Посреди океана. Глава 33

Рождение каждого человека не случайность, а предопределённость.
Это только кажется, что нет никакой подготовительной работы свыше к появлению
человека на свет. Что вот, мол, нечаянно зародилась какая-то непонятная жизнь, затем
случайно там и тогда появилось вдруг какое-то непонятное существо. Непонятное существо
под названием человек. Но, как сказано, всем и этим тоже, располагает Бог. Человек
только лишь предполагает.
Располагает Он океаном душ, беспокойных, мятущихся, стремящихся к воплощению. Располагает кому, где, как и когда появиться на свет.

Папин отец, дед Инги, сразу после войны осел в Черновцах, которые он освобождал от фашистов, будучи советским солдатом. Там захотелось ему жить, тем более, что на
родине, находившейся три года под немецким оккупантом, было разрушено всё до
основания. Забрав семью, ютившуюся в какой-то землянке, дед переселился на Буковину.

Когда Инга ездила к ним в гости, запомнился большущий балкон на втором этаже, где
располагалась дедова квартира. Можно было, стоя на этом балконе, рвать ягоды белой
черешни, свисавшей ветвями с дерева, растущего во дворе.

Ингин папа, отслужив семь лет в армии, три года из которых были отданы Балтийскому
флоту подводником, поступил учиться в Черновицкий техникум железнодорожного
транспорта, поближе к родителям.
Уже учась в техникуме, он вернулся на родину, где женился на Ингиной маме, которую
знал с детства, так как её старший брат, призванный в армию в конце войны и погибший
за месяц до победы, был его лучшим другом.

Ингина мама, выйдя замуж, уехала с мужем в Черновцы. А с ними уехала в те края и
сама Инга, чья душа уже вознамерилась появиться на свет в этой семье.

Хозяйка, у которой они были расквартированы, отнеслась к ним настороженно,
жаловалась соседкам, мол, настоящие кацапы пожаловали, чистейшей воды.

Мама Инги устроилась на работу очень удачно. Директор железнодорожного ресторана,
где она работала счетоводом на родине, позвонил своему сослуживцу в Черновцы, тоже
воевавшему и освобождавшему от немцев их родной город. И тот взял её к себе на
работу, можно сказать по блату, а вместе с нею и Ингу, которая готовилась к
появлению на свет.
Папа учился, а они, работая, обеспечивали продуктами как свою семью, так и
квартирную хозяйку. Помогали с заготовкой дров, растапливали печь.

В общем, когда мама собралась уезжать назад, на родину, где должна была появиться
на свет Инга, хозяйка плакала и уговаривала остаться, обещая помогать ухаживать за
младенцем, как за родным дитем.
Но мама всё равно уехала, потому что, зачем Инге чужая бабушка, когда на родине
ждёт-не дождется родная.

Так Инга не родилась в Черновцах, хотя могла бы.
Но всё же провела там период подготовки к рождению на свет.
Так что, в какой-то степени, этот край всё равно ей был не чужой.
Она это чувствовала, когда приезжала туда. Правда, всего два раза.
Когда родители всем семейством ездили в гости к папиным старикам. Инге тогда было
шесть лет, а её сестре два годика.
А потом уже взрослыми, в прошлом году ездили с сетрой в гости к тётке, папиной
сестре, которая осталась жить в родительской квартире после их смерти.

Город Инге понравился. Он хотя и небольшой был, но какой-то родной. И люди все
какие-то свои. Молодые ребята не могли пройти или проехать мимо, пусть даже на
старом грузовике, чтобы не крикнуть вслед какой-нибудь комплимент.

А ещё Инга могла бы быть одесситкой. Потому что папу после учёбы распределили туда
работать машинистом. Он поехал было, но жилья для его семьи не нашлось, да ещё с
маленьким ребёнком. Предоставляли лишь койку в общежитии.
И он вернулся к себе на родину, к своей семье.
Можно сказать, благодаря Инге они не стали одесситами.

