Сны командора. Часть 10

НА КАМЧАТКЕ

«Надежда» пошла на Камчатку, а «Нева» уверенно отправилась на остров Кадьяк, что близ берега Северной Америки, чтобы доставить столь нужные для русской колонии грузы.
 
«В 8-м часу утра с селенга увидели берег Камчатки, любезнейшего отечества нашего. Тут вулканы Стрелочная и Авачинская, Горелая сопка показали вход в Авачинскую губу» – написал в дневнике Макар Ратманов.
Авачинская губа или бухта, на берегу которой располагался Петропавловск, так спрятана с моря, что корабль, направляясь вдоль отвесных скалистых берегов, как бы ныряет внутрь скал, – так неприметен и узок вход в бухту. Над бухтой дыбились шатры вулканов, выпуская из скошенных вершин дымы.

При входе в бухту корабль встретили три вертикально торчащие из воды высокие и узкие скалы разного, от малого к большому,  – по возрастающей, размера. «Три брата», узнал Крузенштерн скалы, припоминая описания бухты, прочитанные им перед плаванием.

Бухта была открыта ранее Берингом в 1729 году, когда он возвращался в Охотск после первой экспедиции на Камчатку. История поселения под названием Петропавловск начата в 1741 году после посещения бухты Витусом Берингом и Алексеем Чириковым на двух кораблях «Святой апостол Петр» и «Святой апостол Павел».

Первой же «столицей» камчатского края была крепость Нижнекамчатская и располагалась она на реке Камчатка примерно там, где сейчас городки Ключи и Козыревск. Это очень далеко от Петропавловска в направлении на север, что стало крайне неудобным при освоении полуострова, когда центром морского плавания и доставки грузов стала Авачинская бухта.

Путь освоения Камчатки пролегал в те времена из Иркутска до Якутска и Охотска по рекам Лена и Охота, а также по сухопутью. Логика же создания опорной крепости на берегу реки Камчатка определялась тем, что освоение полуострова шло через Охотское море, которое ранее называлось Камчатским. Плавали через это море на маломерных судах из поселка Охотск, что на реке Охота до поселков Тигиль и Большерецк. Из Тигиля, что стоит на берегу одноименной реки, далее перемещались поперек полуострова на юго-восток по реке и вскоре попадали в долину реки Камчатка, где и возник первый укрепленный населенный пункт Нижнекамчатск.

Открытие Витусом Берингом Авачинской бухты и дальнейшее освоение теперь уже Русской Америки (ныне Аляски) привело к тому, что в бухте зажил своей жизнью новый порт, и столица края оказалась в Петропавловске. Это случилось в 1812 году.

Петропавловск был интересен тем, что в бухту заходили корабли «Дискавери» и «Революшен» Джеймса Кука в 1779 году и Жан-Франсуа Лаперуза «Астролябия» и «Буссоль» в 1787 году, совершавшие кругосветные плавания.
А теперь в бухту Петропавловска входил корабль «Надежда». Преодолев за год половину пути, российское судно впервые было на  маршруте кругосветной экспедиции.

По прибытии в Петропавловск в начале июля Николай Резанов, сразу же переселившись с корабля на берег и вынашивая план мести Крузенштерну и офицерам команды, вызвал письмом к себе камчатского коменданта Павла Ивановича Кошелева:

«Имею я крайнюю нужду видеться с Вашим Превосходительством и по высочайше вверенным мне от государя императора поручениям получить нужные от Вас, как начальника края, пособия. У меня на корабле взбунтовались в пути морские офицеры. Вы не можете себе представить, сколь много я вытерпел огорчения и насилу мог с буйными умами дойти до отечества. Сколь не прискорбно мне, соверша столь многотрудный путь, остановить экспедицию, но при всем моем усердии не могу я исполнить японского посольства и особливо, когда одни наглости офицеров могут произвесть неудачу и расстроить навсегда государственные виды. Я решил отправиться к государю и ожидаю только Вас, чтобы сдать как начальствующему края всю вверенную им экспедицию».

