Доброжелатель. Часть 7. Глава 7. Поиски героя

Глава 7
Поиски героя

В том телефонном разговоре Красовский, едва не крича, умолял срочно найти Петра Петровича Карсавина – уже появился состоятельный покупатель рукописи Баратынского, но только если подтвердится ее подлинность. Этому человеку в качестве эксперта порекомендовали русского профессора из Колумбийского университета Петра Карсавина. И Красовский просит его найти, покупатель предлагает прекрасные деньги: он, Красовский, намекнул, что есть и другие рукописи у владельца – Геннадия Охлопкова, Геня попросил перезвонить через час, и, посоветовавшись с Катей, перезвонил сам.
Он предложил в следующем номере опубликовать письма к Достоевскому, причем в рецензии высказать идею, что (возможно), это и сам Достоевский, известный литературный мистификатор, писал эти письма в студенческие годы, лишь представляя свою будущую славу, известность и, таким образом, разыгрывая возможных гипотетических исследователей его раннего творчества…
А когда шум по поводу этих публикаций совсем разрастется и появятся еще покупатели, можно будет повысить указанные первоначально суммы. Пока будут длиться шумиха и торги, они будут искать Карсавина, но пусть и сам Красовский по своим журналистским каналам разузнает, потому как ему, Гене, известно, что вроде Петр собирался в Россию по каким-то научным (тут он соврал, чтобы не терять Красовского, что Карсавин скоро должен вернуться) интересам.
На следующий день Красовский перезвонил и доложил, что «Достоевского» они опубликуют через неделю – к пушкинской дате, а вот с Карсавиным, кажется, загвоздка. По непроверенным данным он, действительно, в России. И даже арестован за какое-то то ли убийство, то ли покушение на убийство. Его делом уже занимаются в американском посольстве в Москве. И если там что-то серьезное, придется искать другого эксперта. Но покупатель уперся, сумму после второй публикации за подлинники готов утроить, но только вслед за независимой и им же оплаченной экспертизой. А для такой экспертизы ему нужен известный и независимый филолог-специалист по XIX веку.
И теперь Катя и Геня сидели и обсуждали, что делать, если Петра не найдут или он не вернется из России.
Более всего Геню мучило даже не то, что он уже втянулся в обман и теперь не понятно, как вывернуться. Но что его ближайший друг, быть может, сидит в тюрьме, а он с бывшей любовницей его друга обсуждает не то, как поднимать шум – спасать Карсавина, требовать адвокатов, а то, как найти, если Петьку не выпустят, другого эксперта. Неужели для него уже деньги стали значить больше, чем дружба?
  Что ты, Геночка, сомневаешься? Ведь когда Петр всех подставлял   и тебя, и Ксюшу (она мне рассказывала), и многих других, он за вашу дружбу не переживал, и когда со мной жил – о тебе не думал, зная, что ты меня любишь, а когда меня бросал, уже обо мне не думал, зная, что я его любила.
Так что он, в некотором смысле, расплачивается за свои прошлые грехи, для того, видать, в Россию и поехал.
Геня несогласно мотнул головой:
  Знаешь, я все больше сомневаюсь в той истории, Петр утверждает (он мне тогда, при нашей первой встрече, когда мы напились как зюзики, божился, что это так), Катя гладила Геню по руке – Геночка, ты же сам говорил, что видел, когда тебя по органам таскали – они показывали – бумагу, где о тебе написано, обо мне, о Ксюше – и подпись Петьки стоит, и что когда ты тогда спросил у него – не он ли настучал, он просто молча повернулся и ушел. А через некоторое время уехал из страны. Сам же говорил, – Катя поцеловала Геню в лоб, ласково, долго.
Геня застыл, зажмурился, но через минуту продолжил: «Кать, а почему я тогда поверил гэбистам, а не лучшему другу, и ты поверила, и Ксеня, что, разве подпись нельзя было подделать, разве Петр обязан был перед нами, теми, кто должен был ему верить – оправдываться? Ведь если он никого не выдавал, то получается, это мы все его предали тогда, поверив в его предательство?»
– И, Геня, ты веришь сам, что говоришь? Что Петра, который ни на кого не настучал тогда – легко выпустили из Союза, тогда, когда все только мечтали о бегстве и сидели на чемоданах стройными шеренгами, что его не посадили за распространение книг…
– Но ведь книги печатал не он, и ни слова не сказал о том, кто и зачем!
– Зачем же он говорил, что мы эти книги вместе читали?
– Он утверждает, что не говорил.
Нас тогда поставили перед выбором – кому верить, нашему другу или системе и памяти. И мы выбрали систему, мы решили, что все, кто туда попадает – ломаются, и потому Петр, раз его выпустили, тоже сломался и нас выдал. Тут и нас подергали и всем ткнули под нос его показания.
Мы и поверили им.
А вдруг они того и хотели – заставить нас поверить, то есть нас всех сделать соучастниками своей лжи? Ведь тут обоюдоостро – Петр предал нас или мы предали его?
– Но как он попал так свободно в США, как сделал так легко карьеру здесь?
– Вот тут вопрос, Катюша, но когда мы его задаем так, мы становимся как бы гебистами сами – мы считаем, что нельзя быть просто талантливым или просто честным: друзей не выдать   и при этом выжить и сделать карьеру.
Но ведь если так думать – то и мы с тобой тоже, может, сотрудники КГБ? Ведь на Петра тогда кто-то вывел, но он никого из нас не подозревал и вообще отказался говорить на эту тему, хотя сказал мне, что догадывается, кто это сделал. Но как я не пытал его – он мне не ответил. Сказал, что сам разберется, а потом исчез из Нью-Йорка. А потом объявился в Москве. А потом вот эта странная информация о его аресте и смерти какого-то сотрудника органов, в котором его то ли обвиняют, то ли подозревают, что он соучастник. 
– А я тебе скажу, что он просто сбежал от нас – ему стыдно стало, когда он понял, что не может своего предательства забыть. И снова нас видеть – это видеть зеркало, в котором написано: «Ты предал друга и любимую. Ты – подлец!»
Может, ты еще и Ксюше позвонишь спросить – не к ней ли вернулся твой верный друг?
Геня замолчал, потому что ответить ему было нечего. Но вдруг он понял, что если надо, если Петру понадобится – он кому угодно позвонит, и куда угодно пойдет, потому что здесь, в том разговоре, безумном и пьяном на университетской вечеринке ему показалось, что Петр не виноват. И больше судить друга он отказывается. Потому что ему самому стоит подумать, как дальше жить и что делать с его новым местом в жизни – будто жирным карандашом поставленной в центре пустого белого листа точке – точке владельца. И готов ли он владеть, хоть рукописями, хоть деньгами, хоть Катей. Или они будут владеть им.
И еще он подумал, что бегство Петра – это и есть бегство от зависимости: вины, страдания, обиды – к новой и чистой ясности ответа. Но где этот ответ, – Геня не знал.