Такая единственная и неповторимая...

          Больничный лифт, как в песне Розенбаума, послушно отмерял этажи... До седьмого этажа, на котором находилась операционная, оставалось всего пять... четыре... три...
          Всю дорогу, держа ее за руку, молодая медсестра - казашка, знавшая о ее нерусском происхождении, тихо, но уверенно твердила:

- Ко'ркма! Ко'ркма!  Ко'ркма!*

          А девушке казалось, что она - овечка на заклание. И ничего не поделаешь в этой ситуации. Вердикт оглашен: «Операция неизбежна!». Согласие дано. Бумаги подписаны. Через какое-то время она полностью отдаст права на свою жизнь, единственную и неповторимую, в руки хирургам. И уже ничего не сможет решать сама, что для нее было не свойственно последние годы. «Это каким же сильным человеком надо быть, чтобы взять на себя ответственность за чужую жизнь?!» - думала она.  - «Я бы не смогла! Говорят, что во время операции хирурги даже в весе теряют...»

          В свое время она не стала поступать в медицинский только из-за того, что там режут живых лягушек. И даже любовь к отцу, который мечтал, чтобы она стала нейрохирургом, не могла преодолеть эту жалость.

          Стояла осень, и в лифте было зябко. Но не по этой причине все внутри нее дрожало и ежилось. Нагая, в одной простыне и тапочках, она чувствовала себя жалкой и беззащитной.
          Мысли метались так стремительно и бессвязно, что она едва успевала понимать, о чем думала: «Страшно-то как. Даже крестик заставили снять и оставить в палате... И как оно все сложится теперь? Вчера, поистине, был настоящий день откровений. Кто бы мог подумать?».

          Ее сожитель - парень, моложе на пять лет, с которым они жили последние три года, приходил навестить. На низкой деревянной лавочке небольшого больничного двора состоится разговор, который ошеломит ее и заставит разочароваться в любимом, на тот момент, человеке.
 
- Знаешь, Володя, мне сказали, что после операции, я, возможно, не смогу больше иметь детей. Но если так случится, мы же можем взять ребенка из детского дома?! Маленького... Вырастим его, как своего...  Как ты думаешь?
- Из детского дома? Зачем? Я и сам могу себе ребенка сделать!
- Говорю же тебе, что я, возможно...
- А причем здесь ты?!

          И тут она поймет, что, несмотря на сожительство, по-прежнему оставалась одинокой. Она больше ничего не сможет сказать. А он, докурив сигарету, сухо попрощается и поспешит на автобусную остановку.
Они еще не знали, как он будет ползать на коленях по всему дому за ней, молча собирающей вещи, умоляя остаться. А затем, больше года, будет со слезами уговаривать ее вернуться, подстерегая, где только можно. Не знали, что она сможет-таки решиться и вырвет его из своей жизни, удержавшись от соблазна сменить одиночество на совместное сосуществование.

          Внутри была даже не обида, а какая-то нелепая пустота.
         
          Мысли продолжали хаотично носиться, как молекулы нагретого газа. Одна из них  зацепилась ненадолго, но смогла согреть и заставила прослезиться от умиления: «Братишка! Мой дорогой братишка. Он как мог был рядом до последнего! Да он бы сам вместо меня отправился, наверно,  если бы мог!»
         
          Две недели брат ездил к ней и привозил все, что нужно, включая дорогостоящие лекарства, которые ей вливали в большом количестве, внутривенно. Когда он узнал о предстоящей операции, часа два провел рядом с сестрой, вспоминая их детство. Говоря о родителях, с которыми они оба давно не виделись, так как уехали жить в Россию. О том, как сложились их судьбы. А ночью, после закрытия больницы, когда вовсю шли подготовительные процедуры, она снова услышала родной голос. Выглянув в окно из своей палаты на втором этаже, вглядываясь в темноту, она с трудом различила силуэт братишки, державшего в руках большой арбуз.

- Я знаю, что тебе есть нельзя... Но арбуз же можно! Он же - не еда, а все равно, что вода.
- А как же я его заберу?!
- Простыни свяжи и спусти! - говорил он громким шепотом.

          Операция "Ы" по секретному поднятию арбуза на второй этаж прошла успешно. Ощущение, что она не одна, что рядом родной человек, здесь и сейчас, вызывало щенячий восторг! Это отвлекло от грустных мыслей и от страха. В палате все девушки с удовольствием полакомились "добычей". Остатки спелой ягоды унесли в холодильник. Там она испортилась через несколько дней и была выброшена нянечкой, так как никто не решился взять ни кусочка без спросу.

          Тем временем лифт довез своих пассажирок до места и тихо отворился.
На обтянутой оранжевой клеенкой кушетке сидеть было еще холоднее, чем стоять в лифте. Анестезиолог провел теплыми пальцами вдоль синей от многочисленных капельниц руки и остановился, прощупывая пульс.

- А сердечко-то в пятках уже?! - произнес он наигранно-жалобным тоном. - Это где же такие садисты работают? Вас что же, пытали?
- Угу! На втором этаже. Две недели! - смущаясь, поддержала шутку девушка.

