Священный лес или Голливуд, роман, гл. 29

29.

Не нужно было возвращаться к Хэмфри. Это было не просто нечестно. Это было неправильно. И через три дня она исправила ошибку. Позвонила Стефани, и та сразу всё поняла по её мёртвому голосу. Собственно, поняла, что надо позвать, принять, согреть. А больше ничего и не требовалось. Её бывшая одноклассница Стефани жила в самом центре города, работала секретарём-ассистентом в крупном консалтинге. У неё не было семьи, но назвать её одинокой было нельзя. Всё дело в том, как чувствует человек себя сам. Так  она сказала. Жаклин спросила её, как быть с этим одиночеством, как жить с ним? А та не поняла. Уединение не одиночество. Наверное, одиноки только те, кто нуждается в опоре и не получает её. Ощущение постоянно длящегося падения – вот, что такое одиночество. Жаклин поняла. И паденье прекратилось. И она начала оживать.

Стефани уходила на работу, возвращалась, они шли обедать, потом начали готовить сами. Друг для друга. Вначале Жаклин была не в силах отстроиться от постоянных мыслей о Вадиме. О чём бы ни думала, всё возвращалась к одному, как будто натыкалась на него в каждом углу сознания. Невыносимо. Просто невыносимо. Только когда Стефани возвращалась и начинала говорить, становилось легче. Она так интересно рассказывала. Обо всём: о работе, коллегах, встречных на улице или книгах, музыке. Приносила диски. Они слушали музыку, пили красное вино. Музыка и помогла. Стефани знала, что делала.

Она была крепкая, довольно крупная, может быть по нынешним стандартам даже полноватая брюнетка с очень белой кожей. Весёлая. Сама посмеивалась над собой, говорила, что толстые люди меньше живут, зато больше едят. А жир, мол, защищает нервные клетки: мы меньше волнуемся, диеты только портят характер, ха-ха-ха! Прошлое и будущее – лишь иллюзии. Их нет. Одно прошло, другое не наступило. Есть только настоящий момент. Ну конечно, надо думать о будущем, помнить прошлое, но не надо забывать, что эти мысли или воспоминания всё равно часть настоящего момента. Да это и не момент. Мы всегда живём в настоящем. Оно огромно и вечно. Только портить его не надо испарениями иллюзий. - Не зацикливайся, детка. Живи дальше. Слушай музыку. И вот, почитай. - Это что? - Свами Сатьянанда Сарасвати. Крийа-йога. – Я из этих слов поняла только «йога». – Ну и ничего. И почитай.

Жаклин читала. Тело. Дух. Кентавр. Как научиться себя чувствовать кентавром. Любить в себе всё. Быть всем. Перестать разделять: моё тело – я. Когда начинаешь об этом думать, всё просто. Мы говорим «моя машина», «мой дом», «моё тело». Ясно, что дом и машина – это не я. Но оказывается, что и тело мы воспринимаем как что-то отдельное, что болтается где-то под нами, под Я. Мешает, болеет, стареет, того ещё и умрет. Потянет за собою гордое Я в жуткое ничто, никуда.  Как близко это было. Всего несколько дней назад. Жаклин ёжилась и не хотела возвращаться туда душою. Не думать. Только не вспоминать его. Пусть он исчезнет из жизни со своею красавицей-женой.

Со Стефани они придумывали себе будущее. Они всегда будут вместе. Жаклин идёт на курсы медсестёр.  Прекрасная работа. Не так ответственно, как врач, но забирает всё. Из души, понимаешь? То, что хочется отдать, когда любишь, когда нет детей...  И устаёшь, нет времени на глупости, на дурацкие рефлексии – нужна-не-нужна. Здесь ты всегда нужна.  И ей нужна, Стефани. Она тоже нуждалась в подруге. У неё тоже когда-то случился обвал. Был мужчина. Мужчина ушёл.

