Про любовь

Жила-была на свете Мышка-норушка. И вот однажды взяла она и сбежала из родной норы. Все ей надоело - и мама с папой, и братья с сестрами, и даже чашки с ложками. Махнула она на все лапой, схватила стопку любимых старых книг, бечевочкой перевязанную. На дырявый зонтик присобачила заплатку из кленового листа и вперед.
   
Так и путешествовала Мышка по лесам да полям. И не заметила, как наступила осень. Вот уже и голые осинки дрожат на холодном ветру, зябнут синички и друг к другу жмутся. Снежок первый колкий полетел. Стала замерзать Мышка. Вдруг приметила - впереди еловая коряга, а под корягой не берлога ли? Заглянула. Просторная берложка такая. На старом диване Медведь спит, похрапывает. У стены стол, на нем кружка с остатками брусничного чая. Вот и все хозяйство.
   
И решила Мышка у Медведя погостевать. Не возвращаться же домой, в самом деле. А Топтыгин спит себе, ну и пусть спит. Только вошла, только плащик скинула, скрипнула дверь – стоит на пороге Суслик, с ноги на ногу переминается. Худой, с плешью на полголовы и в очках.
   
- Ты чего? – спросила Мышка осторожно. Кто его знает, разный ведь народ по лесу шастает. Бывает и нервный.
- Дык, - отвечает Суслик, - решаю насущный жилищный вопрос. А ты?
- И я решаю, - призналась Мышка.
- Давай, что ли, решать вместе?
И стали они квартировать у Медведя вдвоем. Суслик – под столом, Мышка – за диваном. Днем по лесу шныряют, последние припасы на зиму в берлогу носят, вечером чай пьют и разговаривают.

А на третий день к ним Еж присоседился. Большой спец по грибам. Туесок с белыми в подарок принес. Потом Лягушка прискакала:
- Давайте, - говорит, - граждане животные, я вам буду на болоте клюкву да червячков всяких собирать, а вы меня в вашу общежитию примете.
   
А чего ж, ладно. Ну, и Зайчишка с Барсучонком как-то заглянули в гости. Да и остались. Стали жить-поживать. По вечерам лучинку зажгут, вокруг стола сядут, чай пьют, книжки Мышкины читают. Старый Крот на огонек, что ни вечер, в гости из своего подземелья приползает. Морду из норы высунет, усы щеточкой соберет и правительство лесное начнет ругать. Да, соглашается народ, все так плохо, просто хуже некуда. Медведи и волки над простыми зверями издеваются, притесняют без зазрения совести. Вон, к примеру, один такой бугай, считай, полберлоги занял. Припасы не делает, в хозяйстве участия не принимает. Спит. И зачем он нужен?

Выкинуть бы его, конечно, в лес вместе с диваном, да мыслимое ли дело с такой тушей справится маленьким зверятам? Приходится терпеть. Ковром Медведя прикрыли, чтобы в глаза своим страшным видом и габаритами не бросался. У-у, пузо-то наел на чужих несчастьях. Горе народное.
   
А тут как-то собрались люстру на потолок вешать. Для красоты и освещения интерьера, значит. Глядь - а в углу дверка маленькая, неприметная. Ишь ты, никак чердак. Замок-то сломали, само собой, влезли. А как не влезть, ежели любопытно? А там!.. Бочонки с медом, сушеная рыба, грибные соленья, сгущенка да варенье, и какие-то красные палки с надписью «Краковская. Высший сорт». Чего это еще за «Краковская»? Звери таких слов отродясь не слыхивали.
   
Ай да Медведь! На вид-то берложка – голытьба голытьбой. Сквозь щели поддувает, дверь старая скрипит, стол колченогий шатается, вот-вот рухнет. Кто поверит, что в сирости да убогости такие мишки обитают?
   
