушает меня. Но я знаю, что он меня ждет.

Когда мама работает, с нами иногда сидит дядя Станислав. Он мамин друг детства. Он добрый и рассказывает нам с Броней интересные истории.

– Взгляните, – говорит он, показывая на страницу журнала. – Это Пьеро. Он влюблен в Коломбину. Она веселая и любит танцевать. А Пьеро грустный. Коломбина любит веселого Арлекина. А тот всегда смеется и дразнит Пьеро.

Я говорю, что Пьеро похож на Петрушку.

– Ты знаешь Петрушку? – смеется дядя Станислав. – Забавно. Петрушка – это герой русского балагана. Пьеро, Коломбина и Арлекин – герои итальянской комедии масок.

Мне интересна эта история. Но мне странно. Почему так? Почему те, кто просто любят, так несчастны? Я знаю, отчего так. Их не понимают. Или просто тем, кого они любят, не нужна их любовь…


Мы в зимнем саду, и я вижу, что там распустились цветы. Их так много, что их запах заполняет все помещение. И краски… Я не знал, что на свете столько красок!

Я останавливаюсь возле одной клумбы и замираю в восхищении.

– Ваца, дорогой! Нас ждет дядя Станислав, – окликает меня мама.

Я не отвечаю ей. Я зачарованно смотрю на цветок. Это роза. Она ярко-красного цвета. Каждый ее листик словно налит ароматным соком. Я тянусь к лепесткам носом и вдыхаю в себя восхитительный напиток запаха. Он сладкий и нежный. И он тоже красного цвета. Я это чувствую. Я смотрю на цветок и вижу, как солнце отражается в маленькой капельке воды. Она притаилась между лепестков и подмигивает мне ярким бликом.

========== Глава 5 ==========

Я вижу яркое солнце в небе. В нежно-зеленой траве желтые шапки одуванчиков. На головке Киры венок из этих цветов. Он делает ее похожей на маленькую фею. Ей очень идeт венок и голубое платьице. Кира в нем словно кусочек неба.

Я сижу в кресле у окна и смотрю, как Кира играет в мячик с моей женой. Моя девочка ловит мяч ручками и кидает его обратно матери. Когда она его ловит, я хлопаю в ладоши и смеюсь.

– У вас сегодня приподнятое настроение, мой друг! – я не замечаю, как в комнату входит доктор Френкель. Я отвечаю ему, что я счастлив. Счастлив, потому что люблю свою девочку. – А жену вы любите? – спрашивает Френкель и щупает мой пульс.

Я отвечаю ему, что люблю. Она обещала родить мне сына. Я люблю Киру, но всегда хотел сына. Жена обещала мне его, поэтому я ее люблю. Я и доктора люблю, потому что он добр ко мне и понимает меня. И медсестру Кларису я тоже люблю. Она очень любезна со мной. Я всех люблю.

– Человек не может любить всех одинаково. Вы любите кого-нибудь больше всех? – спрашивает Френкель и садится рядом на стул. Он достает блокнот и ручку. Он всегда что-то пишет, когда говорит со мной.

Я в замешательстве. Я люблю всех одинаково. Киру, жену, его, Кларису. Нашего молочника Тобаша я тоже люблю. Люблю гувернантку, которая заботится о Кире. Нашу прислугу. Люблю булочника Авеля. И его жену и сынишку.

И тут та часть души, где когда-то зияла огромная рана, начинает болезненно пульсировать. Рана давно затянулась молодой розовой кожей и больше не кровоточит. Почему сейчас я снова чувствую боль? Нет, я не могу сказать доктору Френкелю, что моя любовь к НЕМУ просто спит. Не могу сказать, что люблю ЕГО так, как никогда и никого не любил. Даже больше Киры.

После паузы я говорю доктору, что больше всех люблю Бога. Я не вру. Я действительно его люблю. Я человек Бога. Я – божий человек.

– Когда вы впервые почувствовали себя божьим человеком? – спрашивает у меня Френкель.

Я откидываюсь на спинку кресла, закрываю глаза и начинаю вспоминать…

***

После тяжелого года нашей семье все же улыбнулась удача. Меня приняли в императорскую школу. Правда, мне не дали полного пансиона, зато выдали красивую одежду. Из-за моего невеликого роста модистке пришлось ее укоротить.

Мама смотрит на меня и улыбается. Она говорит, что я похож на бравого оловянного солдатика. Мне очень идут китель, сапожки и фуражка с лирой. Мои одноклассники остаются в пансионе по ночам. Я приходящий, поэтому вечерами ухожу домой.

Мне не нравится учиться. В школе не понимают и не любят меня. Однокашники подшучивают надо мной, а учителя ругают.

– Вы снова посадили кляксу! – учитель больно бьет меня указкой по спине. – У вас весь лист в кляксах. Впервые вижу такого бестолкового ученика!

Мне хочется сказать ему, что кто-то поломал мое перо, и оно теперь брызгает чернилами. Но я молчу. Как только учитель отворачивается, в меня летят смешки и скомканная бумага.

– Вы решили задачу и сомневаетесь в ответе? Арифметика – наука точная. Тут либо ответ верен, либо нет. И гадание не поможет! Садитесь! Единица! – от голоса учителя меня пробирает дрожь. Я простоял у доски весь урок, но так и не смог решить задачи.

Мне не нравятся занятия. Я люблю сказки и истории о мифических существах. Я люблю разглядывать картинки в книжках. Люблю гулять по зимнему саду и трогать руками огромные листья экзотических деревьев. Люблю вдыхать ароматы диковинных цветов. Мне не нравится писать, не нравится решать глупые задачки с яблоками. Моя голова не запоминает стихов. А возле доски я чувствую себя беззащитным.

На переменах я стараюсь уходить в дальний угол и смотреть в окно. Стоит мне выйти в коридор, как в меня тут же летит жеваная бумага из трубочек. Меня толкают и ставят подножки. Несколько раз я падал, под громкий гогот однокашников, когда мне под колени прилетал чей-то портфель.

На занятиях в танцклассе все становится по-другому…

– Это не jet;, господин Розай! Это черт знает что, только не jet;! Ваца, покажите господину Розаю jet;!

Я киваю своему учителю, выхожу на середину танцкласса, ставлю руки полукругом, разбегаюсь, отталкиваюсь ногами от пола и… взлетаю!

Это самое несравненное чувство. Чувство полета души. Чувство, когда сердце замирает, а потом трепещет в груди от восторга. Ты двигаешься в танце, и он заполняет тебя целиком. И уже нет ничего на свете, даже тебя. Только танец!

Через год все стало еще хуже. Меня взяли на полный пансион. Мне досталась самая неудобная кровать в общей спальне и колченогая тумбочка. И я остался совсем один.

Мне так хочется быть с мамой и Броней. Так хочется услышать ласковое слово, увидеть улыбку сестрицы и почувствовать мягкие мамины руки на своих волосах. Поэтому я часто плачу по ночам, уткнувшись в подушку лицом.

Я в аду одиночества. Я просыпаюсь от того, что мне в кровать льют воду, и я до утра сушу мокрые простыни и одеяло своим телом. Я просыпаюсь с непристойным рисунком мужского члена у себя на лбу, а потом несколько минут тру лоб мочалкой в душевой, обливаясь слезами.

– Эй, япончик! – окликает меня на перемене Розай. Это он придумал мне это обидное прозвище из-за моих раскосых глаз. Он станет никчемным танцором, ибо ленится и не любит танец. Он имеет злой и склочный характер. Все обиды и издевательства, которые я терплю, дело его рук. – Ты у нас прыгун? А слабо перепрыгнуть через пюпитр?

Я смотрю на пюпитр, стоящий посреди зала. Нет! Слишком высоко. Не смогу.

– А ты не дрейфь! Мы его опустим немного, – отвечает он, подмигивая еще трем ученикам. – Так что? Сделаешь?

Я соглашаюсь. Он подходит к пюпитру и опускает подставку ниже. Я пячусь назад и готовлюсь к прыжку. В этот момент сбоку от меня что-то грохочет. Я поворачиваюсь и вижу, как один из учеников поднимает перевернутую табуретку.

– Ну, давай! Покажи нам jet;! – подбадривает меня Розай.

Я делаю несколько больших шагов, отталкиваюсь от пола ногами и… спотыкаюсь и больно бьюсь животом о пюпитр.

Сначала меня окутывает темнота. Потом я вижу яркие разноцветные всполохи и небо… Оно снова качает меня на своих волнах, а рядом со мной мой ангел…

Я вижу плачущую маму и перепуганные глазки сестрицы. Вижу директора школы, который отчитывает одноклассников за их проступок. Вижу себя, лежащего на больничной койке.

Я говорю ангелу, что хочу обратно. Хочу, чтобы мама не плакала, а Броня не боялась. Хочу научиться танцам и выступать в балете. Хочу жить! Он улыбается мне и кивает.

Второе рождение не так болезненно. Реальность опускается на меня головной болью и усталостью. Я знаю, почему мама так испугана. Она боится, что я стану таким, как Стасик. Она рада, что этого не случилось и я не изменился.

Но это не так. Я изменился. Я понял, что не такой, как все. Что я избран Богом. Что я – божий человек!

========== Глава 6 ==========

Я люблю сидеть в саду. Люблю, когда дует легкий ветерок. Люблю греться в теплых солнечных лучах. Моя душа просыпается и взмывает в небо вместе со стайкой птиц. Я люблю весну. Я ее чувствую.

Я сижу в удобном плетеном кресле. Подле меня жена и доктор Френкель. Я не хочу разговаривать. Я прикрываю глаза и наблюдаю за ними сквозь полуопущенные веки. Они думают, что я сплю, поэтому говорят полушепотом.

– Мне не нравится состояние вашего мужа, – говорит Френкель. – Он все больше погружается в себя.

– Вы же доктор! – отвечает жена. – Вы должны найти способ помочь ему.

– Увы, дорогая Ромола! Шизофрения не лечится, но можно поддерживать его в более или менее нормальном состоянии. Для этого нужны лекарства и его желание жить, – отвечает доктор.

– Что нужно сделать, чтобы он не замыкался? – я слышу в голосе жены волнение. Я не верю ей. Она не понимает, что со мной. Доктор понимает, потому что любит.

– Боюсь, вам не понравится, что я предложу. Но… – доктор явно мешкает. – Сергей Павлович просил навестить вашего мужа. Сейчас он в Монте Карло, но через неделю будет здесь.

– Только через мой труп! – жена вскакивает с места и начинает нервно ходить взад-вперед. Меня раздражает это. Она похожа на курицу. Кудахчет и хлопает крыльями. Глупая птица! – Вы хотите, чтобы этот монстр приехал сюда? Вы же знаете, что я с трудом вырвала Ваца из его лап. Мало того, что он обобрал его и не платил за выступления, так он еще удовлетворял свою похоть с моим несчастным мужем!

Монстр? Как она может называть ЕГО монстром? ОН не обирал меня! Просто мне ничего не было нужно. У меня было все, что необходимо для жизни. ОН одевал меня, кормил, мы жили в дорогих гостиницах. ОН возил меня на отдых. Водил по музеям. И похоти не было. Были жаркие ночи. Были тихие вечера у камина. Были апельсины и засахаренные лепестки роз. ОН всегда понимал меня. ОН принимал меня таким, каким меня создал Бог. А она… она не спасла меня. Она разлучила меня с НИМ, а потом родила Киру и Тому. Если бы не моя любовь к ним…

– Дорогая, вам не следует волноваться! – прерывает мои мысли Френкель. – Давайте лучше спросим у вашего мужа, хочет ли он этой встречи. Я считаю, что она его встряхнет.

– Ваца – сущее дитя, дорогой доктор, – отвечает жена и берет со стола шляпку и зонтик от солнца. – Он сам не знает, что для него лучше. Так что здесь только я могу принимать решения!

– Позвольте не согласиться с вами, Ромола, – доктор качает головой. – Ваш муж имеет право голоса.

– Давайте больше не возвращаться к этой теме, – холодно говорит жена и надевает шляпку. Курица! Особенно в этом нелепом головном уборе! – Мне нужно ехать с Кирой на занятия. Обещайте, что не будете обсуждать это с Вацей без меня.

Как только она скрывается из вида, я открываю глаза. Доктор сидит справа от меня, задумчиво перебирая пальцами бородку.

– Друг мой, вы проснулись? Как кстати! – он поворачивается ко мне и улыбается. – Как насчет того, чтобы вместе повспоминать о вашем детстве?

Я разочарован. Я думал, что он спросит меня про НЕГО. Тогда я бы сказал ему, что хочу! Хочу снова увидеться с НИМ! Но Френкель не собирается об этом говорить. Наверное, он тоже боится моей жены. Я отвечаю, что не хочу сегодня рассказывать, но он настаивает.

– И все же… В прошлый раз вы говорили, что вам не нравилось в школе. Но ведь вы как-то учились там десять лет? Неужели у вас не было друзей? Не было веселья? Вы никогда не проказничали?

***

Мама ошиблась. После травмы я изменился. В моей душе затаилась злоба. Я стал затевать драки каждый раз, когда меня задирали. Удивительно, но мои враги после этого от меня отстали. Я стал как все. И я стал им неинтересен.

У меня даже появился друг. Николя не был хорошим учеником, но он не был и отстающим. Из него вышел бы неплохой танцор, если бы не природная лень. Зато в его голове было много интересных идей. Мы делали рогатки и стреляли во дворе школы щепками.

Стрелок из меня был не ахти. Мои пульки часто попадали не по деревьям, а в окна подсобных помещений. Как только к нам выбегали сторож или прачка, Николя волшебным образом исчезал. Все нагоняи доставались мне. Мама плакала и платила очередные двадцать пять рублей за разбитое стекло.

Иногда я убегал с Николя за пределы школы. Он был приходящим, поэтому мог выходить за ворота. Я пролезал через дыру в заборе и ждал его за углом. Мы шли в наше укромное место – в дом на углу одной из улиц. Там по лестнице мы забирались на чердак, а оттуда на крышу.

Николя был фантазером, и я с удовольствием слушал его истории о том, как они с отцом охотились на львов или как он поймал огромную рыбу на речке. Я знал, что он выдумывает, но не говорил ему про это.

Иногда мы играли с дворовыми мальчиками. Оказалось, что кроме мирных девчачьих игр, в которые мы играли с Броней, были игры веселые и озорные. Мы играли в догонялки и лапту. Кидали монетки о стену. Забирались на крышу и устраивали соревнования, кто дальше плюнет.

И снова за мои отлучки из школы доставалось только мне. После моего очередного побега директор школы вызвал маму к себе и сказал, что за дурное поведение вынужден отчислить меня из школы. Мама долго плакала и умоляла его оставить меня, но директор был непреклонен. Тогда за меня вступился мой преподаватель классического танца Обухов. Михаил Константинович просил за меня у директора, ибо видел мое блестящее будущее.

Но один случай особенно запомнился мне.

Нас часто возили в театр. Мне нравились эти поездки. Я с восторгом слушал Шаляпина и смотрел на блистательный танец Кшесинской. Я представлял, что когда-нибудь и я буду дышать воздухом театра, пропитанным пылью кулис и запахом влажных досок сцены.

В один из дней нас рассадили в три кареты, по пять человек в каждую, и мы отправились в театр. По пути от нечего делать решено было пострелять из окна по фонарям из рогаток. Как всегда, лучшим стрелком оказался Николя. Две его пульки достигли цели. Проезжая по одной из улиц, мы устроили обстрел столба с афишами. И вот тут и случился конфуз. Одна из щепок попала в цилиндр прохожего и сбила его с головы.

Прохожим оказался какой-то важный чиновник. Он тут же остановил нашу карету и позвал городового. Каким образом остальным ученикам удалось избавиться от рогаток, я не знаю. В результате в происшествии обвинили меня.

На этот раз директор настоял на моем отчислении. Мама просила своих знакомых помочь восстановить меня в школе. И меня восстановили. Но я снова сделался приходящим. У меня отобрали мою новую форму и дали чьи-то обноски.

Странно, но после этого случая ученики стали меня уважать. Я чувствовал себя святым, пострадавшим за чужие грехи. Старый китель казался мне робой мученика, а фуражка без лиры – терновым венком.

Через месяц меня полностью восстановили в школе. Я стал серьезней относиться к занятиям и очень старался учиться. Казалось, что все наладилось, но… я чувствовал, что потерял себя.  И только занятия хореографией напоминали мне о моем даре. О том, что я человек божий.

Когда я занимался в танцевальном классе или участвовал в постановках, моя душа наполнялась светом, и он выплескивался из меня. Он заполнял мои мысли. Он рвался наружу, заставляя меня прыгать и замирать в воздухе. И в эти минуты я снова чувствовал ненависть своих одноклассников и снова становился иным…

========== Глава 7 ==========

Перед моими глазами в воздухе витает силуэт. Он легкий и прозрачный. Нежная кожа. Напряженные мышцы. Стопы вытянуты, словно в прыжке. Я не могу понять, женский или мужской образ вижу. Он меня манит. Тянет ко мне руки. Ласкает улыбкой.

Я расстегиваю рубашку, и моя рука скользит вниз. От груди до паха. Видение раздвигает ноги и призывно выгибается. Мне хорошо. Мое сердце толкается в груди. Моя рука нервно движется по напряженному члену. Я глубоко вдыхаю и…

– Ох, простите ради бога! – это голос доктора Френкеля, но я уже не могу остановиться и бурно изливаюсь себе на живот.

Ко мне возвращаются мысли, я поворачиваю голову к двери. Она закрыта, и в комнате никого нет.

Часом позже мы с доктором сидим в небольшой столовой и пьем чай.

– Простите меня, друг мой, – вздыхает доктор. – Я совсем забыл, что у вас есть личное пространство.

Я вижу, что он смущен. Я вовсе не стесняюсь. Ведь ничего плохого я не делал. Я говорю ему об этом, и он кивает. Он понимает меня.

– Простите за нескромный вопрос, мой друг. Вы часто занимаетесь мастурбацией? – спрашивает он и снова достает свой блокнот.