Правда, на работу папа очень долго не мог устроиться. Тогда было с этим строго: если
направили в Одессу, значит, езжай туда и работай. Никто не хотел рисковать и брать
человека, распределённого в другое место.
С большим трудом по великому блату папу Инги взял на работу мастером в цех директор
одного завода, который был пенсионного возраста и не побоялся рисковать.

В общем, судьба была Инге родиться там, где родилась, хотя и те места, где она могла
бы родиться, были ей не чужие.

Однажды она спросила у мамы:

- Почему в нашей семье только я внешне получилось нерусской какой-то?

Они с сестрой обе были похожи на отца, по крайней мере все так говорили, но между
собой почти что не были похожи. Если не считать чего-то неуловимо общего, всегда
имеющегося между родными людьми.
Как-то сёстры насобирали в себе родительские черты таким образом, что выглядели
абсолютно разными.

- Когда я тобой ходила, мне хозяйка говорила, ты смотри, старайся смотреть на людей,
которые тебе нравятся, на красивых людей. Тогда и ребёнок родится красивым. А там,
в Черновцах, на кого ни посмотрю, все нерусские, почти все молдаване, - ответила
мама. - А с сестрой твоей здесь ходила. У нас, наоборот, больше светловолосых и
круглолицых. Вот и насмотрелась.

Так что ничто в этой жизни не случайно.. Всё имеет своё значение, порой непонятное,
необъяснимое, неуловимое...

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Компот ещё не остыл. Налив в две кружки, Валерка поднял свою.

- Ну, будь здоров, - сказала я ему в шутку, поднимая свою, перед тем как выпить.

- Фий сэнэтос! - ответил он в тон моему пожеланию.

Я аж поперхнулась от удивления.

- Ты говоришь по-румынски?

- Разве? Я думал, что по-молдавски сказал, - пожал он плечами.

- Вообще, эти два языка похожи. Если румын с молдаванином заговорят, то поймут
друг друга, как городской житель деревенского. Азбука у них разная. У румынов
латиница, а у молдаван кириллица.

- А ты откуда это знаешь? Жила, что ли там? - спросил он.

- Нет, проездом была. Когда в Болгарию по турпутевке ездила, проехали на автобусе
всю Молдавию, всю Румынию. Завтракали в Кишиневе, обедали в Бырланде каком-то,
в Бухаресте останавливались на ночлег, ужинали и завтракали.

- Ну и как там еда?

- Приперли каждому такую штуку на длинной ноге, что-то среднее между плевательницей
и вазой, и вложили туда по огромной бутылке минералки. Я ещё подумала, зачем такую
здоровую? Одной такой можно полгруппы напоить, а они каждому. А потом, как их еду
попробовала, считай, побутылки сразу и выдула. У них еда вся такая жирная и перченая,
что ужас тихий.

- И какая она, Румыния?

- На полях пашут землю то ли на волах, то ли на буйволах, а не на тракторах. И чуть
ли не в национальных костюмах крестьяне ходят. Такие коротенькие жилетки мехом
во внутрь, а на головах вот такие длинные каракулевые шапки. Разьезжают на повозках,
запряженных в лошадок. А Бухарест, город очень красивый, архитектура такая
разнообразная. Но народ бедноватый. На автобус, где бы мы ни остановились, толпы
цыганят налетали. За руки хватают, ладошки тянут. Все, какие были сувениры, им
поотдавали, до Болгарии толком ничего не довезли. Заселили нас в гостиницу, похожую
на стариный замок. Внутри какие-то узкие винтовые лестницы. Меня с подружкой из
тургруппы поселили в мрачную комнату, на отшибе от всех остальных. Номер
шости шос, сказали. Шестьсот шесть, значит. Всё казалось, что привидение вот-вот
откуда-то из-за угла выползет, так там жутко было.

- А люди там какие?

- А что люди? Мы с ними толком не общались. Официанты в ресторанах, портье в
гостинице. И так, по улицам ходят.

