Кольцо Нибелунгов, глава 1

Глава первая начинается со злых сил. Двойная сделка.
                И, проходя, увидел человека,
слепого от рождения.
Ученики его спросили у него: Равви!
Кто согрешил: он или родители его,
что родился он слепым?
Иисус отвечал:
не согрешил ни он, ни родители его,
но это для того, чтобы на нем явились дела божьи.

  Андрил Транк, наместник провинции Арен, хозяин резиденции Черновод в Тео-Мартелле, единственный отец двоих прелестных детей, шестилетнего Флориана и четырехлетней Эларай, часто хмур и неразговорчив, будто бы обижен на весь мир.
  Может быть, потому что Судьба приготовила ему немало неприятных сюрпризов, по своей излюбленной привычке, ведь, как справедливо заметил великий и непревзойденный Иодофет Свиристель, привычки у Судьбы зловещие: например, семью его за всю жизнь составили только две дамы: строгая (она даже запрещала играть с ножами!) мать с высокой прической, больше интересовавшаяся своей серой лысой кошкой (очень лысой и очень злой, такой злой, что все другие кошки, эгоистичные, по нашим, может быть неверным, наблюдениям, никого не любящие, но пушистые звери отступали перед ней на задний план), чем сыном (обладавшим хорошенькой шевелюрой и вполне добрым, впрочем, последний его недостаток быстро изгладился под давлением неумолимого времени, которое всех нас, не щадя, превращает в противоположных по привычкам самим себе, но давнишним, существ, которое губит красоту, делая из нее воспоминание, и доброту, делая из нее сон, но часто развращает нас и усугубляет наши пороки и заблуждения), ее он даже не любил вспоминать, - редкие с ней встречи, полные несправедливых претензий и эгоистических эссенций вызывали у него неприязнь и нелюбовь, и светлейшее прекрасное создание (да, и такие водились в Элендоре, причем было их довольно много, если знать, где искать; зайдите, например, в любую деревушку севернее Анноракса, самой южной точки страны, и вы встретите там такие реликты, может быть, удивлясь их красоте и доброте, а, может быть, оставшись равнодушным, да и поищите хорошенько в городах, в трущобах, вы будете ошарашены, но эти эндемики водятся и там), милая девушка, настоящая любовь, скончавшаяся совсем недавно и так рано, с трудом, но все-таки, на радость отцу, да и всему миру произведя на свет малютку Эларай; или потому что пейзаж его души на многие годы вперед сложили пустующие молчаливые пики, взывающие к хмурому небу, в северных горах, в началах Иваглеана, куда его отправили тянуть детство и юность, (ведь хоть он и был из правящего рода, но не успел родится прямым наследником, как это часто портит вкус жизни многим знатным молодым людях), и где на роль друзей ему претендовали только выветренные голые камни и сумасшедшие змеистые речушки, и где он был одинок, как был одинок и в замке Черноводе, с одной стороны, неуклюжей мрачной толстой, как откормленный кит, громадине из черного камня, а с другой, красивом в меру, строгом строении, примере готической архитектуры, наводящей на сказочные думы, айсберге из чернокаменного, поглощающего, но кое-где и отражающего солнце льда, который принял его с распростертыми объятиями, когда все прочие претенденты на руку Арен (старый, чахоточный Измаил Транк, умерший сам по себе, молодой, хитрый, но отравленный Эдвин, тот, кто отправил этого Эдвина в мир иной – Саргос, в самом расцвете сил и лет, но убитый стрелой в грудь и Джиннес, тот, кто сократил жизнь этого Саргоса, никем не убитый, но по случайности упавший со стены) вдруг, в череде, управляемой никем иным, как этой самой Судьбой, сложили кости в семейной усыпальнице замка, и Транку было приказано самим риттером (это был именно приказ, а не просьба, как вы могли надеяться) из столицы срочно собрать пожитки, принарядиться, закинуть свои же кости в экипаж и протрястись пару часов до города, а его характеру, одеревенелому характеру  простоватого вояки, далекого от политики, мраморных залов и ядов, да и  и самого себя будущего, характеру не отступающего перед долгом человека, было приказано полностью трансформироваться в противоположность.
     Каждый день в этом знаменитом, огромном, красивом замке, прямо с постели, бедного, вызывающего у нас лично жалость и почти слезы, Транка, подобного озеру с солью, которой питаются громадины заводов, и которое нет ни у кого в планах  оставить в покое, пока его минералы не истощаться, облепливали полчища советников и покидали, весьма неохотно, лишь глубокой ночью, когда и сами не могли держаться на ногах. Предположим даже, что если попробовать пригрозить какому-то особо настырному советнику с особо пугающей жаждой денег и славы в полуслепых глазищах перебить всех его домочадцев, вытащить всех золотых драконов из банки, засыпанной для прикрытия розовым песком с какого-то пляжа в Бирее и таящейся на антресолях за спинами коробок (держать подобные банки на шкафах и видных местах было своеобразной традицией у всех дворян, это означает об их превеликом достатке и шике, это говорит о том, что они легко могут собрать песок своими же руками с любого пляжа с любого края света), сломать его драгоценнейшее pince-nez, доставшееся в наследство от бабули (и все равно, что оно женское, женственное и женотипичное: узы поколений не помять такими деталями), в общем пригрозить полной над ним расправой, если он на полчаса хотя бы не сделает вид, что забудет о Транке, отведет от него пожирающий взгляд и прогуляется, скажем, в трактир «Сладкая Ориед», где наливает всем его расплывшийся в широтах кузен Барнс, рыжая шевелюра и веснушки, которому все соседи прочили прекрасную карьеру надсмотрщика, а он, супротив них всех, став мишенью для слухов, взял и открыл эту забегаловку; где и пожалуется на нас, как на величайших нечестивцев; он, советник, просто-напросто расхохочется нам в лицо, правда, быстро, ведь там, на горизонте уже появился Транк.  Того же результата следует ожидать, предложи ты ему хоть настоящего дракона. Такие уж они, советники, сам Транк называет их мухами, если не словцами покрепче.
  Ему противны дворцовые интриги, дворцовое амбре, дворцовые лесть и зависть, кусающие за сердце каждого, кто здесь находится (даже сам замок), маленький мальчик с темными  диковатыми глазами, как на зло, тоже живущий во дворце, - его сын, в ссорах с которым он обычно вымещает свое частое плохое настроение, и нелюбовь к которому модульно равняется любви к дочери, по причинам, о которых будет сообщено сегодня. По утрам ему противно яркое солнце, заставляющее подниматься, по обедам – ненужные вилки, ложки, ножи, салфетки, слуги, лорды (почему-то они очень любят присутствовать на трапезах правителя) без которых вполне можно обойтись, когда ешь апельсин, ну а перед сном ему противны свои страхи, количеством которых он мог бы гордиться, будь это не страхи, а прочитанные энциклопедии.  Все-все у него, что у других красит бытие, в моменты, когда ему нужна окраска, видится исключительно в цвете гризали. Он родился стариком (метафора), но нет такого, чтобы он гордился этим и на тех, кто родился младенцем, смотрел свысока, и в то же время сказать, что его пугала или унижала в собственном мнении о себе его беспричинная расстроенность, тревожность, скука, потерянность, замкнутость, духовная оседлость было бы вдаться в другую неправильную крайность. Из этой неспособности испытывать радость больше, чем того позволяет записанная в механизмы управления человеком устойчивая смена печали и легкости, томления и веселья, агонии и экстаза, выходило и его принятие себя, каким он вышел из рук Бога, полное нежелание анализировать себя, дабы меняться и меняться, дабы анализировать себя, его взгляд на собственную личность как на темную необходимую сферу, окружающую его, прозрачную, для того, чтобы видеть мир и непроницаемую, если ты хочешь разобраться в ее строении – как невиданный нами без зеркала наш собственный глаз.