Поскольку Павел Кошелев находился в тогдашней столице края Нижнекамчатске, он прибыл в Петропавловск только через месяц с отрядом солдат. Кошелев был крайне обеспокоен письмом Резанова, полагая, что на кораблях был настоящий бунт и привёл с собой серьезный отряд, - шестьдесят солдат под командою офицеров для усмирения бунтовщиков. Из письма посланника императора следовало о возникших, вследствие бунта офицеров, условиях прекращения кругосветной экспедиции и невозможности запланированного посольства в Японию.
Крузенштерн, находясь в неведении относительно намерений Резанова, после обеда поехал на берег, чтобы, наконец, получить от камергера определенный ответ и окончательное решение о судьбе экспедиции и команды. Надежду на благополучный исход давало ему теперь присутствие генерала Кошелева.
Встретив Резанова, Крузенштерн спросил:
– Идём ли мы теперь в Японию и надо ли матросам выгружать посольские подарки и вещи?
 В ответ на этот вопрос Резанов самым грубым образом взялся ругать Крузенштерна:
- Не суйтесь в чужие дела! Вы, разбойник, бунтовщик! В колодку вас!
Крузенштерн стоял перед Резановым и видел человека с искаженным от злобы лицом. Резанов смотрел на Крузенштерна снизу вверх и  был готов броситься на него, уничтожить своего непримиримого оппонента.
 
Делать было нечего, резко развернувшись, капитан пошёл к выходу.
– Я бы здесь построил виселицу и повесил бы на ней одного из вас! – закричал Резанов вслед спешно уходившему прочь капитану.
Крузенштерн, совершенно в расстроенном настроении направился к коменданту Кошелеву, которому долго объяснял причины ссоры  офицеров с Резановым, уже совершенно не будучи уверенным в благоприятном исходе дела.

Так пишет о сложной ситуации, сложившейся на Камчатке лейтенант Герман Левенштерн:

«...Путешествие закончилось, так как Крузенштерн сдает команду, и большая часть нас, офицеров, последует за ним сухим путем в Петербург. Кошелев рассматривает это дело с правильной точки зрения. Согласно воле императора, цель экспедиции должна быть превыше всего. После обеда Крузенштерн снова побывал у Резанова и Кошелева. Резанов сам хочет ехать обратно сухим путем, чтобы донести на нас и оклеветать и по возможности навлечь на нас беду. Единственное желание господина Крузенштерна – это то, чтобы в Санкт-Петербурге его обо всем допросили. Император не должен и не будет отказывать ему в этой справедливой просьбе. Его должны судить только в Петербурге. Сердце разрывается, когда видишь Крузенштерна плачущим. Сегодня он был до слез расстроен мыслью о жене и ребенке».

Николай Резанов полагал, что его письма в адрес коменданта будет уже достаточно для его решительных действий по пресечению неповиновения со стороны офицеров и капитана «Надежды». Отметив с удовлетворением, что коменданта сопровождает большой отряд военных лиц, воодушевился и ждал теперь активных действий военного коменданта. Но Кошелев, обменявшись мнениями в частной беседе с Иваном Крузенштерном и другими офицерами, при встрече объявил камергеру, что следует собраться ему, Резанову и Крузенштерну для разбирательства сложившейся ситуации.

–  А что тут разбираться?  Я всё объяснил в письме. Хватайте их и в каталажку. А там уж и разберемся! – занервничал Резанов.
- Успокойтесь, господин камергер. Главная наша задача исполнить возложенные на нас обязанности. Я действую с этих позиций и Вам советую искать возможности для исполнения на нас возложенного, -  ответил камергеру комендант Кошелев.
В назначенный день Резанов и Крузенштерн пришли на квартиру к Кошелеву.
Начал встречу и серьезный разговор сам генерал-майор Павел Иванович Кошелев, который объявил следующее:
- Господа, со стороны посланника императора Александра I камергера Николая Петровича Резанова есть претензия к Вам капитан-лейтенант Крузенштерн и к некоторым офицерам команд судов «Надежда» и «Нева» на неподчинение ему, грубое обращение, без учета звания и поручения, полученного им от императора нашего.
Но я вам не судья, а я всему, что я слышал от вас, только свидетель, поэтому Николай Петрович, изложите свои претензии, и мы их рассмотрим, обсудим и, если следует, виновных накажем.