Я отвечаю, что сейчас реже. У меня не всегда есть на это силы. Но мне нравится это делать.

– Это лекарства так действуют на вас. Увы, они не только успокаивают, но и уменьшают ваше либидо, – доктор что-то записывает в блокноте. Мне скучна эта тема, поэтому я отворачиваюсь к окну. За ним серый, совсем не весенний дождь. Мимо дома пробегают две девушки, укрывшись одним зонтом. Из остановившегося авто выходит высокий мужчина и запахивает ворот пиджака. Ветер рвет из его рук зонт. Тот выгибается в обратную сторону и ощетинивается переломанными спицами.

– Скажите мне, а с Ромолой у вас все хорошо? – спрашивает меня доктор.

Я отвечаю ему, что люблю жену. Она заботится обо мне и кормит овощами. Но она ест мясо, и это мне в ней не нравится. Я не ем мясо, поэтому во мне нет злости. Есть только любовь. А она злится и много думает. Это все из-за того, что она ест мясо.

– Я не об этом, друг мой! Желаете ли вы ее как женщину?

Я в замешательстве. Говорить о том, как я удовлетворяю себя, – это одно. Но говорить о том, что мы делаем с женой наедине… Хотя в чем есть разница? Когда я с женой, то у меня перед глазами все те же воздушные образы. Прозрачные. Манящие. Бесполые.

– То есть в вас не осталось страсти к жене? Вы уж простите, что расспрашиваю о таких интимных вещах. Просто как семейный врач я хочу услышать и вашу точку зрения на эту проблему, – объясняет Френкель.

Я люблю жену. Но люблю не физически, а чувственно. Не телом, а душой. Поэтому физическая близость мне с ней не нужна.

– А Сергея Павловича? Вы любили его? – Френкель откашливается и смотрит в сторону гостиной. Я знаю, что жена там и она слушает наш разговор. Она не любит ЕГО. Она считает ЕГО вором и распутником. Она обвиняет ЕГО в том, что я заболел. Но это неправда! Если бы ОН был рядом…

– Простите, друг мой! Вы не хотите про это говорить? – Френкель отвлекает меня от мыслей и это раздражает. Я говорю ему, что устал и хочу к себе в комнату. – Примите лекарства и отдохните. Я понял, что вы не хотите говорить на интимные темы, и более, обещаю, поднимать их не буду.

Я снова в своей комнате. Мое кресло стоит возле окна, и я снова смотрю на дождь.

***

В Питере часто идут дожди. Особенно обидно, когда это выходной. Или когда нас отпускают по домам в честь праздника. В такую погоду в пансионе нечем заняться. Остается только листать книги и делать зарисовки в тетради.

– А на меня вчера на репетиции так Лика посмотрела! У меня даже в трико все свело. Хорошо еще, что я танцевал не с ней, а с Бебякиной, – слышу я шепот с дальних рядов кроватей.

– Ну ты нашел в кого влюбиться, – отвечает второй мальчик. – Лика самая красивая в этом классе. Я давеча танцевал с ней, так у нее такая осиная талия и кожа на шее нежная и пахнет медом.

– А мне Лидочка Самохина снова свидание назначила, – вступает в разговор еще один ученик. – Мы с ней целовались в прошлый раз, и она мне позволила груди пощупать.

– И как это? – оживились два других.

– О-о-о… – томно тянет юный герой-любовник. – Они такие маленькие, теплые и нежные. И сосочки торчат, словно две бусинки.

Я вижу, как рука одного из мальчиков скользит в штаны. Двое других мальчиков тоже начинают ярить члены.

– Продолжай, – тихо говорит первый.

– Завтра попробую улизнуть после уроков и снова с Лидочкой встретиться. Хочу под юбку к ней рукой залезть. Я слышал от старшеклассников, что это просто райские сады.

Их глаза горят огнем. Их щеки и уши раскраснелись. Их шепот прерывается из-за неровного дыхания. Я знаю, что они сейчас делают. Я тоже люблю ласкать себя. Мне это нравится. Но я не люблю делать это как они. Я люблю быть только с собой.

Я встаю и выхожу из комнаты. В туалете пусто. Холодная стена обжигает мою спину, но мне уже все равно. Сейчас я представляю Лизу. Она неприметна среди подруг, но мне нравится. У нее красивая длинная шея. Когда я танцую с ней, мне хочется укусить ее шею или провести языком по нежной коже. Еще хочется целоваться, и мои губы начинают гореть огнем.

Я ласкаю свой член и вижу губы Лизы. Она чуть приоткрывает ротик. Розовый язычок игриво мелькает между беленьких зубок. Я начинаю быстрее наяривать свой член. Я чувствую, как он напрягается и сильными точками выплескивает из себя мутную вязкую жидкость. Я выхожу из кабинки и подхожу к раковине. Мое внимание привлекает отражение в зеркале.

Мои глаза блестят. На щеках яркий румянец. Губы искусаны. Ворот пижамы чуть распахнут. У меня красивая длинная шея. Я провожу рукой по ней и спускаюсь к ключицам. По телу снова разливается сладкое желание. Я расстегиваю пуговицы дальше и обнажаю грудь. Пальцы перебираются на темный ореол вокруг сосков, и я вздрагиваю, чувствуя легкое покалывание возбуждения.

Я снова ухожу в кабинку. Теперь я не вижу Лизу. Я наслаждаюсь собой. Я чувствую, как нежна и мягка моя кожа. Вижу, как нервно подрагивает и напрягается живот. Как поджимаются от удовольствия мои яйца, когда я ласкаю их рукой. Мой член… Я чувствую каждый его бугорок. Каждую вену. Я провожу по мягкой коже головки подушечками пальцев, и они становятся мокрыми. Я подношу пальцы к носу, вдыхаю свой запах и слизываю прозрачную жидкость. Меня возбуждает этот вкус, и я снова начинаю ласкать свой член.

Когда я возвращаюсь в дортуар, все уже увлеченно обсуждают последний увиденный ими спектакль. Все тускло и обыденно. За окном все так же моросит холодный дождь. Все так же под крышей завывает ветер. Странно. Всего несколько минут назад я испытывал неземное удовольствие и вокруг меня были яркие цвета. Тепло моей кожи под руками. Громкие толчки крови в висках. А сейчас снова дождь и уныние…

========== Глава 8 ==========

Мне стало лучше. Так считает доктор Френкель, поэтому мне отменили часть лекарств. Жена не доверяет мне. Она не понимает и не любит меня, поэтому не привозит сюда девочек. Я скучаю по Кире. Она наполняет мою душу радостью. Сейчас она у Эмилии. Я боюсь, что та снова нашептывает Кире о том, что я опасен. Я прошу жену привезти Киру и Тому домой. Она говорит, что сейчас мне нужен покой, а с детьми его не будет.

Мне стали разрешать выходить на задний двор и сидеть в беседке. Иногда ко мне присоединяется доктор Френкель. Мне нравится с ним говорить. Он всегда меня внимательно слушает и не перебивает. Он знает, что я не болен. Френкель записывает то, что я говорю, чтобы потом всем это показать.

– Скажите, что для вас есть танец? – спрашивает меня доктор.

Мне трудно объяснить, ибо танец – это выражение чувств. Чувства нельзя описать словами. Их можно спеть, станцевать, нарисовать. Мне всегда было трудно объясняться словами. Но как только я начинал танцевать, чувства переполняли меня, и все становилось понятным.

– Вы можете рассказать, как впервые попали на сцену? – спрашивает Френкель.

***

Сцена… Она манила меня своим ярким светом и сочными красками. Шуршанием балетных тапочек по полу. Запахом влажного дерева. Писком скрипок в оркестровой яме.

Впервые я попал туда, будучи еще школьником. Нам поручали небольшие роли в массовках. Это были оловянные солдатики, мышки и ангелочки. Я чувствовал себя пчелой в небольшом улье. Я делал все то же, что делали другие мальчики. Я быстро запоминал движения и танцевал, но танцевал, не думая и ничего не чувствуя.

Одним из летних дней нас собрали в большом танцклассе. Наш учитель объявил нам:

– Сегодня особенно постарайтесь исполнить все движения очень четко. Михаил Михайлович, новый балетмейстер Мариинки, хочет выбрать несколько учеников для своей следующей постановки.

Мальчики волнуются. Я не волнуюсь. Мне даже не нужно зеркало, чтобы правильно исполнить па. Я точно знаю, как выгляжу со стороны. Поэтому мне нечего волноваться.

Михаил Михайлович достаточно молод. Вместе с ним в класс заходит женщина удивительной красоты. Наш учитель Михаил Константинович идет навстречу гостям, широко расставив руки.

– Миша, Томочка! Рад видеть! Присаживайтесь!

Мальчики переминаются с ноги на ногу посреди класса и тихо перешептываются. Я тоже узнал Карсавину – приму Мариинского. Я видел ее в нескольких постановках. Она мила и легка. И улыбка у нее очень добрая…

– Приготовились! – кричит нам Обухов и садится на стул рядом с гостями.

Играет музыка, и мы начинаем танцевать небольшой танец, поставленный Михаилом Константиновичем. Ничего особенного. Несколько arabesque. Короткое chass;. Saut de basque. Еще несколько простеньких поз и движений. И самое сложное: grand jet;.

Я танцую, как всегда. Не задумываюсь о том, что делаю и как выгляжу. Все движения у меня в голове. Я просто передаю команды телу, и оно их исполняет.

Мы снова стоим посреди зада и переводим дыхание после танца. Фокин что-то тихо говорит Карсавиной, и та кивает и дарит мне ослепительную улыбку. Я смущаюсь и опускаю глаза.

– Мальчики, свободны, – кивает всем Обухов. – Ваца, останьтесь!

Мое сердце замирает. Я остаюсь в зале вместе с балетмейстером, примой и моим учителем. Они что-то обсуждают между собой, не глядя на меня. Я почему-то решаю, что меня хотят отчислить, потому что я маленький и не такой красивый, как другие мальчики. Минуты тянутся безумно долго. Я так измучен неизвестностью, что готов закричать им, чтобы перестали издеваться и просто выгнали меня!

– Ваца, господин Фокин хочет еще раз увидеть ваш grand jet;. И сделайте еще серию прыжков. Любых. На ваш выбор, – говорит мне Обухов.

Аккомпаниатор играет мне веселую мелодию, и я начинаю исполнять какой-то немыслимый танец, состоящий практически из одних прыжков.

– Невероятно! – восклицает Фокин и движением руки останавливает меня. – Скажите, голубчик, как вам удаются такие удивительные прыжки?

Я пожимаю плечами. Я действительно не знаю, откуда берется эта сила, которая удерживает меня в воздухе дольше остальных. Нужно просто подпрыгнуть, зависнуть и приземлиться, отвечаю ему я.

– Вы тоже видели это, Мишенька? – говорит Карсавина. – Все мальчики уже приземлились, а этот все еще был в воздухе! Удивительная прыгучесть. Я еще такого не видела.

– Пожалуй, для этого молодого человека я напишу небольшую сольную партию, – улыбается ей Фокин.

И мне дали роль маленького фавна. И на этот раз я не был пчелой. Я солировал. И пусть моя партия длилась около минуты и состояла из простых движений, я был доволен. Я чувствовал себя молодым фавном. Веселым и счастливым. Я радовался жизни и прыгал от этой радости.

От того, что я получил роль, меня возненавидели еще больше. Нет, меня не толкали и не обижали, как раньше. Со мной общались. Мне улыбались. Со мной все были ласковы, но я кожей чувствовал их ненависть. Она сочилась из их глаз. Она ядом лилась из их ртов. Они не понимали и не любили меня.

Зато Лизонька вдруг подобрела ко мне. Она сама стала назначать мне свидания. Говорить нам было не о чем, и мы яростно тискались под лестницей и целовались до опухших губ. Потом я бежал в душевую или в туалетную комнату и наяривал свой член. В таких случаях я мог выпустить из себя сперму до пяти раз. После этого меня отпускало, и я возвращался в дортуар и без сил падал на кровать.


– Я тебе друг, Ваца? – спрашивает меня Николя. Я уверенно киваю. – Вот поэтому хочу предупредить тебя. Я пару раз встретился с Софочкой. Она учится вместе с подругой твоей Лизы, Катей Масловой. Так вот, Катя сказала моей Софочке, что слышала, как Лиза говорила со своей сестрой о тебе. Она говорила, что встречается с тобой только потому, что тебе уже дали сольную партию и скоро ты будешь известным танцором. Она будет с тобою встречаться, чтобы потом удачно выйти за тебя замуж, когда ты станешь знаменитым. А так ты ничего особого не представляешь. Ты скучный, и еще они смеялись над твоим членом.

Я был убит и раздавлен. К Лизоньке я испытывал очень нежные чувства, как к первой женщине, которой коснулся. Я был влюблен и окрылен этой влюбленностью. Я писал ей записки о том, что свои выступления посвящаю ей, ибо знал, что она будет их смотреть. Я мечтал свить семейное гнездышко и даже сказал про это маме и Броне. Мама только покачала головой и сказала, что мне рано думать о женитьбе.

Броня отвела меня в сторонку и долго расспрашивала о наших отношениях с Лизонькой. Я сказал, что люблю ее и что хочу быть с ней.

И что теперь? Я для нее не красив, у меня небольшой член, но в перспективе я могу быть полезен. И только…

Увы, она не поняла и не приняла моей любви. Она не смогла разделить со мной тех чувств, что я дарил ей. К тому же обсуждать подробности наших встреч и смеяться над небольшим размером моего члена было подло.

Я был унижен. Я Пьеро. Грустный Пьеро, которого не любят и предали.

========== Глава 9 ==========

Мне намного лучше. Без лекарств я не чувствую сонливости. Я не люблю лекарства. Я люблю людей и природу, поэтому постоянно прошу жену, чтобы мы переехали в деревню. Она нервничает и злится. Я пытаюсь объяснить ей, что в деревне у нас все станет хорошо. Я буду следить за огородом, а она сядет у окна и будет любоваться природой. И кушать мы будем овощи. Мясо есть нехороший продукт. От него в голове появляются грязные мысли и похоть. Я вчера съел кусок мяса, ибо мне так захотелось. Потом я весь вечер домогался своей жены.

Последнее время меня обуревают желания. Я прошу жену спать со мной, но она не хочет. Говорит, что я еще болен. Это неправда! Она просто не хочет спать со мной и ищет повод. Я показываю ей развратные карточки, чтобы возбудить ее, но она все одно отказывает мне и уходит спать в другую комнату.


– Вы расстроены, друг мой? – доктор Френкель садится подле меня на скамейке и открывает свой блокнот. – Расскажите мне, в чем проблема?

Я смущаюсь и молчу. Я не могу обсуждать такие вещи с доктором, хотя знаю, что он хороший человек и понимает меня. Я тоже хороший человек. Я не развратный, потому обсуждать этого я не хочу.

– Скажите, а вам одинаково нравятся мужчины и женщины? – спрашивает Френкель. – Или этот вопрос тоже нехороший для вас?

Мне нравятся женщины, но я их боюсь. Боюсь, что они будут насмехаться надо мной за мой малый размер. Боюсь, что не поймут и не примут моей любви, как те кокотки с улицы Сен-Дени. Они пугались меня и думали, что я развратный и плохой человек.

– Как давно вы пытались найти любовь у проституток? – спрашивает доктор.

Тогда я был уже женат, но мне не хватало жены, поэтому я ходил к кокоткам.

– А мужчины? Вы хотели мужчину? – снова интересуется доктор.

Мне не нравится такой вопрос, и я просто умолкаю и смотрю в сторону. Мне стыдно ответить, что мне нравятся мужчины. Это есть неестественно и развратно, а я человек хороший. Я решаюсь на хитрость. Я делаю вид, что не понял вопроса и начинаю говорить ему о своих воспоминаниях.

***

Выступая в театре вместе с ведущими танцорами труппы, я стал замечать к себе интерес женского пола. Мне улыбались и подмигивали балерины из кордебалета. На репетициях в школе девочки с интересом разглядывали мое складное тело. Мне это нравилось, но я боялся сближения. Я по несколько раз на дню наяривал свой член в туалете. Сначала на воспоминания о сладких поцелуях Лизы, потом на картинки из журналов, что давали мне одноклассники. Но все чаще я ярился на себя.

Мне нравилось все: мягкость моей кожи, рельеф мышц на животе, мой собственный запах и вкус. И сам вид налитого желанием члена меня возбуждал. Я нежил его рукой, касаясь пальцами бархатной и мокрой кожицы головки. Я ласкал свои яйца и гладил ладонью крепкий ствол. Я смотрел на свое отражение в зеркале и ловил в нем жадный до ласки взгляд.

Вскоре мне стало казаться, что моя внешность меняется от того, что я часто ярусь. Я испугался, что и другие заметят эти изменения и поймут отчего они произошли. Я решил отвлечься от этого занятия и полностью отдаться танцу.


Приближался день выпуска. Я так увлеченно работал, что забыл обо всем: о ненависти однокашников, о неприятностях с Лизой, даже о маме и Броне я на время забыл. И мой труд был вознагражден…

Я стоял на сцене, с трудом переводя дыхание. Еще минуту назад я танцевал. Я взлетал вверх в прыжках и кружился, выплескивая свои чувства и эмоции на строгих зрителей в зале.

После концерта все участники выпускного вечера собрались за кулисами, обсуждая выступление и ожидая Обухова.

– Ну-с, дорогие мои, все молодцы! Была пара ошибок с вашей стороны, но в общем все выступления прошли хорошо, – говорит Михаил Константинович. – А вам, Ваца, надо бы быть аккуратней! Вы чуть не повредили себе руку…

– Дорогой мой Михаил Константинович, – раздается голос позади меня, и тут же по кучке учеников идет шепот: «Кшесинская!», – вы несправедливы к этому милому молодому человеку! – прима-балерина подходит к нам ближе, и Обухов расплывается в улыбке. На Матильду нельзя смотреть, не улыбаясь. Эта маленькая плотно сбитая женщина просто излучает из себя тепло и свет.