Я вспомнила, как с этой подружкой из тургруппы захотели вырваться, хоть немного
пройтись по Бухаресту. Пока вся группа ждала своей очереди ужинать возле ресторана,
мы вдвоём помчались по ближайшей улице, залитой огнями и людьми.
Пока гуляли, нашу группу уже запустили ужинать и входную дверь закрыли.
И мы с подружкой остались стоять возле этой двери ждать, когда все поужинают и
выйдут на улицу.
И так все прохожие дико на нас смотрели.
Один идиот какой-то нетрезвый, но щегольски одетый, что-то сказал нам, наверное,
гадость какую-то и выпустил дым сигаретный изо рта прямо мне в лицо.
За прости-господи каких-нибудь принял.
А потом другой прохожий, с нечесаными рыжеватыми кудрями и выбитым передним
зубом, купил у стоявшей неподалеку бабки в чёрном платке с каким-то круглым решетом,
полным ландышей, один маленький букетик и, щербато улыбаясь, подарил его мне.
И дальше пошёл, насвистывая.
В общем, страна полная контрастов.
А от Бухареста с нами в автобусе ехала гидом очень красивая девушка по имени Мирелла,
которая хорошо говорила по-русски. Рассказывала про местность, которую мы проезжали,
а потом даже запела на своём языке красивую песню негромким проникновенным
голосом.

- Не, я в тех краях никогда не был, - сказал Валерка.

- А язык откуда знаешь?

- Да нет, не знаю я языка. Просто от Лёхи двум словам научился. Мы с ним в одной
каюте живём.

- С каким Лёхой? Ты разве не в камбузной каюте живёшь?

- Да нет. Я как жил с добытчиками, так и живу. Я ведь в рейс в дОбычу шёл. А тут
повар понадобился. Ну, ребята меня и уговорили. Иди давай, свой человек на камбузе
никогда не помешает. Вот, послушался на свою голову, - проворчал он.

К слову сказать, Валерка не был похож ни на повара, ни на добытчика.
Худой, роста выше среднего, с острыми локтями и коленками; с лица востроносый,
востроглазый. Взгляд его маленьких чёрных глазок быстрый, пронзительный. Он
напоминает какую-то птицу, вот только никак на ум не приходит какую.

- Что же это за Лёха такой? Кто ж у нас в дОбыче молдаванин? - задумчиво спросила
я скорее саму себя, чем Валерку, стараясь припомнить всех ребят из бригады Котова.

- Ну как же, ты что, Лёху не помнишь? - укоризненно воскликнул он.

- А! Это один из тех двоих, которые в начале рейса налысо постриглись, - догадалась
я. - Теперь они оба немного обросли, и я их более-менее уже различаю. Того, что
поздоровее, рыжеватого, Славиком зовут. А этот смуглый, черноволосый молчун,
значит, Лёха?

Валерка закивал головой, слегка нахмурившись, словно мысленно проверял правильность
названных мною примет.

- Черновцы. Оттуда он.

- Черновцы? Я была там два раза. Или три? Не знаю, считается, что была, если ещё
до рождения там находилась?

- Ты что, разве тоже оттуда родом?

- Нет. Но до рождения там проживала. Чуть было не родилась там. Да мама вовремя
уехала.

- А язык откуда знаешь?

- Да я не знаю его. Когда к тётке в прошлом году ездили с сестрой, нашла у неё
дома среди книг русско-молдавский разговорник и кое-какие слова запомнила. Так,
ерунду всякую. Но в Румынии пригодилось говорить спасибо-пожалуйста. Однако если Лёха
захочет с кем-нибудь поговорить на своём языке, пусть обращается. Может, вспомню
что-нибудь.

- Скажу. Не сомневайся, - заверил меня Валерка.

