Неанд. Певчий Гад. Огнь. Тени страшного

                Огнь

Препустейшая дрянь пришла в похмельную башку кому-то из «синяков», и спросили Великого, уже взошедшего на кафедру знаменитой пивной: как он пишет, как создаёт свои замечательные произведения? Расхохотался счастливый. И рассказал про знаменитого акына Джамбула, которому задали однажды, на склоне лет, тот же самый вопрос.
«Старец долго отбивался от журналистов, искренне не понимал, чего от него хотят эти странные городские прилипалы.
Когда толмач всё-таки сумел донести суть вопроса до седой, почти столетней головы акына,  Джамбул, хохоча, просто ткнул пальцем в поэта Павла Кузнецова, которого назначили в самой Москве быть личным, неотлучным от старца переводчиком:

– «Это он, Пашка, – пишет, а я – пою. Как?
А так:
степь вижу – степь пою, горы вижу – горы пою.

***
Эту чеканную формулу золотом бы высечь на мраморе! Впрочем, сталинские идеологи практически это и сделали – внедрили в учебники. И даже назвали старого акына степным Гомером…»

***
Великий задумался… потом отхлебнул из кружки пиво, уже терявшее белоснежную накипь, катастрофически теплевшее в дымной испарине пивняка, эвристически вскинул правую руку (на левой качалась недопитая кружка) и, посверкивая взорлившими вдруг очами, восхищённо прохрипел на весь алчущий зал:

«А ведь умны были, черти! И сравнение какое нашли! Гомер – величественен. Не  умничал, не морализировал. Просто пел, именно пел. Пел всё то, что и составляло Жизнь с её богами, героями, царями, победителями и побеждёнными.
Победил? Значит, прав. Нечего рассусоливать. Победителя вижу – победителя пою. Красавицу вижу – красавицу пою. Это не голое фиксирование факта, это Гимн Жизни – такой, какая есть. И – ничего более…
Баснословная слепота Гомера не в счёт. Всё видел. И лучше других.
А то придумали тоже – «Тема», «Композиция», «Фабула»… какая, на фиг, фабула?
Степь вижу – степь пою, идиота  вижу… почешу репу, идиота пою.
Минчернзайнера вижу… уста немотствуют…»

***
А потом полуголая пьянь, в распаренной духоте пивняка размахивая жёлтыми сиськами в лиловых прожильях, затмеваемых янтарною кружкой, словно бы дополняя умный вопрос и ещё более умный ответ, спросила кокетливо:
– «А что Вам, мусью гроссмэйстер, снилось?..»
Ответил вежливо и раздумчиво:
– «Снились дыни… жёлтые дыни…которые двигаются и разговаривают. Сказали мне про себя:
«Мы – редкий сорт…»

***
Отрывочки, разбросанные по всему «архиву» – по груде совершенно разномастных бумаг, найденных после ухода Великого там, сям.
Что-то отдали собутыльники, случайные, но доброжелательные знакомцы, узнавшие, что я предпринимаю спорадические попытки восстановления жизни и творчества малоизвестного миру Поэта и Гражданина. Да, именно так, с большой буквы!
Здесь, а не где-нибудь, здесь, в «архиве» укоренилась его чистая суть, с идиотическим постоянством размываемая  безобразной судьбой и грязным винищем, узилищами и бездомьем.
Более всего бумаг найдено в подвале сейсмостанции, где прошли самые, пожалуй, благополучные и плодотворные годы. Вот, собирается подборочка «литературных» набросков, которые сам он обозначил так – «Штудии»:

«…идти, рваться вперёд – бессмысленно? Или есть смысл… но где? А вот где:  в толчее, в давке, в горящем госпитале, среди калек, обрубков, культей – рвись и не думай «зачем?», рвись и всё! Тебя Подберут Первым!
Первым подберут хотя бы потому, что ты дальше всех отполз от эпицентра огня по ко¬ридору (к примеру, больничному коридору). Кто-то проходил мимо и увидел тебя первого, и помог. Пожарники, спасатели, опять же, первым подберут тебя.  Ты полз,  рвался, пока другие рефлексировали или просто ленились, осознав «бессмысленность»  усилий. Вот до этих-то доберутся в последнюю очередь, если вообще доберутся. А тебя подберут первым. Потому ползи, не задумывайся.
Так нищему, отбившему для себя местечко в начале торговой улицы, подадут больше, чем следующим за ним. Так у первого продавца в рыночном ряду разберут товар скорее, чем у последнего, или даже среднего торговца (при равном качестве товара, разумеется).
Некра¬сивый ракурс, понятно. Но и он годится, ког¬да очень уж затошнит при виде рефлексирующей интеллигенции: «А зачем? А есть ли во всём этом смысл»?.. Да есть он, есть смысл, олухи! Жизнь умнее. Да и последний торгаш умнее, кажется…»

***
«…пожар внутри или снаружи – всегда наготове. Может глодать изнутри, как  порча, наведённая оборотнем, а  может снаружи. Особенно, когда огонь долго был затомлён, заперт внутри – жар выметнется, неизбежно выметнется наружу.
А вообще-то, по серьёзному счёту… внешний пожар, внутренний пожар – какая, на фиг, разница? Огнь...»