Ощутив поддержку со стороны коменданта Резанов волнуясь, предъявил всё то, что считал нарушением субординации и возмутительным поведением:
– Господин комендант, по данному мне Государём нашим Императором Александром поручению, я назначен руководителем данной экспедиции. На то имеется высочайший рескрипт. Но за этот год плавания, я так и не смог проявить своих полномочий. Капитан Крузенштерн всячески игнорирует меня как руководителя, единолично решая все вопросы плавания. Более того, я неоднократно подвергался оскорблениям со стороны некоторых господ офицеров и со стороны капитана. Я считаю  Крузенштерна и его помощника Ратманова бунтовщиками, которые вели себя как разбойники и заставили меня вынести оскорбления. Они угрожали мне расправой. За всё это я считаю, они достойны нести самоё суровое наказания вплоть до эшафота. Прошу заковать их в кандалы и отправить в Петербург на суд. Остальные офицеры кораблей за содействие в неподчинении должны быть определены на вечную ссылку на Камчатку или в колонию Русскую Америку, где службою будут отбывать наказание.

Слушая пылкую и сбивчивую речь Резанова, Павел Иванович Кошелев качал головой и пытался сдержать порыв камергера:
- Позвольте, Николай Петрович, разве не исполнили Крузенштерн и Лисянский, и все офицеры той задачи, которая на них была возложена. Насколько я вижу, все члены команды прибыли на Камчатку в полном здравии, корабль находится в прекрасном состоянии, команда вся готова продолжить службу и исполнить поручение до конца. И разве нарушил Иван Федорович морской Устав. Ведь он капитан и Лисянский капитан – каждый на своём месте начальник, а Иван Федорович еще начальник и над морской экспедицией – так следует из поручения.
И несколько подумав, добавил:

– А был ли бунт? И в чём он состоял? И разве Крузенштерн и его помощник Ратманов исполнили свои обязанности столь недостойно, что это равносильно бунту? В чем неподчинение, господин, камергер?
На это Резанов, уже теряя свою первоначальную уверенность, нервно ответил:
- Я уже объяснял. Они меня не посчитали своим начальником, хотя им даны были свыше соответствующие инструкции, не оказывали внимания и оскорбляли меня.
– Мне кажется, что на кораблях могло возникнуть какое-то недоразумение, вызванное сложностями плавания. Возможно, достаточно просто извиниться друг перед другом и далее вместе выполнять возложенные на капитана и нас обязанности. Это будет самым правильным и взвешенным решением. Стоит ли горячиться и обвинять офицеров и капитана чуть ли не в измене, ибо наказания, которые Вы хотите к ним применить настолько тяжкие, что их и к врагам не всегда можно применить - ответил камергеру Резанову комендант Кошелев.

После этих слов коменданта слово взял Крузенштерн:
- Если господин камергер считает, что я скверно исполняю свои обязанности и в чем-то виновен, то вот моя шпага и пусть он примет от меня отставку. Далее я готов отправиться в Петербург. Быть при нём в подчинении на корабле я не могу. Если считаете, что я криминальный преступник, то закуйте меня в кандалы и отправьте в Петербург под конвоем.

Горячась, камергер заявил:
– Вы должны остаться здесь, а я отправлюсь в Петербург и пришлю сюда судей, чтобы они вас судили. Я вас здесь гнить оставлю до конца дней ваших.
- Извольте. Только я сам отправлюсь, коли вы меня отстраняете. А покуда я еще не преступник, поеду в Петербург сам - ответил Крузенштерн.
– Господа! Вам поручена важная государственная миссия. Не пристало обижаться и рядиться, кто имеет больше прав! Дело нужно исполнять, готовиться к плаванию в Японию для исполнения поручения императора нашего! - вмешался в спор Кошелев.

Слова коменданта подействовали отрезвляюще на камергера. Он, не получив ожидаемой поддержки коменданта Кошелева, как будто понял всю абсурдность спора и, вспомнив о главном для него поручении императора, сбавил тон и заговорил о том, что Крузенштерн должен, как и было запланировано, направиться с ним в Японию.