- Предлагаю перекусить, - сказал, потирая ладошки, Крот. – Этот буржуй не обеднеет. А у нас день был трудный.   
Вот такой он, Крот. Как угощаться – так первый. Но звери спорить не стали, тут на всех хватит. И до конца зимы не съесть, пожалуй. Сели за стол. Вкусноти-ища! А они-то, глупые, мерзли в осеннем лесу, копались в холодной земле, торопились, запасы на зиму делали. Зачем? На чердаке же все есть.
   
Выпили чего-то жгучего да ароматного, рыбкой закусили и захмелели. Сидят, слезы радостные вытирают. Какой славный Мишка! Какой заботливый! Просто золотой души зверь. Как это он все здорово придумал с чердаком! Все приготовил к их приходу, а сам заснул. Умаялся, сердешный.
   
Так и жили всю зиму. Наедались и напивались, жирком обрастали, жизнь свою прошлую, голодную, недобрым словом поминали.
   
    ***
А на исходе зимы приснился Мышке страшный сон – дедушка ее совсем слег, бабушку от слабости сквозняком шатает, у братьев-сестер от весенней бескормицы животы подвело. А мама с папой что сделают - зимние запасы кончились, теперь надо лета ждать. Совесть Мышку заела, не выдержала она, слазила на чердак, собрала мешочек с подарками родне, махнула товарищам лапой – мол, не скучайте, скоро вернусь! - и в путь до родной норки. А там и Заяц домой засобирался. Еж решил своих проведать, Суслик и Барсучонок к родичам намылились. А Лягушка осталась. Надо же кому-то и берлогу сторожить.
   
Долго ли, коротко ли гостевали, но вернулись. Глядь – а Медведя нет, на месте берлоги одни руины. Стенки повалены, дверь с корнем вырвана, по заветному чердаку гуляет ветер. Диван и тот перевернут. Лягушка в уголке сжалась и хнычет. Чего случилось-то?
   
А все просто. Пока шла Мышка домой – не удержалась, по пути подружкам похвасталась, баночку черной икры показала – те и не видали такого чуда никогда. Еж знакомым рассказал, как сказочно они прожили эту зиму, заяц поведал о добром, хлебосольном Мишке. А уж на маленького Барсука, который притащил родным палку вкусной «Краковской» с себя величиной, соседи специально посмотреть прибегали.
   
Вскоре лес гудел, как оживленный мегаполис. Голодные лесные жители стали собираться у ставшей знаменитой берлоги. Прослышав о необыкновенном Медведе, пришли, прискакали, прилетели на раздачу подарков и из дальнего ельника и из соседней дубравки. Зверюшки-то, ясно, все свои, с самыми добрыми намерениями. Хозяин пусть спит, но выпить и закусить за его здоровье – дело ж святое. Залезли на чердак – а там уже мало, что осталось. «Несправедливо!» - возмутились задние ряды, а передние вместо ответа показали им последнюю связку сушеных подосиновиков и лапами развели.
   
Побродили опечаленные звери по берлоге, показали кулак оробевшей Лягушке, собрали банки да фантики, еще хранящие волшебные, неведомые запахи… Как хотите, не может быть, чтобы у такого олигарха еще чего-нибудь не завалялось. Золотого, бесценного, щедрого Медведя разбудили:
- Топтыгин, мы тебя любим, уж так любим, пожрать бы чего-нибудь, а? Ну, кормилец, ну, не обидь сирот…
   
Мишка еще глаза со сна не успел продрать, смотрит – это чего? Пичуги под потолком порхают, филин с люстры ухает. Фауна прочая на диван напирает. Суслики, барсуки, мыши, ежи, белки всех мастей и возрастов теснятся вокруг. Глядят с восхищением. Кто банку из-под сгущенки в нос Медведю сует, кто пустым пакетиком от чипсов шуршит.
   
- Ребятишечки, - пробормотал Медведь, не зная, куда деваться от поцелуев и объятий. – Ей-богу, ребятишечки, не мое это, подставили, оболгали…
   
Свалился на пол и пополз к выходу. Какой-то дятел из особо смелых долбанул по башке. Кто-то дернул за ухо, кто-то укусил за холку, вырвал клок шерсти. Сожрут, мама дорогая, ой, сожрут...
 