    Несколько месяцев назад Транка постиг страшный удар, и он бы и сам не смог придумать себе более худшего испытания, и дело вовсе не в том огорчительном, но имеющим полное право на существование факте, что у него неупругая фантазия. Крошку Эларай, единственное утешение, свет его дней и надежду, постиг и настиг Бич Распоясанных, страшная хворная болезнь, наказание Тиадельфусу, посланное богами за его грехи и кровь, берущий без разбору, и несчастных калек, и маленьких розовощеких кудрявых девочек, какой, собственно, и была малютка Эларай. Транк в то время был подобродушней, чем через несколько лет, и все те доктора, колдуны, алхимики, что олицетворяли жалкие силы, брошенные Транком на поле фронта, не были лишены самой ушастой части своего тела за свои неудачи, зато сам Транк неумолимо, медленно, словно в  хорошей пытке, участия в подобных которой будут скрашивать впоследствии его досуг, лишался кое-чего более драгоценного, чем своя голова. Малютка, в жизни которой, Боги, даже добрая ко всем, сверхсправедливая, милосердная Грит, похоже перестали принимать участие, умирала бесповоротно и неизбежно, не имея никаких надежных средств борьбы, вплоть до ничего, с ненастной паразящей хворью, открывшей ворота для смерти, которая прямо-таки брала и разъедала кожу, словно это было ее единственное вкусное лакомство, не оставляя надежды на дальнейшее освобождение от ее тяжелого ига и выздоровление, и заживление ожоговых пятен, коими она усыпала нежную детскую кожицу; без малейшего шанса на победу над безобразием, утопая в бесконечном коридоре затемненных тяжелейшими портьерами дней без выходных, без перерывов, даже не имея сил на слезинки и улыбочку, слабо дыша и смотря мутно, покрытая неизменной холодной выделяемой каждым квадратом тела влагой, соскользнувшая с красочной широкой дороги жизни, покинувшая ореол детства и света, почти исчезнувшая с живых веток родового дерева, сама еще своим неясным, начавшим совсем недавно пробуждаться умом не понявшая и не принявшая страшных действий, окутавших ее маленький организм, не оценяющая их гибельной хватки и сурового воздействия, бессильная, крохотная, слабая, как огонь свечки зимой, удерживаемая от падения в неизвестность только человеческой, тоже беззащитной и не могущей сделать большего рукой безумно любящего ее отца, ее дорогого милого папаши, так тосковавшего от безрезультатности любых методов и даже молитв (он никогда до этого не вставал на колени перед иконой), столь юная и в прошлом столь счастливая, столь добрая и внимательная ко всем взрослым и животным девочка-принцесса.
     Живая часть того, что управляет миром, наверно, давно растянула мышцы улыбки, так часто ей приходится смеяться над тщетой всего человеческого и животного, будь то омытые горькими слезами мольбы или гордая власть, или золотые драконы, или сами драконы.
  Итак, наш неудачливый герой вскорости после свадьбы и рождения последнего ребенка, между которыми был не столь длительный временный перерыв, лишился жены, которая, как помнит читатель, была достойной ему во всех отношениях партией и объектом самой чистой, прекрасной, невыразимой любви, а также наибольшей из потерь, что ему приходилось нести невидимо для всех на своей спине, самым больным ударом смерти, самым острым разочарованием в уступчивости жизни, в ее благости, наконец, веры в бога, в результате уже другой болезни, тоже постельной, но более спокойной, умиротворенной, тоскующей, но также не менее летальной; а сейчас собирается и вот-вот потеряет своего любимого ребенка, просто золотце, едва научившуюся ходить маргаритку, пахнущую маслом ванн, хвоей внутредворового садика, подсолнечным ароматом утренних каш, всех желающую обнять, приласкать весь мир, бесконечно признательную за свое рождение и не знающую, как это чувство благодарности и насыщения жизни выразить и поделиться им, волховскую звезду его муторного пути в дебрях, свет, утро, весну, само добро, лучший кристалл в мире, счастье во плоти, бегающую и хихикающую икону, какое-то маленькое божество, увлекающееся мягкими тканями, фартуками нянечек, замками, сказками, картинками, каруселями, весельем, прутьями на дворцовых окнах, перьями из подушек, папиным лицом, лицом Транка.
  А как, кстати, обстоят дела с внешностью Транка? Мы об этом еще не оговорились, простите. Лицо его не подлежит описанию, так сказать, не потому что оно прекрасно, нет, этого не наблюдалось, и ценители найдут в нем заурядную маску неприкрашенного человека, а потому что сложно описать процессы, вызывающие сокращения его мышц в таком количестве и быстроте, но мы попробуем: это подозрительность, все время напрягающая глазные мышцы, презрение, не дающее покоя ротовым и носовым, постоянная тревога, кромсающая лоб, душевная уязвимость, выраженная в подбородке. Оно представляло собой какую-то неведомую машину танца мышц, запускающуюся в любом, пусть даже пустячном случае; если говорить подробнее, конечно, было еще много всего на этом лице: арочная русая челка, миндальные сухие глаза, рот, тончайший, но не такой, как нитка жемчужного ожерелья, глубоко сидящий; трапециевидный лоб, треугольные скулы,  прямоугольный нос, высокие длинные брови, маленький квадратный подбородок, и все это перечисленное недостаточно красиво и недостаточно криво и уродливо, в меру и такое, и такое, дышит аккуратностью и предупредительностью, излишним, больным вниманием ко всему и хронической, впитанной с детства молчаливостью. Что касается всего остального, то оно уже было не так плохо. Например, у Транка был довольно высокий рост – шесть с большим лишним футов; хорошее сложение натренированного молодого тела; пока не изысканная, но дворцовая, хорошо сшитая одежда, всегда темноватая.
  Итак, великий кесарь долины Арен, сидящий на одном из десяти почетных тронов, вдовец, постиг всю бездну безволия, весь кошмар и все унижение жизни страдальца, со злоключений с его дочерью, женой и сыном, о проблемах с которым будет заявлено в свое время, с замком, ненавистным им, как и со всеми его обитателями, советниками, лордами, уборщиками, церемониймейстерами, началась будто его старость, хотя он был довольно молод во время, описываемое нами, с них начнется цепь бед, породившая данный рассказ, на него обрушился как потоком грязи самый безрадостный период его жизни
   И вот Андрил Транк здесь, темной ночью в темном лесу, высокая фигура, завернутая в плащ, продирается сквозь чащу, столь нелюбимую чересчур одомашненными представителями человеческой общины, предпочитающими в это время суток наблюдать перипетии снов в покое своих кроватей.
      Это был, конечно, не Робиронский лес, и не тем более Шервудский (который вообще находится по ту сторону черты, как беззаконники), увы, и его не прославили ни рыцари, ни разбойники, ни даже феи – ведь тут лишь сверчки поют (утрируем), зато его облюбовали на пикники дворяне, оставляющие не более следов, чем галка на снегу, ибо по окончании всякого пикника начиналось действо взаимотщеславное, в достаточной степени театральное, где каждый хотел показать, что он неоцененно культуирован, и на каждого приходилось по одной десятой мусора, поэтому Верхний Уорд Клайдейл был чист, хоть и примыкающая к предгородью широкая полоса ближней доступности его пронизывалась кучкой полян со скрещенными бревнами – дворянскими полянами. Кстати, не только такое безбрежное, недвижимое, унылое – не в обиду белкам – средоточие природы, как лес Верхний Уорд Клайдейл, взяло Тео-Мартелл под опеку и оградило от гор, также примыкают к этим двоим рыбацкие деревушки, состоявшие из полсотни домов, приютившихся на левом берегу реки Кирки, если глядеть с моря; пользовавшихся статусом, причем вполне заслуженно, самого тихих, уютных и незаметных местечек во всей долине Арен, на просторах которой Восточным Ветром, как, может, знает читатель, разнесло с тысячу подобных населенных пунктов (возможно, об их существовании знали только правитель провинции Арен, который должен был знать, и знал, между прочим, все о провинции, некоторые особо сведущие в маленьких и тихих местах, куда, они по опыту в этом были уверены, тем же Восточным Ветром могло занести вовсе не маленькую и уж тем более, отнюдь не тихую беду, а примером этому могли быть: Сражение при Гиссе, Битва Королей под Мууном, распря у Гилангесса, - мудрецы да маги; чиновники, собирающие налоги, а посему, логически и положительно, с большим интересом относящиеся ко всем своим клиентам, хотя вернее надо было сказать, жертвам, а именно к селам, деревушкам, поселкам; жители деревушек-соседей, таких как Мортиак, Поли, Свеннилес, ибо они имеют прекрасные и дружественные отношения между собой и всем миром, ведь люди долины Арен славятся своей добротой и искренностью, за исключением жителей города Тео-Мартелла, в чем любезный читатель сможет убедиться в следующих главах, если, конечно, захочет;); блокирующих вышеназванный лес от морского чудесного скалистого побережья, и также с севера и большие поросли, почти залезавшие на горы, но более ничего интересного, со всех сторон, только леса и маленькие поселения, дороги, пешие и паровозные, шалаши и будки, а также заводы, тюрьмы, Бикерпаркинг, Смила, Страза, чумные госпитали; таким образом, Тео-Мартелл страшно одинок в этой глуши, замкнут, отрезан, перекрыт – поэтому такое важное значение имеет мореторговля. С другой стороны же можно сказать, что этот старый, почтенный город хорошо защищен  теми силами, что создавали этот уголок Тиадельфуса, не людьми, а высшими творениями, скрыт, неприступен, затаен, далек, укроен самим пологом природы, постоянно во владении горными, находящими туманами. Но остановимся на лесе. Что же он собою представляет, думаете вы, кроме скопища прямых, как пальцы, древесных вечнозеленых истуканов? Кладезь солнца, жилище миллионов представителей планктонов, обилие сочных полезных трав, великолепный здоровый воздух, засилье маленьких покрытых блестящей шерстью зверьков, простительное и даже приятное, шкатулка удивительных по сочетаниям и частотам звуков, не подвергающихся описанию и уничтожению, покров матричной земли, дышащий всеми витальными парами, прегражденный от нас лишь порослью слабых нежных милых низкорослых растений. Верхний Уорд Клайдейл пересекает несколько больших торговых трактов, и это никому не мешает, так как лес большой и места развернуться в нем есть всякой козявке, не говоря уже о повозках. Наш герой уже был здесь раньше днем, расследовал посещаемость того куска леса, что ему понадобился, результаты были удовлетворительны, ибо поляна с могилой, куда он держит направление, не представляет ценности и известности, изредка лишь сюда заходят отшельники, алхимики, любопытствующие, заблудшие, так называемые черномаги, весь обособленный класс общества, она притягивает только мистиков, и то, по вечерам и утрам, «в часы наибольшей магической активности».