-Миритесь, господа! Миритесь и за дело браться нужно. Стыдно вам так собачиться! Дело нужно порученное сделать, а искать правых и виноватых будем потом, если потребуется - уже совсем примирительно заговорил Кошелев, почувствовав, что пик спора миновал.
– Меня оскорбили, назвали преступником.
 Оскорбили моих офицеров, требуя для них жестокого наказания. Как нам можно теперь Вам доверять, господин камергер?! Нам бы хотелось получить заверения в Вашем к нам доверии, и в том, что не будет иных преследований после возвращения в Петербург. Мы хотели бы услышать и извинения за те оскорбления, что претерпели. Только в этом случае я и мои офицеры готовы продолжить плавание - отвечал на это Крузенштерн.

Резанов застыл, отрешенно глядя перед собой. По всему было видно, что он потерял нить спора и уже жалеет о начатом разбирательстве, не совсем учитывая ранее, чем это может обернуться против него.
- Хорошо. Я готов принести свои извинения. Если нужно письменно с обещанием, что не будет каких-либо последствий в будущем. Если нужно – с моей подписью, я согласен - ответил Резанов, понимая, что ситуация зашла очень далеко и его необдуманные действия и слова могут поставить под угрозу миссию в Японию, запланированное кругосветное плавание и его личную карьеру. И не только карьеру, как осознавал теперь Резанов, – разыгравшийся конфликт мог стоить ему не только карьеры, но иметь и более далекие последствия.

Для окончательного примирения было решено всем офицерам с «Надежды» прибыть на квартиру к Резанову и разом покончить со всеми недоразумениями и ссорами, переговорив и примирившись.
В назначенный час офицеры во главе со своим капитаном пришли на квартиру Резанова, где присутствовал и комендант генерал Кошелев.

Николай Резанов, войдя в комнату заполненную офицерами, первым делом обратился к лейтенанту Петру Головачёву:
– Мы должны все забыть и простить, так как я уже помирился с нашим капитаном.
Офицеры молчали, а сказанное камергером как бы ставило Петра Головачёва в один с ним ряд против остальной команды.
Было заметно, как сильно расстроен был лейтенант сложившейся ситуацией.
Подождав несколько, Головачёв уже со слезами на глазах, глядя на камергера, сказал:
- Ваше Превосходительство, Вы должны меня оправдать перед товарищами. Я потому страдаю, что обласкан был Вашим Превосходительством. Говорил ли и делал ли я когда-либо что-нибудь, что могло бы послужить к обоюдному вреду, или был ли я наушником?
– Нет! – сказал Резанов совершенно равнодушно, словно отмахнувшись от Головачёва.

Было заметно по реакции офицеров, что они взволнованы разыгравшейся сценой, примолкли прислушиваясь и, в наступившей тишине, едва послышались чьи-то тихо, как бы про себя сказанные слова:
 -Да.
Головачёв вздрогнул и попытался, еще что-то сказать, но камергер ему не дал выговориться, продолжая свой разговор с офицерами.
Резанов заговорил в раздражении с Ратмановым, упрекая его за недостойное поведение:
 – Мало того, что вы хотели запереть меня в моей каюте, вы еще сказали: «Я его в грош не ставлю».

В разговор вмешался генерал Кошелев, заявив достаточно резко в адрес камергера Резанова:
- Если всё должно быть прощено и забыто, как мы решили, то объяснениям не должно быть места. А не то снова обиды вас накроют с головой.
Но Резанов продолжал свой путь, следуя от одного своего обидчика к другому.
Повернувшись к лейтенанту Ромбергу,  Резанов сказал:
 – Вы всегда на вежливость отвечали грубостью.
Подойдя к Фаддею Беллинсгаузену, и глядя на юного мичмана с чувством многократного превосходства, Резанов сделал замечание и ему:
- Вы, молодой человек, были, ой как, неправы, когда не признавали меня на вашем корабле.

Вернувшись снова к бледному Головачёву, Резанов добавил к ранее сказанному, как будто это было не продолжение разговора, а только его начало:
– Вот только с Вами я жил в согласии.
Головачёв пытался несколько раз снова заговорить, но Резанов каждый раз сводил это на шутки, и изменившемуся в лице лейтенанту так и не удалось взять слово.

