3. Водомер. Страшная женщина

      Сюда, в соседнюю с тетей Мэри, квартиру я любил заходить. Здесь мне не только сразу отдавали деньги за воду - хозяйка, тетя Женя, всегда норовила угостить меня чем-нибудь вкусным. Она нигде не работала, Евгения Ивановна, жена директора винного завода, того, что находился за Верийским мостом, в самом начале подъема Элбакидзе.               
      Пока я ел пирожок, или пышку, тетя Женя расспрашивала меня - как себя чувствует бабушка, много ли у нее работы, кто к нам приходит в гости? Я отвечал охотно - уходить из жарко натопленной застекленной галереи, где стояла раскаленная чугунная печь, не хотелось. Интересно было смотреть, как открывает тетя Женя откидную дверцу,  расположенную почему-то не сбоку, а сверху, как вырываются на мгновение языки пламени и исчезает в квадратном отверстии одно полено, другое, третье...               
      Бабушке не нравились эти мои посиделки у соседки. Чем именно, она мне не говорила, но однажды я услышал, как она сказала маме об Евгении Ивановне, вполголоса: "Страшная женщина!".               
      Я не мог понять - почему?! Тетя Женя была полной и улыбчивой, никогда ни с кем не скандалила - не в пример некоторым другим соседкам. Правда, улыбка ее была приторной и какой-то... пытливой?               
      Да, я стал понимать потом, что как раз это настораживало бабушку - эти вопросы, вопросы, о которых я рассказывал,  когда  интересовались,  что это я так долго делал у соседей?               
      Бабушка шила.  Надев очки, наметывала белыми нитками, строчила, обшивала.  Машин с оверлоком тогда не было,  и бабушка обшивала швы вручную так ловко,  что готовую вещь нельзя было отличить от фабричной.  Вернее, отличие было - бабушкины платья, костюмы и юбки сидели прекрасно и шились на конкретного заказчика,  вернее заказчицу - мужчин среди бабушкиных клиентов не было.               
      Евгения Ивановна тоже заказывала наряды бабушке. Но шить на нее было трудно : бочкообразная, она хотела, чтобы одежда скрывала недостатки ее фигуры.  Носила только черное  и все равно почти всегда бывала недовольна результатом: сделать ее изящнее не могло даже  бабушкино искусство.               
      А еще она всячески старалась сбить цену на заказ.  Бабушка смотрела грустно,  но соглашалась -  как не уступить соседке?  Тем более, что та говорит, вроде участливо:               
      - Вы же сами понимаете, дорогая,  Вы шьете без патента... Нет, мы, конечно, никогда никому об этом не говорим, но и Вы должны идти нам навстречу...               
      Помню бабушкины исколотые иголками пальцы.  Слезящиеся от усталости глаза.  Ноги - щиколотки, похожие на толстые колодки розового цвета: бабушка, сердечница, шила, не щадя здоровья,  шила, чтобы прокормить меня,  мою маму-студентку,  мужа-инвалида.  И каждый раз, когда речь заходила о цене, уступала Евгении Ивановне - получить патент у нее, вдовы "врага народа", не получалось,  и любой донос мог оставить нас вовсе нищими.