    Итак, вернемся к нашему несчастному приключению, где нет места ничему веселому и лишнему. Луна то выскакивает, то прыгает в тучи, словно они ее закрывают, чтобы она могла не переодеться – она всегда одна и та же, круглая, желтая, помятая, но посекретничать, допустим, со звездами или самим Гелиосом, или почитать запрещенную в Тео-Мартелле многочисленную литературу. Природа молчит и неизвестно о чем думает, а может и сама спит, устав от трудов. Сейчас лето, не так прохладно, как вы можете бояться, но таинственный далекий черно-синий небосвод едва может наполовину очищаться от туч, принесших накануне череду грибных дождей, и от каждой сосновой иголки валит холодный пар, весь лес свеж, как память младенца. Ничто не движется, кроме транковских ног, шум от ступания которых по хлюпкой почве, треск иголочной подстилки, само даже шевеление материи сапог и плаща тишина доносит до самых чуждых тропинке, по которой Транк наметил себе отчаянный путь, опушек. Капюшон спадает на глаза, нервы точатся где-то в груди, на лоб крадется холодный пот, иногда раздаются и проносятся по неведомым темным чащам какие-то грубые животные звуки, сами по себе, без соответствующей атмосферы, слабые и вовсе не пугающие, но в данный момент такие, что могут повергнуть в обморок некоторых нежных девиц; а впереди ждет либо ничего (тогда последняя, отчаянная надежда рухнет, и болезнь положит планку, дальше которой Эларай будет путешествовать одна), либо что-то, куда хуже, чем ничего. Ветки хлестают по лбу, грязь тропинки урчит под сапогами, несмотря на то, что ногам в таком немыслимом смешении кореньев, грибов, луж, упавших и поваленных веток, шишек, ям, трещин,  земляных дупел и лунок, всех козней, какими пытается лес защитить себя от человеческого вмешательства и просто посещения, нужно было дюжее внимание, Транк очень часто – так же часто, как начинало его сердце волноваться за его участь – поднимал упрятанную голову  к ночному небу, фонарь опускал пониже, чтобы не оттенял сияния роскошных звезд – тесного серебряного поселения на поляне темной Урании в обрамлении черной стружки двух рядов верхушек сосен, словно надеясь оттуда, сверху получить если не благословление и избавление от царапающего страха, то весть о выборе, какой сделали там, на небесах, сведущие в несчастьях гораздо более него существа: привести замысел, где самое главное зависит вовсе не от него, в исполнение или оставить прозябать – не в молитве, Транк к ним не был приучен и в силу их уже не верил, но в шипастых объятиях отчаяния. Каждую секунду Транку кажется, что ноги сейчас подвернутся, и он упадет, и он действительно падает, споткнувшись о корень, и на поляну выходит весь в грязи и с растертыми слезами на лице – это слезы не обиды, а слезы ненастья. Пару секунд хватает на то, чтобы привести в порядок дыхание, ибо даже у правителей сокращаются трахеи, и он направляет стопы к полукруглому низкому камню, составляющему единственное украшение этого места, поддающееся сомнению. Естественно, это было не что иное, кроме как могильная плита, островок человеческого наследия, заключающегося в трупах, гробах, пустынях, картинах и музыке, корпус уже унесшего за те края, недовольного, усталого духа, ибо на ней была вырезана длинная злая фамильная фраза: «Том Хеворсмит. Нелюбимый зять, доносчик, фарисей, бесприданник. Да падет благодать или проклятие на этот камень», которую ни с какой иной не сравнишь, ведь она придумана людьми обыкновенными, простыми, но злыми и окроплена спирито мортале. Прошлый дом этого духа – сгнивающее тело – послужило мостом, оплотом и обедом многим поколениям муравьев, червей и других betes, ибо дата стерлась, и лишь место знаменательного обряда нам дано лицезреть, но не знать наверняка число яркого траурного дня (спорю, освещенного солнцем). И кто знает, может он до сих пор не успокоился в своей скромной, гнилой, дубовой обители и вылазает по временам подышать чудесным лесным воздухом своими прогрызенными насквозь мешками легких, вылазает, жадно цепляясь истощенными обрывками пальцев за хлипкие бугры холодной почвы, не видавшей долгое время следов человеческих, не сравнимых ни с чьими другими. Может быть, по ночам появляется из трюма gespent, жутко разозленный своей участью, дерзкий, прозрачный, обиженный, разъяренный, появляется и начинает стучать плоской липкой ладонью по плите, увековечившей его новый адрес, в глубокой печали по минувшим радостям и в раздражении раздумывая, где бы отыскать жертву, чтобы отлично поживиться ее испугом? Но не бойтесь, друзья читатели, нас никакие привидения не застанут, не заставят подрожать за свою жизнь и честь и всем телом, скажу честно, сегодня ночью труп останется трупом и ничем более выдающимся, ибо в силу силы искусства книги, пока длится наша сюжетная линия, все другие засыпают, сказки не вмешиваются, времена и легенды не вплетаются в запутанный клубок, все разделено. Но вы наверное слыхали, как это происходит в других книгах под неискусным пером иных писак? Поэтому наш герой не боится, дышит ровно, находясь в двух футах над кучей мертвых тканей, он не робок в отношении волков и призраков, он беспомощен в отношении чудовищ, пожирающих его изнутри. Наоборот, одинокая могила – лучшая компания для Транка с его замашками в области дикого, темного, глубочайшего, неискоренимого, запущенного недружелюбия и отстраненности от природы и всяческого вида и рода персон, толстых, красивых, грубых, умных, смешливых, сплиновых. Кто был, все-таки, этот несчастный, вечно спящий  под опушкой и чем он заслужил бесчестье быть похороненным вдали от других своих собратов, обретших тот же покой, что у него, от оставшихся родичей и былых врагов и вблизи единственной тропки, что вела вглубь леса? Почему его так не любили написавшие столь недостойный некролог? Алхимичил ли он или пиратствовал, доил коров на Северных лугах или блюстил преступников в Бикерпаркинге? Никому не важны уже его грехи и печали, может быть, он начинал писать книгу, как мы, или молился, клал краску солнца на свежее полотно, шил носки, бутан, заучивал наизусть стихи,  смеялся со своими внуками или нес воды дедам, может, любил, ненавидел, ел и спал. По сути, сейчас он ничем не отличается от некоторых живых, будучи и погребенным. Эти некто больше мертвые, чем настоящие, кипящие, живые люди. Как же после этого выяснить окончательно, не мертв ли ты? Вы, читатель, клянетесь своей головой, что вы дышите, думаете, сидите, растете, живете? Если да, то продолжаем, нет – тогда вы должны срочно отправиться к полю Вояжеру с Заречного переулка, в отличную гробовую контору и выбрать себе там лучший костюмчик.