Возвращаясь в каюту, я вспомнила, как ездила с сестрой к тётке, как два одинаковых
характера наехали друг на друга.
У тётки был такой же непробиваемый характер, как у всех Соколовых.
Уверовав в свою правоту, тётка действовала напролом, как и мой папа, её младший
брат, не спрашивая ни у кого, нравится это или не нравится.
Она решила, что носить короткие платья очень плохо, и все платья, которые с собой
взяла моя четырнадцатилетная сестра, ночью, пока мы спали, были отпущены на всю
подвернутую длину.
Сестра, обнаружив поутру тёткину работу, молча села и, взяв в руки иголку с ниткой,
принялась заново укорачивать свои платья.
Следующей ночью тётка повторила тот же самый фокус.
И утром сестра молча воостанавливала свою длину.
Так они соревновались в своём упрямстве все две недели, которые мы гостили у тётки.

Со мной такого ей проделать не удалось, потому что у меня нашлось одно платье,
которое отпустить просто некуда было, в подвороте не было никакого запаса. Вот в
этом платье я всё время и ходила, остальные даже не вытаскивала из чемодана.

Вернувшись в каюту, я умылась и начала переодеваться к ужину, когда появилась
Анюта. Возбужденная, с сияющими глазами, преисполненная чувства собственного
превосходства. Оказывается, они с пекарем прыгали через скакалочку, а потом
фотографировались.

По спикеру объявили, что ужин будет накрыт в салоне для всей команды в целом.
Это означало, что я должна была обслуживать и комсостав, и матросов одновременно.

В ужин набегалась я капитально. Сразу все привалили разом. К тому же наших железных
тарелок на всех не хватало. А буфетчица своим фаянсом поделиться не рискнула.
Так что Анюте тоже в мойке повертеться пришлось.

Одними из последних пришли ужинать добытчики.

- Инга, это правда, что мне Валерка сказал? Ты хотела поговорить по-молдавски?  -
спросил Лёха.

- Я хотела? - удивилась я. - Я думала ты хотел.

Он смотрел недоверчиво, словно ждал, что я скажу, мол, да ладно, я пошутила.
Нервно передернув плечами, он попробовал улыбнуться, но улыбка не получилась.
Глаза его были полны напряженного ожидания.

- Ну, скажи мне что-нибудь на своём языке, - предложила я.

Но он недоверчиво молчал.

- Кум те кяма? - произнесла я первое, что пришло на ум.

- Как тебя зовут, - медленно перевёл он с таким удивлением, будто отказывался верить
собственным ушам или, по крайней мере, сомневался в том, что я сама могла знать
смысл произнесённого.

- Ну ты отвечай, а не переводи!

- Скажи ещё что-нибудь, - попросил он.

- Ку плэчере! - ответила я.

- С удовольствием! - снова перевёл Лёха.
Вид у него был, как у глухого, который внезапно что-то услышал.
Он смотрел на меня пристально-задумчиво-недоверчиво.

- Ертац-мэ, вэ рог, е тимпул сэ плеч.

- Простите, пожалуйста, мне пора идти! - с восторженным сиянием в глазах перевёл
Лёха.

- Да ты сам-то умеешь говорить? Что ты всё переводишь?

Я поспешила уйти, нужно было принести второго. Валерка уже взывал из раздаточного
окошечка.

А Лёха ещё какое-то время сидел, не шелохнувшись.
Вот не думала, что мои лингвистические познания могут на кого-то произвести такое
впечатление.
И надо признаться, что мне это нравилось.
Что ж, человек слаб, и производить впечатление он любит.
Тем более женщина, которая, как известно, совсем уж слабый пол. Потому что
произведение впечатления - её главное произведение.

После ужина Лёха снова пришёл в салон. Его сопровождал Вася-добытчик.
Оба были одеты в теплые свитера и в руках держали телогрейки, так как собрались
идти на выгрузку коробов.
Вася только улыбался добродушной, немножко застенчивой улыбкой и молчал,
добросовестно играя роль доброжелательного спутника при своём приятеле.

- Инга, откуда ты знаешь молдавский язык? - спросил Лёха.
Глаза его светились прямо-таки счастьем. И вообще, у него был вид именинника,
заваленного дорогими подарками.