Затем в комнату вдруг вошёл приказчик Фёдор Шемелин и это вызвало крайнее раздражение Резанова. Увидев своего подчиненного, который всегда исполнял только его поручения, камергер в свойственной ему уничижительной грубой форме прокричал, снимая накопившееся напряжение:
- А ты не смей более оказывать непослушание Крузенштерну! И вообще, не смей забываться! Знай своё место!

Тут принесли налитую в рюмки водку и тарелку с солёностями. Все оживились, смущенно заговорили, а выпив по первой, расслабились и наперебой заговорили, казалось, забыв сказанное в накаленной до предела атмосфере собрания.
Так, как-будто, и помирились.

Один Головачёв не пил водки, а стоял в стороне и безучастно смотрел поверх скучившихся оживившихся офицеров, о чём-то тягостно размышляя. По всему было видно, что он теперь прекрасно понимал, что по-настоящему проиграл в результате только он один. Проиграл, по сути, стараясь сгладить противоречия в коллективе, не приняв до конца ни одну из сторон конфликта.

Генерал Кошелев, теперь общался со всеми по-простецки и представил своего брата Дмитрия, офицера камчатского гарнизона, который тоже отправлялся в Японию на «Надежде» с солдатами и барабанщиком для придания более высокого статуса посольства.

Камергер Резанов после разбирательства явно повеселел и щедро позвал всех к себе на обед, предлагая закрепить мир добрым застольем. Но офицеры по одному высказались, что им не досуг обедать у камергера и, извинившись, отправились на корабль.
 Но Иван Федорович Крузенштерн снова все же поехал на берег к Кошелеву и Резанову, чтобы проследить за правильностью исполнения условий заключенного соглашения.

Крузенштерн не стал настаивать на письменном соглашении сторон, проявив свойственное ему великодушие. Он полагал, что уже достаточно было сказано и было видно, что камергер понял абсурдность претензий, которые после острого спора стали выглядеть достаточно вздорными и беспочвенными.

В результате конфликта, могло быть вполне вероятным, что прибыв в Петропавловск и Крузенштерн, и все его офицеры с двух кораблей покинули бы их, отправившись назад сухопутными путниками, поскольку камергер обвинил Крузенштерна в нарушении субординации, неподчинению человеку, которому поручена руководящая миссия Императором Александром I.  Резанов грозил Крузенштерну арестом, кандалами и чуть ли не эшафотом.

И здесь нужно отдать должное Крузенштерну, который проявил себя дипломатом: предложил принять оружие в знак покорности и сложить с себя полномочия командора кругосветного плаванья, понимая, что это сразу отрезвит камергера.
Иван Федорович Крузенштерн так писал об этом в прошении в торговую компанию: ….«ежели бы угодно было Главному Правлению лишить меня команды всей Експедиции, то… быв подчинен Резанову, полезным быть не могу, бесполезным быть не хочу».

В другом письме Крузенштерн так описывает конфликт: «Его превосходительство господин Резанов в присутствии Областного коменданта и более 10-ти офицеров назвал меня бунтовщиком, разбойником, казнь определил мне на ешафоте, другим угрожал вечною ссылкою в Камчатку. Признаюсь, я боялся. Как бы Государь не был справедлив, но будучи от него в 13 000-х верстах, — всего от г. Резанова ожидать мог, ежели бы и Областной Командир взял сторону его. Но нет, сие не есть правило честнаго Кошелева, он не брал ни которую… После вышеупомянутых ругательств, которые повторить даже больно, отдавал я ему шпагу. Господин Резанов не принял ее. Я просил, чтобы сковать меня в железы и как он говорит, „яко криминального преступника" отослать для суда в С.-Петербург… .. Я письменно представлял ему, что уже такого рода люди, как назвал он меня, — государевым кораблем командовать не могут. Он ничего слышать не хотел… но когда и Областной комендант пред ставил ему, что мое требование справедливо, и что я должен быть сменен, тогда переменилась сцена. Он пожелал со мной мириться и идти в Японию…Сначала с презрением отвергнул я предложение его; но, сообразив обстоятельства, согласился… Экспедиция сия есть первое предприятие сего рода Россиян; должна-ли бы она рушиться от несогласия двух частных лиц?.. Пусть виноват кто бы такой из нас не был, но вина обратилась бы на лицо всей России. И так, имев сии побудительные причины, и имея свидетелем ко всему произошедшему его превосходительства Павла Ивановича (Кошелева), хотя против чувств моих, согласился помириться; но с тем, чтоб он при всех просил у меня прощения, чтоб в оправдание мое испросил у Государя прощение, что обнес меня невинно.