    Как бы то ни было, Транк делается соседом этого строгого обломка какой-то обескураженной, обезображенной вмешательством, может быть, даже лоботомией, скалы, разводит у его подножия огонь с помощью каких-то умных штучек, спичек, содержащихся ранее в кармане, из которого также извлечены на блеклый свет выскочившей из-за туч луны маленькая забавная книжечка, похожая на сбор кухонных рецептов, и мешочек с неизвестным, но подозрительным содержимым. Мы не можем утверждать наверняка, но, возможно, то были: корни, прах собаки и мох с убитого молнией дерева или вот что: земля с основания разрушенной церкви, морские водоросли, кошачьи усы и шерсть черного кота, или что-то еще более неправдоподобное; луна не дала нам раскрыть концепцию содержимого мешочка, видимо, опасаясь, что мы потратим многие часы на споры, откуда были взяты субстанции, каким способом добыты, кто при том пострадал и противно ли это или просто чудовищно? Во всяком случае, узнав перечень необходимых ведьминских элементов от сведущих людей, Транк впервые порадовался назначению на свой высокий пост, с подола которого можно бесконечно черпать золотых драконов – а уж они позволяют запастись и хвостом ослицы, и маслом заморских дукатов, и каким хочешь прахом. Пресловутый мешочек безжалостно оказывается брошенным в пламя и, подозреваю, вскорости абсолютно сожранным им, странная книжонка же в свою очередь оказывается открыта на некой странице, каковую указала красная ленточка, и крепко зажата тисками подрагивающих кожаных перчаток, и слова, странные и незнакомые, полились громко, но неуверенно. Не будем приводить их здесь, не будем даже слушать, ибо вряд ли кто из нас их поймет и воспримет как должно, если даже и Транк их не до конца осознал и впитал разумом их значение, ведь содержание их сводилось не к цели вызвать у благодарного читателя слезы или смех, да и сама книга – не детище золотого века литературы; и огонь, кстати сказать, такое обычное явление в зимнем ночном лесу и редкое и даже подозрительное ночью в летнем Wald, тоже не предназначен для обогрева его застывших членов, для красоты пейзажа, для его умиления или приготовления пищи, а является частью ритуала, которую он потушил вскоре, засыпав землей.
  Господин Андрил Транк, как вы можете догадаться, ни много ни мало решил сыграть с высшими (или низшими) силами и даже выиграть, а нам ничего другого не остается, кроме как составить ему невидимую компанию.
  Затем, после прочтения абзаца или чего бы то ни было, когда Транк с усилием оторвал взгляд от страницы и обвел им поляну, и стену леса, и покрутился на месте, но так никаких явлений и не обнаружил, оставалось только ждать. Не одна грязноземельная миля отделяет его нетвердо стоящую фигуру от Северных ворот Тео-Мартелла, однако бой колоколов, что зачем-то возвещают спящим, что уже прошла середина ночи, недолго боролся с расстоянием, ведь он бы не  посмел не достигнуть ушей городского кесаря, почти владельца их матери – башни Больного, только и того, что не основателя! Удары не поспевают за стуком крови в висках у без почтенного терпения ждущего. Они бьют, что художникам и поэтам пора ложиться спать, а рабочим и росе – вставать и появляться. Они же своим длительным набатом предавали Транка постепенно в лапы разочарованию и испугу в том, что никто, даже создание тьмы, не явится на зов погибающего в трясине семейных несчастий. Он шел сюда без надежды остановить ток всех своих проблем и огорчений, но с тягостным хотением оградиться от самой ненавистной, самой страшной, самой близкой из них. Пять минут – Транк успел обреченно вздохнуть, топнуть ногой, рассмотреть пятна на луне, искусать губы и даже проскрежетать проклятье, однако покидать поле незавязавшегося боя не стал. Он снова взялся за книгу и набрался уж было побольше воздуха, но вдруг сзади его спины кто-то сказал мягким женским голосом:
 - Не утруждайте себя. Вот я и здесь. Ну-с-с, с-с-сударь, что вам не спится?
  Вот оно, подумал Транк, похолодел, помянул матушку и обернулся. Не имея ни малейшего представления, кто перед ним должен оказаться, как проверять того и требовать ли документы, он все же удивился черноволосой женщине в белом платье, ее несметной красоте и… как бы найти слово, которое в культуре вообще не используется, так как она создается и потребляется человечеством, которое вовсе не дивится этой своей черте - плотовитости, так как похоже было, что она просто пришла сюда той же дорогой, что и он, только не запачкала себе босые ноги, а не взялась ни откуда, или из воздуха и отбрасывает обыкновенную тень. Она не торопилась продолжать разговор, как и Транк, который также не имел понятия, как следует приветствовать таких важных лиц и что делать в ситуации, где тебя держит за горло страх, а на поле враги, которых не надо убить, а с которыми надо пообщаться. Много секунд он, неуклюже застывший, размышлял над этим последним вопросом, исследовал незнакомку и наконец поборол себя, улыбнувшись. И он надтреснуто сказал:
 - Я пришел…
 - Приветствую живца, - дама потерла подбородок, оценивая на вид самого Транка, - Не волнуйтесь, я тот, кого вы ждете, дорогуша, не так уж и долго, кстати. Такой наряд, - девчонка развела руками, - чтобы не остаться незамеченным. В жизни я не такой смазливый, уж не надейтесь, - огорченный вздох вырвался из ее груди.
  Вдруг это создание оказалось каким-то слишком быстрым образом на расстояние руки от Транка.
- Обличий много, а душа одна. Вот она.
  С этими словами она откинула капюшон, открыв истрепанную русую голову, и взялась холодными белыми руками за его виски, заставив посмотреть прямо себе в глаза. Откажемся также описывать, что именно он там увидел, просто скажем лишь, что это стоило самого страшного и частого кошмара, в будущем, наравне с другими, более старыми, посещавшими его, а уж что там было показано что-то страшное, сомневаться не приходится, это могли быть отсветы адского огня, картины смерти, показ каких-то страшных мук методом наведение минутного гипноза или даже без гипноза.
  Когда Транк в ужасе отшатнулся, забыв о скинутом капюшоне и больше не надевая его, чувствуя приятную свежесть ночи на затылке, то не сразу заметил, что перед ним стоит низкорослый вихрастый желтоглазый тип, противно ухмыляющийся, без бьяйте, без тросточки, что странно, раскачивающийся на носочках и очень нервно вертящий цепочку от часов, что выглядело еще страннее. На плече у него лежало полусвернутое пальто жиденького цвета – как оно держалось, я не имею представления, ведь этот тип активно шевелился и даже дерагл плечами, но оно и не думало поддаться силе тяготения ядра и оказаться на земле, наоборот, прицепилось к плечу словно прикованное, и этот факт неминуемо свидетельствовал о том, что Транк преуспел в своем тайном деле и вызвал на поляну лесу настоящего демона с какими-то неведомыми силами в кармане. Он был одет по-скромному, но с иголочки, как говорят. Не одет, а завернут. Не завернут, но покрыт. Томным кирпичным оттенком характеризовался его раздвоенный фрак, две створки которого встречались и были застегнуты прямехонько на месте небольшой, но заметной выпуклости живота, то ли подчеркивая это достоинство, то ли скрывая этот порок. Можно с достоверностью сообщить, что он был именно наряжен, при этом стоял как ни в чем не бывало в повседневной форме. Клерк, который хочет казаться денди. Чиновник, пытающийся представлять из себя картинку. Он был более сер, нежели блондин. Его голову, слегка погрязшую в наклоне, рассчитанном на таинственность и поддержание образа, конусовал изящный, если не сказать вертихвостный, но приплюснутый и явно очень тяжелый и давящий на его маленькую голову цилиндр, которым любовалась луна, заставляя его блистать в темноте. Имела место предстать в представлении и легковесная бабочка. Жилет, к сожалению, сморщился в виду пресловутой округлости. Низ же его женственного короткого, расширенного столпа и вовсе представлял из себя полную дань моде, но другого времени, чем наше, и вообще непонятно какому: черные панталоны и полосатые голубо-белые гольфы вкупе с башмаками, и не вполне сочетался с остальными использующимися напоказ вещами ни значением, ни цветом, ни формой. Не обделим вниманием и преброскую брошку, украшавшую левый верхний карман фрака, а именно непонятного металла конструкцию из черного стоячего кота с бантом на хвосте, раскинувшегося в размахе голубя, как бы съевшего фигуру первого, и трех тонких палок, одна из которых пронизывала их обоих в рост, а две другие в свою очередь пересекали ее саму: одна выше, другая ниже кота с голубем, и одна правым расширенным или расплющенным концом, а другая левым. Уши отличались полнотой и вытянутостью, а также внушительными мочками. Глава оказались желтые, безумные, но иногда задумчиво-теплые, когда угасали; именно они говорили вам, что перед вами не порождение природы, такое приятное создание, как homo, но существо другого разряда, более опасное и хитрое, злобное и обладающее сверхъестественными способностями - демон. В двух словах, субъект являлся смесью солидности, представительности, расторопности, спешки, суеты, хитрости, прямоты, некой внутренней ломкости, эффектности, непримечательности, пухлости и движения, тремора и осанки, меланхоликости и тревоги, пикирования и напряженности, эмоции, экспрессии лица и хладности изречений, как мы скоро убедимся. Ему можно было дать лет тридцать по самым придирчивым меркам, но этот факт компенсировала воистину гнусавая наружность. Брови постоянно вздернуты в самомнении, губы сжаты в той же черте характера, все некрасивое тщательно скрывается, подчеркивается подбородок и блеск широко открытых глаз, словно перед вами обыкновенный нарциссичный человек, а не исчадие тьмы.