          Простынь упрямо сползала, и смириться с тем, что сидишь в таком виде рядом с чужим мужчиной (хоть и врачом), было трудно. Складывалось ощущение, что простынь почти прозрачная или ее вообще нет.   
- Не надо бояться, все будет хорошо, - сказал врач бархатным голосом.

          Пока две женщины - хирурги «наряжались» перед предстоящей работой, девушка успела поговорить и с ними.
- А может меня не надо резать?
- Не резать, а оперировать! - поправила ее одна из врачей.
- А можно тогда не все удалять? Только вы мне сделайте красивый надрез. У меня муж молодой. И он в семье - единственный продолжатель рода. Нам надо, чтобы ребенок был, - трещала она, как пулемет, как будто боялась не успеть обо всем договориться до наркоза.

- Вы в обратном порядке считать умеете? - услышала она спокойный голос анестезиолога, который впервые за много дней, легко попал в ее измученную иглами вену.

- Оставим все, что можно еще вылечить! - донесся голос хирурга, когда девушка уже начала проваливаться в глубокий сон под звуки собственного отсчета.

          Первый проблеск сознания: люди в белых колпаках, перчатках и масках, склонившись со всех четырех сторон, раскладывали ее голову и мозг, как  кубик Рубика. Она смотрела на то, что они делают, и не могла вымолвить ни слова. Ей было страшно до истерики, но почему-то не больно. Врачи что-то говорили, но упорно не замечали ее беспокойства. Она сдалась и провалилась в какую-то темноту.
          Второе пробуждение было более осознанным. В горле торчала какая-то трубка и ужасно мешала самостоятельно дышать. Набрать воздух через ноздри или рот не представлялось возможным. Руки были раскинуты и привязаны, ноги, по ощущениям, тоже. Голову приподнять было трудно, но глазами она нашла каких-то людей. Одна, по-видимому, была медсестра или нянечка. А второй, наверно, был врач.

- Как она?
- Да не очнулась еще.

          В голову пришла подкупающая своей оригинальностью мысль: надо подать какой-то знак, о своем пробуждении. Но какой, если она не то, что крикнуть, дышать могла с трудом.

- Пойду тогда, покурю пока, - спокойно сказал врач и подался в сторону двери...

          Девушка с ужасом смотрела вслед уходящему врачу, параллельно приспосабливаясь дышать с трубкой в горле. Как Робинзон смотрел бы вслед уходящему и не заметившему его кораблю. Очень сильно приходилось подавлять приступы тошноты. Но ей удалось взять это под контроль.

          В голове, как последняя соломинка, промелькнула мысль: «Медсестра! Как же ей дать знать?! Она еще так далеко... О! Слюни! Буду надувать пузыри. Они увидят пену изо рта и все поймут!»

          Девушка стала надувать пузыри из слюны. Но густой пены не получалось, и слюна стекала по щеке к уху... Врач вернулся и, обнаружив это, съязвил: - А слюней-то напускала!  - затем резко выдернул трубку из горла.
Пациентка сделала звучный и глубокий вдох, как вынырнувший пловец, и снова провалилась в темноту.

          Третье пробуждение: «Ну почему же, зачем же они все прыгают у меня на животе? Мне же больно и тяжело! Еще врачи называются... Как же мне сказать, чтобы их прогнали? Кажется, в этой комнате есть к кому обратиться. Но если я им про врачей скажу - они же примут меня за сумасшедшую... »

- Снимите, пожалуйста, у меня с живота эту тяжеленную гирю! - услышала она свой неузнаваемый, слабый голос.
- Какую гирю? - спросил мужской голос.
- Пятикилограммовую. Она мне дышать мешает! - продолжала она, размышляя про себя: «Только бы не догадались, что врачи прыгают...»
- Нет там у Вас никакой гири!

          «Устроили хоровод... Как на батуте... Вон они еще и за руки держатся... Держатся... Держаться»... - затихла мысль удаляющимся эхом.

          Из темного тумана проявилось изображение. Над лицом. Очень близко, откуда-то сверху из-под маски смотрели голубые мужские глаза. Внимательно смотрели и куда-то внутрь головы...
 «Ммм... В смотрелки играем?! Ну, давай посмотрим. Я тоже могу так пристально смотреть» - думала девушка. Полежав так недолго, игриво спросила:
- Что ж ты так смотришь-то на меня, голубоглазенький?!
- Оооо! У этой уже любовь поперла! - сказал голос из-под маски. -  Забирайте ее в палату!

И медсестры покатили очнувшуюся в лифт.

          После операции девушку на удивление быстро выписали. Через неделю. Но она еще долго помнила все, что происходило с нею и с теми, кто был рядом. Жизнь поделилась теперь на «До» и «После». Она так и не смогла больше иметь детей.
          С тех пор, проезжая на общественном транспорте мимо больницы, она стала всегда просить Господа облегчить страдания всем, кто сейчас за этими серыми стенами... И еще сделать так, чтобы не дрогнула рука хирурга, взявшего сейчас на себя это тяжелое бремя - ответственность за чужую жизнь, такую единственную и неповторимую...

Ко'ркма!* - Не бойся!