- Да я не знаю его. Так, нахваталась немного, когда ездила к тётке в Черновцы.

Мы поговорили немного о Черновцах, о моих впечатлениях о городе.
И вскоре они ушли на работу в трюм.

А у меня перед глазами ещё какое-то время стояло его счастливое лицо.
До сих пор я почти не замечала этого человека. Первое время даже путала со Славиком,
другим добытчиком из бригады Котова, потому что они оба постриглись налысо.
Эти двое плюс сам тралмастер, три оголенных черепа в одной бригаде. Многовато.
Потом, конечно, я научилась их различать. И даже удивлялась, как могла путать
здоровяка Славика с его мальчишеским веснушчатым лицом и худого смуглого Лёху,
молчаливого и поглядывавшего исподлобья.
И ещё у него была привычка нервно передергивать плечами, что говорило о его
внутреннем неуюте при общении с другими и невольной борьбе с собственной
замкнутостью и неуверенностью. Я заметила в нём эту привычку, появлявшуюся
тогда, когда он вдруг включался в обзор чьего-то внимания. Казалось, он был из тех,
кто привык обитать не на виду, а в сумерках, в сторонке. И будучи перенесенным на
свет, на обозрение, чувствовал себя непривычно, боясь, что будет воспринят как-то
не так.
Но сегодня я заметила, какие у Лёхи красивые глаза. Большие, блестяще-серые,
лучистые, с жесткими изогнуто-длинными ресницами.
Эти глаза, светившиеся счастьем, извлекли из глубины неприметного до сих пор человека
нечто такое, чему я название не знаю. Я не узнавала этого парня.
Его лицо, прежде замкнутое и, как мне казалось, невыразительное, вдруг преобразилось.
Я как будто увидела его впервые. Вроде бы тот же чуть перебитый нос, тот же четкий,
строгий рисунок тёмных губ, та же глубокая ямочка на подбородке, и те же густые,
почти сросшиеся на переносице чёрные брови.
Всё то же и другое.

Когда я, закончив уборку салона, пришла в каюту, Анюта уже собралась в душ.

И только она ушла мыться, как заявилась прачка.
С невозмутимым видом развернула она перед моим носом старые, вытянувшиеся в
коленках, мужские штаны.

- Вот! - бросила она их на диван с таким видом, словно достала нам по блату вполне
ещё приличную шкуру  мамонта. И объявила торжественно: - Докторовы штаны!

Я ничего ей не ответила. Но взгляд мой, видимо, сумел сказать всё.

- Нужно вдеть резинку! - поспешила объяснить она. - Скажи Анюте!

- Вот как? - покачала я головой, выражая тем самым глубокое сомнение. - Боюсь,
она будет очень рада, -  предположила я, как можно вежливее.

- Это её обязанности, - заявила прачка. - Если она убирает у доктора каюту, значит,
и это входит в её обязанности.

- Об этом вам старпом сказал или сам доктор? - попробовала было уточнить я.

Но прачка уже демонстративно повернулась ко мне спиной, давая тем самым понять,
что её приговор окончателен и обжалованию не подлежит.

- Если вы ей так завидуете, то, мне кажется, она охотно уступит вам уборку докторовой
каюты, - с оптимизмом предположила я.

Но Лилёк молча вышла, с силой хлопнув дверью.

Анюта вернулась из душа, увидела присланный ей сувенир от доктора, выслушала мои
сопроводительные пояснения и устроила скандал.
Она кричала, что я должна была отправить прачку назад вместе со штанами. Проклинала
меня за то, что я этого не сделала. Прачку за то, что та эти штаны приволокла.
Доктора за то, что не в состоянии сам вставить в свои штаны резинку.

Я посоветовала было ей отнести эти злосчастные штаны раздора назад, но она только
ещё больше разошлась.
А потом всё-таки засела вставлять злополучную резинку.

Я ничего больше не сказала, лишь пожала плечами, мол, поступай, как знаешь.