– Совершенно с вами согласен, – к нам подходит Фокин. – Я считаю, что та техника, которую он нам показал, отличается от классической, но она как раз подходит под новые веяния в балете. Мужские партии давно пора ставить наравне с женскими.

– Ох уж эти новаторские идеи, господин Фокин, – смеется Обухов. – Мужской танец не может сравняться по значимости с женским!

– А вот это мы с вашим учеником и проверим, – Матильда дарит мне улыбку. – Я хочу видеть вас, молодой человек, своим партнером в танце, и начнем, пожалуй, с Красного Села, – говорит она и, тихо шурша платьем, удаляется по коридору в сторону гримерок.

Неожиданно для себя я обзавелся великой партнершей и сильным покровителем. Я танцевал с Кшесинской главные партии и был в восхищении от ее техники. Она же, в свою очередь, дала мне пропуск в высший свет балетного мира.


В один из дней я нашел в своей гримерке корзину с цветами. В них была записка от князя Павла Дмитриевича Львова, в которой он просил меня о встрече по личному вопросу, с чем приглашал меня отобедать в «Медведе». Я уговорил моего одноклассника Бурмана пойти со мной, ибо был наслышан о странных наклонностях князя. Львов слыл знатным меценатом спортивных соревнований и пылким поклонником молодых спортсменов. Бурман согласился, и в назначенный день мы были с ним в ресторане.

– Дорогой мой, – говорит Львов. Он на редкость приятный и видный мужчина. Его голубые глаза смотрят на меня через монокль с любопытством и теплом. – Моя кузина видела вас на сцене и без памяти влюбилась. Так что я, можно сказать, посланник любви.

Мне интересен этот мужчина. Он красивый и улыбается мне ласково. И еще мне любопытно, что такого в нем находят молодые спортсмены?

Он показывает мне фотографию своей кузины. Она просто обворожительна. Меня пугает такая красота. Я боюсь, что, увидев меня вне сцены, она будет разочарована. Я не умею поддержать беседу, да и в любовных делах я несведущ.

– Предлагаю в честь нашего знакомства посетить Фаберже. Хочу выбрать для вас, дорогой мой, перстень. Вы теперь состоите в театральном бомонде, а там принято носить украшения. К тому же он будет напоминать вам о нашем знакомстве.

В тот день я получил первый подарок от поклонника – изящный золотой перстень с бриллиантами от Фаберже. Как позже выяснилось, никакой влюбленной кузины не было. После встречи в «Медведе», хозяином которого и был князь, последовала еще встреча. Мы посетили ночной клуб «Аквариум», где я впервые увидел, как танцуют степ. После Львов пригласил меня в свою загородную резиденцию, где у нас случилось первое соитие.

Был ли я удивлен предложением князя приласкать его? Скорее нет. К тому времени мне самому очень хотелось оказаться в этих сильных и больших руках. После непродолжительных ласк и поцелуев князь попросил меня раздеться. Я видел легкое разочарование Львова моими размерами, но он повел себя тактично и не сказал мне об этом.

Князь уложил меня грудью на кровать в спальне, и я принял его в себя. Мне не было больно, ведь при мастурбации я часто засовывал пальцы в анальное отверстие, и мне это нравилось. Мне только было немного неловко от сознания того, что мужчина имеет меня в зад и мне от этого очень хорошо и приятно.

========== Глава 10 ==========

Я волнуюсь. Это волнение чувствует моя жена. Она не говорит со мной. Она злится. Я знаю, почему, и не сержусь на нее. Жена боится, что ОН снова заберет меня себе и она останется одна с девочками. И у нее не будет денег. Она не любит, когда у нее нет денег. Она даже подала на НЕГО в суд, чтобы ОН дал ей денег. Я не люблю деньги. Я не понимаю людей, которые их любят. Жена говорит, что ОН жадный до денег. Это не есть правда. Она ничего не знает. ОН все деньги тратил на балет. ОН на них шил костюмы, ставил декорации, снимал залы. ОН не любит деньги. ОН любит меня…

Доктор Френкель сегодня очень добр. Он пытается отвлечь меня, рассказывая забавные истории. Я не люблю смешных историй. Я не вижу в них ничего смешного. Мне жалко несчастных людей, про которых в них рассказывают. Я люблю людей и не могу смеяться над их несчастьями.

– Разрешите мне и сегодня поднять тему ваших сексуальных предпочтений? Уж простите старика. Мне это нужно вовсе не из праздного любопытства. Поверьте, – доктор улыбается и кладет передо мной на стол японский журнал. – Полистайте, посмотрите картинки и скажите мне свое мнение.

Я открываю журнал и смотрю на фотографии. Они развратны и грязны, но мне это нравится. На них мужчины и женщины. Они обнажены и демонстрируют непристойные позы. Я тоже развратен, поэтому мне нравятся картинки и мне хочется на них яриться.

– Но кому вы отдаете предпочтение? Мужчинам или женщинам? Кто из них вам нравится больше? – спрашивает меня Френкель.

Я не знаю, что ответить. Они все красивые. У них смуглая кожа, точеные лица, раскосые глаза, черные волосы. Они похожи на видения, которые меня посещают, когда я наяриваю свой член.

– А вы когда-нибудь думали о Сергее Павловиче, когда мастурбировали? – спрашивает Френкель.

Я возмущен этим вопросом и кидаю журнал на пол. Я думал, доктор понимает меня. Понимает мои мысли и чувства. Как можно сравнивать этих развратных людей из журнала с НИМ? Как можно мешать чувства и плотские утехи?

– То есть вы никогда не испытывали к нему физического влечения и ваша жена права в том, что он использовал вас? – делает вывод Френкель.

Я только вздыхаю и отворачиваюсь от докора. Желал ли я ЕГО физически? Да, желал. Но это был не разврат и не похоть. Это было между нами взаимно. Это дополняло наши чувства. Это было одним из проявлений нашей любви.

– Вы это почувствовали сразу, как только встретили его? – доктор поднимает журнал и кидает его в камин.

Что я почувствовал, когда встретил ЕГО?

***

Год выдался очень насыщенным. Жизнь кружила меня в безумном и ярком водовороте. Спектакли в театре, море цветов в гримерке, толпы поклонников у входа. Музыка, танец и овации… В остальное время – светские встречи, рестораны и клубы, куда меня водил князь. Он очаровал маму и сестру, помогая им по мелочам и балуя подарками. Меня он тоже одаривал, но я чувствовал, что он не понимает меня. Ему было со мной скучно и в постели, и на светских вечеринках. Я всегда молчу. Мне трудно говорить в присутствии незнакомых мне людей. Я не могу правильно выразить свои мысли. Я мало знаю, и мне тяжело поддерживать беседу. В постели я тоже сдержан. Мне нравится все, что делает со мной князь, но мне кажется, что это унизительно – кричать в постели от удовольствия.


– Вацлав, дорогой, ты сегодня был божественен, – Матильда проходит мимо меня в свою грим-уборную, мимоходом целуя меня в щеку. – Скоро едем на гастроли, – продолжает она, удаляясь по коридору. – Я покажу тебе Париж! – и она издалека машет мне рукой.

Мы не стали с ней друзьями, хотя танцевали вместе и у нас был общий круг общения. Она слишком яркая и открытая, а я напротив – замкнутый и стараюсь быть серой мышью, потому как не люблю быть в центре внимания.

На сцене все меняется. Матильда становится мышью, а блистаю я. У нее хорошая техника и много опыта, но она стара и тяжела для танца. Я знаю об этом, но ничего ей не говорю в благодарность за то, что она меня заметила среди прочих. Моим другом стала Тамара Карсавина, моя Тата. С ней я мало танцевал. Я выступал в Мариинке только в осенне-зимний период. Летом вместе с Матильдой мы уезжали в Красное Село. Но с того момента, как мы познакомились с Татой в императорской школе, она не переставала поддерживать меня.

Больше в театре со мной никто не дружит. Мне завидуют и меня ненавидят.

– Он ни разу не мял женские груди и никогда не вставлял в женщину своего члена. Я думаю, что он даже не целовался, – слышу я шепот за своей спиной.

– Говорят, он вообще не способен к физической близости с женщиной, поэтому предпочитает мужчин.

Я возмущен! Как смеют эти люди говорить про меня такое? Я целовался, и женскую грудь я тоже трогал. А не был в женщине только потому, что не имел такой возможности.

– Так пошли с нами в бордель! – предлагает мне один из «доброжелателей». – Там девочки на любой вкус. Станешь наконец мужчиной!

Я соглашаюсь, и мы идем в бордель.


В комнате полумрак. Простыни на кровати – жесткие от крахмала. Но темнота не скрывает желтых пятен на белье и этого отравительного запаха сырости. Жу-жу, так она назвалась, быстро разделась, и я, следуя ее примеру, тоже скинул одежду.

– Мда-а-а… – улыбается Жу-жу, глядя на мой член. – Но вы не расстраивайтесь, я и не такое видела. И с таким членом возможно детей наделать.

Она не стала долго разговаривать. Ее напомаженные губы оставляли на моем члене красные полосы. Ее язык был игривым и нежным, поэтому я быстро излился ей в рот.

– Давайте, пристраивайтесь ко мне сзади, – говорит Жу-жу, вставая на колени и отклячивая пышный зад.

Внутри она оказалась мокрой и горячей. Я вошел в нее, и она приняла весь мой член. Мне было приятно в ней. Член мягко скользил и хлюпал внутри нее. Я снова быстро излился, и она предложила мне попробовать еще одну позу. Она легла на спину и широко раздвинула ноги. Я посмотрел на ее дыру, и мне стало неприятно. Она была большой и ярко-красной. Вокруг нее росли редкие кустики рыжих волос, а из ее глубины вытекала моя сперма. Я отказался и, заплатив ей за услугу, вышел из комнаты.

Это маленькое развлечение сыграло со мной злую шутку. От Жу-жу я подцепил какую-то заразу, и у меня поднялась температура. В Париж Матильда уехала с другим танцором…


Князь стал с неохотой видеться со мной. Я чувствовал это. Он все реже присылал после спектакля экипаж, и все реже мы оставались наедине. Я был расстроен, потому что привык к нашим встречам и нашей близости. Я часто думал про его крепкое тело и сильные руки. Мне очень хотелось чувствовать в себе его большой член.

– Пойдем со мной. Я хочу тебя кое с кем познакомить, – говорит мне князь, когда я выхожу из своей грим-уборной. – А вот, кстати, и он… – Львов тянет меня за рукав за собой. – Улыбайся. Нас заметили…

И я улыбался. Правда, я не понимал, про кого он говорит, поэтому улыбался всем, кого встречал на пути. Князь провел меня через весь коридор в фойе театра и остановился возле группы мужчин, которые о чем-то яростно спорили.

– Вы не понимаете, господа, – говорит мужчина, стоящий ко мне спиной. – Будущее за такими людьми, как Фокин, Бенуа, Бакст. Русский балет – это мощная сила, но без новаторских идей и денежных вливаний он зачахнет, как цветок без воды и света. Ему нужны новые имена. Новые формы. Новая музыка. Я хочу оживить его и показать всему миру это чудо.

– Согласен с Сергеем Павловичем, – произносит князь, здороваясь со всеми за руку. – Кстати о новых именах: разрешите представить вам моего друга Вацлава.

Я оробел, глядя на этих монстров искусства. Я снова показался себе букашкой, мышкой в стае матерых котов. Я не мог выговорить ни слова и только глупо улыбался и пожимал их руки.

– Я видел вас на сцене, Вацлав, – последний мужчина протягивает мне руку и мягко треплет по плечу. – Вы произвели на меня огромное впечатление своим танцем. Я впервые видел такую необычную технику исполнения.

Мужчина был полной противоположностью князю Львову. Среднего роста, достаточно плотным. Его черные волосы были зачесаны назад, но одна белая непослушная прядь постоянно падала на высокий лоб. При разговоре его черные усики смешно подрагивали, а глаза хитро щурились. Я не боялся его. Он смотрел на меня мягко и нежно и улыбался как старый и добрый друг.

– Простите, совсем забыл представиться: Сергей Павлович Дягилев. К вашим услугам…

========== Глава 11 ==========

Я волнуюсь. Мои руки трясутся, как листья на дереве. Моя душа рвется из груди и улетает вверх, в яркое голубое небо.

– Ваца, пойдем обедать. Уже все готово, – жена подходит ко мне и кладет руку на плечо.

Я не хочу есть, но говорю ей, что скоро приду. Если она узнает, что я не хочу есть, то поймет, что я волнуюсь. Я не хочу, чтобы она это поняла. Она злится на меня. Я дал согласие, чтобы ОН навестил меня, и она злится. Я делаю вид, что спокоен, и кладу руки в карманы вязаной кофты. Но моя душа светится радостью, и эта радость льется из моих глаз, и я их опускаю и смотрю на землю. Если она увидит радость, то поймет, что я жду встречи с НИМ.


– Ну, как настроение? – после обеда приходит доктор Френкель и садится с нами пить чай.

Я говорю ему, что мне скучно. Я вру. Я взволнован и рад. Доктор видит это по моим глазам. Он умный, и он меня понимает. Он не говорит, что понял мою ложь. Он знает, что тогда жена будет злиться и нервничать. А он доктор и не может допустить того, чтобы она нервничала.

– Сейчас Сергей Павлович приедет. Он еще вчера вернулся, но я ему сказал, что хочу подготовить вас к его визиту, – говорит Френкель, когда мы остаемся одни.

Я признаюсь, что взволнован. Ведь ОН для меня так и остался важным человеком в жизни. ОН всегда понимал меня и принимал таким, каков я есть. Я не играл с НИМ. На сцене я был ЕГО рабом. Я позволял мною командовать, ибо это было во благо балета и моей карьеры. А когда мы были вместе… Я всегда чувствовал с НИМ себя спокойно. Даже когда мы ссорились и не понимали друг друга, то не переставали любить.

– Вы все-таки любили его? – грустно вздыхает Френкель.

Любил? Почему «любил»? Я продолжаю ЕГО любить и знаю, что ОН меня тоже любит. В том, что случилось, мы виноваты оба. Мы не поняли друг друга, но продолжаем любить.

***

Жизнь кружилась вокруг меня разноцветной каруселью. Спектакли, балы, рестораны, клубы. Восторженные глаза поклонников, запах цветов в моей грим-уборной, конфеты, шампанское. Правда, все это уже без князя. Он как-то сам исчез из моей жизни. Рассеялся, как дым от дорогой сигары. Я не жалел об этом, но мне не хватало физической любви. Ходить в бордели после последнего случая мне не хотелось. К страху, что женщина может посмеяться над моими размерами, прибавилась брезгливость. Нет, меня не перестали возбуждать женщины. Я продолжал яриться на их обнаженные тела на фотографических каточках и любоваться ими на улице, но близости мне не хотелось.

Не скажу, что меня тянуло к мужчинам, но то чувство, когда крепкий член входит в меня, не давало мне покоя. Поэтому я ярил не только член, но и анус.

В новом сезоне Мариинки я должен был танцевать в «Жизели». Моей партнершей, как всегда, должна была быть Матильда. Костюмы использовались те, что шились по эскизам Бенуа, и мне они нравились.

– Ваца, какой конфуз, – Тата входит в костюмерную во время примерки.

Мы оба смеемся. Я объясняю ей, что не забыл про штанишки*, просто художник так решил подать свою идею.

– Ты в таком виде просто Аполлон, – улыбается Тата. – Весь зал будет у твоих ног. Я не понимаю. Как тебе удается быть на сцене таким сияющим и ярким, а в жизни…

Тата замолкает и прикусывает губу. Мне становится жалко ее. Она смотрит на меня виновато. Я знаю, что в жизни я серая мышь. Я мрачен и неразговорчив. Просто танец для меня – это сказка, и я перевоплощаюсь в сказочного принца.

– Только вот принцесса у тебя… – Тата замолкает и подозрительно смотрит на вошедшую костюмершу.

Я знаю, что она имеет в виду. Матильда и правда стара, и рядом со мной она выглядит надутой куклой, но я не могу просить, чтобы ее заменили на кого-то еще.


– А почему ты не попросишь, чтобы «Жизель» танцевала Павлова? – говорит Тата, пока мы пьем кофе в буфете. – Мне помнится, она смотрелась с тобой прекрасно.

Я знаком с Аннушкой, и мы танцевали с ней в Париже. Она вовсе не похожа на Матильду. Она молода и легка, и в танце она смотрится как неземная нимфа. Я соглашаюсь с Татой, что хотел бы танцевать с Павловой, но просить про это не стану. В результате мою просьбу дирекции театра передают Фокин и Карсавина.

Матильда в гневе. Я чувствую это, даже проходя мимо ее гримерки. Но я надеюсь на ее великодушие и здравый смысл. Мне двадцать два, и когда я танцую любовь с тридцатидевятилетней приземистой женщиной, это смотрится ужасно.


Это был мой первый провал. Вернее не мой, а всего спектакля. Но пострадал за это только я. Как только я вышел на сцену в одном обтягивающем трико без штанишек, публика в зале зашепталась. Я не обращал на это внимания и продолжал танец.


– Вацлав, мне жаль, но по личному приказу ее императорского величества за непристойный вид на сцене вы уволены, – говорит мне директор театра через пару дней.

Я удивлен. Ведь я просто надел костюм, который создал Бенуа. В Париже никто не обратил особого внимания на трико. Почему меня увольняют?

– Дорогой, неужели ты не понял? – вздыхает Тата. – Это месть Матильды. Ты же знаешь, какую власть она имеет над великими князьями.

Я слышал про это, поэтому решил, что мне нет смысла с ней тягаться. Я решил устроиться в другую труппу и танцевать там.

– Просись к Дягилеву, – советует мне Тата. – Он сейчас в Петербурге. И я думаю, что он не откажет тебе. Ты очень талантлив. Пожалуй, ты один из самых талантливых танцоров, каких я знаю. Мы же с тобой танцевали в его «Русских сезонах». Фокин ставит сейчас для него миниатюры. И Бенуа тоже работает на него.