  Он похлопал Транка по плечам свободной кистей, подправил его воротник и бесхитростно представился. Голос его был похож на писк мыши, причем очень громкий по сравнению с транковским тихим тоном торопливый писк, будто дающийся из-под палки, насильно и с засеченным временем, с неизвестным акцентом, втягивающим многие слова в нос, рассекающий ночную холодную тишину, как хлыст в то время, как тембр Транка будто ласкал эту тишь. Дабы не прерываться во время дальнейшего повествования, скажем заранее, что Транк почти весь разговор простоял стоймя, вперив взор в сухую редкую околомогильную траву, настороженно исподтишка наблюдая за действиями демона-переговорщика, тот же либо нагло усиживался на tomb, либо наворачивал медленные круги вокруг него, либо тоже вставал рядом с ним, но компенсировал это активными движениями рук, либо уходил к полосе леса на несколько футов, либо останавливался прямо под луной, вытягивался и подолгу смотрел на нее, иногда удалялся от собеседника, иногда приближался вплотную, иногда был отчетливо пугающе виден жирный огонь его круто смотрящих глазищ, иногда он мелькал издалека. Демон был неусидчив, о чем-то нервничал, терся, чесался, совершал частые стычками носков с землей, был заметен тремор его голых, без перчаток, пальцев. Продолжаем. Итак, демон галантно представился:
- Я Азазель, мастер контрактов, на мне держится весь наш рынок душ, - его улыбка пыталась достигнуть огромных мочек обвисших ушей, - Вас же я знаю от  корки до корки, - быстро сообщил он, видя, что Транк собирается сам себя представить, - сказал бы, даже лучше вас самих, уж извиняйте, если бы не помешала хроническая скромность, - здесь он как можно скромнее кашлянул, - Теперь, когда с приветствиями покончено, перейдем к делу. Жаль, я только что был таким смазливеньким… - он смахнул с себя и своего наряда несуществующую пыль, - зато этот образ более отождествляет мои наклонности, черты моего характера, осссобенности моего склада… неудивительно, что я такой урод сейчас, - странное хихиканье, -М-да… И зато вы убедились, что я не кое-кто, не какой-то прохожий, а тот, кто вам действительно нужен. Так оно у нас очень важное, не так ли? На  кону, если не ошибаюсь, жизнь человека? Отвечайте быстрее, если не хотите остаться здесь до утра – ведь я ужасный болтун, если мне сразу не отвечают, я заговариваю  l'acheteur до смерти… - подмигивание.
   Транк собрался с духом и наконец молвил:
- Умоляю! Помогите дочери! Если бы у меня была хоть малейшая надежда, я бы не стал…
   Он запнулся, боясь, что разозлит демона Азазеля, хотя тот и глазом не повел.
- Еще бы! - он вытащил великолепные золотые круглые часики из полосатого кармана брюк, открыл их, оказалось, что в них нет ничьего портрета, посмотрел время, несмотря на то, что они давно остановились, по-видимому, и стал активно вертеть их на весу за крючок, забыв про саму цепочку, - Ко мне по-другому и не обращаются! – здесь произошел еще один жест благодушия: он широко развел большими руками, - Беспросветная Безнадега, Удушающее Отчаяние, Абсолютный Тупик, Гибельная Пропасть, Ужасающая Лень, Замкнутый Круг – эти господа кормят меня. Давно с ними не встречался – замотался. Да и самих себя, в общем-то. Видел на днях мадам Безнадежность, так глазам не поверил, расплылась до кошмарных размеров, вы бы ее видели, еле передвигается, ей усовершенствовали трон в диван, а то ей бока стали колоть шипы по краям. Можете себе представить?! Ха-ха! Не сравнить с той грациозной, представительной женщиной, что она была когда-то… Признаюсь, у нас с ней в те времена кое-что намечалось… -да… Вот что делает со всеми хорошая жизнь – а как иначе, у нее ведь такие перспективы, такие возможности! Но я заболтался! Как вспомнил ее, так запамятовал, что у нас с вами… Ах да, у вас дочка умирает! Милаша Эларай… М-м-м… Красивое имя – «дарящая свет», или «поглощающая свет», или «лучезарная», я далек от этих названий. 
- Прошу вас! Это Бич Распоясанных! Говорят…, -  Транк, внимательно следящий за словами, стилем и поведением собеседника, перевел дух от этой мысли, - у нее осталось лишь пара недель…
- Ужасное дело, - демон отстраненно, любопытно осмотрелся и пробежал взглядом по полоске окружающего их леса, - Есть такая версия, что это божественное послание, мол, знаете, вас, людишек, титаны предупреждают, что не стоит проливать так много крови и так сотрясать землю топотом своих воинств. Но пробовали ли вы мятные пастилки?
- Что? – опешил Транк.
- Ладно-ладно, - Азазель расплылся во чертах и стал похож на откормленного кота в галстуке, - Вы обратились в ту аптеку. Помогу вам, чем смогу. Иначе на что же я главный торговец подземного царства? Что уж там, недаром же вы топали в эту глушь в своих царских сапожках, которые не такие уж и царские, кстати сказать, а очень уж даже грязноватые, скоро дыры пойдут, не то, что моя обувь.
   Ни единого шевеления не происходило в окружающем их лесу, ни одного звука не вылетало за его предела на поляну, ни один сверчок не пролетел мимо, уханье совы и вой цикад оставляли лишь ждать их возникновения, все или спало, или замерло, прислушиваясь к переговорам демона и человека. Транк иногда кидал взор на черный, мутный, неясный в своей черноте лес, желая взглядом отдохнуть от навязчивой желтизны демоновских глаз, которые постоянно притягивали его, но не замечал признаков жизни, даже деревья словно бы перестали расти в эти торжественные минуты.
- Что же вы собираетесь делать? – Транк заметно приободрился.