Кое-как поднялся и понесся Медведь по лесу. Быстро, как только мог. Обгоняя первых весенних мух.
   
- Медведюшка! Благодетель! – вопило вслед на разные голоса народное море. – Куда ж ты, родненький? Не оставляй нас!
   
Не оглядываясь, Медведь бежал к Свояку – успеть бы укрыться у того в овражке, за болотом. Ай-яй, так позорно проспать все на свете. Спустить все запасы каким-то сусликам да мышам. Лихоманка тебя забери, старый дурак. Забодай тебя комар. Всего и делов было – дверь запереть покрепче да тяжелое что подставить от гостей непрошеных. Вот теперь локти свои шерстяные кусай. Где-то позади толпа озверелых гопников, небось, уже допила любимый Хенесси, икорка и груздочки по кругу пошли… А потом, весело матерясь, начал вскрывать народ полы, крушить стены, потрошить диван. Разорять и жечь в лучших исторических традициях. Эх, пропадай моя берлога…Эх, люмпены, до чего ж я вас ненавижу…
   
Вырубить бы весь этот лес, выкинуть на помойку всех его непутевых жителей. Да разве ж одному Медведю справиться? Ну, ничего. Есть еще тайные нычки в лесу, есть еще верные ребята с крепкими клыками и настоящая медвежья дружба. Ничего.
   
   
…А как жрать после спячки хочется, мочи нет. Вот сейчас белку задеру - сама, дура, навстречу бросается.
   
Да как же ее задерешь – лапки к нему тянет, платочком слезу вытирает, морду умильную делает, приговаривая: «Родимый!». И эта туда же. Радуется на беглого Медведя, как на победу коммунизма. А уж до чего тоща да облезла... От одного ее вида у приличного хищника аппетит пропадет.
   
Медведь сорвал прошлогоднюю еловую шишку, понюхал с отвращением: «Ур-р-р!». Все равно кого-нибудь задеру.
   
    ***
   
…Свояк выставил его через неделю, когда на каждой лесной норке трепетал флажок «Лучший друг Медведя», а на каждой приличной сосне красовалось объявление: «Пропал Олигарх Мишка. Особые приметы: на макушке ссадина, ухо порвано, холка прокушена, добрый и ласковый. Просьба вернуть Медведя любящим его Мышке, Ежу, Суслику, Зайцу, Барсучонку и Лягушке. А также всему лесному народу. Вознаграждение гарантировано. Укрывательство карается по закону Леса».
   
- Ну, раз ты такой знатный олигарх, чеши отсюда, - сказал ему Свояк, ухмыляясь. – Ко мне вот-вот хорек из прокуратуры с обыском нагрянет. И имей в виду, если меня привлекут, я расскажу и про твою резиденцию на Мальдивах, и про виллу в Италии, и про часы с бриллиантами…
   
- Ты что, Федя? – удивился Мишка. - Откуда у меня вилла? Я гол, как сокол…
- Может, и гол, - загадочно сказал Свояк Федя. – А может, и не очень.
И еще подмигнул, зараза.
   
- Злой ты, Федя, - вздохнул Медведь и пошел, куда глаза глядят.
   
   
Куда глядели глаза Топтыгина, правда, узнать так и не удалось. Не ведает о том сказка. Пробирался он ночами - сороки за ним не уследили. Летучие мыши донесли, что, мол, на север двинул. Да кто в лесу доверяет летучим мышам? Уж больно затейливый у них нрав.
   
Так и исчез наш Мишка в неизвестном направлении, опечалил фауну.
   
Но еще бережно хранятся реликвии - засохшие корки от «Краковской», консервные банки, пакетики от чипсов, конфетные фантики… Сложилось и поверье: вот вернется Медведь в свою берлогу, и в лес навсегда придет сытая и спокойная жизнь. Поэтому рано или поздно Мишку отловят, где бы он не прятался. Невозможно спрятаться от народной любви.