Мне нравилось работать с НИМ в «Русских сезонах», но я боюсь ЕГО просить. Но Тата настаивала.

Я несколько раз брал трубку телефонного аппарата, но как только телефонистка просила меня назвать номер, я кидал трубку на рычаг. В нашу первую встречу ОН произвел на меня впечатление человека великого и мощного. Не смотря на ЕГО средний рост, ОН казался мне огромным Колоссом, возвышающимся над всеми. Я робел и никак не мог назвать телефонистке ЕГО номер.

– Дягилев у аппарата, – слышу я в трубке ЕГО уверенный голос.

Я представился и попросил о встрече. ОН любезно согласился и заметил, что возмущен решением театрального совета о моем увольнении.


– За вас стоило биться даже с царскими особами, Вацлав, – говорит ОН за ужином. – Они не понимают, какого артиста потеряли. Но мне это только на руку. Я давно собирался навестить вас и предложить уйти из театра и работать в моей труппе постоянно.

Я сижу и молча ковыряю вилкой в куске рыбы. Я хочу, чтобы ОН не заметил, что в жизни я не такой, как на сцене. Поэтому, когда ОН говорит о пунктах договора, который я должен буду подписать, я задаю несколько вопросов. Конечно, они глупы и смешны. Я ведь совершенно не разбираюсь во всей этой коммерции, но ОН только улыбается мне и объясняет все то, что я не понял.

– Ваше дело, Вацлав, – это танец, – говорит ОН. – Это единственный пункт, который вы должны понимать. Мое дело – обеспечить вас гастролями, подобающим обслуживанием, костюмами, декорациями и музыкой. А вы просто будете делать то, что умеете лучше всех. Танцевать!



* Штанишки надевали танцоры поверх трико. Это был обязательный атрибут одежды танцоров-мужчин.

========== Глава 12 ==========

Я чувствую ЕГО приближение… Вот ОН едет в авто и смотрит в окно. Оно приоткрыто, и ветер играет с седой прядью в ЕГО волосах. ОН сжимает рукой набалдашник трости, а на ЕГО пальце поблескивает кольцо. ОН улыбается краешком губ, и глаза становятся хитрыми, а вокруг них образовываются мелкие морщинки.

Авто останавливается возле дома. Услужливый водитель открывает дверь, и на тротуар уверенно становится нога в до блеска начищенном черном ботинке. Потом трость. И вот, наконец, и ОН сам, собственной персоной. ОН надевает на голову цилиндр и поднимает глаза к окну второго этажа…

Мое сердце бешено колотится. Я отпрыгиваю в сторону от окна и бегу к двери своей комнаты, ЕМУ навстречу. Я уже схватился за ручку двери и замер. Нет… Так нельзя! Мне нельзя показывать, что я рад встрече. Если жена это увидит, то ей станет больно. Она не любит ЕГО. Она считает, что ОН мне враг. Мне нужно собраться с мыслями и только после этого выйти.

Я сажусь на свою кровать и начинаю мысленно вспоминать подготовленную речь:

«Здравствуй, Сережа! Как ты добрался? Слышал об успехе новой постановки! Жаль, что я ее не видел. Было бы интересно».

Нет! Все не так! «Сережа» звучит очень интимно. Нужно обратиться «Сергей Павлович». Или еще лучше: «Господин Дягилев». Да. Верно.

«Господин Дягилев! Рад видеть вас в нашем доме. Как… Как…»

Нет, ОН для меня никакой не Сережа, не Сергей Павлович и тем более не господин Дягилев. Я давно не называю ЕГО по имени. Для меня ОН жизнь.

– Вы еще не готовы? – в комнату входит Френкель и внимательно смотрит на меня.

Главное – не показывать волнения. Главное – быть сдержанным. Да, я готов идти. Я готов увидеть человека, приведшего меня к славе, показавшего мне мир и… подарившего мне любовь.

***

После нашей второй встречи я понял, что передо мной личность редкая и необычная. ЕГО разговоры об устоях в театре и об интригах Кшесинской были циничны и язвительны, но как только речь заходила о балете, его глаза вспыхивали ярким огнем. Он говорил мне о дивных постановках Фокина, о божественном танце Павловой, о костюмах Бенуа, о декорациях Бакста. ОН так вдохновенно рассказывал мне о своих планах и о той роли, которую отводил в них мне, что я мгновенно загорался вместе с НИМ.

– Может, заедем ко мне и выпьем шампанского? – предлагает ОН в конце вечера.

Да, я прекрасно понял ЕГО. ОН хочет быть со мной, а не пить шампанское, а я стосковался по физической близости. К тому же от ЕГО внешности, от мягкого низкого голоса, от сильных рук, от этой седой пряди в черных волосах я просто схожу с ума.

Мы едем в авто, и я вдыхаю аромат ЕГО одеколона. Я хочу ЕГО безумно, но и так же безумно боюсь его разочаровать. Я помню, как был неприятно удивлен князь Львов при виде моего члена. Помню обидные слова Лизы. Помню смех в глазах проститутки Жу-жу. Да и сам я не особо сведущ в плоских утехах. Смогу ли я доставить удовольствие мужчине с большим опытом в оных. Мужчине, который мне нравится.

– Вы очень привлекательны, Ваца. Вы знаете об этом? – ОН подает мне бокал с игристым, и я тут же делаю несколько больших глотков, чтобы скрыть свое смущение.

Мелкие пузырьки лопаются в бокале и щекочут мой нос. Я знаю, что на сцене многие находят меня привлекательным. За мной вечно охотится куча поклонников, и я получаю в день по несколько любовных записок. Но это театр. В жизни я обычный. Даже скорее никакой.

– Зря вы так себя недооцениваете, – улыбается мне ОН. – Вы очень милы. У вас красивые глаза и чувственные губы. У вас потрясающая шея, которую хочется… – ОН на секунду замокает и делает большой глоток вина. – Но я, наверное, несколько тороплюсь.

Разговор замирает. Я отворачиваюсь в сторону, у меня от этих слов огнем пылают щеки. Я чувствую ЕГО взгляд, и от этого мое сердце бьется все чаще. Я хочу ЕГО! Я готов вскочить с кресла, подбежать к НЕМУ и впиться губами в ЕГО губы. Но… это неприлично. И к тому же вполне возможно, что я все не так понял.

Мне стало совсем неловко, и я поставил бокал на столик и сказал, что мне пора идти. Я резко встал, но хитрое шампанское успело сделать мои ноги ватными. Они просто не хотят меня слушаться, и я снова плюхаюсь в кресло.

– Может, вы останетесь у меня? – ОН снова подливает мне шампанское. – Если вам неловко, то не беспокойтесь, я лягу в гостиной на диване, а вы займете мою спальню.

Я не хочу никуда идти, поэтому соглашаюсь на предложение, и мы продолжаем пить, неспешно беседуя.

Почему-то первое, что приходит мне на ум, когда я захожу в спальню, это мысль о том количестве танцоров, которых ОН вот так же приглашал к себе.

– Вы первый, кто остается здесь, – ОН словно слышит мои мысли. – Я вообще не люблю, чтобы кто-то ночевал у меня.

Мне становится любопытно, почему тогда я оставлен? Не проще ли вызвать мне авто и отправить домой?

– Вы особенный, Ваца, – улыбается ОН. – Я это чувствую.

Я тоже это чувствую. Между нами есть что-то. Какая-то незримая ниточка связала нас с той первой встречи. Тогда мы не заметили ее, но сейчас она окрепла и тянется ко мне из гостиной, где находится ОН. По этой ниточке толчками, в такт биению сердца, пульсирует моя кровь.

Я не могу уснуть. ОН там, совсем рядом. Я встаю, подхожу к стене и зачем-то прижимаюсь к ней ухом. Что я хочу услышать? Может, ЕГО дыхание? Или просто мне хочется знать, что ОН тоже не спит. Мне хочется распахнуть дверь и войти к НЕМУ в гостиную, но нет… Это вовсе неприлично.

Я снова ложусь и отворачиваюсь к стенке. Нужно спать. Уже поздно. Но тут я слышу тихие шаги у моей двери. От волнения у меня останавливается сердце, и я накрываюсь с головой одеялом.

– Ваца, вы спите? – ОН стоит возле моей кровати, а я не шевелюсь и пытаюсь унять свое дыхание. – Я не могу спать, когда вы так рядом, – ОН откидывает одеяло и ложится у меня за спиной. Я чувствую, как его мягкие губы касаются моей шеи, и меня охватывает пламя страсти. – Я хотел сделать это с самой первой нашей встречи, – говорит ОН и снова целует мою шею.

ОН правда помнит нашу первую встречу? Я считал, что ОН и не думал обо мне ни разу.

– Я помнил каждый твой взгляд. Каждое движение. Каждое слово… – поцелуи обжигают мои ключицы, мою грудь, мой живот.

Меня трясет от страха и возбуждения. Никогда еще я так не желал мужчину и так не боялся его разочаровать. Мое тело тянет к нему, как магнитом. Я становлюсь мягким и податливым в ЕГО сильных руках. Из моей груди вырываются стоны, и я не хочу их сдерживать. Но как только ЕГО рука ложится на мой член, я вздрагиваю и на секунду замираю.

– Что-то не так, Ваца? – настораживается ОН.

Я говорю, что не отличаюсь большими размерами и что ЕМУ не понравится это. Но ОН только смеется и снова целует меня в губы.

– Мне все равно, какие у тебя размеры. Для меня главное, что со мной рядом сейчас именно ты!

И снова огонь поцелуев и мягкое касание рук. Его напор не был наглым и стремительным, как у князя. Он взял меня так нежно и так жарко, что я забыл обо всем. В первую же секунду, как ОН вошел в меня, я с громким стоном излился на простынь. Видимо, не ожидая такого быстрого конца, ОН остановился.

– Мне не стоит продолжать? – говорит ОН. Я от стыда утыкаюсь в подушку и молчу. – Ваца, не смущайтесь. Если вам будут неприятны мои дальнейшие действия, я…

Нет! Продолжай! Не останавливайся! Я хочу чувствовать ТЕБЯ. Ощущать, как ТЫ движешься во мне. Слышать ТВОЕ дыхание. Чувствовать ТВОЮ любовь…

========== Глава 13 ==========

Моя душа взрывается и разлетается сонмом испуганных мотыльков. Сердце замирает, и все слова растворяются в голове. Я стою посреди гостиной и просто смотрю на НЕГО. Видимо, до моего прихода ОН о чем-то говорил с женой. У них серьезные и озабоченные лица.

ОН поднимает на меня глаза, и я холодею от этого взгляда. ОН разлюбил меня. Никогда раньше ОН не смотрел на меня так равнодушно.

– Ваца, здравствуй! – ОН поднимается с кресла и подходит ко мне. – Мне передали, что ты болен, и я приехал тебя навестить.

ОН обнимает меня за плечи, а я замираю. Я не шевелюсь. ОН хлопает меня легонько по спине, и мои руки дергаются, как у куклы. Мне больно. Нет, не от этих ударов. От ЕГО взгляда. ОН не любит меня больше. Я для него чужой.

– Ромола, вы позволите поговорить нам с Вацей наедине? – спрашивает ОН у жены.

– Не думаю, что это возможно, – цедит она сквозь зубы. – Как вы видите, Ваца не очень рад этой встрече. Доктор, вы говорили, что мужа встряхнет это, но, по-моему, вы ошиблись. Посмотрите на него: он побледнел, и его взгляд стал таким странным.

– Друг мой, с вами все в порядке? Может, попросить господина Дягилева уйти? – Френкель явно обеспокоен.

Как уйти? Зачем? Почему ЕГО снова хотят забрать у меня? Пусть ОН уже не любит меня. Но я… Я продолжаю ЕГО любить! Я хочу говорить с НИМ. Хочу, чтобы все ушли! Чтобы все пошли вон из гостиной! Чтобы закрыли за собой дверь! Чтобы исчезли!

– Ваца, успокойся! Доктор, дайте ему лекарство! Пусть этот человек уйдет! – кричит жена.

Мне не нужны лекарства! Оставьте меня в покое! У меня в голове яркие вспышки гнева. Я не подпускаю к себе жену и доктора, которые пытаются впихнуть в меня таблетки.

– Разрешите я сам, – ОН отстраняет их, сажает меня на стул и протягивает мне горькие пилюли. – Мне бы хотелось поговорить с Вацей. Прошу вас, Ромола. Будьте благоразумны!

Они выходят, а ОН садится напротив меня на стул и внимательно смотрит в глаза. Я понял! ОН тоже все это время притворялся! ОН делал вид, что я ЕМУ безразличен. Вот почему у НЕГО был такой взгляд!

– Тебе лучше, Ваца? – спрашивает ОН, и ЕГО глаза улыбаются мне тепло и ласково. Как раньше…

***

Я люблю Париж. В него нельзя не влюбиться. Этот город создан, чтобы в нем жила любовь.

На время гастролей всех артистов расселили в разные гостиницы. Я раньше никогда не жил в таких богатых апартаментах. Вокруг меня золото и алый шелк, словно я попал в одну из сказочных декораций. Я в шелковом халате и с бокалом розового вина в руке прохаживаюсь по большой гостиной. Я меряю комнату шагами. Один, два, три… двадцать. Нет, она намного больше, просто у меня широкий шаг. Я король! Сильный, смелый, богатый. На улице за окном мой преданный народ. Мои подданные выкрикивают в мою честь хвалу. А я, как благодарный монарх, машу им из окна рукой.

Я надеваю на голову бумажный абажур от торшера и подхожу к окну.

Да! Я молодой король, и я люблю всех!

– Ваца, через полчаса за нами приедет машина и… – в тот момент, когда я машу рукой моему воображаемому народу, в дверь моего номера заходит ОН. ОН замолкает и внимательно смотрит то на меня, то на колпак на моей голове. – Простите меня, ваше величество, что побеспокоил вас, но карета будет подана через полчаса.

ОН улыбается. ОН принял мою игру! ОН закрывает за собой дверь, берет из моих рук фужер с вином, делает маленький глоток и целует меня в губы.

У нас не было близости две недели. ОН ничего не предлагал, а мне не позволяла скромность навязываться. И вдруг неожиданный поцелуй.

– Чему вы так удивлены, ваше величество? – улыбается ОН. – Я, как самый преданный слуга, должен испить вино из вашего бокала, чтобы убедиться, что оно не отравлено.

А к чему этот поцелуй? Я уже решил, что тот случай в номере гостиницы был ошибкой.

– Я могу сказать за себя: с моей стороны ошибки не было. А теперь переодевайся. Я пришлю к тебе Василия, чтобы он помог. Нас ждут в театре, – ОН отдает мне вино и идет к выходу. – И вот еще что… – ОН оборачивается, держась за ручку двери. – Вы самый прекрасный и желанный король из всех, кого я знал!


Театр встретил меня темной сценой с кроваво-красным занавесом и застланными белыми простынями креслами зала. В первом ряду уже сидели артисты. Сбоку – оформители и костюмеры. Все ждали самого главного человека.

Я расположился в самом дальнем конце ряда. Тут я мало кого знаю, и мне неуютно.

– Ваца, ты что забился так далеко? – ко мне подходит Тата и берет меня за руку. – Тебе не пристало скромничать!

Мне приходится идти с ней, и мы садимся в самый центр ряда. В зал входит ОН. Меня всегда удивляло, как при своем среднем росте ОН всегда выглядел так величественно. Его гордая осанка, твердый властный взгляд, уверенная походка. Да, ОН и есть тут хозяин. Наш король, а мы его народ, его вассалы, его добровольные рабы.

– Всем добрый день, господа! – говорит ОН, и ЕГО голос разлетается по залу гулким эхом. – Рад приветствовать труппу «Русских сезонов». Все вы избраны. Избраны для великой цели: показать миру волшебство и красоту русского балета. Хочу, чтобы вы поприветствовали нашего солиста. Ваца, встань, пожалуйста, – я, повинуясь этому властному голосу, поднимаюсь с места.

Мне неловко. Все думали увидеть высокого, статного мужчину. Я не таков. Во мне немногим больше полутора метров росту. У меня длинная шея, развитое тело и крепкие ноги. Я внешне сильно отличаюсь от других солистов.

– Не смотрите на его малый рост и юность. Те, кому уже посчастливилось видеть Ваца на сцене, поймут меня. А теперь я представлю вам наш репертуар на этот сезон…

Я не слушаю. Я лишь смотрю на НЕГО. В моей душе восхищение. Еще гордость за то, что Он выбрал меня, и за то, что я знаком с этим великим человеком.


Вечер. На улице горят фонари, освещая пустынную улочку, разделяющую гостиницу и соседний дом. В комнате полумрак. Я не люблю яркого света. Он отвлекает меня от мыслей. От размышлений о предстоящих репетициях в театре, о новых постановках и о НЕМ…

Мысль о НЕМ постоянно возвращается. Кто ОН? Несбыточная мечта? Химера, нарисованная моей фантазией, а может, ОН тот, кого я всегда ждал?

ЕГО номер рядом. Я прислушиваюсь к звукам за стеной. Стена слишком толстая, и из соседнего номера ничего не слышно. Лишь свет в соседнем окне говорит мне, что там тоже не спят.

Я уже несколько часов ворочаюсь на мягкой кровати и не могу уснуть. Я борюсь с непреодолимым желанием снова почувствовать теплый поцелуй у себя на шее. Хочу, чтобы мое тело горело в сильных объятиях. Хочу! Хочу ЕГО!

Тихий стук прерывает мои мысли. Я вздрагиваю и на цыпочках подхожу к двери.

– Ваца, это я! Открой! – слышу я ЕГО голос и, повинуясь ему, распахиваю дверь.


И снова ночь с дурманящими разум поцелуями. ЕГО голос. ЕГО сильное тело. ЕГО член, медленно скользящий внутри меня. Мне так хорошо, что я зарываюсь лицом в подушку и тихо вою от удовольствия.