- Ха! Закатаю рукава, запасусь снаряжением и ни пуха ни пера… Глаза боятся, руки делают. Так-то. В общем, считайте, крошка спасена. Ведь я настоящий добряк, люблю детей, особенно со светлыми волосами, - он подмигнул, зная, какого цвета волосы у малютки Эларай, - такого же цвета, как и ее душа, - Через пару дней ее щечки покроет румянец не хуже, чем окрас этого цветка, как его, - он щелкнул толстыми пальцами, обратив лик к луне, - розы, вскоре она забегает со смехом по своим зеленым покоям, украшенным звездным потолком (Транк вздрогнул – как мог Азазель узнать о такой подробности?), и вы забудете о болезни, как о страшном сне. Полный рай, как в те далекие волшебные дни, когда по всей вашей этой землишке ходили только голые красавцы и красавицы. Ясен ли вам наш прекрасный план? Кстати… А ваша мать та еще штучка, да? Не нужны вы ей были при ее никчемной жизни, а уж сейчас и подавно. Хотите знать, где она? А вы и бровью не вели на мамашиных похоронах. У нас могли быть большие надежды. Не бойтесь, не в нашей Независимой Организации. До нас не доросла. Ха! Безразличие к своему ребенку – разве это порок? Да это плевок в душу ада! мы детей терпеть не можем, а уж если они похожи на нас – жуть. Вы ловите мою мысль? Может, эта тетка, мать ваша, застряла на полпути. В чистилище, например. Жаль, мало грешила. А вот ваша жена, где же она, вот что интересно? То иной сорт цветочных растений. Знаете, я о ней не ведаю. А почему она не интересовалась детьми, раз была такая добрая? Ах, да, болела. Ха! Все добрые – слабые, знаете ли. Поэтому ли вы так крепки, поль Транк? Вы представляете, я даже не знаю, есть ли рай и бог – не принимайте меня за самого Диавола, пожалуйста, я не таков. Но с вашей женой – что уж там и говорить, все по-настоящему хорошее, что прибыло на вашу землю, должно непременно очень быстро вернуться в истоки, охраняемые ангелами. Возрадуйтесь. Это говорит о вашем хорошем вкусе – такой выбор женщины, или каким там она была существом. Нет, вам не прижилось в этом Черноводном. Большой дом, а бесполезный. Ха! Да и не в коня корм, если вы меня понимаете. В вас ведь царственной крови не больше чем на одну пятую, все остальное – обычная, красная. Дом ваш нынешний – проходной двор какой-то, ей-богу. О, вам там не дадут покоя. И кот его знает, какие зверства творились в ваших собственных покоях в до вашего venue, при прежних хозяевах, которых вы презираете. Травили, замышляли, убивали. Хорошие традиции. Черновод мог бы быть нашим оплотом на земле, чудесен в этом кровавом смысле. Насильно вас туда привезли, насильно держат, а в тех стенах что за жизнь? На виду у всех, как в самом небе, вы спите, ездите, отдыхаете. За вами следят сотни глаз – кто ж это вытерпит? Я вам сочувствую. Я тоже в некотором роде знатная персона в своем королевстве. И эти условия, ваши, сделались вдруг для того, кто привык оставаться за сценой, никого не трогать и не беспокоить понапрасну, взгляда почти не поднимать. Теперь вы балансируете, не менее рискуя сорваться, чем акробат на веревке во многих метрах высоты в цирке Галатео. Ужасны и их ужимки. Вы говорите свое важное слово по серьезному делу – а у них на это реакции, как у бумаги на воду. Это я о советниках. Мои метафоры делают мне честь! Зато потом ляпают: а не пересмотреть ли вам, поль, ваше решение? Но перед тем и другим дают день, словно чтобы дать вам насладиться неизвестностью и стыдом. А как смешно будет, если вас убьют революционеры! Учитывая, разумеется, что престол этот – не ваше место, не ваш выбор, не ваша синекура, не ваша, казалось бы, судьба. Злой, грубый перст судьбы – он сотворил совсем не то, что от него ждали! Задолжал полю Транку беззаботность, вольность, покой, веселье! Как странно, что такое нелюдимое, вроде бы лишнее создание было посажено над всеми головами и каждой, над сливками, тузами, рейтерами, супремниками, дворовыми, виталинами, отрепьем, гловерами, платочниками, собачниками! – Транк снова подивился, что демон осведомлен о том, какими способами в столице тайно называют дворян и народ, - Да, знаю я эти названия. Ей-богу, у вашего народца ужасная фантазия. Что можно говорить о мироздании, если мы не понимаем этого различия между назначением человека и его истым характером? Но, знаете лишь, от Судьбы, от Зла, от Смерти не уйдешь. Слышали такой рассказ? Один купец из Роменны пошел однажды на базар, там же его толкнула какая-то уродливая старуха, в которой он вдруг с ужасом распознал саму Смерть. Он оглянулся – никто более не смотрел со страхом на старуху, значит, подумал он, только я вижу ее, она пришла за мной. Не оборачиваясь более, он сбежал от нее и сбежал вскорости вообще из Роменны, ехал десять дней на лучших лошадях и оказался за много лиг от Роменны и Смерти, в Триварандруме. Поселился там и вот, не прошло и дня, как открылась дверь в его коморку, где он, на кровати, сидел, свернувшись и дрожа всем телом, и вошла та самая старуха. Купец внезапно успокоился и принял судьбу как должное. Старуха же Смерть очень сильна удивилась, она сказала: я вижу тебя уже во второй раз! Разве это не удивительно, что мы встретились в Роменне, когда нам назначено было здесь? Вот так-то. Ну хорошо, пора продолжать наш скучноватый разговор. Нет, подождем немного. Хочу порассказать вам о себе. У меня, знаете ли, тоже была тяжелая судьба, тяжеленькая. Я, между прочим, был главарем мафии. Это моя земная личина, этот незамысловатый мой видок. Я любил моду и одежду… всякие там финтифлюшки и, главное, золото. Обожал золото. Подо мной ходили все воры Шертонуна. Я утопал в роскоши. Знаете, почему? В свое время заключил сделочку с демоном, не позавидуешь. Десять лет никто меня не трогал, я все поднимался и поднимался вверх, по линии успеха. Он, тот демон, был мрачный и недовольный, так что вам со мной повезло. Демоны – жуткие гады, даже меня некоторые раздражают. Но меня мучила совесть. А может, и вовсе нет. Это было лет триста назад. Я успел отвыкнуть от золота, зато стал вторым лицом в Независимой Организации. Дельно. Пока я спокоен, хоть мой пост не легок. Таскаться за душами погрязших людей, общаться с ними каждую ночь, терпеть их заносчивость и плохой вкус – такого я не пожелал бы и Мульциберу. И, главное, видеть, как из года в год, из века в век повторяются те же истории, те же мелочи и желания расквашивают людишек, тем же страхам они подчинены. Это так скучно, но и интересно – следить за людьми. Особенно я люблю сделки из-за неразделенной любви. Сколько очкариков поэтому стали иметь прекрасных жен! Наше дело. Мы улучшаем жизнь людишек, правда, делаем это исключительно из-за жажды свежих человеческих душ, коими питается моя Всеобщая молотильня. Вот взять вас – вы слабая душонка, не выносите смертей и болезней, подвержены большим чувствам, страху и любви. Казалось бы, что с вас взять Аду? Но такие нам и нужны. Вскоре после пыточек они становятся палачами, а на этих и строится наша система. Я забыл тему нашей милой беседы.  Что там было, постоянно забываю… Ах, жуткая болезнь, великое спасение невинного ребенка. Так вам все ясно? – Азазель холодно уставился прямо в лицо Транку.
- А взамен? – сказал Транк, стараясь не глядеть в желтые хищные глаза.
- Ха-ха! – демон окинул придирчивым, но восхищенным взором собеседника от макушки до пят, - А вы не плохо осведомлены о процессе. Пока я не вправе требовать ни дракончика, но однажды придется заплатить. Это к сожалению нерушимое условие любого договора. За все надо платить, как Содом и Гоморра… нет, плохой пример. Но все равно, помните эту историю? Бог сказал им, что если в них найдется хоть десяток праведников, он их пощадит. Но никого не нашлось, и теперь нам дан урок, что нужно всегда иметь про запас хотя бы чертову дюжину добряков и священников. Так платить вы должны даже за пуговицу. Это я так считаю, ну, да я торговец. Придет день, и мы отправим за вами посланника, вы его узнаете. Но не печальтесь – для вас найдется парочка курортов… к тому же выбора у вас нет ни малейшего. Все ясно? Все совершенно? Что во имя ее исцеления вы отдаете моему хозяину и королю свою бедную душу на растерзание и вечные муки?
- Сколько у меня времени? Десять лет? – молвил Транк, ничуть не разделяя радости своей компании.
- Ого! – снова оживился Азазель, - Может, нам поменяться местами? От  вас ничего не ускользает. Вы как хранитель наших сокровищ, Мульцибер. У него на один твой звук готов десяток вопросов. Подтверждение от регента есть? Неужели вновь за вознаграждением? А может после обеда придете? Почему бы вообще не перенести визит? Когда вы виделись с регентом? Какого цвета у вас чулки? А, может, лучше вы умрете? Чудак! Так... Но имеет полнейшую дисгармонию во чертах, так сказать... Ну просто куртуазное рыло. Полный антраш! Да, совершенно верно. Мы называем этот срок «холодная десятка». Счастливая, спокойная жизнь, ну или какая она там у вас. За это мы не отвечаем. Так что, сделка? – демон выпятил лапищу.
- Подождите, а что же вы мне дадите? Мазь, снадобье? – ведь тот ничего не дал, никакого предмета, никакой щепки.
- А что вы хотите, таблетки на ночь? – демон нехотя отстранился, - Не люблю так эту ироничность, весь этот черный дурацкий юмор – отсюда прямой путь к нигилизму, а там уж и в себя перестаешь верить. Но распирает, однако ж. Не будьте человеком пассионарного состояния ума. У нас в резервах другие средства. Мы действуем э-фе-мер-но. Понимаете вы меня, чудак? Отсюда вы не унесете ничего, кроме того, что уже предусмотрительно принесли, для нашей встречи, не будем оглашать, какая это дрянь, и веры. Придется положиться на слово. Выбора нет. Нет его. А теперь отвечайте немедленно, время-то подпирает, не думайте, что вы мне настолько противны, а то чую петухов, а клиент все растет за эту ночь: сделка или нет? Да или нет? – требовательный щелчок часов.
- Согласен. Сделка, - Транк сдался его заграничному напору.
- Прекрасно. Скрепим слова поцелуем, - Азазель спрятал свои вечные часы и приблизился вплотную.
- Как это – поцелуем?
- Ничего не поделаешь. Обряд.