Ты понимаешь, - смеялась Стефи, - раньше говорили: «Человек – это звучит гордо!»,  теперь на флаге новый лозунг: «Млекопитающее – звучит гордо!» Мы же млекопитающие. Оказывается есть гены неверности. Замечательно, мы не виноваты, мы рабы лампы, нам всё можно, побежали трахаться. Захотелось – почему же себе отказывать... Любовь? Это ещё что?.. – Сжала кулак. - Просто ненавижу! Не звучит мне это гордо! Млекопитающее!  Тебе звучит – катись!
- Мне тоже не звучит, - гладила её Жаклин.
- Я знаю, хороший мой, - целовала её в макушку Стефани.

Квартира у неё была в самом центре Монреаля, в высотном доме, дорогом, с подземным гаражом, бассейном, фитнес-центром. Вход в метро прямо из дома, портье в вестибюле. Дорогой дом. Но на большую квартиру в таком  доме денег у Стефани не было. Проплатить могла только студию – одна комната с кухонной стенкой. Так что отдельных спален у молодых женщин не было. Спали в одной постели. И хорошо. И хотелось им этого – спать в обнимку, гладить друг дружку. Так хотелось этих молчаливых ласк, прикосновений. И поцелуев хотелось, но они не целовались. Ни та, ни другая не решалась переступить порог. Так бы, наверное, и тянулась эта недосказанная близость, если бы не столкнулись подруги с Вадимом и Милкой.

И рассыпались вдруг все тезисы и умные сентенции. Крийа-йога, внутренний покой, отстраненность от сиюминутности, - всё вдруг раздулось в груди лиловым пузырём и лопнуло. Жаклин увидела его. Он увидел её. Одно мгновенье он что-то ещё продолжал говорить своей жене, стеклянея на глазах, потом замер с открытым ртом, вымученно и трогательно улыбаясь. В груди будто взорвалось что-то. Жаклин развернулась к Стефани и вдруг яростно впилась ей в губы. Поняла или нет, но та ответила. Дрожь по всему телу, мягкие, нежные губы. Мир, текущий вокруг. Спешащий, равнодушный. Какая-то парочка пялится, неприлично долго. Боковым зрением Стефани ещё видела их, незнакомых ей, двух чужих – Вадима и Милку. Потом закрыла глаза. Плевать!

 И это был долгий поцелуй. И когда потом их глаза встретились... когда они встретились после того... после их объяснения – потому что это было объяснение – не предательство, не обида, - что-то закончилось. Жаклин почувствовала, что Стефи верит ей. Верит, что поцелуй был назначен ей. Не было рядом мужчины, который толкнул подругу ей в объятия. Она верила, что только она сама была причиной.

Вот что увидела Жаклин, открыв глаза. Смеющийся взгяд Стефи. Слёзы блестят в черных ресницах. Длинных, тонких, ненакрашенных. Прямых, как стрелы. И стало тепло. Как-то мягко в груди. Они обнялись, вышли из вестибюля огромного магазина и побрели вниз по Сент-Катрин в обнимку, поглядывая друг на друга и смеясь. Вначале  ещё будто не совсем поверив, что это случилось. Но радость набирала весёлую силу. Как это хорошо – идти так по улице, прорезая толпу своей бесшабашной смелой радостью. Прорезть эту равнодушуную, занятую собою толпу, как масло горячим ножом, своим смехом, теплом ладоней, касанием волос. Несколько шагов вдоль готической паперти, - церковь за Ла Бэ (Компания Гудзонова залива) - и они опять остановились. И теперь Жаклин поцеловала Стефи в первый раз.

Бывает так. Прямо на улице, разбитые усталостью и непомерной тяжестью, наваленной на вас бессмысленной и беспощадной чередой неуправляемых событий, вы прислоняетесь к двери незнакомого подъезда. И вдруг... прислоняясь к чужой двери, вы чувствуете, как она поддается. Неожиданно поддается усилию, которое даже не было назначено тому, чтоб открыть. Ведь вы всего лишь хотели прислониться, отдохнуть, унять дрожь в ногах, прикрыть глаза рукой. Передохнуть. Попросить у жизни передышку от нагромождения нелепых случайностей, запорошивших взгляд. А она вдруг щедро и спокойно распахивает эту дверь перед вами, и вы отчетливо понимаете, что это не случай. Ещё стоя на пороге, глядя в неизвестный мир перед вами, вы уверены, что не войти нельзя. Там ждет вас назначенный жизнью путь. Простой. Ясный и естественный.