– Ваца! Я хочу тебя всего! Хочу видеть тебя и слышать! Не сдерживайся! Дай волю своим чувствам!

И я снова подчиняюсь, и моя страсть вырывается из меня со стоном.

Люблю…

========== Глава 14 ==========

Мы все так же сидим в гостиной. Все ушли. Я рад, что все ушли. Особенно хорошо, что ушла жена. Она злится на меня, но я не хочу ей зла и не хочу, чтобы она страдала. Я не смотрю в ЕГО глаза. ОН сидит напротив, и я вижу только руки. Они все такие же сильные. Я помню, как ОН обнимал меня. Помню слова, что говорил. Помню ЕГО…

– Ваца, тебе лучше? – спрашивает ОН.

Я киваю. Я боюсь говорить вслух, ибо знаю, что жена стоит в коридоре и слушает.

– Ты плохо выглядишь, Ваца, – вздыхает ОН. – Тебе нужно восстанавливаться. Ты должен танцевать! Ты ведь Бог танца!

Я много думал о Боге раньше. Я знаю, что он любит и понимает меня. Раньше я танцевал, потому, что он так хотел. Я веселил его и людей. Я не Бог танца. Я божий клоун. Потом Бог запретил мне танцевать.

– Ваца! О чем ты говоришь? Ты прикрываешься тем, что Бог тебе запрещает танцевать! Ты просто ленишься! Ты нужен театру! Нужен русскому балету!

Я не могу! Я сумасшедший! Мой разум путает мысли и действия. Я не хочу никому зла, но причиняю его своим поведением всем: жене, Кире, Элеоноре, булочнику Йогану, служанке Луизе, доктору Френкелю. Френкель пытается меня лечить, но его знаний не хватает. Его знания пусты рядом с моим безумием!

– Ваца! Ты должен выздороветь! Ты нужен… – ОН замолкает, и я наконец решаюсь поднять глаза.

Ну же! Скажи! Скажи, как я нужен ТЕБЕ! Как ТЫ скучал. ТЫ сильно постарел. ТВОЕ лицо в тонкой паутине морщин, а кожа обвисла. Я вижу помаду на волосах. ТЫ и раньше натирал ей волосы, но теперь я вижу следы помады еще и на усах. От ТЕБЯ прежнего осталась только эта белая прядь. И еще взгляд… ТЫ смотришь на меня как раньше.

– Ваца, не будем об этом, – тихо вздыхает ОН и бросает взгляд на дверь.

Я знаю, почему ОН не досказал мне то, что думает. За дверью моя жена. ОН тоже не хочет ей зла. А главное, ОН не хочет зла мне.

– Тебе нужно поправляться, – ОН поднимает с пола свой саквояж и достает оттуда мои любимые оранжевые фрукты. – Я принес тебе апельсинов, Ваца. Ты ведь любишь их? – ОН кладет яркие шарики на стол, и они испуганно раскатываются по нему в разные стороны. Один пытается бежать, но я успеваю его поймать у самого пола.

Я подношу его к лицу и чуть сдавливаю пальцами. Я вдыхаю его острый и сладких запах. Я всегда любил апельсины. В них много витаминов. Витамин от слова «жизнь». Я люблю жизнь, потому люблю апельсины.

– Ваца, я… – говорит ОН и сжимает мою руку, в которой я держу апельсин.

Я на секунду замираю в ожидании его слов, но в этот момент входит жена. Она ведет за руку Киру.

– Я думаю вам уже пора, господин Дягилев. Мы вечером планировали прогуляться с девочками по парку, – говорит она.

Кира отпускает ее руку и подбегает ко мне. Она забирается мне на колени и берет со стола апельсин.

– Папочка, любимый! Ты ведь пойдешь с нами гулять? – говорит Кира и целует меня в щеку.

Я люблю Киру, но она плохая артистка. Я знаю, что это жена научила ее так сказать.

– Прошу меня извинить! – ОН натянуто улыбается и встает. – Рад был с тобой повидаться, Ваца! – ОН кивает мне и снова смотрит на меня чужим взглядом. – Мадам, – поклон жене. – У вас прекрасная малышка. И вам всего доброго, доктор, – слышу я его голос в коридоре. Я вижу, как ОН набрасывает на шею белый шарф, надевает пальто, берет в руки шляпу и… оборачивается. ОН смотрит на меня. В ЕГО глазах усталость, одиночество и тоска…

***

Мне нравится театр! Репетиции страшно утомительны, но мне все равно радостно. ОН оказался настоящим деспотом в работе. ОН знал всех своих работников по именам: от солистов до полотеров. ОН вникал в каждую мелочь касаемо спектакля. ОН был хозяином этой жизни.

– Где Фокин?!

Я слышу ЕГО голос еще из танцкласса, где мы уже полдня репетируем с Татой. Я извиняюсь перед хореографом и спешу к НЕМУ навстречу.

– Ян Аркадьич! Найди мне Фокина! Он меня вырвал с деловой встречи, а сам где-то прячется! – ЕГО статная фигура в черном пальто стремительно движется по полутемному залу к сцене, где вовсю собирают декорации. – Любезный! А где артисты? Почему не идут репетиции?

– Сергей Палыч! Так ведь декорации ставят! Артисты репетируют в классах, – отвечает ЕМУ горбатый Ян Аркадьевич.

– Сергей Павлович! – к НЕМУ подбегает щуплый мужичек с растрепанной бороденкой. – Там пришли поставщики. Ткани для костюмов принесли. А денег нету!

– Задержи любой ценой, голубчик! – хлопает ОН по плечу бухгалтера. – Плети им что угодно! Чаем пои, корми, но чтоб они не уходили. Я сейчас с Фокиным… Ян Аркадьич! Ты еще тут? Я просил мне Фокина найти! Давай быстрее за ним! А ты, любезный, – ОН снова поворачивается к бухгалтеру, – поставщиков займи. Я приду и все вопросы решу.

ОН идет к сцене, а я смотрю через щелку кулис на НЕГО. Да, ОН хозяин! ОН хозяин всех этих людей и мой…

– Да куда ж ты это прибиваешь?! – кричит ОН одному из работников сцены. – Где у нас Проскурин? Где этот чертов Проскурин, я вас спрашиваю? Для чего рисовали план декораций? Вы что, не видите, что вот те две части нужно поменять местами? – ОН грозно тычет палкой в бутафорскую беседку. Я не выдерживаю и смеюсь. – Ваца? А ты что тут делаешь? Отдыхаешь? А ну-ка, дорогой, давай для меня! Один разок! Jet;! Jet;, Ваца!

Я страшно устал, но не могу не повиноваться ЕМУ. Я делаю несколько pas chass;, fouett; и grand jet; и замираю посреди сцены, высоко подняв голову.

– Ай молодец! – ОН хлопает в ладоши. – Я просто восхищен, как тебе удаются прыжки. А сейчас, Ваца, быстро в класс. Тебя, наверно, уже заждались!

– Сергей Павлович, – позади него, как и всегда, его тень – Василий. – Вацлав Фомич устал сильно. Поглядите, у него все одёжа мокрая от пота. Он весь осунулся от этих репетиций! Пожалели бы вы его.

– Уговорил, Василий! – оборачивается к слуге ОН. – Сейчас еще пусть потанцует, а вечером ты ему сделаешь ванну с этими… – ОН щелкает в воздухе пальцами. – Вот черт! Вечно забываю названия. Из Индии мне привезла Аннушка.

– Масла благовонные, – подсказывает Василий.

– Они самые. Заберешь все склянки и выльешь в ванну, – и снова мне. – Ваца, на репетицию бегом арш!


Ванна с маслами удалась на славу. Как простой русский мужик Василий смог так дивно перемешать ароматы? Я с удовольствием расслабляюсь в теплой воде и закрываю глаза.

– Ваца, – слышу я ЕГО шепот. Я поднимаю голову и вижу, как ОН на цыпочках заходит ко мне в ванную комнату. – Представляешь, еле сумел зайти к тебе. В гостиницу твои поклонницы прорвались, оккупировали наш коридор. Так мне пришлось Василия просить, чтобы он их отвлек и сказал, что ты будешь раздавать автографы в холле через пять минут.

Я смеюсь, глядя, как ОН играет героя-любовника, залезшего в окно к своей пассии. ОН вытаскивает из одного кармана халата бутылку вина, а из другого – пару апельсинов.

– Вот, апельсины! Ты их ешь! Они полезные. Там много витаминов. Они придадут тебе сил, и ты сможешь быть со мной страстен всю ночь.

Я беру в рот ароматную дольку, и сладкий сок течет по моему подбородку. Мне не нужны витамины, чтобы я был страстен. Мне нужно только ЕГО присутствие, ЕГО голос, ЕГО тело, ЕГО руки и ЕГО крепкий член.

========== Глава 15 ==========

ОН ушел, а у меня в голове роятся невысказанные и недосказанные слова. И ЕГО взгляд, полный тоски. И этот запах… Я так и держу апельсин в руке. Кира сидит передо мной и крутит другой апельсин в ручках.

– Кира, дорогая, пойдем собираться, – говорит ей жена и добавляет служанке: – Уберите это со стола. И выбросите в мусор.

Я пытаюсь спрятать руку, в которой держу апельсин, но жена замечает это и злится.

– Ваца, оставь его и иди переодеваться на прогулку!

Я повинуюсь. Я не хочу ей зла и не хочу ее злить. Я кладу апельсин на стол, и служанка собирает фрукты в передник и уносит их на кухню. Жена от двери манит к себе Киру, и та, бросив на стол апельсин, бежит к матери. Жена не видит этого. Она уже в прихожей. Я быстро хватаю со стола апельсин и прячу его в ворот домашней кофты.


Ужинаем молча. Служанка накладывает всем в тарелки тушеную капусту. Потом берет в руки миску с мясом. Я закрываю свою тарелку рукой и качаю головой. Я не ем мяса. Я видел слезы ягненка, когда мясник приставил к его горлу нож. Я видел ужас в глазах теленка, которого вели на бойню. Я не стану есть их жареную плоть!

– Ваца, поешь нормально, – хмурится жена. – Ты ведь хочешь выздороветь? Тебе нужно хорошо питаться.

Чтобы набраться сил, мне нужны витамины. «Вита» – это жизнь. Мясо – это смерть. От мяса в голове возникают злые мысли. Я добрый человек, и я не хочу иметь злые мысли.

– Хватит нести этот бред! – хлопает по столу жена. – Луиза, положите моему мужу мяса.

Я смотрю на кусок плоти несчастного животного. На нем коричневая подливка. Она похожа на жидкое дерьмо. Мне становится противно. Жена внимательно смотрит на меня и кладет себе в рот маленький кусочек мяса. На ее губах остается капелька этого жидкого дерьма, и мой желудок сжимается.

– Ты будешь есть наконец? – снова злится она и, отрезав кусок, накалывает его на вилку и протягивает мне.

Я отталкиваю ее руку в сторону и бью по тарелке. Тарелка падает на пол и разлетается вдребезги. Кира начинает плакать. Луиза убегает на кухню за совком и тряпкой, жена заламывает руки на груди и плачет:

– Господи! За что все это? Это все он виноват! Это из-за него ты снова сходишь с ума! Я ненавижу это животное!

ОН не животное. ОН человек. Я люблю животных. Они добрые и теплые. Я люблю людей. Они тоже добрые и теплые. Я не люблю только злых людей. Злые люди едят мясо, отсюда и их злость.

– Ваца! Прекрати! Кира, не плачь, деточка! Папа просто уронил нечаянно тарелку. Ваца! Иди в свою комнату и выпей лекарство! – кричит жена.

Я не люблю лекарства. Я люблю витамины. Я уже пил сегодня лекарство, а если выпью еще, то снова забудусь сном на целый день.

– В свою комнату! – жена бьет по столу ладошкой. – Быстро! И пей лекарства!


Я стою у тумбочки и смотрю на таблетки, лежащие подле стакана с водой. Я беру их в руку и выбрасываю в окно. Мне не нужны лекарства! Я не болен. Я сумасшедший!

Я забираюсь в кровать, накрываюсь одеялом и достаю из-под подушки апельсин. Его запах успокаивает меня. Я чуть поддеваю пупырчатую цедру ногтем, и все пространство вокруг меня наполняется ярко-оранжевыми ароматными пузырьками. Они летят вверх, под самый потолок, лопаются там и обдают меня веселыми брызгами…

***

Я сильно устаю. Репетиции, спектакли. Снова бесконечные репетиции. Я чувствую себя белкой, замурованной в колесо.

В танцклассе холодно. Мы стоим у станка, и хореограф громко стучит тростью по полу.

– Un, deux, trois, quatre… Аrabesque. Аttitude. Головку держим, госпожа Карсавина! Аttitude. Вallonn;. И… Аttitude. Выше ножку! Тянем носок, Томочка!

– Браво! – ЕГО широкая фигура появляется в дверном проеме. – Tr;s bien! – ОН громко хлопает в ладоши и заходит в класс. За НИМ возникает горбатая фигура помощника и высокая Василия. – Ян Аркадьич, а почему в классе так холодно? – ОН выдыхает, и из ЕГО рта вырывается тонкое облачко пара.

– Так трубу отопительную прорвало, – отвечает ЕМУ помощник. – Уже чинят, Сергей Павлович.

– Может? отменить репетиции? – вступает в разговор наш хореограф.

– Ни в коем случае! – машет ему рукой ОН. – Господа, двигаемся! А я сейчас дам хорошую взбучку рабочим! Сколько можно чинить? На улице хоть и весна, но до лета еще далеко.

ОН смотрит на Тату. На ее тонкой фигурке намотана теплая шаль. На Брониславе поверх трико теплая кофта. Мое трико на спине промокло от пота. ОН скидывает с себя пиджак и отдает его в руки Василия. Затем снимает через голову вязаный жилет, подходит и надевает его на меня. Я чувствую тепло ЕГО тела, и это тепло начинает впитываться в меня.

– А теперь репетировать, господа! – и с этими словами ОН и ЕГО спутники выходят из класса.


На следующий день у меня поднимается температура и меня бьет сильный озноб. Я лежу на кровати и то мерзну, то обливаюсь потом.

– Ты все же заболел, мой мальчик! – ОН заходит в мою спальню, прикрывая нос и рот платком.

ОН всегда боялся инфекции и постоянно мыл руки. ОН даже здоровался, не снимая перчаток, хотя и знал, что это моветон. Во время близости обязательно пользовался кондомом. Мне не нравился кондом, и я просил снимать его, хотя бы когда я беру ЕГО член в рот. Но ОН всегда говорил, что во рту много бактерий и что ОН боится заразы. Мой член слишком мал, и найти на него подходящий кондом сложно. Но ОН надевал на меня другой размер и только после этого брал мой член в рот. Меня это веселило. Гадалка предсказала ему смерть на воде, а не от заразы. Чего ему боятся?

– Но осторожность не помешает! – смеется ОН. – Человек на восемьдесят процентов состоит из воды. Так что на эти же проценты ты для меня опасен. Может, ты чего-то хочешь? Я сейчас пойду за лекарством, что прописал тебе доктор, и куплю чего пожелаешь.

Я болен, и мне нужны витамины. Так говорил доктор. Я хочу апельсинов. В них много витаминов, и они помогут мне выздороветь. ОН уходит, а я забываюсь тяжелым сном.

Я просыпаюсь от того, что моего лица касается что-то влажное. ОН сидит у моей постели и вытирает мне лоб холодной и мокрой тряпицей.

– Я купил апельсинов, – ОН показывает на блюдо с ярко-оранжевыми фруктами. – Ты должен их есть. Сейчас я тебе очищу.

Спальня наполняется острым и сладким запахом цедры и сока. Я беру дрожащей рукой дольку и смотрю на маленькие оранжевые капельки. Долька падает из моей ослабшей руки на одеяло. ОН берет другую и аккуратно кладет ее мне в сухой от жара рот. Я глотаю и чувствую, как сок стекает по моему горлу вниз. Я устало падаю на подушку и снова забываюсь сном.

========== Глава 16 ==========

Утро серое и хмурое. За окном моросит мелкий дождь. Весна стала осенью. В моей душе тоже поселилась осень. Она тихо плачет дождем, окутанная тяжелыми серыми облаками. В моей руке раздавленный апельсин, а на простынях – желтые пятна сока.

Я быстро вскакиваю, выбрасываю апельсин в окно, снимаю простыни и несу их вниз, отдать прачке. Я не хочу, чтобы их видела жена. Она не любит грязные простыни.

Мне сегодня не по себе. Меня все раздражает. Даже плач Киры, у которой сломалась кукла. Я люблю Киру. Она моя малышка, но сегодня я не в себе.

– Друг мой, вам придется выпить лекарства, – говорит Френкель. Он обеспокоен моим состоянием. Он начинает понимать, что бессилен мне помочь. Все его знания пусты против одиночества.

Я сегодня вспылил. Я кинул ботинком в кошку, которая попалась мне под ноги, и накричал на жену. Не помню, по какой причине. Теперь она плачет в своей комнате.

– Почему вы такой раздраженный сегодня? Может, так на вас действует дождь? – предполагает доктор и достает свой вечный блокнот.

Да. Дождь меня убивает. Он поселил в моей душе скуку. И еще мне тяжело. ОН здесь. Совсем рядом. В этом же городе. ОН ходит по тем же улицам, что и я. ОН смотрит на те же витрины. Ездит по тем же мостовым. ОН дышит тем же воздухом, но… ОН далеко от меня. Я хочу снова ЕГО видеть.

– Ваца, дорогой мой, – вздыхает Френкель. – Ромола категорически против ваших встреч. Особенно после вчерашней истерики.

Она ненавидит ЕГО. ОН для нее чудовище с жадно горящим взором и длинными лапами. Она думает, что ОН хочет забрать меня у нее. Она не понимает. Это не ОН хочет забрать. Это я хочу быть с НИМ. И не только потому, что все еще люблю. С НИМ был танец, балет. С НИМ была музыка. Были спектакли, премьеры. Была любовь зрителей. Восторженные крики публики и овации. Повелителем воздуха сделала меня природа. Богом танца и восьмым чудом света сделал меня ОН.