  Азазель обдал Транка теплым человеческим дыханием, и тот зажмурился, однако демон так и не коснулся его губ. Но произошло другое: упали демонские слова:
- Чуть не забыл.
 У Транка сжалось сердце – он-то по наивности решил, что сейчас все кончится.
- Что еще? – проблеял он, с ненавистью открывая глаза, пытаясь сохранять неприступный вид и внутри съежившись.
- Без паники, парниша. Всего лишь одно маленькое лишнее дело, по своей собственной инициативе, так сказать, - подмигивание, - Прошу только выслушать, а там как сами решите, мой господин, кто из нас все-таки правитель провинции? Уж точно не я со своими часами. 
 Транк, приготовившись ко всему, подумал, что для такого существа тот слишком толерантен.
- А как же без толики дипломатии, когда имеешь дело с людьми? Вы же взрывчатые, как старые звезды, - пофыркивание в явном невосхищение людскими особенностями характера, - вообще не люблю людишек. Я где-то еще при живой жизни читал книжку с афоризмами о дружбе и прочитал «Люди как правило, друг друга заслуживают». Совершенно согласен с писателем. Люди заслуживают только гадкого, то есть, себе подобных. Вспомнить хоть Каина и Авеля. Непонятно, зачем были братьями, если поссорились из-за ерунды? Ну ведь из-за ерунды, а! Ну вот что там было? Земля? Папаша одного похвалил, а другого оставил в цыпках. Это моя гипербола, ха!Этот  бог – наши ребята смеются над историями с его участиями. По секрету, мы сами считаем , -он попытался подтянуться к уху Транка, - что он на самом деле существует, - он упал обратно в свой рост, - Хотя нет, серьезное это дело – ревность. Трагичное. Я ревную к этой луне, потому она сияет лучше моего парадного костюма. Нет, не ерунда. Однако быть братьями – больше. С-с-святое дело. К сожалению, я сам убил своего брата, - он снял свой тяжелый цилиндр и положил его возле могилы, не заботясь о его чистоте, - Он мне до сих пор не нравится. Так надо же случиться такой шутке – он живет в аду, в нескольких лигах от меня! Какое коварство от судьбы! М-да. Почему вы не в восторге от Флориана?
- Зачем такой вопрос? – вновь удивился Транк.
- Да речь-то пойдет о нем, - улыбнулся Азазель.
«Всегда знал, что он принесет мне беду», - подумал в отчаянии и огорчении Транк.
- Не беду, а наоборот, - Азазель предупреждающе вскинул палец, -Но вы собираетесь отвечать?
- Вы сказали, что знаете меня от корки до корки. Сами мне скажите, - пожал плечами Андрил Транк.
- Вы знаете, у нас кончается время. Петухи, гады, с-с-собаки этакие. Прос-с-стите.Это впрочем не так уж и важно – да и вы не из тех, кому надо подавать причины для ненависти. По крайней мере, вас сделает время таким, хоть вы пока о себе такого не думаете. С-с-стараетесь не думать. А вообще-то, очень интересная казуистика случилась у вас с юным сыночком. В чем проблема? Откройтесь мне. Что вас мучает? Мне надоело говорить одному. Просто стыдно. И вдруг, к тому же, я ошибусь, как бестактно будет, хоть мы по разную сторону многих границ и этого ничто не ус-с-сугубит. Давайте, потрудитесь с речью, тренируйтесь. Важному сану, как у вас, вообще не подобает не уметь высказывать свои мысли. Книжек бы вы побольше читали, а не рубились на холодном оружие долгими днями. Ну, я жду, - демон спрятал лапы в карманы роскошного фрака.
- Я… я все никак не могу его полюбить, из-за его… странностей, - язык Транка двигался очень неохотно.
- Странностей! Скажете тоже. Да ведь здесь, чую, не мелочи, не привычки, что рождаются у каждого, кто имеет руки, ноги и голову с нервами. Тут характер! Сама жизнь, сами принципы! Да, малышу всего шесть лет, но не он ли это недавно проник в кухмистерскую и перерубил дверцой шеи живым цыплятам? Шести штукам? Вот так странность! Странно, что живые цыплята не были доставлены ко двору уже того, мертвяками. Или так лучше свежесть сохраняется, или что? Отвык я от человечьего быта, - Азазель провел пухлой рукой по узкому лбу, чуть не скинув при этом цилиндр.
- Он так жесток. Он воткнул няне чернильное перо в ладонь за уроками, и не признается, почему. Может быть, она ему надоела. Признаться, она и мне не это, того, ну не нравилась, - Азазель сел на могилу, и в руках у него ниоткуда взялось вот что: огромный, на двоих, бутерброд с колбасой и двумя кругляшами огурцов сверху в одной лапе и большая чашка с узором и дымящим чаем в другой. Полагаю, вы знаете, к чему все эти приготовления. Платок сам лег демону на грудь и ласково обвязал его шею. Азазель стал активно слушать и пировать. Он ел и пил, пока Транк говорил, когда же его незамысловатая речь закончилась, все это исчезло,  - Хмм.  Дальше. Ээ. Он, ммм, не ценит драгоценностей, которые не принадлежат ему и не нравятся ему, а те, которые покрасивее, но все равно не его, - стремится завладеть ими. А если ему не дают, он как бы требует подать ему бумагу, чтоб он мог расписаться в указе казнить этого человека, который не делится, и чаще всего, это, конечно, попадаются дети. Ему в этом, конечно, это, отказывают, но тогда он бьется в истерике и бьет всех, кто подходит к нему, чтоб успокоить. Если, хммм, ему повезет, он не только истерит, но и ломает эту вещь. На его счету уже как бы несколько трупов – собак и кошек, птиц и насекомых. Он режет их это, этими кинжалами, понимаете? Он пока еще не знает, что есть яд. Если на глаза ему попадется слуга, это он заставляет того сесть на колени и бьет ногой или режет волосы, просто так, ради удовольствия. Вот, если он замечает, что кто-то из детей на качелях, он подкрадывается и того, скидывает того оземь. Он ну очень плохо обходится со всеми. Для него привычка плевать в морду советникам. Да, кммм. ( - Побыстрее, побыстрее, - шептал с полными щеками демон. Транк не обращал на него внимания, он будто говорил сам с собой, и никогда еще в жизни он не извергал столько предложений подряд.) Он, кхм, сметает книги в своей библиотеке и тут же отдает распоряжение убрать их, а если какая-то окажется не на своем месте, берет скакалку, которую всегда носит в кармане, и хлестает сортировщика, а он как бы очень хорошо знает план расположения всех книг, он хорошо читает, взахлеб. Кхмм. Что еще? Он может легко подкинуть зажженную спичку на ковер в любой гостиной и не сразу убегает, а смотрит на это зарождающееся пламя. Он любит насобирать камней и швыряет их в парк, в людей, забравшись на балкон. За обедам не дает покоя слугам, опрокидывая, специально, стаканы и тарелки или даже становится на стул и поливает их головы едой и питьем. Все это делает… того, мое дитя. Он не с кем не дружит, никто ему не хозяин, и только к сестре своей если прикасается, то непременно с нежностью, то обнимет ее, то поцелует, то погладит. Читает ей все свои книги, постоянно. Только зачем, она ведь не понимает, как и он, их, это ведь такие… тяжелые книги, научные, по истории, по философии, по анатомии. Даже я их не понимаю. Сказок не любит и дерет их в клочья. Причесывает ее золотые волосики, дарит ей игрушки, играет с ней. Только не нравится мне, когда он над ее кроваткой подолгу зависает, как… ну, в общем, как краб какой-то, так-то… если она заплачет, сразу ее водой обливает. Не знает, чует родное, что ли. Как же его ненавидят все в замке, боятся, только время, когда он с сестрой или с книгами, для них спасенье. Я отчаялся с ним иметь всякий разговор. Я, признаться, тоже не люблю его общество. Не знаю, что из него вырастет, не знаю, как это исправить и кто в этом виноват.
- Так надо было любить его? Надо было, надо было. Мне кажется, все беды от недостатка нежности, независимо от того, бедный ты или богач, - пожал узкими плечами демон Азазель, надевая тяжелый цилиндр и вставая с камня.
- Ваше мнение многого стоит, - Транк почти начал наклонять голову в бессознательном поклоне.
- Жаль, мой хозяин, регент, так не с-с-с-считает. Он иногда бывает резок, - Азазель печально и сокровенно опустил голову, опять чуть не уронив шляпу, - Он слишком переутомлен в последнее время, но я люблю его. Мне нельзя об этом говорить, не заставляйте меня. Хорошо, скажу. Это не Вирра, а регент. Мало кто из нас имеет дело с самим диаволом. Он так темен и зол, что даже демоны от его ауры устают. Впрочем, не отвлекайте меня. А лучше мне скажете прямо, как вы и любите, много времени вы уделяли первому ребенку?