 Я должен был требовать сего, ибо обида сия касалась не до одного меня, а пала на лицо всех офицеров и к безчестию флага, под которым имеем честь служить. Резанов был на все согласен, даже просил меня написать все, что только мне угодно: он все подпишет. Конечно, он знал сердце мое, он знал, что я не возьму того письменно, в чем он клялся в присутствии многих своей честью. На сих условиях я помирился…».

 «…Пусть иcследовают наше дело по собственным доносам Его Превосходительства, которые, я уповаю, подобны его словам и приводят, конечно, всякого в ужас, но не думаю по одним поношениям, без всякого оправдания осудили меня, почему и не мучусь будущим, ибо уверен в правосудии законов моего отечества, хотя публичный суд для меня имеет нечто страшное, но вижу, что сие для оправдания моего необходимо. Мог ли я при отправлении своем из России ожидать, что по возвращении буду судим «яко криминальный преступник?»
 
Вот так переживал случившееся с ним морской офицер Иван Крузенштерн, совершенно не сведущий в интригах, а свято и доблестно исполнявший возложенный судьбой многотрудный подвиг кругосветного плавания.
Любопытно, что в рапорте от 16 августа Александру I, приведенного выше, Николай Резанов не словом не упомянул о  попытке арестовать и отстранить Ивана Крузенштерна, а напротив, отзывается о нем как об опытном и хорошо знающем дело капитане, стараясь скрыть конфликт.

В рапорте императору камергер Резанов пишет о планах посольской миссии, и об изменении её состава. Пространно излагает свои намерения по посещению Русской Америки и подробно описывает свой обратный путь в Россию через Камчатку сухопутным маршрутом для изучения богатой природы и жителей полуострова.
 Николай Резанов описывает Малкинские термальные источники, которые он приказал теперь именовать Александровскими в честь Его Императорского Величества, и другие природные щедроты камчатского края, излагает целесообразность переноса столичной резиденции камчатского коменданта в Петропавловскую гавань.

В своих же записках камергер, стараясь показать себя в более выгодном свете, пишет, что великодушно простил офицеров и Крузенштерна только после того, как те дружно пришли к нему при парадной форме и искренне извинялись перед ним.
Но в записках других участников конфликта ход событий описывается иначе.
Ситуация складывалась так, что если бы камергер Резанов не постарался сгладить развязанный  им конфликт, а обиженный отправился в Петербург искать защиты в столице, отказавшись от посольства в Японию, предстал бы перед императором не выполнившим и доли возложенных на него поручений.

Что же касательно позиции Крузенштерна, то при поддержке генерала Кошелева, он бы вероятно продолжил плавание. Ведь для этого у него были все основания и воля исполнить порученное.
В такой ситуации камергеру Резанову ничего не оставалось, как спешно мириться с Иваном Крузенштерном, забыв на время о своих претензиях на необоснованное лидерство и славу.

Как засвидетельствовал Герман Левенштерн, именно коменданту Камчатки все были обязаны исправлением скандальной ситуации, что особо подчеркивал Иван Федорович Крузенштерн:

«У Крузенштерна была идея поместить портрет Кошелева перед своими письмами, если их разрешат ему издать. Потому что без Кошелева ничего не вышло бы с поездкой в Японию. Наше путешествие закончилось бы с прибытием на Камчатку».
Стоит и нам поблагодарить Павла Ивановича Кошелева за то, что смог он, разумно разрешив конфликт, оставить возможность для завершения первого кругосветного плавания российских моряков.