***

Сезон почти закончился. Осталось всего несколько спектаклей. Мы похожи на перелетных птиц. Весной мы слетаемся в Париж, а осенью улетаем на гастроли.

– Господа! После репетиции не расходимся. Приказ Сергея Павловича! – говорит голова Яна Аркадьевича, торчащая в двери.

– Что еще придумал Дягилев?! – возмущается Верочка. – У меня в три назначена встреча! Я специально освободила для нее время между репетициями и спектаклем.

– А меня модистка ждет. Моя подруга родила двойню, и в выходные крестины, а у меня еще платье не готово, – расстраивается Тата.

Мне некуда торопиться и некуда идти, поэтому сообщение о собрании меня нисколько не расстраивает.

Я не люблю приходить в ЕГО кабинет. Там ОН становится таким властным и жестким. Поэтому я люблю, когда ОН приходит в мою гримерку. Здесь ОН домашний и родной.


– Итак, господа артисты! Сезон заканчивается, но уже через полгода новый. Поэтому мы с Мишей… с господином Фокиным решили представить вам свой новый проект. В связи с предстоящим туром Русского балета по миру мы решили поставить ряд одноактных балетов. Господин Фокин представит нам несколько своих постановок. Репетиции начнутся нескоро, но он раздаст вам партии, чтобы вы с ними ознакомились.

ОН всегда говорит так. Так, будто все уже решено и не терпит возражений. Я и не собираюсь препираться. Я верю ЕМУ. И как импресарио, и как человеку.

– Итак… я уже имел возможность показывать свои постановки в Мариинке. Но это были полноценные балеты. Теперь моя задача – за несколько минут показать целую историю. А ваша задача – помочь мне донести идею до зрителя, – Миша окидывает серьезным взглядом притихших артистов. – Ни для кого не секрет, что мужские партии в классическом балете отсутствуют напрочь! Мужчина-танцор всегда был всего лишь подставкой и переноской женщины-солистки. Так вот, я хочу изменить это в корне. Миниатюра «Призрак Розы» основана именно на мужском танце. Женская партия там будет вторична. К тому же я хочу полностью изменить видение танцора-солиста у зрителя. В этом мне поможет Вацлав.

Я удивлен. Чем я могу помочь в постановке? Я только танцую. Я только марионетка в руках умелого кукольника.

– Не принижай своих достоинств, Ваца, – хмурится ОН.

– Согласен с господином Дягилевым. Отложите свою скромность, Вацлав. Именно вы вдохновили меня на создание этого балета, – улыбается Миша. – Помните, на одной вечеринке вы резвились с Аннушкой и пародировали ее танец? Вспомните вашу постановку рук при этом. Сможете сейчас это повторить?

Я поднимаюсь со стула, выхожу в центр кабинета, выставляют одну ногу вперед, чуть откидываю голову, поднимаю руки над ней полукругом и развожу кисти в стороны.

– Вот! Вот оно! – восклицает Фокин. – Замрите и запомните это положение. Вы – роза. Вы – нежный цветок. Ваши руки – это распускающийся бутон! А теперь исполните в этом образе несколько прыжков!

Я немного растерян. Я не понимаю… Мне играть женщину? Я мужчина в образе женщины? Или я мужчина, играющий цветок?

– Ваца, прошу тебя. Не думай! Просто почувствуй себя нежным цветком и прыгай! Jet;, Ваца! Jet;! – восклицает ОН, и я, чуть разбежавшись, прыгаю к НЕМУ навстречу…


Мы гуляем с Татой по Монмартру и наслаждаемся осенью в Париже. Воздух уже холодный, но солнце еще греет засыпающую землю.

– Как у тебя дела с Дягилевым? – спрашивает меня она.

Мы с НИМ почти неразлучны. Когда ЕГО со мной нет, то рядом всегда находится Василий. Он следит за тем, чтобы меня не продуло во время репетиций. Он смотрит, чтобы меня никто не беспокоил перед выступлением. Он помогает мне одеваться. Напоминает, чтобы я поел, и поправляет перед сном перину.

– А на ночь он тебя в лоб не целует? – смеется Тата.

Я представляю Василия, целующего меня в лоб перед сном, морщусь и тоже смеюсь.

Нет, перед сном я получаю поцелуи не от него.


Я медленно погружаюсь в сон и вдруг чувствую ЕГО тихие шаги по своей спальне. Я открываю глаза и поднимаю голову с подушки.

– Я разбудил тебя, Ваца? – спрашивает ОН и садится на мою кровать.

Я не ждал ЕГО сегодня. Еще днем ОН сказал, что ужинает с четой Серт и вернется поздно.

– Знаешь, Ваца, – ОН глубоко вздыхает. – Последнее время я много думаю о нас. Мне плохо, когда тебя нет рядом. Мне страшна мысль, что ты уедешь куда-то и мы долго не увидимся. Я не могу спать, не слыша твоего дыхания у себя на плече. Я не могу думать о других мужчинах, ибо перед моими глазами постоянно ты. Ваца… я хочу предложить тебе переехать ко мне, – заканчивает ОН монолог.

Да! Да! Да! Я тоже этого хочу, потому что тоже не хочу расставаться! Я кидаюсь ЕМУ на шею и целую, чувствуя на ЕГО губах вкус дорогого шампанского.

========== Глава 17 ==========

Зачем они приходят? Что им всем нужно от меня? Они лишь отвлекают меня от моих мыслей, от моих танцев и от моих воспоминаний. Вот снова, дверь отворяется, и в мою комнату входит жена.

– Дорогой, оденься и спускайся в столовую. Обед готов! – говорит она с порога.

Я не хочу одеваться! Не хочу идти в столовую, и есть их обед я тоже не хочу! Я хочу, чтобы меня оставили в покое! Просто забыли о моем существовании! Я не хочу жить в их скучном и сером мире! Я кидаю в нее подушкой. А второй накрываю свою голову.

– Ваца, так нельзя! Тебе нужно поесть. Я попрошу, чтобы обед тебе принесли в комнату, – отвечает жена и выходит.


Они думают, что я болен и что я не смогу понять, что в моем супе есть мясо. Они его мелко протерли, но я чувствую запах вареной плоти. Я не стану его есть, ибо я не хищник, как они. Я сталкиваю тарелку с супом с тумбочки, и туда же летит компот. Неужели так трудно принести мне апельсин?!

– Ваца, успокойся! Выпей лекарство! – кричит жена и пытается засунуть мне в рот таблетки.

Как она не понимает? Таблетки не помогут от тоски! Они только делают ее более серой и тягучей! Они затуманивают мой разум, и я не могу рисовать танец. От лекарств я перестаю чувствовать его ритм, и движения в моей голове становятся рваными и неестественными. Я отталкиваю руку жены, и таблетки рассыпаются по полу.

– Позовите Витоша и Геральда! У мужа снова припадок, – кричит жена служанке.

К черту вас всех! Оставьте меня в покое! Я только хотел апельсинов и чтобы пришел…

Сильные руки прижимают меня к кровати, и я чувствую, как в меня входит игла. Мое тело перестает слушаться, и темная пелена застилает глаза.


– Я так больше не могу, господин Френкель! – голос жены доносится откуда-то издалека. В нем слезы. Она жалеет себя. – Еще один такой приступ, и я сама сойду с ума.

– Успокойтесь, Ромола. Пейте микстуру, что я вам прописал. Она позволит вам хорошо спать и не нервничать. А с чего начался приступ? – спрашивает ее Френкель.

– Он хотел апельсинов, – снова вступает голос жены.

– Так дайте ему то, что он хочет. Его состояние и так нестабильно, а вы провоцируете его отказом, – спокойно говорит доктор.

– Еще он хочет, чтобы пришел этот… этот человек, – голос жены становится острым и холодным, как лезвие ножа. – Может, и эту его просьбу исполнить?

– Почему бы и нет? Я могу поговорить с господином… – но жена прерывает Френкеля.

– Довольно, господин Френкель! Однажды вы уже уговорили меня пустить этого человека в мой дом. Мужу после этой встречи стало только хуже. Моя подруга, Элизабет Легар, посоветовала мне обратиться к мадам Тюссоле. Та лечила ее мужа травами, и он перестал пить, – в голосе жены уже нет слез. Только уверенность.

– Ромола! Это знахарство не поможет! Пьянство – это пагубная привычка, а не душевная болезнь! Доверьтесь науке! – пытается остановить ее Френкель, но жена снова обрывает его:

– Я разочарована в медицине и буду пробовать другие методы лечения. Мы с мужем больше не нуждаемся в ваших услугах, доктор Френкель!

***

Был ли я счастлив в жизни? Был… Это были самые счастливые годы. У меня было два самых пылких и восхитительных любовника. ОН и танец… Я отдавался им без остатка. Я дарил им всю свою страсть и нежность, а они платили мне тем же.

– Вацлав! Прыжок должен начинаться из вон того окна. Он должен быть как полет, долгим и красивым. Вы это прекрасно умеете делать, – Миша ходит перед сценой и объясняет нам с Татой, как он видит этот танец. – Томочка, ты должна двигаться очень плавно. Как во сне. Вацлав, давайте попробуем ваш выход, потом проиграем па-де-де и окончание партии.

Я не уверен, что прыжок получится длинный. Мне нужен небольшой разбег, а за бутафорским окном лежат доски.

– Вы что, не слышали? – ЕГО голос разбивает в дребезги тишину зала. – Быстро разобрать за сценой! Из-за вас, олухов, мой лучший танцор может разбиться!

– А мы пока пройдем па-де-де, господа. С пятой цифры, пожалуйста, – Миша кивает головой аккомпаниатору, и по залу разносится бравая фортепианная пьеса Вебера.

Музыка подхватывает нас и начинает кружить по залу, словно лепестки цветка, которыми играет ветер. На душе у меня становится так, словно скоро Рождество, а я ребенок, ждущий праздника и подарков. Тата прекрасная партнерша. Она любит и понимает меня. Она не испугалась танцевать со мной, как испугалась Аннушка.

– Вацлав, не обижайся, но я не могу и не хочу быть второй в дуэте с тобой, – сказала мне Павлова. Я не обиделся и не рассердился. Аннушка не моя партнерша. Она в танце слушает себя, а Тата доверяется мне. Поэтому я танцую с Татой.

– Стоп! Стоп! – кричит из зала Миша. – Вацлав, руки мягче, изящней… Постановка рук должна быть женской. Томочка, покажи Вацлаву!

Тата поднимает руки вверх, и ее кисти расходятся, как лепестки не распустившегося до конца бутона. Я не понимаю, кого я играю. Ведь все па мужские – и как могут с этим сочетаться женские руки?

– Покажи свою сексуальность, Ваца, – шепчет мне Тата. – Ты ведь с Сергеем Павловичем не совсем мужчина. Сыграй это на сцене.

Я смотрю в зал и вижу ЕГО улыбку. Такая же улыбка была на ЕГО губах два дня назад. Ночью, когда я оседлал его член сверху.

– Разве может сравниться с тобой женщина? Разве женщина может быть грациознее тебя? Разве может быть у женщины такая гибкость? – ОН проводит рукой по моей спине, мокрой от пота. – Любовь к женщине – зло. Только мужская любовь может открыть для тебя весь мир и бросить его к твоим ногам.

ЕГО рука гладит мою грудь, спускается на живот и крепко прихватывает мой напряженный член. Я продолжаю двигаться и пытаюсь удержать в себе стон. Но он вырывается через мои сжатые зубы, и за него я получаю ЕГО горячий поцелуй.


– Ты сегодня танцевал просто великолепно, – говорит ОН, когда мы садимся в авто.

Я танцевал для НЕГО. Не для Фокина, не для Таты. Только для НЕГО. И живу я только для НЕГО. Я люблю танцевать и ЕГО люблю. Мне нужно в жизни только танцевать и любить ЕГО.

– Ваца, тебе еще нужно кушать и спать, – смеется ОН. – А еще ты любишь дорогие подарки. Ведь любишь? – я смеюсь и сознаюсь, что люблю. – Давай заедем к Картье и подберем тебе под перстень пару запонок. А потом поедем ужинать.

Запонок мы не купили. Зато ОН приобрел пресс-папье из красного дерева с золотой инкрустацией и золотое перо. Мне не жалко, что запонок под кольцо не было. Мне достаточно кольца. Оно всегда сверкает у меня на пальце. Платиновое. С большим сапфиром.


Сидя за столом в шикарной ресторации и поедая лангустов в пряном соусе с лимоном, я с удовольствием слушаю ЕГО рассказы о путешествиях и удивляюсь. Почему ОН со мной? ОН умный и сильный. Я не умный и слабый. ОН столько путешествовал и столько повидал. Я почти нигде не был. Даже Париж я толком не знаю, потому что все время репетирую и танцую. Я скучный и замкнутый. ОН прекрасный рассказчик и открытый человек.

– Ваца, мне все равно, какой ты. Главное, что это ты и что ты мой. А если хочешь путешествовать, то мы с тобой обязательно это сделаем. После закрытия сезона поедем с тобой в прекрасную Элладу. Я покажу тебе огромный голубой океан, высокие зубы скал, прекрасный Акрополь, дивные статуи и фрески. Я кину к твоим ногам весь мир, мой мальчик. Он будет твоим, как и я…

========== Глава 18 ==========

Меня угнетает полумрак комнаты. Меня тошнит от тонкой струйки дыма, идущей от палочки, и от дребезжащей музыки мне не спокойно.

– В вашем муже поселился Див. Это он сводит его с ума, – говорит очередная знахарка. По ее словам, она из Индии. У нее длинные седые волосы и красное пятно на лбу, словно след от пули.

Меня тошнит все сильнее, и содержимое желудка вырывается прямо на стол.

– Вам нужно пить чай, который я вам дам, и читать мантры по несколько раз в день. Это поможет выгнать Дива, – говорит знахарка.

Я не хочу больше ходить к этим людям. Они не понимают меня. Они просто хотят денег. Я не буду пить их отвратительные настои и слушать их бред. Я не болен! Во мне нет Дивов и бесов. Я просто устал от этой жизни. Мне не для кого жить. Я просто существую. Я не живу.

Дома жена пытается дать мне чай, который советовала пить знахарка. Она бубнит какие-то непонятные слова и снова зажигает благовония. Я хватаю палочку и гашу ее в чае, а саму чашку кидаю об пол. Мне не нужны эти лекарства! Мне не нужно ничего, что вы можете мне предложить! И снова крепкие руки, укол иглы и черное забытье…

– Ваца, дорогой! Смотри, кто к тебе пришел! – жена открывает дверь моей комнаты и впускает в нее запах готовящейся на кухне еды.

Я настораживаюсь. Неужели? Неужели пришел тот, чье имя я никогда не решался произносить вслух? Неужели я снова увижу ЕГО лицо. Почувствую запах ЕГО парфюма, и ЕГО теплая рука накроет мою, когда никто не будет смотреть?

– Ваца! Дорогой мой!

Мама… Она всегда любила и понимала меня. Как давно я не слышал ее голоса. Я так скучал по ней! Я утыкаюсь лицом в ее плечо и плачу от счастья.

– А меня ты не обнимешь? – Броня стоит в дверях и улыбается мне. Она все такая же веселая и добрая, моя Броня. Она всегда была моим самым близким другом. Она всегда любила и понимала меня.


Броня упросила жену отпустить меня прогуляться, а мама осталась поиграться с внучками.

– Как ты, Ваца? – спрашивает меня Броня и гладит меня по волосам.

Мы сидим на скамейке в парке, и нас греет яркое осеннее солнце. Я люблю солнце. Люблю голубое небо и белые облака. Люблю птиц. Они летят клином в теплые края. Может, они летят в Грецию. К горячему белому песку и теплым волнам океана. Я люблю все это и завидую птицам. Я не люблю дождь. Не люблю лекарства и не люблю, когда бранится жена.

– Ваца, милый… – вздыхает сестрица. – Что с тобой? Тебе плохо? Отчего? Чем я могу помочь?

Мне не нужно помогать. Я просто хочу любить. Я люблю, но не могу любить открыто. ЕГО не пускают ко мне. Не пускает чужая любовь. Мне не нужна эта чужая любовь.

– Ты все еще любишь его? – Броня удивленно вскидывает брови. – Это было так давно. Я думала, что у тебя уже все прошло.

Почему Броня удивлена? Она и сама все еще страдает от любви к Федору. Хотя у нее есть муж и дети. Она счастлива в браке. Хотя… возможно, я ошибаюсь…

– Нет, Ваца. У меня все прекрасно. Но ты прав. Я не могу его забыть. Я была в опере. Я слушала его, затаив дыхание. Я думала, что все прошло, но услышала его голос, и в душе все перевернулось.

Мне жаль Броню. Она тоже была вынуждена скрывать свою любовь ото всех. Шаляпин был женат. Он был известен и популярен. А Броня только начинала танцевать в «Русских сезонах». У меня было пять лет счастья. Были страстные ночи, тихие вечера, было какое-то подобие отношений. У нее этого не было.

– Когда мне плохо, я ставлю его пластинку и слушаю. Мне становится легче. А что вспоминаешь ты, когда тебе тяжело? – спрашивает Броня, вытирая платком слезу.

***

Греция… Мы сбежали ото всех. ОН взял авто, и мы уехали далеко-далеко. Почти к краю горизонта.

Передо мной большой дикий пляж с чистым белым песком. Солнце – словно раскаленная сковородка. Оно жарит все своими лучами. Там наверху только огромный пылающий круг и голубое, как океан, небо.

Я бегу по горячему песку. Мои босые ноги обжигают миллионы раскаленных песчинок. Ветер с океана соленый и горячий. Он рвет с меня рубашку. Я не противлюсь этому наглому и страстному любовнику. Рубашка летит прочь. Я останавливаюсь и прыгаю на одной ноге, пытаясь освободится от брюк.