- Пойдем на новую площадь. Там открыли фонтаны. Бьют прямо из асфальта. Увидишь, так здорово... – Стефани остановилась, погладила подруге руку и посмотрела в глаза. - Жаклин. Моя Жу-Жу. Как я рада, что ты такая смелая. Я бы и не решилась, наверное. Как здорово, что ты смогла вот так. Открыто.  Прямо на улице. Я никогда не забуду. Мы не просто... Не случайно, что мы вместе... Знаешь, я не хочу прятаться и скрывать. Не буду. Мне это претит! Ты не могла мне сделать лучше!.. Посидим тут? Правда здорово? Видишь, струи всё время пульсируют? Чувствуешь ритм? Как душа.

Жаклин повернулась, прижалась к Стефани плечом, спиной, почувствовала, как крепкие маленькие руки сомкнулись на груди. Закрыла глаза. Не отвечала. Только согласно и счастливо кивала, прислушиваясь к себе.  Не веря себе. Ещё не веря. А Стефани не могла остановиться. Всё говорила и говорила. Как хорошо, что мы умеем говорить. Как хорошо быть женщиной! - Я устала от них. Знаю наперёд каждый шаг. Как присаживаются за твой столик, с каким выражением. - Как дела? Какие планы? Такая женщина в такой вечер - одна. У вас грустные глаза. Необыкновенные. Вы совершенно необыкновенная. Я наблюдал вас уже полчаса. – Как же мы, женщины, падки на романтику!

Чего проще: всего лишь сказать, что ни на кого не похожа, что сразу заметил, выделил из толпы, что ни с кем не спутать, одухотворённое лицо, грустные, прекрасные глаза. Предложить приятный вечер в уютном бистро или на летней терассе у струящейся металлическими боками, шелестящей шинами и мерцающей желто-красными фарами улицы.  И потом – лишь куда пойдём? А фары машин – как светофоры, но лишь желтый да красный. И никогда – зелёный. Никогда! Будто предупреждают, что всё повторится.

- Жу-Жу! Какие они придурки! Всегда, понимаешь, всегда звонят перед сексом. Подруге, жене, не знаю... Чтобы потом она в самый важный момент не прервала случайным звонком. А то ведь и не ответить нельзя, и прерываться не хочется. Ну все до одного! Всякий раз! Пятнадцать спокойных минут гарантируют себе... Больше ведь им и не надо. Я так устала! А потом Фелисьен мне звонил... Вот так же. Что, мол, задерживается. Ненадолго. Через полчаса уже выйдет из бюро, а пока, мол, не беспокой меня, надо срочно закончить... Как будто я не знаю, что это значит! Я последние годы живу с одной мыслью: «Не хочу!» Не мысль, а просто стук в ушах, как пульс. Всякий раз, когда ловлю на себе игривый взгляд. Знаешь, когда подходит. Играет плечами. Голову чуть набок. - Разрешите? Какой сегодня мягкий вечер. Как ваши глаза. - «Не хо-чу!» У меня в висках стучит. Я не хо-чу!

У них всё продумано, объяснено и оправдано далеко вперёд. Ведь мы же млекопитающие. Пять процентов  всего - отличие в ДНК от шимпанзе. Так чего уж там, значит сам Бог велел. Какие там чувства! «Млекопитающее – это звучит гордо!» А мне не звучит! Горилы от шимпанзе тоже на пять процентов отличаются. Но мне мои пять процентов чем-то большим кажутся. – Стефи разняла руки и указала на пульсирующие, освещенные то розовым, то лиловым светом струи фонтана. Как будто это бьющееся в наступивших сумерках творение человека и было самым ярким подтверждением нашей фундаментальной разницы с приматами, высоты наших пяти процентов.

 - Пойдем домой. Я выпить хочу. За пять процентов!