   
***
«…бессмысленна тьма. Бессмыслен свет. Осмыслено – всё.  Тьмой изукрашены – корни. Огнём – ствол. Цветёт – крона. Крона царица, ей нет дела до роющихся внизу кормилищ. Крона царит.
Ежесезонное торжество царствования.
Торжество до полной гибели ствола и корней. Тогда крона окончательно опадает, спускается в недра, и «царит» уже там, невидимая в узилище корней, перегноя…»

***


Из папки «Г…но»»:


«…как инвалюта от инвалида,
А пара пива от пивовара,
Как терракота от таракана,
А катаракта от каракурта,
Как гонорея от геморроя,
А от пилота полёт болида
Мы отличимы, и мы отчалим,
И мы отчаливаем на кулички,
От дома отча к чертям собачьим,
К волчцам колючим – мырчим и вячем,
Мяучим, крячем, фырчим, пророчим,
Корячим птичей, мрачей… а  впрочем,
Чего бурчим? Для чего маячим?
Никто не знает чего портачим,
Санскриль, сакраль, озарель морочим,
Латыль порочим, жалезо мучим,
Ляминий учим латать парады...
А во-он – летательные аппараты
Под парапеты авиалиний
Завиливают, как в исход летальный…
Отлив винта ли? Иллюминация?
О, левитация Лилиенталя!
О, эволюция галлюцинаций!..
Не лепо ль, братцы, и ны потщиться,
Аще простреться в иные святцы,
В люминисцентный прострел плаценты?..
О, навигация гиперпростраций!..
О, голубиция люминисценций!..»

***
И тут же добавил, точно прокомментировал перл из папки» Г…но»:

 «Выпил. Много. Глянул в зеркало. Какой?
Деструктивный. Асоциальный. Асимметричный...»

***
Вздыхал непритворно Великий, поглядывая в мутное зеркало подвала, и всё завывал своё, всё более любимое (и, увы, правдивое) с годами:

«…золотые кудри стали серебряными.
Девальвация времени…
Девальвация времен…»

***
Странный отрывочек. Неясно откуда. Из детских видений, наверно:

«…бежевые слоны шуршали в жёлтых листьях, в крохотных, почти игрушечных чащах. Было страшно, что они их разрушат, словно кукольные домики, эти осенние хрупкие чащи. Но нет, – шуршали, сквозили, как тени в детстве, отброшенные от огня…»

               
                Тени страшного

…отброшенные от огня детства тени завивались в сердце, как языки чёрного пламени, огня без накала. Мучили Великого всю его жизнь. Только вначале они были нестрашные, мягкие, почти ласковые… даже убаюкивали, бывало, перед сном, особенно в ранние годы. Позже вошли в накал, стали по-настоящему страшными. Это уже были не просто тени, они проявили, как на выдержанном негативе, картины страшного прошлого – там, в пред-жизни… и всё вились, и всё рисовали  новое, позабытое в этой жизни…

***
Страшное увязывалось в сознании у Великого с изначалом, с запутанным  клубком первопричин. И он пытался распутать.

***
                Отрывки чего-то. Записочки на клочках:

«…скрипящий на сыром ветру железный фонарь освещает узкую полоску. И ничего боле. Но и в этой пограничной полоске просматривается причина…»

***
«…причина… первопричина… чего? Первограница пола, войн, битв.
Граница хитрая – по изгибам змеящихся судорог блуда.
…блуд, блуд, блуд – вот что увидел Он, и отшатнулся. До созревания твари во времени, когда иссохнет лоно, не озарённое ритмом, иссякнет семя, не увлажнённое нежностью, уляжется  чад пустопорожних выбросов, иссякнет высвист пустот, завывание бешеных скважин; не станет нужды в тёмной притче – языке  рабов, мытарей блуда. Человек расслышит Имя, явленное прямым Словом. Прочищенным Словом. А ныне?
Ныне живы обломками Слова – трубчатого, засорённого. Первоначальные значения просматриваются трудно. Ослаблена Связь, забиты каналы…»