– Ваца! Ты собрался купаться голышом? – слышится позади меня ЕГО голос.

Я, не оборачиваясь, улыбаюсь, снимаю исподнее и забегаю в воду. Мою разгоряченную солнцем кожу обжигает холод океана. Но я быстро привыкаю к этому, и через минуту вода кажется мне теплой. Я машу ЕМУ рукой и высоко прыгаю на волнах.

ОН сидит на высокой дюне. На НЕМ светлый льняной костюм. В руках соломенная шляпа. ОН обмахивается ей. ЕМУ жарко. По ЕГО высокому лбу течет пот. Я снова машу ЕМУ рукой и прошу присоединиться.

– Йе-е-ех! – ОН кидает на песок шляпу, скидывает одежду и аккуратно заходит в воду.

ОН обнимает меня, и тепло ЕГО тела передается мне. Моя кожа холодная. Она уже остыла. Мне приятны ЕГО прикосновения. Меня возбуждает ЕГО близость. Во мне просыпается желание, и я касаюсь рукой ЕГО члена.

– Ваца! Если нас увидят, то вызовут жандармов! – смеется ОН.

К черту жандармов! К черту всех! К черту весь мир! Сейчас мы одни. На всем свете больше никого не существует. Есть только мы: голые и счастливые. Мы, обласканные нежными водами океана. Мы, согретые жарким солнцем. Мы…

– Сергей Палыч! Вацлав Фомич! Ну что ж вы, ей-богу! – слышим мы издалека голос Василия. – Обещались на минуту к океану, а сами удумали купаться. Да еще и голышом! Срам-то какой!

– Это все Ваца! – смеется ОН, семеня по песку к вороху одежды. – Давай-ка, Василий, Ваце помоги одеться. Я уж сам как-нибудь. Ты столик заказал на вечер? Мы хотели вдохнуть местного колорита. Музыку послушать. Посмотреть Сиртаки. Выпить вина.

– Сергей Палыч, так вам вечером Стравинский звонить должен. Вы забыли? Вы сами ему назначили это время, – говорит Василий, помогая мне натянуть на мокрое тело брюки.

– К черту Стравинского! Да, Ваца? К черту все дела. Хочу отдохнуть ото всего, Василий. Уж ты постарайся, голубчик, чтобы нас никто хотя бы пару дней не беспокоил, – говорит ОН и подмигивает мне.


Вечером жара спадает, и ночные цикады громко поют нам свои песни. Длинную белую занавеску шевелит легкий ветерок. Мы лежим на прохладных простынях. Наши сердца еще трепещут от безумного танца страсти, который мы только что исполняли.

– Ваца, ты счастлив, мой мальчик? Я очень хочу, чтобы ты был счастлив. Чтобы твои глаза светились. Вот как сейчас. Чтобы из них струилась любовь. Хочу пить ее. Хочу быть вечно пьяным ею. Хочу тебя…

========== Глава 19 ==========

Я чувствую, как с каждым днем мой разум затуманивается, как будто жизнь медленно вытекает из меня. Будто из меня вытягивают свет. Будто меня покидает что-то…

Я совсем один. Я заперт в своей комнате, словно узник. Меня приговорили к смерти и заключили в эту тюрьму. Я не плохой человек. Я не желаю никому зла. Я никому не желал смерти. Но я виновен. Я виновен в том, что не смог сберечь то, что мне было даровано. Любовь…

У моей двери всегда дежурят мои охранники. Два санитара. Я не могу вспомнить их имен и лиц. Иногда я не могу вспомнить лиц даже близких людей. Я помню Френкеля. Он был моим другом. Он всегда внимательно слушал меня и писал мои слова в блокнот. Я помню доктора, но не его лицо.

Я попросил одного санитара принести мне карандаш. Я боюсь забыть все, поэтому я снова веду дневник. Я не люблю перья. От них у меня болят руки. Я люблю писать карандашом. От карандаша мои руки не болят, поэтому я пишу карандашом.

Жена иногда заходит ко мне, но не говорит со мной. Она только вздыхает и качает головой. Ее знахарки мне не помогают. Их травы, которыми меня поит жена, не лечат меня. Они только еще больше дурманят мой остывающий разум. Я больше ни о чем не спорю с женой и даже ем мясо. Я не хочу ей зла. Я люблю ее. И она меня любит. Просто она не понимает меня. И я ее не понимаю. Она не может смириться с тем, что я стал таким, поэтому снова собирается поместить меня в клинику.

Я не хочу туда. Я знаю, что там меня ждет смерть. Нет, смерть не физическая. Я просто перестану существовать. Я не смогу думать. Меня покинут мои воспоминания. Я больше не смогу никого любить. Я никогда не смогу сказать ЕМУ все, что не сказал.

Мне нужно сказать ЕМУ все! Все, что не успел. Все, что не смог. Все, что такой болью бьется в моей душе. Я вырываю из дневника страницу и пишу ЕМУ письмо.

Я пишу, что помню счастье. Помню те восторг и радость, которые переполняли меня, когда мы были вместе. Помню ЕГО улыбку и хитрый прищур глаз. Помню слова, которые ОН говорил мне. А я… Я молчал и лишь изредка шептал, что люблю, тихо, почти беззвучно шевеля губами. Но ОН слышал и в ответ дарил мне всего себя. За одно только слово…

Как я хочу все вернуть. Повернуть время вспять. Не уходить. Не хлопать дверью. Не кричать о ненависти. Не проклинать. Это был всего лишь страх. Страх быть брошенным. Страх, что любовь уйдет и от нее останутся всего лишь воспоминания.

Я так хочу снова быть с ним. Хотя бы во снах. В ЕГО снах. Я хочу садиться на кровать и петь ЕМУ колыбельную:
«Ты спи спокойно. Спи спокойно.
Я буду рядом. Буду рядом.
Мы были рады. Были рады.
Я буду помнить. Буду помнить.

Я буду помнить. Буду помнить.
Как были рады. Были рады.
Как были вместе. Были вместе.
Ты спи спокойно. Спи спокойно.

Мы были рады. Были рады.
Мы были вместе. Были вместе.
Я буду помнить. Буду помнить.
Я буду рядом. Вечно рядом…»

***

Дела и заботы все же догнали нас и на отдыхе. ОН уже успел провести несколько деловых встреч, сделать пару нужных звонков и отбить телеграмму Стравинскому с темой новой миниатюры.

Тихий вечер. За окном шумит океан. ОН сидит за столом и читает какие-то бумаги. Я лежу на кровати и пытаюсь записать движения балета, который пришел мне в голову накануне, когда мы рассматривали рисунки на старинных амфорах. На них люди и боги. Они замерли в странных позах. Они что-то говорят друг другу, но от того, что они не могут двигаться, мы не слышим их историй.

– Чем ты занят, Ваца? – ОН снимает монокль и устало трет пальцами уголки глаз.

Я начинаю, вспоминать историю про фавна, которую когда-то рассказывала мне мама. Моя фантазия немного исказила сюжет. Фавн встречает прекрасную нимфу. Он влюбляется в нее. Она нарочно заманивает его своими прелестями. Но это всего лишь шутка. Она не любит фавна. Она убегает и оставляет ему вместо себя лишь платок. Бедный фавн расстроен. Он понимает, что его обманули.

– Забавно, – улыбается ОН. – А эти зарисовки что значат?

Я пытаюсь объяснить ЕМУ, но моя косноязычность подводит меня. ОН не понимает, о чем я хочу сказать, и я вскакиваю с постели. Я скидываю рубашку и остаюсь в простых тонких кальсонах. Я хочу показать ЕМУ те движения, что засели у меня в голове.

– Сними с себя все. Ваца! Фавн должен быть нагим! – говорит ОН и снова отсаживается в кресло, чтобы лучше меня видеть.

Сначала я замираю, лежа на прохладном полу. Я молодой Фавн. Меня разбудила полуденная жара, и я решил умыться и отведать сочного винограда. Я подставляю свою грудь под струи воды. Я впиваюсь крепкими зубами в сочные ягоды. Я сладко потягиваюсь, прогоняя из себя последние следы дремы.

– Замри, Ваца! – восторженно шепчет ОН. – Это прекрасно! Это изумительно! Это должна видеть публика! Ты должен поставить этот балет!

Я немного в сомнениях. То, что я задумал, вовсе не похоже на классический балет. Застывшие позы с повернутой в профиль головой и развернутым прямо телом. Шаги с пятки на носок. Руки с крепко сомкнутыми пальцами. Я боюсь, что меня освистают.

– Не бойся, Ваца! Балет нужно развивать. После Петипа новатором был Фокин. Теперь пришло твое время, Ваца! Ты будешь не только великим танцором, но и станешь великим хореографом. Возможно, тебя примут не сразу, но ты оставишь неизгладимый след в истории балета! – страстно говорит ОН.


Мне нравилось путешествовать, но я так загорелся постановкой, что не мог думать ни о чем другом. Мой фавн рождался легко, словно это был не выдуманный персонаж. Словно это был я сам. Молодой, красивый, страстный. Мое тело маялось от желания любви и танца одновременно.

– Ваца, ты неутомим, – смеется ОН, когда после нескольких часов работы над балетом я набрасываюсь на НЕГО от жажды ласки.

Я хотел ЕГО, хотел жадно пить ЕГО любовь. Большими глотками. Я мечтал, чтобы моя любовь никогда не проходила. Я желал наслаждаться ей вечно.

Мы любили друг друга под громкие песни цикад. Под шум океана за окном. Я уже не сдерживал стоны и наполнял ими тишину ночи.


Париж встретил нас холодным ветром и моросящим дождем. Из жаркого лета мы вернулись в слякотную парижскую зиму.

Мы тут же встретились с Бенуа, и Саша сделал несколько набросков с моих слов. Это был мой фавн. На нем не было одежды. Только большие пятна по всему телу. Такой окрас встречается у животных. На его голове были небольшие козлиные рожки и золотые косы, сплетенные в замысловатый узор. Я видел такие прически на греческих статуях.

– Я хотел показать вам еще эскизы к «Синему Богу» и «Петрушке», – говорит Саша.

Я пока не слышал о новом балете, и ОН говорит, что отведет меня к Стравинскому. Мне точно понравится его музыка. Но до этого нам нужно заехать к Фокину. У него есть несколько идей, которыми он хотел поделиться с НИМ.

– Ты хочешь поручить ему постановку? – я слышу громкий голос Миши из-за двери кабинета. – Да ты с ума сошел! Не спорю, Вацлав великий танцовщик и потрясающий актер, но его фантазии на греческие темы просто ужасны!

– Не кричи Миша, – возражает Фокину ОН. – Он должен попробовать. Я хочу, чтобы он это сделал. Ты просто ревнуешь. Ты боишься, что его постановки будут ярче твоих.

– Но ведь ты покажешь вначале мою «Дафнис и Хлою»? И только после этого балет твоего… любовника, – я слышу в голосе Миши злость.

– В данном контексте Ваца – нанятый мной работник. И я поручил ему работу над этой постановкой. А то, что он, как ты выразился, мой любовник, тебя касается меньше всего! И я больше не желаю возвращаться к этой теме, – ЕГО голос холоден. От него по моей спине бегут мурашки. Видимо, Мишу он тоже испугал. Дверь кабинета распахнулась, и оттуда выскочил Фокин с красными щеками. Он бросил на мне в лицо обидные слова и скрылся в длинном коридоре Шатле.

========== Глава 20 ==========

Мои мысли путаются. Иногда я не могу понять, где нахожусь. И эти лица… Я не могу вспомнить их. Они мелькают передо мной, и я не знаю, то ли это мои воспоминания, то ли реальные люди.

Мое тело ноет. Оно привязано к кровати. Я помню, как вчера хотел выпрыгнуть в окно. Я хотел бежать из моей тюрьмы, но крепкие решетки мешали мне это сделать, и я решил сломать их. Я бился, пытаясь вырвать их из стены. Я кричал и выл от бессилия. Тогда пришли они, мои стражи. Они скрутили меня и привязали к кровати.

Я с трудом поворачиваю голову и с тоской смотрю в окно. Я не знаю, что сейчас: ранняя весна или поздняя осень. Жена не приходит ко мне. Хотя… возможно кто-то из этих незнакомых лиц и есть моя жена. Вот снова у моей кровати посетитель. Это женщина. Она плачет. Почему она плачет? Я не умер! Я еще живой! Зачем плакать по живому человеку?

В моей голове такая странная тишина и пустота, словно мой мозг вынули, а вместо него осталось это разрастающееся ничто. Я смотрю на белый потолок. По нему скользят серые тени. Они изменяются. Они перестают быть бесформенными и приобретают очертания. Лица… снова лица. Знакомые до боли и незнакомые до ужаса. Они улыбаются, плачут, смеются, грустят. Я словно смотрю фильм в синематографе. Показывают мою жизнь. Интересное кино. Только… я уже с трудом вспоминаю главных персонажей.

***

Я удивлен известием, что Фокин работает в труппе последний сезон. Он гениальный хореограф! Он столько сделал для труппы! Как можно отпустить его?

– Он истощил свой талант, Ваца, – спокойно говорит мне ОН. – Время Фокина прошло, как когда-то прошло время Петипа. Мне нужна новая кровь, новые идеи, новые формы. Новый формат балета. И для этого у меня есть ты.

Мне грустно. Фокин сделал много и для меня. Он создавал танец именно с учетом моих возможностей. Он открыл во мне актера. Каждая его постановка – это не только балет, но еще и спектакль, и у каждого персонажа на сцене своя жизнь.

– Женщина с ребенком на заднем плане! Вы счастливая мать! У вас на руках ваше дитя, так будьте добры, любите его! – говорил он на репетициях.

Да… Даже статисты в его постановках должны быть живыми. Но мне и Броне доставалось больше всего.

– Твоя кукла слишком проста, Бронислава! – кричит Фокин из зала моей сестре. – Сделай ее чуть кокетливее. Вацлав, будьте добры, больше амплитуды руками! И шаг мельче.

Мне трудно играть тряпичную куклу. В этой постановке очень мало привычных мне прыжков. Тут все основано именно на актерском мастерстве, и в этом и есть беда. Мой Петрушка несчастен в любви, и он не свободен. Им манипулируют и выставляют его на посмешище.

– Все замечательно, Вацлав! Вы прекрасный танцор и актер. А ваш дуэт с сестрой просто находка, – говорит мне Фокин. Мы сидим в театральном буфете и пьем чай. – И Петрушка – это ваша роль.

Я не согласен с Мишей. Я есть человек. Я не игрушка, и я сам принимаю решения. И я счастлив, а Петрушка несчастен. Я любим, а Петрушке изменили.

– Мне жаль вас, Вацлав. Вы простите меня за ту мерзость, которую я бросил вам в лицо тогда, у кабинета господина Дягилева. Был трудный разговор, и я сорвал на вас злость.

Я помню эту обидную фразу. Миша назвал меня «ЕГО ручным питомцем». Мне было обидно, но сейчас я не сержусь. Ибо я не ручной питомец. Я человек.

– Вы действительно так наивны, Вацлав? Хм… – Миша задумчиво крутит в пальцах чайную ложечку. – Вы ослеплены любовью и не видите всей правды. Он поработил вас. Вы подчиняетесь каждому его слову, каждому взгляду. Вы для него интересная игрушка. Дорогая и послушная. Он одевает вас, холит и лелеет. Он гордится вами, и ему нравится выставлять вас в своем балагане. Но если вы хоть раз осмелитесь ему перечить или оступитесь, он просто вышвырнет вас, как ненужную тряпку. Не вы первый, не вы последний.

Я не верю Мише. В нем говорит обида. ОН любит меня. Я для НЕГО не игрушка. Я живой…

– Вацлав, он использует вас. Вы наивны и не видите этого. Откройте глаза! Проснитесь, пока не поздно! Бегите от этого человека! А любовь… Разве вы не видите, как Сережа смотрит на юных танцовщиков?

Одно слово… Одно только слово способно разбить в дребезги все. Этого не может быть! ОН любит меня! ОН не может со мной так поступить! А как же слова? Как же взгляды, полные тепла и нежности? Как же ночи страсти? Нет! Не верю!

– Вы слышали? Дягилев нашел себе нового мальчика!

– Но согласись, дорогая, менять великолепного Вацлава на бездарного танцоришку глупо. Дягилев не откажется от такого таланта ради обычной похоти.

– Вацлав талантлив, но увы... Время не делает его моложе. А наш Сергей Павлович любит мальчиков…

Недоверие… Всего несколько слов, случайно брошенных Фокиным, посеяли в моей душе семя сомнения. А эти разговоры за кулисами и сплетни стали для него живительной влагой. Как я не слышал этого раньше?


Премьера моего Фавна… Я очень волнуюсь. Нет, я не боюсь сбиться или плохо станцевать. И за свою партнершу, Броню, я ни капли не переживаю. Мы отрепетировали все до мелочей. Меня тревожит другое… А если будет провал? Фиаско! ОН ведь не выкинет меня из театра, как сделал это с Фокиным? Нет, ОН не сделает этого, потому что любит меня.

Я смотрю на мальчиков из кордебалета, которые готовятся к следующему спектаклю. Они совсем юные. Красивые молодые тела. Горящие глаза. Мое тело тоже красиво. Я еще не стар, но… В них есть невинность. А я развращен. Может, в этом причина?

– Ты готов? – мне на плечо ложится ЕГО большая теплая рука. – У тебя все получится, Ваца! Я еще никогда не ошибался. Я носом чую талант. И у тебя он есть. Ну… с богом!

Я выхожу на сцену и ложусь на бутафорский камень. Я Фавн… Я молодой Фавн, проснувшийся посреди леса от дневной жары. Мое тело разогрето солнцем. Оно напряжено и жаждет любви…


Не люблю шумных приемов. Там слишком много людей. Я не люблю быть в центре внимания, поэтому стараюсь быть незаметным. Я прячусь где-нибудь в углу и сижу там, пока про меня все не забудут и не закончится торжество.