  Транк подумал и сказал:
- Нет.
- Вот.
- Я был очень, очень занят. Этот переезд утомил меня. И атмосфера так гнетуща там, у меня дома. Очень много было просьб, каких-то насущных операций, допекали они меня, видимо, желали узнать получше, приноровится к ходу моих мыслей. А потом родилась Эларай, и… умерла жена моя. И я был в смятенье и тоже не занимался им, как следует.
«А он малодушный, - подумал демон, - но в данный момент и при этих обстоятельствах это довольно простительно. Главное, чтобы он согласился. Нам нужен этот мальчик. А потом, главное, чтобы через двенадцать лет камера номер семьдесят один была пуста»
- Но им занимались тетки, - заметил он вслух.
- Но какие! У меня же… деньги. Я нанял лучших.
- Эх вы, - Азазель покачал головой и посмотрел на луну, словно ища в ней той же строгой реакции.
- Послушайте, не надо этих… порицаний… лучше, - Транк чуть не задыхался от гнева, несмотря на значимость персоны, что перед ним стояла, и что с ним редко бывает, ибо его покров редко нарушает сильная рябь, - Это моя семья. Почему это вы его забрать хотите, как свинью на закланье? Почему? Потому, что он так жесток?
- О нет, что вы. Это было бы глупо. Наша, это, задача как раз в том этом и состоит, чтобы оставить как так это как бы кхм-кхм можно больше этого зла на этой земле. Не вашего ума это дело, говорю вам. А вам-то что? Избавитесь от сыночка. Ха-ха, у нас он проявит способности в самой красе! У нас ему и место, не обижайтесь. Это ведь вы и виноваты. Испортили такое чадо. Тварь живая не может без доброго слова. Няньки! Экое дело. Чужие руки. Кто знает, может они его ни взглядом теплым не одарили, ничего. Воспитание превращается в ничто без любви, без ласки. Короче, мой милый друг, забудем. Что было, того не изменить никак, ни щипцами, ни подушками. Это такая пословица, только что придумал. Тем более, что по большему счету мне безразлична его судьба, если говорить начистоту, простите. Так-с, а время-то не терпит. Рады бы от него избавиться, навсегда? Если так, а это так, не без радости предлагаю вторую часть сделки. Дела будут обстоять так: утром вы сына в постели не обнаружите. Он бесшумно исчезнет. А вы – только подумайте – получите почти вторую холодную десятку, точнее, ее половину, какая разница, мы же не так уж и щ-щ-щепетильны, да? - вдобавок к обещанному сроку. Пять лишних лет на дороге просто так не валяются. особенно, в нашем мире, с которым мы сносимся. Какой я стал циник, какой темный у меня стал взгляд на все! Это ведь ужасно? – Азазель стукнул себя по голове и по груди, - Даже мне обидно. В итоге – тут не надо быть хорошим счетоводом – пятнадцать холодных лет ваши. Увидеть, как бутон распустится и превратиться в томную красотку-барышню, отбиваться от поклонников, будьте уверены – так оно и вывернется, но сдать ее на руки одному из них, чтобы не оставлять сиротой в грядущий неминуемый день… Разве это не с-с-стоит какого-то маленького молчаливого злого мальчишки?
- Что же с ним станется? – Транк колебался.
- Не ваша забота, пардонте. Мы сами прекрасно о нем позаботимся, с-с-сударь. Если ваше молчание свидетельствует о том, что в ваших глубинах подали голос начала добра - брр! – то вспомните – пятерка стынет! – активно завертелась бедная цепочка, - Меньше мыслей, размышлять - последнее дело!
- Хорошо, хорошо… Я снова согласен, - что-то шевельнулось в его душе, но он не понял, что именно.
- Нет, не слишком вы любите сына, - Азазель вздохнул с облегчением, - Впрочем, это нам на руку. Считайте, он станет подопытным маленьким кроликом. Больше ничего сказать не могу. Итак… простите за эту задержку.
 Азазель быстро налетел и одарил клиента смачным поцелуем. Свершилось.
- А сейчас, увы, нам придется расстаться. Пожалуйста и спасибо – и хорошо провести эти пятнадцать долгих лет. Крошке привет. До встречи, -он уже взмахнул краями фрака, намереваясь эффектно удалиться, но Транк остановил его.
- Подождите! Позвольте один вопрос, - Транк немного колебался, прежде чем задал его, - Бог есть?
- О! Не стоит задавать вопрос такому схоласту, как я, однако отчего это невозможно, чтоб я таинственно воскликнул: Бог во всем, - демон неожиданно наклонился и потрогал росистую траву, - Даже во мне. Он и есть все. Уревуар, месьё. Это фин. Что еще? Пару слов о грядущем? Пожалуйста! Вы больше никогда не будете один, у вас остается дочь. Эларай, ее благополучие, здоровье и счастье – вот почему вы здесь сейчас стоите и повод того, на что пойдете в будущем. Она вам будем лучшим единственным другом и, кроме нее вы больше не поцелуете другую женщину. Вы будете думать о ней ежесекундно. Причина, по которой вы не захотите платить долг, то есть спускаться в ад, конечно, страх, но еще и безграничное ваше желание оставаться с ней, отдавать ей самое лучшее, ограждать ее от мерзости жизни, ибо не придет такой день, по истечении которого вы сможете ей налюбоваться и утолить свою родительскую любовь.  Эти года пройдут для вас как один счастливый миг, прошу заметить, только если вы не будете морочить себя мыслями о нас и о том, как избежать нашей всеобщей Молотильни. Сразу говорю, для дочери вашей расти и переживать детство будет очень мимолетно, ибо легко и увлекательно. Она же станет такой доброй, будто добра за двоих – за себя и за неудачного братца Флориана, это главное. Я веду к тому ,что она превратиться в умную, благородную, смелую, глубоко религиозную, скромную, ранимую, честную, ответственную, меланхоличную девушку. Ее дух, рожденный, видимо, под счастливой звездой, обойдут пороки и злоба, лицемерие и гордыня, эгоизм и расчетливость. О другом. Конечно, вы больше не женитесь. И конечно, вы больше не покинете пределы этого замка – вашей тюрьмы. По крайней мере это прогноз на десяток лет. Дальнейшее от теряется, увы, но и того достаточно. Итак, возвращайтесь через темный лес в свой Черноводный и, прикрыв глаза вуалью предстоящей радости за дочь, не печальтесь по сыну. Обнаружьте, как болезнь отступила, пугаясь младенческой чистоты своей жертвы, и отпустила ее как по щелчку. Ибо так должно и быть.  Совет на оставшееся время до нашей следующей встречи, а уж она, извиняйте, состоится в несколько других рамках. Совет… держать себя в руках. Не нервничайте, не беспокойтесь о судьбе, не помышляйте о побеге, все состоится, что бы вы не делали, так или иначе, это не моя философия, друг мой. Я не замешан в вашей беде. Да и даже мой хозяин, не Вирра, а регент, тоже. Это все Судьба, видите ли, пакостная особа, все ей чего-то должны. Но я с ней не знаком лично, она к нам не заглядывает, вообще, никто не знает, где она находится, может быть, у нее вообще нет дома, как у других тварей, а она только с большой скоростью перемещается от одного к другому, здесь наддала соли, там прибавила огонька. Стерва, а? Что же это Луна такая круглая, как… как я не знаю кто, как мои зрачки. Что ж это меня, как последнего кулягу, несет торпедой с одной глупости на другую! Нервничаю, очевидно. Но все удачно свершилось. Значит, всех конфет, всего. Ха, я не проводник благ, а торговка пельменями. Не могу все проститься. Вы знаете, я ведь не хотел своей работы... Дело в том, что я много грешил в свое время, был намного крепче вас, так сказать, завтрашнего, а и вы-то не пирожное. А как попал в нашу всеобщую молотильню, решил пробиваться на верхи. Там же предлагают так: тебя или ты. Вот я и... Ну уж нестерпимо было. Ну, да вы узнаете. А как сейчас вдруг застопорился – смотрю и понимаю, что вот было бы здорово, если б мой кабинет кто другой занимал! А в нашем мире разве судьба от нас зависит? В нашем, так мы говорим, – а есть другие? Ну вот, смотрите – разнюнькался. Я когда-то знал все столицы, как вам? А? Стойте! А не лучше ли увидеть вам нашу Независимую Организацию своими же глазами, изнутри, а, голубчик вы мой? Тогда вы точно не забудете эту ночь!