***
Плакал Великий, вспоминая детство, плакал… даже по разводам на клочках рукописей иногда видно – плакал... и мешал горючие с вином, и плакал… а всё твердил своё неуклонное, беспощадное:

«…как она зачаровывала, предвечерняя тишина детства, где рассказывали друг другу страшные сказки, жуткие истории! Кто страшнее загнёт, тот и главный, то есть – в авторитете.
Как они завораживали и мучили, страшные детские игры! Жмурки, прятки, кондалы… другие, полузабытые, а то и вовсе забытые. Древние жестокие игры. В их  подоснове – дегенерировавшие заклинания и ритуалы, бывшие когда-то обычаями и  верованиями взрослых. Со временем отошли к детям.
Овечьи ужасы детской, скукоженной, запуганной всеми страхами мира души всё чаще и чаще проступают из баснословного былого, гнездящегося в душе, так и не осознанного, не осветлённого разумом. Не обезвреженного светом…
Или сила ужаса шла  изначально, и осталась в душе навеки, как незапамятные мамкины песни, страшные песни на ночь? Чем сильнее напугаешь, тем скорее заснёт «проклятущее» дитя…»

***
«… ты не смерть ли моя?
Ты не съешь ли меня?..
…………………………..
… по лесам я брожу,
Каждой смертью дрожу,
Мне к обеду сто лет,
А обеда всё нет…
…………………..
Да, я смерть твоя!
Да, я съем тебя!..»

***
«Тени «страшного» прошлого – детства, запуганного няньками, бабками, мамками…   
Там всюду речь о здешнем и загробном мирах, не всегда ясно прочитываемая. Но сама жестокость, непререкаемость ритуальных законов и действ говорит за себя.
Там ломают и поворачивают внутрь глазницы, дабы увидеть прямоглядевшему иной, оборотный мир.
Там растут под  деревом груди с молоком.
Там гадают на печени.
Там рёбра открывают, как люк.
Там человек ничего особенного не стоит, как не стоит почти ничего медицинский подопытный, вынутый откуда-то из мертвецкой…
Игры магические и потому, наверно, жестокие. Тут не забава, но речь о пересотворении человека, то есть, в некотором роде, о хирургической операции, а не просто детских развлечениях. Это – зёрна с жуковинами ужаса, разворачивающиеся в земле, это – пружины, распрямляющиеся во всю последующую жизнь человека на земле.
Они раскручиваются во всю свою скрытую мощь, а потом – бьют, бьют, бьют… бьют беспощадно, нередко в спину уходящему, решившему выйти из Игры…
Каждый «звероящер» моего  поколения в «новой  реальности» помнит те детские подлости в играх: чуть дал слабину, попросил пощады, ушёл, ретировался, – в спину полетят камни. Хорошо, когда небольшие…»

***
                Дополнение к «детскому». Как ни дико, из папки «Г…но»

«В нежной виногpадине сидят чёpные зеpна.
Итак,
Очень чёpные, тихие зеpна.
А потом?
А потом из пpозpачной осенней кpоны вылетают гpоздья воpон...
Ну, кого тут судить?
Размышляя и вглядываясь упоpно,
Я pазмыслил, потом pазглядел
Хоpошо подслащённый изъян и уpон. –
А не больно ли жаляща здесь
(Точно соты в огне)
Безобидная сласть, обольстительность миpа?
А не шибко ли сыт и медов независимый высвист пустот,
Чтоб не ахнуть – а мы тут пpи чём?
Может быть, мы отозваны с пиpа
(Стой, кто там!), и затеяна с нами игpа
(Руки ввеpх!), чтоб отвлечь нас, дуpных,
(Кто идёт?!.)

Кто идёт, тот идёт.

Я не знаю, не знаю... я только смотpю в сеpдцевину,
В огнеплод – сквозь завой жуковинок зеpнистых,
Чеpнеющих на сеpебpе,
В полунаклоны причин, виновато свивающихся,
Скрадывающихся в пружину,
И удары их в спину – вразброс –
Как щебёнкой в подлючей игре…»

***
                И ещё пара добавочек:

           « … слепые, но уже подлые котята, дети, изначально несущие в сердце Битву, бьющиеся с самого детства за всё – за ведёрко в песочнице, за девочку в классе, за хорошее место на кладбище...»

***
«…а может быть, слепыми рождаются те, кому перед смертью не закрыли глаза? Вот, запорошило до слепоты. Запорошило…»