– Василий, принеси Вацлаву Фомичу другой костюм. Тот, что с черным смокингом, – ОН уже одет, а я жду, когда Василий отгладит мой шарф. – Да, и никакого шарфа! Он укорачивает твою шею.

Но я люблю носить шарф. И мне нравится именно этот серый костюм. Я в нем чувствую себя спокойнее, нежели в черном.

– Ты сегодня должен блистать! У тебя дебют как хореографа! А ты хочешь быть серой мышью, – ОН не обращает внимания на мои слова. ОН уже все за меня решил.

А был ли успех? Когда я замер, лежа на камне, зал молчал. Эта тишина меня напугала. Я смотрел в темноту кулис. Там стоял ОН. Нет, ОН не был напуган, как я. Кивок головы, и вот уже оркестр опять играет Дебюсси. И я, подчинившись ЕГО взгляду, снова начинаю танцевать.

Я Фавн… Я молодой Фавн…

========== Глава 21 ==========

Меня окружает пустота. Я тону в ней. Я опускаюсь все глубже и глубже. Меня все реже посещают светлые образы. Только тени… Они шепчутся. Они водят когтями по стеклу. Они шаркают ногами и тихо стенают. Я боюсь… Боюсь стать такой же стенающей тенью.

Лишь иногда в этой пустоте вспыхивает свет, будто кто-то включает одинокий софит над пустой сценой, и в этом свете я вижу себя. Слабого. Напуганного. Одинокого.

– …совсем плох? Я могу чем-то?.. – я не понимаю слов, но мое сознание цепляется за этот голос.

Да… Я помню его. Но он говорил мне совсем другое. Не могу вспомнить что… Эти глаза… Как часто я раньше рисовал эти глаза. Они смотрят на меня, и в них боль. Почему? Что причиняет боль этому человеку, у которого такие знакомые глаза и такой родной голос?

– …поедем сейчас в театр. Ты ведь помнишь Петрушку?

Помню ли я? Я помню, что был тряпичной куклой. Мною играли. Мною забавлялись. А я просто любил и не верил в предательство и измену. Я отдавал себя без остатка. Я любил, и я танцевал. Я – восьмое чудо света! Я – повелитель воздуха! Я – бог танца! Я… кто я?

***

Мы сидим в небольшом зале. На сцене стоит рояль. За ним сидит высокий худой человек в очках. Он самозабвенно играет нам. Он гений! Я чувствую это по музыке. Эти дикие изломы нот. Эти вихри аккордов. Этот сбитый такт. Все гениально! Я в восторге!

– Игорь! Игорь Федорович! Беру! Беру не глядя! Изумительно! – ОН встает и подходит к роялю. – Ваца, как тебе гений музыки? Есть идеи насчет того, что он только что играл?

Да! Да! Да! Я знаю, что это будет! Это будут времена, когда люди поклонялись многим богам! Праздник язычества. Праздник весны. Люди пережили зиму, и теперь природа оживает после тяжелого времени. Но боги безжалостны! Им нужна жертва. И люди отдают богам девушку. Она танцует в некоем трансе и в конце умирает.

– Хм… Любопытно, – Стравинский протирает мокрый лоб и поправляет маленькие очки на носу. – Ты хочешь поручить постановку Вацлаву?

– Я верю в него, – отрезает ОН. Хотя Игорь и не перечит ЕМУ, ОН всем своим видом показывает, что все давно решено.

– А кто будет танцевать Избранницу? – снова спрашивает Стравинский.

Выдержать такой ритм танца сможет только моя Броня. Я уверен в этом, и мы уже через месяц приступаем к репетициям.

– Я пройдусь по делам, – говорит ОН, видя, как я увлеченно рисую.

Я тут же откладываю лист бумаги и внимательно смотрю в его глаза. Я знаю, по каким делам ОН идет. У НЕГО встреча. Очередной танцор или просто милый мальчик из учеников школы? Тремя днями назад было то же самое. Я сразу почувствовал запах чужого одеколона на ЕГО шарфе. Зачем нужен этот мальчик? Неужели не достаточно меня? Я плохой любовник? Или я слишком стар для НЕГО?

– Успокойся, Ваца, – говорит ОН сухо. – Да, ты не молодеешь, и ты уже не тот, что раньше. И я не собираюсь меня тебя. Я думаю объединить вас. Я хочу, чтобы в нашей постели был еще кто-то. Мне всегда хотелось порезвиться сразу с двумя.

Я не хочу! Я не допущу, чтобы между нами был кто-то третий! Там место только мне, ЕМУ и нашей любви!

– Ну почему «между»? Ты можешь быть снизу. Тебе ведь нравится это?

Я ненавижу… Ненавижу ЕГО за этот цинизм! Я говорю ЕМУ о своей любви! О том, ради чего живу на свете!

– У тебя есть еще танец. Он ведь не зависит от наших отношений? К завтрашнему дню жду от тебя танца девушки полностью. Сегодня буду поздно. Ложись без меня!


Репетиции, бессонные ночи, наполненные болью и бессильной злобой. Снова репетиции. Музыка Стравинского разбивает мое сердце на тысячи осколков. Она разрывает мою измученную душу на кровавые куски. Она живет во мне, и я слышу ее постоянно.

Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре, пять! Дрожи! Дрожи всем телом! Дрожи! Нет… все не то. Броня… Мне нужна Бронислава! Но она не сможет выступать, потому что ждет ребенка. Как мне объяснить Иде, что я хочу от нее? Раз, два, три… Стоп! Это транс! Это полное отсутствие чувств! Только рваное дыхание и дико бьющееся сердце! Дрожи! Дрожи всем телом! Слушай ритм!

– Это невозможно, Вацлав, – Ида устало падает на пол. – Тут нет ритма. Это какая-то какофония. И эти вывернутые стопы! Плечи наверх! Как ты это все представляешь?

Ты просто не понимаешь этой музыки и моего танца! Уйди! Я сам покажу, как нужно это исполнять!

Я встаю посреди класса, киваю аккомпаниатору, и музыка поглощает меня. Мое тело становится мягким и податливым. Его гнет и ломает в разные стороны. Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре, пять! Дрожь… дрожь начинается от коленей и заканчивается где-то в голове. Все! Еще одна конвульсия и…

– А почему Ида рыдает? – ОН стоит у входа в танцкласс и хмурит брови.

Она бездарность! Она не слышит музыки! Она не чувствует ритма! Она не видит образа!

– Кто дал тебе право кричать на моих артистов? – я замираю и удивленно смотрю на НЕГО. ЕГО голос подобен грому. А глаза… Они черные от гнева. – Поди к себе и остынь! И более не смей играть тут Бога!

Я слышу, как вокруг меня шушукаются. Этот шепот ползет за мной клубком змей.

– Тут один Бог, и это Дягилев!

– Он попал в немилость к Дягилеву!

– Он не оправдал надежд Дягилева как балетмейстер!

– Он надоел Дягилеву как любовник!

За что ОН так со мной? Чем я это заслужил? Тем, что зрители освистали «Весну священную»? Тем, что век танцора короток и я почти подошел к его пределу? Тем, что я так безумно и страстно люблю ЕГО?


– Я договорился о гастролях. Ты едешь в Америку, – ОН расчесывает маленькой расческой свои усики. На ней остаются черные полосы от помады. ОН снова идет к нему… к этому мальчишке! ОН будет целовать его, а на его губах будут оставаться черные полосы от помады. Я громко смеюсь, когда представляю такое.

– Что? Успокоился? И прекрати эту истерику! Кто ты такой, чтобы насмехаться надо мной. Да, совсем забыл, – ОН оборачивается уже перед самой дверью и добавляет: – Я не еду с тобой. Путешествие на корабле через океан, а ты знаешь, я суеверен и цыганка мне нагадала, что я умру на воде. Так что… Ты едешь один.

ОН просто бросает меня! Эти разговоры о цыганке и о смерти на воде – только отговорка! Он заходил со мной в воду там, в жаркой Греции. Он не боялся, потому, что был моим. Потому что ЕГО защищала моя любовь. Теперь ее нет… и ЕГО уже ничто не защитит.

========== Глава 22 ==========

Я стараюсь не думать о НЕМ, но в том месте моей души, где раньше был ОН, теперь, истекая кровью, в муках умирает любовь. Мне больно, и перед моими глазами постоянно встает грязная картина. ОН на молодом мальчике. ЕГО губы кривятся в улыбке, а по лбу течет пот вперемешку с черной помадой для волос.

– Bonjour! Ne te d;range pas? Vous ne vous souvenez pas de moi?*

Нежный женский голос отвлекает меня от мрачных мыслей, и грязная картина исчезает. Я не знаю французского и не понимаю, что говорит мне этот ангел, спустившийся откуда-то с неба.

– L'ange?** – она смеется, и мне этот смех нравится. Я тоже начинаю смеяться ей в ответ.

– Моя подруга спрашивает, не помните ли вы ее, – мы не можем разговаривать. Она не знает русского, а я так и не выучил французский. Нам приходит на помощь ее знакомая. Я отвечаю ей, что не помню, чтобы нас представляли.

– Странно. Вам представляли ее не один раз, – переводит подруга речь моего ангела.

– Romola, – ангел чуть приседает и протягивает мне ручку в белой перчатке.

А я…

– Ромола прекрасно знает, кто вы. Она надеется, что завтра вы снова не забудете ее.

Как я вообще мог забыть такое милое существо? Ее улыбка. Ее грация. Изящество, с которым она держит в руке зонтик от солнца. Ее губы, мягко прихватывающие край бокала; и я млею от света этих огромных карих глаз.

– Ромола говорит, что вы, видимо, были несвободны и поэтому ее не замечали?

Я был… Я был не свободен. Я…

– Вы были так увлечены танцем, что не замечали ничего вокруг, – эта фраза помогает мне обойти трудную тему.

Да, я был полностью погружен в танец и не обращал внимания на кордебалет. Я вообще не люблю рассматривать артисток. Многие юные танцоры любят это делать, но я не такой. Это неприлично. И волочиться за девушками из кордебалета неприлично.

– За Ромолой пытались ухаживать многие, но она была так увлечена вами, что не хотела ни о ком слышать.

Эту фразу Ромола не говорила. Видимо, подруга решила помочь ей признаться мне. Я очень рад это слышать. Меня еще никто так преданно не… Меня никто так не добивался. Никто…

Наши свидания становятся ежедневными. Мы все время проводим вместе. Мы болтаем обо всем, пользуясь услугами ее подруги в качестве переводчика. Иногда мы просто стоим на верхней палубе, смотрим на солнце, садящееся за горизонт, и молчим.

Я знаю, она понимает меня без слов. Она знает обо всем. О том, что я ЕГО раб. О том, что ОН использовал меня. О том, что так грубо заменил меня другим.

В один из вечеров она предлагает взять шампанского и уединиться в каюте. Я знаю, чего она хочет. Я тоже этого хочу. Я хочу ее, и я знаю, что только она может освободить меня от любви и вылечить эту кровоточащую рану в моей душе.

Ее губы имеют привкус горького шоколада и шампанского. Ее волосы струятся по нежным белым плечам. Ее тонкие руки обнимают мою шею.

– Je te sauverai! Je te toi de lui! Je n'ai plus je te lui!***

Я не знаю французского, но я понимаю, что она говорит. Да! Она и есть мое спасение! Я женюсь на ней! А ОН… ЕГО я вырву из своего сердца, и воспоминания о НЕМ растают в синей воде за бортом этого корабля. Я женюсь на Ромоле и навсегда разорву эту порочную связь.

Странно, но с появлением Ромолы в моей жизни меня стали преследовать неудачи. Я оказался неспособен создать что-то свое и неспособен заработать денег. Я почти отчаялся и решил, что уже никогда не смогу танцевать, но тут снова появился ОН.

Теперь все было по-другому. Я был не ЕГО. Я делал вид, что счастлив. Но это была неправда. Моя милая Ромола быстро превратилась в жену. Жена умела только упрекать и требовать у меня денег. Но как только рядом появлялся ОН, жена снова превращалась в Ромолу. А я… Я снова пытался показать, что счастлив.

ОН в моем присутствии делал безразличное лицо и презрительно смотрел на Ромолу, но иногда… Иногда я ловил на себе взгляд. В нем была тоска, и я понимал, что ОН все еще любит меня, но отпускает, ибо думает, что это для меня так лучше. И именно тогда меня и начала поглощать пустота…

***

Я еще здесь. Я все еще вижу людей. Я слышу их голоса, но тени все плотнее обступают меня.

– Это опасно? – спрашивает женский голос.

– Это новый метод. Лекарство введут внутривенно. Оно вызовет сильные судороги. Но это, возможно, положительно повлияет на работу мозга, – отвечает мужской. – По крайней мере, я на это надеюсь, – неуверенно добавляет он.

– Ему будет больно? – вздыхает женский голос.

– Процедура болезненная. Рядом с ним буду я и еще несколько врачей. Если что… – пауза. – Мы ему поможем.

Меня окружают люди. Они все в белом. У них одинаковые лица. Все, как у доктора Френкеля. Пять Френкелей. Зачем столько? Они подключают странные аппараты к моей груди и к моим рукам. Один из Френкелей пристегивает мои запястья крепкими ремнями к кровати. Другой доктор делает то же самое с ногами. Зачем? Я все равно не могу двигаться. Свинец в воздухе давит и не дает мне это делать.

– Откройте рот, – говорит не знаю какой по счету Френкель. Я повинуюсь. В мой рот вкладывают кожаный валик. – Это чтобы вы не откусили себе язык, – объясняет мне доктор.

Рядом с кроватью длинный шест. На нем стеклянная колба с какой-то жидкостью. От нее к моей руке тянется длинная трубка. Она заканчивается иглой, которую один из докторов вводит мне в вену.

Я смотрю, как по трубке медленно течет жидкость. Она проникает в меня через иглу и бежит, смешиваясь с кровью.

В голове начинает мутнеть. Во рту пересыхает. Я пытаюсь вытолкнуть языком кожаный валик, но он прилип к моему небу. Мое тело сотрясается судорогой. В ушах что-то жужжит, словно мне в голову заползла пчела. Жужжание все громче. И вот уже целый рой пчел гудит в моей голове и пожирает мой мозг. Мне больно. Я хочу закричать. Я хочу вырваться из крепкой хватки ремней, но мое тело не слушается меня. Оно бьется, словно кто-то дергает за невидимые нитки, привязанные к нему. Я кукла. Марионетка. Я танцую странный танец на радость зрителям в белом. Они перешептываются и аплодируют моему танцу.

Я не хочу быть куклой! Я не хочу танцевать для вас! Отпустите! Мне больно!

Я задыхаюсь этим криком, но меня не слышит ни мой невидимый кукловод, ни мои зрители. Силы покидают меня, и я уплываю в темную бездну беспамятства.



*Здравствуйте! Не помешаю? Вы не помните меня?
**Ангел?
***Я спасу тебя! Я освобожу тебя от него! Я больше не отдам тебя ему!

========== Эпилог ==========

Это еще не смерть. Я это знаю. Где-то там, далеко, мое бренное тело. Я смотрю на все происходящее из-за мутного морозного стекла. Меня окружают серые тени. Я сам стал серой тенью.

Всю жизнь… Всю свою жизнь я искал любовь. Я бежал за ней и пытался поймать, как волшебную жар-птицу. Она была в моих руках, но я не смог ее удержать. Я испугался ее жара и разжал руки. И она улетела. Улетела, забрав с собой мою душу.

Где-то там, вдалеке, играет музыка. Кто-то танцует… Я вижу человека. Он исполняет танец. Мой танец. Когда-то, когда я был еще жив, я танцевал его. Я помню каждое движение, каждый жест. Нет! Все не так! Это нужно делать совсем по-другому. Я не могу объяснить! Я никогда не мог объяснять словами танец. И я ненадолго выхожу из моего укрытия… Из моей пустоты.

Сцена театра. На меня светит яркий софит. Я стою и напряженно вглядываюсь в темноту. Там, во мраке пустого зала, виднеется одинокий силуэт. Он в темном пальто. На голове цилиндр. На шее белый шарф. Фигура поднимается с места, и ее лицо освещается слабым светом.

Это ЕГО лицо. ЕГО улыбка. ЕГО глаза. Это ОН! ОН смотрит на меня как раньше. ОН гордится мной. ОН любит меня.

– Jet;! Jet;, Ваца! – шепчет ОН и машет мне рукой.

И я прыгаю. Прыгаю в эту темноту. К НЕМУ навстречу. Чтобы быть с НИМ и никогда не возвращаться в мир, где любви нет.

Бог есть любовь. Я есть Бог. Я есть любовь.
Искренне Ваш,

Вацлав Нижинский.

P.S.
После лечения в клинике с тяжелыми инсулиновыми вливаниями Вацлав избавился от галлюцинаций, но полностью погрузился в себя. Последний раз Дягилев навестил его в 1928 году. Он попытался «оживить» своего Ваца танцем и сводил его на балет «Петрушка». Но Вацлав остался равнодушен. В 1939 году Серж Лифарь, последний воспитанник Дягилева, снова пробовал «оживить» своего кумира. Поначалу Нижинский безучастно сидел на стуле и смотрел танец. Потом он вдруг встал, вышел на середину сцены и взлетел в прыжке. Это был последний прыжок Бога танца.

Вацлав Нижинский скончался в Лондоне 11 апреля 1950 года. В 1953 году его тело было перевезено в Париж и похоронено на кладбище Монмартр. Надгробный камень, возведенный на его могиле Сержем Лифарем, изображает Вацлава в образе Петрушки.

Сергей Павлович Дягилев скончался на рассвете 19 августа 1929 года, на двадцать лет раньше Нижинского. Как и нагадала ему цыганка, он умер на воде. В Венеции. Вацлав так и не узнал о смерти Дягилева. К тому времени он был уже глубоко болен.

Жена Нижинского Ромола Де Пульски после смерти мужа издала его дневники, вырезав из них почти все воспоминания о Дягилеве.